Джентльмен в Москве Тоулз Амор

Встреча

Никогда ранее никто и нигде с таким нетерпением не ждал назначенной встречи. Ни в России. Ни в других странах мира. Если бы Джульетта сказала Ромео, что она будет ждать его не в полночь, а в полдень, молодой любовник испытал бы куда меньший восторг при появлении своей пассии, чем граф при виде человека, с которым он назначил встречу. Если бы детям Штальбаума Кларе и Фрицу[10] пришлось ждать получения подарков не в полночь, а в полдень, их предвкушение праздника никак не могло бы сравниться с тем возбуждением, которое испытывал граф в ожидании колокольного звона.

Он выбросил из головы мысли о Тверской и случайной встрече с барышнями, помылся, оделся, выпил кофе, съел «фрукт дня» (коим на этот раз оказался инжир) и около десяти часов утра взял в руки томик Монтеня. Однако через каждые пятнадцать прочитанных строк его взгляд неизменно обращался к часам.

Бесспорно, граф почувствовал, когда начал ее читать днем ранее, что эта книга может оказаться не самой простой. Несмотря на то что это был всего один том, а не несколько, издание было толщиной с Библию или словарь. То есть вид у книги был не располагающий к легкому чтению, а скорее к тому, чтобы сверяться с ее текстом, консультироваться и получать при необходимости нужную информацию. Но ни в коем случае не читать ее для собственного удовольствия. Граф просмотрел страницы оглавления и увидел, что «Опыты» состояли из ста семи эссе на самые разные темы: о скорби, праздности, лжецах, предсказаниях, одиночестве, стойкости, каннибалах и сне. В общем, оглавление подтверждало опасения графа: данный опус был создан для чтения долгими зимними вечерами. Судя по всему, книга была написана для такого времени года, когда птицы уже улетели на юг, сухие поленья стоят наготове у камина, поля занесены снегом, а у читателя нет желания выходить на улицу, точно так же, как и у его друзей нет желания его навещать.

Тем не менее, посмотрев на стрелку часов, как бывалый капитан смотрит на часы, чтобы записать в корабельном журнале точное время отплытия судна, граф со вздохом еще раз прочитал название первой главы: «Различными средствами можно достичь одного и того же».

В первом эссе автор на убедительных примерах из древней истории доказывал, что если ты уж сдался на милость победителя, то надо просить, чтобы тебе сохранили жизнь.

Или же оставаться гордым и непреклонным.

После того как автор твердо заявлял, что оба подхода являются правильными и имеют право на существование, он переходил ко второй главе под названием «О скорби».

В этой главе Монтень процитировал массу античных источников с безукоризненной репутацией, без тени сомнения доказавших, что грусть – это чувство, которым стоит поделиться с другими.

Или держать его при себе.

В середине третьей главы граф поймал себя на том, что он посмотрел на часы четыре или пять раз с тех пор, как начал чтение. А может быть, и шесть. Несмотря на то что точное количество взглядов на часы осталось неизвестным, было очевидно, что часы уже неоднократно привлекали его внимание.

Но, с другой стороны, стоило признать, что это был действительно удивительный хронометр.

Он был изготовлен по заказу отца графа известной фирмой «Breguet». Белый эмалевый циферблат размером с грейпфрут был асимптотически наклонен к корпусу и основанию из лазурита. Внутри корпуса находился механизм с драгоценными камнями, выполненный часовых дел мастерами, которые прославились на весь мир качеством своей работы и стремлением к идеальной точности. И молва о репутации этих мастеров была полностью оправданной. Пока граф продирался сквозь третью главу (в которой Платон, Аристотель и Цицерон были свалены в одну кучу с императором Максимилианом), он слышал каждый секундный тик часов.

«Десять двадцать и пятьдесят пять секунд», – говорили часы.

«Десять двадцать и пятьдесят шесть».

«Сорок восемь».

«Пятьдесят пять».

Эти часы отбивали секунды так же безошибочно и четко, как Гомер описывал состав греческого войска, а святой Петр перечислял грехи грешника.

– Так где же я сейчас читаю? Ах да, глава третья.

Граф чуть отодвинул стул влево, чтобы не видеть циферблата и часов вообще, после чего начал искать место, на котором остановился. Он был твердо уверен, что это был пятый параграф на пятнадцатой странице, однако содержание этого места показалось ему совершенно непонятным и оторванным от ранее прочитанного, так что он перечитал несколько предшествующих параграфов. В результате ему пришлось вернуться на три страницы назад, пока он не нашел последний прочитанный параграф, показавшийся ему знакомым, после чего возобновил чтение.

– Так вот как, значит, с тобой получается, – ответил он Монтеню. – Шаг вперед и два назад?

Граф решил показать, кто здесь контролирует ситуацию и является главным, и дал себе обещание, что не посмотрит на часы до тех пор, пока не прочтет до двадцать пятой главы, или эссе. Полный решимости, он быстро прочитал четвертое, пятое и шестое эссе. Седьмое и восьмое он прочитал еще с большей стремительностью. Казалось, что до двадцать пятой главы рукой подать, что она так же близка, как графин с водой на столе.

Однако по мере прочтения глав одиннадцатой, двенадцатой и тринадцатой прогресс продвижения к цели замедлился. Ему показалось, что книга лежала уже не на столе, а была в Сахаре. Он уже выпил всю свою воду и вскоре будет ползти по предложениям, как по песку, чтобы доползти до конца страницы и увидеть, что за ней следует еще одна такая же безводная и сухая страница.

«Ну что ж, – подумал граф. – Как идет, так и идет…»

Пробило одиннадцать часов.

Он перешел к главе шестнадцатой.

И вот постепенно длинная минутная стрелка догнала своего коротконогого собрата в верхней части циферблата. Две стрелки слились, и пружинки внутри часов распрямились, колесики завертелись, послышался удар миниатюрного молоточка, и начался бой часов, возвещавший о наступлении полудня.

Передние ножки стула графа громко ударились об пол, а месье Монтень дважды перевернулся в воздухе и лишь после этого упал на покрывало кровати. На четвертом ударе граф уже спускался по служебной лестнице, а на восьмом вошел в фойе первого этажа, пересек его и двинулся в сторону салона Ярослава Ярославского – непревзойденного парикмахера отеля «Метрополь».

Историки утверждают, что на протяжении последних двух столетий наша культура распространялась по стране из салонов Петербурга. Именно из расположенных на Фонтанке салонов новые блюда, моды и идеи делали робкие шажки в русском обществе. Но происходило все это исключительно потому, что под салонами, зачастую в полуподвалах и подвалах, находилось много людей, которые своим трудом обеспечивали хорошую жизнь наверху. Это были повара, дворецкие, лакеи, курьеры, которые работали для того, чтобы общество могло обсудить теорию Дарвина и новые картины Мане.

Точно по такой же схеме работал и «Метрополь».

Начиная с открытия отеля в 1905 году там собиралась самая интеллектуальная, влиятельная и блистательная публика, однако яркий глянец и безукоризненная элегантность этих людей обеспечивались усилиями сотрудников нижних этажей.

Спустившись по мраморным ступенькам, граф прошел мимо газетного киоска, в котором его внимание пытались привлечь сотни передовиц, на тот исторический момент все напечатанные кириллицей.

Следующим после газетного киоска был цветочный магазин Фатимы Федоровны. В тот исторический период людям было не до цветов, поэтому еще в 1920 году магазин закрылся. Одно из самых красивых мест в отеле превратилось в одно из самых унылых. В свое время здесь продавали цветы охапками. Именно этот магазин был ответственным за цветочное убранство фойе, отсюда в номерах гостей появлялись лилии, букеты роз, которые бросали к ногам балерин Большого, а также цветки, украшавшие пиджаки джентльменов, эти букеты бросавших. Фатима превосходно владела языком цветов, принятом в светском обществе со времен рыцарства. Она прекрасно знала, какой цветок следует послать в виде извинения за проступок, какой – за опоздание, какой – если человек сказал что-то невпопад или проявил излишний интерес к девушке во время танцев, не подозревая о том, что у нее уже есть ухажер, партнер или благодетель. Одним словом, Фатима знала запах, цвет и смысл цветка лучше пчелы.

«Ну что ж, – размышлял граф, – магазин Фатимы закрыт точно так же, как были закрыты цветочные магазины Парижа во время правления Робеспьера. Но сейчас Париж утопает в цветах. Значит, рано или поздно и в «Метрополе» все вернется на круги своя».

В конце коридора находилась парикмахерская Ярослава. Это была политически нейтральная страна точности и оптимизма, своего рода Швейцария отеля. Раз уж граф собрался выжить самым практичным образом и преодолеть обрушившиеся на него обстоятельства, ему стоило придерживаться графика еженедельных встреч с Ярославом для стрижки.

Когда граф вошел в парикмахерский салон, Ярослав обслуживал седовласого тучного господина в светло-сером. Человек в мятом пиджаке сидел на скамейке у стены. Ярослав приветствовал графа улыбкой и показал ему на пустое кресло рядом с ним.

Граф сел в кресло, кивком головы поприветствовал господина, над которым работал Ярослав, откинулся на спинку и стал изучать самый выдающийся предмет в салоне, а именно кабинет. Если мы откроем словарь «Larousse», чтобы найти определение слова «кабинет», то прочтем следующие строки: «Предмет мебели, часто с декоративными деталями, в котором вещи хранятся так, что их не видно». Очень хорошее определение, применимое ко всему, от серванта или шкафа на деревенской кухне до творений Томаса Чиппендейла[11] в Букингемском дворце. Однако изготовленный из никеля и стекла кабинет Ярослава был построен совсем по другому принципу и создан исключительно для того, чтобы не скрывать, а демонстрировать свое содержимое.

Можно сказать, что этот кабинет был вправе гордиться своим содержимым, среди которого было французское мыло, обернутое в вощеную бумагу, британская пена для бритья в банках из слоновой кости и итальянский тоник в склянках замысловатых форм. А что стояло у самой дальней стенки кабинета? Небольшая бутылочка из темного стекла, которую Ярослав, подмигивая глазом, называл «фонтан молодости».

В зеркале граф наблюдал, как Ярослав работает над клиентом двумя ножницами одновременно. Ножницы в руках Ярослава напоминали умелого танцовщика балета, ноги которого исполняют в воздухе антраша. Постепенно, по мере работы, ножницы начинали летать все быстрее и быстрее, словно казак, танцующий гопака. После того как ножницы вспорхнули в последний раз, хотелось, чтобы занавес упал, публика устроила овацию, а цирюльник раскланялся.

Ярослав снял белоснежную накидку с клиента, встряхнул ее и щелкнул каблуками, принимая плату за мастерски выполненную работу. Господин вышел из парикмахерской заметно посвежевший и помолодевший, а Ярослав подошел к графу с новой белоснежной накидкой.

– Как у вас дела, ваше сиятельство?

– Великолепно, Ярослав, все великолепно.

– И что желаете сегодня?

– Просто подровнять, друг мой, просто подровнять.

Ножницы начали летать в руках Ярослава. Граф взглянул на плотного посетителя, сидевшего на скамейке у стены, и увидел, что тот переменился в лице. Граф совсем недавно дружески ему кивнул, но совершенно неожиданно лицо мужчины покраснело. И покраснело не только лицо, но и уши.

Граф смотрел в глаза мужчине, планируя еще раз кивнуть, когда тот на него посмотрит, но мужчина тяжелым взглядом уставился в спину Ярослава.

– Я был следующим, – сказал он.

Как многие увлеченные своим делом люди, Ярослав не услышал этой ремарки и продолжал спокойно и быстро работать, поэтому мужчина повторил более громким тоном:

– Я был следующим.

Ярослав услышал его и вежливо ответил:

– Сейчас, минуточку, пожалуйста.

– Это вы мне уже говорили, когда я сюда пришел.

Фраза прозвучала очень враждебно, поэтому Ярослав перестал стричь графа и с удивленным выражением повернулся к мужчине.

Несмотря на то, что графа учили никогда не встревать в чужие разговоры, он почувствовал, что парикмахер не должен в данной ситуации ничего объяснять.

– Я постоянный клиент, и по вторникам в двенадцать мое время стрижки. Так что поймите Ярослава правильно, – сказал граф.

Мужчина уставился на графа.

– Ваше время стрижки?

– Да.

Мужчина поднялся так резко, что скамейка упала на пол. Он оказался высоким, выше ста девяноста сантиметров. Его сжатые кулаки были такими же красными, как и уши. Он сделал шаг вперед, и Ярослав, стоя к нему лицом, отступил назад на шаг, уткнувшись в кабинет спиной. Мужчина вырвал из рук Ярослава ножницы, потом повернулся к графу, схватил его за воротник и одним движением ножниц отрезал у него правый ус. Затем он приподнял графа и, глядя ему в глаза, угрожающе произнес: «У тебя очень скоро будет твое постоянное время!»

После этого он бросил ножницы на пол, отпустил воротник графа и вышел из парикмахерской.

– Ваше сиятельство! – в ужасе воскликнул Ярослав. – Первый раз в жизни я вижу этого человека! Я даже не уверен, что он живет в отеле. Но я вам клянусь, что здесь его точно не будут обслуживать.

Граф встал и хотел уже с негодованием что-нибудь сказать или подобающим образом отомстить за эту удивительную грубость. Но что он мог знать про человека, который на него совершенно неожиданным образом напал?

В тот момент, когда он его в первый раз увидел, этот мужчина своим помятым пиджаком произвел на него впечатление какого-то рабочего, который забрел в «Метрополь» и решил побаловать себя хорошей стрижкой. Но вполне возможно, что этот персонаж мог оказаться одним из новых постояльцев со второго этажа, человеком, который начинал рабочим, потом стал членом профсоюза в 1912 году, возглавил забастовку в 1916-м, в 1918-м командовал батальоном Красной армии, а сейчас возглавлял одну из отраслей промышленности.

– По сути, он был прав, – сказал граф Ярославу. – Он долго ждал. Вы знали о том, что у меня время в двенадцать по вторникам, а он – нет. Я должен был предложить ему пройти передо мной.

– Но что мы теперь будем делать?

Граф повернулся к зеркалу и впервые за несколько лет внимательно рассмотрел свое отражение.

Он много лет считал, что настоящий джентльмен не должен верить зеркалам. Зеркала зачастую являются не средством самопознания, а средством самообмана. Сколько раз в жизни он наблюдал, как красотка поворачивается к зеркалу на тридцать градусов, чтобы рассмотреть себя с лучшего ракурса. (Словно весь мир будет всегда лицезреть ее только под таким углом!) И сколько раз он видел, как дама в летах и нарядах, модных несколько десятилетий назад, смотрелась в зеркало, и все, как казалось ей, было au courant[12] лишь только потому, что само зеркало было в раме тех самых лет, что и ее наряды? Граф с гордостью носил прекрасно сшитый пиджак, но понимал, что джентльмена за версту видно по его осанке, манерам и высказываниям. А не по покрою сюртука.

Да, подумал граф, Земля крутится, и мир меняется.

Более того, вращаясь вокруг Солнца, Земля крутится еще и вокруг своей оси. Кроме этого, крутится и вся галактика, колесо в еще более огромном и масштабном колесе, и звук при этом совсем другой, чем тот, который издают часы, когда бьют своим маленьким молоточком. И когда звучит музыка сфер, тогда зеркало начинает неожиданно отражать человека не таким, каким он себя представляет, а таким, каким он стал.

Граф снова сел в кресло.

– Надо побриться, друг мой, – сказал он Ярославу. – Надо побриться.

Знакомство

В отеле было два ресторана: «Боярский» – расположенное на втором этаже заведение класса люкс, в котором мы уже были, – и второй, находившийся на первом этаже, который назывался «Метрополь», но который граф любовно окрестил «Пьяццей».

Вне всякого сомнения, «Пьяцца» была местом более демократичным и не отличалась изысканной кухней. Но она и не стремилась быть суперэлегантной или выделиться обслуживанием. В этом ресторане насчитывалось восемьдесят столов, расположенных вокруг фонтана, и в меню были пироги с капустой и котлеты из говядины. Задумка была в том, чтобы «Пьяцца» являлась как бы продолжением города – его садов, площадей, рынков и дорог. Это было место, в котором представители самых разных слоев населения могли заказать кофе, встретиться с друзьями, поговорить, поспорить или, наоборот, найти союзника. В этом месте мужчина, обедающий под стеклянным куполом в полном одиночестве, мог, не вставая со стула, многое услышать: смех, слова обожания, негодования или подозрения.

И какие же здесь были официанты? Они были очень похожи на официантов парижских кафе, и если говорить о них коротко, то они были «эффективными». Официанты эти умели пробираться сквозь толпу и с легкостью размещали компанию из восьми человек за столиком для четверых. Когда клиенты высказывали им свои пожелания: ближе или дальше они хотели бы сидеть от оркестра, – те сажали людей, молниеносно возвращаясь с напитками, которые быстро, словно карты, раскидывали по столу, всегда ставя нужный напиток перед тем, кто его заказал. Если вы сомневались в том, что заказать, официант незамедлительно склонялся к меню и тыкал пальцем в блюдо, которое удается повару лучше всего. После того как вы хотели расплатиться, официант убирал посуду, выдавал счет и рассчитывал вас ровно за одну минуту. Одним словом, официанты знали свое дело до последней крошки, ложки и копейки.

Так, по крайней мере, все было до войны…

Но в тот день в ресторане было почти пусто и графа обслуживал человек, не только новый для этого ресторана, но и для всего ресторанного бизнеса в целом. Он был худым и высоким, с узким лицом и высокомерным видом. Казалось, что это фигура офицера, снятая с шахматной доски. Это был поистине чудовищно дремучий официант. Когда граф сел за стол с газетой, что во всем мире означает, что человек собирается есть в одиночестве, официант не убрал со стола прибор для второго человека. После того как граф сделал свой выбор и положил меню на скатерть рядом с тарелкой, что везде означает, что он готов сделать заказ, ему пришлось долго ждать, а потом подзывать этого малого жестом руки. После того как граф заказал окрошку и филе морского языка, этот остолоп предложил ему «Sauterne»[13]. Очень удачное предложение, но только в случае, если бы граф ел фуа-гра.

– Нет, лучше бутылочку «Chteau de Baudelaire»[14], – предложил граф.

– Да, конечно, – ответил «офицер» с бездумной военной улыбкой.

Бесспорно, бутылка «Baudelaire» была излишним шиком для обеда в одно лицо, но утомленный Мишелем Монтенем граф чувствовал, что его боевой дух падает и нуждается в поддержке. Вот уже несколько дней граф пребывал в нервном и возбужденном состоянии. Спускаясь в фойе, он обратил внимание, что отсчитывает ступеньки. Сидя на своем любимом стуле и просматривая заголовки в газете, он поймал себя на том, что пальцы его поднимались к лицу, чтобы подкрутить несуществующие усы. Он заметил, что начал приходить к двери ресторана ровно в 12:01, а выходить из нее в 13:35, чтобы подняться на 110 ступенек к себе в комнату и в уме посчитать, через какое время он сможет спуститься вниз, чтобы выпить. Если такое будет продолжаться и дальше, то есть потолок будет проваливаться, пол – подниматься, а стены – двигаться к центру комнаты, ни к каким приятным последствиям это не приведет. В этом случае весь отель «сожмется» до размера коробки с печеньем.

В ожидании вина граф окинул взглядом ресторан, но никто из присутствовавших его не порадовал. Через стол от него сидели два дипломата, ковырявшие еду в ожидании наступлении светлой эры дипломатии. За дальним столом устроился гражданин в очках. На столе он разложил массу отпечатанных страниц и, очевидно, сверял их слово в слово. Никто не веселился, никто не обращал на графа внимания. Никто, кроме одного человека. Это была девочка, имевшая склонность ко всему желтому, которая сидела за фонтаном и, казалось, наблюдала за графом.

Однажды Василий объяснил графу, что эта девятилетняя девочка со светлыми волосами была дочкой овдовевшего украинского бюрократа. Как всегда, девочка сидела со своей гувернанткой. Когда она поняла, что граф на нее смотрит, она мгновенно спряталась за меню.

– Ваше первое, – произнес «шахматный офицер».

– Спасибо, любезный. Очень аппетитно выглядит. Не забудь про вино!

– Конечно!

Граф сосредоточил внимание на окрошке и подумал, что она, должно быть, недурна. Наверняка всем сидевшим в этом ресторане русским в детстве делала окрошку бабушка, они ее часто ели, и всем им есть с чем сравнивать это блюдо. Поэтому, закрыв глаза, граф взял в рот первую ложку окрошки. Он обратил внимание на правильную температуру, но тут же ощутил избыток соли, недостаточное количество кваса, однако при этом – яркий вкус раннего укропа, от которого, кажется, начинаешь слышать стрекотание кузнечиков, когда лежишь на сеновале, от чего на душе становится тихо и спокойно.

Впрочем, когда он открыл глаза, то чуть не выронил ложку. Рядом с его столом стояла девочка, любившая носить желтые платья. Она рассматривала его с непозволительным интересом, с каким смотрят только дети и собаки. Шок от неожиданного появления девочки только усиливало ее платье ярко-лимонного цвета.

– Куда они делись? – спросила девочка, даже не представившись.

– Прости, ты о чем?

Она наклонила голову, словно старалась получше его рассмотреть.

– Усы, что же еще.

Граф не так часто общался с детьми ее возраста. Он вообще был воспитан с пониманием того, что ребенок не должен ни обращаться к незнакомцам, ни прерывать его во время еды, и уж точно не задавать вопросов о его внешнем виде. Неужели в современных школах не учат детей не вмешиваться в чужие дела?

– Они улетели, – ответил он. – Как ласточки зимой в теплые края.

Граф изобразил рукой порхание, демонстрируя, как ласточки улетают в теплые края, и прозрачно намекая, что и девочке надо сделать то же самое.

Девочка кивнула с выражением полного удовлетворения его ответом.

– А я этим летом тоже уеду.

Граф наклонил голову, как бы ее с этим поздравляя.

– К Черному морю, – добавила девочка.

Потом она неожиданно отодвинула пустой стул и села.

– Хочешь ко мне присоединиться? – немного запоздало спросил он.

Вместо ответа она поерзала на стуле, усаживаясь поудобнее, и положила локти на стол. На ее шее висел на золотой цепочке какой-то кулон или медальон. Граф посмотрел в сторону гувернантки девочки в надежде призвать ту к выполнению ее прямых обязанностей, но гувернантка, видимо, по опыту знала, что лучше всего было спрятаться за открытой книжкой.

Девочка, как кошка, наклонила голову.

– А ты действительно граф?

– Ох, как еще действительно.

Ее глаза сделались больше.

– А принцесс ты знал?

– Я знал очень много принцесс.

От этой информации она еще больше округлила глаза.

– А принцессой сложно быть?

– Ужасно.

В этот момент, несмотря на не доеденную графом окрошку, появился «шахматный офицер» с рыбой, убрал тарелку с первым и поменял ее на тарелку со вторым.

– Спасибо, – сказал граф, все еще держа в руке ложку.

– Пожалуйста.

Граф открыл было рот, чтобы поинтересоваться, куда подевалась бутылка заказанного им «Baudelaire», но «шахматный офицер» уже удалился. Когда граф снова повернулся к столу, то увидел, что девочка во все глаза смотрит на рыбу.

– Что это такое? – поинтересовалась она.

– Филе морского языка, – объяснил граф.

– А это вкусно?

– А ты что, сама не обедала?

– Мне не понравилось.

Граф отрезал кусочек рыбы, положил его на другую тарелку и протянул ей.

– С наилучшими пожеланиями.

Она вилкой зацепила весь кусок и засунула в рот.

– Вкусно! – сказала она, что было полной правдой. Потом девочка грустно улыбнулась, вздохнула и уставилась на содержимое его тарелки.

– Хм, – произнес граф.

Он забрал у нее тарелку, переложил на нее половину своего филе, а также половину гарнира из моркови и шпината и снова передал ей. Девочка опять поерзала на стуле, аккуратно отодвинула на край тарелки овощи, разрезала филе на четыре одинаковые части и положила в рот один кусок.

– А как принцесса проводит день? – спросила она.

– Как и любая другая молодая дама.

Девочка кивнула головой, давая понять, что внимательно его слушает и просит продолжать.

– Утром у нее уроки французского, истории и музыки. После занятий она может погулять с подругами в парке или сходить в гости. И во время обеда принцесса обязательно ест гарнир из овощей.

– Мой папа говорит, что принцессы являются символом декаданса ушедшей эпохи.

Граф сделал удивленное лицо.

– Может быть, некоторые из них, но далеко не все.

Она помахала в воздухе вилкой.

– У меня прекрасный папа. Он все знает о тракторах. Но он ничего не знает о принцессах.

Граф поднял брови и кивнул.

– А ты когда-нибудь был на балу? – спросила она после недолгого раздумья.

– Конечно.

– И танцевал?

– Да, что было, то было. Я скользил по паркету, – ответил граф с блеском в глазах. С тем самым блеском, который привлекал красавиц в салонах Петербурга и Мосвы.

– Скользил по паркету?

– Совершенно верно, – ответил граф.

– А ты жил в замке?

– Замки в нашей стране встречаются не так часто, как в сказках, – объяснил граф. – Я много раз обедал в замках…

Девочка сочла его ответ, возможно, не самым исчерпывающим, но приемлемым. Она нахмурила брови, засунула в рот очередной кусок филе и принялась тщательно жевать. Потом она наклонилась в его сторону.

– А ты дрался на дуэли?

– Приходилось ли мне участвовать в affaire d’honneur?[15] – Граф задумался и грустным голосом добавил: – В некотором смысле, да…

– С пистолетами на расстоянии тридцати двух шагов?

– В моем случае дуэль была более символической.

Девочку не удовлетворил его ответ, потому что он не был достаточно конкретным, и граф это заметил.

– Мой крестный отец был секундантом на нескольких дуэлях, – пояснил он.

– Секундантом?

– После того как два джентльмена договорятся о том, чтобы решить вопрос чести на дуэли, каждый выбирает себе секунданта. Секундант – это своего рода помощник. Секунданты договариваются о правилах и условиях дуэли.

– Об условиях дуэли?

– Да, надо договориться о месте и времени дуэли. О том, какое оружие использовать, на каком расстоянии дуэлянты будут стреляться, а также о том, сколько выстрелов они произведут.

– А где жил твой крестный?

– Здесь, в Москве.

– И все дуэли, на которых он был секундантом, проходили в Москве?

– Одна из дуэлей была в Москве. Любопытно, что поссорились ее участники именно в этом отеле. Дуэлянтами были князь и адмирал. Они уже давно друг друга недолюбливали, но однажды вечером столкнулись в фойе отеля, и тогда один из них вызвал другого на дуэль, ударив его перчаткой по лицу.

– А где именно в фойе это произошло?

– Около стойки регистрации.

– Я очень часто там сижу!

– Совершенно верно, именно там.

– Они оба были влюблены в одну женщину?

– Мне кажется, что в тот раз обошлось без женщин.

На лице девочки появилось выражение недоверия.

– Женщина обязательно должна быть причиной дуэли, – произнесла она.

– Да. Наверное. В любом случае один из участников счел, что затронута его честь, потребовал извинений, их не получил и ударил обидчика по лицу перчаткой. В то время управляющим отеля был немец по фамилии Кеффлер, который сам был бароном. Говорят, что барон хранил в своем кабинете пару дуэльных пистолетов и у него встречались секунданты для того, чтобы обсудить дуэль, договориться о времени, оружии и других деталях.

– И в предрассветный час…