Новая Луна Макдональд Йен

– Не оскорбляй меня, Рафа.

– Я сержусь из-за того, что наша охрана приставила нож к твоему горлу. Я сержусь из-за того, что ты оказалась под подозрением. Я в ярости, но ты же знаешь, как мы тут живем.

– Да. Что ж, возможно, я не хочу здесь жить.

Луна видит, как Рафа вскидывает глаза.

– Я знаю, как мы живем в Тве. Это хорошее место, Тве. Это безопасное место. Там мои люди, Рафа. Я хочу отвезти туда Луну.

Луна ахает. Лаз такой тесный, что она не может прижать ладони ко рту в попытке заглушить звук. Они могли услышать. Хотя… В Боа-Виста и так полным-полно охов и шепотов.

Рафа вскакивает. Когда он сердится, то подходит близко, на расстояние вздоха. На расстояние плевка в лицо. Лусика Асамоа не отступает.

– Ты не заберешь Луну.

– Здесь она не в безопасности.

– Мои дети остаются со мной.

– Твои дети?

– Ты разве не читала никах? Или тебе слишком не терпелось прыгнуть в постель к наиболее вероятному наследнику «Корта Элиу»?

– Рафа. Нет. Не говори этого. Не опускайся до такого. Это на тебя не похоже.

Гнев Рафы теперь разгорелся. Гнев – его грех. Другая сторона его приветливости: он легко смеется, забавляется, занимается любовью. Легко приходит в ярость.

– Знаешь что? Возможно, твои люди планировали…

– Рафа. Прекрати. – Лусика прижимает пальцы к губам Рафы. Она знает, что приливы и отливы его ярости одинаково быстры. – Я бы никогда, ни за что не стала интриговать против тебя – ни я, ни мои люди – ради того, чтобы заполучить нашу дочь.

– Луна остается со мной.

– Да. Но я – нет.

– Я не хочу, чтобы ты уходила. Это твой дом. Со мной. С Луной.

– Здесь небезопасно для меня. Для Луны здесь небезопасно. Однако никах не позволит мне ее забрать. Если бы ты хоть раз попросил прощения за то, что ваши эскольты приставили нож к моему горлу, все могло быть иначе. Ты рассердился. Ты не извинился.

Теперь ее отец говорит, но Луна не слышит его слов. Она ничего не слышит, кроме шума внутри головы – это звук, с которым наступает худшая из всех вещей в мире. Ее мамайн уходит. Что-то сжимается в груди. Голова кружится от ужасного свиста, как будто воздух и жизнь утекают прочь. Луна выбирается из закутка в голове Ошоси, ползет прочь от потайного местечка, в котором подслушала слишком многое. Она исцарапала туфельки и порвала свое платье от Пьера Кардена о грубый камень.

После дождя мертвые бабочки превратились в мусор на поверхности воды. По краям водоемов их крылья образуют лазурную пену. Луна Корта сидит среди трупов.

– Эй-эй-эй, что случилось? – Лусика Асамоа приседает возле дочери.

– Бабочки умерли.

– Они живут недолго. Всего день.

– Они мне нравились. Они были милые. Это несправедливо.

– Мы такими их создаем.

Лусика скидывает туфли и садится на камень рядом с Луной. Болтает ступнями в воде. Синие крылья прилипают к ее темным ногам.

– Вы могли бы сделать так, чтобы они жили дольше одного дня, – говорит Луна.

– Могли бы, но что тогда они будут есть? Куда полетят? Они украшения, как флаги на Фестивале Ямса.

– Но это не так, – говорит Луна. – Они живые.

– Луна, что случилось с твоими туфельками? – спрашивает Лусика. – И твоим платьем.

Луна глядит на плавучие острова из бабочек, медленно дрейфующие вниз по течению.

– Ты уходишь.

– С чего ты взяла?

– Я слышала, как ты об этом сказала.

Ни один вопрос, который могла бы задать Лусика, здесь не пригоден.

– Да. Я отправляюсь обратно в Тве, возвращаюсь к моей семье. Но лишь на некоторое время. Не навсегда.

– Как надолго?

– Не знаю, любовь моя. Не дольше, чем придется.

– Но я с тобой не поеду.

– Нет. Я бы этого хотела, больше чего бы то ни было – больше, чем уехать самой, – но не могу.

– Я в безопасности, мама?

Лусика прижимает Луну к себе, целует в макушку.

– Ты в безопасности. Папа позаботится о твоей безопасности. Он оторвет голову любому, кто попытается тебя обидеть. Но мне нужно уйти, пока все не прояснится. Я не хочу, и я буду сильно по тебе скучать. Папа за тобой присмотрит, и мадринья Элис. Элис не позволит, чтобы кто-то причинил тебе боль.

Слова обжигают Лусике Асамоа глотку. Мадриньи, суррогатные матери. Наемные утробы, которые становятся нянями, становятся неофициальными тетками, становятся семьей. Лусика еще могла бы понять такое в те времена, когда корпорация семьи Корта была маленькой, когда им требовалось строить бизнес, не тратя время на беременность, роды и уход за детишками. Но зачем понадобилось навязывать это следующим поколениям, превращать сборище сдержанных, вездесущих мадриний в традицию? Она негодовала из-за того, что Луну выносила и родила высокая, скуластая бразильянка Элис. Она была потрясена, когда Рафа заявил, что суррогатное материнство не подлежит обсуждению: так принято в семействе Корта. Вложи в меня, высади во мне, позволь вырастить и выносить, выпустить в мир. Мне не нужно, чтобы какие-то там Мадонны Зачатия смешивали твою сперму с моими яйцеклетками и говорили: да будет жизнь! Не хочу я смотреть, как ваши гиноботы плавно вживляют эмбрион в льстивую, улыбчивую Элис, и наблюдать за тем, как с каждым днем она становится больше, полнее. Не нужно мне просматривать отчеты, результаты сканирования ее матки, ежедневные сообщения о том, как протекает ее беременность. И мне не нужно было запираться в своей комнате, воя и разбивая вещи, пока Элис делали кесарево. Все это должно было случиться со мной, Луна. Они должны были принести тебя ко мне. Мое улыбающееся, усталое, залитое слезами лицо должно было стать первым, что ты увидела. Лицо Асамоа. Я полна жизни, соки ее текут во мне, струятся, приливают. Я здорова, фертильна, все во мне работает естественным образом, безупречно, готово плодоносить. Но у Корта так не принято.

Я тебя люблю, Луна, но не могу полюбить то, что принято в семействе Корта.

Лусика заключает Луну в объятия, качает, утешая саму себя в той же степени, что и дочь. Одна муха-убийца расколола ее мир. Это не сад богов, не дворец вод. Это туннель в скале. Каждый полный света аграрий ее семьи, каждый город, фабрика и поселение – пустячок, хрупкий бивак из камней под безвоздушным небом, в лучах смертоносного солнца. Им всем каждую секунду угрожает опасность. И спасения нет, даже спрятаться негде.

– Твой папа, контракт и все прочие могут твердить, что ты Корта, но ты – Асамоа. Ты Асамоа, потому что я Асамоа, и мать моя Асамоа. Вот как у нас принято.

Лукас Корта проводит рукой по совещательному столу и разбрасывает виртуальные документы.

– У меня нет на это времени. Откуда она появилась? Кто ее сделал?

Эйтур Перейра опускает глаза. Он на голову ниже и на десять лет седее любого за этим столом, не считая Адрианы Корты и ее финансового директора, Элен ди Браги, темной воли «Корта Элиу».

– Мы все еще анализируем…

– У нас лучшее научно-исследовательское подразделение на Луне, и вы не можете мне сказать, кто это сделал?

– Кто-то пошел на поразительные ухищрения, чтобы спрятать все, что могло бы идентифицировать дрона. Чипы стандартные, и по узору печати у нас данных нет.

– Выходит, вы не знаете.

– Пока что не знаем. – Все за столом слышат, что голос Эйтура Перейры подрагивает.

– Вы не знаете, кто сделал эту «муху», вы не знаете, кто ее подослал, вы не знаете, как она прошла сквозь системы безопасности. Вы не знаете, не летит ли прямо сейчас еще одна такая штуковина к моему брату, ко мне или, не дай бог, к моей матери. Вы глава службы безопасности – и не знаете?

Лукас смотрит не мигая. Лицо Эйтура Перейры дергается.

– Мы в режиме тотальной безопасности. Отслеживаем все, превышающее размером частичку кожи.

– А если они уже здесь? Этого дрона могли разместить тут много месяцев назад. Вы об этом подумали? Может, сейчас просыпается еще дюжина таких же. Сотня. Им хватит одной удачной попытки. Я знаю, как действуют современные яды. Они заставляют ждать. Ждать часами, испытывая боль и чувствуя, что каждый вдох короче предыдущего, зная, что противоядия нет, понимая, что умрешь. Ты проводишь много времени лицом к лицу со смертью. И лишь потом тебе позволяют умереть. И я знаю, что кто-то пытался использовать один из этих ядов против моего брата. Вот что я знаю. Теперь скажите мне, что знаете вы?

– Лукас, достаточно. – Адриана Корта сидит во главе стола. Много месяцев ее кресло пустовало, она присутствовала лишь в виде большого и несуразного портрета в пов-скафе – Мадонны Гелиевой, обозревающей зал заседаний. Внезапная смертельная угроза детям вынудила Адриану вновь воспользоваться всей полнотой власти и вернуться сюда. Рафа сидит справа от матери, Ариэль – слева. Лукас занимает место справа от старшего брата.

– Мамайн, если твой глава службы безопасности не может обеспечить наш покой, то кто сможет?

– Эйтур был верным работником нашей семьи еще до вашего рождения. – Так язвить может только человек, наделенный высшей властью.

– Да, майн. – Лукас опускает голову, покоряясь матери.

– Разве это не очевидно? – Рафа прерывает насмешливое молчание.

– Очевидно? – переспрашивает Ариэль.

– Разве это дело не тех же рук, что всегда? – Рафа низко наклоняется к столу. Гнев как будто окутывает его облаком дыма. – Боб Маккензи так и не простил мамайн. Он медленный яд. Не сегодня, не завтра; не в этом году и даже не в этом десятилетии, но однажды, когда-нибудь… Маккензи расплачиваются втройне. Они бьют по наследию. Они хотят, чтобы ты увидела, как все построенное тобой развалится, мамайн.

– Рафа… – начинает Ариэль.

– Кира Маккензи, – перебивает Рафа. – Она была на вечеринке. Кто-то ее обыскал или ей просто махнули рукой и велели проходить, потому что она из числа друзей Лукасинью?

– Рафа, по-твоему, Маккензи рискнули бы ввязаться в полномасштабную войну? – говорит Ариэль. Как следует затягивается своим вейпером. – Серьезно?

– Если они решили, что могут развалить нашу монополию, то возможно, – замечает Лукас.

– Все начинается по новой, разве вы не видите? – спрашивает Рафа.

Восемь лет назад между «Корта Элиу» и «Маккензи Металз» случилась короткая война за территорию. Экстракторы превращались в клубки искореженного металла, поезда подвергались грабежу и теряли грузы, боты и ИИ оказывались жертвами бомбардировавшего их темного кода. Пылевики сражались врукопашную, на ножах, в туннелях Маскелайна и Янсена и на поверхности, посреди каменных просторов Морей Спокойствия и Ясности. Сто двадцать убитых, ущерб на миллионы битси. В конце концов Корта и Маккензи согласились на арбитражное разбирательство. Суд Клавия присудил победу «Корта Элиу». Спустя два месяца Эдриан Маккензи вступил в брак с Джонатоном Кайодом, Орлом Луны, президентом Корпорации по развитию Луны, которой принадлежал земной спутник.

– Рафа, хватит, – говорит Адриана Корта. Ее голос слаб, ее власть неоспорима. – Мы сражаемся с Маккензи посредством бизнеса, мы победим их посредством бизнеса. Мы делаем деньги. – Адриана встает из-за стола; осанка у нее чопорная, но в лице и в движениях чувствуется усталость. Дети и слуги кланяются и провожают ее из зала заседаний.

Карлиньос встает, поджимает пальцы правой руки и кланяется матери. Он не сказал ни слова за время этого совещания. Он предпочитает помалкивать. Его место – в поле, с экстракторами, спецами по переработке гелия и пыльниками. Он и сам пыльник, а еще боец. Рафа может затмить его своим обаянием, Лукас – исколошматить аргументами, Ариэль – связать красноречием по рукам и ногам, но ни один из них не может ступать по пыли так, как это делает он.

Лукас на секунду задерживает Эйтура Перейру.

– Ты совершил ошибку, – шепчет Лукас. – Ты слишком старый. Ты свое отработал, и ты уйдешь.

В вестибюле возле зала совещаний ждет Вагнер Корта. Адриана и ее слуги проходят, не удостоив его и взглядом, следом идут Лукас и Ариэль. Ариэль кивает, натянуто улыбается. Карлиньос хлопает брата по спине.

– Эй, братишка.

Отсутствие Вагнера за совещательным столом нельзя не заметить.

– Мне надо переговорить с Рафой, – сообщает Вагнер.

– Конечно. Подкинуть тебя на байке до Жуана?

– У меня другие планы.

– Увидимся позже, Лобинью.

– О чем ты хочешь поговорить? – спрашивает Рафа. Он сидит на правом нижнем веке Ошалы. Позади него медленно течет водопад.

– О мухе. Я хочу на нее посмотреть.

Рафа позаботился о том, чтобы Вагнер получил от Эйтура Перейры схемы. Рафа всегда заботится о том, чтобы Вагнер получал все данные после каждого заседания правления «Корта Элиу».

– Тебе прислали все.

– Уважаю Эйтура и даже твой научно-исследовательский отдел, но есть вещи, которые могу увидеть я, но не он.

Рафа знает, что жизнь Вагнера сложна и протекает среди теней на границе пространства, занимаемого семьей, и что его содействие «Корта Элиу» весомо, но с трудом поддается измерению – и все же он выдающийся конструктор маленьких и замысловатых вещей. Иногда Рафа завидует двум его натурам: темной точности, светлой творческой жилке.

– Например?

– Пойму, когда увижу. Сперва мне надо на нее поглядеть.

– Я сообщу Эйтуру. – Сократ, фамильяр Рафы, уже послал уведомление. – Я сказал ему не говорить ничего Адриане.

– Спасибо.

Вагнер был тенью в этой семье так долго, что братья и сестра выработали альтернативную социальную гравитацию: они информируют его, включают его, но в то же время сохраняют невидимым, как черная дыра.

– Когда мы тебя увидим, миуду? – спрашивает Рафа. Адриана оборачивается, ждет его.

– Когда мне будет что сказать, – отвечает Вагнер. – Ты меня знаешь. Живи и дыши, Рафа.

– Живи и дыши, Маленький Волк.

– Ариэль. – Лукас зовет сестру с верхних ступеней Ошалы. Ариэль оборачивается. – Уже уходишь?

– У меня дела в Меридиане.

– Да, прием в честь китайской торговой делегации. Я бы не стал просить тебя пропустить такое.

– Я тебе все ясно сказала во время вечеринки.

– Это же семья.

– Ох, да ладно тебе, Лукас.

Лукас растерянно хмурится, и Ариэль видит, что он не понимает, о чем она говорит. Он безоговорочно верит, что каждый его поступок – ради семьи, во имя одной лишь семьи.

– Если бы мы поменялись местами, я бы это сделал. Без колебаний.

– Для тебя все проще, Лукас. Люди интересуются моей карьерой. Моя шкура должна быть воздухонепроницаемой. Я обязана быть чистой.

– На Луне нет чистых. Кто-то пытался убить Рафу.

– Нет. Не смей так поступать.

– Может, не Маккензи. Но кто-то пытался. Мы «Корта Элиу»: мы хороши, но мы хороши только в одном. Мы извлекаем гелий. Благодаря нам горит свет там, внизу. В этом наша сила, но также и наша уязвимость. АКА, «Тайян»; они повсюду и занимаются всем. Они могут выбирать, куда идти. Даже «Маккензи Металз» диверсифицируется, забираясь в наш главный бизнес. Потеряем бизнес, и нам будет некуда деваться. Мы потеряем все. Луна не терпит неудачников. И мамайн… Она уже не та, что раньше.

Ариэль во время этой тирады смотрела мимо Лукаса, не встречаясь с его убедительным взглядом. Даже ребенком он выигрывал в гляделки. Теперь он говорит пять слов, и она уже не в силах отвести глаз.

– Даже ты должна была это заметить, – говорит Лукас. Колкость достигает цели. Прошло много месяцев с той поры, когда Ариэль в последний раз присутствовала на заседании правления «Корта Элиу».

– Я знаю, ее общественной жизнью занимается Рафа.

– Рафа Корта. Золотой Мальчик. Он превратит этот бизнес в пыль. Помоги мне, Ариэль. Помоги мне, помоги мамайн.

– Ну ты и ублюдок, Лукас.

– Неправда. Я единственный настоящий сын во всей нашей семейке. Мне нужно что-то на этих китайцев, Ариэль. Немного. Лишь одно малюсенькое преимущество. У них должно что-то быть. Кусочек свисающей шкуры, в который я мог бы вцепиться.

– Предоставь это мне.

Лукас кланяется. Когда он отворачивается от сестры, на его лице рождается слабая улыбка.

Один сигнальный огонь – двери закрываются, два – происходит расстыковка. Три означают отбытие. По скале проходит легкая дрожь, когда индукционные моторы поднимают вагон в воздух. И трамвай уезжает. От Боа-Виста до вокзала Жуан-ди-Деуса всего пять километров. Судя по объятиям Рафы, прощальным словам и, да, слезам, их разделяют несколько миров.

Лукас наблюдает за неприкрытыми эмоциями брата с антипатией. Уголок его рта подергивается. Все в Рафе крупное. Так было всегда. Он был самым большим задирой, громче всех смеялся; харизматичный мальчик, золотой луч, не скупящийся на проявления гнева и не знающий удержу в удовольствиях. Лукас вырос его тенью: сдержанный и педантичный; элегантный и скрытный, похожий на тазер в кобуре. Чувства Лукаса такие же глубокие и сильные, как у его старшего брата. Эмоции и эмоциональность – это не одно и то же. Первое – своего рода сценарий, второе – актерская игра. У Лукаса Корты есть пространство для эмоций, но оно представляет собой уединенную комнату без окон, белую и пустую. Такую белую, что даже теней там нет.

Рафа обнимает брата. Как недостойно, какой конфуз. Лукас пыхтит от огорчения.

– Она к тебе вернется.

В подобных ситуациях люди ждут именно таких банальностей.

– Она мне не доверяет.

Лукас не может понять эмоциональную несдержанность брата. Для чего придуманы брачные контракты? На доверии и любви династию не возведешь.

– Раз Луна остается здесь, она к тебе вернется, – говорит Лукас. – Она все понимает. Я подержу Лукасинью в Боа-Виста, пока ситуация с безопасностью не устаканится. Он придет в ярость. Ему же лучше. Пусть шевелит мозгами, справляясь с трудностями. Ему все достается слишком легко. – Лукас хлопает Рафу по спине. Не бери в голову. Соберись. Отвяжись от меня наконец.

– Я собираюсь привезти Робсона назад.

Лукас подавляет раздраженный вздох. Опять он за свое… Когда Рафу охватывает недовольство, касающееся бизнеса, спорта, общества или секса, он снова погружается в нерешенную проблему в связи с тем, как несправедливо поступили с его сыном и первенцем. Три года назад Рэйчел Маккензи забрала мальчика в свою семью. Контракты были нарушены грубым и демонстративным образом. Адвокаты все еще спорят по поводу того, можно ли считать случившееся захватом заложника. Ариэль добилась прочного как сталь соглашения о доступе к ребенку, но каждый раз, когда трамвай отвозит Робсона обратно в Царицу Южную или «Горнило», струпья на ранах Рафы рвутся и раны кровоточат. В таком настроении даже Лукас не может справиться с братом с помощью слов.

– Делай, что должен. – Лукас уважает мать во всем, за исключением слепого обожания, с которым она относится к Рафе. Рафа-золотце, престолонаследник. Он слишком эмоционален, слишком открыт, слишком мягок, чтобы управлять компанией. Нельзя вверять судьбу династий, благодаря которым на Земле горит свет, велениям сердца. Лукас снова обнимает Рафу. Что ж, миссия ясна. Ему придется захватить власть в «Корта Элиу».

Два прыжка от Царицы Южной до Жуан-ди-Деуса. Рафа и его эскольты ждут в частных залах ожидания станции БАЛТРАНа. До сегодняшнего дня охранники Рафы были электронными. Сегодня они рядом, и они биологические: двое мужчин, одна женщина, вооруженные и настороже.

«Капсула в трубе лифта», – сообщает ему Сократ.

Зеленые огни. Двери открываются. Выбегает мальчик; коричневая кожа, грива из дредов; длинные ноги и руки. Врезается в Рафу. Рафа подхватывает его и кружит, смеясь.

– Ох, это ты, ты, ты, ты!

Вслед за мальчиком выходит женщина: высокая, рыжеволосая, белокожая. Зеленоглазая, как и ее сын. С безграничным самообладанием она подходит к Рафе и отвешивает ему тяжелую пощечину. Руки телохранителей взлетают к рукояткам ножей, спрятанных в хорошо скроенных костюмах.

– У нас есть поезда, знаешь ли.

Рафа начинает хохотать, и смех его подобен золоту.

– Выглядишь потрясающе, – говорит он жене. И она действительно выглядит потрясающе для женщины, которая пролетела над поверхностью Луны в переоборудованной грузовой жестянке, точно партия руды. Макияж безупречен; волосок лежит к волоску, каждый защип и каждая складка безукоризненны. И она права. БАЛТРАН вышел из моды с той поры, как заработали высокоскоростные железнодорожные сети: он грубый, но быстрый. БАЛТРАН – баллистическая транспортная система. В безвоздушном пространстве Луны баллистические траектории можно точно рассчитать. Электромагнитный разгонный двигатель раскручивает капсулу. Швыряет вверх. Гравитация тянет ее вниз. Принимающая сторона целевого разгонного двигателя ловит капсулу и гасит ее вращение до полной остановки. В промежутке – двадцать минут в свободном падении. Повторять по необходимости. В капсулах может быть груз или люди. Это трудно, но приемлемо и быстро; волосы дыбом встают лишь в том случае, если слишком много думать о сути способа передвижения. Рафа раньше с удовольствием использовал этот транспорт для секса в невесомости.

– Я хочу, чтобы он успел на игру. Он бы ее пропустил, если бы отправился поездом. – Он поворачивается к мальчику: – Ты хочешь посмотреть игру? «Мусус» против «Тигров». Джейден Сунь думает, что победит, но я говорю, мы надерем «Тиграм» задницу на глазах у всего стадиона. А ты что скажешь?

Робсону Корте одиннадцать лет, и один его вид, его присутствие, его изумительные волосы, его лицо, его великолепные зеленые глаза, то, как его губы приоткрываются от восторга, наполняют Рафу такой великой радостью, что от нее больно, и в то же самое время такой тяжелой утратой, что от нее тошнит. Он приседает, чтобы быть вровень с ребенком.

– День игры. Что ты думаешь, а?

– Ох, бога ради, Раф. – Рэйчел знает, Рафа знает; оба отряда телохранителей и даже сам Робсон в курсе, что дело не в гандбольном матче. Условия контракта разрешают Рафе получать доступ к сыну в любое время. Даже если мальчику придется пролететь через всю Луну и его будут швырять и ловить, швырять и ловить, как гандбольный мяч.

– Можем устроить скандал в его присутствии, если пожелаешь, – предлагает Рафа.

– Роббо, милый, ты не мог бы вернуться в капсулу? Это всего на пару минут. – Кивок Рэйчел отправляет одного из ее рубак с мальчиком. Робсон бросает взгляд через плечо на отца. Убийственные зеленые глаза. Он будет разбивать сердца. Одно разбивает прямо сейчас.

– Роббо, – презрительно повторяет Рафа.

– Я не имею никакого отношения к тому, что случилось на вечеринке.

– «Что случилось на вечеринке». На вечеринке случилось то, что меня едва не ужалила подосланная кем-то муха, заряженная нейротоксином. Я бы часами бился в конвульсиях, ссал и срал под себя, прежде чем задохнуться.

– Круто, но это не наш стиль. Маккензи любят демонстрировать свое лицо жертве, прежде чем прикончить ее. Лучше взгляни на своих дружков-Асамоа. Яды, жуки-убийцы; это так на них похоже.

– Я хочу его вернуть.

– Условия соглашения…

– На хрен соглашение.

– Предоставь это адвокатам, Раф. Ты действительно не понимаешь, о чем говоришь.

– С тобой он не защищен. Я задействую оговорку о безопасности. Пожалуйста, пришли Робсона ко мне.

– Со мной не защищен? – Смех Рэйчел Маккензи похож на удары кайлом по камню. – Ты сбрендил? Раф, мне наплевать, как тебя убьют, если вообще убьют, но я знаю Луну – тот, кто за тебя взялся, не остановится. Корни и ветви, Рафа. Позволить забрать Робсона? Ни хрена ты не получишь. Роб останется со мной. Маккензи заботятся о своих. – Она поворачивается к охраннику. – Запрограммируйте новый прыжок БАЛТРАНа. Мы отправляемся в «Горнило».

Рафа рычит в немой ярости. Ножи выскакивают из магнитных ножен: эскольты против рубак.

– Знаешь, твой брат прав, – говорит Рэйчел Маккензи. – Ты тупое дерьмо. Хочешь начать войну с нами? Не вмешивайтесь, парни. – Рубаки Маккензи открывают капсулу. Перед тем как шлюз захлопывается, Рэйчел Маккензи прибавляет: – Вот что я тебе скажу: твоя сестра пугает меня сильней, чем ты. И яйца у нее побольше.

«Капсула в подъемнике, – говорит Сократ. – Разгонный двигатель набирает мощность».

Рафа бьет кулаком по бетону изо всех сил. Из его костяшек брызгает кровь.

– Я знаю, это была ты! – орет он. – Я знаю, это была ты! Ты хочешь посадить его во главе «Корта Элиу»!

На обратном пути в Меридиан Марина Кальцаге покупает место у окна, на верхнем ярусе. Горы и кратеры, огромные и пыльные, не очень-то величественные, как она и думала. Она смотрит теленовеллу по развлекательному каналу. Смысла нет, но все понятно. Любовь, предательство и соперничество среди элиты. В качестве элиты выступают добытчики резкоземельных элементов. Сюжет дурацкий, клишированный, актерская игра плоха. Марина смотрит, потому что может. Она посылает сообщение домой. «Мама, Кэсси: новости-новости-новости. Я ПОЛУЧИЛА РАБОТУ! Настоящую работу. В „Корта Элиу“. Термоядерные ребята. Пять Драконов. Я добуду для вас деньги». Хетти отправляет письмо, потом Марина открывает меню магазина поезда, чтобы найти для фамильяра новую оболочку. Роботы-обезьянки милы, но слишком уж банальны. Бог с мечами. Стимпанковая ведьма. Косатка-киборг. Да. Она моргает «купить», и Хетти вместо дефолтного облика получает гибкое черное тело с вкраплениями жидкого металла. Марина тихонько верещит от восторга. Деньги даруют свободу. Она снова глядит из окна на мягкие серые горы и каньоны, испещренные следами шин и отпечатками ботинок, пытается вообразить, как сама оставит там отпечатки вместе с Карлиньосом Кортой и его пылевиками. Корта черпают пыль огромными ведрами, просеивают, сортируют, экстрагируют гелий-3, а остальное выбрасывают. Грязная работа.

«Поговори с Карлиньосом», – сказал ей Лукас. Марина побежала. Посткризисные обещания забываются, если их не выполняют моментально. Карлиньос принес ей чай, усадил под куполом одного из многочисленных павильонов Боа-Виста, чтобы она смогла объясниться с ним и Вагнером.

– Ну и чем же ты занимаешься?

– У меня ученая степень по вычислительной эволюционной биологии в архитектуре промышленного контроля.

Как выяснилось, у Карлиньоса Корты была особая гримаса, обозначавшая полное непонимание. Его нижняя губа провисла – всего лишь на миллиметр, – а между бровями появилась тоненькая вертикальная линия. Марина решила, что это милая особенность. Но когда на лице Вагнера появилось точно такое же выражение, это означало, что он понял куда больше, чем было сказано.

– Больше смахивает на организацию производства, чем на биологию, – сказал Вагнер.

– В очень грубом приближении. Я изучала, насколько богатая солнечной энергией среда вроде Луны сопоставима с земной фотосинтетической сухопутной системой вроде высокотравной прерии и как это могло бы породить новые производственные парадигмы и увеличить эффективность. Технология с биологией неразделимы, это навсегда.

– Интересно, – сказал Вагнер, качнув головой, как будто под грузом новых идей потерял равновесие. «А это твоя милая особенность», – подумала Марина.

– А опыт работы на поверхности у тебя есть? – перебил Карлиньос.

– Я здесь восемь недель. Ничего не видела, не считая внутренности Меридиана.

Оба брата Корта все еще были в пов-скафах. Полоски из светоотражающих пятнышек вторили очертаниям их мускулатуры. Марина вдохнула их «парфюм» с ароматом пороховой лунной пыли и переработанных жидкостей человеческого тела. Лунный пот. Парни чувствовали себя расслабленно и спокойно в своих грязных герметичных костюмах. От этого Марина почувствовала обиду и тоску; схожим образом у нее щемило в груди при виде сноубордов и защитных очков. Ее друзья занимались сноубордингом на вершинах Снокуалми и Мишн-Ридж. Они были снежными ребятами. Как-то раз предложили взять ее с собой и обучить, но нужно было сдавать статью. Не невозможную статью, но проблемную. Требовалось время. Так что Марина оставалась в квартире, пока они загружали машину, и расплакалась от одиночества, когда та отъехала. Она закончила статью, но навсегда осталась девушкой-которая-упустила-сноубординг. Предложение так и не повторилось. Каждый раз, видя в магазинах очки, перчатки и прочее обмундирование, слыша прогноз погоды, сообщавший о первом снеге в горах, она мучилась от неутоленных желаний и чувства утраты. Где-то в параллельной вселенной существовала сноубордистка Марина, свежая и веселая. Испещренные ярлыками пов-скафы, шлемы, они манили ее, точно слухи о снегопаде. Вот он, второй шанс. Не стань женщиной-которая-упустила-Луну.

– Я хочу работать на поверхности. Я хочу попасть туда. Я могу всему научиться.

– Придется освоить целый комплекс физических навыков, – предупредил Вагнер.

– Я научу, – сказал Карлиньос. – Приходи на завод «Корта Элиу» в Жуан-ди-Деусе.

– Так и сделаю. – Беззвучным шепотом она велела Хетти подыскать жилье.

– Выучи португальский, – крикнул Карлиньос на прощание. Охранники сопровождали группы гостей и официантов на станцию. – И спасибо тебе.

Марина откидывается на спинку своего сиденья у окна. Она получила работу и квартиру, ее жизнь полностью переменилась, и все это отражается в одном мимолетном, едва уловимом движении: если взглянуть на чиб в правом нижнем углу поля зрения, то можно увидеть, что измеритель О₂ окрасился в золотой цвет. Она дышит за счет Корта. Марина почти заканчивает свой второй мохито, когда поезд въезжает в Меридиан и воздушные шлюзы совмещаются с дверьми. С помощью лифтов она поднимается в ревущий хаос хаба Орион, похожего на кафедральный собор. Каждый прилавок с чаем и водой, каждая забегаловка и магазин, каждая уличная столовая и киоск самообслуживания щеголяют вещами, которые Марина может купить. Потом она вспоминает про Блейка, там, на крыше города, выкашливающего легкие кусок за куском. Косатка-Хетти рассылает запросы в фармации, договаривается о цене на курс фаг-терапии. Мультиплюрирезистентный туберкулез – недавний агрессор с Земли, пробравшийся сквозь строгий карантин и быстренько нашедший себе жилье. Он прилип как белая плесень к высоким ребрам квадр, влажным и вонючим, где обитает беднота. Аптечный киоск печатает двадцать белых таблеток. Маленьких белых таблеток.

Три битси за экспресс-лифт. Один битси за эскалатор, который везет ее вверх, мимо плоских крыш, лестниц и переулков 80-х и 90-х уровней западной стороны. Выше 110-го уровня не идет ничего механического. Остаток пути наверх, в Байрру-Алту, она бежит, совершая большие и неутомимые земные прыжки; одолевает целые лестничные пролеты одним скачком. Вот торговец мочой, вот Богоматерь Казанская – ни света ей не досталось, ни любви. Вот балкон, с которого Марина завистливо наблюдала за летающей женщиной.

Комната пуста. Все исчезло: матрас; бутылки для воды, барахло Блейка. Пластиковые ложки и тарелки. Вымели последнюю частицу слизи, последнюю пылинку. Хлопья кожи – ценная органика.

Конечно, она перепутала дом.

Конечно, Блейк переехал.

Конечно, этого не может быть.

Марина прислоняется к дверной раме. Она не может дышать. Не может дышать. Хетти регулирует работу ее легких. «Дыши». Она не должна дышать, не имеет права дышать. Она не заслужила этот воздух, раз Блейка больше нет.

– Что произошло? – кричит она занавешенным дверям и пустым окнам теснящихся клетушек. На лестницах и в коридорах Байрру-Алту сплошь чьи-то повернувшиеся к ней спины. – Где же вы были?

«У меня есть запись», – говорит Хетти, и линза Марины накладывает поверх пустой комнаты изображения людей. Заббалины со своими роботами. Падальщики. Она замечает ступню с вывернутой лодыжкой на краю матраса. Заббалины собираются вокруг, и ступня скрывается из вида. Запись взята с уличной камеры, так что угол обзора неудачный и картинка зернистая из-за увеличения. Заббалины выходят, держа в каждой руке по тяжелой металлической канистре.

– Выруби это, выруби! – кричит она. Хетти отключает видео в тот самый момент, когда Марина видит, как роботы запечатывают дверь и окна вакуумным пластиком. До последней частицы кожи. До последней капли крови. И ничего нельзя сделать. Никуда не подашь апелляцию. Блейк мертв, но на Луне смерть не освобождает от долгов. Заббалины все еще взыскивают суммы с чиб-счетов Блейка, жутким образом перерабатывая каждую часть его тела в полезную органику.

Он умирал от кашля, слыша, как скребутся у двери боты заббалинов и ждут наступления тишины…

– Почему вы ничего не сделали? – кричит Марина, обращаясь к дверям и окнам. – Вы же могли хоть что-то сделать. Многого бы не потребовалось. Пара децим с каждого. Разве пара децим вас бы убила? Да что вы за люди?

Пустые дверные проемы, повернутые к ней спины, спешащие прочь плечи – вот и весь ответ, который дают Марине люди, живущие на Луне.

Трамвай отвергает его. Отказывает ему. Пренебрегает им.

До этого еще никто и никогда не пренебрегал Лукасинью Кортой. На миг от безграничной наглости оскорбления его парализует. Он снова приказывает Цзиньцзи открыть шлюз.

«Доступ запрещен для тебя».

– Что ты имеешь в виду под «запрещен для меня»?

«Доступ к трамваю ограничен для людей из следующего списка: Луна Корта, Лукасинью Корта».

А он-то думал, отец пошутил, сказав, что Боа-Виста переходит в режим строгой изоляции. Ради защиты детей.

– Обойди запрет.

«Я не в состоянии это сделать. Могу обратиться в службу безопасности. Хочешь, чтобы я обратился в службу безопасности?»

– Забудь.

Лукасинью понравилась идея о том, чтобы какое-то время отдохнуть в Боа-Виста и Жуан-ди-Деусе. Пожить как полагается. Можно не спешить возвращаться в университет: коллоквиум заполнит пропущенное. Для того он и предназначен. Теперь отец его запер, и ему надо выбраться. Клаустрофобия! Боа-Виста – каменная кишка. Лукасинью заперт в брюхе чудовища, его медленно переваривают. Он вскидывает кулак, чтобы ударить непокорный металл шлюза. Останавливается. Внезапно ему в голову приходит блестящая, куда лучшая идея.

Карлиньос и Вагнер пришли через шлюз, ведущий на поверхность. Лукасинью может через него выйти наружу. А пройдя через шлюз, он сможет отправиться куда угодно. В любое место. Прочь отсюда. На хрен строгую изоляцию, на хрен безопасность семьи. На хрен семью. Возможно, во не на хрен. Она старая и уже не та, что прежде, но еще может зажечь как следует, и Лукасинью восхищается тем, как она вызывает уважение к себе – естественно, будто дышит. И, наверное, не Карлиньоса, хотя Лукасинью вечно не может взять в толк, что сказать дяде, как дать понять, что он считает его славным малым. Лукасинью годами боялся, что его-то Карлиньос считает говнюком. О детишках и вспоминать не стоит. Остальных на хрен.

В особенности отца.