Тебе жить. Роман Рузавин Руслан

VI

Утром 112-го дня Кузьмин, как обычно, поехал на работу. Новенькая «маршрутка» являла собой яркий образец городского типа автобусов. Это значит – стоячих мест много, сидячих – по пальцам перечесть. Какая-то отечная тетка встала рядом. В руках – тяжеленная сумка, и вся она – воплощенный укор совести: «Сидишь, да? Здоровый мужик, э-эх!».

– Садитесь, – Кузьмин встал на очередном дорожном ухабе, маскируя свою одноногость. Чуть прошел по проходу, чтобы не нависать. Тетка тут же уселась с озабоченным видом. Благодарность? За что? Через остановку случайно встретилась взглядом с Кузьминым.

– О, я думала Вы сходите, – так, между делом. А «спасибо»? Да нет, к чему эти условности. Он про себя усмехнулся. «Вот так вот думаешь – проявлю себя молодцом. Ан нет. Ну уступил место, и что? Орден тебе на грудь вешать? И все равно – молодец».

А в автобус, меж тем, проник новый персонаж. С целым шлейфом энергетических запахов, если можно так выразиться. Даже пассажиры на передней площадке недоуменно заозирались, настолько сильным был этот запах. Чего-то неопределенного, но… мерзкого такого. А всего-то вошел плюгавый юноша с двумя крайне некрасивыми девицами. И, вроде, поначалу ничего особенного он не делал, но от всего его вида – приплюснутый нос, жидкая белесая бороденка, глазки маленькие бесцветные – веяло таким самодовольством, а ко всем окружающим – таким презрением, что…. Возникало непроизвольное желание не просто выбросить его прямо на ходу, но еще и придушить слегка. Бывает такое. Вдруг понимаешь, что рядом – грязь. Но все молчали. Не отходили, конечно, и Кузьмин не отошел, когда тот нес себя мимо, но и не выбрасывали. А уж тот куражился! И кондукторше-то деньги сунул, будто лично ее облагодетельствовал. И девкам-то своим гнусил, морща свой недоделанный нос: «Ну как на таком за… ном автобусе ехать?». Так, чтобы все слышали. И целлофан-то от мороженого, что как раз доела одна из девиц, засунул не просто между сидений, а в люк на крыше. На виду то есть. И вот уже… вот совсем уже у Кузьмина терпение лопалось, вот совсем он собрался уже достать этот целлофан и засунуть плюгавому за шиворот модной кофтенки, и только прикидывал – на сколько опоздает на работу, если свяжется с этой…. Да вот вышел он, гадина, напоследок еще вякнув что-то. И, конечно, всем в салоне сразу стало легче. Несказанно просто! Вот только целлофан в люке торчал вызывающе посреди чистого салона. А бывший доктор всю дорогу не мог избавиться от ощущения гадливости. И хотя понимал прекрасно, что решиться выбросить это… существо непросто и тоже, в своем роде, – поступок, но…. Но поступок – это если ты решился и выбросил. А так напрашивается вопрос – была ли она? Решимость?

В общем, на работу он приехал хоть и заранее, но с испорченным настроением. Хотя какое кому дело до его настроения? «Приехал – работай», – как говорил «хозяин» этой и еще нескольких аптечных точек Александр Алексеевич Купченко. Вот и он, кстати, легок на помине. Приехал с Васей, монтером-сантехником-грузчиком, привез товар до начала рабочего дня. Чтобы потом не отнимать на приемку драгоценное торговое время.

– Заноси, заноси, аккуратнее, – Купченко довольно потирал руки, прямо-таки лучась всем своим хохляцким обликом. Сам Александр Алексеевич товар таскать не мог в силу почтенного возраста. Вася тоже мог не всегда, правда, в силу совсем других причин. Пил он безбожно, по-черному, чем и был выгоден. Когда очередной запой кончался, Васю страшно мучала совесть. Он мог и делал все, что угодно, благо знал и электричество, и сантехнику в совершенстве. Исправить мог ВСЕ, и свет отключить, и воду перекрыть, во всем ориентируясь на ходу. Когда не пил. Когда пил, все это хозяйство стояло и ждало своего часа. Потому что час этот был неизбежен, как Второе пришествие.

Итак, по лицу Купченко разливалась довольная улыбка хохла, сторговавшего олию по цене дегтя. И рассчитавшегося «старыми» рублями. «Не к добру», – еще подумалось Кузьмину.

– Давай-ка, Василий Инокентьич, еще коробок пять – сюда, да дальше поедем, – в моменты доброго расположения Купченко всех называл по имени-отчеству. Вася, это был его период повышенной трудоспособности после запоя, довольно быстро таскал от «Газели» коробки без опознавательных знаков.

Кузьмин, уже давно приготовивший журнал учета пришедшего товара, вопросительно смотрел на шефа. А тот будто и не замечал. Вася еще чуть подсуетился, и в углу их загородки образовалась приличная горка из коробок. Без опознавательных знаков. И только тогда Алексеич подвинул к столу вторую колченогую табуретку и, осторожно присев, доверительно зашептал:

– Видишь, Лексан Викторыч, нечаянное везение какое. Через… человека одного, не буду называть, ни к чему тебе, партию контрафактных лекарств получили. Они таможню не прошли. Ну, контрабанда, понимаешь, – его маленькие глазки задорно блестели. И в то же время опасливо косились на Васю. Не потому что тот мог что-то подслушать и кому-то передать, а просто чтобы поддержать, так сказать, ощущение конфиденциальности. Вася же, теребя «беломорину», явно мучился в этом замкнутом пространстве. Да еще рядом с шефом, который помнит на память все его грехи.

– Только вот документов никаких нету на него. Их и не было. А что мы с тобой можем сделать? Ну выгодное дело-то! Так что, надо бы обработать это все, Лексан Викторыч, понимаешь? Главное – расписать где чего сколько, а цену потом прикинем….

«Вот старый орангутанг, – думал Кузьмин, глядя на алчно бормочущего босса. – Никакой это не контрафакт. Коробки-то чистые. Если кто фирму не задекларировал или… конфисковали там, упаковка все равно фирменная. Должна быть. Дошли, значит, докатились, допрыгались…».

– … Ну а что мы еще сделаем с тобой? Только так, я считаю.

– Что сделаем? Да есть выход. Просто не брать ВСЕ ЭТО. И не продавать, соответственно.

– Нет, ты, по-моему, не понимаешь! – переход от благодушного к агрессивному состоянию у Алексеича всегда был легким. И аргументы он при этом приводил самые неожиданные. – За ЭТО ВСЕ, как ты выражаешься, деньги плачены, и деньги немалые! И те люди, что продали нам товар, деньги эти уже не вернут. А их и нету уже, этих людей!

«То есть я должен посочувствовать тебе. Тебя, то есть, практически кинули на деньги. И один только У НАС С ТОБОЙ выход – продать этот прессованный тальк, да подороже…».

– То есть, если возникнут претензии по качеству этих препаратов, мы будем крайними. Дальше-то предъявлять некому, если этих людей нет? Так выходит?

– Да какие претензии? – Алексеич перешел на свистящий полушепот. – Какие, кто предъявит? Эти бабки-дедки, что ли? Да они привыкли уже, что их все и везде дурят, куда они пойдут жаловаться?

«Во как загнул. А ведь самому не так далеко до этих бабок-дедок по возрасту. И не приходит ведь в голову, что когда-нибудь сам купишь отраву в аптеке! „Контрафакт“…. И даже нет, не отраву! Не надо травить! Просто не подействовать при том же гипертоническом кризе. Остальное – дело ударного скачка давления. Так что прессованный тальк тоже может быть убийцей…».

– В общем, давай поспокойнее. Горячиться не будем, – Алексеич будто услышал мысли Кузьмина про давление. Настолько неожиданно успокоился. Такие перемены всегда поражали бывшего доктора, а ныне аптекаря по найму. Воистину, «Алексеича на месте не у… шь, перетаскивать надо», как высказался однажды в пьяном обличительном порыве Вася. Алексеича при этом рядом не было.

– А кто горячится? – пытаясь вернуть себе всегдашний флегматичный вид, Кузьмин отвернулся к витрине.

– Ну вот и хорошо, хорошо, – с некоторым еще подозрением в голосе отозвался Купченко. – Уф-ф, ладно, надо нам еще с Васей в пару мест бы…, – и с неожиданным для его возраста проворством, как-то боком, он просто выскочил из их загородки, увлекая за собой Васю.

«Вот так. Короткая бессмысленная грызня. И никакого проку. Ни-ка-ко-го. Ушел, а вечером спросит – почему не оприходовал. По умолчанию выходит, что мы на этом сошлись», – Кузьмин поставил на окошко табличку «Технический перерыв 15 минут» и отодвинулся от своего импровизированного прилавка вглубь.

«М-м-м… Ну почему нельзя просто работать! Ну почему надо постоянно изворачиваться, чего-то ловчить, чего-то кому-то лизать!..». Что верно, то верно. При том, что и по записям, и по деньгам у Кузьмина всегда был образцовый порядок, Купченко относился к нему с прохладцей. Видимо, такие как Вася нужнее. Они всегда «на крючке». А теперь еще и это….

Он сидел, бессмысленно сжимая-разжимая кулаки. И думал, что хорошо бы разрыдаться и опрокинуть к чертям собачьим все их стеклянные витрины с товаром, и уйти отсюда к тем же чертям. Ведь нельзя так, елки-палки, нельзя с людьми ТАК! Ведь это чья-то жизнь! В прежние времена ему случалось проигрывать. Но. Он всегда лучше или хуже, боролся. Пусть – профессиональный цинизм, пусть – закоснелость какая-то в своем деле. Боролся. И не его вина, что смерть временами была сильнее…. А сейчас…. Ухмылка – судьбы «вилка». Хочешь – оставайся и прими правила игры. Не хочешь – уйди и отраву будет продавать кто-то другой, не такой принципиальный.

И была ведь, была спасительная зацепка, такой пунктик в его системе. Настроение и эмоции не должны падать ниже определенного уровня. Этот уровень, конечно, не назовешь радостью, но это и не холодное отчаяние. Когда-то, уже худо-бедно адаптировавшись к потере ноги, он переоценивал ценности, и решил для себя, что плохих событий в жизни и так слишком много, а хороших – до обидного мало. Поэтому первые следует, по возможности, амортизировать, а вторые – замечать чаще, даже в самых незначительных мелочах. Опять же – по возможности. Но сейчас это не работало.

«М-м-м…. Зарыдать бы», – он сидел и медленно раскачивался на своем стуле. Плакал доктор Кузьмин в сознательном возрасте только один раз. Его отец и мать развелись, когда Саше было двадцать лет. Отец был уволенным из армии по сокращению военврачом, так что Кузьмин был доктором во втором поколении. Справедливости ради скажем, что на выбор профессии Кузьмин-старший повлиял лишь отчасти, в основной же и большей части это была заслуга великого Пирогова. Правила гражданской жизни отец так и не принял. Может, потому что привык постоянно кочевать и проще чувствовал себя во временном жилище. Которое – знаешь, что не твое, и не бережешь особо, и не привыкаешь сильно. Ведь через год-два переедешь еще куда-нибудь. Куда Родина пошлет. А Родина выплюнула его. Просто сократили госпиталь. И как-то так вышло, что в прошлом остались настоящие друзья, настоящая работа и настоящая жизнь, а в настоящем – только спирт, благо здоровье у отца было богатырское. И выпить, соответственно, он мог немеряно. Практически не закусывая. После чего начинались поиски виноватых в его вселенском горе. В этой роли оказывалось, как правило, ближайшее окружение – семья. Постоянное балансирование на шаткой грани между пьяными выкриками и дракой изматывало так, что…. В общем, это были страшные годы.