Детский мир Ибрагимов Канта
– Хозяйка в гневе, – шептались дети, и когда выяснилось, что Диму в таком виде на просмотр не пускают, Мальчик определил, что это директор – Хозяйка.
После завтрака, под внимательным присмотром всех воспитательниц, дети стали переодеваться в новую, красивую одежду, и только Дима забился в дальний угол и безутешно надрывно выл. Мальчик пытался его успокоить, но Дима отпихивался, еще громче, еще тоскливее рыдал.
А когда всех уже стали строить, с изменившимся, пунцовым лицом Дима побежал к Мальчику, и резко дергая за руку, заикаясь, полушепотом страстно зашептал:
– Хоть ты сумей. Улыбайся, прошу тебя, улыбайся там. Ведь ты не забудешь меня? Когда-нибудь заберешь с собой в тот иной мир.
Строем их провели в актовый зал, где уже сидели девочки, а на первых рядах Хозяйка и несколько незнакомых взрослых людей, которые даже внешне не походили на работниц детдома.
Оказывается, к этому празднику задолго готовились. Дети со сцены читали стихи, пели песни, танцевали. Мальчик – новенький и здесь не задействован, и только в самом конце, когда был общий хоровод, его тоже послали на сцену. А потом выстроили всех в ряд. И непонятные гости все ходили меж них, со всех сторон разглядывали, на непонятном языке тараторили.
А Мальчик, выполняя наказ Димы, все время пытался улыбаться, однако, когда эти люди надолго и окончательно остановились около него, улыбка исчезла, и он с ужасом смотрел на эту худую, длиннолицую даму в очках, и на лысого краснощекого толстяка, которые в «ином» мире станут его родителями. И от этого ему стало так больно, так нехорошо, что он заревел. Но это уже ничего не решало. Выбор был сделан, «повезло» ему одному и еще двум девочкам.
А потом был невиданный доселе обед, на котором все дети, даже Дима, отчужденно исподлобья поглядывали на Мальчика.
После обеда тихий час, но Мальчика увели, и в большом красивом кабинете, где в высоком кресле восседала хозяйка, те же люди из иного мира закружились вокруг Мальчика. Один из них, видимо, был доктором. По крайней мере, все время мило улыбаясь, что-то непонятное говоря, он деликатно раздел Мальчика догола.
– Говорят, что обрезан! – вдруг на русском чуть ли не вскричал какой-то молодой человек, которого Мальчик до этого и не заметил.
– Боже! – ужаснулась Хозяйка и даже привстала.
– Ничего, ничего, они даже рады, – с иным настроением продолжил тот же молодой голос.
В это время доктор заглядывал в рот, в уши, в глаза и даже в попку. Потом водил каким-то холодным прибором по животику и спине.
– Довольны, они очень довольны! – нервно пожимает руки молодой человек.
– Что-то очень привередливыми стали, – холодно отмечает Хозяйка.
– Кормить, кормить лучше надо, – голос молодой, – а то все серые, будто туберкулезники.
– Чем кормить?! Что государство выделяет, то и даем, а что выделяет, сам знаешь.
– Да-а, не от роскошной жизни весь этот бизнес.
– Какой бизнес! – вскочила хозяйка. – Раньше по пять, даже по десять брали.
– А этот Мальчик, видать, новенький, еще цвета не потерял.
– Да, новенький.
– Тихо!.. Нам повезло. Говорят, он просто «породист». И даже картавит, как их высокородные… Эти американцы – миллионеры, хорошо поторгуемся, так что за десятерых отвалят.
В это время между «иными» людьми, их трое, начался очень громкий эмоциональный разговор со смехом, во время которого больше всех говорила длиннолицая, скуластая женщина. Именно она, сев на корточки, мило улыбаясь, стала сама, очень неумело и неуклюже одевать Мальчика, будто он сам не умеет, а краснощекий толстяк все ей прислуживал, тоже любезно улыбаясь, что-то непонятное, глядя в лицо Мальчика, говоря, и в конце оба его в щечки, еще официально, но уже с лаской поцеловали.
Далее – совсем неожиданное. Лично хозяйка за ручку выводит Мальчика за высокие стены колонии, и на очень красивой машине везут его куда-то, а там красочный магазин – вот это «Детский мир», и ему «иные» люди покупают новую одежду, потом ведут к игрушкам, – он молчит, и они сами покупают множество такого, что он даже не запомнил.
Следом они подъехали к какому-то высокому зданию, и здесь все им кланяются, двери раскрывают, и какая-то космическая кабина мчит их наверх, а там, не комнаты, а залы, и такая роскошь, как в кино. И здесь не «иные люди», а многочисленная прислуга вновь раздевает Мальчика, его отводят в огромную ванную, и очень долго отмывают в разных шипучих, сладко пахнущих пенах. После ванны его не могут одеть – уже куплено столько нарядов, что все выбирают, что же надеть вначале.
И вновь они в кабине, только теперь она плавно пошла вниз, а там их ожидают Хозяйка и тот услужливый, на всех языках говорящий молодой человек. А потом был огромный зал, такой же стол, и еда, очень вкусная еда. И есть он хочет, очень хочет, особенно глаза, да в рот ничего не лезет, что-то распирает изнутри, а с обеих сторон сидят эти «иные» тетя и дядя и все больше и больше гладят его, и все целуют, целуют, так что он от этих неожиданных ласк и внимания так устал, что тут же в объятиях то ли заснул, то ли отключился. И попадает он воочию в какую-то странную реальность. Он в родном «Детском мире», и этот мир совсем не сказочный и красочный, а весь разбит, грязен, сер и угрюм, и слышится вой бомб. Зато вдалеке, уже осязаемо, уже наяву, все более и более приближаясь, – пестрый, красочный, сказочный мир, правда, люди там иные, не родные, хоть и улыбаются. А раскрыл он глаза – уже на руках краснощекого, и, действительно, рядом его пухлая, цветущая щека, а хоть и спросонья заглянул Мальчик в его глаза, ничего не видно – очки бликуют стеклянные.
В тех же залах та же прислуга вновь облачила Мальчика в лучшие одежды детдома; попал он в теплые объятия Хозяйки, в машине заснул, а когда разбудили – мрак колонии. И прижимая к своим пышным бедрам, Хозяйка опять отвела его в мальчишечью казарму, все уже спали, и она помогла ему тоже лечь, погладила по головке и приказала:
– Смотрите за ним, – самой доброй воспитательнице.
Больше Мальчик ничего не помнил, он очень устал, он хотел только спать. И вновь это странное видение: он в родном разбитом, грязном «Детском мире», а совсем рядом, недалече – «иной» сказочный мир. И он не знает, как быть, что делать? Но тут оставаться страшно, он уже слышит, он явственно чувствует, будто не одна, а множество крыс подкрадываются к нему и уже не только принюхиваются, а трогают, даже начинают кусать его ноги и руки, и он хочет вскочить, хочет бежать в тот «иной» мир, и с трудом, с усилием, но делает порыв, шаг, другой, и вот он «иной» красочный, сказочный мир. И вдруг в честь него салют, огни, огни, так что все, даже под ногами, меж пальцами рук загорелось. Он вскочил, истошно крича, побежал по казарме, бился о кровати, табуретки, тумбочки, а огонь все горит, все жжет его. Наконец, включился свет, он попал в объятия воспитательницы; все детдомовцы спят, не шелохнутся, и только Дима рядом, с перевязанной головой, и он, увидев обожженные руки и ноги Мальчика, заорал:
– Сволочи, гады! Вы будете вечно жить в этом мире, в этой красной стране, меж этих огней и крови.
А воспитательница на руках отнесла плачущего Мальчика в свой кабинет, уложила в свою кровать, стала спешно звонить. Вскоре появился очень высокий мужчина в белом халате.
– Да, детская жестокость порой похлеще взрослой, – констатировал он, бегло осматривая конечности Мальчика. – «Двойной велосипед» – это когда меж пальцев рук и ног вставляются множество головок спичек и одновременно зажигаются. Обычно это применяют в тюрьмах, реже в армии. Но здесь, среди детей? И откуда им это ведомо?
– Колония, – тихо прошептала воспитательница.
– Ему нужно стационарное лечение, наверняка и оперативное вмешательство. Нежная кожа очень уязвима.
– Так отсюда вывозить детей нельзя.
– Хм, только по решению суда продавать? – ухмыльнулся мужчина.
– Да, – тихий голос воспитательницы. – Как раз сегодня были смотрины.
– Я в курсе.
– Как раз его одного и выбрали.
– А-а, вот в чем дело, даже дети ревнуют, завидуют. Дожили, все хотят отсюда уехать. Но ребенка надо лечить основательно, ведь когда вам надо, вы просите разместить ваших детей в нашей санчасти.
– Да-да, конечно. Но я должна сообщить директору. Даже боюсь позвонить. Что будет!?
– Ради Бога, пока не звоните, – настоял врач. – Мы сейчас перевезем пострадавшего, а потом звоните своей Хозяйке.
Вскоре появилась каталка на колесах. Мальчика закутали в одеяло. Вынесли во двор, долго везли сквозь темный лес, потом калитка, снова лес, новое здание, запах лекарств. Ему сделали укол, и не один. Он плакал, и пока обрабатывали ручки и ножки, он так и заснул со слезами на глазах.
А на следующий день, видать уже ближе к обеду, он проснулся от шума; доктор и Хозяйка о чем-то громко, эмоционально спорили.
– Видите, вы разбудили больного. Покиньте нашу санчасть, сюда вход посторонним воспрещен, – на очень повышенных тонах напирал мужчина.
Испугавшись директора, Мальчик зажмурил глаза, сделал вид, что вновь спит, и вскоре наступила тишина, а он еще долго не раскрывал глаза, пока кто-то осторожно не похлопал его по плечу.
– Просыпайся, – очень ласково, рядом лицо доктора. – Мы пригласили главного специалиста области по ожогам. Да и кушать пора.
При обработке ран было больно. Зато потом его кормили с рук, и как кормили, почти всем миром: шесть бабушек, которые лежали с ним в палате. И может быть, Мальчик этого еще и не понимал, оказывается, одна лесопарковая зона была поделена забором на две части: на одной – детский дом, на другой – дом для престарелых, где Мальчик себя чувствовал очень хорошо, если бы не споры самих бабулек относительно его судьбы. Одни утверждали, что ребенку гораздо лучше уехать в Америку, другие рьяно это отвергали. И как продолжение этого, через пару дней явились все, в том числе и «иные» люди, правда, теперь они не улыбались, а были очень озабоченные, но к Мальчику не прикасались.
– У нас решение суда, и этот ребенок их, – со взбухшими на шее венами напирала Хозяйка.
– Знаю я ваш суд, самый «гуманный в мире»! – со злостью кричал доктор. – Всю страну продали, теперь и за детей взялись, генофонд! Под корень рубите! Вон! Вон из моей санчасти, с нашей территории!
– Вон! Вон! – теперь уже дружно поддержали и больные бабушки.
После этого еще день-два была тишина. А Мальчик уже пошел на поправку. И хотя ходить ему еще не разрешалось, но на постели прыгал он как хотел, и уже скучно стало ему средь бабушек, хоть в колонию возвращайся. И если днем еще терпимо, то вечером все бабульки куда-то гурьбой уходят, и такая тоска, аж жуть, к тому же из коридора доносится почти каждый вечер какая-то до боли знакомая, щемящая сердце мелодия. И он уже не первый вечер к ней прислушивается и почему-то непременно свой город, свой «Детский мир» и своих родителей со слезами вспоминает. А на сей раз мелодия до того знакомая, тянущая прямо за душу, что он не стерпел, хоть и строго запрещено, сполз с кровати и буквально на четвереньках, пополз из палаты. А там дощатый коридор, с картинами на стенах и более просторный холл, где сидят престарелые люди, и что он видит?! На небольшой сцене пожилая женщина со скрипкой.
– Учитал! Бабушка Учитал! – изо всех сил закричал он.
Этот вечер, пока он не заснул, она сидела с ним. И утром, когда он проснулся – она, улыбаясь, рядом. И как ему радостно, хорошо, как давно-давно не бывало. А еще через пару дней ему уже разрешили не только встать, но даже и обувку надевать. И все вроде бы хорошо, да вновь скандал, только Мальчик этого уже не видел. Где-то на подступах к дому престарелых штурм, с судебным приставом и с милицией. Все бабушки и дедушки стали стеной; «инородцев» в свой дом не пустили.
И в тот же день, уже к вечеру, у кровати Мальчика расширенный «консилиум» – здесь почти что сотрудники и обитатели дома престарелых, и все смотрят на Мальчика.
– Ты как хочешь, – наконец тихо у него спрашивает доктор, – туда, где «благодать», или еще как?
– Учитал! Учитал! – прильнул Мальчик к бабушке. – Домой хочу, домой! Там, где «Детский мил», где Вы меня учили.
– Там ведь война.
– Там уже ждут меня мои Папа и Мама. Там «Детский мил» и там мой дом.
– Мой дом тоже там, – тихо прошептала бабушка Учитал.
– Да, да, наш дом там, – жалобно сказал Мальчик, схватил морщинистую руку бабушки и поцеловал.
В тот же вечер доктор привез для Мальчика новую теплую одежду, обувь и уже ночью он же их отвез на вокзал. Ехали на поезде, потом на другом, и на автобусах. И оказалось, что это не так близко, как на карте виделось. И тем не менее, через двое суток, тоже к вечеру, они добрались до Грозного. И этот город был не сказочный и словно не родной. Все разрушено, грязь, мусор, людей мало – и те какие-то хмурые, настороженные, прибитые. Осень в разгаре, идет мелкий дождь, а они – бабушка с рюкзаком на спине, с футляром для скрипки в одной руке, другой держит Мальчика; все стоят на так называемом вокзале и не могут ничего понять, будто в чужом городе, и все здесь действительно иное.
Лишь надвигающаяся страшная ночь заставила бабушку тронуться. Кругом мрак, блокпосты, хмурые люди с оружием, а улиц не узнать, еле-еле по памяти. И все же до Первомайской они дошли. Дом бабушки полностью разрушен, и соседние тоже, и во всех разбитых окнах мрак, ужас.
– Пойдемте ко мне, – почему-то не унывает Мальчик, – там меня ждут Мама и Папа.
Выбора не было. Уже в густых сумерках они тронулись в сторону Сунжи. Здесь та же картина, «Детского мира» давно нет, и уже Мальчик в темноте тащит бабушку.
– Вот наш дом, – они вошли в сырую, темную, продуваемую арку. – А вот наш подъезд, – будто по нюху ориентируется Мальчик.
А подъезд хоть и разбит, да кое-как ухожен, и видно – здесь ходят, и даже веет жилищем, теплом. Из-за прыти Мальчика, чуть – ли не бегом взошли на второй этаж. У закрытой металлической двери мокрая тряпочка, свежие следы.
– Папа, Мама! Я велнулся! Отклойте, – застучал Мальчик.
Дверь открылась.
– Тетя Ложа? – удивился ребенок.
– Кjант, дашо КIант4, – женщина села на колени, обняла Мальчика, дрожа тихо заплакала.
Глава третья
Мальчику она приходилась тетей – двоюродной сестрой его матери. По-настоящему звали ее Марха5. Видать кто-то из предков решил, что она чересчур чернява или еще как. Правда, это имя с ней не прижилось и еще, где-то в начальных классах, ее стали почему-то называть Розой, так и пошло с тех пор – двойное имя, что нередко у чеченцев встречается – по документам Шааева Марха, а в жизни просто Роза.
Сказать, что от смены имени жизнь ее стала цвести, – невозможно. Скорее ее судьбе соответствовало настоящее имя, и не облако, а скорее сумрачная туча.
Ее отец, из-за депортации не образованный, занимался отходничеством, словом, шабашничал где-то в Сибири, дома появлялся только в зимние месяцы, изрядно пил, и когда Розе было лет десять, он умер. А Роза, старшая, – кроме нее еще два брата, – с детства, как могла, помогала матери. Окончив лишь восьмилетку, она устроилась на курсы.
И кто бы мог подумать, что судьба так распорядится. Вроде совсем незаметный был парень, лет на пять старше нее, а в последнее время так раскрутился, что только о нем во всей округе говорят. Ныне рыжий Гута заготовителем шерсти где-то в Калмыкии работает, раз в месяц в Грозном показывается, и каждый раз у него новая машина. И братьям двум машины купил, и дом огромный строит, и вообще, совсем по-иному Туаевы жить и выглядеть стали.
Конечно, все это хорошо, и мать Розы и вся родня согласие дали, да и как иначе, вроде все нормально. Однако сама Роза, может для порядку, хотя до этого особых предложений и не поступало, взяла некоторый тайм-аут, стала все взвешивать.
Минусы есть. Рыжий, синеглазый – такие ей не нравились, но, ей – Богу, и признаться грешно, а иным отныне она мужчину и для себя не представляет, ведь надо как-то разбавить ее смуглость и черноволосость. Не образован, или малообразован, хотя говорят, что есть у него «корочка» какого-то грозненского техникума, и якобы, по специальности – он бухгалтер-экономист. Так диплом о высшем образовании сейчас не проблема, лишь бы деньги были, а они у него есть. Главное, что Гута уже определился в жизни, свой хлеб имеет, а не как иные в штопаных штанах ходят. Словом, эти минусы в плюсы превратились. Да минус есть, и еще какой. Роза ревнива, очень ревнива, а ее жених уже был женат, и знает она ту девушку, правда, недолго они вместе жили и детей не заимели. В общем, согласна, к тому же Туаевы чуть ли не клятвенно заверили – учится Роза и дальше будет, им в доме свой медработник весьма кстати.
Свадьба была просто роскошной, настоящий пир, и не один день. И подарков ей надарили – мечта: теперь она в золоте, а наряды!
Сам жених больше всех рад. По крайней мере целую неделю, как говорится, «не просыхал», а потом дела, и он уехал ненадолго в Калмыкию, а ее не взял, и это уже недобрый знак. А следом – медработники Туаевым не нужны – все здоровы, и она стала просто домработницей, к которой раз в месяц наезжал муж. А ее муж, что дома, что в округе чуть ли не полубог. Полчаса – час посидит с родными, поговорит, главное – деньги для всех выложит, и тут как тут и друзья его уже возле дома околачиваются, гулять зазывают, где-то у речки уже шашлыки пережариваются, музыканты разогреваются, наверняка и иные соблазны есть. В общем, в лучшем случае под утро ее муж к ней пьяный является, и ему уже не до жены, спит. Еще сутки, когда двое, от гульбы отходит, и как только может сесть за руль, даже по-человечески с женой не поговорив, не попрощавшись, уезжает, а все в округе твердят – как Розе повезло, на все готовое пришла, и дом новый строится.
Действительно, Гута по соседству хороший участок купил, дом строит, и теперь Розе приходится еще тяжелее, ведь и строителей кормить надо, а она уже в положении, да разве это оправдание – для ее потомства фундамент, да немалый, закладывается.
Где-то через год после замужества Роза родила девочку; маленькую, синеглазую, рыжую – в отца. Ребенок был болезненный, все время плакал, а отец лишь мельком пару раз на дочь глянул, – на лице недовольная гримаса, мол, нам мальчиков, да здоровых надо. И до этого Гута холоден был с женой, а теперь и вовсе отстранился, даже спит в другой комнате – плач ребенка ему храпеть не дает.
А далее стало еще хуже, и если раньше Гута хотя бы раз в месяц появлялся, то со временем и через полтора, два, а потом и три. У Розы дочь, какая-никакая, а семья, и ребенку и питание и одежду и лекарства купить надо, – денег у нее нет, хоть и видится внешнее благополучие.
Оправдываясь перед родственниками, что ей нужны деньги, хотя дело совсем в ином, – она ревновала, – Роза, как давно замышляла, попросила денег у родного брата, на иждивении которого она в последнее время жила, и впервые в жизни выехала за пределы Грозного, аж до Калмыкии, благо адрес мужа она уже давно выписала.
Лето на исходе – пыль, жара. Небольшое село в бескрайней степи. Здесь дома не такие, как в Чечено-Ингушетии, – небольшие, в основном саманные. Да дом мужа поприличнее остальных; во дворе пара разбитых машин, под навесом мешки с шерстью, сыромятные шкуры, запах, мухи и какая-то женщина, никак не моложе нее, весьма упитанная, если не сказать толстая. Подспудно о наличии этой женщины Роза давно догадывалась, и боялась, что не сдержится от ревности при встрече. А теперь на нее она даже не смотрит – мальчишка, уже не маленький – лет пяти-шести, возится возле велосипеда – просто копия Гуты.
Может быть, и не следовало, да сами ноги повели Розу во двор, и она машинально спросила Гуту, и без приглашения села – сил не осталось.
Хозяйка вначале опешила, долго руками стирала густой пот, выступивший на лбу. Потом вроде пришла в себя, даже холодный компот для гостьи принесла, и будто диалог меж ними уже давно шел:
– Меня зовут Оксана. Гута если и приедет, то очень поздно. А я тебя давно знаю, фотографию свадьбы «доброжелатели» подкинули. Однако я законная жена, – она демонстративно показала свидетельство о браке – и как видишь, раньше тебя устроилась, – то ли с усмешкой, то ли с сожалением продолжила она, кивнув в сторону мальчика.
– Эта писулька со звездой безбожников и идолопоклонников не делает ваш брак законным, – сквозь зубы тихо процедила Роза. – Перед Богом и людьми мой брак и моя дочь – законны, – она встала, стакан в ее руках дрожал, – и как видишь, я ни раньше, ни позже – не «устроилась». И даже не зная о вас, давно жалею об этом браке.
Залпом выпив компот, жажда одолевала, и больше ни слова не говоря, Роза торопливо ушла.
Почти что не соображая, немало времени провела в центре села, будто ожидая автобуса до Элисты. И лишь когда солнце покатилось к закату, она встрепенулась – надо где-то переночевать. Тут она увидела смуглого подростка на велосипеде.
– Ты не чеченец? – кинулась она к нему.
– Нет, а чеченцы вон там живут, – указал велосипедист на дом Гуты.
– А еще есть? – встревожен голос Розы.
– Есть, на чабанской точке, вот по той дороге идти надо, – в сторону бескрайней степи.
Туда было тронулась Роза, да голос ее остановил.
– Девушка, постой, заблудишься, там развилок-то не сосчитать, – под густой кроной вишни сидит старушка, от зноя скрывается. – Может, у нас переночуешь? А нет, сейчас мой дед тебя с ветерком доставит, и без того туда ежедневно мотается – друзья.
В коляске трехколесного мотоцикла действительно стало попрохладней. И встретили ее как почетную гостью, аж неудобно, даже барашка зарезали, хоть и говорили, что каждый день это делают. А Розе кусок в горло не лезет, и вроде ничего она и не сказала, а ей уже все объясняют.
– Конечно, твой, или ваш Гута – парень деловой, крутиться умеет, и вроде даже молодец. Так это – как посмотреть. А на этой Оксане он не просто так женился; девок, тем более русских, да гораздо краше – пруд пруди. Да он за этой необъятной все ухаживал, отец у нее директор районной заготконторы. Как на Оксане женился, так и стал Гута главным заготовителем шерсти в районе, а шерсть здесь – все; огромные деньги. А до этого постоянно в колхозе ошивался, вкалывать как мы, не хотел, все время в долг просил, словом, из грязи – в князи, его машин не сосчитать. Правда, времена ныне меняются – шерсть государство не закупает, да и нет уже никакого государства, даже зарплату не платят.
На следующее утро хозяин чабанской точки возился возле старенькой машины; землячку в горе бросать нельзя, решено отвезти Розу до самого Грозного, а это путь не близкий. Жена чеченца, пожилая женщина, всю дорогу молчала, пребывала в дремоте. Розе расслабляться нельзя, надо слушать водителя. А старик, словно не чабан, а заправский политик, всю современную историческую ситуацию разъяснил, ведь пассажирка его явно далека от всего этого.
Оказывается, «огромная сильная страна СССР без единого выстрела, лишь росчерком пера трех собутыльников перестала существовать». Горбачев – предатель, Ельцин молодец – всем свободу обещает. Не сегодня-завтра и в Грозном грядет смена власти – свой генерал объявился, будет сплошная благодать, много работы и наконец-то он с семьей вернется домой.
Эту политинформацию Роза быстро забыла, не до политики, у нее свои проблемы, и не зашла бы она больше в дом Туаевых, да дочь больная заставила, а следом и сам Гута объявился, и не как раньше, а показал, что муж, избил ее основательно. И тогда она не ушла – не хотела синяки родным демонстрировать. А потом позабыла она и мужа и все остальное – дочка совсем плохая стала, слегла она с ней в больницу.
– Ребенка надо в Москву, или хотя бы в Ростов везти, – советуют ей врачи, у нас нет оборудования.
Выписалась Роза с ребенком из больницы и как ни странно, муж ее, оказывается, уже неделю в Грозном, и ладно пусть жена его не интересует, однако, хотя бы дочь проведать должен был. Высказала Роза свои обиды – Гута и не среагировал. Тогда она второпях, пока не убежал, рассказала о здоровье девочки, попросила денег на поездку в Москву.
– Нет у меня денег, нет, – вскипел муж, – надоели вы мне все, надоели.
Конечно, Роза уже догадывалась, что дела у мужа пошли неладно, и уже не впервой он деньги не домой, как раньше, а из дома увозит, что-то распродает, отчего родные им ныне недовольны. И не только Гута, но и все Туаевы носы повесили, помрачнели, и какие-то люди почти каждый день к ним наведываются, и не просто так с претензиями, деньги требуют. А следом хуже напасть – прокуратура Калмыкии и Ставрополя Туаева Гуту разыскивают, и он то дома отсиживался, а теперь и из дома куда-то бежал, как слышала Роза краем уха, куда-то в горные аулы, у родни отсиживается.
Розе не до этих «разборок», у нее одна забота – здоровье дочери, и оно с каждым днем все хуже и хуже, а родня мужа безучастна – дочери у них не в почете, хотя своих дочерей и сестер любят. Совсем запаниковала было Роза, да времена идут, ее младшие братья, которых она считала юными, оказывается, уже повзрослели, деньги зарабатывают, как услышали о проблеме сестры, тут же откликнулись.
Засобиралась Роза в Москву, уже и билеты купила, а дочь совсем ослабла, дорогу не осилит; вновь, надеясь ее подкрепить, Роза с дочерью легла в местную больницу, – ничего не помогло, ребенок умер.
Тяжело, очень горько переносила Роза эту потерю, а ее муж так и не показался во время траурных дней, после окончания которых она, как могла, объяснилась со свекровью, и не видя никакой поддержки и теплоты, навсегда ушла к себе домой, попросив, чтобы муж в соответствии с ритуалом, с нею развелся.
Как женился на ней Гута, так и развелся – сам даже не показался, он вроде бы теперь в далеких краях, а просто его братья, будто бы виновато, объявились, что-то промямлили, словом, она свободна.
Казалось Розе, что мир не только померк, но вся ее жизнь закончилась, да братья поддержали.
– Дочь потеряла, конечно, горе. А то, что от Туаевых ушла, – даже хорошо. И нечего долго горевать, ты лучше давай медучилище заканчивай, мы поможем.
Так она и поступила, и среди молодежи ей значительно полегчало, да что-то училище совсем не то. Как и СССР, Чечено-Ингушетия тоже распалась, теперь отдельная Чеченская Республика, и власть другая, и порядки иные, так что и на учебном заведении это отразилось, многие педагоги уволились, зарплаты и стипендий нет. Розе сдаваться нельзя, профессию она любит, и по совету знакомых медиков, да и чтобы братьям особой обузой не быть, она вначале устраивается работать на «скорую помощь», но эта служба дышит на ладан – в Грозном практически связи нет, и тогда ей с трудом удается устроиться санитаркой в городскую больницу.
Работа не из легких, и порой совсем неприятна, но это и есть медицина, и это не простая училищная теория, а колоссальная практика, – значит, рост, к окончанию учебы она уже медсестра, и теперь не только на работе, а даже дома покоя нет – тому капельницу поставить, там укол, и даже как к врачу к ней обращаются, и это тоже уже по новым временам, когда, как и многое остальное, – медицина тоже разваливается. Те, кто устраивал революцию, захватил власть, утверждают – нечего болеть, нация должна состоять из здоровых людей, а если Бог не дал здоровья, значит так предписано Им – Слава Аллаху! И вообще, не только враги, но и всякий образованный люд – не в почете! А в почете и у власти – те, кто, вроде бы, храбрее, мужественнее, патриотичней.
И, может, кто-то и удивился, даже не понял, но только не Роза, когда узнала, что ее сосед Гута Туаев теперь большой начальник, на новый манер рыжую бородку отрастил, частенько по телевизору пламенные речи ведет, будто политик, а главное, у него обнаружился новый дар – градостроительный, и он отныне отвечает за все строительство и жилищнокоммунальную сферу столицы республики. И не видит Роза более бывшего мужа за рулем, у него персональный водитель и несколько охранников с автоматами. Туаевы вновь на коне, почти что пол квартала выкупили, и если Грозный на глазах буквально хиреет, то на участках Туаевых действительно градостроительный бум. И вроде бы Розе не до Туаевых, но проходя ежедневно мимо их грандиозных строек, где даже работают в основном приезжие – якобы лучшие специалисты, у нее настроение надолго портится. И она внушает себе, что это не от того, что ее судьбу сломали, а хуже – что ситуация в городе более чем плачевная, а уж что творится в больницах, и словами не передать – никакого бюджетного финансирования, зарплату давно не платят, лучшие специалисты бегут, а те, что остались, вынуждены от пациентов деньги брать, а у кого их нет – те в коридорах стонут. В общем, небольшая когорта, воспользовавшись переворотом, всякими способами дорвалась до власти, окружила себя многочисленной охраной и теперь жирует, чуть ли не замки строит, в то время, как народ бедствует. Как утверждают лидеры – все это «ничего, революция требует жертв, надо терпеть, зато треть, оставшаяся в живых, будет жить в настоящем раю».
Читать бесплатно другие книги:
