Детский мир Ибрагимов Канта
Потом началась хозяйственная суета. Пожилая вновь завозилась возле печи. Роза взяла маленький топорик, засобиралась на улицу, по дрова.
– Может я пойду, – впервые подал и я свой голос.
– Нет-нет, вы чужой, да и не разберетесь, – остановили мой порыв обе женщины.
Дрова были сырые, разгорались плохо, дымились, шипели, разгоревшись, с озорством трещали, вторя хилому свисту закипающего чайника. Судя по репликам мальчика, ужин в этот вечер был праздничным, щедрым; как-никак дары капитана, да гость был – так что все запасы легли на перекошенный стол – хлеб, масло, сгущенка, лук, и как десерт, чай с конфетами. И во время еды, и после, когда купали мальчика, а потом переодевали в пижаму и укладывали спать, мне все казалось (если отвлечься от мрачности жилища и нужды), что женщины-рабыни обихаживают царского сына, если не потомка какого-то божества.
– А вы что не ложитесь? – вопросил мальчик, кутаясь в единственное шерстяное одеяло.
Да, наступил самый неловкий момент – где и как спать?
– Дядя ляжет на диван, а вы ко мне на кровать, быстрее, пока тихо, сказку надо начать, – распорядился мальчик. Так и поступили. Укрывшись своим пальто, свернувшись калачиком, я уткнулся носом в пролежность древнего кожаного дивана, вобравшего в себя запахи не обитателя жилища. А женщины еще недолго повозились по хозяйству, потушили керосиновую лампу, наложили в печь дров, и по ветхой скрипу кровати я понял, что они тоже легли.
– Ой, как тепло и тихо, – мальчик первым нарушил молчание.
– Может, сегодня стрелять не будут, – голос бабушки.
– Небось, тоже ужинают, водку жрут, – встряла Роза, – а потом как обычно.
– Пора б угомониться, – это пожилая. – Сколько ж можно стрелять? И откуда у них столько патронов?!
– Пока тихо – сказку начнем, – вновь басок мальчика. – Я засну, и, может, мама с папой ко мне сегодня прилетят. Кто первый начнет?
– Роза, начинай, – попросила бабушка.
– Нет, лучше вы.
– А может дядя расскажет? – оживился голос мальчика.
– Нет-нет, – спасла меня старшая из женщин, – он не знает нашей сказки, и уже, наверное, спит.
– Спать без сказки нельзя, – постановил мальчик, и чуть погодя: – давайте я начну.
Глубоко вздыхая, он стал рассказывать, и даже голос у него изменился, приобрел какую-то еле уловимую заговорщицкую интонацию.
– Ты перескочил, – вдруг прервала его бабушка.
– Да, – поддержала Роза.
– Так мы сегодня с Багой и Головой уже многое пережили.
– Что ж вы такое устроили? – озадачилась бабушка.
– А у этих военных всегда все неладно, – недовольно сказала Роза.
– Да, плохие у них сказки, – продолжил мальчик. – Но жизнь у них тоже не сладкая, хоть и сгущенку едят.
– Говорю же, не общайся с этими. И что они к тебе повадились?!
– Больше мы тебя одного не оставим… В крайнем случае с собой будем брать.
– Как «с собой»? – удивился мальчик. – А вдруг мои мама с папой придут? А они велели мне здесь их ждать.
Наступила гробовая тишина, и чуть позже тоскливый голос бабушки:
– Роза, продолжи сказку.
Прошло еще некоторое время, прежде чем она начала говорить. И начала она вяло, тягуче, так что мальчик не выдержал, перебивая ее, сам продолжил. А потом они заговорили все, будто бы соревнуясь и заглушая друг друга в споре, предлагая разные варианты и все более и более возбуждаясь и в азарте, с шепота со страстью переходя на крик.
Я все это слышал, и ничего не мог понять, ничего не мог запомнить, и мне даже показалось: может, от ужаса войны они все разом умом тронулись. И эта мысль все больше и больше овладевала мной, навевая жуть, пока после продолжительных разногласий не стала перетягивать сюжетная линия бабушки. И тогда я ощутил некоторую канву, даже понял роль и имена некоторых персонажей, и незаметно сам так поддался интриге сказки, так вслушался, затаив дыхание, что когда бабушка замолчала, я чуть не выдал: «а дальше что?» Но меня опередил шепот Розы:
– Заснул.
Я услышал как заскрипела кровать.
– Вот так ему будет свободнее, – возились они.
Потом умолкли, но по их учащенному дыханию я чувствовал, что обе женщины не спали, и будто отгадывая мою мысль, Роза сказала:
– А правильно ли мы закрутили сюжет? Поймет ли он нас?
– С одной стороны, дети нас не часто понимают, да и как нашу жестокость понять. А с другой, наш мальчик уже столько повидал.
– Да-а, – с тяжелым вздохом. – И не простой он ребенок.
– Не простой. Поболее нас понимает, да высказать не может.
После этого они долго молчали, и вновь заговорила Роза:
– Анастасия Тихоновна, как вы думаете, завтра зарплату дадут?
– Не дадут, снова в долг возьмем. Ему обувку, да все купить надо. И елку достать, как обещали, на Новый год.
Больше ни слова не сказали, и не знаю, заснули они или нет. А я хоть и был чертовски разбит, но заснуть никак не мог, ведь это здесь давно ночь и вроде тишина, а для меня, москвича, девять-десять часов вечера – самый разгар жизни.
Наверное, еще час я лежал, боясь шевельнуться, и уже, наконец-то успокоившись, стал забываться во сне, как прямо под нами, видимо, из подворотни раздался сухой щелчок. И не то чтобы выстрел, а вроде пугача или образнее – старого пистолета. На этот «пустобрех» никто не ответил, никто не поддержал. Тогда, минут через пять-десять раздались три щелчка и ликующий воинственный религиозный клич.
На эту провокацию ответили, и не просто так, а всей силой стрелкового оружия, что имелось в арсенале блок-поста.
– Опять стлеляют, – недовольный голос мальчика, – опять никто не прилетит.
– Спи, спи, все будет хорошо. Это не в нас, – старчески-блеклым шепотом.
Вскоре стрельба прекратилась, да, оказалось, ненадолго.
Вновь под окном возглас, вновь этот ржавый выстрел и оглушительный ответ. И эта стрельба продолжалась до тех пор, пока ее не стал заглушать мощнейший рокот артиллерии, будто сошлись под Грозным две великие армады.
– Как обычно, ровно в одиннадцать, – услышал я голос бабушки.
– Все, – поддержала ее Роза, – до полуночи не угомонятся.
– Лишь бы по центру не стреляли.
– Сюда не будут, блок-пост рядом.
– Хоть одна от них польза. Спи, спи, золотой, спи. Все будет хорошо. Спи, – и еле слышимое чмоканье.
Мне казалось, что от этого то возрастающего, то угасающего гула, от содроганий всех стен и хлопков клеенки на окне я никогда не то что не засну, а просто сойду с ума, и хотел вскочить, бежать, бежать хоть куда, желательно в подвал, в укрытие, чтобы никого и ничего не слышать, и главное, чтобы меня никто не мог достать ни пулей, ни авиабомбой.
Но я был гостем и мужчиной, и сцепив зубы, свернувшись клубком, я больше чем канонаду слышал обеспокоенный ритм своего испуганного сердца. Однако жизнь неумолима, и какой бы суровой ни была реальность, а организм берет свое, и я не помню, как это случилось, но я, видимо, заснул, и что я вижу?! Шарик! Да, такой большой ярко-красный, красивый шарик. И парит он, взлетая ввысь, в лучезарные голубые просторы бескрайнего неба, пытаясь от ужаса людей бежать. А в него с земли все стреляют, и не только из пушки и автоматов, но и из луков и просто камни летят.
– Неужели?! Неужели попадут?! – сжимается мое сердце, мне очень плохо, невыносимо. И вдруг попали!… И такой ужасающий взрыв, что меня просто скинуло с дивана, а в руках у меня мальчик, он, полусонный, весь дрожит, и сам я дрожу, сердце колотится, ничего не могу понять в смятении.
Тут зажглась керосиновая лампа, я осознал, где я нахожусь. Женщины забрали у меня мальчика, уложили на кровать. А я все так и сидел на холодном, дощатом полу.
– Вам плохо? – склонилась надо мной старшая. – Вы так бледны, и лоб в испарине.
– Не-не, все нормально, – попытался я сесть на диван, и в это время раздался бешеный взрыв, по-моему, попали прямо в наше здание, так что я вновь слетел, и пол дрожит, а сверху пыль, штукатурка все падает.
Не знаю, сколько времени я лежал на полу, ожидая нового удара. Потом осторожно приподнялся: керосиновая лампа, видно, от ударной волны погасла, только тлеют угли в печи, и в этом страшном полумраке виднеется скорбная тень. Плотно прижав к себе мальчика, на кровати сидит пожилая, и, укрывая их со стороны окна, склонившись над ними, стоит Роза.
– Может, нам лучше вниз, в подвал, в укрытие, – прорезался у меня голос.
– В подвале эти, наши бородатые, – разбитый голос Розы.
– Да и мальчик отсюда никуда не пойдет, – сипло поддержала старшая.
Ожидая нового взрыва, мы вновь затихли, но ненадолго. Мальчик в руках бабушки задергался и – своим решительным баском:
– Что ж они сегодня, совсем оболзели?
– Тс-с! Не шуми! Посиди еще! – шепотом сдерживала его женщина, – будто бы по шуму нас могли определить. – И вообще, что это за слово? Так говорить нельзя.
– А бомбить можно? – обиженным тоном, и чуть погодя – совсем жалостно, тихо: – Бабуля, я описался, и еще.
– Хм, чувствую, – очень ласково, – ничего, ничего. Сейчас. Роза, зажги лампу. Давай теплую воду.
Очевидно, эта процедура была не впервой. Мальчика быстро обмыли, переодели, и думая, что более взрывов не будет, мы легли, как и прежде спать, как вновь бабахнуло; правда, на сей раз поодаль, послабее. Но все равно сердце мое вновь забилось испуганно, и тут раздался внезапный непонятный шум, и мальчик оказался возле меня; лег, прижался, а глаза его в мои в полумраке впиваются, аж блестят, и тут, совсем неожиданное:
– Дядя, ты шалик сейчас видел? Видел? Как он там?
У меня аж мурашки по коже пошли, я онемел, не зная, что ответить. Меня спасли женщины; они быстренько увели мальчика. Вновь укладывая, они ему наперебой о чем-то говорили; наверное, свою сказку. Однако я уже не слушал, не мог, не хотел, я устал, глаза слипались, а я боялся, боялся заснуть, боялся увидеть шарик. Да, я заснул, я куда-то провалился иль улетел, а вокруг какие-то странные картины и видения; мне и страшно и интересно, а в целом, я зачарован происходящим, я в сказке – и потом шарики, многомного красных, ярких шариков на фоне безграничного чистого голубого неба, и я парю средь них, и так легко, и так приятно, и звучит какая-то странная, обрывистая, как горный ручей, музыка, но удивительное дело, именно эта, вроде бы нескладная мелодия, как раз гармонирует с моим средьнебесным состоянием.
– Т-р-р-р! – жесткая пулеметная очередь. Я вскочил. В жилище светло, свистит чайник, и мальчик прямо передо мной со скрипкой в руках; такой красивый, с золотистыми кучеряшками; и прямо в глаза мои смотрит, и он уже раскрыл рот, желая что-то меня спросить, но я не удержался и опередил:
– Твой шарик красный был?
Он только кивнул, и уже глядя исподлобья, насторожился:
– А вы там моих папу и маму не видели?
Словно озноб прошелся по моему телу, до самой пятки.
– Откуда ты знаешь, что я видел? – вырвалось у меня.
– Иди сюда, – отбирая скрипку, бабушка отвела мальчика, – давайте чай пить, – и, видимо, реагируя на мой ошеломленный вид: – Не от мира сего. Удивительный ребенок.
Без чая меня не отпустили, и сидя у разбитого стола, пытаясь избежать взгляда мальчика, я уводил глаза, будто осматривал убогость жилища.
– Вам жалко нас? – вновь поразил меня вопрос мальчика, и в его голосе был столь явный упрек, что я не нашелся, как ответить. А он в том же тоне продолжил: – Ничего. Жизнь, как сказка. Правда, бабушка? А в сказке конец всегда счастливый.
Он сидел на колене у пожилой. И неожиданно вывернул голову в ее сторону и, как только он умел, глянул в ее тусклые, выцветшие глаза под линзами очков:
– А разве конец может быть счастливым?… Ведь это все же конец?!
– Ешь, ешь. Чай остынет.
Мы все потупили взгляды.
Быстро опорожнив стакан, что-то невнятно говоря в благодарность, я стал прощаться, обещая на днях вернуться.
– Вы сказку не знаете; значит, больше не увидимся, – почему-то постановил мальчик при расставании.
Вместе с Розой я ушел. Дворами, тропинками, она вывела меня прямо к такси, к старенькой машине.
– Он знакомый, – указала она на водителя. – Надежный, все ходы знает.
Действительно, миновав все блок-посты, мы выехали за город, вроде вздохнули свободней, и тогда водитель – примерно мой ровесник, звали его Пайзул, вдруг спросил:
– Роза твоя родственница?
И пока я пытался что-то объяснить, он продолжил:
– А мальчика видел? Как играет на скрипке, слышал?.. Жалко. Странный, удивительный ребенок!
– Да, – лишь это смог сказать я, и только тогда, по скрежету пыли на зубах, по пороховому смраду во рту я ощутил запах, жестокость и ужас войны.
…В родное село не пускали. Вкруговую блокировано, всюду танки, солдаты, в небе вертолеты, где-то стреляют, – «зачистка». Однако Пайзул оказался общительным и пробивным малым, нас пропустили. А дома по мне с ума сходят, думали – пропал.
Поддался я мольбам стариков, на следующий же день окольными путями покинул воюющую Чечню и вылетел в Москву. Знал, что мой должник в Москве, у своей семьи, к Новому году обязательно объявится. А мне как раз к Новому Году надо было погашать банковский кредит.
Видимо, война меня озлобила; действовал я жестко, решительно. Словом, мои финансовые проблемы в основном утряслись. И, правду сказать, не на Новый год, а в первые дни января 1996 года я твердо собирался в Грозный: мальчик звал, ой как звал; и шарик, этот красный шар, каждую бессонную ночь пред глазами являлся. И купил же я уже билет, и уже готовился вылетать, как позвонили из Чечни: близкий родственник осколками ранен, везут в Москву на операцию.
И тогда и сейчас я могу что угодно городить, но дело в одном – смалодушничал. И пока я вновь собирался в Грозный, кончилась зима. А весной в город вошли боевики, точнее, они всегда там были, но до того враждующие стороны как-то вроде уживались. А тут вновь масштабные бои в центре Грозного, и я туда уже не сунусь, боюсь; все дни смотрел в телевизор, может, хоть дом, где «Детский мир» покажут.
Не показали, и вроде улеглось. И тогда я не поехал в Грозный. Действительно, были дела – готовился к предзащите. Так и лето пришло. А в августе вновь на город напали боевики, вновь там война. И все же есть конец. Подписали дружеский договор. Российские войска ушли. В Чечне вроде мир, вроде свобода.
Как раз в октябре я защитил диссертацию, и еще с недельки две оформлял бумаги, а потом, уже поздней осенью, наконец-то добрался до освобожденного Грозного.
О, ужас! Что я вижу! Да ничего я не вижу. «Детского мира» нет, блокпоста нет, мостов нет, ничего нет. Лишь пустырь, словно и не было здесь громадных строений, не было города, не было людей.
Не найдя утешения на земле, я глянул в небо, вдруг там шарик. А небо низкое, мрачное, холодное, – время вновь к зиме.
А тешил себя иллюзией, что бабушка «Учитал», Роза и Мальчик скорее всего ушли, когда здание «Детского мира» сравнивали с землей. И правда то, что я пытался их найти. А время летело, и я понял, что больше я Мальчика не встречу. Да оказалось, что я с ним и не расставался, эти, как звездочки, глаза, всегда передо мной. И я хочу, я очень хочу, чтобы Мальчик и с вами не расставался, чтобы был со всеми с нами. Всегда!
Смогу ли? Не знаю. Но душа болит, и я, как Бог даст, постараюсь донести до вас эту сказку как жизнь, или жизнь, странную, как сказка.
Глава первая
Даже маленький Мальчик знал, что все к Земле притягивается, ею держится, к ней стремится, а тут случилось неладное, удивительное.
Как-то, уж очень сильно проголодался он и решил буквально на минутку к блок-посту побежать, хлебушка попросить. А здесь невидаль какая! Война в самом разгаре, кругом бомбят, а кто-то решил жениться, даже свадьбу сыграть.
И вот хилая процессия пересекала мост, и никто бы просто так и не догадался бы, что это свадебный кортеж, да один шарик – большой, ярко-красный, и не простой, а вверх, в облака устремленный – выдал затею.
Через мост, мимо блок-поста без мзды никто не проедет, а при таких мероприятиях – «сам Бог велел», и велел небось немало; так что шел неуместный со стороны процессии торг. И в самый разгар Мальчик подошел:
– Какой класивый шалик! – воскликнул он.
– О, здоров малыш, – отвлекся от службы командир. – Что, шарик понравился? Гм. Ладно, ради Мальчика сжалюсь: отвязывай шарик, и с миром – совет вам да любовь!
У Мальчика и раньше были шарики. Правда, не такие, а маленькие, но с рисунками, но как их ни бить, хоть и легкие, а невысоко взлетали – и к земле. А этот шарик странный: к руке его привязали, а он аж вверх от земли рвет, того гляди с собой унесет.
Позабыл Мальчик о хлебушке, на радостях побежал домой. И как дядя командир советовал, только войдя в подъезд попытался развязать узелок – одной рукой не смог; уже войдя в жилище, ножичком веревочку перерезал, а шарик под потолок – и не достать. Пошел Мальчик на лестницу – там длиннющая палка. А в доме стекол нет, всюду сквозняк гуляет, и шаловливый ветерок заиграл с шариком, пощекотал его бока, поманил с собой в даль небесную, туда, где воля и простор.
С ужасом раскрыв рот, Мальчик видел, как неугомонный шарик, вроде с ленцой, с неохотой, цепляясь за верхний карниз, виновато выполз из его квартиры, а в подъезде во всю прыть устремился вверх по лестничному пролету – и прямо в раскуроченное ракетой окно.
Бросился Мальчик за ним, крикнул: «Стой! Куда!? Побудь со мной!» И шарик ему внял. С началом революции в Грозном электричества нет, а после и быть не могло, новые грозненцы, будто захватчики, лишь разрушали лихо, а электропровода своровали в первую очередь – как-никак цветной металл; нам не нужен, к свободе идем! И так получилось, все провода унесли, а во дворе Мальчика два проводка остались, то ли не смогли сорвать, то ли поленились. Да случайностей на свете не бывает: угораздило шарик попасть как раз меж этих проводов – там он и застрял.
Заскулил Мальчик, слезу тихонько пустил, а громко плакать не посмел, от этого его отучили. Так посидел он в разбитом проеме немало, додумался в помощь взрослых позвать.
Пришел командир российского блок-поста, да не один, с охраной. Почесали они затылки – высоко; предложили одно – пульнуть.
– Нет, нет, только не это. Вы шарик убьете, – закричал Мальчик. – Уходите!
Только они ушли, как из-под земли объявились чеченские боевики. Эти тоже почесали бороды – то же самое предложили. Попытался Мальчик и этих дядей спровадить, – ни в какую, чешутся у них руки – услышать хлопок, будто мало их в городе.
А вскоре бабушка Учитал пришла. Да что ее слушать – русская дура. И, наверное, назло ей и пульнули бы, да рядом блок-пост, до ночи подождать придется. Но вслед за бабушкой, к счастью, и Роза подоспела. Вроде и знает мальчик чеченский язык, да что сказала Роза, не слышал. Только видел, как боевики поогрызались и исчезли незаметно, как и пришли.
А была осень. И хоть ясный день, и теплый, а солнышко быстро садится, за руинами скрылось. И шарик будто бы на солнце обиделся, слегка сморщился, потускнел, и даже меньше стал, и тут явно дернулся. Потом еще и еще, и вдруг, когда совсем сумерки среди руин стали сгущаться и провода стали не видимыми, словно их и нет, выскочил шарик из западни и быстро взлетел, пока не достиг высоты, чтоб людские пули не достали. А там, на свободе, на фоне нежно-синего вечернего неба он вновь засиял алым светом и долгодолго там блестел, будто звал с собой Мальчика. И может быть, дозвался бы, да день кончился, солнышко спать ушло, шарик в ночном небе растворился, и вместо него бесконечное множество звезд, и лишь две родные звездочки блестят в слезинках на щечках Мальчика.
– Пойдем домой, холодно, – склонилась бабушка Учитал над Мальчиком.
– Почему он улетел? – с такой обидой сквозь всхлипы. – Почему, объясни ты, Учитал?!
– Ну, понимаешь, – прерывисто-натужен голос бабушки, – есть такое понятие, как гравитация, когда все тела в мире друг к другу притягиваются.
Не зная, как продолжить, она тяжело вздохнула, и тогда заговорила Роза:
– Это бабушка как ученый физик-астроном рассуждает, а на самом деле все гораздо проще – не мог красивый шарик ужаса войны видеть, вот и улетел.
– А куда он улетел? Что там?
– Там космос, звезды, бесконечная Вселенная.
– И к какой звезде он полетел?
– Э-э, – замешалась бабушка Учитал, и вновь на помощь ей пришла Роза, по молодости ляпнула:
– К той звезде, где твои папа и мама, От тебя привет передать.
– Давайте и мы полетим к той звезде!
– Не-не, – встревожилась бабушка. – тебя ведь просили родители дома ждать, они сами к тебе придут.
– Что же они так долго не идут? Сколько я их жду!
– Придут, придут, обязательно придут, – склонилась над ним бабушка. – А теперь пошли домой, – и видя, что мальчик упирается, она, пойдя на компромисс, приняла версию Розы: – Вот, наверное, скоро шарик до них долетит, от тебя послание передаст, и они тебя навестят. Может, даже сегодня, когда ты заснешь. А теперь помаши звездочкам ручкой, пожелай всем спокойной ночи – и пойдем домой вечерять, потом спать, чтобы хороший сон нам приснился.
– Они могут сегодня придти?! – даже в темноте заблестели глаза мальчика, и смотрел он снизу вверх одновременно и на женщин, которые знали все, и на звездное небо, где было все.
Ужинали не хитро – чай сладкий, много хлеба и две конфетки для Мальчика, одна шоколадная.
Перед сном ходили к разбитому проему между третьим и четвертым этажами, откуда шарик улетел. Любовались звездным небом, и бабушка Учитал впервые показала Мальчику Млечный путь, Полярную звезду, Большую и Малую Медведицы, созвездие Ориона.
– А на какой звезде мои папа и мама? – повторил Мальчик вопрос.
– Они сами тебе расскажут. Пошли спать, пора.
Ночей Мальчик боялся, но ждал, ждал родителей, что прилетали во сне. Обычно он ложился ничком, прикрывал головку ручонками и под мышки бабушки. А когда начинали стрелять и бомбить, он еще глубже пытался залезть как будто под землю. Но эта ночь выдалась на редкость спокойной: тишина, мирная тишина, так что даже слышно течение Сунжи. И Мальчик в эту ночь не обмочился, но спал тревожно, все время дергался, норовил одеяло скинуть, и смеялся, смеялся, и что-то бессвязно бормотал.
И как обычно, раньше всех с зарею он вскочил, рассеянно посмотрел вокруг, побежал. Женщины думали, что в туалет. А он вдруг тихо простонал:
– Где они? Где?… Неужто улетели?!
Услышав скрип балконной двери, бабушка о страшном подумала, и зная, что с утра ее суставы не послушаются, закричала:
– Роза! Вставай! Быстрее!
Мальчик уже стоял на разбитом балконе и сквозь слезы всматривался в озаренное рассветом небо, что-то выискивая, и в лице его было столько разочарования, вопрошания и мольбы, что мир должен был бы его понять, но миру было не до этого. Напротив, в этот момент раздался рядом оглушительный взрыв. Ударная волна оттолкнула Мальчика внутрь, в то же мгновение подоспела Роза.
– Ты что!? Ты что?! – надрывно крикнула она, сжав со всей силой Мальчика.
– Они были, были здесь!… Почему они ушли? Почему они не забрали меня и не остались со мной? – слезы щедро текли из его глаз.
Эти «почему» и «куда ушли» с щемящим унынием повторялись весь день с небольшим перерывом, когда Роза принесла с базарчика блестящую игрушку. Однако игрушка оказалась некачественной, вскоре развалилась, а дело было к вечеру, и это еще больше усугубило гнетущее настроение Мальчика. А когда наступила ночь, ночь в осажденном городе, где с темнотой до предела стервенеет наступление и канонада, как фейерверк победы, – Мальчик совсем потерял покой, и началась такая безудержная истерия, что он весь покрылся красными пятнами, а потом пошла носом кровь.
Женщины запаниковали, сами рыдая заметались в беспомощности вокруг Мальчика, и неизвестно, к чему бы это привело, да вдруг Мальчик умолк, как-то странно, даже сурово посмотрел на кровь на полу и своим недетским баском с хрипотцой твердо сказал:
– Нам плакаться нельзя – побьют, – и в упор глянув на бабушку: – Я их столько жду, а они ушли, – развел он ручонками. – Вы ведь, бабушка, знаете, куда они ушли?
– А-а-а, – замешкалась бабушка.
– Знает, знает, все знает, – вступилась Роза. – Вот сейчас ляжем спать, и бабушка Учитал тебе все расскажет, и все будет хорошо.
– «Хорошо»? – насупился мальчик. – Значит, сказку?
– Ну-у, – чуть ли не хором вздохнули женщины. – Ведь сказка – это жизнь, а жизнь – это сказка.
Глава вторая
Точного возраста, и тем более даты рождения Мальчика никто не знал. Так это не беда. Хуже было то, что ни он сам, и никто иной не знали его подлинного имени и фамилии. Правда, попавшего в «колонию», его по-новому нарекли, но это имя к нему не прижилось, и как принято в таких казенных заведения, получил он кличку. Просто спросили его: «кто он такой»? Он по-чеченски ответил – «кант». Рядом стояла более взрослая девочка-землячка; она и перевела – мальчик. Так он и стал Мальчиком.
Сказать, что у Мальчика не было детства – не совсем так. В том-то и дело, что детство первоначально как раз у него было счастливым и благодатным.
Его отец, молодой милиционер, был на редкость чадолюбивым горцем. И несмотря на то, что с началом смутных времен зарплату защитникам правопорядка платили все реже и реже, он как-то изыскивал возможность содержать семью, а для единственного ребенка делал все, что мог, и все свободное время проводил с ним, будто знал, что осталось недолго.
В конце 1994 года в Чечне началась жесточайшая война. Многие предусмотрительно разбежались из Грозного. А отец Мальчика, даже не офицер, простой старшина, поддался уговорам убегающего руководства и с долгом стал исполнять обязанности начальника РОВД одного из районов столицы республики.
Видимо, он был человеком ответственным и смелым. По крайней мере он до последнего, как мог, нес службу, и лишь, когда в здание милиции попало несколько ракет, он покинул пост, да и то наиважнейшую документацию, кое-какой архив умудрился перевезти домой.
Однако вскоре здесь, в самом центре Грозного, в двух шагах от президентского дворца, разгорелись самые жаркие баталии. Только тогда отец Мальчика понял, что российские войска явились в Чечню не для того, чтобы навести конституционный порядок, а чтобы воевать, как можно дольше воевать. И он осознал, что долг только один: надо спасать семью.
Где-то в последние промерзшие дни декабря, в утренней передышке от артобстрелов, он посадил жену и Мальчика в свою старенькую машину. И успел только мост через Сунжу переехать, как попал под автоматный обстрел: машина как решето, заглохла, и просто чудо – никого не задело, все выскочили из автомобиля. А короткие очереди продолжались. И тогда, защищая семью, отец Мальчика впервые в жизни применил табельное оружие – два автоматных рожка ушли на подавление неизвестного противника.
Продолжить побег из города он не решился. Прижимая к груди сына, подгоняя жену, пешим вернулся к своему дому. А здесь эпицентр событий. Почти все жители центра Грозного покинули столицу, и только несколько русских семей, и то, в основном, пенсионеров, остались тут – им некуда и не на что было бежать.
С десяток жильцов дома «Детского мира» около месяца скрывались в подвале здания, ежеминутно ожидая чего угодно.
Это была не жизнь, а сплошной кошмар. От непрекращающихся бомбежек старое дореволюционное здание постоянно трясло, и казалось, вот-вот оно рухнет, заживо погребая всех.
В одном отсеке подвала кое-как оборудовали печь – там спали попеременно, и только Мальчик оттуда не выходил – его оберегали все, он был лучом надежды и радостью. И еды было мало, очень мало, и первая порция – Мальчику. А самое тяжелое было с водой. Каждую ночь отец Мальчика и еще один старичок совершали рискованные рейды до Сунжи. И илистая вода уже пахла не только пороховой горечью, но и, как настойчиво воображалось, даже кровью, и ее пили, ее берегли, ею дорожили.
Этот неполный месяц длился бесконечно, и даже руки вымыть воды не хватало. А вот Мальчика, по настоянию стариков, дважды искупали, и не просто так, а с целым ритуалом, и все принимали участие – это было некое торжество, даже радость, а по существу – посильный гимн жизни!
В последние дни января 1995 года взрывы в центре Грозного практически прекратились, как миновавший ураган, куда-то удалились. А потом и стрельба пошла на убыль, и стало тихо, совсем страшно. Будто в могиле провели еще день-два, и даже к реке бегать боялись. Однако голод и жажда похлеще страха. Стали к реке ходить – по два-три раза за ночь, а потом и днем.
Затем то одна, то другая старушка на свет Божий повадились выходить. Родной город не узнать: все в руинах, в грязи, кое-где еще черный дым валит, всюду трупы; воронья, крыс и диких собак – не разогнать. Да, слава Богу, хоть густой снег повалил, будто хотел все это одичание скрыть.
Пару дней центр города пустовал, лишь изредка по проспектам, как на параде, медленно колонны бронетехники проползут. А потом то там, то здесь, из подворотен да из подвалов темные, грязные, измученные люди, а точнее тени появились, и в увеличенных от голодной жизни, широко раскрытых глазах только страх, ужас, голод, тоска, вопрошание.
А тут после нескольких мрачных дней ненастья неожиданно яркое зимнее солнце выглянуло. Заблестел снег, заискрился, и морозец легкий, так что румянец на щеках заиграл, и не выдержали – первыми, конечно, старушки, – разбрелись по городу: у кого родня, у кого знакомые, у кого еще где жилье на попечении оставлено.
Вечером в подвале «Детского мира» женский плач, и тема разговоров сквозь всхлипы одна: под руинами многих домов люди погребены, а есть дома, откуда крики и стоны до сих пор доносятся. И к военным обращались – бесполезно, они не спасать, а воевать прибыли. А сколько трупов обглоданных, а какой смрад! И почти что к каждому дому и подъезду военные «Камазы» и БТРы подогнаны – солдатики пожитки грузят, офицеры торопят, хлам не берут, в общем война, мародерствуют.
И все-таки странная штука жизнь; заиграл огонек в печи, закипела похлебка пожирнее прежнего, а ужин разнообразнее стал, всего и не перечислишь. Коснулась позабытая масленая еда губ и щек, – и улыбки да смешки появились.
– Ой, девчата, а базар-то стоит, будто война мимо прошлась.
– Да, а товару сколько!
– А покупатели – одни военные. Деньжищ у них – полные кулаки. Все берут, даже бананы.
– А таксистов видели? Хоть куда увезут.
– Я спросила: а до Ставрополя? Нет проблем – плати.
– А платить-то чем? Сколько лет пенсии не видим!
– На базаре говорят, за все годы компенсации скоро из Москвы выдавать будут.
Дальнейший разговор отец Мальчика не слушал, известие о том, что у базара есть таксисты, возбудило в нем жизнь – семью надо срочно вывозить. На следующее утро он уже договорился с шабашником о маршруте до родного села и уже торговался об оплате, как по плечу его по-свойски ударили.
– Салам алейкум, – сиял улыбкой офицер его РОВД. – А мы тебя уже две недели ищем, даже в село людей послали. Как раз сегодня нас всех собирают на совещание в министерство.
– А что, министерство есть? – удивился отец Мальчика.
– Конечно, здесь рядом, у стадиона «Динамо». Пошли, пошли быстрее.
– Не могу, не могу, мне семью надо вывезти.
– Да ты что, наоборот, теперь надо сюда всех везти. А нам сразу же внеочередное звание. А оклады какие! Плюс компенсации, плюс полевые, плюс.
И этих плюсов было столько, что отец Мальчика не удержался: семью содержать надо, а у него денег только до села.
На совещании, которое проходило в небольшом зале, где и стоять места не было, присутствовало большое количество прежних работников; с докладом выступил новый министр из Москвы, говорил по-военному четко, громко, сурово, под конец, как тост, объявил, что скоро в Чечне восторжествует мир, порядок, законность. В тот же день отца Мальчика принял заместитель по кадрам; тоже полковник, тоже не местный, как министр грузный, также обещающий скорую благодать, и в подтверждение этому:
– Мы отправим ваши документы в Москву, через месяц будете офицером – младшим лейтенантом; а летом на учебу в столицу, в академию.
– У меня семья.
– Ну и хорошо, там как раз общежитие для семейных, а сейчас идите в бухгалтерию, пусть Вам сделают перерасчет по оплате за прошедшие годы.
В бухгалтерии отцу Мальчика посчитали такую сумму, что чуть ноги от радости не подкосились. Правда, было одно «но»: наличные деньги поступят в течение месяца. Так месяц не срок, и отец Мальчика окрыленный вернулся к семье, и в тот же день, к вечеру, они из подвала перебрались в свою прежнюю двухкомнатную квартиру прямо над магазином «Детский мир».
Стекол в окнах нет, двери вышиблены; грязь, пыль, обвалилась штукатурка, не говоря уже о том, что нет ни электричества, ни воды, ни газа. Так это не беда, лишь бы не бомбили.
За пару дней привели квартиру в состояние, более-менее пригодное для житья. Окна «застеклили» клеенкой, навесили новую входную дверь, поставили дровяную печь, и каждое утро отец Мальчика бегает к Сунже за водой, и так, кое-как, жить стало терпимее…
Правда, компенсацию ни через месяц, ни через два так и не выплатили. Зато текущую зарплату выдавали исправно и она стала гораздо более высокой по сравнению с тем, что было. Однако, если сравнить ее с характером работы, с тем, какой опасной она была, – зарплата была ничтожной. И отец Мальчика не раз стал задумываться, а не оставить ли эту работу, каждый день он ходил по лезвию ножа, уже не раз побывал под огнем. И не то чтобы он чего-то боялся. Он боялся лишь одного – не оставить Мальчика сиротой.
А криминогенная ситуация в Грозном с каждым днем все ухудшалась, и виной тому негласные указы из Москвы. За красивыми фразами – полное бездействие, а порой и пособничество, доходящее до предательства. Началась какая-то скрытая двойная игра, в которой явно прочитывались чей-то денежный интерес и глобальная стратегия геополитики.
На этом фоне в городе появилось много банд; местные, прикрываясь лозунгами независимости и религии, грабили всех подряд, особенно усердствовали против работников нового режима. То же самое делали и военные, устраивая повсеместно так называемые «зачистки», после которых молодежь навсегда исчезала, а вместе с ними и оставшиеся материальные ценности.
Как работник милиции, отец Мальчика понимал, до чего стала опасна жизнь в Грозном. Да вывозить семью теперь было некуда – именно в предгорье, где родовое село, переместилась так называемая «линия фронта», и там бомбят, «зачищают», так что и оттуда куда попало бегут.
У главы семейства оставалась одна надежда: дожить до лета, получить компенсацию – и на учебу в Москву. Но до этого надо протянуть еще два, а может, и три месяца. Отец Мальчика, благо что жена педагог, стал искать место для ее трудоустройства, и повезло. Буквально через проспект Революции и площадь Ленина – Дом пионеров вновь функционирует, там много кружков, преподаватель национального языка нужен. Мальчик весь день с мамой, заодно и все открытые классы посещают. И так получилось, что его первым делом повели в музыкальный класс. А там преподаватель музыки – Афанасьева Анастасия Тихоновна – просто в восторге от Мальчика: «У него абсолютный слух, с лету все хватает, ему бы школу, хорошую школу, чтобы все развить. А вообще-то очень странный, удивительный ребенок, я бы сказала, не простой. Как он прямо в глаза смотрит, будто сверяет, то ли, что и думаем, мы говорим?»
Читать бесплатно другие книги:
