Разделенные Шустерман Нил

– Каток переехал, – повторяет за ней Кам, стараясь запомнить новое сравнение.

– Это неудивительно – занятие не из легких, но ты с ним неплохо справился, да? И ты заслужил награду!

Чувствуя, что вот-вот заснет, Кам кивает.

– Мне дадут орден.

Каждый день занятия становятся все сложнее и сложнее, как с физической, так и с психологической точки зрения, но цель их по прежнему не ясна, и никто не стремится ее объяснить.

– Твои успехи сами по себе прекрасны, – повторяет Роберта. Но как можно наслаждаться успехом, когда его степень не с чем сравнить?

– Кухонная раковина! – говорит он однажды Роберте за завтраком, за которым они сидят, как всегда, вдвоем. – Кухонная раковина! Немедленно!

Роберта, интуитивно понимает, что он пытается ей сказать.

– В свое время ты узнаешь все, что хочешь о себе знать. Но сейчас еще не время.

– Нет, время!

– Кам, этот разговор окончен.

Он чувствует, как откуда-то изнутри поднимается волна гнева и злобы. Он понятия не имеет, что делать с этими чувствами, и не может подобрать подходящих слов, чтобы их выразить.

Шальная волна, пройдя по телу, ударяет в руки, и прежде чем он успевает сообразить, что происходит, на другой конец комнаты уже летит брошенная им тарелка, за ней еще одна, потом еще и еще. Роберте приходится пригнуться, чтобы не попасть под плотный огонь из летящих тарелок, ложек и стаканов. Спустя мгновение к нему подбегают охранники и, оттащив в спальню, привязывают к кровати, чего не делали уже неделю.

Злоба не отпускает его, кажется, целую вечность, но, в конце концов он устает и успокаивается. Входит Роберта. На лице у нее кровь. Всего лишь царапина над левым глазом, но размер не имеет значения. Это сделал он. Он виноват.

Неожиданное раскаяние, которое оказывается куда сильнее обуревавшего его только что гнева, застит все остальные чувства.

– Разбил свинью-копилку сестры, – плача, говорит он. – Папину машину разбил. Плохой. Плохой.

– Я вижу, что ты раскаиваешься, – говорит Роберта, которая, похоже, чувствует себя не лучше, чем он. – Но и ты прости меня тоже, – просит она, нежно поглаживая его по руке. – Тебя отвяжут утром, – добавляет женщина. – Это наказание за срыв. Ты должен понимать, что у поступков бывают последствия.

Он понимающе кивает. Хочется смахнуть слезы, но руки привязаны к кровати. Роберта делает это за него.

– Ну, по крайней мере, мы знаем, что ты действительно такой сильный, как мы думали. И это правда, что ты был питчером, когда играл в бейсбол.

Кам начинает копаться в памяти в надежде найти что-нибудь, связанное с бейсболом. Разве он в него играл? Его память похожа на недособранную мозаику, поэтому отыскать в ней что-то непросто, но понять, чего в ней нет, все-таки можно.

– Я не был питчером, – говорит он. – Никогда.

– Ну конечно, – тихо соглашается Роберта, – я сама не знаю, что говорю.

День ото дня, по мере того как мысли в голове постепенно приходят в порядок, Кам начинает сознавать свою пугающую уникальность. На дворе вечер, и после сеанса физиотерапии он впервые почувствовал не усталость, а некоторое возбуждение – но разве не об этом говорил ему физиотерапевт Кенни?

«Ты сильный, но разные группы мышц никак не могут найти друг с другом общий язык».

Кам понял, что Кенни просто пошутил, но в каждой шутке есть доля правды, и случайно сказанная фраза застряла в голове, как, бывало, в горле у него застревал кусок пищи. Случалось, во время еды глотка отказывалась принимать пищу, и ее приходилось проталкивать языком.

«В конце концов тело поймет, что оно должно примириться с собой и помочь всем частям договориться друг с другом», – сказал Кенни, словно тело Кама – какая-то фабрика, где работают люди, которые, чуть что, сразу объявляют забастовку, или, что еще хуже, группа рабов, которых силой заставляют выполнять нелюбимую работу.

Позже внимание Кама привлекают тонкие шрамы, опоясывающие запястья, как браслеты. Теперь, когда бинты сняты, их хорошо видно. Толстый, как веревка, шрам, разделяет пополам грудь и уходит вниз, разветвляясь над отлично развитыми, скульптурными кубиками пресса. Он похож на скульптуру. Его фигура как будто высечена из мрамора рукой ваятеля, стремившегося достичь совершенства, и облечена в телесную оболочку. Этот дом на утесах, как теперь кажется Каму, – не более чем галерея, и единственный выставленный в ней экспонат – это он. Возможно, он должен чувствовать свою исключительность, но он испытывает лишь одиночество.

Подняв руку, юноша ощупывает лицо, трогать которое ему запретили. В этот момент входит Роберта. Ей известно, что он изучал свое тело: она наблюдала за ним через монитор, на который транслируется изображение с камеры, спрятанной в углу. С ней два охранника. Они уже поняли, что Кам в таком состоянии, когда в любой момент может разразиться гроза.

– В чем дело, Кам? – спрашивает Роберта. – Расскажи мне. Подбери слова.

Едва касаясь пальцами лица, которое составлено, как ему кажется, из кусков с разнородной текстурой, он не решается дотронуться до него по-настоящему, потому что боится в гневе изорвать его в клочья.

Подбери слова…

– Алиса! – говорит он. – Кэрролл! Алиса!

Слова совсем не те, он это знает, но ничего лучшего для описания того, что он хочет сказать, подобрать не удается. Ухватить смысл, исчезающий в бесконечной вселенной собственного ума, не получается, и остается лишь бесконечно кружить по орбите вокруг этого смысла в тщетной попытке приблизиться к нему.

– Алиса! – повторяет он, указывая на дверь в ванную. – Кэрролл!

Один из охранников понимающе ухмыляется, хотя на самом деле ни черта не понимает.

– Может, он вспоминает прежних подружек.

– Молчать, – обрывает его Роберта. – Продолжай, Кам.

Закрыв глаза, парегь изо всех сил старается придать форму неуловимой мысли, но единственная форма, которую ему удается подобрать, слишком абстрактна, да к тому же еще и смешна.

– Морж!

Нет, все это бесполезно. Как же он себя презирает!

– И Плотник? – неожиданно спрашивает Роберта.

– Да! Да! – отзывается он, уставившись на нее. Два совершенно абстрактных понятия, слившись воедино, вдруг обретают безукоризненный смысл.

– «Морж и Плотник», – повторяет Роберта. – Абсурдная поэма, в которой смысла еще меньше, чем в том, что ты говоришь!

Кам выжидающе смотрит на нее, надеясь, что она проведет хотя бы еще несколько линий от точки к точке и поможет ему решить головоломку.

– Ее написал Льюис Кэрролл. Автор…

– Алисы!

– Да, автор «Алисы в Стране чудес» и «Алисы в За…»

– В Зазеркалье! – восклицает Кам, указывая рукой в сторону ванной. – «Алису в Зазеркалье»!

Он даже помнит, что слово – не совсем то, которое он искал. Есть более точное…

– Зеркало! – кричит он. – Лицо! В зеркале! Лицо!

В доме нет ни одного зеркала, по крайней мере, в тех комнатах, куда ему разрешено входить. Нет даже ни одной отражающей поверхности. Вряд ли это случайность.

– Зеркало! – продолжает кричать он в экстазе. – Я хочу посмотреть! Покажите мне!

Такого ясного и недвусмысленного заявления не прозвучало с тех пор, как он очнулся, еще ни разу. Ему еще ни разу не удавалось проявлять способность к коммуникации такого высокого уровня. Уж это точно понравится Роберте!

– Покажите мне! Ahora! Maintenant! Ima!

– Достаточно! – прерывает его Роберта. Она говорит спокойно, но в то же время непреклонно. – Не сегодня. Ты не готов!

– Нет! – возражает он, касаясь руками лица, на этот раз с большей силой. Прикосновение вызывает боль. – Это Доже в железной маске, а не Нарцисс в пруду! Возможность видеть облегчит ношу, а не сломает спину верблюду!

Охранники готовы наброситься на него и связать и только ждут приказа Роберты. Они снова привяжут его к кровати, чтобы он не навредил себе. Но приказа нет. Роберта колеблется. Размышляет.

– Иди за мной, – наконец произносит она.

Развернувшись, женщина медленно направляется к выходу из комнаты. Кам и охранники следуют за ней.

Процессия покидает крыло здания, переоборудованное под клинику, и попадает в какое-то новое помещение. Полы здесь из теплого дерева; они не застелены холодным линолеумом, как в его «палате». Во всех комнатах, где ему довелось побывать раньше, стены были сплошь белые и пустые, а здесь на них висят картины в рамах. Оставив охранников у двери, Роберта ведет Кама в гостиную. Там сидят люди: Кенни и кое-кто из терапевтического персонала. Есть и другие, которых Кам не знает: видимо, специалисты, работающие за пределами его мирка. Увидев его, они поднимаются с кожаных диванов и кресел и переглядываются в тревоге.

– Все в порядке, – говорит им Роберта. – Оставьте нас ненадолго.

Оставив свои занятия, люди торопливо покидают гостиную. Каму хочется спросить Роберту, кто они, но он уже знает. Эти люди подобны ждущим у дверей охранникам, и тем, кто дежурит внизу, на скалах, и человеку, убирающему его комнату, и женщине, смазывающей лосьоном его шрамы. Все они – обслуживающий персонал.

Роберта подводит его к высокому, от пола до потолка, зеркалу, прикрепленному к стене. В нем Кам видит себя с ног до головы. Сняв больничный халат, он остается в одних трусах и окидывает себя взглядом. Тело его прекрасно: идеальные пропорции, развитая мускулатура. На мгновение ему кажется, что он все-таки Нарцисс, погруженный в самолюбование, но, подойдя ближе, Кам различает шрамы. Он знал об их существовании, но увидеть их все сразу – это было слишком. Увиденное потрясло его: куда ни глянь, всюду огромные, уродливые рубцы. И в особенности – на лице.

Это лицо из кошмарного сна.

Разноцветные куски кожи, бесформенные, как куски газеты на маске из папье-маше. Не только лицо, но и кожа под легким пушком волос, чуть отросших с тех пор, как он очнулся, напоминает лоскутное одеяло, собранное из клочков кожи разного цвета и текстуры. Смотреть на это без слез невозможно.

– Почему? – спрашивает он, слишком потрясенный, чтобы подбирать какие-то другие слова.

Отвернувшись, юноша утыкается носом в собственное плечо, словно ищет в нем защиты от этого невыносимого ужаса.

Роберта нежно и осторожно касается его руки.

– Не отворачивайся, – говорит она, – имей силы смотреть на то, что вижу я.

Заставив себя повернуться к зеркалу, Кам снова видит на лице одни лишь шрамы.

– Чудовище! – восклицает он. Слово настолько точно описывает его чувства, что на этот раз даже не приходится напрягаться, чтобы отыскать его в глубинах памяти. – Франкенштейн!

– Нет! – резко обрывает его Роберта. – Никогда так не говори! То чудовище было сделано из мертвой плоти, а ты соткан из живой! Существование Франкенштейна нарушало законы природы, а ты, Кам, – новое чудо света!

Теперь она вместе с ним смотрит на отражение в зеркале, указывая рукой на разные части тела.

– Твои ноги принадлежали чемпиону по бегу, – объясняет она, – а сердце – мальчику, который наверняка стал бы призером Олимпиады по плаванию, если бы его не отправили на разборку. Руки и плечи раньше служили парню, который играл в бейсбол лучше, чем кто-либо из ребят, когда-либо попадавших в заготовительный лагерь. А пальцы? Они владели гитарой – редкий и великий талант!

Встретившись с ним взглядом в зеркале, женщина улыбается.

– А глаза принадлежали мальчику, который мог растопить женское сердце одним только взглядом.

В ее голосе слышится определенная гордость – гордость за него, Кама. Вот только он пока не в состоянии разделить ее чувства.

– Но самое лучшее находится здесь! – произносит Роберта, прижав палец к его виску.

Роберта начинает водить пальцем по коже его головы, как по глобусу, время от времени задерживаясь на той или иной части черепа.

– В левой фронтальной доле хранятся аналитические и счетные способности семерых отличников, получивших высший балл на тестах по математике и физике. В правой фронтальной доле собраны творческие способности почти дюжины поэтов, художников и музыкантов. В затылочную долю имплантированы цепочки нейронов, взятых у несчетного количества ребят, обладавших фотографической памятью. Речевой центр содержит информацию по девяти языкам. Нужно только активировать эти знания.

Взяв Кама рукой за подбородок, Роберта заставляет его повернуться к ней лицом. Ее глаза, которые были достаточно далеко, когда смотрели на него через зеркало, оказываются совсем рядом. Ее взгляд гипнотизирует, подчиняет.

– Anata wa randamu de wa nai, Кам, – произносит она. – Anata wa interijentoni sekkei sa rete imasu.

И он понимает, что означают эти слова: «Ты отличаешься от людей, родившихся по воле случая, Кам. Ты создан целенаправленно и мастерски».

Он не знает, на каком языке она говорит, но понимает его.

– Каждая часть твоего тела и разума прошла тщательный отбор и взята у самых лучших и умнейших, – продолжает Роберта, – и я присутствовала на всех операциях, чтобы ты слышал и видел меня. Чтобы ты узнал меня еще до того, как все части соберутся воедино. – Роберта на секунду умолкает и, вспомнив что-то, грустно качает головой. – Эти бедняги были слишком неорганизованы, чтобы понять, как распорядиться данными им талантами. И все же, пусть в разобранном состоянии, они реализуются через тебя!

При слове «разобранный» в голове Кама тут же взметнулись обрывки воспоминаний.

Да, он ее видел!

Она стояла у операционного стола, причем без маски, с неприкрытым лицом, потому что смысл ее нахождения там состоял именно в том, чтобы ее увидели и запомнили. Но ведь она не один раз стояла в операционной? Четкие воспоминания из нескольких десятков мест сохранились у него в памяти.

Но ведь это не его память, верно?

Это их память.

Всех одновременно.

Они кричат.

Пока еще остается голос молить.

И в тот самый момент, когда «я есть» переходит в «меня нет»…

…из его груди вырывается долгий, клокочущий вздох. Теперь каждое из этих последних воспоминаний стало частью его натуры, сотканной из разрозненных кусков чужих душ, как лицо – из кусков чужой кожи. Кажется, носить в себе все их страдания одновременно невозможно, и все же Кам это делает. Только теперь ему становится понятно, каким сильным нужно быть, чтобы хранить в себе воспоминания сотни попавших на разборку ребят и не взорваться при этом, разлетевшись на тысячу кусков.

Роберта просит его оглянуться и еще раз оценить роскошь покоев стоящей на утесах виллы.

– По тому, что тебя окружает, ты можешь догадаться, что у нас влиятельные покровители, которые делают все, чтобы ты рос и процветал.

– Покровители? Кто?

– Не имеет значения, кто они. Друзья. Не только твои, но и того мира, в котором все мы хотим жить.

Хотя многое для него стало понятным, и в том числе его собственное существование, остается еще одна вещь, которая пугает его.

– Мое лицо… оно ужасно…

– Не стоит об этом волноваться, – говорит Роберта. – Шрамов скоро не станет. По сути, результат косметических процедур уже налицо. Вскоре рубцы исчезнут, останутся только тончайшие линии в тех местах, где соединяются фрагменты ткани. Ты можешь поверить мне на слово: я видела множество моделей твоей будущей внешности, Кам, и это восхитительно!

Он проводит рукой по лицу, ощупывая шрамы. А ведь они не так хаотичны, как ему показалось сначала: в их расположении есть определенная система. Симметрия и даже рисунок. Орнамент.

– Мы намеренно решили объединить в твоем облике элементы всех рас: от чистейших представителей белой расы до коренных африканцев, черных, как смоль. И всех, кто между ними: испанцев, азиатов, полинезийцев, американских индейцев, австралийцев, индийцев, семитов… Твое лицо – фантастическая мозаика, сложенная из частиц всего человечества! Ты – истинный человек мира, Кам, и это отражено на твоем лице. Поверь, когда заживут шрамы, ты станешь новым эталоном красоты! Ты будешь сияющим путеводным маяком, величайшей надеждой человечества.

От этой мысли сердце начинает биться быстрее. Кам задумывается: а сколько частиц разных людей различных рас и национальностей соединено в этом сердце? К примеру, он ничего не помнит о том, как был чемпионом по плаванию, но сердце подсказывает, как здорово было бы сейчас нырнуть в бассейн. Оно снова хочет биться в ритме заплыва на скорость, точно так же, как ноги его мечтают снова коснуться беговой дорожки.

Однако в настоящий момент ноги отказываются служить ему, и он, сам не понимая, как это случилось, неожиданно обнаруживает, что лежит на полу.

– Слишком большая нагрузка для одного дня, – кивает Роберта.

Двое охранников, маячивших все это время в дверях, подбегают, чтобы помочь ему подняться.

– С вами все в порядке, сэр? Позвать кого-нибудь на помощь, мэм?

– В этом нет необходимости. Я позабочусь о нем.

Охранники подводят Кама к бархатному дивану. Его бьет дрожь, но не от холода, а от усилий, которые ему пришлось приложить, чтобы принять правду о себе, открывшуюся так внезапно. Роберта укрывает его пледом, регулирует температуру в комнате, чтобы ему было теплее, и садится рядом, как мать – у постели больного ребенка.

– У нас на тебя большие надежды, Кам. Но беспокоиться об этом сейчас не нужно. В данный момент твоя задача – развить тот огромный потенциал, которым ты наделен: связать воедино части разума, остающиеся разрозненными, и научить все части тела взаимодействовать друг с другом. Ты – дирижер живого оркестра, и музыка, которую ты создашь, будет прекраснее всего на свете!

– А если нет? – спрашивает он.

Роберта, наклонившись, нежно целует его в лоб.

– Этого не может быть.

Рекламный ролик

«Когда я лишился работы, в почтовом ящике начали копиться счета, а в банке – долги, и я не знал, что делать. Мне казалось, что заботиться о семье я больше не могу. Я даже подумывал о том, не отправиться ли мне в нелегальный заготовительный лагерь, чтобы отдать тело на органы и оплатить расходы, но черный рынок меня пугает. А теперь вот предложили поправку, хотят узаконить нелегальную разборку взрослых, – и я увидел в этом хорошую возможность раздобыть деньги для семьи. Вы только представьте себе! Я мог бы перейти в разобранное состояние, зная, что в каком-то закоулке сознания сохранится память о том, что я позаботился о семье! К тому же, благодаря новому закону исчезнет черный рынок. Голосуйте за 58-ю Поправку! Помогите моей семье и семьям таких, как я: положите конец продаже органов на черном рынке».

Спонсор рекламы: Национальный союз доноров.

Когда Кам засыпает, сознание его не отключается полностью. Он всегда понимает, что спит, и до сих пор все сны, которые он видел, ужасно его расстраивали. Они не подчинялись обычной логике сна – да и вообще никакой логике: просто раздробленные, никак не связанные друг с другом отрывки, сгустки случайных мыслей, запутавшиеся в паутине спящего разума. Словно поток данных, движущийся слишком быстро: достигнув очередного узла, он всякий раз уходил дальше, не дожидаясь, пока вычислительная система декодирует хотя бы один байт. Это сводило его с ума! Но теперь, когда завеса тайны над его сущностью приоткрылась, Кам наконец оседлал волну своих сновидений.

Сегодня ему снится, что он ходит по дому. Не по тому особняку с видом на океан, где он находится в действительности, а по другому, воображаемому. При переходе из комнаты в комнату меняется не только обстановка, но и мир, в котором он живет. Вернее, меняется не сам мир, а жизнь, которую он в нем проживает. В кухне Кам видит малолетних детей, сидящих за столом в ожидании обеда. В гостиной отец задает ему вопрос на незнакомом языке, и Кам не может ответить.

Потом он идет по коридорам – длинным коридорам с дверями по обе стороны. За каждой дверью – люди, смутно ему знакомые. В эти комнаты ему никогда не войти, и находящиеся в них люди навсегда останутся лишь призрачными фигурами в ловушках комнат. Возможно, более подробные воспоминания о них где-то и сохранились, но определенно вне фрагментов чужого серого вещества, из которых составлен его мозг.

Миновав очередную комнату или свернув в следующий коридор, Кам всякий раз ощущает чувство утраты, накатывающее волнами. Но каждый раз печаль оставляет его, сменяясь интересом к новым бессчетным комнатам и коридорам, ожидающим его впереди.

Под конец сна он проходит сквозь дверной проем на балкон, не огражденный перилами. Встав на край, он смотрит вперед и вниз, на клубящиеся под балконом облака, а те, как будто повинуясь причудам некоего разумного ветра, беспрерывно меняют очертания, разрываясь и вновь смыкаясь по его прихоти. Внутри гремит разом целая сотня голосов – это все те, кто стал его частью. Они говорят с ним, но не все слова можно разобрать: часть из них сливается в мерный неразборчивый гул. Но все-таки он понимает, что они хотят ему сказать: «Прыгай, Кам, прыгай! Мы знаем, что ты можешь летать!»

Утром, все еще чувствуя себя странно после сна, Кам отдает все силы физиотерапии, выкладываясь как никогда, и, наконец, чувствует, что мышцы уже болят сильнее, чем заживающие шрамы.

– Смотрю, ты сегодня в ударе, – говорит Кенни, прикладывая к суставам Кама то горячий, то холодный компресс. Кенни, как успел уже выяснить Кам, был ведущим тренером НХЛ, но могущественные «друзья», о которых говорила Роберта, наняли его личным тренером к единственному подопечному, предложив Кенни неслыханную зарплату.

«Сумма повлияла на решение, – признался Кенни. – Да и не каждый день тебе предлагают стать свидетелем того, как созидается будущее».

«Так вот, кто я, – думает про себя Кам. – Часть будущего». Он пытается представить себе, как школьники заучивают в классе его имя – «Камю Композит Примус». Но у него ничего не получается. Проблема в имени, которое звучит как-то уж слишком по-научному, словно оно – лишь материал для эксперимента, а не результат. Нужно его сократить. Камю Комп-При? Перед глазами возникает образ вереницы машин, набирающих скорость после поворота. Гран-При. Точно! Камю Компри. Выбросить лишнее «п», и получается необычное имя, такое же загадочное, как он сам!

Поморщившись от ледяного компресса, который Кенни как раз приложил ему к плечу, Кам понимает, что даже это неприятное ощущение сегодня его не раздражает.

– Пирожковый марафон, и никакой корзинки! – восклицает он, а затем, откашлявшись и дождавшись, пока слова, отстоявшись, примут удобоваримую форму, поясняет свою мысль. – Этот марафон, который я бегу, теперь кажется совсем неутомительным. И я уже не устаю так сильно.

– Разве я не говорил тебе, что будет легче? – спрашивает Кенни, посмеиваясь.

В полдень они с Робертой сидят на балконе за ланчем, который подают на серебряных тарелках. С каждым днем еда становится все более разнообразной, но порции всегда небольшие. Салат-коктейль из креветок. Салат из свеклы. Курица карри с кускусом. Разнообразная еда стимулирует вкусовые рецепторы, вызывая воспоминания о том, что он пробовал то или иное блюдо раньше. Это упражнение помогает восстановить связь между нервными окончаниями и центрами мозга, отвечающими за восприятие вкуса и запаха.

– Все это часть лечения, – объясняет Роберта, – и твоего развития.

После завтрака они садятся за компьютер, чтобы совершить ежедневный ритуал – просмотреть картинки, стимулирующие развитие визуального восприятия. С каждым днем картинки все сложнее; времена, когда ему предлагалось отличить Эйфелеву башню от пожарной машины, остались позади. Теперь картинки представляют собой иллюстрации к литературным произведениям без указания названий, и Кам должен их опознавать – если не само произведение, то хотя бы автора. Главным образом, сцены из пьес.

– Кто эта женщина?

– Леди Макбет.

– Что она делает?

– Не знаю.

– Тогда придумай что-нибудь. Используй фантазию.

На картинках изображены люди в различных жизненных обстоятельствах, и Роберта просит Кама представить, кем они могут быть. О чем они могут думать. Она не позволяет ему говорить до тех пор, пока он не подберет нужные слова.

– Мужчина едет в поезде. Думает о том, что будет сегодня дома на обед. Он не любит курицу.

Среди разложенных на рабочем столе картинок Кам замечает фотографию девушки, которая привлекает его внимание.

Роберта, проследив за тем, на что он смотрит, немедленно пытается стереть файл с картинкой, но Кам, схватив ее за руку, не позволяет ей это сделать.

– Нет. Я хочу посмотреть.

Роберта неохотно убирает руку от мыши. Кам открывает файл и поворачивает изображению на девяносто градусов. Похоже, девушку сняли, не спросив разрешения – снимок сделан под странным углом. Возможно, скрытой камерой. Кам что-то помнит об этой девушке. Что-то связанное с поездкой в автобусе.

– Этой фотографии здесь быть не должно, – неохотно говорит Роберта. – Может быть, продолжим?

– Нет, не сейчас.

Где сделана фотография, точно определить невозможно. Где-то на улице. В месте, где много пыли. Девушка играет на пианино, стоящем под темным металлическим навесом. Она красива.

– Подрезанные крылья. Падение с неба.

Закрыв глаза, Кам вспоминает наказ Роберты – подбирать правильные слова, а уже потом начинать говорить.

– Она похожа… на ангела, пострадавшего при падении на землю. Она играет, чтобы вылечить себя, но от ее травм лечения нет.

– Очень хорошо, – соглашается Роберта, но голос ее звучит как-то неуверенно. – Давай продолжим.

Завладев мышью, Роберта снова пытается ближе к себе.

– Нет. Останется здесь.

То, что фотография чем-то раздражает Роберту, лишь подстегивает его любопытство.

– Кто она?

– Неважно, – отвечает Роберта, но по ее тону ясно, что она говорит неправду.

– Я с ней встречусь.

– Очень маловероятно, – возражает Роберта с коротким грустным смешком.

– Посмотрим.

Развивающие занятия продолжаются, но мысль о девушке не оставляет Кама. Когда-нибудь он узнает, кто она, и познакомится с ней. Он выучит все, что ему необходимо знать, – или, точнее, соединит разрозненные отрывки воспоминаний. Тогда он сможет говорить с девушкой уверенно и своими собственными словами сможет спросить, почему у нее такой грустный вид, и по какой нелепой прихоти судьбы она оказалась в инвалидном кресле.