Сущевский вал Портной Лев

Глава 7

– Глянь-ка! Девка-то – молодец! – позднее Татьяна нахваливала Лену. – Я-то оставила ее одну, сама думаю, ну все, хана, червонец минимум придется из кармана выложить! А она нате вам! Все продала!

Директор взвешивал выставленные на весы пустые коробки Татьяны и Лены.

– А ты че ее оставила? Обосралась что ли? – спросила Варвара Антоновна.

– Обосралась, – подтвердила Таня.

– Да что же у вас за язык такой?! – возмутился директор магазина.

Он вскинул брови и разгневанным взглядом мерил сотрудниц. Те не обращали внимания на его реакцию. Татьяна подошла к директору, но для того, чтобы разглядеть показания весов.

– Вот видишь, – поучала она Лену, – мы приняли сто килограмм, минус десять килограмм тары. За девяносто килограмм должны отчитаться. Помидоры были по семьдесят копеек. Итого – шестьдесят три рубля в кассу.

Татьяна отсчитала названную сумму и передала деньги Виктору Семеновичу. Он со вздохом забрал их. В руках у нее осталась маленькая стопка мятых купюр, а карман халата отвисал под тяжестью монет.

– Рубль положен грузчику, – Купчиха подбросила монету, и Тягач поймал ее на лету, – остальное наше.

Она пересчитала деньги и половину протянула Лене. Студентка взяла их и застыла, с удивлением глядя на веер купюр.

– Ой, это неудобно, – промолвила она.

– Неудобно, когда муж пришел, а у тебя член во рту! – оборвала ее Таня.

– Лен, спрячь их, – сказал Сергей.

Она перевела на него растерянный взгляд.

– Кто знает, а вдруг завтра у тебя недостача случится? – добавил он. – Из чего покрывать ее будешь?

Лена спрятала деньги в карман, Сергей подмигнул ей, улыбнулся и занялся картоном из-под бананов.

Они с дядей Сашей перевезли в магазин Татьяну с Леной и Варвару Антоновну. Последняя торговала бананами. Картонную тару директор не взвешивал, ее вес не принимался к вычету. Сергей думал попросту выбросить ее. Но Тягач не дал. Он обжег Морозова возмущенным взглядом, покрутил пальцем у виска и с загадочной обстоятельностью принялся расправлять картонные коробки. Сергей помогал, оставив расспросы на потом. Получившуюся стопку картона они сложили в каптерке.

Оставалось доставить в магазин лотки и тару Алки с Ирой, Ахмадеева и Юли.

Солнце поднялось высоко – в узких проходах рынка уже не спрячешься. Дядя Саша шел впереди и тянул тележку. Прищурившись, Морозов двигался следом. Противоречивые чувства занимали юношу.

Среди его родных и друзей работников торговли не было. Даже среди однокашников в институте не было никого, чьи родители работали бы в магазине, а тем более на рынке. По крайней мере, Сергей таковых не знал. Так повелось, что вся эта публика избрала для себя Московский институт народного хозяйства имени Плеханова, то бишь «Плешку», и Московский институт советской торговли. Да, еще был Московский кооперативный институт, находился он где-то в Перловке. Словом, это был какой-то другой, параллельный мир, представители которого априори считались ворами и жуликами. До сегодняшнего дня Сергей хотя и вступал вынуждено в общение с ними, но оставался по другую сторону прилавка. К торгашам он относился брезгливо. Пребывал в уверенности, что к полудню XXII века вся эта публика должна исчезнуть, перевоспитаться, переродиться как-то.

Состоявшееся сегодня близкое знакомство подтвердило его прежнее мнение: это отбросы общества. Они и сами признавали себя таковыми, хотя, скорее всего, безотчетно. Но откуда иначе их не просто нецензурный, но именно грязный язык в разговоре о себе? Утром он отметил, что и Алка, и Юлька хороши собою. Да и Купчиха выглядела соблазнительно, была ладненькой и такой, Сергей сказал бы, уютной, несмотря на излишнюю полноту. Утром он подумал было, как бы тут попользоваться насчет клубнички, но теперь эта мысль вызывала отвращение. Как можно целовать женщину, которая вместо «мне нужно в туалет» или «я была в туалете» говорит «я обосралась»?

#

О Зотовой думал он теперь снисходительно. Короткие, как у мальчишки, крашенные волосы, косметика толстым слоем, – немудрено, что он не узнал красивую девочку, в которую был влюблен когда-то. Она предпочла не его, а других ребят – не признававших никаких авторитетов и представлявших собою силу. Где теперь та красивая девочка? Куда привела ее СИЛА?

После разговора с ними хотелось вымыть руки с мылом. Противные, никудышные люди. В их окружении несколько странно выглядел директор, содрогавшийся от каждого неприличного слова. Впрочем, Сергей решил, что и на счет Виктора Семеновича не стоило обманываться. Нецензурная брань резала ему слух не в силу высокой культуры, а напротив – из-за культурной отсталости. Кавказец воспринимал слова исключительно в онтологическом смысле.

Казалось бы, что печалиться? Сергей знал, почему попал сюда. Нужно было остаться в Москве, нужно было распоряжаться свободным временем, – а такой возможности на «картошке» не представилось бы. Словом, нужно было перетерпеть этот месяц, сдать курсовую и экзамен по бухгалтерскому учету и впредь не допускать «хвостов».

Но было ему совестно. Он побывал по ту, по другую сторону прилавка и едва оказался там, в ту же секунду возненавидел всех этих людей, давившихся в очереди за помидорами, среди которых еще вчера мог оказаться и сам. Теперь он испытывал низменное удовольствие оттого, что в потасовке расквасил нос незнакомому человеку. Стыдно было оттого, что во время этой свары хотелось, чтобы презренная Татьяна поскорее вернулась и утихомирила публику своим хамством и грязным языком. Гадкой и унизительной была радость оттого, что на его стороне оказалась мощь государства в лице сержанта милиции.

Он вспоминал мужчину с расквашенным носом, пристыженную и присмиревшую при появлении стража порядка очередь, и думал: поделом им, это же не он, а они из людей превратились в быдло из-за помидоров по семьдесят копеек за килограмм. Обидно было и то, что разглядев в нем и в Лене студентов, толпа мало того, что нисколько не умерила гнев, а словно еще и обрадовалась, что нащупала у них уязвимое место.

А солнечный свет пронизывал воздух, голова – спасибо бабе Зине – больше не болела, по асфальту стучали каблучки, порхали летние платья, сверкали коленки, причин для печали не было. Вот только курсовая и проклятый этот экзамен по бухгалтерскому учету. Ничего-ничего! Вечером, сразу после работы, заедет в институт, найдет Поддубского, Васильковскую, отыграет еще накануне придуманную комедию.

Алка и Ира, сидя на столе, болтали ногами. Пустые коробки были разбросаны рядом. Ира посмотрела на Сергея с сочувствием. Он хмыкнул, представив себе, какими воспоминаниями поделилась Алка.

– Ну че, безрукие! – зарычал Тягач. – Тару собрать не можете!

Ира спрыгнула на землю, потянулась за коробкой.

– Чего ты! – остановила ее Алка. – Слушай его больше! Это их работа! Давай, Сашка! Обленился совсем!

– В другой раз вообще не придем! Сами потащите, – пригрозил грузчик.

Ира выглядела затравленной. Чувством юмора девушка не обладала, а из уст мужика, поддатого, грубого, с лицом, слепленным из сырой, непромятой глины, и вовсе не могла воспринять каких-либо шуток. Она слышала только окрик и, если бы не смешливая Алка, бросилась бы сама грузить пустые ящики на тележку.

По тротуару шла тетка с объемистой, но судя по тому, как она ею помахивала, пустой сумкой. На лице читалось разочарование, маленькие губы вытянулись в нитку. Выглядела тетка как рыбак, возвращавшийся ни с чем с промысла, сожалевший о потерянном дне и завидовавший более счастливым товарищам. Поравнявшись с лотком, она ревниво взглянула на пустую тару и спросила:

– А что продавали?

Обращалась она к Алке, но у Сергея неожиданно вырвалось:

– А вам-то какая теперь разница?

– Да нет, я вот смотрю, может, после обеда опять продавать будете, – смиренно ответила женщина.

– Вот приходите после обеда и увидите! – задиристо сказал Сергей.

– А чем торговать-то будете? – спросила женщина.

Она и впрямь держалась как заядлый рыбак, который терпеливо сносил издевки и настырно выуживал подсказки о времени и месте нового лова.

– Что привезут, тем и буду торговать, – сказала Алка. – Это ребятам виднее, чего они там наразгружали с базы.

Женщина посмотрела на Сергея и дядю Сашу и голосом, не питавшим надежды, спросила:

– Ну, серьезно, товарищи, после обеда что будет?

– Тихий час, – ответил Сергей.

– Бананы, мать, бананы будут, – сказал дядя Саша.

– Нет, ну я серьезно спрашиваю, а вам все шутки шутить.

Решив, что тратит время впустую, она побрела дальше.

– Вот народ! Видал?! Как ни скажи, все плохо! – с обидой воскликнул дядя Саша и, добавив парочку крепких слов, покатил тележку с пустой тарой к рынку.

Сергей шел рядом, придерживая столик и весы, водруженные на шаткую конструкцию из ящиков. Алка вышагивала впереди, сунув руки в карманы, отчего халат туго обтянул ее фигуру и при каждом движении подчеркивал соблазнительные формы.

– Хватит жопой вилять! – крикнул дядя Саша.

Ира брела как проданная в рабство невольница.

– Ну как прошло? – с участием спросил Сергей.

Она оглянулась на него, но сразу же отвела взгляд, отвернулась и шла молча, словно осуждала его за то, что он освоился здесь и принял местные правила игры. Сергей не обиделся, чувство превосходства над Ирой и Леной согревало его самолюбие. Впрочем, в душе Морозов честно признавал: он рад, что ему не придется стоять за лотком.

У Алки с Ирой тоже получился излишек. Сергей вышел на крыльцо, не дождавшись дележки, не хотелось ему, чтобы Алка уязвила его, подкинув рубль дяде Саше, а его словно и не заметив, как давеча сделала Купчиха.

На улице, он вдруг вспомнил, что Татьяна ничего не оставила Виктору Семеновичу. «Рубль положен грузчику, остальное наше».

А как же директор, спросил себя Сергей. Ответа он не знал.

Глава 8

– А-а, Серый! – воскликнул дядя Саша.

Сергей вздрогнул от неожиданности. Была такая привычка у Тягача: начиная разговор, окликать собеседника так громко, словно требовалось перекрыть пушечную канонаду.

– У нас тут, было дело, Рафаэль работал, – рассказывал дядя Саша по пути к торговой точке.

– Рафаэль? – переспросил Сергей.

Удивился он не столько имени, сколько перемене, происходившей с Тягачом, когда он говорил об этом Рафаэле. Голос у Тягача потеплел, глаза просветлели, наполнились смыслом.

– Рафаэль, – протянул он мечтательно. – Он вот, как и ты, студентом был. Но с грузчиками-то тогда перебор был. Так Рафаэль торговал на точке.

– Так он, знаешь что, – выдержав паузу, продолжил Тягач, и теперь его голос звучал проникновенно, словно говорил он о чем-то сакральном, – он как-то в коробку от яблок кусок бордюра подложил. И сдал Семенычу.

Они прошли еще немного, на лице Тягача блуждала благостная улыбка. Он лелеял воспоминания о Рафаэле подобно тому, как совсем древние старики, которым в молодости посчастливилось лично разговаривать с Лениным, лелеяли воспоминания о великом человеке.

Затем дядя Саша с чувством подобным сожалению о пролетевшей юности и с данью памяти об удивительных днях еще раз протянул:

– Рафаэль…

И вернулся к действительности как раз на подходе к лотку Ахмадеева.

– А давно он работал тут? – поинтересовался на обратном пути Сергей.

– Кто? – не понял дядя Саша.

– Рафаэль, – уточнил Морозов.

Тягач поморщился и пробухтел:

– Года три назад… а может, пять…

Дядя Саша заметно расстроился. Сергей поневоле напомнил ему, как ненадежна его память, и пробудил страх, что канет в забвение не только чувство времени, а и какое-нибудь дорогое воспоминание.

– А ты говорил, что он на точке торговал. А что же не в магазине? – не унимался Морозов.

– Так ремонт же, – буркнул Тягач.

– А сейчас опять ремонт?

– Ремонт, – подтвердил дядя Саша.

Он пытался припомнить время, когда ремонта в магазине не было, но попытка оказалась тщетной и грозилась испортить настроение окончательно. Тягач встряхнулся и зашагал веселее, а чрезмерно любопытного напарника осадил, впрочем, вполне добродушно:

– Да ну тебя на хрен…

В магазине весь картон из-под бананов они собрали в две стопы, перевязали веревкой и перенесли на пандус. Дядя Саша спустился вниз и забрал одну связку картона.

– Бери, Серый! Идем! – позвал он Морозова.

Тягач пошел вперед, держа картон перед собою подобно щиту. Сергей двинул следом.

– Посторонись, народ! – крикнул дядя Саша, приблизившись к пункту приема макулатуры.

– Молодые люди, а ничего, что здесь очередь стоит? – возмутился мужчина в очках.

– Да тут стоять, не настояться, а у нас трубы горят, – ответил Тягач.

– Пропустите их, это грузчики, они макулатуру грузят, – сказал какой-то бывалый книголюб, знавший местные порядки.

– Грузчики, – с презрением протянул мужчина в очках.

Дядя Саша исчез внутри пункта приема макулатуры. Сергей втиснулся следом и оказался прижатым к стене. Глядя поверх картона он видел затылок, багровую шею напарника, картон, который Тягач держал перед собой, и вершины макулатуры, упиравшиеся в потолок. Слышались женские голоса. Один, заискивающий, просил:

– Ну, дайте уж марочку. А то ж закончатся книги, а я не успею…

Второй голос выдавал хозяина положения, – хозяйку в данном случае. Этот звучал с ленцой:

– У вас там не пять кило, а четыре с половиной. Безмена нету что ли?! Дома взвесить не можете?

В помещении было не развернуться, и Сергею уместнее было обождать на улице, пока выйдет посетительница. Но ему не хотелось вновь оказаться среди тех, кто стоял в очереди, пусть и в самой ее голове. Но не потому, что боялся нападок уставших и раздраженных от долгого ожидания людей. Он оставался в стесненном положении, потому что казалось ему, выйди он обратно на улицу и тогда утратит в глазах людей привилегию заходить сюда без очереди и находиться внутри сколько пожелает.

– Ой, ну, дайте уж, – упрашивала невидимая за картонным щитом женщина. – Я же часто бываю, я в другой раз побольше сдам, вот обещаю!

– Ладно уж, вот берите марочку, – великодушно позволил второй голос.

– Ой, спасибо вам, Маргарита Сергеевна! Весь талон у меня! Ой, храни вас бог…

– Какая она тебе Сергевна?! – хохотнул Тягач. – Она у нас королева! Марго!

Он подался назад и вдавил Сергея в стену, пропуская посетительницу. Счастливая обладательница талона на книгу выскользнула на улицу, сделалось легче. Тягач прошел вперед и швырнул свой картон на горы связок старых газет, книг и прочей макулатуры.

Маргарита Сергеевна женщиной оказалась пышнотелой, с крашеными волосами и густо намалеванным ртом. Она обстоятельно большим, влажным языком облизывала марки и наклеивала их на талоны. На Сергея Марго покосилась заинтересованным взглядом, но ничего не сказала. Он обошел дядю Сашу и опустил свою стопку картона.

– А-а, Марго! Вот напарник у меня теперь! Серега! Вдвоем мы теперь! – прогремел дядя Саша.

– Вдвоем, так вдвоем, – промолвила женщина так примирительно, словно подразумевалось, что нужно спорить, а она взяла и согласилась.

– Здравствуйте, – кивнул ей Сергей.

– Здрасьте-здрасьте, – отозвалась она и протянула ему талон с полным комплектом наклеенных марок.

Затем она облизала еще несколько марок и такой же талон отдала дяде Саше.

– Пойдем, – Тягач хлопнул Сергея по плечу.

Они вышли наружу, и при дневном свете Морозов увидел, что стал обладателем талона на покупку романа Джеймса Фенимора Купера «Последний из могикан».

– Здорово! – радостно выдал он.

– Бананы, Серый! – поддакнул дядя Саша.

Он не глядя сунул талон в карман, расстегнул ширинку, извлек на свет свое орудие и, когда до магазина оставалось три шага, на ходу начал справлять малую нужду. Остановившись сбоку от пандуса, он продолжил орошать стену.

– Директор-то у нас мировой мужик, – по ходу дела заговорил дядя Саша.

В голосе его звучала некоторая досада, словно знал он о грешках Виктора Семеновича и огорчался, что такой человек, а тоже не без изъяна.

– Вот только деньги зажимает, – посетовал Тягач.

– В каком смысле? – спросил Сергей, ожидавший на безопасном от брызг расстоянии.

– Вон Георгич за каждую машину Яшке «треху» дает, – сказал дядя Саша.

Морозов догадался, что Георгич – это директор магазина «Мясо-рыба».

– Так и Семеныч Яшке дал, – Морозов зачем-то встал на защиту директора.

– Яшке! – дядя Саша застегнул ширинку. – Правильно! Но нам-то он ни хрена не платит!

Тягач покопался в карманах и вытащил деньги. Пересчитав их на ладони-лопате, он отделил два с половиной рубля и протянул их Сергею.

– На вот, твоя половина от продавцов.

Морозов убрал эти деньги в карман, а взамен вытащил полученную от Георгича «трешку».

– Возьми, дядя Саш! Не люблю должным быть…

– Как хотишь, – Тягач забрал купюру. – Мог бы и потом отдать. Пойдем, порубаем что ль.

На обед были борщ и картошка с мясом, – Варвара Антоновна сама принесла в судках из соседнего кафетерия. И, конечно же, были помидоры, свои. Дядя Саша и Сергей ели в каптерке, поставив тарелки на тележку. Тягач в два прикуса уничтожил свою порцию и продолжил начатый давеча разговор:

– Мировой он мужик, Семеныч!

Тут голос его сел, глаза посветлели, он предался благостным воспоминаниям и рассказал, как зимою подрался с Семенычем из-за денег, как порвал директору дубленку и как тот ругался, но ругался – так, для порядку, а по сути, не обиделся за дубленку.

#

Поев, дядя Саша отвалился к стене, затылком раздвинул полы старого ватника, нашел привычное, удобно примятое местечко на стеганой подкладке и засопел.

Время, остававшееся до конца обеденного перерыва, было добрым, хорошим временем.

Ни то, что ночи. Ночи были скверными. Он не знал, что с ним происходит, не понимал, мучит ли его бессонница или все же он спит, но ему снится, что не спит? Отчего-то эта неясность особенно терзала. Отчего-то непременно он должен был знать: спит он или не спит? Эта неясность сводила с ума, при том, что не это было важно. Сон ли это или же какое-то беспамятство, – неважно! А важно, чтобы длилось оно как можно дольше, до позднего утра, до той минуты, когда оставалось вскочить, напялить кепку на голову и бежать на работу.

Но к несчастью, обрывалось беспамятство намного раньше. Иногда он вставал и шел в уборную. Иногда обнаруживал, что лежит на мокром, хлюпающем матрасе и в уборную идти уже не нужно. Он изгибался, выискивая сухое место, и ждал, когда же наступит утро. Он лежал один, никто не видел его, никто не видел, как он поджимал колени и ждал, когда же наступит утро. Черный квадрат окна светлел с убийственной медлительностью. По углам копошились черные тени. Он замирал и всматривался в темноту, но удавалось разглядеть только кишмя кишащую кучу, а что в ней – жуть да и только. Иной раз, казалось, крысы, в следующую секунду он видел, что ошибся, это не грызуны, а руки! Черные обрубки рук, живущие своею жизнью.

Он боялся пошевелиться, думал, они не замечают его, пока он не двигается. Но в темноте мерцали маленькие зеленые глазки, и он понимал, что они знают о его присутствии. Да что – знают! Они собрались, чтобы мучить его! Он хватал ботинок и с проклятиями швырял его в самую гущу черных тварей. Они разбегались и затихали, но ненадолго. Едва истаивали по углам отголоски его надтреснутого голоса, как твари, прижимаясь к полу, снова сбегались в кучи и вновь шебуршали, елозили, скользили, превращаясь в живой клубок, а в центре клубка оказывался его ботинок.

Смертельная тоска охватывала его. Черная нечисть дразнила и нисколько не боялась его. Тени дрожали по темным углам, глазенки зловеще блестели, они готовили ему что-то ужасное, ужасную смерть, столь страшную, что хотелось, не дожидаясь, сунуть голову в петлю.

Когда квадрат окна становился достаточно светлым, он одевался и спешил прочь из дома, зная, что в этот раз обошлось, но однажды он не доживет до рассвета.

Он просил у Валентиныча место сторожа, чтобы не только дни, но и ночи проводить на рынке.

– Зачем тебе? Ты, что, грузчиком мало заколачиваешь? – удивился тот.

– Да не-е, денег мне и вовсе не надо, – сказал он. – Мне бы так, каптерку какую, где ночи коротать, а заодно и за порядком присмотрел бы…

– Денег не надо, а отдыхать нужно дома. У тебя же квартира есть, – ответил Валентиныч, удивленный и совершенно не понимавший собеседника.

Дядя Саша допустил промашку.

– Да что мне квартира?! Я и отдал бы ее. А мне бы каптерку тут…

– Ты, что, Сашок, охренел что ли?! – вскрикнул Валентиныч и покрутил пальцем у виска. – Как это – квартиру отдать?! Совсем что ли с ума хренакнулся!

– Да не-е, это я так, – протянул дядя Саша, опешивший от такой реакции.

Но Валентиныч на этом не успокоился.

– Ты, что, ты часом в карты ее не проиграл?! – насел он на грузчика.

– Да не-е, да я карты и в руки-то не беру, – ответил дядя Саша, изумленный предположениями Валентиныча.

Его удивление было столь неподдельным, что подозрения на картежные долги отпали. Но Валентиныч долго еще пытал дядю Сашу, пока не уверовал, что с квартирой все в порядке и никаким образом права на нее не утрачены.

– Ты квартиру-то береги! Слышишь, квартиру ни при каких обстоятельствах терять нельзя! Без нее ты никто! Бомж! Умрешь под забором и все, – сказал напоследок Валентиныч.

Дядя Саша отступил. Рассказать Валентинычу о черных тварях он не мог, знал, что они пришли именно за ним, никто другой в них не поверит и – покажи – не увидит.

Конечно, крысы, или кто бы они там ни были, нашли бы его повсюду. Но на рынке он был бы при деле, при исполнении, и чувство долга придавало бы ему силы и храбрости. А дома он изначально оказывался в положении укрывшегося, спрятавшегося, по сути сдающегося на милость хищников. Но какой милости можно было ждать от черных тварей?! Боялись они лишь одного – рассвета.

По утрам приходила другая беда! Начиналось с того, что закипали губы. Чувство было такое, будто внутри нагревался кипятильник. Следом за ним в адский обогреватель превращался копчик. Несколько мгновений две точки в его организме накалялись, а затем закипевшая кровь разносила нестерпимый жар по всему телу. Плавился мозг, голова разрывалась, жилы вздувались так, словно их вытягивала ломовая лошадь. Он напрягался, внутренним усилием сжимал виски. В ответ – черная лошадь прибавляла тяги. Спасение было одно – промысел бабы Зины. Старуха, конечно, могла бы приходить и пораньше, к восьми хотя бы, к началу работы. Но любила, подлая, поспать по утрам, видно, черные крысы ее не мучили.

Опохмелился – и можно было жить. Мозги остывали, кровь успокаивалась. Жажда, конечно, мучила. Не утолить ее – вновь закипишь, вновь ломовые лошади жилы вытянут. Но теперь было нестрашно. С бабой Зиной прошелся за компанию, там стаканчик за здоровье, там – за упокой, жизнь, как говорится, налаживалась. К обеду просыпался хороший аппетит, дядя Саша основательно подкреплялся – наваристым борщом, мясом, картошечкой. Оставались его заветные пятнадцать минут до конца обеденного перерыва. Это было то время, когда черная жажда была утолена и уже не мучила, но мысль еще оставалась ясной, еще не затуманивалась. Дядя Саша скрывался ото всех под полами старого бушлата. Перед взором его возникало одно и то же, дорогое ему видение. Он видел двор, выстиранные рубашки покачивались на бельевой веревке. Стоит женщина, под ногами ее таз с бельем, правая рука согнута в локте, через нее перекинуты скрученные полотенца. Она берет их по очереди, расправляет и развешивает на веревке. Вдруг она оборачивается и улыбается ему, длится это всего мгновение, женщина возвращается к своему занятию, а он наблюдает за нею и ждет, что она обернется еще, но напрасно.

Она добрая, она очень добрая, это узнаешь по ее улыбке. Если бы она знала, каким дорогим станет это мгновение для него, непременно задержалась бы подольше, так, чтобы он мог разглядеть и запомнить ее лицо, ее смеющиеся глаза, улыбку…

– Зачем же ты пьешь? – спросил однажды Валентиныч. – Ты же знаешь, что напьешься до свинского состояния, а все равно пьешь! Вот когда ты берешь в руки стакан, о чем ты думаешь в эту минуту?

– Чтобы водки в нем было море! – зло ответил дядя Саша.

Перерыв заканчивался, и, раздвинув полы бушлата, он выныривал на свет. Его нутро срабатывало точнее часового механизма. Видение исчезало, в голове зачинался пока еще легкий гул, в мышцах, в жилах появлялось еще слабое, но нарастающее напряжение, в груди – томление.

Но днем все это не страшно, напротив, легкий зуд был сладок, был предвкушением. Два часа дня. Открывалась торговля спиртным. Баба Зина, занявшая очередь в «Восходе» еще с двенадцати, отоварится одна из первых.

Зачем ты пьешь, дядя Саша?

Чтобы жить.

Глава 9

Сергей вышел в торговый зал. До конца обеденного перерыва оставалось пятнадцать минут. Виктор Семенович занимался бумагами в своей конторке, в соседнем зале корпела над бухгалтерией призрачная Нина Ефимовна. Остальные коротали время перед входом в магазин.

На верхней ступеньке стоял стул, на нем восседала Варвара Антоновна. Она вела поучительную беседу, перебирая какие-то старые мелкие обиды. Солнце словно специально, чтобы скрасить отдых, появилось на небе и, судя по надвигавшейся пелене облаков, как раз к концу обеденного перерыва должно было скрыться. Купчиха и Ахмадеев грелись, прикрыв глаза. Хотя они и разместились ступенькой ниже, но видом своим показывали, что наставления заместителя директора по барабану им, и выдавали изредка ответные реплики не из уважения, а попросту, чтобы не нарушить благостное настроение. Алка и Юля стояли в сторонке. Юлька дымила сигаретой. На замечания со стороны Варвары Антоновны девушки огрызались и вульгарно хихикали.

На приступке сидели чинным рядком Лена и Ира. Разговор не имел к студентам никакого отношения, и девушки могли прогуляться или передохнуть поодаль от сквернословящих продавщиц. Но Лена и Ира держались в поле зрения наставников, подсознательно показывая покорность, неготовность к самостоятельности, нужду в опеке.

Сергей хотел было прикрыть глаза и подставить лицо солнечным лучам, но вдруг заметил соломенную шляпку, беззаботно и легко парившую над суетливой публикой. Легкий ветерок, наполненный запахом молодого картофеля и яблочным духом, перебирал кудряшки цвета сушеных на солнце помидоров. Некоторые мужчины провожали ее заинтересованными взглядами, кто-то, пожалуй, и телефончик спросил бы, но при других обстоятельствах, не сейчас, сейчас было жалко потерять место в очереди. Шляпка порхала, нигде не останавливаясь, лишь изредка слегка приподнималась – ровно настолько, чтобы хозяйка бросила взгляд из-под соломенной кромки и удовлетворила любопытство.

Варвара Антоновна заерзала, Сергей почувствовал, что сейчас по ее знаку все вернутся в магазин, чтобы заняться делами.

– Хо-хо! Кого я вижу! – воскликнул он.

Варвара Антоновна задержалась с командой, Ахмадеев и Купчиха вынырнули из полудремы, Алка и Юлька прервали свой щебет и даже Лена с Ирой посмотрели на Морозова. Он с удовольствием отметил, что заинтриговал всех. А ему и хотелось… Чтобы Ира знала: ему до лампочки, что она о нем думает, осуждает его или нет. Лена чтобы видела: они на равных, у нее обручальное кольцо, у него соломенная шляпка, а дальше – люди они взрослые, могут себе и позволить что-то без ущерба для колечка и шляпки, а нет – так нет, никто в накладе не останется.

Алке и Юльке показать, что им придется слишком хорошо повертеть задницами, чтобы привлечь его внимание.

Перед остальными – просто похвастаться.

Все они, проследив его взгляд, шарили глазами по толпе, пока соломенная шляпка не увязла в перекрестье их взоров.

Сергей не спешил, он ждал, когда Лариса подойдет ближе. Она поравнялась с ними, но смотрела в другую сторону, словно лотки с зеленью особенно привлекали внимание. Тут Сергей мог уже без ущерба самолюбию позвать ее, просто за тем, чтобы не прошла мимо. Но за мгновение до его оклика соломенная шляпка повернулась. Взгляд ее не был блуждающим, как у человека, который ищет кого-то, о месте нахождения кого имеет самые общие представления, знает, что он где-то здесь, а где именно – не знает. Ясно было, что Лариса давно приметила Сергея, но не спешила, сначала прогулялась в свое удовольствие.

Она двинулась навстречу, он спустился с крылечка, обнял ее, потянулся губами, и целовались они долго. Затем Лариса, ничуть не стесняясь, окинула взглядом его временных коллег. Сергей взял ее под локоток, хотел подвести поближе, познакомить. Но Варвара Антоновна не дала.

– Ну, кавалер! – улыбнулась она. – Про работу не забудь. А вы что рты разинули? Пошли, пошли…

Ахмадеев поднялся и остался стоять, с одобрением и хитринкой глядя на Сергея и Ларису. Он придерживал дверь, уступая дорогу женщинам. Студентки подошли к двери первыми, Варвара Антоновна пропустила вперед Лену, а Иру повела сама, обняв девушку за плечи. За ними проплыла Купчиха, в ее сытом взгляде появилось какое-то животное удовольствие. Последними с вызывающими ухмылками в магазин ушли Алка и Юлька.

– Из института? – спросил Сергей.

– Наоборот, только в институт, – ответила Лариса. – Мы во вторую смену.

– Так это же в два начало.

– А-а! Да куда спешить-то? Там делов-то – распределят нас на практику. Схожу, узнаю, куда меня распределили…

– А потом дома будешь или в институте?

– А тебе-то что? – задиристо спросила она.

– Если в институте – встретимся там. Мне нужно там найти кое-кого, чтобы «хвосты» сдать.

– Не знаю, – с неохотой протянула Лариса. – Если в институте меня не будет, значит, буду дома. Но лучше позвони сначала…

– Так у меня и телефона твоего нет.

– Запиши.

– Потом запишу. Вечером дома у тебя встретимся, – сказал он, имея в виду, что теперь без него она не должна никуда ходить.

Не дав ей возразить, Сергей поцеловал ее в губы и скрылся в магазине.

#

В зале дядя Саша, посвежевший после короткого отдыха в каптерке, уже грузил коробки с бананами на весы. Работал он с неожиданным энтузиазмом, в движениях его не было прежней, медвежьей размеренности, но какая-то поспешная сноровистость, словно впереди маячила награда, и ему с детской нетерпеливостью хотелось заполучить ее.

По пути на точку в ответ на традиционные вопросы Тягач повторил традиционно:

– Куда-куда?! В Лианозово!

– На такой тачке далеко не уедешь!

Но выдал свои шуточки он на ходу, можно сказать, на бегу, дежурно, без всякого удовольствия. Удивленный Морозов спросил: