Избранные. Революционная фантастика Жарков Алексей

Два призрака и НКВД

Михаил Мочалов

I

Нечисто стало в квартире №1. То есть грязно в той коммуналке было всегда, на памяти жильцов, заселившихся в восемнадцатом году после национализации московской жилплощади, так уж точно. А вот теперь стало нечисто в другом смысле: призрак там объявился. Стучит, визжит и воет по ночам, детей малых пугает, пишбарышень обрушивает в обмороки, пролетарских бабёнок, что психикой да сознанием потвёрже будут, нервирует… И что теперь с ним делать?

Правду сказать, Фрол Северьянович Полуэктов, ответственный квартиросъёмщик квартиры №1, поставивший только что перед собою этот вопрос, в душе своей понимал прекрасно, что надлежит предпринять. Батюшку сговорить за божецкую плату, вот что. Пусть бы свои церковные песни попел, кадилом помахал бы да святой водой все углы обрызгал. Однако о таком решении вопроса Фрол Северьянович побоялся бы заикнуться даже своей супруге Анке, не то чтобы довести до общественности. Ведь на дворе 1928 год, десятый, нет уже одиннадцатый год пошёл, как свершилась великая Октябрьская революция, ведь сегодня двадцать пятое декабря, вторник, и вот-вот наступит двадцать шестое. Рождество по-старому, то есть… Но о каком попе может идти речь? Если ходят слухи, что партия не сегодня-завтра объявит о новом усилении беспощадной борьбы с религиозными предрассудками? Если даже перед Рождеством новое дело – ёлки запрещено в Москве продавать? Мужиков с ёлками прямо с бывших ёлочных базаров милиция тащит в кутузку. Тут позовёшь священника – и окажешься там, где «ты меня видишь, а я тебя нет».

Фрол Северьянович соединил перед собою указательные и средние пальцы обеих рук в решётку и покосился на большие напольные часы. Там фигуристо изогнутые стрелки практически уже соединились, вот-вот… И часы начали отбивать полночь, только их дребезжание тотчас же перекрыл громкий, прямо-таки громовой стук в дверь. Ответственный квартиросъёмщик вздохнул: настал его черёд, хорошо ещё, что Анка на дежурстве в своей Боткинской больнице. Снова! Теперь дверь комнаты едва с петель не слетела. Оттуда пахнуло отвратительным зловонием, и хлынул в комнату такой жестокий холод, будто и не топилось вовсе.

– Войдите! – и, мысленно попросив у родной ВКП (б) прощения, сложил Полуэктов указательные пальцы крестом.

И тотчас привидение просочилось через дверь и встало, вроде как посетителем-просителем, на домотканой «дорожке», как раз на полпути до круглого стола, за которым привычно восседал Полуэктов. Словно давало оно на себя полюбоваться. Присмотревшись, похолодел Фрол Северьянович, а в штанах горячо, напротив, стало. Уписался потому как. Но огорчение от этой неприятности помогло оклематься. Рассердился на себя квартирный начальник, а оттого сумел побороть ужас и в призрак всмотрелся пристально, уже будто другими глазами.

В комнате под потолком горела лампочка Ильича на полста свечей, и при её свете выглядело зеленовато-голубоватое привидение довольно-таки бледным. Полупрозрачным притом. И прежде, чем заговорило оно, отметил ответственный квартиросъёмщик старорежимность призрака во всех смыслах, старомодность тоже. Что на бородёнку посмотреть, что на шевелюру, что на визитку – тогда как добрые люди ходят если не в полувоенном, то в толстовках и галифе, а если не в толстовках, то в рабочих спецовках, пошитых из качественного шевиота… А вот глазищи выпученные, это нечто! Горят зелёным огнём, словно у кота, готового украсть котлету. Эх, напомнил этот старопрежний буржуй и времена довоенные, неповторимо сытые. Теперь такого кота бабы забили бы сковородками и повесили бы прямо на чёрной лестнице… Да что ж он молчит-то? Ведь ораторствовал уже на кухне перед жилицами…

– Ты кто, полупочтенный? – взвизгнул вдруг незваный гость.

Фрол Северьянович даже обидеться не успел. Ответил сущую правду:

– Главный я в квартире, гражданин. А вы кто?

– Тебя-то мне и нужно, дворник. А то полон мой особняк тупых мещанок, и мне, хозяину, понять их бред никак невозможно. Ты же мне ответишь на три вопроса. Первый…

Опомнился, наконец Полуэктов, на «дворника» обидевшись. Числился-то он в ведомственной охране, но основной доход ему обеспечивали жильцы коммуналки. Стукнул Фрол Северьянович кулаком по столу и прикрикнул:

– Не тебе, хмырь зелёный, тут распоряжаться. Все хозяева давно в штабе Духонина или…

– Молчать, Фролка! – взвизгнул призрак и повёл зелёными очами по комнате. Тотчас же четыре большие стеклянные банки с соленьями и вареньями, стоявшие на шкафу, звякнули жалобно и раскололись. Содержимое потекло вниз по лакированной дверце, резьбой покрытой, причудливо на пути смешиваясь. Сквозь ужасную вонь пробился дух застарелого огуречного рассола. Фрол Северьянович схватился за голову. И какое теперь, спрашивается, наказание над ним Анка учинит? Почувствовал он, что складывает перед собою руки умильно, голову склоняет, и свой дрожащий голос услышал:

– Спрашивайте, чего желаете! Не погубите только вконец.

– Почему мой особняк набит простонародьем? Это что ж – эвакуированные? Тогда с кем воюем?

– Да ни с кем покамест не воюем, гражданин. Только в гражданскую войну советская власть уплотнила буржуев в их роскошных квартирах, подселила к ним семьи пролетариев. Вся жилплощадь теперь принадлежит советскому государству. Вот такая петрушка.

Призрак помолчал. Снова пошарил взглядом по комнате, и с ужасом догадался Фрол Северьянович, что ищет страшный посетитель, чем бы опять нашкодить.

– Подселила, говоришь… Понятно. Тогда почему же не нашёл я в доме жену свою Марию Абрамовну Смагину и дочерей Ксению и Марфу?

– Так это ваши были супруга и доченьки? Ясненько мне теперь… А из квартиры выселены они как лишенцы, то есть как лишённые гражданских прав буржуйки. Годка три тому назад, уже на моей памяти…

Тут Полуэктов в ужасе зажал себе рот. Но призрак, похоже, не его лично, букашку ничтожную, считал повинным в бедах своей семьи. Он задумался, призрак, и размышление сказалось на окраске полупрозрачной зеленовато-голубоватой его фигуры: пошли по ней более яркие и сочные голубые волны. Изменения не затронули только два больших чёрных пятна на груди, одно на шее и одно в паху. К ним Фрол Северьянович побоялся присматриваться.

– Ясно, что отпадает следующий мой к тебе вопрос, – прозвякало, наконец, привидение. – Ибо если выселены мои жена и дочери как буржуазки, то и мне ты, тварь перед красным начальством трепещущая, не посмеешь выделить комнату для жилья. Так что я поселюсь, пока суд да дело, в ванной. И чтобы не шастать теперь туда всякой сволочи! Коль вы тут все пролетарии да пролетарки, то незачем вам ванну принимать, а рожи умыть и на кухне сумеете. Это два. Ты, Фролка, разузнаешь, где обретаются теперь моя жена и дочери. Повторить, как зовут – или и с первого раза запомнишь, обалдуй?

– Никак невозможно разузнать, гражданин… – заикнулся было Фрол Северьянович, но был остановлен гневным взором. Потом призрак метнул взгляд на трюмо чёрного дерева – и зеркало в нём звонко треснуло. Сперва пошла трещина зигзагом наискосок, потом рядом зазмеились мелкие чёрные кривули, а там и осколки высыпались, больше на подзеркальный столик. Там вторично зазвенело, теперь тоненько, и духами резко пахнуло – не дай бог, Анкиной «Красной Москве» крышка! Трюмо у Полуэктовых старомодное, поедено-таки шашелем, с темноватым зеркалом, мухами засиженным, и с пятнами отставшей амальгамы. Главное же, не стоило оно Фролу Северьяновичу ни копейки, но он огорчился до такой степени, что беззвучно заплакал. И перед чем теперь будет Анка пёрышки чистить? К тому же по сердцу резануло, когда на месте зеркала открылся прямоугольник ярких, не выцветших обоев. Подчеркнув словно бы, что обои в комнате он так и не переклеил. Хоть из дому сбегай…

– В моей детской, где доченьки малютками воспитывались, обитаешь, на моем стуле в стиле чиппендейл сидишь, с моей кузнецовской тарелки ешь, моих часов фирмы «Gustav Becker» бой слушаешь – а не желаешь, мразь ты упрямая, моих поручений исполнять!

– Да не нужны мне ваши часы, гражданин призрак, забирайте! – возразил, сам удивляясь собственной смелости, Полуэктов. – Только бьют через всю ночь, супруге спать не дают! Я, быть может, уже давно себе ходики присмотрел, с портретом товарища Калинина, вот, со звездой на маятнике и за сходную цену.

В следующее мгновение задние ножки стула подломились, и Фрол Северьянович грохнулся на паркет. Ушиб локоть, и тотчас же острой болью отозвалась давно зажившая рана на ягодице, полученная под Каховкой. Призрака скрывал от него стол, покрытый скатертью, но зеленоватые отсветы над лохматой головой страдалец мог наблюдать и визгливое распоряжение, хотел не хотел, пришлось выслушать.

– Даю на поиски неделю. Советую и в ЧК навести справки, тем убийцам всё про всех ведомо. Да, уж коль ты столь любезен, этой же ночью перенеси мои часы в ванную.

Охая, поднялся Фрол Северьянович с пола. Призрак уже исчезал в дверном полотне, из коридора донёсся женский вопль. Весь перекривленный, Полуэктов завёл глазки-щёлочки под лоб, вычисляя жилицу по голосу. Ну, конечно же, Манька-парикмахерша – а вот не надо было подслушивать под дверью!

II

Вопреки опасениям квартирного начальника, его супруга Анка, вернувшись с дежурства и увидев следы разгрома, рожу ему не расцарапала. Выругала, поколотила кулачками по спине, не без того. После поплакала над трюмо и над разбитым флакончиком «Красной Москвы», строго настрого запретила смотреться в осколок зеркала. И подытожила, позёвывая:

– Не твоего это ума дело, Полуэктов. Поди, организуй мне чайку с устатку, а я пока пошевелю мозгами, коли не засну.

Фрол Северьянович безропотно поплёлся на кухню. Он давно уже признал умственное превосходство своей жены, хоть и младше она на одиннадцать годков. А сейчас даже не додумал до конца свой обычный в таком разе, вот только непроизносимый, про себя, вопрос: «Если ты, Анка, такая умная, отчего санитаркой горбатишься, а не главврачом?». Отвлёкся потому как на разжигание примуса.

С приятным звуком хлебнув чаю с блюдечка, Анка откусила от кусочка сахара своими молодыми крепкими зубами и заявила:

– Знаю я тебя, Полуэктов, знаю, как облупленного. Часы наши исчезли – оттащил, небось в ванную? И замок на ванную навесил?

– Где ж я вот так сразу замок возьму, Анечка? Такие дела с бухты-барахты не делаются. А вот записку на дверь прикнопил, что закрыта ванная на ремонт.

– Так, так… И сроку тебе дадено неделю. Что в приёмную на Лубянке с этим делом лучше не соваться, ты сам смикитил, но и в адресный стол тоже не ходи. Ты, Полуэктов, годишься только тактические вопросы решать, а в сратегии дурак дураком… Чего буркалы-то вылупил, разве я что-то не так сказала?

– В стратегии, Анечка…

– А я как молвила?! – вытаращила и Анка свои голубенькие, слишком близко расположенные глазки. – Так вот, ты же сам мне сказывал, что хозяин дома, строительный подрядчик Смагин, был взят ЧК в заложники после покушения на товарища Ленина и моментально расстрелян. Это ведь тот буржуй вернулся в образе призрака – ты не ошибся, Полуэктов? А ты врага советской власти поселил в квартире, вернул ему дорогие часы и собираешься исполнять его поручения. Ополоумел ты, что ли? Да ты, Полуэктов, уже заработал себе отправку на Соловки, это если повезёт тебе. И меня, грешницу, за собой в яму тащишь.

Услышав это слово, «грешница», Фрол Северьянович забыл о прискорбных обстоятельствах их беседы и плотоядно облизал губы. Он так и не решил для себя, предпочёл ли бы иметь для себя Анку только глупым куском мяса, лакомым кусочком белой, нежной, благоуханной плоти, укрытой сейчас в бабские тряпки. Ведь её цепкий, практичный ум не раз уже оказывался полезным для их маленькой семьи.

– Выход у нас один, Полуэктов. Не угождать призрачному врагу народа, а ликвиднуть его, покуда никто на тебя доноса не накатал. Ты прав, что святая вода отпадает. Но разве не живёт у тебя в квартире Васька Немоляев? Он мне по пьянке задвигал, что служит в секретной физической лаборатории. Занимается будто бы тончайшими состояниями веществ. А призрак, разве это не тончайшее состояние вещества?

– Когда это Васька задвигал тебе, Анна Николаевна? – осведомился горестно Анкин муж и скрипнул зубами. Хотел он спросить и насчёт, чего задвигал, однако не решился.

– А на масленицу, Полуэктов. Ты тогда дрых, в дымину пьяный. Вот прямо сейчас к нему и вали. Без меня, я спать ложусь, да и такие дела лучше делать без свидетелей, между четырёх глаз. Прихвати из загашника бутылку «Московской», если привидение не расколотило. И собери солёных огурчиков со шкафа сверху. Отмой только от пыли и стекла. Вот вам и закуска.

– Да куда ж я пойду? Немоляев ведь на службе сейчас.

– Разве? Это я засыпаю уже… Ну, так дождись вечера. А пока займись замком для ванной, вот.

Ближе к вечеру Фрол Северьянович, дежуривший у полуоткрытой в коридор двери, услышал характерные пришаркивающие шаги жильца Немоляева. Тотчас же метнулся к столу, подхватил с него поднос с бутылкой и огурцами на блюдечке. Бросив поспешный взгляд на кровать, где продолжала похрапывать Анка, мысленно перекрестился.

– Войдите!

Немоляев уже снял свой вечный берет с рано облысевшей головы и расстегнул пиджак. При виде посетителя он поднял было руки к пуговицам и петлицам, да передумал.

– Чем обязан, товарищ? – спросил вежливо.

Не дожидаясь приглашения сесть, гость придавил подносом лежавшие на столе бумаги, туда же переправил с единственного в комнате стула книжки без переплётов и уселся. Вздохнув, хозяин огляделся, вытащил из-под антресолей табурет-стремянку, придвинул к столу и присел тоже. Фрол Северьянович решил не тратить времени даром и принялся рассказывать о призраке. А когда жилец поинтересовался, причём тут он, Немоляев, квартирный начальник воскликнул:

– Так ведь если попа хрен пригласишь, одна надежда на вас, товарищ дорогой! Если нельзя святую воду задействовать, то неужели у нашей советской науки не найдётся средства против призрачного буржуя? Кислотой надоеду какой-нибудь облить – и конец делу!

Немоляев воззрился на него с обидным удивлением. Хохотнул невесело и протянул:

– Кис-ло-той? Тогда вам химика надо искать, а я физик. Но и я вам скажу авторитетно, что кислота едва ли поможет. Вот вы, вы пробовали брызгать на привидение кислотой? Нет? И не советую! Да-с… А скажите, зачем вы водку притащили? Рождество желаете отметить?

– Упаси господи, я ж партийный! А магарыч это, товарищ Немоляев. Чтобы легче было нам с вами договориться…

– Я вообще-то не пью. Но… Ладно, в порядке исключения. Вы, товарищ Полуэктов, из мензурок научены ли сорокаградусную употреблять?

– Пробовал я, не пошло мне… Уж лучше я домой за стопочками сбегаю. Одна нога здесь, другая там.

Пока бегал Фрол Северьянович, на столе поубавилось бумажек, зато возникла кровяная колбаса, разрезанная на обёрточной бумажке. Хозяин и пошевелить мозгами успел.

– Призрак может быть явлением духовным, тогда он живёт только в вашем сознании. Впрочем, нет… Мне он тоже своими криками да стуками спать мешает. Но то, что он сумел испортить вашу… то есть бывшую свою мебель, заставляет нас отбросить гипотезу… ну, догадку о его духовной природе. А если он материален, то состоит из материи. Да-с… Только в особом состоянии, понятно. Судя же по вашему рассказу, это упорядоченная структура элементарных частиц. То есть тончайшее состояние материи.

– Вот-вот, то же самое моя Анка говорила… Ваше здоровье, товарищ Немоляев!

– И ваше, товарищ Полуэктов! Впрочем, называйте меня лучше Василием… А ваша супруга – умнейшая девушка! Ей бы пойти на рабфак да получить полное медицинское образование – большую бы сделала карьеру! А почему бы вам не пригласить её сюда, чтобы поднять уровень обсуждения?

– Отдыхает Анна Николаевна после суточной смены, – пробурчал Фрол Северьянович. Но продолжил любезно. – А меня зовите просто Фролом. Вы заедайте, заедайте солёным огурчиком, а потом расскажите, как справитесь с буржуйским привидением.

– Спасибо… Ой! – Василий перестал жевать, выплюнул осколочек стекла. Положил остаток огурца на поднос рядом с тарелкой, взглянул на гостя укоризненно… И вдруг оживился. – У меня порез во рту! Надо бы продезинфицировать…

Продезинфицировали. Физик пояснил, что точно определить состав мерцающего зелёным призрака не смогла бы и вся его лаборатория, однако… Уж если общая композиция светится, там есть фотоны и электроны. А они поддаются воздействию магнитных полей. Следовательно, необходимо собрать устройство, чтобы обездвижить призрака и переместить его в пространство, закрытое со всех сторон и окруженное защитным магнитным полем.

– В гроб, что ли? – хитро прищурился Фрол Северьянович.

– Не обязательно, Фрол. В ящик соразмерный и магнитами со всех сторон обеспеченный. Надо бы алюминиевый, но и фанера сойдёт.

– Отлично! Это подешевле будет. Да и ящика не нужно! Есть у меня старый свадебный сундук. Точнее, не мой, а этого же зелёного хмыря. В кладовке стоит. В моей кладовке, то есть за собой её оставил как нежилую площадь.

– Хорошо. Это удешевляет процедуру. Но придётся собрать устройство для отлова призрака. Что-то вроде большого магнитного сачка. Вот здесь на дешевизну не надейтесь!

– А где я денег возьму? – изобразил на всякий случай сироту казанскую Полуэктов.

– И кто бы говорил, Фрол! Вот вздумали прибедняться… Электромагнитов надо не меньше пятнадцати, эбонита для изоляторов, проводов тонких и силовых, двужильных. Ещё купить новые надёжные выключатели и штепсель, всё лучше импортное. Столяру придётся заказать обод и рукоятку. Забыл! Для сундука нужны шесть обычных постоянных магнитов. И ещё материалы и лампочку для электрификации кладовки.

– И сколько будет стоить всё вместе? – прищурился заказчик. Водка ударила ему в голову, сам чёрт не брат теперь.

Заметно размякший физик вдруг пунцово покраснел. Поспешно отвёл глаза от собеседника. Слава богу, не знал Фрол Северьянович, почему такую блудливую рожу состроил учёный. А у того в ушах звенела гитара, и тенорок Лёвки Кацмана выводил: «Хас Булат удалой…».

– Так сколько за всё? Твоё слово, Василий! – настаивал Полуэктов. Теперь он понимал себя купчиной – щедрым, широкой русской души, однако не без задней мысли.

Слышал бы тогда, как проникновенно и душевно ответил ему Лёвка Кацман!

А за это за всё

Ты отдай мне жену.

Василий покрутил головой, избавляясь от наваждения. Посерьёзнел, зашевелил губами… Потом выговорил:

– На круг выходит пятьсот рублей. И аппаратура останется мне.

– Триста пятьдесят!

– Торга не будет, – грустно промолвил физик. – Дешевле просто не получится. Я и так посчитал себе за работу сто целковых всего. Смех один.

Фрол Северьянович сосредоточился. Он рассчитывал на тысячу, планируя скачать с жильцов каждой комнаты по триста рублей. Теперь его навар уменьшится, зато и заложить своих кровных придётся не в пример меньше. Отвернувшись на всякий случай, Фрол Северьянович добыл бумажник и отсчитал десять новеньких синих банкнот по пять червонцев.

Через неделю магнитный сачок и сундук были готовы. Физик успел, хоть работал только по вечерам, засиживаясь и заполночь. Правда, на это время выходной пришёлся. А ещё Новый год, обоими заговорщиками отмеченный бледно, под сурдинку.

Уже вооружённые аппаратурой, в ночь с четверга на пятницу подельники выдвинулись в коридор. Анка порывалась постоять на стрёме, но Полуэктов предпочёл запереть её в комнате. Василий полагал, что им очень не помешает ещё один участник для подстраховки, но ревнивый муж его не послушал.

Призрака удалось застать врасплох. Зеленовато-голубой буржуй мирно дремал или пребывал в глубокой задумчивости, возлегая на дне пожелтевшей и местами облупленной ванны. Затрепыхался, конечно, когда вихрастую голову с верхней частью туловища ему накрыл обод, утыканный электромагнитами. Заорал, но уже беззвучно, и не смог противиться, когда магнитным притяжением удерживаемого, потащил его физик из ванны в сундук, с грохотом вдвинутый в ванную бледным как смерть Полуэктовым. Сундуком едва не отдавило Василию ноги, но он не выпустил из рук сачка, пока квартирному начальнику не удалось захлопнуть над беснующимся призраком крышку с магнитом. При этом костлявые, с длинными синими ногтями пальцы привидения едва не ухватили Фрола Северьяновича за нос, однако он сумел преодолеть страх.

С двух сторон ухватив сундук за ручки, победители потащили его в кладовку, и Полуэтов, пыхтя, навесил на заранее привинченные дужки большой амбарный замок.

– Шалишь, буржуй! – радостно вскричал он. – Теперь никогда уже не станешь пугать моих пролетарских жилиц!

– Почему же никогда? – удивился физик, отдирая ладонь от рукоятки сачка. Лак, которым покрыл её старательный столяр, не успел толком высохнуть. – Разрядятся магниты – и свободен субчик…

– Это когда же они разрядятся-то? – осведомился Фрол Северьянович боязливо.

– Надо рассчитать бы… Боюсь, не до того мне сейчас, коллега.

Учёный отвечал рассеянно, потому что сосредоточился на отключении сачка от сети. На свой табурет-стремянку взгромоздившись, он осторожно вынимал штырьки штепсельной вилки из дырочек в «жулике», самодельном переходнике между патроном и лампочкой. Розетки в коридоре, на потолке украшенном лепниной, отсутствовали.

Увидев же, как огорчён его заказчик, Василий ухмыльнулся:

– Не мечите икру, на нашем с вами веку магнитное поле уж точно не исчезнет.

III

Сначала попыталось привидение Смагина уразуметь, что же, черт возьми, происходит в его сундуке, мудро полагая, что наскандалить всегда успеет. Теперь, после вторжения добавочного призрака, возникла неимоверная теснота. Башмак наглого пришельца упирался в голень, а прямо перед правым глазом торчало ухо, с противными волосками внутри. В вечной темноте сундука чужое ухо мерцало сине-зелёными как бы светлыми мазками, сквозь него смутно различалась коричневая цифра «20». Это просвечивала одна из двух тысяч ста шестидесяти семи керенок, ими неведомый идиот изнутри оклеил сундук. Пришлось бывшему хозяину особняка убивать время, в сундуке возлегая, вот он и ухитрился пересчитать сомнительные ассигнации. Нет, это же ни в какие ворота не лезет…

– Эй! Прекратите пинаться! – не выдержал, наконец, призрак Смагина. – И объясните, Бога ради, по какому праву меня уплотнили в моём помещении?

– Похоже, я тут прописан… Ну, что вы так остро реагируете? Я же не серьёзно. А водворили меня через крышку, в наибольшем удалении от магнита. Впрочем, в данном случае реальные физические параметры не имели значения.

– А по-человечески не можете объяснить?! Вы что же, хотите сказать, что меня все эти годы удерживал какой-то глупый школьный магнит? Тьфу ты…

– Долго объяснять… И почему это магнит глупый? Сначала разберёмся с пространством, а потом определим и время. Итак, мы с вами в сундуке, а он заперт в кладовке коммунальной квартиры №1 по адресу: Малый Мещанский переулок, 15? Я не ошибся?

– Нет, не ошиблись вы, – проворчал призрак Смагина визгливо. – Позволю себе только уточнить, что находимся мы в бывшем моём сундуке и в бывшем моём особняке. А зовут меня Авдей Петрович Смагин. Был я архитектором и подрядчиком.

Новый обитатель помолчал. Потом спросил смущённо:

– Ну, а что вы можете сказать о времени, в котором мы сейчас пребываем? Хотя бы по субъективным ощущениям, Авдей Петрович… Ах, да. Меня зовут Василием Семёновичем Немоляевым. Прошу любить и жаловать, как говорится. То бишь любить вам меня не за что, а вот жаловать прошу. Скорее уж пожалеть. Ведь это я вас в этот сундук засунул по заказу здешнего ответственного квартиросъёмщика. Мог бы и потемнить немного, потянуть с этим признанием, но предпочёл я сразу расколоться.

А у сундучного старожила перехватило бы дыхание, если бы он дышал. До того рассвирепел, что и сказать ничего не мог, только пытался отдубасить светло-зелёного негодяя, из-за тесноты не шибко в том преуспевая. Своё водворение в сундук он помнил плохо. Злодеи напали на него внезапно, размечтался тогда, как на грех, о том, как обставить своё явление любимой Машеньке и доченькам, те ведь на выданье уже. Дверь вдруг распахнулась, в ванну хлынул яркий свет… Тёмный силуэт, нечто вроде огромной теннисной ракетки без сетки, но обмотанной проводами… Паралич, темнота сундука, где сам только и светился зеленоватым…

Наконец, надоело привидению без толку копошиться и выкрикивать ругательства. Замерло оно, а прежде постаралось как можно дальше отодвинуться от ненавистного соседа.

– Ну, так-то оно получше, гражданин Смагин. А насчёт времени… Когда заперли вас, возникло у меня предчувствие, что так просто это нам, мне и Полуэктову, с рук не сойдёт. И как в воду глядел! Полуэктов поплатился первым. Году этак в тридцать втором он придумал пересадить вас в стеклянный ящик с магнитами и показывать в цирке, а то и возить по городам и весям. Поделился этим планом по секрету с супругой Анкой, попросил выгладить свой полувоенный китель. Сам начистил сапоги до зеркального блеска – и отправился на приём к директору 2-го цирка города Москвы. Больше его никто никогда не видел. Скорее всего, прямо в цирк приехала карета скорой помощи из больницы Кащенки.

– А не чекисты? – провизжал призрачный Авдей Петрович. Он чувствовал, что вот-вот пересердится.

– Чекисты непременно учинили бы здесь обыск и потревожили бы вас.

– Резонно.

– Во всяком случае, Анка воспользовалась исчезновением своего мещанистого мужа и скоренько с ним развелась. Тем самым сохранила за собой комнату.

– А вы, похоже на то, немножко интересовались этой его Анкой…

– Интересовался ею? Я? Да я её, Анку, всё это время безумно желал!

Призрак Смагина захихикал. Звук был такой, будто подкачивали примус.

– Вы хотите сказать, молодой человек, что вы в эту даму влюбились?

– Увы! Я хотел сказать то, что сказал. Влюбиться – это нечто романтическое, так я понимаю. Мне же не хотелось держать Анку за ручку, и чтобы строила мне глазки. Я вовсе не хотел связывать с этой сучкой свою жизнь надолго. Потому что чересчур умна, бессовестна и зла. К тому же яркий образец московской мещанки, катастрофически необразованной и плохо воспитанной. Да-с. Может быть, не очень и красива. Глазки, например, слишком близко друг к другу… Но тело её, поистине божественное тело… Увы, я вожделел к ней, вожделел безумно! И – пшик в результате, совсем как у Вертинского «на солнечном пляже в июне».

– Ох, уж эта молодёжь! Всё-то вы усложняете – или, напротив, чересчур упрощаете… Однако же показалось мне, что вы и о том хотели рассказать, как очутились в моём сундуке.

– Ладно, сосед, расскажу. Только и вы мне сначала поясните, отчего вы так странно, со звяканьем, выговариваете. Не любитель я, знаете ли, загадок.

– Да тут всё просто. Неприятны мне эти воспоминания, только куда от них денешься… При расстреле одна пуля попал мне в шею, видно, повредила гортань. А время… Когда я вернулся в эту квартиру, обнаружил на кухне табель-календарь на 1928 год. Был на шкафчик приклеен, все числа до половины декабря месяца зачёркнуты. Но вы, мой злодей, и сами, небось, помните, когда именно засунули меня в сундук. А здесь у меня не было возможности следить за временем.

– Вы правы, коллега, у меня операционные возможности для датировки получше. После исчезновения пройдохи Полуэктова я не подбивал клиньев к его Анке. Из деликатности, возможно, излишней. А в тридцать третьем начались у меня неприятности на работе, и я уж не захотел её впутывать. Был я известен как физик, печатался даже в академических зарубежных изданиях. Служил в одной секретной лаборатории… Э-э-э, послушайте, что это вы себе позволяете?!

– Ну, извините, гражданин. Грешен, люблю поковыряться в носу. Да ещё и за годы одиночества в сундуке распустился немного, манеры уже не те…

– Вы в моём носу ковыряетесь!

– Ах, простите великодушно, виноват. Так что вы хотели рассказать о секретной лаборатории?

– Расхотелось, знаете, рассказывать… Да и многого вам не понять. Я не о сохранении секретности беспокоюсь, ну её теперь! Поспорили мы с одним физиком так называемым об элементарных частицах, а он, гнида, и накатал на меня донос в ГПУ, будто я классика марксизма-ленинизма Фридриха Энгельса охаивал. Отпустили меня с первого допроса, дал мне следователь, толстячок низколобый, пропуск на выход. И повестку явиться снова через три дня. Понял я, что они со мной поиграть решили, будто кошка с мышкой. Я пытался заручиться поддержкой у своего начальства. Где уж там? Побледнело начальство, руки дрожат, глаза отводит… Делать нечего, прихожу в ГПУ. И новое дело! Начинаются вопросы о том, где встречался с английскими коллегами и о чём именно с ними говорил. Отпустили снова – и опять с повесткой. На этот раз опричник в кепке, дождевом плаще и офицерских сапогах проводил до службы, а другой, так же принаряженный, со службы домой. По дороге я купил рыковку, на закуску колбасы ливерной. Посидел, подумал. Боли, коллега, я вовсе не терплю. Побоялся, что оговорю кого-нибудь. Хотел прощальную записку оставить, да только кому? Сирота я, и родственников не осталось. Анке написать и в голову не пришло. В общем, попрощался я с жизнью уже перед рассветом, когда и «воронок» мог подкатить. Воспользовался самым надёжным способом, если револьвера нет под рукой.

Помолчали. Потом призрак Смагина прозвякал со всей возможной деликатностью:

– И когда вы над собою это произвели?

– Ах, да… В ночь с шестого на седьмое ноября тридцать четвёртого года. Быть может, и не тронули бы меня на Октябрьские-то праздники.

– А как вы переместились в сундук из мира иного?

– Вот это самое интересное, – оживился загрустивший было призрак физика. – Я-то полагал, что гипотеза о бессмертии души ошибочна уже потому, что хранилище для всех имевшихся душ физически невозможно. Но практика всегда богаче теории, а материя сложнее, чем гипотезы о её строении. За неверие не был я наказан, и в Астрале попал в дистрикт учёных мужей. И моя бессмертная душа там как сыр в масле каталась бы, если бы я не сглупил, не поспорил жестоко с Ньютоном. Сэр Исаак добился отправки меня назад с условием не возвращаться, пока квантовая теория света не будет доказана экспериментально. Уж не знаю, какому шутнику обязан я тем, что оказался в вашем, коллега, сундуке. Ведь сэр Исаак, как всем известно, начисто лишён чувства юмора.

Оставаясь и в призрачном виде бездумным приверженцем православного обрядоверия, Авдей Петрович далеко не сразу переварил услышанное. Результат своих размышлений выдал на гора в следующем виде:

– Похоже, вы, гражданин учёный, скоро будете освобождены. И было бы бессмысленной жестокостью, полагаю, оставить при этом меня в сундуке.

– Беда в том, – неохотно ответила ему жертва Ньютона, – что в Астрале весьма своеобразное представление о времени. Да-с. Уж лучше постараюсь я припомнить кое-какие табличные данные и рассчитаю, через сколько лет наши магниты, обычные стальные, разрядятся до нуля.

Однако выйти на свободу узникам довелось уже через несколько дней, когда изгнанного из Астрала оторвали от расчётов явно сверхсхемные шумы. Он тотчас же сообщил новость глуховатому, как оказалось, соседу, и теперь они уже вдвоём стали прислушиваться к стукам, протяжным шорохам, грохоту тяжёлых сапог грузчиков и их ругани. Дошла очередь и до кладовки. Сначала лязгнул замок, а потом скрипнули петли. А вот и крышка сундука откинулась, глухо стукнувшись о стену.

Тотчас же оба призрака выпрыгнули наружу и замерли, ослеплённые. Только и различило привидение домохозяина, что белый свет и в нём ангела в белых одеждах. И вопросил ангел громким шёпотом:

– Тю! Куда ж это вы? Я же только посмотреть хотела… А ты, Васька, как тут оказался? Ты же тогда… того… Ой!

Тут ангел, только что проделавший вульгарный жест повешения, повернулся к двери, легко щёлкнул выключателем, захлопнул дверь, навесил крючок. И в жёлтом свете электрической лампочки, свисающей на проводе с лохмотьями паутины, налился белый ангел красками обыденной жизни и оказался полненькой молодухой. В маленькой шляпке на коротких волнистых волосах, в светлом костюмчике с почти мужским пиджачком и длинной юбкой, а сидело всё на толстушке, как на корове седло. При всём при том показалась она призрачному Авдею Петровичу весьма привлекательной… Да это ж…!

– Господи, Анка, что же с тобою сталось? – раздался непривычно робкий голос физика-призрака.

– Что сталось? Родила я наконец-то себе ребёночка, Васька, вот меня и разнесло. Но все мужики как сговорились. Что хорошего человека должно быть много, вот какие у них теперича комплименты.

– Совершенно верно! Ты спрашивала, Анка, зачем я с того света вернулся? – трудно выговорил инфернальный поклонник, в пол уставившись. А по лысой голове его и рукам принялись гулять ярко-жёлтые волны. – Неужто сама не догадалась? А чтобы тебя того… приголубить.

Анка вытаращилась. И показалось призрачному Авдею Петровичу, что близко посаженные глаза её вот-вот сольются, и превратится бабёнка в сказочного циклопа. Тут губы её растянулись в лукавой улыбке.

– Да ладно. Я же не отказываюсь. Ежели чего обещала, завсегда своё обещание выполняю. Вы же, гражданин бывший домохозяин, будете у меня вешалкой. И руки по швам! Носом в дверь – и не подсматривать! А ты, Васька, что стал столбом? Давай раздевай меня, распутник, а свои вещички складывай вон в сундук.

– Может, мне выйти погулять? – предложил для порядка третий лишний.

– Куда в таком зелёном виде? И с таким голосом? Народ пугать? Чтоб милицию вызвонили? Носом в дверь, я сказала, этого за глаза станет.

И на плечо ему упал бостоновый пиджачок, на второе – юбка, а по кладовке пахнуло ароматом духов «Любимый букет императрицы», вот только, если бы напомнил кто тогда, что теперь они называются «Красной Москвой», призрак Авдея Петровича не понял бы ни слова, а только замычал бы в ответ – до такой степени привлекли иные, живые ароматы, и завладело им зрелище. Разумеется, не отвернулся он к двери, а только закрыл глаза. Анка, оставшаяся в одной шляпке, не знала, что Авдей Петрович теперь прекрасно видит сквозь веки, а зеленоватый оттенок только придаёт увиденному обаяние утончённой пикантности. Да к тому же толстушка продолжала, словно десятник на стройке, командовать партнёром. Потустороннему созерцателю, само собой, при этом кое-что припомнилось из сокровенного общения с его драгоценной Машенькой, после рождения дочерей тоже несколько располневшей. Но им с женой и в голову бы не пришло устроить любовный поединок в кладовой – и стоя, уподобляясь лошадям. Увы, наблюдения недолго продолжались: афронт случился с некстати предприимчивым призраком учёного.

– Оно и к лучшему, а то подзалетела бы я… таким голубеньким… Чем это я подзалетела бы, миленький? – бормотала Анка, одеваясь. – Я тут с вами завозилась, мальчики, как бы грузчики моего Виленчика вместе с манежем не вытащили…

– Потусторонним эмбриончиком, – убито буркнул ухажёр. – И это вряд ли.

– Спасибо, Васенька, позабавил… Эфиопчиком, говоришь? А свою голову, миленький, в следующий раз рукой придерживай… В следующий раз? Гм… Я и позабыла, мальчики, зачем пришла. Всех нас, жильцов, из квартиры выселяют. Я выкричала комнату не хуже на Плющихе, спасибо сталинскому Моссовету, а кое-кто оказался в Марьиной роще. Всё-таки обидно, знаете. Всем говорила для форса, что живу в особняке, а уж потом уточняла, что в коммуналке.

– А с чего бы это переселение народов? – прозвякал сине-зелёный Авдей Петрович.

– Разве я ещё не сказала, мальчики? Сейчас идёт капитальный ремонт в здании НКВД на Лубянке, и сюда будет переведены на это время чекисты из одного отдела.

Призраки переглянулись. Уже несколько притухший Василий, в семейных трусах и носках на подтяжках, кивнул коллеге и повернулся к Анке.

– А зачем ты пришла ко мне, то есть в кладовку? – спросил он.

– Какое, милая, у нас число сегодня на дворе? – спросило привидение Авдея Петровича.

– Знаете, мальчики, жалко было бросать ещё очень хороший сундук. Я и хотела посмотреть, сидит ли в нём по сих пор призрак. Если пустой, забрала бы с собою. Если бы увидела, что вы, гражданин вешалка, остались в нём, – тут она одарила призрака Авдея Петровича влажным, с поволокой, взглядом, – я бы придумала, как поступить. А заранее, без толку, зачем было голову ломать? А сегодня четвёртое сентября тридцать шестого года, пятница. Идёт третий год второй пятилетки.

Призраки снова переглянулись. Один в тот момент галантно подавал Анке её пиджачок, второй натягивал штаны.

– Мы остаёмся здесь, Анка. И сундук нам оставь. Тебя мы ни при какой погоде чекистам не выдадим, – изложил призрачный Василий их общую позицию. И добавил. – А теперь найди, пожалуйста, и принеси мне отвёртку.

IV

В субботу, хотя квартира стояла уже пустая, новые хозяева так и не появились. Скорее всего, жильцы из страха перед ними очистили комнаты и кухню ранее указанного срока, а чекисты, тоже ведь люди, не захотели разбазарить на переезд свои предвыходной и выходной дни. Пользуясь небывалой свободой, привидения шлялись по гулкой от пустоты квартире, засовывая мерцающие носы в каждую дверь. Света в тёмное время суток не зажигали, сидели на сундуке впотьмах и обсуждали своё новое положение. Вначале призрак Смагина порывался тотчас же, была не была, отправиться в адресный стол, однако был удержан коллегой, утверждавшим, что другого такого случая насолить чекистам не представится. Явно огорчённый своей любовной неудачей, призрачный физик бубнил, что Авдей Петрович, умерщвлённый в силу абсурдной логики «красного террора», просто не понимает, каково это, годами жить под тягостным психологическим прессом, в ежедневном ожидании ночного ареста. Ну и пусть пострадают совсем не те ублюдки, которые их двоих угробили! Мстить надо всей корпорации заплечных дел мастеров. А гневливого и злопамятного его товарища по несчастью и уговаривать особенно не пришлось.

Утром в понедельник дождались. На тихой улице загудели двигатели грузовых авто, раздались команды разнокалиберного начальства. И не успела хлопнуть дверь на крыльце, как призраки закрылись в кладовке, забрались в сундук, опустили над собою крышку, а в ней уже была расправлена изнутри старая, ни на что больше не годная штора, забытая или брошенная на окне в одной из опустевших комнат.

Их уловка удалась. Заглянул в кладовку, судя по хриплому голосу, младший командир войск НКВД, и сундук не избежал его начальственного внимания. Откинув крышку, красный унтер не стал возвращать её на место, а заорал:

– Сидоров, мать твою! Вот дополнительное помещение для каптёрки! Весь запас ИПП – в укладку! Противогазы разгружай сюда же, на стены вешай и сверху укладки! Шевели циркулями, ракло!

Когда почувствовал изгнанник из Астрала через штору, как сыплются на него десятки индивидуальных перевязочных пакетов, вдруг представилось ему, что вот таким же манером чекисты устраивались бы где-нибудь в Брюгге, если бы мировая революция всё-таки произошла. А привидение Авдея Петровича, услышав, что Сидоров стукнул дверью, тотчас же просунуло руку сквозь слой плотных белых мешочков и вздохнуло облегчённо: выбраться труда не составит.

Исполняющий обязанности начальника Шестого, научно-технического отдела НКВД старший лейтенант госбезопасности Носков расположился в новом кабинете не прежде, чем тот был полностью меблирован, а также снабжен телефонной связью и несгораемым шкафом. Молодого ещё, но уже упитанного руководителя совсем не огорчал ремонт на Лубянке: на службу и домой его отвозил мотор, а кантоваться со всем отделом в некотором отдалении от начальства представлялось во многих отношениях удобным.

Первый служебный день на новом месте благополучно заканчивался. Носков уже спускался с вычурного крыльца, опасливо ступая на нелепо изогнутые мраморные ступени, а двигатель авто, старинушки «Паккарда», уже зачихал, затрещал, потом застучал ровно, когда в воздухе повеяло неприятностью. Носков моментально приставил ногу, мобилизовался – и почти сразу же сообразил, в чём закавыка. В штыке часового у входа, вот в чём. Точнее в пропусках, наколотых на этом штыке. А если ещё точнее, вовсе не пропуска там наколоты…

Часовой, а эти обязанности выполнял красноармеец внутренней охраны Черненков, вытянулся в стойке «смирно», но имел чересчур уж бледный вид. Носков скользнул к нему и стащил с дрожащего штыка верхнюю бумажку. Оказалась она половинкой книжной страницы, оторванной весьма небрежно. Оседлал начальник нос буржуйским пенсне и прочёл про себя, но шевеля губами:

Что за чушь! Мало того, что антисоветская пропаганда, да ещё у стихотворца-неумехи травы «косимые». Тьфу! Плюнул Носков. Если и растерялся железный чекист, то на секунду. А размышлял – так даже короче минуты. Но за эту минуту его подчинённые дружной плотной толпой обтекли своего начальники и разбежались по домам. Носков кивал в ответ на прощальные приветствия и козырял в ответ на отдания чести. Он никого не задерживал: в руководимом им отделе произошло ЧП, а чем меньше сотрудников будет в нём замешано, тем лучше.

Носков подозвал к себе водителя. Заявил небрежно, что отпускает его, а домой доберётся сам. Но чтобы завтра в восемь под окнами квартиры был как штык! Тут испытал он странное предчувствие, словно не нужно будет ему завтра авто. А вот сегодня заставить Широкова ждать, пока он освободится, никак нельзя: ещё растреплет в гараже, что здесь творится. Носков подождал, пока отъехал «Паккард», но не успела рассеяться бензиновая гарь, как он уже подступил к часовому:

– Черненков! Ты арестован! Отдай мне винтовку и вызови начальника караула!

Часовой, по-прежнему белый как мел, только вытягивался и пожирал вытаращенными глазами начальство. Носков, в армии никогда не служивший, вдруг припомнил, что по караульному уставу часовой на посту и разговаривать с ним не имеет права, не то что оружие отдать. Ещё пальнёт с перепугу! Чертыхнулся Носков и сам поспешил в караульное помещение. Начальник караула кандидат на звание сотрудника Евсеев крепко спал на полатях. Не сразу он понял, этот крепыш с фельдфебельскими усами, чего хочет от него насупленный Носков, однако, прочухавшись, моментально заменил Черненкова на подчаска, а в распоряжение начальства мигом предоставил и проштрафившегося часового, и его винтовку.

Носков приказал отнести винтовку и отконвоировать Черненкова к своему кабинету, а сам отправился в сортир: ведь он уже вспомнил, где видел похожие страницы из книжки со стишками. Его наихудшее предположение подтвердилось: сегодняшние пропуска обнаружились на гвозде над унитазом.

Снимая секретные документы с гвоздя, Носков потянул носом: приемлемый, в общем, штатский запах коммунального туалета успел за день смениться обычными ароматами солдатского сортира. Но вдруг такая безумная вонь нахлынула, что возмутился начальник: ведь просто нечему было засмердеть настолько во вверенном ему отделе самого важного в СССР государственного учреждения! Тут заверещало, заулюлюкало прямо за спиной у него, а дверь сортира с жутким грохотом захлопнулась. Неужто английские империалисты без объявления войны сбросили десант в самом, почитай, центре столицы пролетариев всех стран? Неужели пустили секретные смертельные газы? А потом раздались из коридора звуки, заставившие Носкова вспомнить тёмные слухи о разработках психического оружия, а вслед за тем выбросить из головы всякие мысли, а просто тихонько подвывать от страха.

Там, в коридоре, Евсеев сидел себе, позёвывая, на одном из стульев, поставленных для посетителей под стеной у кабинета начальника. В правой руке Евсеев держал злополучную винтовку, а перед ним стоял навытяжку Черненков. Впрочем, ужасные и невообразимые в стенах отдела вой и громовое улюлюканье заставили начальника караула подхватиться на ноги, а красноармейца упасть на стул. В отличие от Носкова, оба были сызмальства воспитаны в натуральности народных суеверий, поэтому сразу же догадались, откуда ветер свищет. Из пекла, вестимо, потому что стало в коридоре невыносимо холодно. А зловоние распространилось не хуже, чем от выгребной ямы в расположении старорежимной Ставки Верховного Главнокомандования под Барановичами. Яму эту Черненкову пришлось некогда чистить под началом покойного бати.

А там и явились в противоположных концах коридора сразу два привидения. Оба в гражданском, оба зелёно-синие и почти совсем прозрачные. Оба растопырили руки, словно хотели заключить чекистов в объятия. Служивые остолбенели. Евсеев, стриженный под полубокс, почувствовал, как волосы у него встают дыбом, поднимая фуражку.