Конго Реквием Гранже Жан-Кристоф

18

Когда они оказались над Кабве, уже наступила ночь.

Самолет – «Сессна-182», годный разве что в утиль, – выключил габаритные огни. В кабине было только два кресла – Эрван сидел сзади, прямо на полу. Из машины вытащили все, что можно, – разумеется, чтобы перевозить максимум руды, но сейчас пространство было пустым. Что же вез Сальво? Или все наоборот? Он летел за грузом? С собой он взял только несколько перехваченных паковочными ремнями чемоданов, которые казались картонными.

– Ни у армии, ни у повстанцев из Руанды ракет «земля – воздух» нет, – прокричал Желтая Майка, обернувшись, – но осторожность не помешает! Говорят, тутси получили оружие…

Самолет спикировал в темноту. Это было настолько нереально, что Эрван не испугался. Скорее возникло чувство, что он движется в параллельном измерении. Внезапно в иллюминаторе он различил две световые дорожки, дрожащие в ночи. Это напоминало не посадочную полосу, а остатки цивилизации на пожарище.

На высоте пятидесяти метров «сессна» снова зажгла огни. Против всех ожиданий посадка прошла без проблем. Благодаря скорости ухабы почти не чувствовались, а пилоту удалось более-менее удержаться на прямой. Эрван представления не имел, где они очутились. Единственным его ориентиром были часы: чуть больше восемнадцати.

– Добро пожаловать в Кабве, босс.

Он ни на что не надеялся, и именно это ничто поджидало его снаружи. Различить можно было только консервные банки с горящим бензином, которые размечали зону посадки. Запах горючего, смешанный с идущими от земли испарениями, забивал ноздри. Растворившиеся в темноте чернокожие наблюдали за ними, поблескивая белками глаз.

– Мы… заночуем здесь? – забеспокоился Эрван.

– Нет, в машине, которая повезет нас в Анкоро. Если двинемся прямо сейчас, будем там завтра в середине дня. Вовремя, чтобы перехватить баржи.

– В котором часу?

– Ну ты и спросил, скажи спасибо, если сами баржи там будут! – Сальво перешел на деловой тон. – С тебя тысяча евро, босс.

– За несколько километров?

– Можешь пойти пешком.

Эрван расстегнул пояс.

– А где машина?

– В конце полосы, – ответил чернокожий, пряча деньги. – Не бойся.

«Сессна» уже взлетала. По мере того как удалялся шум мотора, потрескивание и попискивание в ночи, казалось, приблизились. Сальво оставалось только перерезать ему горло и забрать наличность. Инстинктивно Эрван запустил руку в сумку, нащупал свой «глок» и засунул его за пояс на спине.

Они шагали по коридору из сплетенных ветвей. Баньямуленге шел впереди с фонарем, освещавшим путь, и с одним из чемоданов под мышкой, Эрван за ним, а оборванные привидения тащили остальной багаж, замыкая процессию.

Вскоре в луче фонаря появилась заляпанная грязью белая «тойота». Вокруг ни одного дома и ни малейших признаков жизни. Только водитель в шортах, который поджидал их, покуривая сигарету. Истинное чудо, за которое не жаль и тысячи евро.

– Последняя проверка, и трогаемся.

Эрван присел на пень, опасаясь нападения таящегося там паука или змеи, но вместо этого на него навалилась усталость. Он отупел от дневной жары, тряски во время полета, небытия, которое окружало его сейчас. Все, что у него оставалось к сегодняшнему вечеру, – тающие на глазах сбережения, совершенно неясное будущее и ком страха в животе, грозящий обернуться поносом.

И все же кое-что он заполучил: информацию от Филы де Момпер. Он попытался было систематизировать ее, чтобы построить новую теорию. Нет, слишком рано. А вот звоночек отцу не помешает. Он порылся в сумке и достал «Иридиум». После нескольких безуспешных попыток послышался гудок. Через несколько секунд – соединение.

– Это я, – торжествующе сообщил он. – Я недалеко от Кабве.

Падре восхищенно присвистнул, но не задал ни одного вопроса – способ не хуже другого выразить уважение к усилиям сынка. Было нечто сюрреалистическое в том, что их голоса неслись через ночь, из одного уголка джунглей в другой.

– Тебе привет от Филы де Момпер, – перешел в наступление Эрван.

Морван не выказал ни малейшего удивления: в глубине души он прекрасно понимал, что именно мог обнаружить сын и с кем он мог говорить.

– Она в порядке?

– Мне она показалась… поизносившейся.

– Африка, дружок! Что она рассказала?

– Она много говорила о «Саламандрах».

– Целая эпоха!

– Почему ты мне ничего не сказал?

– Я говорил, но ты не обратил внимания. И был прав: никакого значения для твоего расследования это не имеет.

– А твоя связь с Катрин Фонтана?

Вздох, похожий на всхрап:

– Не хочется ворошить это, сын. Фарабо убил ее, чтобы показать мне, кто здесь хозяин. – Грегуар неслышно выругался. – Это я, из-за простого романчика, привлек к ней его внимание.

Эрван решил на время разговора допустить виновность Фарабо в этом убийстве.

– Почему ты не рассказал мне все это в первый же раз?

– Чтобы не путать тебя. Такие детали ничего не добавили бы к профилю парижского убийцы.

– Это мне судить.

– Была и другая причина, – добавил Старик чуть тише. – Когда Фарабо убил Кати, я был совершенно раздавлен. Нынешней осенью новый Человек-гвоздь попытался сделать то же самое через Анн Симони. Я молчал из суеверия, чтобы не войти в тот же штопор, который уже проходил…

Несмотря на расстояние и помехи, Эрван различил нотки искренности в голосе отца, – неужели он с самого начала ошибался в нем?

– Расскажи мне о ней.

– Она приехала в Лонтано в конце семидесятого. Я встретил ее в канун Нового года. В «Лучезарном Городе», отеле, который…

– Я уже в курсе.

– Она работала в диспансере, открытом для черных, а в то время это было истинно христианским поступком. Что я еще могу сказать? Наши отношения не успели зайти слишком далеко…

– Достаточно, чтобы ты бросил Мэгги.

– Достаточно, да.

Теперь Эрван различал в рубке отдаленные крики и рыканье – словно эхо тех, что окружали его самого. Бивак Грегуара стоил его собственного.

– «Саламандры» ее терпеть не могли.

– Мэгги была у них заводилой: они встали на ее сторону. Считали, что Кати – вертихвостка, от которой все беды. Чушь! Просто женщина скромного происхождения, тихая и преданная. Ревностная католичка, немного наивная. Прямая противоположность этим папиным дочкам, которые всегда меня бесили…

– А мне, наоборот, говорили, что это ты к ним клеился.

– Я их защищал. Ну пытался… В те времена я совсем не походил на того Морвана, которого ты знаешь. Я сам был кем-то вроде хиппи. Левак с длинными волосами и твердыми убеждениями относительно всего на свете.

Действительно, трудно себе представить. Даже молодым, маоистом и битником, Морван в душе уже был копом, втершимся в доверие пронырой.

– Я выяснил, что все «Саламандры» были дочерьми Белых Строителей.

– Вот новость. Ну и что?

Пришло время высказать новое подозрение.

– Возможно, у Фарабо был другой мотив.

– Что ты несешь?

– Белые Строители были из Нижнего Конго, как и он. Возможно, там он с ними и познакомился.

– Даты не сходятся. Он еще не родился, когда эти семьи обосновались в Лонтано.

– Может, это касается его родителей? Или колдовства?

– Ты просто бредишь. Говнюк выбрал «Саламандр», потому что они были самыми видными девушками в Лонтано. Превращая их в фетиши, он получал больше могущества… вот и все. Ты понапрасну тратишь и мое время, и мои деньги. Знаешь, сколько стоит такой разговор?

Эрван не стал отвлекаться:

– Фила сказала, что они часто баловались наркотой.

– И что?

– Она говорила о кислоте, об ЛСД. Где они его брали?

– Дилеров хватало. Лонтано был современным городом. К чему ты клонишь?

– Может, они рисковали, чтобы купить дозу…

За его спиной хлопнула дверца. Эрван обернулся. Сумки были в багажнике, шофер за рулем, Сальво на пассажирском месте. Не хватало только его самого. Его зазнобило. Может, он уже подхватил какую-нибудь болячку в этом климате, пропитанном влагой, как губка.

– Уверен, что этот след ты отработал.

– Они ходили за наркотой по вечерам, – признал отец после короткого молчания. – На другой берег реки. На самом деле так он их и подловил. Доволен? Ну и что тебе это дает на данном этапе?

– Я думаю…

– Да что тут думать, в конце-то концов? – взорвался Морван. – Я опросил всех торговцев того времени, я следил за всеми передвижениями девушек в черных гетто, я ночами сидел в засаде на пароме – и ничего. Мне так и не удалось застать его врасплох. На сегодняшний день Фарабо мертв. Второй Человек-гвоздь тоже. Почему ты хочешь переписать историю, мать твою? Чтобы извалять меня в дерьме сорок лет спустя?

Эрван не знал, что ответить. Отец с досадой заключил:

– Не используй спутниковый телефон для подобной хрени. Я тебе его дал на случай нужды, а не чтобы выносить мне мозг каждый вечер.

19

«Пенасар» – индонезийский ресторан в Восьмом округе, просторный и неярко освещенный. Свечи, скрытая подсветка, предметы из бронзы и меди, отбрасывающие редкие отблески на столы и лица. Вдоль стен куклы ваянг за полотняными ширмами, на которых вырисовываются их потрясающе элегантные тени. Для женщин преимущество в том, что светотень весьма снисходительна к морщинам и прочим несовершенствам. Для мужчин – в предвкушении победы: они уже в постели – или почти.

Гаэль выбрала это место из других соображений: столы, далеко отстоящие друг от друга, надежно обеспечивали интимность встречи. Она не желала никаких докучных свидетелей их первого свидания. Как ни странно, ей было вполне комфортно. Кац же, напротив, чувствовал себя не в своей тарелке. Она наслаждалась этим зрелищем – целый год она вынуждена была терпеть его превосходство. Теперь она слегка отыгралась.

– Вы хорошо знаете Индонезию? – неловко спросил он.

Такого рода времяпрепровождение для него было явно непривычным. А какого, собственно, рода? Зачем он ее пригласил? Решил приударить? Проводил новый эксперимент – психоанализ за столом?

Она обмакнула шпажку с курятиной в соус сате, откусила и повела плечом:

– Как все: я была на Бали.

Кац улыбнулся и тоже взял шпажку.

– Наверно, у нас с вами разные «все».

– Только не говорите мне, что ваши друзья ездят с палатками в Палава-ле-Фло[24].

– Вы будете удивлены. Хотя у меня практика в Шестнадцатом округе и довольно состоятельные пациенты, сам я довольно… скромного происхождения.

Ну вот, теперь ей придется выслушать биографию в духе Золя. Не важно. Как бы ни прошел вечер, видеть своего психоаналитика в таком положении было истинным наслаждением.

– А ваша жена, дети? Где они сегодня вечером?

– Ну… – Со смущенным видом он рефлекторно промокнул губы салфеткой. – Они дома.

– Ваша жена знает, что вы ужинаете со мной?

– Но… конечно.

– И ни замечаний, ни скандала?

У него вырвался короткий смешок.

– В нашей семье такое не принято.

Она спросила себя, что он имел в виду, но предпочла продолжить викторину:

– Сколько лет вашим детям?

– Старшему, Хуго, одиннадцать. Его брату, Ноа, восемь.

Подошли принять заказ. Гаэль решила за обоих, выбрав множество блюд на двоих.

– Должна вас предупредить, – продолжила она наигранно строго, – этим вечером предметом разговора будете вы.

– Почему?

– Потому что про меня вы уже все знаете.

Она подметила его нервное движение: он все время потирал ладони, словно пытаясь их согреть, отчего возникал звук, похожий на шорох сухих листьев и напоминающий Морвана с его змеиной кожей. Неприятно, и даже очень.

– Кац – откуда такая фамилия?

– Она еврейская, если вопрос был об этом.

– Вопрос был совсем не об этом!

– Сама фамилия немецкого происхождения, – успокоительно улыбнулся он снова. – Мой отец собирал машины в Восточном Берлине в шестидесятых годах. Потом перешел к «врагу», на французскую фирму, уж не помню названия, прежде чем эмигрировать во Францию.

– Вы родились во Франции?

– Почти: в Эльзасе. И там жил до института.

– Почему вы выбрали эту профессию?

Вопрос вырвался сам собой – она поклялась себе его не задавать: слишком банально. Профессия психоаналитика, как и профессия копа или проститутки, интригует. Как дочь префекта, занимающаяся эскорт-услугами в свободное время, она могла придумать что-то поинтереснее.

– Могу дать простой ответ… Для меня это лучшая профессия в мире.

– И как вы ее для себя определяете?

Он уперся локтями в стол – в отсветах свечей его костистое лицо казалось измученным.

– Я механик. Я чиню и привожу в рабочее состояние мужчин и женщин. Я прочищаю их души и даю положительную энергию. Я поддерживаю любовь против смерти.

– Вы идеалист.

– Думаете, я уже перерос возраст подобных представлений?

– Я не знаю вашего возраста.

– Сорок шесть лет.

Принесли заказ. Первый урожай ответов был чистосердечным и скорее удовлетворительным. Дав пояснения по каждому блюду (она изображала знатока, хотя была здесь всего второй раз), она приступила к дальнейшим расспросам, по-прежнему с долей агрессивности:

– И вас не утомляет целыми днями выслушивать причитания и фантазии?

– А вас послушать, так я просто мусоропровод.

– Отчасти, разве нет?

– Я не слушатель, я только ключ. Мои пациенты разговаривают сами с собой.

– Вы продержались четверть часа.

– Прежде чем что?

– Прежде чем стали вешать мне на уши вашу психодрянь.

Он поднял свой стакан – вернее, чашку: они заказали чай с пряностями.

– Вы несправедливы: допрос ведете вы.

Она повторила его жест и отпила глоток.

– Верно, но вы же меня знаете, да? Когда я не цинична, я враждебна. Когда я ни то и ни другое, я плачу. Лучше скажите мне, зачем вы пригласили меня на ужин?

Еще один вопрос, который ей стоило держать при себе.

– Скажем так: я хочу быть вашим другом.

– Какое разочарование… – жеманно протянула она.

– Вы не правы: это, скорее, доказательство того, что у меня большие надежды.

Она не стала настаивать из страха получить в ответ избитое рассуждение о дружбе, которая выше любви. Предпочла вернуться к прагматическим вопросам – о его буднях, о работе. Но тут ей много не перепало. Он не преподавал в институте, не числился в штате какой-нибудь психиатрической больницы: ничего блистательного или особенного. Он говорил о своем кабинете как о мелкой лавочке.

И однако, она не уставала разглядывать его лицо – во время сеансов голос Каца ассоциировался с пустотой или с трещинами на потолке. Теперь она могла наблюдать существо из плоти и крови, правда в основном из костей.

С некоторым запозданием она заметила, что говорит без умолку, кстати и некстати. Ей казалось, что она выпила, но нет – так действовало возбуждение. Голова у нее кружилась, как молитвенный барабан.

Внезапно психоаналитик жестом попросил ее остановиться. Его глаза были устремлены на тарелку Гаэль: та к ней не прикоснулась. По сути, она тоже проходила тест. Десять лет анорексии, и все, что Кац знал об этой проблеме, она сама ему и рассказала.

– Это не то, что вы думаете, – бросила она, погружая ложку в свой наси-горенг[25]. – Я все говорю и говорю и забываю есть.

– Тогда давайте говорить буду я. Я хочу, чтобы вы поняли: то, что я предлагаю, куда более ценно, чем сексуальная связь.

Она поднесла ложку ко рту – изумительно.