Идеал Ахерн Сесилия

Может быть, я сумею добраться до соседей. Но могу ли я довериться им? Что дед мне говорил? Первое правило: не доверяй никому.

Вдруг послышался шум колес. Хлопнула дверца. Еще две. Они вернулись. Какая же я дура! Почему до сих пор не убежала? Дождалась, чтобы они вернулись и схватили меня!

Шаги поблизости. Мужские голоса, незнакомые, а потом тот, который я сразу узнала.

– Вот яма, – говорит Дахи. – Она была тут.

Можно ли доверять Дахи? Или это он и вызвал стражей? Выдал меня, или его заставили помогать очередной команде стражей? Я не знаю уже, кому верить. Мне холодно, мне страшно, мне остается либо выскочить и крикнуть «Помогите» – и тем самым испортить все, лишиться последнего шанса, – либо сидеть тихо. Сидеть тихо. Сидеть тихо.

– Должно быть, она убежала в лес, – другой мужской голос.

Луч фонаря мечется передо мной, освещая лес, кажется, на сотни миль вокруг. Высокие толстые стволы проступают со всех сторон. Даже если я сейчас брошусь бежать и стражи ничего не заметят, я тут же заблужусь.

Все пропало, Селестина, все пропало.

И хотя я твержу себе «Все пропало», я не сдаюсь: я вижу перед собой лицо Кревана, как он орал на меня в камере Клеймения, требуя, чтобы я покаялась, я вижу распластанную на стеклянной перегородке ладонь Кэррика – он видит, что со мной делают, он обещает мне свою дружбу. Гнев палил меня. Рядом послышались шаги, и я развернулась из скорченного своего положения, вытянула руки, ноги и на раз-два выскочила из дупла, катапультировала в лес, распугав всю живность вокруг, понеслась на отсиженных, несгибающихся ногах.

Тут же рванули за мной и мужчины.

– Вот!

Луч фонаря мечется, отыскивая меня, – я уклоняюсь и сама использую этот свет, он помогает разглядеть дорогу впереди, разминуться с длинными, тонкими сосновыми уголками, я петляю, ныряю, слышу, как настигает погоня.

– Селестина! – сердито шипит голос за спиной, все ближе. Я знай бегу. Ударилась головой о низко растущую ветку, на миг закружилась голова, но некогда останавливаться, приходить в себя. Догоняют, их трое – три луча фонарей мечутся неистово на бегу.

– Селестина! – громче зовет один, но второй цыкает на него.

Почему они боятся шуметь? Голова плывет, кажется, ветка рассекла кожу, знаю одно: бежать, бежать не останавливаясь. Так мама велела. Дедушка сказал, не доверять никому. Папа сказал, слушаться дедушку. Бежать не останавливаясь.

Фонари внезапно отключаются, теперь я бегу в кромешной тьме. Замираю, не слышу ничего, кроме собственного громкого дыхания. Уже не знаю, куда – вперед, а куда – назад, сбилась в густом лесу. Вновь меня охватывает паника, но мне удается взять себя в руки. Закрываю глаза, пусть меня окутает покой. Я справлюсь. Оборачиваюсь, пытаясь различить вдали свет дедушкиного дома или какие-то другие приметы. И тут ветка громко трещит под ногой.

Тут же сильные руки хватают меня, пахнет потом.

– Поймал! – Мужской голос.

Я пытаюсь вырваться, но тщетно – тело зажато. Но все же пытаюсь, извиваюсь как могу, вдруг этот гад устанет меня держать. Бью его, царапаю, пинаюсь.

Включается фонарь, свет бьет прямо в лицо. Мы оба, этот мужчина и я, отворачиваемся от белого луча.

– Отпусти ее, Леннокс, – велит тот, с фонарем, и я тут же прекращаю борьбу.

Руки, державшие меня, разжимаются, фонарь переходит к Дахи, и он поднимает фонарь, освещая командира.

Командир улыбается.

Это Кэррик.

Меня так и распирает от волнения, когда я по пятам за Дахи возвращаюсь на ферму. Кэррик и его друг Леннокс идут сзади. Мне все хочется обернуться и посмотреть на Кэррика, но при Ленноксе не могу. Я уже два раза оборачивалась, и он оба раза это подмечал. Все вместе – и нервы, и радость, и почему-то голова идет кругом от встречи с Кэрриком. Наконец-то хоть что-то вышло по-моему. Сбылось загаданное на день рождения желание.

Я прикусываю губу, чтобы сдержать улыбку, пока мы шагаем гуськом на ферму, – чего уж тут улыбаться, они не поймут, как я счастлива, а положение у нас не из легких.

– О дедушке что-нибудь слышно? – негромко спросила я Дахи.

– Нет, – ответил он, обернувшись на миг, я успела заметить тревогу у него на лице. – Но Дэн старается разузнать.

Я не готова доверять Дэну, стражу, отвечающему за дедушкиных работников. Его соглашение с дедом – не давить на работников – основывалось не на человеческой порядочности, а на пристрастии к выпивке, которое дед утолял домашним самогоном.

– Ты мне сообщишь, как только что-то узнаешь? – попросила я Дахи.

– Тебе первой, – пообещал он.

– И сумеешь передать деду, что я в безопасности?

Дэн не знал, что я прячусь на ферме, – не настолько уж надежны были его отношения с дедом, – так что и передать весточку от меня через него нельзя. Может быть, стражница Кейт успокоила деда, но я не могла полагаться на служительницу Трибунала, пусть даже она почему-то позволила мне уйти. Я ухватила Дахи за руку, прося остановиться, вцепилась в повязку Заклейменного повыше локтя. Позади меня остановились Леннокс и Кэррик.

– Дахи, свяжись с моей семьей! Скажи им, что деда увезли в замок. И что со мной все в порядке.

– Они уже знают, что он в замке, но говорить о тебе по телефону слишком рискованно, Селестина. Трибунал может прослушивать линию.

Нельзя сказать, чтобы служители Трибунала так уж изощрялись в шпионаже, но если мы с Джунипер в детстве придумали, как подслушивать телефонные разговоры соседей с помощью детского монитора, а журналисты умеют устанавливать жучки на телефоны, то и Трибунал справится.

– Найди способ. И придумай, как дедушке тоже передать, что я спаслась.

– Селестина …

– Нет, Дахи, послушай! – Я заговорила погромче, и сама услышала, как дрожит мой голос. – Нельзя допустить, чтобы дедушка сидел в камере, или куда они его засунули, и думал, что сжег внучку заживо. – Голос изменяет мне. – Ты должен как-то ему сообщить.

Дахи наконец понял, что со мной, и смягчился:

– Конечно. Я найду способ и дам ему знать.

Я отпустила его руку.

– Он выдержит, Селестина, ты же знаешь, он крепкий, – добавил Дахи. – Они и сами поспешат от него избавиться, не то он заговорит их до смерти со своими теориями заговора.

Я слабо улыбнулась над его шуткой и кивнула, благодаря. Постаралась подавить подступающие слезы, не перебирать страшные картины, которые мой разум с готовностью подсовывал мне: вот дед идет по мощеному двору Хайленд-касла и все на него смотрят и выкрикивают ругательства, словно он грязь у них под ногами, плюют в него, бросают гнилыми помидорами, а он вопреки всему пытается высоко держать голову. Дед в камере. Дед отвечает Кревану перед Трибуналом. Дед в камере Клеймения. Дед проходит через все, через что пришлось пройти мне. Когда это с тобой, еще можно терпеть, но, когда страдают те, кого ты любишь, как это выдержать?

То, что сделал со мной Креван, – это исключение, во всяком случае, так я думала: он заклеймил меня, потеряв голову, утратив контроль над собой. Я уговариваю себя, что с дедом он не обойдется так, как обошелся со мной.

Мы подошли к джипу, который Леннокс и Кэррик припарковали возле дома. Поговорить с Кэрриком, как и что с нами было, времени не хватило: мужчины спешили укрыться в безопасном месте. Комендантский час уже наступил, нам, Заклейменным, не полагалось оставаться на улице. Да еще трое из нас – нарушители, ушедшие из-под контроля Трибунала.

Мне велели быстро захватить из дома вещи, те немногие одежки, что дедушка решился взять у мамы, когда недавно ездил к ней – самый длинный день в моей жизни, он уехал, а я пряталась на ферме. Вещей мало, все влезло в небольшой рюкзак, и едва ли мне нужно больше, хотя невольно я вспоминала свой прежний гардероб, оставшийся дома, где каждая одежка так много для меня значила, каждая была частью меня, способом самовыражения. Теперь я всего этого лишилась, и для самовыражения, чтобы показать, кто я на самом деле, остались только мои слова и поступки.

Мы попрощались с Дахи, он пожелал нам удачи, а я еще раз настойчиво попросила как можно скорее сообщить обо мне дедушке и мне о дедушке – тоже.

Кэррик распахнул передо мной дверцу автомобиля. Мы встретились взглядами, сердце так и подскочило.

– Надо этим заняться, – сказал он, присматриваясь к ссадине на лбу от той ветки, на которую я налетела за несколько минут до того. Тогда я не почувствовала боли, все заглушал адреналин, но теперь стало пощипывать на ветру. Кэррик изучал мой пораненный лоб, я пока могла присмотреться к его лицу. Никогда еще мы не стояли так близко друг к другу и чтобы при этом я была в сознании – то нас разделяло стекло, то я в супермаркете отключилась. Мне кажется, будто я очень хорошо его знаю, а ведь мы совершенно чужие люди.

Так и не придя толком в себя, я полезла в джип и врезалась башкой в раму двери.

– Все о’кей, – пробормотала я (хорошо в темной машине не видно, как я краснею).

Кэррик сидел за рулем, я сзади, мы часто встречались взглядами в зеркале. Леннокс сидел возле Кэррика, такой же, как он, крупный, накачанный – оба похожи на бойцов.

– Куда мы едем? – спросила я наконец.

Мы снова встретились глазами в зеркале, и снова это странное чувство.

– Домой.

«Домой» мы ехали проселочными дорогами, подальше от городов и шоссе. Но и там все столбы и рекламные щиты были обклеены предвыборной рекламой. Вот Эниа Слипвелл, лидер партии Жизни, – она была у меня на суде. Тогда я не знала этого, но она пыталась меня поддержать. Я даже не знала, кто она такая, пока журналистка Пиа Ванг не стала расспрашивать меня о ней. Эниа Слипвелл недавно возглавила партию Жизни, и один из основных пунктов в ее повестке – права Заклейменных. Тема для политика рискованная: Трибунал действует заодно с правительством. И все же, хотя она занимается такой непростой темой, ее популярность с каждым днем растет.

На плакате под портретом Эниа – короткая стрижка, уверенная улыбка – лозунг: «ЛОГИКА И СОСТРАДАНИЕ». Эти слова я произнесла на суде, объясняя, что подвигло меня помочь старику в автобусе. Зачем я это сделала? Они все время спрашивали меня об этом, растерянные, недоумевающие. Поверить не могли, это же немыслимо – чтобы кто-то вздумал помогать Заклейменному, человеку второго сорта.

Я помогла ему, потому что этого требовали сострадание и логика. Мне стало его жаль, и помочь казалось разумным. Эти слова сами собой пришли ко мне во время суда, я не придумывала специально. Единственное, что я обдумывала заранее, – ложь, которую сочинил для меня Креван. И так странно было теперь видеть эти слова крупными, дерзкими буквами на всех плакатах, словно их похитили у меня и они теперь служат чужим целям.

Тысячу вопросов хотелось мне задать Кэррику и Ленноксу, но я понимала, что сейчас не время. В машине ощущалось напряжение, даже между парнями, когда они спорили, куда свернуть. Стражей повсюду стало больше. Судья Креван отчаянно спешит поймать меня: нельзя же допустить, чтобы самый Заклейменный человек за всю историю Трибунала просто так исчез. Креван обыскивает уже и частные дома, и общественные места, он рассчитывает, что никто не станет меня прятать, если это будет рассматриваться как помощь Заклейменному (и соседей побоятся). Более того, Креван распорядился даже задерживать автобусы для Заклейменных – это специальные автобусы, которые развозят Заклейменных по домам в конце дня, из-за таких задержек люди не успевают вернуться до комендантского часа, и за это их тоже наказывают. В такую игру Креван играет со мной: буду мучить невиновных, пока ты сама не выйдешь из укрытия.

В городе начались волнения. Трибунал заявил, будто это случайные вспышки недовольства среди Заклейменных, но дед считал, что Трибунал достал уже не только Заклейменных. Он утверждал, что обычным людям тоже не нравятся эти правила, душащие Заклейменных, и люди заговорили. Теперь я вижу, что в дедушкиных рассуждениях, казавшихся мне вздором, очень даже был смысл. Какие бы резоны ни предъявлял Трибунал общественности, я-то знаю, что единственная причина, по которой Креван закручивает гайки, – ему нужно во что бы то ни стало поймать меня.

Порой я готова была сдаться сама ради спасения таких же Заклейменных, но дедушка мне запретил: сказал, что я смогу больше сделать для них, если останусь на свободе, и что люди это поймут. Терпение, сказал он.

Впереди показался пропускной пункт со стражами – мы резко свернули влево, за ряд магазинов, с трудом втиснулись в проулок с помойными контейнерами и там остановились. Мальчики развернули карту, искали другой маршрут. И так несколько раз по дороге. Если в тот момент, когда я увидела Кэррика, мне показалось, будто все беды позади, то теперь я снова вспомнила, что безопасности для нас нет. А ведь не так давно я жила себе, не оглядываясь через плечо. То время уже не вернуть.

На лбу у Кэррика блестели капли пота. Сидя у него за спиной, я внимательно изучала и его затылок, и лицо в зеркале. Черные волосы коротко подбриты, шея, плечи, спина – широкие, мускулистые, крепкие. Я прозвала его Солдатом, когда еще не знала настоящего имени. Четкие, жесткие линии скул и подбородка. Глаза – я никак не пойму, какого они цвета, – в зеркале кажутся черными. Я всматриваюсь – взгляд у него всегда сосредоточенный, напряженный, Кэррик вникает в ситуацию, быстро соображает, ищет новые пути. Он перехватывает мой взгляд, и я, смутившись, отворачиваюсь, когда же решаюсь вновь поглядеть, то ловлю на себе его взгляд.

– Дом, милый дом, – произносит наконец Леннокс. Оба заметно расслабились: добрались. Но я, глянув в окно, скорее напугалась. Не таким я представляла себе «дом». Не об этом мечтала.

Мы заехали на участок, огороженный забором высотой шесть метров, с колючей проволокой поверху. Больше похоже на тюрьму. Кэррик оглянулся, проверяя мою реакцию, черные глаза смотрят пристально.

Я нарушила главное дедово правило. Он ведь говорил: никому не доверяй.

И я впервые усомнилась в Кэррике.

Прожектора шарят по небу. Такие яркие, мешают разглядеть хоть что-то за окном машины. Мужчина с автоматом движется к нам, кажется, он зол.

– О-о-о, – бормочет Леннокс. Бросает мне одеяло – ляг, прижмись к сиденью, накройся. Я поспешно выполняю его команду.

Кэррик опускает стекло:

– Добрый вечер, шеф.

– Добрый вечер? – сплевывает тот. – Полночь. О чем вы только думали? Повсюду шуруют стражи, мои ребята, конечно, надежны, но и они начнут задавать вопросы, если по ночам будут эти поездки туда-сюда. Вы хоть понимаете, как подставите всех, если попадетесь в такой час?

– Не попались же, – возражает Леннокс. – Не злись, Эдди. Сам понимаешь, мы бы не поехали, если б не крайняя нужда.

Эдди негромко выругался:

– Работники вы хорошие, но могу обойтись и без вас. Замену искать недолго.

– Конечно, мы, Заклейменные, должны с благодарностью принимать все, – насмешливо ответил Леннокс.

– Лен! – остановил его Кэррик. И, обращаясь к Эдди: – Это не повторится. А если бы с нами что-то случилось по дороге, нас бы никак не связали с этим местом. Мы же оба дали слово молчать.

– Честное слово скаута! – подхватил Леннокс. – Ну что, впустишь нас? Может, вы тут не знаете, но вообще-то стражи шуруют повсюду, опасно оставаться за воротами.

Повисло молчание, Эдди что-то прикидывал, я вновь ощутила, как сгущается угроза. Если не впустит, мы и ночи не продержимся снаружи, трое Заклейменных, трое беглецов. Заклейменным вообще не разрешается путешествовать вместе более чем вдвоем, вообще собираться вместе, да еще наступил комендантский час, да еще мы все известные нарушители.

– Ладно. И не воображайте, будто я не заметил тело под одеялом. Надеюсь, оно хотя бы живое. Не знаю, что вы затеяли, но у меня тут не лагерь беженцев: если вы кого-то еще притащили, пусть работает, как все.

– Лучше всех, – ответил Кэррик, и я улыбнулась под одеялом.

– Что за место? – спросила я, когда мы въехали в ворота и мне разрешили откинуть одеяло. Я смотрела в окно, до боли напрягала шею, пытаясь разглядеть верхние этажи этого строения, смахивающего на атомную электростанцию.

– Это CCU, а рядом – CDU. Два филиала одной компании.

– И чем они занимаются? – уточнила я, когда Леннокс выпрыгнул из джипа, не дожидаясь остановки, и растворился в сумраке. Кэррик аккуратно запарковал машину.

– Утилизацией углерода и углекислого газа, – ответил он.

Я продолжала вопросительно смотреть на него.

– Ты же юный гений, – поддразнил он.

– Только в математике, а не во всем на свете.

– Пошли покажу тебе.

Он распахнул передо мной дверцу, и что-то в его манере напомнило мне, что он вырос в интернате для детей Заклейменных родителей. Трибунал отбирает их, чтобы воспитанием уравновесить воздействие плохой генетики, в этих специализированных школах детям полностью перенастраивают мозги. Кэррика забрали у родителей, когда ему было пять лет, он воспитывался в государственной школе с самым лучшим оборудованием, учителями, высочайшими, как они хвалятся, требованиями: Трибунал, слившийся с государством, растит идеальных граждан, но, едва достигнув совершеннолетия, Кэррик все это отверг, совершил тот единственный поступок, который детям Заклейменных строго-настрого запрещен: отправился на поиски родителей. Ему поставили Клеймо на груди за измену обществу, его идеалам.

Ему всего восемнадцать, он замечательный, и в этом была его единственная вина: парень хотел знать своих родителей. Вот он ведет меня по заводской территории, показывает и объясняет, открывает двери карточкой.

Сбоку стояло с десяток металлических контейнеров, словно приземлившиеся бок о бок ракеты, что-то похожее можно увидеть в пивоварне или скорее на базе НАСА: вот-вот взлетят.

– Как ты знаешь, углекислого газа сейчас производится гораздо больше, чем поглощается. Таких цифр не было за последние восемьсот тысяч лет. В основном этот газ происходит от нефти и угля, ископаемых видов топлива, которые миллионы лет накапливались в земле. Эти отходы загрязняют атмосферу, и такие заводы создаются для того, чтобы улавливать углекислый газ и тоже использовать как ресурс. Из углекислого газа и из углерода можно производить новые продукты.

– Каким образом?

– Углекислый газ собирается на электростанциях, на металлургических и цементных заводах или же улавливается из воздуха. Потом из него извлекают углерод, сырой материал для новой продукции – экологического топлива, метанола, пластика, лекарств, стройматериалов.

– Принадлежит государству? – уточнила я, все еще удивляясь, зачем он притащил нас сюда: как мы можем чувствовать себя в безопасности на государственном заводе, среди тех самых людей, от которых пытаемся убежать?

– Частный. Это первый такой завод, пока идут опыты, испытания, до выхода на рынок еще далеко. Стражи не могут являться сюда врасплох с обысками, они должны предупреждать как минимум за сутки.

– Поэтому ты и обосновался тут?

– Я ничего не решал: я пришел сюда вслед за другими.

– За кем?

– Потом я вас познакомлю. Сначала все покажу. Здесь четыре корпуса. Вот этот – восстановительный. – Кэррик коснулся карточкой панели, и красный огонек сменился зеленым.

Он открыл дверь и пропустил меня вперед. Изнутри огромный завод был похож на самолетный ангар – еще больше контейнеров, трубы тянутся во все стороны, лестницы карабкаются вверх по стенам и до потолка. Кэррик вручил мне каску и яркий жилет.

– Тут я и работаю. Ничего сложного, оператор погрузчика, так что я тебе все простыми словами объясню.

– Мне что простые, что сложные, – пробормотала я, оглядываясь, ошеломленная футуристическим блеском металла.

– В том контейнере собираются выхлопные газы, охлаждаются, оттуда поступают в абсорбционную колонну, там удаляется углекислый газ. Они движутся по абсорбционной колонне снизу вверх.

Он рассказывал на ходу, указывая на то или иное оборудование, я слушала и пыталась понять.

– Газ вступает в реакцию с химическим раствором, и тут начинается самое интересное.

Я улыбнулась.

– После обработки газ направляется вот сюда, в выхлопную трубу, и снова выпускается в атмосферу. Сжиженный углекислый газ выходит из абсорбционной колонны, и его закачивают в восстановительный отсек, там процесс поглощения проходит в обратном направлении: жидкий CO₂ поднимается со дна абсорбционной колонны и направляется в теплообменник, температура там повышается. Дальше с ним опять что-то происходит, и углекислый газ уже в виде пара направляется в компрессор. Вон там. – Мы остановились перед компрессором. – И вон там тоже. Хочешь еще что-нибудь узнать?

– Да. Кто эти «другие», за кем ты сюда пришел?

Он кивнул:

– Мы как раз к этому подошли.

Мы вышли из заводского корпуса и быстро пересекли территорию – там громоздилась уже не столь футуристическая жилая с виду постройка: белые вагончики, один на другом, пять в высоту, десять в ширину, соединенные стальными лестницами и балконами. Сначала мы вошли в простое одноэтажное бетонное здание, проходную, за пустым столом никого – час поздний, – несколько пустых стульев, на низком столике разложены технические журналы. В углу на кресле спал жирный охранник.

– Тут размещается сто рабочих, – пояснил Кэррик. – Место на отшибе, до ближайшей деревни, тем более города, слишком далеко, чтобы каждый день приезжать и уезжать, вот владельцы и поселили рабочих здесь.

– А кто владельцы?

– Частная компания Vigor, – пожал он плечами. – Я тут всего две недели, никого пока не видел. Вроде бы сочувствуют Заклейменным. Приютили тут целую кучу нарушителей, позволили жить и работать.

Он ткнул пальцем в постер на стене за столом, и я увидела ту же красную букву V, которую и раньше уже замечала повсюду на заводе. Стилизованную, словно знак квадратного корня. Никак не удавалось сообразить, где же я видела раньше что-то похожее.

VIGOR. РЕШАЕМ ПРОБЛЕМЫ

– Есть четыре зоны отдыха, своя для каждого корпуса. Все Заклейменные работают в одном корпусе. Нам сюда. – Он толкнул дверь, и мы вновь вышли на ночной воздух, двинулись к вагончикам.

Несмотря на поздний час, оттуда доносились голоса, наше с Кэрриком время наедине истекало. Мне нужно было срочно его кое о чем спросить.

– Кэррик, я должна знать … – Я сглотнула и договорила: – Ты кому-нибудь говорил о … – Я указала на свою поясницу.

– Никому.

Я почувствовала облегчение, и все-таки мне было неприятно упоминать шестое Клеймо. Нам с Кэрриком так легко было вдвоем, но при воспоминании о камере Клеймения я вновь вся сжалась.

– Кроме стражей и Кревана, знаем только мистер Берри и я, – подбодрил меня Кэррик. – Я пытался связаться с мистером Берри, но пока не получается. Особенно трудно потому, что я сам должен прятаться.

– Все стражи исчезли, Кэррик, – торопливо заговорила я. – Пропал и мистер Берри. Я боялась, что Креван добрался и до тебя. Нам очень о многом нужно поговорить.

– Как это? – Его зрачки расширились.

В вагончике распахнулась дверь – голоса, смех, куча народу. Нет, я пока не готова к знакомству. Сначала нужно все объяснить Кэррику. И я зачастила:

– Я сказала о шестом Клейме Пиа Ванг.

Он вздернул брови, недоумевая, зачем я откровенничала с журналисткой, работающей на Кревана, на его телеканал. Пиа по должности была обязана излагать телезрителям мою историю, после суда она в клочья драла мою репутацию, как обычно, когда она отрабатывала сюжеты о Заклейменных, но на мне сломалась: что-то с ней случилось, и Пиа поверила мне. С самого начала ей казался странным этот суд надо мной, и она не могла больше найти оправдание своим пристрастным репортажам. Она чувствовала: здесь что-то не так.

– Понимаю, для тебя это неожиданность, но ей можно верить. Она старалась изо всех сил собрать материал и разоблачить Кревана. Вот уже две недели, как она пропала из виду. Не только со мной не выходит на связь – я проверила в интернете, за две недели ни одной статьи ни Пиа Ванг, ни … под другим именем.

– Под псевдонимом?

– Лайза Лайф.

Кэррик присвистнул:

– Ого! Она – Лайза Лайф? Теперь я понимаю, почему ты решила ей рассказать.

Лайза Лайф – известный блогер, она всерьез критикует всю систему наказания Заклейменных. Власти пытались разыскать ее и заткнуть ей рот, но она успевает переключаться с сервера на сервер.

– Никому не говори, – предупредила я. – Я обещала хранить тайну.

– На моих устах печать.

– Но она уже несколько недель ничего не пишет, – продолжала я. – Хотелось бы надеяться, что она молчит, потому что с головой погрузилась в большую статью о Креване, которая полностью его разоблачит, камня на камне не оставит. Но … Не тот Пиа человек, чтобы долго молчать. В последний раз мы с ней говорили, когда она собиралась встретиться с родственниками тех стражей.

Кэррик нахмурился, не поспевая за информацией.

– Семьи стражей сообщили об их исчезновении? Полиция их ищет?

– Мне кажется, они боятся заявлять в полицию. Муж мистера Берри сказал, что он просто исчез, и все. И я все это время боялась за тебя, боялась, что Креван устроит так, что ты тоже «исчезнешь». Но Креван не знал, что ты был там, что ты все видел, и я не говорила Пиа, так что, наверное, ты в безопасности. Креван не знал и о том, что мистер Берри успел снять его на телефон, когда он ставил шестое Клеймо, но он подслушал мой разговор с мужем мистера Берри. Его муж сказал мне, что видео у меня, – шепотом договорила я.

– Так Креван поэтому тебя разыскивает? Ему нужна эта съемка из камеры Клеймения?

Я кивнула.

– Он боится, что ты выложишь это видео?

– Наверное, так.

Кэррик посмотрел на меня с уважением:

– Значит, он у нас в руках. Я знал, что все дело в тебе, но не понимал почему. Он боится, Селестина. Он у нас в руках.

– Наговорились? – окликнула нас вдруг женщина, стоявшая в распахнутой двери того вагончика, откуда доносился шум и гам. – Присоединяйся к нам, Селестина!

Широченная улыбка освещала ее лицо. Она мне рада.

Я сморгнула в недоумении, потом сообразила: две недели меня показывали в новостях, вот откуда эта чужая женщина меня знает.

– Угу, спасибо, – сказала я.

– Селестина Норт! – произнесла она, как только я подошла ближе. Она распахнула объятия, прижала меня к себе. – Большая честь для нас.

Сначала я замерла под ее рукой, но постепенно расслабилась. Давно уже меня не обнимали. Подумала о маме и папе и едва справилась со слезами.

– Я – Келли. Заходи, познакомлю тебя со всеми.

Я оглянулась на Кэррика, но Келли уже ухватила меня за руку и повела за собой. Внутри – полным-полно незнакомых людей, и все таращились на меня. Кэррик вошел следом и притаился где-то в углу.

– Это мой муж Адам, – сказала Келли.

Крепкие объятия.

– Добро пожаловать.

– А это Роган. – Она потащила меня к подростку, прятавшемуся в темном уголке.

– Поздоровайся с Селестиной, Роган! – Она говорила с ним, будто с малолеткой.

Он слабо помахал рукой, словно не желая утруждать себя.

– Ну же! – надавила Келли, и он лениво поднялся, зашаркал мне навстречу – стопы чересчур велики для тщедушного тела, штаны спадают, – протянул мне руку. Влажную. Безжизненную. Не глядя в глаза – и скорее обратно, на свое кресло-мешок. Случись такое во внешнем мире, я бы подумала, что ему противно иметь дело с Заклейменной, но здесь все были такие же, я подумала, он и сам один из нас, и списала его поведение на застенчивость. Келли продолжала трещать со скоростью сто миль в час, знакомя меня со всеми остальными.

Корделия и ее маленькая дочка, шестилетняя Ивлин – она тут же показала мне, что верхние зубы уже выпали, вот, кончик языка высовывается. С удивлением я узнала тех двоих мужчин, рядом с которыми оказалась в очереди в кассу – из-за этого две недели назад в супермаркете начались беспорядки. Фергюс и Лоркан. У Лоркана свежий шрам на лбу, Лоркан весь в синяках. А еще Мона, моя ровесница, улыбка такая яркая, что может ночь осветить, энергия так и брызжет. Она сразу мне приглянулась. А вот и человек постарше, в круглых синих очках, волосы собраны в длинный седой хвост, – такому бы сидеть у костра и петь «Кумбайя»[1].

– С нашим старшим, Кэрриком, ты уже знакома, – улыбнулась Келли. Кэррик подошел ближе. – Я так рада, что в замке с ним оказалась ты. – Она взяла мои руки в свои, глаза ее наполнились слезами. – Мы знаем, как это страшно. Хорошо, что рядом с нашим мальчиком была ты. – Она потянулась к сыну, но тот слегка отпрянул. Как будто сам удивился такой реакции, но слишком поздно – Келли уже отдернула руку, отвернулась, пряча обиду.

– Ты нашел родителей? – радостно спросила я.

Переводя взгляд с Адама на Келли, я наконец подметила сходство Кэррика с отцом, но на мать он совсем не был похож, она хрупкая, словно птичка, и Кэррик возвышался над ней – как, впрочем, над любым почти человеком. Она больше похожа на Рогана, этого угрюмого мальчишку, который не хотел пожать мне руку. Я снова взглянула на Рогана и сообразила, что он – ее сын.

– Значит, вы двое …

Я ждала отклика, но они молчали. Даже не глядели друг на друга. Странная какая-то атмосфера, очень напряженная. Хотя – воссоединение с близкими через тринадцать лет едва ли дается легко.

– Они – братья! – вдруг выкрикнула Мона. – Ага! Начислите мне баллы! – Она шутовски взмахнула сжатым кулаком. – Большая счастливая семья, верно, ребята?

– Мона! – строго одернул ее Адам, а Келли отвернулась. Не похоже, чтобы Мону это смутило.

– Кэррик, ты не сказал ей, что отыскал нас? – расстроилась Келли.

Молчание затянулось. Кэррик дергал себя за мочку, пристыженно, в поисках ответа, который помог бы ему вывернуться из неловкой ситуации.

– А Кэррик уже показал тебе спальные места? – как раз вовремя вмешалась Мона.

И так, переваривая на ходу открытие, что Кэррик сумел-таки найти родителей, я поспешила следом за Моной, которая трещала быстро-быстро, я с трудом разбирала слова.

– Ничего. Сейчас все покажу. Будешь жить со мной.

Как я уже говорила, жилье состояло из составленных друг на друга вагончиков, но это были не обычные прямоугольные вагоны с примитивными койками, а современные, очень умно спланированные: я заглянула по пути в одну из спален и увидела продуманное жилое помещение с двухэтажной кроватью – наверху одно место, внизу два, со встроенными полками и ящиками. Поместились даже душ и туалет. Все ослепительно-белого цвета.

– У каждого спального отделения собственный санузел, кондиционер, телевизор с плоским экраном и персональный сейф, – проговорила Мона смешным «искусственным» голосом, как будто портье, сопровождающий гостя по отелю. – В каждом отделении двуспальная кровать и односпальная койка наверху.

Я рассмеялась:

– Никогда раньше ничего подобного не видела.

– Все самое лучшее для работников CCU! – Она понизила голос, хотя незаклейменные размещались так далеко от нас, что услышать никак не могли. – Владелец завода сочувствует Заклейменным. Мы с ним ни разу не встречались, он – тайная, закулисная фигура, – с иронией пояснила она, широко раскрывая глаза и шевеля пальцами, словно кукольник.

– Это Эдди?

Она засмеялась в ответ.

– Нет, Эдди – управляющий. Я говорю о главном боссе, о владельце, создателе, изобретателе и так далее. Бахи говорит, что знаком с ним, но я не вполне ему верю: Бахи – ученый, он иногда малость … – Она присвистнула, не договорив до конца. – Во всяком случае, Эдди про нас знает. Он селит нас отдельно от других и планирует смены так, чтобы мы с ними не смешивались. Только он и мы сами знаем, что мы – Заклейменные, больше никому знать нельзя. Все мы здесь, понятное дело, нарушители. – Она закатила глаза, посмеиваясь и над этим понятием. – Так что повязок мы не носим. Если Клеймо у тебя на руке, будешь работать в перчатках, если Клеймо на виске, тебе подберут работу, на которой нужно надевать каску, или сделаешь такую прическу, чтоб все закрыть. На косметику не полагайся, тут бывает жарко, и краска стечет с лица, оглянуться не успеешь. Если Клеймо на языке, придется помалкивать. Усекла?

Я поспешно закивала. У меня Клейма всюду, где она перечислила, и в других местах сверх того.

– Супер. – Она присмотрелась, соображая, можно ли мне доверять, и осталась довольна. – У нас тут одна девушка влюбилась в ученого. Лиззи – она жила со мной в одной комнате. Все порывалась рассказать ему: дескать, она так его любит, ей важно, чтобы он знал о ней правду. – Мона снова закатила глаза. – Честное слово, каждую ночь я слушала этот бред. Ну и вот, ничего хорошего из этого не вышло. Она рассказала ему, кто она есть, он психанул, и она удрала. Могла нас всех до беды довести, – сердито продолжала Мона, отпирая свое отделение и распахивая дверь.

Внутри все было в точности как в том отделении, куда я успела заглянуть по дороге. Односпальная койка наверху явно принадлежала Моне, там виднелись постеры, на постели лежал плюшевый мишка. Внизу – двойная кровать, голый матрас, там до недавней поры спала Лиззи, считала это место своим домом, рассказывала соседке о своей любви – а потом сбежала. Как же мы все заменимы.

Я хорошо понимала, что почувствовала эта юная Лиззи, когда возлюбленный отверг ее, узнав, что она – Заклейменная. Мне вспомнилось, как Арт смотрел на меня в школьной библиотеке, когда я вернулась после Клеймения, как он не решился меня поцеловать. В этом, верно, основная идея Клейма на языке. Все говорят, что это Клеймо – самое ужасное. Но у меня есть похуже: Креван собственноручно прижал раскаленное железо к моей пояснице, заявив, что я испорчена до мозга костей. Об этом здесь никто не знает, кроме Кэррика, – он присутствовал при этом.

– Давно Лиззи ушла? – спросила я, глядя на широкую пустую кровать.

– Две недели назад. Даже не попрощалась, – сердито ответила Мона. – И вещи почти все оставила. Проводишь с человеком дни напролет, считаешь его другом … В общем … – она быстро сменила тему, прикинувшись, будто ей все равно, хотя обида ясно читалась на ее лице, – в общем, правила таковы. Здесь спишь, тут умываешься, вещи складываешь вот сюда. Ложиться и вставать можешь в любое время, как тебе удобнее по работе. Бывают дневные смены и ночные. Перекусить можешь у нас на общей кухне. У завода имеется столовая получше – выбор шире, еда вкуснее, – но там трудно избежать близкого общения. Келли и Адам работают на кухне, Бахи – наш ученый специалист, Корделия – великий компьютерщик, а я уборщица. С другими общаться можно, только не слишком сближаться. Никто не знает, что мы Заклейменные, но некоторые люди задают слишком много вопросов, понимаешь? Лучше держаться в стороне, но и тут не переборщить, иначе обратишь на себя внимание. И ни в коем случае нельзя иметь дела с Фергюсом и Лорканом: у них одно на уме. – Она многозначительно посмотрела на меня.

– А, ну да, секс.

– Нет, – расхохоталась она. – Это бы здорово. Нет, – посерьезнев уточнила она, – революция. Наверное, Кэррик тоже такой, он все время с ними, но он тихий, о чем он думает, не угадаешь. – Она выдержала паузу, улыбчиво присматриваясь ко мне. – Вижу, на тебя он внимание обратил, – приподняла она брови.

– У нас с Кэрриком ничего такого, – ответила я, не в силах объяснить, что на самом деле «у нас с Кэрриком».

Наша связь была глубже, мы прошли через такое, что навеки соединило нас, через то, чего у меня никогда не будет с другим человеком. Не знаю, так ли это хорошо, что, глядя на Кэррика, я всякий раз вспоминаю, что он присутствовал в камере Клеймения в самый трудный момент моей жизни. При виде его я вынуждена вспоминать об этом снова и снова. Может быть, лучше держаться от него подальше, и тогда это пройдет.

Мона уставилась на меня в ожидании сочных подробностей, но мне было не по себе. Рассказать ей о том, что нас соединяет, – значит рассказать всю историю, а всю историю до конца никому доверить нельзя.

– Давно ты здесь живешь? – спросила я, оглядываясь по сторонам.

– О, ты в точности Кэррик – уходишь от ответа. Ладно, можешь не говорить мне, только гляди в оба: эти мальчики из интерната, известное дело, мечтают только об одном. – Наступив на мою кровать здоровенным черным кожаным ботинком, она полезла к себе в постель.

Я призадумалась:

– О революции?

Она ухмыльнулась:

– Не-а. Они по большей части хотят секса.