Сладкая улыбка зависти Таро Марта

Глава третья

Камер-фрейлина Сикорская

Наконец-то в Зимнем дворце затопили печи. Фрейлинские комнаты на антресолях прогревали за счёт вытяжных труб, но тепла вполне хватало, и согревшаяся Сикорская даже сбросила с плеч тёплый деревенский платок. Пора было ложиться спать, но она ещё не знала, чем закончить очередной отчёт для Аракчеева. Её задача казалась простой – сообщать всё о Елизавете Алексеевне, но на деле писать было нечего. Императрица не только слыла, но и впрямь была безупречной. Она занималась благотворительностью, переписывалась с матерью и читала. И все! Сикорская всеми правдами и неправдами пыталась выудить из пресной жизни государыни хоть какие-то новости. Но камер-фрейлине приходилось довольствоваться всякими мелочами: «получена депеша от такого-то… государыня отказалась от ужина…»

Сегодня это вдруг показалось невыносимым. Что ей теперь – всю оставшуюся жизнь высасывать из пальца всякую чушь?! Наталья положила перо и задумалась. Дела её складывались отнюдь не так, как прежде мечталось. Когда после стольких мытарств и унижений она наконец-то попала во дворец, Сикорская надеялась, что ещё чуть-чуть – и судьба преподнесёт новоявленной камер-фрейлине свой главный подарок в лице богатого и титулованного мужа. Но прошёл год, катился к закату второй, а мужа даже не предвиделось. Все достижения Натальи сводились к маленькой комнатке, скудному гардеробу (совсем позорному на фоне роскошных платьев других фрейлин) и бесконечным отчётам Аракчееву.

Алексей Андреевич приходился Сикорской кузеном. Мать Натальи была самой младшей из сестёр Ветлицких. Семья хоть и дворянская, но из захудалых, да и отсутствие приданого очень сузило круг желающих взять этих девиц в жёны. Когда старшая из сестёр, Елизавета Андреевна, вышла замуж за бедного, имевшего всего двадцать душ, помещика Аракчеева, в семье это сочли большой удачей. Больше никому из сестёр так не повезло, и Прасковье Ветлицкой пришлось довольствоваться отставным прапорщиком Дибичем, вышедшим в отставку по ранению. Молодожёны уехали на родину мужа в Лифляндию и с тех пор еле сводили концы с концами.

Все надежды Прасковья возлагала на единственного сына, а трёх дочерей считала обузой. Девчонок она держала жёстко, утверждая, что чем больше те будут работать по дому, тем лучше потом смогут вести хозяйство в семье мужа. Прислуги у Дибичей отродясь не было, и дочери трудились день и ночь, только что в поле не ходили. Наталья часто спрашивала себя, в какие семьи мать собиралась отдать их замуж, пока не догадалась, что Прасковья о судьбе дочерей вовсе не думает.

Впрочем, самой Наталье судьба всё-таки помогла – дала шанс выбиться в люди: в трёх верстах от их дома купила имение богатая вдова Валентинович. У этой добродушной и слезливой толстухи росли две дочки. Вдова приглашала иногда бедную соседку поиграть со своими девочками. Тогда Наталья приходила в большой, полный слуг дом, наедалась досыта и даже получала в подарок старое платье, а то и шляпку или шаль. Обе девочки Валентинович выросли донельзя избалованными красавицами, и, хоть сердце у обеих было доброе, они, не отдавая себе отчёта, обращались к Наталье снисходительно. Барышни жалели бедную, плохо одетую, да к тому же некрасивую подругу, оскорбляя этим Наталью до глубины души. Белокурым куклам с точёными носиками и прелестными голубыми глазками просто не дано было понять, что чувствует девушка, видя в зеркале скуластое лицо с носом картошкой, грубым мужским ртом и тусклыми серо-зелёными глазами. Красавиц-сестёр вместе с их щедрой матушкой Наталья ненавидела до дрожи, но каждый день бежала в поместье, даже если её там и не ждали. Ведь эти визиты давали бедной замарашке надежду вырваться из беспросветной нищеты.

Когда умер отец, Наталье уже исполнилось двадцать три. Единственный братец – свет материнских очей – сразу же сбежал в Вильно и, женившись на купеческой дочке, больше не вспоминал о брошенных в деревне родных. Тогда в доме закончились деньги и семья начала голодать. Наталья поняла, что нужно уносить ноги, и напросилась к Валентиновичам помогать с шитьём приданого к свадьбе старшей из дочерей. Голубоглазая барышня выходила замуж за промотавшегося, но красивого польского графа.

Наталью поселили в узкой комнатенке под крышей, где она весь день подрубала салфетки и простыни, собранные мадам Валентинович в приданое. Гости уже начали съезжаться на свадьбу, и Наталья приглядывалась к ним, выбирая свою возможную жертву. Взрослые мужчины – друзья жениха – были ей не по зубам, но семнадцатилетний кузен сестёр Валентинович, приехавший на свадьбу из Митавы, мог, пожалуй, и попасться на крючок. Наталья очень рассчитывала на его почти детскую наивность.

Она старалась быть с юношей поласковее: заводила разговоры, подавала чай, угощала пирожными, добытыми на кухне. Станислав, безмерно робевший в обществе гостей-офицеров, быстро привык к «доброй» приживалке и стал ей доверять. Накануне свадьбы друзья жениха устроили во флигеле мальчишник, где напоили беднягу Станислава «до поросячьего визга». Тот, шатаясь, вывалился во двор и, пройдя с десяток шагов, упал на землю, не в силах подняться. Когда чьи-то руки натужно потащили его, юноша в последний раз открыл глаза и ещё успел узнать скуластое лицо и толстый нос, больше он ничего не помнил. Тем страшнее оказалось для него пробуждение: стоя в ногах постели, разгневанная тётка вопила на весь дом. Мадам Валентинович кричала, что племянник опозорил её седины и испортил свадьбу. Бедный Станислав всё никак не мог понять, в чём же он провинился, пока не увидел сидящую на полу безутешную Наталью в разорванном платье и яркие пятна крови на собственных панталонах. Испачканная простыня стала для мадам Валентинович последним аргументом.

Почтенная дама не собиралась порочить доброе имя своей семьи, и сразу же после венчания её дочери с красавцем-графом ксёндз потихоньку, в присутствии лишь управляющего поместьем и домоправительницы, обвенчал Станислава Сикорского с Натальей Дибич. Первые молодожёны пировали вместе с тремя сотнями гостей в большом доме, а вторых усадили в двуколку и отправили в Митаву к родителям жениха.

Сказать, что Наталье Сикорской в доме её мужа не обрадовались – значит, не сказать ничего. Свёкор со свекровью с ней не разговаривали, они не смягчились даже после рождения внука – Бронислава, да и от молодого мужа толку не было. Он сразу же отдалился от Натальи, начал пить и пропадать из дома. Это должно было плохо кончиться, и когда тело Станислава, утонувшего по пьянке в озере, привезли домой, Наталья не удивилась и не опечалилась. По крайней мере, за всё время семейной жизни она ни разу не голодала, а самое главное, мадам Сикорская сумела вырваться из-под гнёта своей жестокой матери.

С условием, что вдова оставит Бронислава и уедет, свёкор предложил Наталье немного денег. Сикорская, не задумываясь, согласилась и на следующий же день уехала в Новгородскую губернию, в маленькое имение на берегу озера, где скромно проживала её тётка – мать так стремительно вознёсшегося военного министра Аракчеева.

Елизавета Андреевна встретила племянницу радушно. Расспросив Наталью о матери, Аракчеева сочувственно вздохнула, но радостный блеск, мелькнувший в её глазах, выдал тайное злорадство. Сикорская тётку не осуждала, она ведь понимала, что её мать в жизни ни у кого не вызвала тёплого чувства. Впрочем, скоро выяснилось, что скверный характер у сестёр Ветлицких – черта семейная: тётка оказалась не лучше матери. Такая же жестокая и эгоистичная, Аракчеева отличалась ещё и безмерным чванством. Кичась положением, добытым для семьи сыном-министром, она возомнила себя важной барыней, а племянницу определила на роль бесплатной служанки. Но Сикорская не роптала: покорно сносила и тёткины причуды, и её дурное настроение, не говоря уже о грубости. Наталья лишь умоляла старуху сделать божескую милость и попросить Алексея Андреевича о месте фрейлины при дворе.

– Да как же ты сможешь там жить? – отмахивалась Аракчеева. – Ты языков не знаешь, политесу не обучена, тебя засмеют, опозоришь нашу семью.

– Я по-французски говорю, у Валентиновичей научилась, там же и манеры усвоила, – упорствовала Наталья. – Христом Богом клянусь, я уж отслужу и братцу Алексею, и вам! Все его и ваши поручения выполнять буду.

Хитрая старуха смекнула, что иметь глаза и уши в доме сына будет совсем нелишним, но признаваться, что у неё не хватает влияния, не спешила. Аракчеева долго увиливала от ответа, но однажды (взвесив будущие выгоды) сказала:

– Ко двору ты можешь попасть лишь одним путем: если поедешь в Грузино и поклонишься в ноги Минкиной. Если эта дрянь за тебя словечко замолвит, мой сын ей не откажет. Я тебе лошадь дам, к вечеру на месте будешь. Письмо Алексею я напишу, а уж как ты с этой тварью договоришься – решай сама, тут я тебе не помощница.

Обрадованная Наталья облобызала тёткину руку и бросилась собираться. Спрятав на груди драгоценное письмо, она села наконец в тряскую кибитку и к вечеру того же дня добралась до Грузина.

Показушник Аракчеев начал военную реформу с собственного имения и объявил Грузино образцовым военным поселением. Увиденное здесь и впрямь поражало: ряды одинаковых, словно горошины, домов выстроились по линейке вокруг широкого плаца. Подстриженные под шары деревца казались близнецами. Эта военная деревня удивляла порядком, чистотой и… жуткой, почти могильной тишиной. Птицы не пели, собаки не лаяли, коровы не мычали, да и люди как будто вымерли.

«Что за чудо такое? – испугалась Сикорская. – Не зря тётка утверждала, будто её сынок сильно крут. Видать, все его так боятся, раз попрятались».

Кибитка прогромыхала по булыжной дороге и покатила через двор – прямиком к громадному дворцу с мраморным портиком о восьми колоннах. Напротив (через двор) стоял новый двухэтажный дом.

«Здесь Минкина и живёт. Пока графа в поместье нет, она всем тут заправляет», – вспомнила Наталья рассказ тётки.

Аракчеева много и с нескрываемой яростью говорила о «змее» и проклинала тот день, когда её несчастный сын купил у разорившегося соседа имение со всей дворней, среди которой оказались и кучер Минкин с молодой женой Настасьей. Тётка утверждала, что в «змее» текла цыганская кровь, поскольку Минкина оказалась чернява, смугла, а в постели до того горяча, что дворовые мужики, коих она перепробовала всех до единого, с ума сходили по этой деревенской Клеопатре. Аракчеев, слывший мужчиной с большими потребностями, конечно же, не пропустил знойную красотку и допустил её до своего ложа. Тут уж Настасья постаралась, ублажила барина, как в раю, только никто разомлевшего министра не предупредил, что его новая наложница умна и хитра, а когда тот это понял, жить без Настасьюшки уже не мог.

Сёстры Ветлицкие, все как одна, были некрасивы и свою грубую, топорную внешность передали детям. Глядя на портрет графа Аракчеева, Сикорская с сожалением убедилась в своём с ним семейном сходстве. Она-то прекрасно понимала, что пережил почти уродливый, по светским меркам, братец, когда красавица Настасья стала перед ним преклоняться. Хитрая крестьянка задела самое глубинное – оскорблённое самолюбие бедного некрасивого человека, пробивавшегося в жизни через такую грязь, что богатеньким красавцам и не снилась.

Тётка рассказывала, как по ночам Минкина ложилась спать на подстилке под дверью, охраняя покой и сон Аракчеева. Хитрая наложница ловила каждый его взгляд и, если видела хоть малейшее недовольство, заливалась слезами, а потом часами, стоя на коленях, вымаливала прощение. Но самым главным оказалось то, как она относилась к своему любовнику: с рабским почитанием. Она стелилась перед Аракчеевым так же, как тот перед своим венценосным хозяином.

«Бедный братец! Ползать на брюхе – занятие не слишком приятное, – часто думала Наталья, – а если перед тобой самим никто не ползает, то и совсем невыносимое. Этак затоскуешь, да и вообще с ума сойдёшь. Но когда такая вот Минкина трепещет перед властелином, присесть не смеет в его присутствии, спит под дверью – тут уж совсем другое дело. При таком раскладе уязвлённая душа поправится, вздохнет с облегчением: не только её сапогом в морду тычут, но и она в своём праве изгаляться».

Наталья велела кучеру ехать к дому метрессы. Кибитка остановилась у крыльца. Неизвестно откуда выбежали молчаливые дворовые, открыли дверцу, помогли гостье спуститься, а мажордом в расшитой золотом ливрее осведомился, что доложить барыне.

– Хозяйская кузина Сикорская прибыла с письмом от матушки Алексея Андреевича, – сообщила Наталья.

Её проводили в дом и попросили подождать в большой гостиной. Такой роскоши Наталья прежде не видела. Мебель блестела позолотой и переливалась алым шёлком, на мраморном столе красовалась неподъёмная – размером с овцу – оправленная в серебро богемская ваза, а на противоположных стенах комнаты в одинаковых пышных рамах висели два портрета. Графа Аракчеева, изображённого в чёрном мундире, Сикорская узнала сразу, а со второго полотна зазывно улыбалась знойная брюнетка. Крупные, как сливы, влажные глаза под дугами чёрных бровей, прямой нос и маленький рот с пухлой нижней губой скорее подошли бы древней римлянке. Это, как видно, понимала и сама женщина, поскольку (судя по причёске и костюму) изображала Венеру.

«Дал же Бог ведьме такую красоту, – подумала Наталья. – Одним – всё, а другим – ничего».

Привычная волна чёрной зависти зародилась в душе, начала закипать, но этого нельзя было допустить. Вдруг Минкина почувствует неискренность гостьи и откажется помогать?

Но как расположить к себе эту всесильную крестьянку?.. Наталья глубоко вздохнула, собрала волю в кулак и, наклеив на лицо сладкую улыбку, остановилась у портрета черноглазой красотки. В коридоре послышалась тяжёлая поступь, дверь отворилась – и в комнату вплыла сильно располневшая невысокая женщина в белом шёлковом платье. Она просто утопала в алмазах: колье широким полумесяцем возлежало на пухлой груди, крупные серьги оттягивали мочки ушей, на каждой руке болталось по браслету, а все короткие пальцы покрывали перстни. Даже Сикорской, не знавшей толку в дамских нарядах, это показалось чересчур. Но, похоже, Минкина сама себе нравилась, раз лучезарно улыбнулась и сказала:

– Вы уж на портрет-то мой не глядите, восемь лет прошло, как его сделали. Я постарела и теперь не та, что раньше.

– Вы не изменились, даже, по-моему, стали ещё красивее, – беззастенчиво солгала Сикорская, вглядываясь в одутловатое лицо бывшей Венеры.

– Ах, да что вы! – отмахнулась Минкина, но Наталья догадалась, что комплимент оценен. Графская метресса перешла к делу: – Мне сказали, что вы с весточкой от матушки его сиятельства прибыли?

– Да, я привезла письмо тётушки графу Алексею Андреевичу, – мягко подчеркнув своё родство с Аракчеевым, сообщила Наталья. – Когда он сюда пожалует?

– Ждем-с его сиятельство дней через десять, – сообщила Настасья. – Не угодно ли вам будет погостить?

– Конечно! Премного благодарна…

Наталья даже не подозревала насколько преуспеет. Её лесть оказалась золотым ключиком к сердцу Минкиной, а вторым помощником стала водка. Аракчеевская метресса пила беспробудно, а напившись, совокуплялась то с собственным кучером, то с лакеями, выбирая тех, кто поздоровее. Сикорская не уступала новой подруге ни в выпивке, ни в распутстве, чем заслужила её полное доверие.

Развеселая жизнь двух молодок закончилась, когда в Грузино прибыл Аракчеев. Всемогущий кузен принял Наталью лишь на следующий день после приезда. Почти сутки провела Сикорская в одиночестве. Минкина исчезла и в своём доме больше не появлялась, но, когда граф позвал, за Сикорской пришла сама. Метресса разительно переменилась. Тёмно-синее платье с белым воротничком подчёркивало «скромность» своей хозяйки. Волосы Минкиной прикрывал пышный чепец. Впрочем, этот наряд фаворитке явно шёл: в нём она казалась моложе и стройнее, а лицо в обрамлении белых кружев волшебным образом утратило одутловатость.

– Пойдём скорее, граф хочет тебя видеть, – сказала Минкина, схватив Наталью за руку. – Я уже за тебя словечко замолвила, теперь соглашайся на всё, чего он потребует: наш батюшка страсть как не любит, чтобы ему перечили или вопросы задавали.

Женщины перешли двор и поднялись на крыльцо грузинского дворца. Чувствовалось, что он построен совсем недавно: стены пестрели ярким штофом, на расписных потолках по голубому небу летали греческие богини и кувыркались амуры, да и вся обстановка – мебель красного дерева, ковры, гардины и люстры – была явно новой и, как поняла Сикорская, дорогущей.

«Вот уж братцу повезло, – с привычной завистью оценила Наталья, – надо же как – из грязи в князи! Сейчас бы двадцать душ крепостных на троих братьев делил, если б вовремя наследнику престола на глаза не попался».

Минкина ввела Наталью в большую комнату, где за огромным столом сидели двое: Аракчеев и растерянный подросток. Мальчика, которого Минкина с гордостью именовала дворянином Михаилом Шумским, гостья уже видела. Он был довольно миловиден, но совсем не походил ни на жгучую брюнетку Настасью, ни на Аракчеева.

Наталья прошла вслед за Минкиной к столу. Метресса низко поклонилась Аракчееву и доложила:

– Вот, батюшка, ваше сиятельство! Привела родню вашу. Сестрица письмо от маменьки вам привезла.

– Здравствуйте, кузина, – любезно изрёк Аракчеев, указав гостье на стул. – Которая из моих тёток приходится вам матерью?

– Прасковья Ветлицкая, ваше сиятельство, в замужестве Дибич. Тётушка Елизавета Андреевна, когда я у неё гостила, была так добра, что дала мне рекомендательное письмо к вам.

Наталья протянула графу конверт и замолчала, скромно потупив глаза.

– Прочту после, – решил Аракчеев, откладывая конверт в сторону. – Давайте обедать, и вы мне сами расскажете, как и где жили и чего хотите теперь.

Сикорскую усадили за стол рядом с графом – напротив испуганного мальчика. По знаку Минкиной слуги начали разносить блюда, сама фаворитка скромно стояла у двери, всем своим видом изображая покорность и раболепие. С собачьей преданностью ловила она взгляды Аракчеева, но, на вкус Сикорской, явно перебарщивала. Впрочем, Аракчеев казался вполне довольным.

«Вот так и нужно к сильным мира сего подлизываться, – поняла Наталья, – льстить без меры да изображать ежеминутно преданность и раболепие. Если такая деревенщина, как Настасья, смогла устроиться, я – дворянка – должна достичь большего».

До каких высот она собирается взлететь, Сикорская пока не знала, главное – попасть ко двору.

– Расскажите о себе, кузина, – предложил Аракчеев, и Наталья заметила, как сидящий напротив мальчик явно повеселел, ведь его грозный отец перенёс своё внимание на кого-то другого.

– Наша семья жила в Лифляндии. Батюшка уже умер, а мама с двумя моими сёстрами до сих пор там живёт. Я была замужем, но мой супруг умер и мне пришлось вернуться на родину предков. Ваша драгоценная матушка приютила меня, она же посоветовала просить ваше сиятельство о милости – определить меня на место фрейлины при царском дворе.

– Но эта ваканция – лишь для девиц! Таков порядок, а вы уже были замужем.

– Я слышала, что при дворе имеются и другие возможности, – в отчаянии пролепетала Сикорская, вдруг осознавшая, что план её рушится. – Я хорошо шью, могу укладывать волосы. Может быть, камеристкой?

– Нужно подумать, – спокойно заметил Аракчеев, разрезая бифштекс. – Это будет стоить мне больших хлопот. Дамы – существа тонкие и донельзя суеверные, и обе императрицы не исключение: вдовы среди царской прислуги не в чести. Н-да, сложно будет, но, раз мы – родня, придётся мне постараться.

– Я отслужу! – уловив намёк, поклялась Сикорская. – Всё, что нужно вашему сиятельству или кому-то из родных, делать буду с радостью. Родня для меня – всё!

Аракчеев милостиво кивнул и вынес решение:

– Я рад, что вы так преданы семье. После обеда я напишу письмо матери, поезжайте к ней. Я дам денег, пусть вам сделают новый гардероб, а через месяц приезжайте в столицу – в мой дом на набережной Мойки. Там и поговорим.

Сообразив, что пора откланяться, Сикорская поднялась, льстиво отблагодарила хозяина дома за проявленное к ней участие и отправилась собирать вещи. В дверях она заметила, как Минкина явственно подмигнула и тут же вновь скромно потупилась. Уезжала Наталья на заре, к задку её экипажа привязали большой сундук с подарками для Елизаветы Андреевны, а на дне баула самой Сикорской лежал отрез тёмно-синего бархата, подаренный на прощание Минкиной.

– Давай, подруга, приезжай в Петербург, там и встретимся, я ведь зимой в столице живу, – шептала Настасья, обнимая на прощанье Сикорскую. – А коли затоскуешь, сюда давай, я тебя повеселю.

– Спасибо за все! – впервые в жизни искренне поблагодарила кого-то Наталья. – Я обязательно приеду. Как всё с местом устроится, так и жди…

Но выполнить своё обещание Сикорская не смогла. Прибыв в столицу, она узнала от Аракчеева, что тот раздобыл для неё место камер-фрейлины с обязанностью надзирать за гардеробом императрицы Елизаветы Алексеевны и что взамен «дорогой кузине» придётся сообщать своему благодетелю мельчайшие подробности того, что происходит в покоях государыни.

Сопровождая Елизавету Алексеевну в больницы и богадельни, Наталья подслушивала разговоры, следила, с кем говорит императрица и кого отличает. Перебрав царские наряды, новая камер-фрейлина с удивлением обнаружила, что Елизавета Алексеевна очень скромна, подолгу носит одни и те же платья, а все положенные ей средства отдаёт на нужды неимущих. Наталью приставили следить за ангелом!

Сначала Сикорская думала, что «кузен» быстро потеряет к ней интерес и перестанет спрашивать доклады, но Аракчеев каждый вечер присылал к условленному часу своего человека и забирал Натальины писульки. Вот и сегодня до отправки донесения оставалось менее часа, а писать было нечего. Императрица приняла лишь одного человека – светлейшего князя Черкасского, да и то – визитёр пришел просить о месте фрейлины для своей сестры. Наталья вспомнила чеканную красоту лица гостя и его высокую фигуру. В гусарском мундире князь был изумительно хорош.

«Красавец и богач, ну и сестрица – небось очередная “принцесса”», – поняла Сикорская, чем окончательно испортила себе настроение. Она ненавидела молодых красоток до яростной дрожи в сердце.

Наталья вновь посмотрела на листок бумаги, где сиротливо темнели две строки, и быстро дописала, что её императорское величество встречалась со светлейшим князем Черкасским, присланным к ней государем. Князь просил за свою сестру, которую император изволил назначить фрейлиной. Поставив число и закорючку вместо подписи, Сикорская сложила лист и сунула его за корсаж. Сама не зная почему, Наталья решила, что разговор о том, будто новая фрейлина не сможет найти мужа из-за бесплодия, передавать Аракчееву не станет. На сей раз «любезный кузен» обойдётся: эти сведения нужно оставить в собственной копилке, вдруг это когда-нибудь пригодится. А бумага… Что ж, она ведь всё стерпит – и недомолвки, и обман, и даже мошенничество.

Глава четвёртая

Страхи и искушения

Пальцы механически скользили по бумаге, разглаживая её сгибы. Фрейлина Струдза не хотела перечитывать злополучное письмо. Зачем, когда и так всё ясно? Общие фразы, изящные обороты, любезность и… более ничего. Ни слова, ни намёка на чувство. Обиднее всего оказалась подпись: «Преданный вам граф Каподистрия». «Иоанна» для неё больше не было! Вот оно – подтверждение старой истины, что в жизни долг и счастье никогда не ходят рядом.

Фрейлина бросила письмо в ящик стола (никчемная бумажка, лучше бы оно и не приходило вовсе!) и задумалась. Был ли у неё шанс сохранить счастье? Ещё год назад Роксандра сказала бы, что это в её силах, более того, она знала, что так и случится, поскольку заслужила это счастье всей своей жизнью. Но в Вене всё рухнуло. В городе, где три армии праздновали триумф, Роксандра Струдза переживала горечь поражения.

«После того, что мы испытали вместе, это казалось таким пустяком. Я же вижу людей насквозь, как я могла допустить такой промах – забыть о мужском самолюбии?»

Ответ казался тривиальным – счастье разрушила гордыня. Зря Роксандра поверила, что стала хозяйкой своей судьбы… Господи, как же тяжело шла она к успеху! Сколько ума, хитрости, да и просто изворотливости это потребовало, скольких лет! Если бы Роксандра всё это использовала для собственного блага, она уже давно оказалась бы счастливой матерью десятка детей и женой самого блестящего дипломата Европы. Как несправедливо: вскарабкаться по отвесным скалам на величайшую вершину и… замерзнуть там среди блистающих льдов.

Роксандра не помнила тех лет, когда её семья жила в Константинополе. О роскошном дворце с видом на Босфор и баснословном богатстве девочка судила лишь по рассказам матери. Может, это и было правдой, но, скорее всего, являлось преувеличением – сказкой, особенно прекрасной на фоне российских мытарств. Как бы то ни было, но, когда семейству Струдза пришлось бежать, оставив всё имущество в Османской империи, вывезти с собой смогли так мало, что это сразу опустило бывших молдавских господарей на один уровень с обедневшими российскими дворянами. Отец сломался первым, матери хватило сил дать всем детям блестящее образование, но смерть младшей дочери и первенца-сына её добила. Вот и пришлось Роксандре стать главой семьи, без неё у сестры и, самое главное, у брата не было шансов выбиться в люди.

«Лишь ум и знания вывели меня на самый верх, с лица-то взять было нечего», – трезво признавала Роксандра.

Возможно, она перегибала палку – была к себе слишком строга, в конце концов греки дружно хвалили её гордый орлиный профиль и огненные глаза. Жаль только, что комплименты не приносят счастья.

«Женщине не стоит походить на орлицу, – мелькнула печальная мысль. – Иоанн практически в открытую сказал мне об этом».

Казалось, зачем мучить себя, вспоминая прошлое, но ведь нужно было принять самое главное решение в жизни. Сейчас важно понять, как вернуть счастье. Или теперь предстоит жить лишь умом?.. Когда же Роксандра ошиблась, решив, что ухватила за золотое перо птицу счастья?

Места фрейлины Струдза добилась сама – шаг за шагом шла она от одной сиятельной дамы к другой, входила в доверие, становилась сначала нужной, а потом и необходимой. Умом и знаниями выслужила она нужные рекомендации и оказалась при дворе. К счастью, в то время императрица Елизавета Алексеевна искала утешения в вере, да и сам государь нуждался в духовной опоре. Вот тогда и пригодилась фрейлина Струдза: ни у кого не было таких познаний в христианских учениях, никто не знал так Священного Писания. Роксандра сделалась доверенным лицом царской четы и оказалась на вершине.

«Любил ли меня Иоанн хоть когда-нибудь? – спросила она себя. – Или только использовал?»

С главой российской дипломатии графом Каподистрией Роксандра познакомилась через свою родню – князей Ипсиланти. Четверо орлов-братьев были воинами и «учёность» Роксандры считали блажью, а вот с графом Иоанном она сразу же заговорила на одном языке. Они понимали друг друга с полуслова. Каподистрия оказался блестяще образованным человеком, но и Струдза ему не уступала, к тому же оба были в России чужаками. Когда Каподистрия заговорил о своей мечте освободить Грецию от турецкого ига, он нашёл в лице Роксандры преданного соратника. Для этого рыцаря она была готова на всё.

Бок о бок трудилась пара, шаг за шагом шла к своей святой цели, и неизвестно ещё кто оказался успешнее, склоняя умы российского общества к нужному мнению. Они оба взлетели на гребень успеха – Иоанн стал первым помощником императора в делах бурлившей Европы, а Роксандра заняла место незаменимого советчика Александра Павловича в его духовных исканиях. Два блестящих отпрыска Греции просто обязаны были соединить свои судьбы. Они оказались достойны друг друга, и, хотя виделись мало (Каподистрия следовал за императором в его поездках по Европе, а Роксандра оставалась с императрицей), связь их становилась только крепче. Сколько писем написали они друг другу! Вот и предложение руки и сердца прилетело Роксандре из далёкой Швейцарии.

«Я должна была настоять на скорейшем венчании, – с грустью признала Струдза. – Отбросить все сомнения и довести дело до конца».

Правда, если уж быть совсем честной, Иоанн как раз настаивал на обратном. Ему Роксандра нравилась именно на месте фрейлины. Удача к тому времени отвернулась от Каподистрии. Что произошло между её женихом и императором Александром, Роксандра так никогда и не узнала, но государь явно охладел к графу Иоанну и начал больше привечать немца Нессельроде, устроив, в конце концов в Министерстве иностранных дел настоящее двоевластие.

Что должна была сделать в таком случае любящая невеста? Помочь милому! Роксандра поступила по зову сердца и… всё проиграла. Даже рискуя перейти грань дозволенного, она смогла убедить императора в незаменимости своего жениха. Каподистрии в Швейцарию отправили приглашение на Венский конгресс, граф туда прибыл… но не смог простить невесте этого «унижения». Когда они встретились, Иоанн ни разу не обмолвился о своей обиде, но и ни одного тёплого слова не прозвучало более из его уст. Всё стало явным, когда он подарил Роксандре символичное кольцо: на тонком золотом ободке сгорала в рубиновом огне бабочка с сапфировыми крылышками.

«Надо было сделать вид, что не поняла намёка. Иоанн не смог бы забрать обратно официально сделанное предложение. Кто меня тянул за язык?.. Предложила дружбу… Господи, какая же дура!»

Роксандра выдвинула ящик стола и достала красную коробочку с роковым подарком.

«Всё продумал, даже коробка, и та – как огонь», – с раздражением подумала Струдза, открывая крышку.

Сапфиры казались тёмными, почти чёрными, а рубины полыхнули в отсветах свечей, будто языки пламени.

– Вот так и мое счастье – взяло и сгорело, – прошептала Роксандра.

Звук собственного голоса показался ей странным – как будто неживым. Что-то во всём этом было мистическое. В памяти всплыли воспоминания юности, когда после смерти сестры к юной Роксандре стали приходить видения, а потом она услышала голоса. Тогда это, наверное, спасло её разум, а может, и жизнь. Эти силы явно не имели отношения к святости, но Струдза ни о чём не жалела.

«Они спасли меня тогда, может, помогут и теперь?..»

Мысль была смутной. Чего Роксандра хотела? Вернуть любовь графа Иоанна? Но этой любви, похоже, никогда и не было, раз она так легко исчезла под напором гордыни.

«Ну и пусть, главное – вернуть жениха, а потом всё как-нибудь исправится», – искушало сердце.

Прежде Роксандра служила семье, потом своей истерзанной Родине и своему мужчине, но никогда ничего не делала для себя. Может, пора начать, пока не стало слишком поздно? Ведь мужчину можно приворожить. Вон «провидица» Татаринова, собирающая половину высшего общества на свои бдения в Михайловском замке, не таясь, берётся за такие дела.

«Нет, к Татариновой нельзя! Теперь все чуть ли не поголовно к ней ездят. Не дай бог, о моём визите станет известно», – остановила себя Струдза.

Она задумалась. В столице вовсю шептались о француженке с Охты. Сплетни об её притоне давно ходили в свете, но в царском дворце о нём слыхали лишь единицы. А вдруг это спасение?.. Может, попробовать?..

Елизавете Алексеевне вновь нездоровилось. Фрейлины сочувствовали государыне, наперебой предлагали ей свои услуги, но императрица неизменно отказывалась и отпускала их всех отдыхать. Сегодня фрейлины освободились совсем рано, и Варвара Туркестанова не смогла устоять перед искушением в кои-то веки развеяться и отправилась на приём к княгине Голицыной. С хозяйкой дома они приятельствовали уже лет пятнадцать, но в модном литературном салоне экстравагантной княгини Ады фрейлину привлекало отнюдь не изысканное общество и не умные разговоры – в этом она сама могла дать фору любому из гостей. Варвара ехала на приём в надежде повидать мужчину, от которого совсем потеряла голову.

Владимира Голицына она помнила с его детства, мальчик часто появлялся в домах этого разветвлённого княжеского семейства, а Варвара дружила с десятком его кузин. Она и не заметила, как милый ребёнок вырос и превратился в весёлого и остроумного красавца, а потом Владимир ушёл на войну и вернулся героем. Вся грудь его парадного мундира блистала орденами, а лёгкая хромота из-за ранения в щиколотку даже придавала ему какой-то романтический шарм. Варваре никогда не приходило в голову, что этот голубоглазый двадцатилетний Аполлон может посмотреть в её сторону, и она не поверила своим ушам, когда однажды Владимир пригласил её на вальс и признался в любви:

– Барби, я давно люблю вас и таскался с визитами к родне в надежде, что вы приедёте в гости к тёткам или кузинам. Я мечтал, что вернусь героем и вы наконец-то увидите меня в истинном свете.

Княжна тогда, может, впервые в жизни не нашлась, что сказать. Она посмотрела в яркие голубые глаза своего поклонника и прочла в них такое восхищение, какого ещё никогда не встречала. Сердце её дрогнуло. Наверное, Варваре не стоило давать такую слабину, но как можно в сорок лет, когда ты уже смирилась с тем, что никто и никогда тебя не полюбит, не отозваться на столь сильное чувство? Варвара не смогла устоять, а новый поклонник со всем пылом молодости бросился её завоевывать. Шаг за шагом пробирался он всё дальше и дальше, а когда они оказались в постели, отступать стало уже некуда. Молодой пыл и неудержимая страсть Голицына сразили Варвару, неприступная крепость пала и теперь лежала в руинах: княжна до беспамятства влюбилась.

Вот только счастье её оказалось недолгим. Варваре и в голову не могло прийти, что молодой любовник не знал того, что при дворе было известно каждому: княжна Туркестанова – любовница императора Александра. Эта связь началась три года назад после отъезда за границу Марии Нарышкиной – фаворитка повезла на воды свою больную дочку, а государь, немного поскучав, обратил внимание на высокую, стройную и черноокую княжну Туркестанову. Варваре это, конечно, польстило, но все её иллюзии рассеялись, когда дело дошло до близости. Она-то надеялась хотя бы на симпатию, но у императора не было к ней ни малейших чувств. То, чем он занимался с Варварой, нельзя было назвать «постелью», Александр Павлович приходил справить нужду и не скрывал этого.

«По крайней мере, я любовница государя, – успокоила себя Туркестанова. – Конечно, фавориткой я уже не стану, но хоть что-то».

Утешение было слабым, но что она могла изменить? Варварины годы неумолимо катились к сорока, связь с императором всем при дворе была известна, княжна думала, что это придаёт ей в глазах Владимира ещё большее очарование: ему было лестно тягаться с самодержцем.

Отрезвление оказалось ужасным. Полный романтических чувств, Голицын пробрался на антресольный этаж, надеясь сделать Варваре сюрприз. Но удивили его: из комнаты возлюбленной, не скрываясь, вышел император Александр, а когда Владимир приоткрыл дверь и заглянул внутрь, увиденное не оставило у него никаких сомнений в том, чем только что занималась княжна Туркестанова. Бедняга ворвался в комнату и устроил Варваре скандал. Оскорбления одно страшнее другого сыпались на её бедную голову. Последними словами были:

– Не смейте ко мне приближаться. Я презираю вас!..

Княжна даже не представляла, что будет так страдать. Ей казалось, что она трезво смотрит на вещи и понимает, что почти двадцатилетняя разница в возрасте неминуемо приведёт к разрыву. Но, оказывается, разум и сердце не всегда могут договориться. Отчаяние сводило с ума, жить не хотелось. Не раз и не два уже приходили мысли о самоубийстве. Принять яд и уйти навсегда, не мучиться…

Как Варвара прожила две недели, да и ещё смогла выполнять свои обязанности так, что никто ни о чём не догадался, она до сих пор не понимала, но одно знала твёрдо: если не вернёт Владимира, то яда ей не миновать. Пора было что-то делать, хотя бы попробовать поговорить с ним.

«Ада – ему родня, он любит бывать в её салоне», – вдруг вспомнила княжна.

Нужно ехать! Решившись, Варвара подошла к окну и выглянула на улицу. К счастью, дождя не было. Авдотья Голицына жила почти рядом с дворцом – на Миллионной улице – и до её дома можно было дойти пешком. Княжна надела своё лучшее платье из пурпурного бархата, шляпку в тон и закуталась в тёплую тальму.

«Господи, помоги!» – попросила она, перекрестилась и выскользнула за дверь.

В салоне «княгини-полуночницы», как звали Голицыну в свете за привычку начинать свои приёмы позже всех в столице, народу оказалось немного: Варвара приехала одной из первых. Хозяйка – необычайно яркая в алом шёлковом платье, с каскадом чёрных локонов, сбегающих на плечи, – обрадовалась подруге и усадила её рядом.

– Барби, что с тобой? Ты вроде похудела… Не больна ли?

Неужели её страдания так заметны? Варвара постаралась ответить бодро:

– Нет, со мною всё в порядке, это государыня нездорова, вот мы все и переживаем.

Княгиня сочувственно зацокала языком и разразилась длинной тирадой о пользе пребывания на немецких лечебных водах. Подругу Варвара слушала в пол-уха – её интересовал лишь любовник. Стали появляться гости, хозяйка оставила княжну и занялась вновь прибывшими. Наконец в дверях мелькнули знакомые золотистые кудри. Владимир Голицын в чёрном с золотом мундире был так красив, что сразил Варвару наповал. Она даже прикрыла глаза, не в силах глядеть на своего кумира, а когда открыла их, Голицына в зале не оказалось.

«Где он? – ужаснулась княжна. – Увидел меня и ушёл?»

Варваре стало безразлично, что подумают гости и что скажет хозяйка. Она рванулась к двери. Туркестанова выскочила на лестничную площадку в тот миг, когда её любовник уже надевал шинель. Голицын заметил Варвару, и его взгляд полыхнул такой ненавистью, что княжне пришлось опереться о колонну. Хлопнула дверь – Владимир ушёл.

– Ну что, так и будешь здесь стоять? – прозвучал за спиной Варвары певучий голос.

Туркестанова обернулась. Княгиня Авдотья взирала на неё с нескрываемым скептицизмом.

– А что мне делать?

– Вольдемар сох по тебе с детства. В нашем возрасте нужно ценить такую верность…

Похоже, что Авдотья ничего не знала, а может, делала вид, что не в курсе отношений Варвары со своим родственником. Княжна так устала бороться с судьбой, а сил что-либо скрывать у неё уже не осталось, и она призналась:

– Ада, ты не понимаешь! Я тоже люблю его, а он не желает меня больше видеть!

– Да ты что? – изумилась княгиня. – Но почему он вдруг так переменился?

– Он узнал обо мне и государе!

– Ах…

Голицына на мгновение задумалась, но потом спросила:

– И ты собираешься оставить всё как есть?

– А что я могу поделать?

– В Италии такие дела решаются в два счёта, – отозвалась Голицына.

Княгиня Ада прожила за границей лет десять и, наверное, знала, о чём говорит, но Варваре от этого было не легче. Слёзы брызнули из её глаз.

– Тихо, тихо, перестань, – испугалась хозяйка дома, она метнула взгляд в распахнутые двери салона, к счастью, никто из гостей пока не заметил ни истерики княжны Туркестановой, ни ухода хозяйки. Голицына увела Варвару в сторону так, чтобы их не было видно из салона, и зашептала: – Барби, прекрати. Мы всё с тобой устроим. Я знаю одну француженку, она чего только ни делает, а уж мужчину вернёт в два счёта. Сегодня у меня гости, но если ты сможешь приехать завтра…

– Я могу! Мое дежурство – с утра, в пять пополудни я освобожусь!

– Вот и славно. Приходи ко мне, и поедем с тобой на Охту.

Княгиня проводила Варвару до дверей и отправила во дворец в своём экипаже. Всю обратную дорогу фрейлина Туркестанова спрашивала себя, во что она опять умудрилась ввязаться? Впрочем, отступать ей всё равно было некуда: если не приворот – значит, яд! Только от одной мысли об этом сердце пронзал жестокий холод.

Глава пятая

При дворе

В Москву нагрянули холода, и дождь исполосовал стены домов грустными тёмными разводами. Если бы Алексей был суеверным, то мог бы подумать, что сам привёз ненастье из Петербурга. Впрочем, погода уже не огорчала Черкасского, как прежде, у князя появился другой повод для волнения: в его семействе назрел бунт, который он старался подавить с наименьшим ущербом для собственной совести.

– Фрейлина императрицы – это большая честь, – твёрдо изрёк Алексей, глядя в мятежное лицо младшей сестры. – Я понимаю твои чувства: тебя не спросили, но я дал слово быть хорошим опекуном и сделаю всё для твоего счастья. Юность смотрит на мир иначе, чем зрелость, ты ещё полна иллюзий, а я свои растерял под Аустерлицем, оттого и поступил по собственному разумению. Фрейлина может покинуть дворец, лишь выйдя замуж, других случаев не предусмотрено, возможны также болезнь или бесчестье, но я надеюсь, что тебя минует и то, и другое.

– Но почему, Алекс?! Почему ты так со мной поступил? Ты ведь обещал совсем другое!

– Я дал слово при встрече поговорить с князем Сергеем и узнать о его отношении к тебе. Не уверен, что ответ этого человека тебе понравится. Но в любом случае – Курского сейчас в России нет! Я написал барону Тальзиту и спросил у старика, как поживает и где обретается его наследник. Так вот, князь Сергей по-прежнему служит при посольстве в Лондоне и он не женат. Только это и дает мне возможность задать ему не совсем приличный вопрос о личных делах.

– Правда?! – обрадовалась княжна. – А что ещё крестный сообщил?

– Он написал, что твоя подруга Мари Белозёрова помолвлена с наследником Уваровых. Будущий жених привёз в Италию письмо для её бабушки, а Мари как раз там жила. Теперь семья объявила о помолвке. – Алексей выдержал паузу и наконец-то открыл припасённый напоследок козырь: – Кстати, барон сообщил, что вторая из двух твоих подруг, Натали, скоро будет представлена ко двору и получит место фрейлины.

– Да что же ты раньше этого не сказал? – обиделась Ольга. – Ты нарочно это сделал!

– У меня тоже есть свои маленькие слабости, одна из самых невинных – привычка дразнить младших сестёр.

– Алекс, ну как тебе не стыдно?! Ты дразнишься, а Холли не до шуток, – укорила брата Лиза Печерская. До сих пор она в разговор не вмешивалась, но тут уж не выдержала.

– Считайте это платой за мои преждевременные седины из-за ваших проделок. Но не станем уклоняться от темы. Я надеюсь, что дело решено, и завтра утром мы сможем выехать в столицу?

Графиня Печерская уже открыла рот, чтобы пообещать брату всё, что он хочет, но её младшая сестра и не думала сдаваться:

– Как же ты собираешься поговорить с князем Сергеем, если он служит в Лондоне, а мы станем жить в Санкт-Петербурге? – спросила она брата.

– Мы подождём Курского при дворе. Он дипломат, значит, обязательно когда-нибудь приедет в Министерство иностранных дел. Если к тому времени он не будет женат, обещаю, что поговорю с твоим избранником. Но на этом – всё! Собирайся! Меня ждут в полку, так что утром выезжаем, – заявил Алексей и не удержался от колкости: – Позвольте мне немного отдохнуть в мужском обществе. Я поеду в клуб, вернусь поздно, так что встретимся за завтраком. Пусть накроют к шести.

Черкасский вышел. Лиза дождалась, чтобы звук его шагов затих в коридоре, и шепнула младшей сестре:

– Я знаю, кто сможет вызвать князя Сергея в Петербург. Дядя моего Мишеля – действительный статский советник Вольский – большой чин в Министерстве иностранных дел. Дядя сейчас в Москве. Завтра у меня последний спектакль. Вольский обещал быть в театре, я расскажу ему о нашем деле и попрошу о помощи. Только, пожалуйста, никому не говори об этом! Я тоже обещаю молчать, даже Мишелю не скажу.

– Какая же ты умница! – восхитилась Ольга. – Конечно, я не проболтаюсь, ведь Алекс меня убьёт, если узнает.

Лиза не стала объяснять, почему решилась на столь рискованный шаг. Просто она вспомнила свои семнадцать лет. Сколько же дров она тогда наломала!.. Графиня обняла сестру и повела её укладывать вещи. Впрочем, толку от Ольги было мало. Княжна думала лишь об одном: понравится ли князю Сергею при встрече. Пришлось Лизе всё решать самой…

Рано утром Алексей увёз младшую сестру, а Лиза начала готовиться к своему последнему спектаклю. Её беременность давно стала заметной, и костюм Розины из «Севильского цирюльника» перешивали уже дважды. Теперь примадонна выходила на сцену, накинув на плечи белую испанскую мантилью. Лёгкое и широкое, это кружевное полотно скрывало округлившийся живот, а зрители считали, что видят часть костюма. Лизе было жаль покидать сцену. Казалось, что её голос стал богаче оттенками, а главное, сильнее. Но что делать? Выбирать не приходилось…

Лиза подставила плечи горничной, державшей на вытянутых руках чёрную бархатную тальму, и в последний раз посмотрела в зеркало. Сегодня ей хотелось быть особенно красивой, чтобы зрители надолго запомнили её прощальный спектакль. Стук в дверь предупредил о приходе мужа.

– Волнуешься? – участливо спросил Михаил, заметив печаль в глазах жены. – Но ведь ты поёшь бесподобно! Публика, как всегда, сойдёт с ума от великой Кассандры Молибрани.

Лиза вздохнула:

– В последний раз! Я не представляю, как смогу обойтись без сцены…

– Вот родишь, тогда и посмотрим.

Михаил ободряюще улыбнулся и поторопил жену. Времени до начала спектакля оставалось мало…

…Граф Печерский оказался прав: спектакль прошёл с оглушительным успехом. Всю сцену давно завалили цветами, а капельдинеры всё несли и несли огромные букеты и многочисленные цветочные корзины. Лиза в последний раз вышла на поклоны. Она наслаждалась единым порывом огромного зала и грохотом несмолкающих аплодисментов – хотела запомнить этот миг навсегда. На глаза навернулись слёзы, и со сцены пришлось уйти. В кулисах муж подхватил Лизу под руку и повёл в гримёрную.

– Милая, ты – величайшая из певиц, и я обещаю, что ты обязательно вернёшься на сцену, – сказал он.

Это подействовало: Лиза постепенно успокоилась, потом вспомнила о данном сестре обещании и спросила:

– Дядя пришёл?

– Да, он уже ждёт нас в гримёрной, сейчас увидишь.

Михаил распахнул дверь ярко освещённой большой комнаты, выделенной театром на время выступлений Кассандры Молибрани. Действительный статский советник Вольский ждал здесь своих племянников.

– Лизанька, ты пела божественно! – увидев примадонну, воскликнул он. – Я никогда не слышал ничего столь выдающегося. А как ты играла – весь зал жил лишь тобой одной!

Графиня явно обрадовалась:

– Спасибо, дядя! Я знаю, что вы объездили весь мир и бывали во многих театрах. Ваша похвала дорогого стоит.

Лиза прошла к зеркалу и стала откалывать парик. Как бы между делом, она попросила мужа:

– Мишель, пожалуйста, уладь все оставшиеся дела с дирекцией театра, а мы с дядюшкой подождём тебя здесь.

Граф кивнул и отправился получать деньги за спектакль, как делал до этого уже много раз, а Лиза обратилась к Вольскому:

– Дядя, у меня к вам есть секретное дело. Давайте, я всё расскажу, а вы решите, сможете ли помочь.

– Хорошо, – удивился заинтригованный дипломат.

– Моя младшая сестра Ольга два года назад влюбилась в князя Курского – он работает при посольстве в Лондоне. Ольга была слишком молода, и князь Сергей не смог взять на себя никаких обязательств, а потом уехал к месту службы. Теперь сестру представляют ко двору, и она будет фрейлиной императрицы, но Ольга мечтает вернуть прошлое. Её чувства не остыли, хотя о Курском она давно ничего не слышала. Не будет ли по вашему ведомству оказии, чтобы князь приехал в Санкт-Петербург?

Вольский изумился. Какие же совпадения бывают в жизни! Неделю назад графом Нессельроде – стремительно набиравшим влияние управляющим Иностранной коллегией – было принято решение создать в Англии резидентуру. За блестящей графиней Ливен хотели оставить высший свет и английское правительство, а помощнику посланника Курскому решили поручить сбор сведений о новинках вооружения и английских заводах. Князю Сергею уже направили вызов – его ждал Нессельроде, а эту встречу как раз и должен был подготовить Вольский. Но не объяснять же всё это племяннице!..

Однако Лиза ждала ответа, и старый дипломат признался:

– Мне нет нужды что-то придумывать: князь Курский и так скоро прибудет в Петербург.

Графиня просияла:

– Ах, дядя, вы сняли камень с моей души! Я так хочу, чтобы наша Холли была счастлива!

– Дай-то бог…