В мгновенье ока (сборник) Брэдбери Рэй
– Настал срок, – отозвался шепот, – я тут как тут.
– Здравствуй, Саша, – вырвалось у обоих.
– А почему ты раньше молчал? – поинтересовался Дуглас Сполдинг.
– Было боязно: вдруг вы мне не обрадуетесь, – прошептал голосок.
– Откуда такие мысли?
– Они возникли в самом начале, но потом ушли. Когда-то у меня было только имя. Помните, в прошлом году. Можно было уже тогда появиться. Но вы испугались.
– Мы тогда сидели на мели, – негромко сказал Дуглас – Жили в постоянном страхе.
– Разве жить страшно? – спросил Саша. У Мэгги дрогнули губы. – Страшно другое. Не жить. Быть ненужным.
– Погоди. – Дуглас Сполдинг опустился на подушку, чтобы видеть профиль жены, лежащей с закрытыми глазами, и чувствовать ее неслышное дыхание. – Мы тебя любим. Но в прошлом году был неподходящий момент. Понимаешь?
– Нет, не понимаю, – ответил шепот. – Вы меня не хотели, вот и все. А теперь захотели. Мне тут делать нечего.
– Но ты уже здесь!
– А теперь уйду.
– Не смей, Саша! Останься с нами!
– Прощайте, – голосок совсем затих. – Все, прощайте.
Повисло молчание.
Мэгги в безмолвном ужасе открыла глаза.
– Саша пропал, – сказала она.
– Быть такого не может!
В спальне стояла тишина.
– Не может быть! – повторил он. – Это просто игра.
– Это уже не игра. О боже, как холодно. Согрей меня.
Он подвинулся ближе и привлек ее к себе.
– Все хорошо.
– Нет. У меня сейчас возникло странное чувство, будто это все взаправду.
– Так оно и есть. Он никуда не денется.
– Если мы постараемся. Помоги-ка мне.
– Помочь? – Он еще сильнее сжал объятия, потом зажмурился и позвал: – Саша?
Молчание.
– Я знаю, что ты здесь. Не прячься.
Его рука скользнула туда, где мог находиться Саша.
– Послушай-ка. Отзовись. Не пугай нас, Саша. Мы и сами не хотим бояться и тебя не хотим пугать. Мы нужны друг другу. Мы втроем – против целого мира. Саша?
Молчание.
– Ну что? – прошептал Дуглас.
Мэгги сделала вдох и выдох.
Они подождали.
– Есть?
В ночном воздухе пробежал едва ощутимый трепет, не более чем излучение.
– Есть.
– Ты здесь! – воскликнули оба.
Опять молчание.
– Вы мне рады? – спросил Саша.
– Рады! – ответили они в один голос.
Минула ночь, за ней настал день, потом опять ночь и еще один день, многие сутки выстроились длинной чередой, но самыми главными были полночные часы, когда он заявлял о себе, выражал собственное мнение; полуразличимые фразы становились все более уверенными, четкими и развернутыми, а Дуглас и Мэгги замирали в ожидании: то она шевелила губами, то он приходил ей на смену, каждый излучал тепло, искренность и превращался в живой рупор. Слабый голосок переходил с одних уст на другие, то и дело прерываясь тихим смехом, потому что все это было несуразно и в то же время любовно; ни один из них не знал, какой будет очередная Сашина фраза, – они всего лишь внимали его речам, а потом с улыбкой погружались в рассветный сон.
– Что вы там говорили про Хеллоуин? – спросил он где-то на шестом месяце.
– Про Хеллоуин? – удивились они.
– Ведь это праздник смерти? – прошептал Саша.
– Ну, в общем…
– Не слишком приятно появляться на свет в такую ночь.
– Допустим. А какая ночь для тебя предпочтительнее?
Саша какое-то время парил в молчании.
– Ночь Гая Фокса, – решил он наконец.
– Ночь Гая Фокса?!
– Ну да, фейерверки, пороховой заговор, парламент, верно? «Запомни, запомни: ноябрьской ночью…»
– По-твоему, ты сможешь так долго терпеть?
– Постараюсь. Зачем начинать свой путь среди черепов и костей? Порох мне больше по нраву. Потом можно будет об этом написать.
– Значит, ты решил стать писателем?
– Купите мне пишущую машинку и пачку бумаги.
– Чтобы ты долбил у нас над ухом и мешал спать?
– Тогда хотя бы ручку, карандаш и блокнот.
– Договорились!
На этом и порешили; между тем ночи выстроились в неделю, недели соединили лето и раннюю осень, а Сашин голос набирал силу вместе с биением сердца и мягкими толчками рук и ног. Когда Мэгги засыпала, его голос подчас будил ее, и она подносила руку к губам, которые вещали о причудливых фантазиях.
– Тихо, тихо, Саша. Отдохни. Надо спать.
– Спать, – шептал он сквозь дремоту, – спать. – И затихал.
– На ужин, пожалуйста, свиные отбивные.
– А как же соленые огурцы с мороженым? – спросили они почти в один голос.
– Свиные отбивные, – повторил он; прошла вереница других дней, занялись другие рассветы, и тогда он попросил: – Гамбургеры!
– На завтрак?
– С луком, – подтвердил он.
Октябрь простоял без движения только сутки, а там…
Хеллоуин благополучно миновал.
– Спасибо, – сказал Саша, – что помогли мне перевалить за эту дату. А что там у нас через пять суток?
– Ночь Гая Фокса!
– То, что надо!
И через пять суток Мэгги поднялась за минуту до полуночи, дошла до ванной и вернулась в полной растерянности.
– Дорогой, – позвала она, присаживаясь на краешек постели.
Полусонный Дуглас Сполдинг повернулся на бок.
– А?
– Что у нас сегодня? – зашептал Саша.
– Гай Фокс. Наконец-то. А в чем дело?
– Мне как-то не по себе, – сказал Саша. – Нет, ничего не болит. Сил хоть отбавляй. Собираюсь в путь. Пора прощаться. Или здороваться? Как будет правильнее?
– Выкладывай, что у тебя на уме.
– Кажется, соседи предлагали обращаться к ним в любое время, если понадобится ехать в больницу?
– Предлагали.
– Звоните соседям, – сказал Саша.
Они позвонили соседям.
В больнице Дуглас поцеловал жену в лоб и прислушался.
– Здесь было неплохо, – сказал Саша.
– Для тебя – все самое лучшее.
– Нашим беседам пришел конец. Счастливо, – сказал Саша.
– Счастливо, – ответили они дуэтом.
На рассвете где-то прозвучал негромкий, но явственный крик.
Вскоре после этого Дуглас вошел в палату к жене. Встретившись с ним глазами, она произнесла:
– Саша исчез.
– Я знаю, – тихо ответил он.
– Но он распорядился, чтобы его заменил кое-кто другой. Гляди.
Когда он подошел к кровати, она откинула уголок одеяльца.
– С ума сойти.
Он увидел маленькое розовое личико и глаза, которые на мгновение полыхнули ярко-голубым и тут же закрылись.
– Кто это? – спросил он.
– Твоя дочь. Знакомься: Александра.
– Привет, Александра, – сказал он.
– Тебе известно, как сокращенно зовут Александру?
– Как?
– Саша.
Он с величайшей осторожностью коснулся круглой щечки.
– Здравствуй, Саша, – сказал он.
Опять влипли
Эти звуки возникли среди лета, среди тьмы.
Около трех часов ночи Белла Уинтерс села в постели и прислушалась, а потом снова легла. Через десять минут она услышала все тот же шум, доносившийся из мрака, от подножия холма.
Белла Уинтерс жила в Лос-Анджелесе, неподалеку от Эффи-стрит, на Вандомском холме, в квартире первого этажа; обитала она здесь всего ничего, несколько дней, поэтому все пока было ей в диковинку: этот старый дом, старая улочка, старая бетонная лестница, поднимавшаяся круто в гору от самого подножья – ровно сто двадцать ступеней. И как раз сейчас…
– Кто-то поднимается по лестнице, – заговорила Белла сама с собой.
– Что такое? – сонно переспросил ее муж Сэм.
– На лестнице мужские голоса, – сказала Белла. – Разговоры, крики, едва ли не до драки доходит. Я и прошлой ночью их слышала, и позапрошлой, но…
– Кого? – не понял Сэм.
– Ш-ш-ш, спи. Я сама посмотрю.
Она выбралась из постели, подошла к окну, не зажигая света, – и в самом деле увидела двух мужчин, которые переругивались, ворчали, кряхтели – то громко, то приглушенно. До ее слуха донеслись и другие звуки: глухие удары, стук, скрежет, будто в гору затаскивали какой-то громоздкий предмет.
– Неужели в такое время кто-то надумал переезжать? – спросила Белла, обращаясь к темноте, к оконному переплету и к себе самой.
– Это вряд ли, – пробурчал Сэм.
– А похоже…
– На что похоже? – Сэм только теперь окончательно проснулся.
– Как будто двое тащат…
– Господи помилуй, кто кого тащит?
– Двое тащат рояль. По лестнице.
– В три часа ночи?
– Двое мужчин и рояль. Ты только прислушайся.
Муж, заморгав, сел и насторожился.
В отдалении, где-то на середине склона, раздался протяжный стон, какой издают от резкого толчка рояльные струны.
– Убедился?
– Надо же, так и есть. Но кому придет в голову красть…
– Они не крадут, они доставляют по адресу.
– Рояль?
– Я тут ни при чем, Сэм. Выйди, поинтересуйся. Нет, погоди, я сама.
Кутаясь в халат, она выскочила за дверь и пошла по тротуару.
– Белла, – яростно прошипел Сэм ей вслед. – Куда тебя понесло?
– Женщина в пятьдесят пять лет, толстая и страшная, может смело гулять по ночам.
На это Сэм ничего не ответил.
Она бесшумно добралась до кромки склона. Где-то внизу – у нее не осталось сомнений – двое ворочали неподъемный груз. Временами он издавал протяжный стон и умолкал.
– Эти голоса… – прошептала Белла. – Почему-то они мне знакомы.
В непроглядной тьме она ступила на лестницу, которая мутной полосой уходила вниз, и услышала разносящийся эхом голос:
– Опять из-за тебя влипли.
Белла замерла. Где же, недоумевала она, я слышала этот голос, причем тысячу раз!
– Ау! – окликнула она.
Отсчитывая ступеньки, Белла двинулась вниз, но вскоре остановилась.
И никого не увидела.
Тут ее пробрал холод. Незнакомцам просто некуда было деться. Склон шел круто вниз и круто вверх, а они волокли тяжелое, громоздкое пианино, ведь так?
«С чего я взяла, что это пианино? – удивилась она. – Я ведь только слышала звук. Однако сомнений нет, это пианино. Причем в ящике!»
Она медленно развернулась и пошла наверх, преодолевая ступень за ступенью, медленно-медленно; голоса тут же зазвучали вновь, будто только и ждали, чтобы она убралась восвояси после того, как их спугнула.
– Ты что, спятил? – негодовал один.
– Да я хотел… – начал другой.
– На меня толкай! – закричал первый.
«А второй-то голос, – подумала Белла, – он ведь мне тоже знаком. И я даже знаю, что сейчас последует!»
– Эй, ты, – сказало ночное эхо далеко внизу, – не отлынивай!
– Так оно и есть!
Белла закрыла глаза, откашлялась и едва не упала, присаживаясь на ступеньку, чтобы отдышаться; перед ее мысленным взором проносились черно-белые картины. Почему-то ей привиделся 1929 год: она сама, еще девочкой, сидит в кино, в первом ряду, а высоко над головой мелькают светлые и темные кадры, она замирает, потом смеется, потом опять замирает и опять смеется.
Она открыла глаза. Где-то внизу перекликались все те же голоса, скрежетал груз, в ночи разносилось эхо, незнакомцы выходили из себя и сталкивались шляпами-котелками.
Зелда, подумала Белла Уинтерс. Надо позвонить Зелде. Она знает все. Кто, как не она, объяснит мне, что происходит. Зелда, и никто другой!
Вернувшись в дом, она набрала 3, потом Е, потом Л, Д, А и только тут сообразила, что делает не то; пришлось начать сначала. Телефон звонил очень долго, пока ей не ответил досадливый спросонья голос Зелды, жившей на полпути к центру Лос-Анджелеса.
– Зелда, это я, Белла!
– Сэм умер?
– Нет, что ты, мне прямо дурно стало…
– Ах, тебе дурно?
– Зелда, ты, наверно, решила, что я схожу с ума, но…
– Ну, сходишь с ума, а дальше что?
– Зелда, в прежние времена, когда в окрестностях Л.-А. снимали кино, натурные съемки проходили прямо здесь, в самых разных местах, так ведь? В калифорнийской Венеции, в Оушен-парке…
– Чаплин снимался именно там, и Лэнгдон, и Гарольд Ллойд27.
– А Лорел и Гарди?
– Что?
– Лорел и Гарди – у них были натурные съемки?
– А как же, в Палмсе – они частенько снимались в Палмсе, и на Мейн-стрит в Калвер-Сити, и на Эффи-стрит.
– На Эффи-стрит?
– Белла, разве можно так орать?
– Ты сказала, на Эффи-стрит?
– Ну да. Помилуй, сейчас три часа ночи!
– На самом верху Эффи-стрит?
– Совершенно верно – там, где лестница. Известное место. Там еще Гарди убегал от музыкального ящика, который в конце концов его догнал и перегнал28.
– Конечно, Зелда, конечно! Боже мой, Зелда, если бы ты это видела, если бы слышала то, что слышу я!
Даже у Зелды, на другом конце провода, сон как рукой сняло.
– Что происходит? Ты не шутишь?
– Господи, конечно нет! По лестнице – я только что слышала, и прошлой ночью тоже, и вроде бы позапрошлой, да и сейчас слышу – двое тащат в гору… это… пианино.
– Кто-то тебя разыгрывает.
– Нет-нет, они там. Я вышла – никого и ничего. Но эти ступеньки – как живые, Зелда! Чей-то голос говорит: «Опять из-за тебя влипли». Это надо слышать!
– Ты напилась и решила меня подразнить, потому что я от них без ума.
– Ничего подобного! Перестань, Зелда. Вот, слушай внимательно. Что скажешь?
Минут через тридцать Белла услышала дребезжание допотопной колымаги, притормозившей на заднем дворе. Этот драндулет Зелда купила исключительно из любви к старому кинематографу, чтобы можно было раскатывать по окрестностям, заряжаясь вдохновением для статей по истории немого кино, исключительно по истории: подъехать туда, где командовал Сесиль Демилль29, исследовать владения Гарольда Ллойда, с треском и грохотом покружить по съемочным площадкам студии «Юниверсал»30, отдать дань уважения оперным подмосткам из «Призрака оперы»31, заказать сэндвич в открытом кафе мамаши и папаши Кеттл32. Такова по натуре была Зелда, сотрудница журнала «Серебристый экран», своя в немом мире, в немом времени.
Она полностью заблокировала собой парадную дверь: над необъятным туловищем, которое поддерживали ноги-колонны, словно изваянные самим Бернини33 для собора Святого Петра в Риме, маячило луноподобное лицо.
На этой круглой физиономии сейчас в равных долях отражались подозрение, сарказм и скепсис. Но, заметив бледность и отрешенный взгляд Беллы, она только и смогла воскликнуть:
– Белла!
– Теперь ты веришь? – спросила Белла.
– Верю!
– Не кричи, Зелда. Мне и боязно, и любопытно, и жутко, и радостно. Пойдем-ка.
И подруги направились по дорожке туда, где старый склон уходил старыми ступенями вниз, в старый Голливуд, и вдруг почувствовали, как время описало вокруг них полукруг, – и вот уже на дворе стоял совсем другой год, потому что рядом ничего не изменилось, все здания остались такими же, как в тысяча девятьсот двадцать восьмом, дальние холмы выглядели совсем как в двадцать шестом, а ступени – как в двадцать первом, когда их только-только зацементировали.
– Прислушайся, Зелда. Вот, опять!
Зелда прислушалась, но вначале сумела разобрать только скрежет, похожий на треск сверчка, потом стон древесины и жалобы фортепьянных струн; тут один голос стал браниться по поводу этой холеры, а другой твердил, что он тут вообще ни при чем; вслед за тем по ступеням с глухим стуком поскакали шляпы-котелки, и сердитый голос бросил: «Опять из-за тебя влипли».
От изумления Зелда чуть не полетела кубарем вниз. Ухватившись за локоть Беллы, она всхлипнула.
– Это розыгрыш. Кто-то установил магнитофон или…
– Нет, я проверяла. Здесь только голые ступеньки, Зелда, голые ступеньки!
Пухлые щеки Зелды намокли от слез.
– Надо же, его собственный голос! Уж я-то разбираюсь, они – мои любимцы, Белла. Это Олли. Другой голос – это Стэн. А ты, как ни странно, в здравом уме!
Голоса звучали то громче, то тише, и наконец один из них вскричал:
– Эй, ты, не отлынивай!
Читать бесплатно другие книги:
