Звезды смотрят вниз Кронин Арчибалд
– Ну что же, пойдем, – торопила она со смехом. – Скорее, папа. Не заставляйте меня ждать, мы опоздаем.
– Это тебя-то заставляют ждать! – возмутился Джо.
Альф соболезнующе покачал головой и вздохнул:
– О женщины!
Они втроем поехали на трамвае к Госфортскому парку. Дженни сидела между обоими мужчинами, подтянутая, веселая. Трамвай, грохоча и подскакивая, двинулся по Северной дороге.
– Я сегодня хочу выиграть немного денег, – конфиденциально сообщила Дженни, похлопывая по своей сумочке.
– Не ты одна, – сухо ответил Джо.
Они вошли на трибуну, где место стоило два шиллинга и было уже довольно много народу – достаточно, чтобы развлечь Дженни, но не столько, чтобы ей показалось тесно. Все приводило ее в восхищение: белая ограда на ярко-зеленом фоне ипподрома, цветные костюмы жокеев, красивые лошади, на которых шерсть так и лоснилась, крики букмекеров под большими золотистыми и синими зонтами, движение, шум, возбуждение на трибуне, модные туалеты, возможность увидеть довольно близко, в отгороженной части ипподрома, разных знаменитостей.
– Смотри, Джо, смотри! – то и дело вскрикивала она, хватая его за руку. – Вот лорд Келл! Настоящий джентльмен, правда?
Лорд Келл, «вождь» британского спорта, миллионер и владелец больших имений, цветущий, добродушный на вид мужчина с бакенбардами, разговаривал с каким-то тщедушным человечком – своим жокеем Лью Лестером.
Джо завистливо проворчал:
– Он сильно ошибается, если воображает, что его Несфилд возьмет приз.
И он отправился разыскивать Дика Джоби.
Добраться до Дика оказалось делом нелегким, так как он был на десятишиллинговой трибуне. Но через другого букмекера Джо удалось вызвать Дика к ограде.
– Извините за беспокойство, мистер Джоби, – начал Джо с заискивающей любезностью. – Мне только хотелось спросить, не посоветуете ли вы что-нибудь? Я не о себе хлопочу, – я никогда не гонюсь за выигрышем, но со мною тут моя девушка и ее папаша… и она, знаете ли, будет плясать от радости, если выиграет здесь пару шиллингов.
Дик Джоби постукивал по ограде концом элегантного черного ботинка с видом любезным, но уклончивым. Букмекеров принято представлять себе багроволицыми толстяками, говорящими только одним углом рта, тогда как в другом углу торчит толстая сигара. Но Дик Джоби из Тайнкасла всем своим видом опровергал это общепринятое представление. Дик был букмекер, и букмекер очень крупного масштаба, имел свою контору в Биг-Маркете и отделение в Ерроу, против католического костела. Но Дик курил только самые слабые папиросы и пил одну лишь минеральную воду. Это был симпатичный, спокойный, ласковый человек среднего роста, просто одетый; он никогда не ругался, не выкрикивал ставок, как другие букмекеры, и ни на каких ипподромах, кроме местного в Госфортском парке, его не встречали. Среди его многочисленных друзей ходили слухи, будто Дик раз в год приезжал в Госфорт для того только, чтобы собирать на лугу лютики.
– Так не скажете ли вы, мистер Джоби, что я мог бы посоветовать моей подружке?
Дик Джоби внимательно посмотрел на Джо. Ему нравился тон, которым говорил с ним Джо. Он видел Джо в Сент-Джеймс-холле на состязаниях в боксе. Словом, он чувствовал, что Джо «подходящий парень». А так как Дик питал слабость к «подходящим парням», то он иногда давал Джо поручения. И Джо неутомимо старался втереться к нему в доверие.
Наконец Дик сказал:
– Я бы ей не советовал ставить что-нибудь до последнего рейса, Джо.
– Хорошо, мистер Джоби.
– А к концу пускай поставит какую-нибудь мелочь. Немного, знаете ли, – ну, скажем, полкроны для забавы.
– Слушаю, мистер Джоби.
– Разумеется, никогда нельзя предвидеть…
– Разумеется, нельзя, мистер Джоби. – Взволнованное молчание. – Вы рекомендуете Несфилд, мистер Джоби?
Дик отрицательно покачал головой:
– Нет, эта не имеет никаких шансов. Пусть ваша дама поставит на Бутон Гвоздики. Ровно пол кроны, не больше, слышите? И просто так, для забавы.
Дик, улыбаясь, кивнул Джо и спокойно отошел. Трепеща от гордости, Джо протолкался обратно к Альфу и Дженни.
– Ах, Джо, где ты был? – упрекнула его Дженни. – Первый рейс прошел, а я еще ни разу ничего не поставила.
Джо, вернувшийся в отличном настроении, заверил ее, что теперь она может ставить сколько душе угодно. Он терпеливо слушал, как она и Альф рассуждали, на каких лошадей ставить. Дженни склонна была выбирать лошадей с самыми красивыми именами, с самыми красивыми цветами жокеев или тех, которые принадлежали видным людям. Джо, сияя, одобрял ее выбор. Все с той же кротостью он брал у нее деньги и ставил на выбранных ею лошадей. Дженни проиграла раз, другой, третий.
– Нет, это уже чересчур! – воскликнула она, совсем расстроенная, в конце четвертого рейса. Ей так хотелось выиграть! Дженни не была скупа, наоборот – она была непозволительно щедра и ничуть не жалела о потерянных полукронах. Но выиграть было бы так приятно!
Альф, упрямо следовавший советам капитана Санглера, успокоил ее:
– Мы вернем все на Несфилде, девочка. Эта лошадь получит сегодня первый приз.
Тайно злорадствуя, Джо слышал, как он ставил на одну только Несфилд.
Дженни нерешительно изучала программу.
– Я не очень-то доверяю вашему старому капитану, – заметила она. – А ты что думаешь, Джо?
– Как тут угадаешь? – сказал Джо с простодушным видом. – Ведь это кобыла лорда Келла, да?
– Да, да. – Дженни просияла. – Я и забыла об этом. Пожалуй, я поставлю на Несфилд.
– А может быть, лучше на Бутон Гвоздики? – рискнул предложить Джо довольно безразличным тоном.
– Никогда не слыхал о такой лошади, – поспешно вставил Альф.
– Нет, Джо… Для меня ты поставь на лошадь лорда Келла.
Джо собрался уходить:
– Ладно, делай как знаешь. А я, пожалуй, поставлю на Бутон.
Он вынул все деньги, какие имел при себе, четыре фунта, и смело поставил их на Бутон Гвоздики. Он стоял у перил, крепко ухватившись за них, и следил, как лошади, сбившись все вместе, огибали поворот. Они неслись все быстрее и быстрее. Джо весь вспотел и едва осмеливался дышать. С бьющимся сердцем он смотрел, как они неслись по прямой перед финишем, как приближались к столбу. Затем он испустил дикий вопль: Бутон Гвоздики пришла первой, опередив других лошадей на добрых два корпуса.
В ту же минуту, как объявили результаты, он забрал свой выигрыш, запихал четыре пятифунтовые бумажки поглубже во внутренний карман, а четыре соверена небрежно опустил в карман и с гордым видом пошел обратно к Дженни.
– Ах, Джо! – Дженни чуть не плакала. – Отчего я не…
– Да, отчего ты не… – передразнил ее Джо, захлебываясь от удовольствия. – Надо было слушаться моего совета. Я выиграл целую кучу денег. И не говори, что я тебя не предупреждал. Сказал же я тебе, что поставлю на Бутон. У меня эта лошадь все время была на примете.
Он был в таком восторге от своей ловкости, что готов был сам себя обнять. Бледное, удрученное лицо Дженни рассмешило его. Он сказал покровительственно:
– Нечего расстраиваться из-за этого, Дженни. Я свезу тебя куда-нибудь сегодня вечером. Покутим на славу!
При выходе из парка они ловко ускользнули от Альфа. Им приходилось это проделывать и раньше, а на этот раз было совсем нетрудно. Альф плелся, опустив голову, мысленно проклиная капитана Санглера, и не заметил их маневра.
Они приехали в Тайнкасл в начале седьмого и пошли по Ньюгейт-стрит к Хэй-Маркет. Мрачное настроение Джо бесследно исчезло, сметенное порывом хвастливого великодушия. Он обращался с Дженни ласково, с размашистой любезностью и даже снизошел до того, что позволил ей взять себя под руку.
Когда они повернули на Нортумберленд-стрит, Джо вдруг остановился как вкопанный и ахнул:
– Господи, неужели он?! Не может быть! – Потом заорал: – Дэви! Эй, Дэви Фенвик, дружище!
Дэвид остановился, обернулся. По его лицу видно было, что он не сразу узнал Джо.
– Джо, ты? Не может быть!
– Ну конечно я! – весело прокричал Джо, с шумной приветливостью кидаясь к Дэвиду. – Я, и никто другой. В Тайнкасле есть только один Джо Гоулен.
Все трое захохотали. Джо самым великосветским образом представил Дженни:
– Это мисс Сэнли, Дэви. Моя маленькая приятельница. А это Дэви, Дженни, верный товарищ Джо в добрые старые времена.
Дэвид посмотрел на девушку, заглянул в большие ясные глаза и улыбнулся в ответ на ее улыбку. На лице его мелькнуло восхищение. Они очень вежливо пожали друг другу руки.
– А мы с Дженни как раз собирались где-нибудь перекусить, – заметил Джо, безапелляционно принимая на себя роль распорядителя. – Теперь мы пойдем все вместе. Ведь ты тоже не прочь пожевать чего-нибудь, Дэви?
– Очень хорошо, – с энтузиазмом согласился Дэвид. – Мы совсем близко от Нан-стрит. Давайте махнем к Локкарту.
Джо чуть с ног не свалился.
– К Локкарту! – повторил он, обращаясь к Дженни. – Нет, ты слышишь? К Локкарту!
– Да почему же нет? – спросил Дэвид растерянно. – Это отличное место. Я часто захожу туда по вечерам выпить чашку какао.
– Ка-ка-о! – слабо простонал Джо, делая вид, что хватается за фонарный столб, чтобы не упасть. – Что, он принимает нас за парочку святош-трезвенников?
– Веди себя прилично, Джо, пожалуйста, – умоляла Дженни, с притворной застенчивостью поглядывая на Дэвида.
Джо, приняв драматическую позу, подошел к Дэвиду.
– Послушай, мальчик, ты уже не в шахте. Ты в настоящее время находишься в обществе мистера Джо Гоулена. И угощает он. Так что помалкивай и иди за мной.
Ничего больше не говоря, Джо сунул под мышку большой палец и зашагал вперед по Нортумберленд-стрит к ресторану Перси. Дэвид и Дженни шли за ним. Они вошли в ресторан, заняли столик. Джо держался с великолепным апломбом. Он очень любил щеголять непринужденностью и изяществом манер. В ресторане Перси он чувствовал себя как дома. За последний год они часто бывали тут с Дженни. Ресторан был небольшой, второстепенный, но обставленный с вульгарной претензией на роскошь: всюду позолота, множество ламп под красными абажурами. Эта пристройка к соседнему трактиру известна была под именем «Погребок Перси». В ресторане имелся только один лакей с заткнутой за жилет салфеткой, который с раболепной услужливостью подбежал на повелительный оклик Джо.
– Что вы оба будете пить? – спросил Джо. – Себе я закажу виски. Тебе чего, Дженни? Портвейн, да? А тебе, Дэви? Смотри, парень, не вздумай сказать «какао».
Дэвид усмехнулся и сказал, что сейчас он предпочтет пиво.
Когда бутылки и стаканы были поданы, Джо заказал богатый ужин: котлеты, сосиски и жареную картошку. Потом развалился на стуле, критически разглядывая Дэвида. Он нашел, что Дэви вытянулся, возмужал и даже похорошел. Он спросил с внезапным любопытством:
– Что ты теперь делаешь, Дэви? А здорово ты переменился, старина!
Да, Дэвид несомненно изменился. Ему шел уже двадцать первый год, а бледность и гладкие темные волосы делали его на вид старше. У него был красивый лоб и все та же упрямая линия подбородка. Энергичное, тонко очерченное лицо суживалось книзу, застенчивая улыбка очень его красила. И как раз в эту минуту Дэвид улыбался.
– Да ничего такого, о чем бы стоило рассказывать, Джо.
– Ну-ну, выкладывай, – покровительственно скомандовал Джо.
И Дэвид начал рассказывать.
Последние три года дались ему нелегко, они оставили по себе след, навсегда стерев с его лица печать незрелости. Он поступил в Бедлейский колледж, рассчитывая жить на стипендию – шестьдесят фунтов в год, и поселился в меблированных комнатах у Вестгейт-Хилл, напротив «Большого фонаря». Но шестьдесят фунтов в год были до смешного малой суммой, а деньги из дому не всегда присылались, – Роберт болел и два месяца не вставал с постели, да и Дэвид часто сам восставал против посылки ему денег. Раз, чтобы заработать шесть пенсов на ужин, он нес в город чемодан какого-то пассажира от самого Центрального вокзала.
Но все это казалось ему пустяками, в своем рвении он не замечал лишений. А рвение его родилось из сознания своего невежества. Уже первые недели в колледже показали Дэвиду, что он просто серый, неотесанный мальчишка-шахтер, которому помогли получить стипендию счастливый случай, усердная зубрежка и некоторые природные способности. Поняв это, Дэвид решил приобрести побольше знаний. Он принялся читать не только стереотипные книги, рекомендуемые в школе, – Гиббона, Маколея, Горация, – он читал все, что удавалось достать: Маркса и Мопассана, Гёте и Гонкуров. Он читал, может быть, неразумно, но усердно. Читал с упоением, иногда до сумбура в голове, с неизменным упорством. Он вступил в члены Фабианского общества, всегда ухитрялся выкроить шестипенсовик на покупку билета на галерке в дни симфонических концертов и там познакомился с Бетховеном и Бахом; экскурсии в Тайнкаслский музей открыли ему красоту полотен Уистлера, Дега и единственного блестящего творения Мане, имевшегося там.
Нелегко давались ему эти беспокойные, одиночные искания, в которых было что-то трогательное. Дэвид был слишком беден, оборван и горд, чтобы заводить знакомства. Он тосковал по друзьям, но жщал, пока они придут к нему.
Потом он стал давать уроки в младших классах начальных школ в пригородах, заселенных бедняками, – в Солтли, Уиттоне, Хебберне. Принимая во внимание его идеалы, он должен был любить это дело, а между тем он его ненавидел: эти бледные, недоедающие и часто болезненные дети трущоб отвлекали его внимание от занятий, вызывали жестокую душевную боль. Хотелось не вбивать в их рассеянные головки таблицу умножения, а накормить их, одеть, обуть. Хотелось увезти их в Уонсбек и дать поиграть на воздухе и солнце, а не бранить их за то, что они не выучили десяти строк непонятных стихов о Ликиде, умирающем в цвете лет. У Дэвида порой сердце обливалось кровью при виде этой несчастной детворы. Он сразу и бесповоротно убедился, что у школьной доски он бесполезен, никогда не будет хорошим учителем, что преподавание в школе для него не цель, а средство и что ему надо перейти к другой, более активной, более «боевой» работе. В будущем году надо непременно выдержать экзамен на звание бакалавра, а затем идти дальше…
Дэвид вдруг замолк и снова улыбнулся своей удивительной улыбкой:
– Господи, неужели я говорил столько времени? Но тебе хотелось услышать мою «грустную историю» – так что пеняй на себя.
Однако Дженни не позволила ему говорить о себе таким легким тоном: его рассказ произвел на нее сильное впечатление.
– Право же, я… – начала она с живостью, но вместе с тем застенчиво, – я и не подозревала, что познакомилась с таким большим человеком.
Портвейн окрасил ее щеки слабым румянцем. Она смотрела на Дэвида блестящими глазами. Дэвид недовольно посмотрел на нее:
– «Большой человек»! Это очень ядовитая насмешка, мисс Дженни.
Но мисс Дженни и не думала насмехаться. До этого дня она не была знакома ни с одним студентом, настоящим студентом из Бедлейского колледжа. Большинство студентов Бедлея принадлежали к тому кругу, на представителей которого Дженни могла взирать только с завистью. К тому же, хотя Дэвид и выглядел чуть ли не оборванцем рядом с вылощенным Джо, она находила его очень недурным – нет, интересным, вот именно, интересным! И наконец, она говорила себе, что Джо последнее время относился к ней отвратительно и было бы забавно пококетничать с Дэвидом, стравить их и заставить Джо ревновать. Она пролепетала:
– И подумать страшно про все эти книги, по которым вы учитесь. Да еще экзамен на бакалавра! Господи!
– И все это, верно, приведет меня в какую-нибудь непроветренную школу, где придется обучать голодных ребятишек.
– А разве вам этого не хочется? – не поверила Дженни. – Быть учителем! Ведь это чудесно!
Он с примирительной улыбкой покачал головой, собираясь возразить Дженни, но появление котлет, сосисок и картошки отвлекло их. Джо старательно все распределил, и у него был при этом весьма серьезный вид. Рассказ Дэвида Джо слушал вначале с завистливой, немного иронической усмешкой, готовый каждую минуту грубо высмеять и осадить Дэвида. Потом он заметил, как Дэвид смотрит на Дженни… Вот тут-то и осенила Джо замечательная идея. Он поднял голову, заботливо протянул Дэвиду его тарелку:
– Хватит тебе этого, Дэви?
– Да, большое спасибо, Джо. – Дэвид усмехнулся: уж много недель не видел он столько еды сразу.
Джо кивнул головой, любезно передал Дженни горчицу и заказал для нее еще порцию портвейна.
– Что такое ты говорил, Дэвид? – спросил он благосклонно. – Хочешь стать чем-нибудь почище простого учителя? Ну-ка расскажи!
Дэвид покачал головой:
– Это тебе будет неинтересно, Джо, ничуть неинтересно.
– Нет, интересно. Нам обоим интересно. Правда, Дженни? – В голосе Джо слышалось настоящее воодушевление. – Продолжай, старик, рассказывай все подробно.
Дэвид посмотрел на обоих и, ободренный вниманием Джо и блеском в глазах Дженни, начал:
– Ну так вот, слушайте. И не думайте, что я пьян, или самонадеянный нахал, или кандидат в сумасшедший дом. Когда я получу звание бакалавра, я, может быть, на время и займусь преподаванием. Но только ради куска хлеба. Получить образование я стремлюсь не для того, чтобы стать учителем. Не гожусь я в учителя – слишком нетерпелив. По совести говоря, я хочу совсем другого, и это трудно, ужасно трудно объяснить, но я попробую. Я хочу сделать что-нибудь для своих – для тех, кто работает в копях. Ты-то знаешь, Джо, какой это труд. Взять хотя бы «Нептун», где мы оба работали; ты знаешь, что там сделали с моим отцом, знаешь, в каких условиях там работать приходится… и как за это платят. Я хочу помочь людям изменить все это, сделать жизнь полегче. И образование мне нужно для борьбы.
Джо мысленно обозвал Дэвида сумасшедшим фантазером. Но вслух сказал слащавым тоном:
– Так, так, Дэви. Шахтерам помочь надо.
Дэвид с жаром продолжал:
– Нет, Джо, ты, наверное, думаешь, что это одно только хвастовство. Но тебе было бы понятно то, о чем я говорю, если бы ты познакомился с историей угольных копей, хотя бы наших нортумберлендских копей. Всего каких-нибудь шестьдесят – семьдесят лет тому назад там работали чуть ли не при феодальных порядках. На шахтеров смотрели как на дикарей, как на отверженных. Они были неграмотны. Учиться им не давали. Работали они в ужасных условиях: вентиляция была плохая, постоянно происходили несчастные случаи, из-за того что хозяева не принимали мер против взрывов рудничного газа. Работать внизу в шахтах разрешалось и женщинам, и детям с шести лет… С шести лет, подумать только! Мальчишки проводили под землей по восемнадцати часов в сутки. Рабочие были связаны договором, так что стоило им только шевельнуться, как их выбрасывали из квартир или сажали в тюрьму. Повсюду имелись заводские лавки, в них торговал обыкновенно какой-нибудь родственник смотрителя, и шахтеры были вынуждены покупать там все продукты, а в получку у них в уплату забирали весь заработок… – Дэвид вдруг замолчал и натянуто засмеялся, глядя на Дженни: – Вам это вряд ли интересно. Идиотство с моей стороны надоедать вам такими вещами!
– Да нет же, право, нет, – восторженно заверила его Дженни. – Какой вы умница, все-то вы знаете!
– Дальше, дальше, Дэви, – весело понукал его Джо, приказав лакею подать Дженни еще вина. – Рассказывай!
Но на этот раз Дэвид решительно покачал головой:
– Я обо всем этом буду говорить на дискуссии в Фабианском обществе. Вот когда поработают языки! Вы, может быть, уже поняли, что я хотел сказать. Условия работы теперь лучше, мы отошли довольно далеко от тех ужасных времен. Но в некоторых копях еще сохранились тяжелые условия – и плата грошовая, и слишком уж часты несчастья с рабочими. А люди, видимо, не знают этого. На днях в трамвае один пассажир читал газету, а его знакомый у него спрашивает: «Что нового?» Он отвечает «Да ничего, решительно ничего. Опять очередной случай в шахте…» Я заглянул через его плечо в газету и прочел, что при взрыве в Ноттингеме погибло пятнадцать углекопов.
Наступила короткая пауза. У Дженни глаза увлажнились от сочувствия. Она выпила три большие порции портвейна, и все ее чувства необыкновенно обострились, они вибрировали, как струна, и, утратив душевное равновесие, Дженни готова была не то захохотать от избытка жизнерадостности, не то заплакать от смертельной грусти. В последнее время она полюбила портвейн, прямо-таки пристрастилась к нему. Это, по ее мнению, было подобающее питье для леди, это самое изысканное вино. Познакомил ее с этим напитком, разумеется, Джо.
Молчание нарушил Джо.
– Ты далеко пойдешь, Дэви, – объявил он торжественно. – Никогда мне за тобой не угнаться. Ты доберешься до парламента, а я все буду тут пудлинговать сталь.
– Не будь ослом, – сказал Дэви отрывисто.
А Дженни слушала; ее интерес к Дэвиду возрастал. Она начинала пленяться им не на шутку. Ее притворно-застенчивые взгляды стали еще застенчивее, еще многозначительнее. Она вся искрилась оживлением. Разумеется, она все время помнила, что ей надо превратить Дэвида в соперника Джо. Так заманчиво иметь двух поклонников на выбор!
Заговорили на менее серьезные темы; Джо рассказывал о себе; они болтали и смеялись до десяти часов, очень весело и дружески. Потом Дэвид спохватился, что уже поздно.
– Господи! – воскликнул он. – А ведь все уверены, что я сижу дома и занимаюсь!
– Не уходите, – запротестовала Дженни. – Еще вовсе не поздно!
– Как ни жаль, а я должен уйти. Право, должен. В понедельник экзамен по истории.
– Ну хорошо, – сказал Джо решительно, – мы увидимся с тобой во вторник, Дэви. Давай так и условимся. И тогда уж ты от нас легко не отделаешься!
Они встали из-за стола, Дженни ушла «привести себя в порядок», Джо заплатил по счету, хвастливо выставляя напоказ свои пятифунтовые бумажки.
На улице, когда они поджидали Дженни, Джо вдруг перестал жевать зубочистку.
– Она славная девочка, Дэви.
– Да, да. Одобряю твой вкус!
Джо от всей души рассмеялся:
– Ты жестоко ошибаешься, дружище! Мы с ней только добрые знакомые. Между мной и Дженни ничего такого нет.
– В самом деле? – спросил Дэвид с неожиданным интересом.
– Ну да! – Джо опять расхохотался, как будто самая мысль об этом казалась ему смешной. – Я и не подозревал, что ты в таком заблуждении.
Появилась Дженни, и они втроем дошли до угла Коллингвуд-стрит, где Дэвид свернул на Вестгейт-роуд.
– Смотри же, не забудь, – сказал ему Джо, – во вторник вечером, обязательно.
Прощальное рукопожатие было очень сердечным: пальцы Дженни тихонько, самым приличным образом, стиснули руку Дэвида.
Дэвид пошел домой пешком, а придя в свою жалкую каморку, раскрыл «Историю Французской революции» и закурил трубку.
Он думал о том, как великолепно, что он нежданно-негаданно встретил Джо. Странно, что они до сих пор ни разу не встретились. Но Тайнкасл большой город, «а Джо Гоулен в нем только один», – вспомнились ему слова Джо.
Дэвид как будто все время размышлял о Джо, но лицо, мелькавшее перед ним на страницах книги, не было лицом Джо, – то было смеющееся личико Дженни.
XIV
В следующий вторник Дэвид явился с визитом в дом 117/А на Скоттсвуд-роуд. Отсутствие Джо, которого задержала на заводе сверхурочная работа, было для него разочарованием, если принять во внимание, как нетерпеливо он ожидал этого вечера. Но что же делать, раз бедняге Джо пришлось работать сверхурочно? И Дэвид, несмотря на его отсутствие, чудесно провел время. Он по натуре был очень общителен, а между тем ему редко представлялся случай эту общительность проявить. Сегодня он пришел с надеждой на приятный вечер – и не обманулся. Семейство Сэнли, информированное Дженни, сначала отнеслось к нему с некоторой настороженностью: они ожидали высокомерия. Но скоро лед был сломан, на столе появился ужин, и всем стало весело. Миссис Сэнли, выйдя из обычной летаргии, приготовила гренки с сыром, и Салли объявила, что они просто объедение. Альф с помощью двух чайных ложечек и перечницы продемонстрировал придуманную им конструкцию голубятни. Он был убежден, что если взять патент, то можно нажить на этом целое состояние. Дженни, очаровательная в своем чистеньком ситцевом платье, сама разливала чай, так как ма слишком запыхалась и разомлела от жары после трудов на кухне.
Дэвид не мог глаз оторвать от Дженни. В неряшливой обстановке их дома она казалась ему чудесным цветком. Все те годы, что он прожил в Тайнкасле, ему почти не приходилось разговаривать с женщинами. В Слискейле же он еще не достиг того возраста, когда начинают «гулять», как принято выражаться в Террасах. Дженни была первой, самой первой женщиной, околдовавшей его.
В полуоткрытое окно влетал теплый ветер, и, хотя этот ветер приносил с собой извержения десяти тысяч дымовых труб, Дэвиду чудилось в нем благоухание весны. Он смотрел на Дженни, подстерегая ее улыбку; он никогда не видел ничего прелестнее мягкого изгиба ее рта, напоминавшего распускающийся цветок. Когда Дженни передавала ему чашку и пальцы их соприкасались, божественное чувство нежности заливало душу Дэвида.
Дженни заметила, какое впечатление она производит на Дэвида, и была польщена. А когда тщеславие Дженни бывало удовлетворено, она всегда приходила в самое лучшее настроение и проявляла себя с выгодной стороны. На самом же деле ее не очень влекло к Дэвиду. Когда их руки встречались, она не ощущала трепета. Дженни была влюблена в Джо.
Когда-то, вначале, она презирала Джо за дурные манеры, за грубость, за то, что он, по ее выражению, «занимался грязным трудом». Однако, как ни странно, именно этими свойствами Джо и покорил ее. Дженни была из тех, кого подчиняют силой, где-то в самой глубине ее души жило неосознанное преклонение перед грубой силой, покорявшей ее.
Впрочем, это не мешало Дженни быть очень довольной своей новой победой: когда Джо узнает, это «научит» его дорожить ею.
После ужина Альф предложил развлечься музыкой. Все перешли в гостиную. Снаружи доносился смягченный вечерний шум улицы, воздух в комнате был свежий и прохладный. Под аккомпанемент Салли Дженни спела «Жуаниту» и «Милая Мария, приди ко мне». Голос у нее был слабый, и пела она с некоторой натугой, но зато была очень эффектна у пианино. Окончив «Милую Марию», она хотела было спеть «Прощание», но Альф, которого громко поддержали Клэри и Филлис, стал требовать выступления Салли.
– Салли – это гвоздь нашей программы, – конфиденциально пояснил он Дэвиду. – Если ее удастся расшевелить, вы увидите, как она забавна. Настоящая маленькая комедиантка. Мы с ней вдвоем регулярно каждую неделю ходим в «Эмпайр».
– Да ну же, Салли! – умоляла Клэри. – Изобрази Джека Плезентса.
Филлис тоже уговаривала ее:
– Да, Салли, пожалуйста. И Флорри Форд.
Но Салли, безучастно сидя на табурете перед пианино, отказывалась выступать. Беря одним пальцем меланхолические басовые ноты, она говорила:
– Я не в настроении… Ему, – кивок в сторону Дэвида, – ему хочется слушать Дженни, а не меня.
Дженни со снисходительной усмешкой сказала, как бы про себя:
– Она просто хочет, чтобы ее подольше упрашивали.
Салли тотчас же вспыхнула:
– Ну хорошо же, мисс «Милая Мария», я спою и без упрашивания! – Она выпрямилась на табурете.
Несмотря на свои пятнадцать лет, Салли была мала ростом и напоминала бочонок, но было в ней что-то непонятным образом привлекавшее и очаровывавшее. В эту минуту ее маленькая фигурка казалась наэлектризованной. Салли нахмурила брови, затем ее некрасивая рожица приняла неотразимо насмешливое выражение. Она взяла режущий уши аккорд.
– По требованию публики, – начала она, – вторая мисс Сэнли споет «Молли О’Морган». – И запела.
Это было превосходно, попросту превосходно! «Молли О’Морган» ровно ничего собой не представляла – обыкновенная, модная в то время песенка, – но Салли внесла в нее нечто новое. Песню она превратила в пародию, в шутовскую пародию. Она то визжала фальцетом, то вдруг начинала петь «с душой», чуть не плача над трагедией покинутых любовников Молли:
- Молли О’Морган со своей шарманкой,
- Рожденная в Ирландии итальянка.
И, забыв о том, что Дженни называла «приличиями», Салли в заключение самым непристойным образом изобразила обезьянку, которая (как с полным основанием можно было предположить) сопровождала мисс Морган и ее шарманку.
Все, кроме Дженни, корчились от смеха. А Салли, не дав им опомниться, с места в карьер начала «Я стоял на углу». Обезьянка исчезла, Салли преобразилась в Джека Плезентса, тупого, неотесанного деревенщину, медлительного, как улитка, торчащего под стеной городского трактира. Зрителям казалось, что они видят даже застрявшую в его волосах солому, когда Салли пела:
- Тут какой-то малый в форме подошел и заорал:
- «Как же ты попал в солдаты?» А я ему отвечал:
- «На углу стоял я…»
Альф захлопал в ладоши, громкими возгласами выражая свое одобрение. Салли с плутовской улыбкой поглядела на него, скосив глаза. Потом вмиг из Джека Плезентса превратилась снова в особу женского пола и запела. Это была уже Флорри Форд, вылитая Флорри Форд, с пышной грудью, густым низким голосом и чудесными бедрами.
- Пой о счастье, о радости, —
- Никогда мы не знали их…
Песня неожиданно оборвалась. Салли соскользнула с табурета, покружилась на месте и, улыбаясь, остановилась перед слушателями.
– Отвратительно! – воскликнула она, морща нос. – И конфетки не стоит. Надо удирать, пока меня не забросали спелыми помидорами! – и вприпрыжку выбежала из комнаты.
Дженни потом извинялась перед Дэвидом за чудачества Салли.
– Уж вы простите, она часто бывает такая странная. А характер! Боже! Знаете… – она понизила голос. – Это довольно нелепо, но я боюсь, что она немножко ревнует ко мне…
– Да не может быть! – улыбнулся Дэвид. – Ведь она еще ребенок.
– Ей шестнадцатый год, – сухо возразила Дженни. – И она прямо-таки не выносит, когда кто-нибудь оказывает мне внимание. Вы не поверите, как бывает неприятно… точно я в этом виновата!
Нет, конечно, Дженни не была виновата. Так же мало можно было винить розу за ее благоухание, лилию – за ее чистоту.
В этот вечер Дэвид ушел домой еще более убежденный в том, что Дженни очаровательна.
Он стал часто бывать у Сэнли, проводить у них вечера. Иногда он заставал дома и Джо, чаще же – нет. У Джо был страшно занятый вид, лихорадочная сверхурочная работа не прекращалась, и его редко можно было увидеть в доме № 117/А. Через некоторое время Дэвид стал приглашать Дженни на прогулки. Они вдвоем предпринимали экскурсии, непривычные для Дженни: ходили на Эстонские холмы, ездили в Лиддль, устроили пикник в Эсмонд-Дине. В глубине души Дженни презирала такие развлечения: она привыкла к «щедрому кавалеру» Джо, водившему ее в Перси-Грилл, в «Биоскоп», к Кэррику. Развлечением Дженни считала людскую толчею, разные зрелища, парочку рюмок портвейна, траты «кавалера» на нее. А у Дэвида не было денег. Дженни ни на минуту не сомневалась, что он ходил бы с ней по всем ее любимым местам, если бы позволило состояние его кошелька. Дэвид был «премилый молодой человек», он ей нравился, но иногда казался большим чудаком. В тот день, когда они отправились в Эсмонд-Дин, он привел ее в полное недоумение.
Ей не очень-то хотелось идти в Эсмонд – такое, по ее мнению, обыкновенное место, место, где за вход не платят, и поэтому люди самого низкого звания приходят сюда, приносят еду в бумажных свертках и располагаются на траве. Сюда ходили по воскресеньям со своими кавалерами самые «вульгарные» девицы из их мастерской. Но Дэвиду, видимо, очень хотелось, чтобы она пошла с ним, и Дженни согласилась.
Прежде всего он заставил ее сделать большой круг, чтобы показать ей гнезда ласточек, и с жадным нетерпением спросил:
– Вы когда-нибудь видели эти гнезда, Дженни?
Она отрицательно покачала головой:
– Я здесь была только один раз, и то совсем маленькой, когда мне было лет пять.
Дэвид был поражен:
– Да ведь это чудеснейшее место, Дженни. Я хожу сюда каждую неделю. Этот парк, как человеческая душа, бывает в разном настроении: иногда он мрачен, уныл, а иногда весел, весь залит солнцем. Посмотрите! Нет, вы только посмотрите на эти гнезда под крышей сторожки!
Она добросовестно смотрела. Но видела только комки грязи, лепившиеся по стене. Недоумевающая, немного рассерженная тем, что чего-то не может увидеть, она шла за Дэвидом вниз, по аллее рододендронов, к водопаду. Они остановились рядом на горбатом каменном мостике.
– Взгляните на эти каштаны, Дженни, – с восторгом сказал Дэвид. – Не правда ли, они как будто раздвигают небо? А мох вон там на скалах? А мельница… Смотрите, разве не прелесть все это? Совсем как на первых картинах Коро!
А Дженни видела старый полуразвалившийся домик с красной черепичной крышей и деревянным мельничным колесом, заросший плющом и забавно пестревший всевозможными красками. Неуютное, заброшенное место. И бесполезное – ведь мельница больше не работает.
Дженни никогда еще так не злилась. Они проделали длинный путь, и ноги у нее распухли и болели в тесных новых туфлях, так удачно купленных на распродаже за четыре шиллинга одиннадцать пенсов вместо девяти шиллингов. И здесь она ничего не видела, кроме травы, деревьев, цветов и неба, ничего не слышала, кроме журчания воды и пения птиц, а ела только подмоченные бутерброды с яйцами да два банана – и то Канарские, а не большие ямайские, ее любимый сорт. Дженни была растеряна, выбита из колеи, сердита на Дэви, на себя, на Джо, на жизнь, на тесные туфли – неужели она уже натерла мозоль? – сердита на все решительно. Ей хотелось чаю или стаканчик портвейна, чего-нибудь! Стоя на этом живописном горбатом мостике, она поджимала бледноватые губы, затем раскрыла их, намереваясь сказать нечто весьма неприятное. Но в этот миг взгляд ее упал на лицо Дэвида. Лицо его светилось таким счастьем, таким сосредоточенным восторгом, таким пылом любви, что Дженни была сражена. Она вдруг фыркнула. Она смеялась, смеялась и – странно – не могла остановиться. Это был настоящий пароксизм истерической веселости.
Засмеялся и Дэвид, просто из сочувствия.
– В чем дело, Дженни? – спрашивал он. – Да скажите же, что вас так рассмешило?
– Не знаю, – сказала она, задыхаясь от приступа смеха. – В том-то и дело, что… я не знаю, отчего смеюсь.
Наконец она вытерла мокрые глаза кружевным платочком, прехорошеньким платочком, забытым какой-то леди в дамской комнате у Слэттери.
– Ох, – вздохнула она, – ну и умора!
Это было любимое выражение Дженни: всякое необычное явление, если оно оказывалось выше ее понимания, снисходительно определялось словом «умора».
После припадка веселости к Дженни вернулось хорошее настроение, она почувствовала даже нежность к Дэвиду, не протестовала, когда он взял ее под руку и когда затем, поднимаясь с ней по крутому склону холма к остановке трамвая, близко прижимался к ней. Но, жалуясь на усталость, она рассталась с ним раньше, чем они предполагали, и не позволила проводить себя домой.
Она шла по Скоттсвуд-роуд, беспокойная, возбужденная, занятая одной мыслью, которая пришла ей в голову, когда она ехала с Дэвидом в трамвае. На улице кипела жизнь. Была суббота, шестой час вечера. Люди выходили из домов погулять, развлечься. То был любимый час Дженни, час, когда она обыкновенно отправлялась куда-нибудь с Джо.
Она тихонько вошла в квартиру и, по счастливой случайности, от которой у нее забилось сердце, встретила Джо, шедшего по коридору к выходу.
– Эй, Джо! – окликнула она его весело, забыв, что целую неделю нарочно не обращала на него никакого внимания.
– Эй! – ответил он, не глядя на нее.
– У меня был сегодня такой уморительный день, Джо, – продолжала она оживленно и кокетливо. – Ты бы прямо умер со смеху, честное слово!
Джо метнул быстрый подозрительный взгляд на Дженни, загородившую ему путь в полутемном коридоре. В ответ на этот взгляд она придвинулась еще ближе, стараясь его соблазнить, тянулась к нему лицом, глазами, всем телом.
– Может, пойдем сегодня куда-нибудь, Джо? – сказала она манящим шепотом. – Честное слово, весь день мне было до смерти скучно. Мне так тебя недоставало! Хочется погулять с тобой. Очень хочется. И видишь, я готова, совсем одета.
– А какого…
Она прильнула к нему, гладила лацкан его пиджака, продела белый пальчик в его петлицу, по-детски умоляя и вместе соблазняя его:
– Я умираю от желания потанцевать. Сходим к Перси, Джо, покутим, как бывало. Ты ведь знаешь, Джо… ты знаешь, что…
Джо с грубым нетерпением покачал головой.
– Нет, – возразил он резко, – мне некогда, я замучился, у меня голова полна забот. – Отстранив ее, он торопливо прошел мимо, хлопнул дверью и исчез.
Дженни прислонилась к стене, полуоткрыв рот и устремив глаза на входную дверь. Вот как! Она просит его, унижается до просьб, она перед ним вся нараспашку, тянется к нему, а он бросает ей в лицо грубый отказ. Ее охватило чувство стыда. Никогда в жизни она не была так больно задета, так унижена. Бледная от гнева, она яростно кусала губы. Некоторое время она стояла не двигаясь, вне себя от злости. Потом овладела собой и, высоко подняв голову, вошла в комнату с таким видом, как будто ничего не произошло, швырнула шляпу и перчатки на диван и стала готовить себе чай.
Полулежавшая в качалке Ада опустила на колени журнал и недовольно наблюдала за дочерью.
– Где ты была? – спросила она лаконично и очень сухо.
– Загородом.
Читать бесплатно другие книги:
