Последний теракт. Книга первая Сакадин Олег

Глава 5

Скорый поезд «Красная Стрела», назначением «Москва – Санкт-Петербург», покинул пределы столицы и устремился в область, пробивая светом непроглядную мглу. Машинисту сообщили, что все пути в порядке, и можно набирать необходимую скорость.

Дело в том, что двумя часами ранее Москву уже покинул самый быстрый поезд двух столиц «Сапсан», подобно одноименному соколу развивая скорость в триста пятьдесят километров, и неся за собой целые вихри снежного потока, который со стороны напоминал горизонтальное торнадо. Пассажирам на платформах областных станций заранее советовали отойти подальше от путей, дабы не поддаваться действию идущей вслед за поездом волны. Все бы хорошо, но отечественные пути не были готовы к такому натиску современных технологий (хотя в России поезд развивал не больше двухсот пятидесяти километров в час), и по слухам, после каждого такого полета некоторые, особо проблемы участки путей приходилось поправлять.

Сейчас же все было отлажено, и машинист «Красной Стрелы» вздохнул с облегчением, медленно двигая вперед рычаг скорости.

Вагон-ресторан был необычайно оживлен для этого времени, словно все пассажиры решили отвлечься от собственных проблем, и обсудить общественные за кружечкой пива или чашечкой кофе.

А тем для обсуждения на сегодняшний вечер было в избытке – недавний террористический акт в жилом комплексе на западе Москвы и взрыв кортежа всеми известного Анатолий Меленкова по прозвищу Голиаф, а также крупный пожар в здании башни Федерация на территории Москва-Сити, о котором сообщили совсем недавно. Вдобавок ко всему, сборная России провалила решающую для всей страны игру, распрощавшись с путевками на чемпионат мира, и многих это событие убивало гораздо больше, чем все взрывы и покушения вместе взятые.

Одиноко сидевший мужчина в самом конце вагона медленно потягивал зеленый чай, уставившись в окно, никоем образом не разделяя настроения остальных пассажиров. Поражение сборной, несомненно, удручало, а первые два инцидента, к которым мужчина имел непосредственное отношение, больше его не интересовали.

Ростом он был выше среднего. На вид лет не более сорока лет, с прямой, гордой осанкой уверенного в себе человека. Холодный взгляд больших карих глаз хорошо сочетался с волосами цвета вороньего крыла, убранными назад. Правильные черты лица, нисколько не испорченные временем – красивый прямой нос, слегка пухлые, чувственные губы, волевой подбородок – лишь дополняли общую картину. В этом человеке было все, чтобы расположить к себе, если бы не убийственно-холодный взгляд и вся внешняя аура, словно говорившая желающим подойти держаться подальше. Мало бы кто признал сейчас в сидевшем одиночке Платона Самсонова.

Да и сам он с трудом смотрелся в зеркало, хотя кардинальных изменений во внешности не произошло – всего-то поменяли прическу и цвет глаз при помощи линз, но на первое время этого оказалось достаточно, тем более что Самсонов не так часто светился на телеэкранах страны.

Платон прекрасно понимал, что в самое ближайшее время эксперты обнаружат, что в машине его не было, благодаря анализу ДНК всех, кто попал в ту мясорубку. И хотя у Платона не было живых родственников, с которыми можно было сверить полученные данные, образец его ДНК находился в специально оборудованном хранилище одной из структур «Голиафа», на случай непредвиденных обстоятельств, таких, как например авиакатастрофа…

«Или подрыв собственного босса».

После обнаружения правды на поиски пустят всех собак, подключат все самые засекреченные структуры. Наверняка сам премьер-министр даст указание доставить Самсонова живым или мертвым.

Но Платон очень надеялся, что успеет к тому времени покинуть страну. Пятнадцать миллионов евро, мирно ожидающих его в хранилище Национального Банка в Дубае, не Бог весть какая сумма, но начать новую жизнь хватит.

Как быть дальше, Платон старался не думать. Главное сейчас – остаться в живых. Он не строил особых иллюзий по поводу возможностей русской разведки, которая и зарубежом при необходимости могла найти иголку в стоге сена, но, тем не менее, надеялся максимально запутать свой след.

Сейчас же Платону больше всего на свете хотелось услышать голоса дорогих сердцу людей, ощутить хоть какую-то поддержку, но это было невозможно. Телефон, как и все оригинальные документы – паспорт, права, страховка, даже свидетельство о рождении – погибли вместе с машиной. Так было надо.

За соседний столик уселись два молодых парня, горячо обсуждающих последние новости.

– А я тебе говорю, что его взорвали свои же! – доказывал первый, видимо, имея ввиду Меленкова, – просто перешел дорогу не тем, кому надо!

– Ты чего, Коль, больной? – оспаривал его второй, – это же Меленков! Кому он мог дорогу перейти? Каким-нибудь подонкам из нашей власти? Я передачу про него смотрел, человек всю жизни свою посвятил на благо народа…

Платона передернуло.

– Да шел бы ты со своей передачей, – словно почувствовав негодование хмурого субъекта за спиной, возразил Коля, – Не верю я всему, что говорят по ящику. Сам товарищ Сталин говорил… блин, не помню точно, но смысл один – все, что по телеку, все ложь.

– Ну тогда извини, – развел руками собеседник, – других источников, как говорится, не имею.

– А ты читай между строк! Мне отец всегда говорил…

Платон вставил наушники, пытаясь настроить приемник на какую-нибудь волну, лишь бы не слушать ожесточенного спора. Плеер-радио японской фирмы «Тошиба», подарок Быстрова – единственное, что Платон оставил с собой из прошлой жизни. Он с грустью подумал о друзьях.

Быстров и Макаров, хлебнувшие горя в раннем детстве, по-настоящему умели ценить дружбу, да и просто были замечательными людьми. Опасаться за них не стоило – Платон был уверен, что сторонники Голиафа не станут мстить его друзьям. Да и какие там сторонники – ни одной достойной кандидатуры, хоть издалека напоминавшие острый ум и харизму Меленкова! В скором времени вся империя рухнет, как после смерти Александра Македонского и многих других выдающихся людей.

Даже сейчас Платон осознавал, какого человека загубил. Но так было необходимо, поскольку выдающиеся гении, выходя за рамки своей природы и обретая нечеловеческую власть мирового масштаба, становятся самыми злостными тиранами, рискуя привести все человечество к гибели.

Сквозь шипящие помехи прорезалась какая-то радиостанция.

– … доктор экономических наук, автор восьми монографий, более двадцати книг и десятков научных статей, Анатолий Меленков был для всех нас признанным тягачом…

Платон продолжил поиск, но безуспешно – видимо проезжали проблемный участок пути.

Парни за соседним столиком тем временем уже сменили тему, перемывая кости футбольным игрокам и потягивая пиво.

– Да говорю же тебе, продали игру! Продали страну, суки! Продали народ! Ты что, не видел, как они по полю бегали?! Да мы двором лучше отыграли бы! Продали! Продали! Продали!

Платон сложил плеер, покинул вагон-ресторан и направился в свое двухместное купе, которое скупил целиком. Общаться, да и вообще находится с кем-нибудь в одной компании, было выше его сил.

Дойдя до нужного вагона, Платон осмотрелся по сторонам – восемь двухместных купе, нужно восьмое, самое последнее, рядом с туалетом и выходом в тамбур. И хотя эти сведения вряд ли чем помогли, случись врагам найти его, память четко сохранила полученную информацию.

Закрыв дверь своего купе, Платон оказался в полнейшей тишине – звукоизоляция впечатляла. Две поднятые спальные полки, две плазменные панели телевизора над каждой, радио. На опущенном столике рядом со стандартным набором еды и питья лежали пульты управления.

За окном мелькали слабоосвещенные крыши небольших домиков, видимо, проезжали какую-то станцию.

Разобрав левую полку, Платон сел у самого окна. Рука автоматически опустилась на правое бедро, нащупав пристегнутый к ноге «Хамелеон», уникальный пистолет изобретателя Алмазова. Оружие очень сложно было обнаружить из-за его миниатюрных габаритов, разве что только при тщательном обыске, что в поездах если и случалось, то в самых редких случаях.

Сами стальные конструкции находились внутри такого слоя тончайшего алюминия, которого было достаточно для невозможности просвета стандартными рентгеновскими лучами.

Правда, в аэропорту это все равно не помогло бы – техника серьезная, просветит наверняка. На этот случай «Хамелеон» быстро разбирался и трансформировался в набор далеких от насилия предметов – магазин переоборудовался в узкий портсигар, пули (с виду похожие на пилюли) при этом складывались в специальные ячейки новейшего японского препарата, превращаясь в лекарственные средства; сам ствол превращался в миниатюрную, антикварную подзорную трубу, даже линзы имелись.

Из-за всего этого «Хамелеон» выглядел весьма комично с виду, но был отличным орудием ближнего боя – высокая скорострельность, калибр пуль (5 в магазине) приближенный к девяти миллиметрам, высокоточное попадание до семидесяти метров! Разумеется, специально сделанные пули было не достать, но в случае их отсутствия «Хамелеон» отлично стрелял и стандартными девятимиллиметровыми.

Платон смотрел в пустое окно, за котором вот уже десять минут не встречалось ни одного фонаря, и думал, правильно ли поступил, отправившись в Питер. Настя строго предупреждала об опасности лететь из Москвы.

«Все столичные аэропорты по самую крышу наполнены агентами Голиафа, – говорила она, – дабы контролировать основной поток передвижения интересуемых Меленкова людей. Разумеется, каждый из них, бывших сотрудников самых различных структур, как „Отче Наш“ знает всех сторонников Меленкова, так и возможных противников. Не стоит рисковать, в Питере с этим проще».

Минут через двадцать в купе постучались.

Платон насторожился, расстегнув маленькую, едва заметную молнию справа на штанах, чтобы в случае необходимости быстро выхватить «Хамелеон».

Стук повторился.

– Дорожная милиция, проверка документов! – послышалось за дверью.

Щелкнул замок, и два сотрудника дорожной милиции прошли в купе, представившись, попросили документы.

– Аршавин Сергей Владимирович, – сказал милиционер, просматривая предъявленный паспорт, – однофамилец?

– Двоюродный брат, – соврал Платон.

Настя, будучи первоклассным психологом, утверждала, что родство с известными людьми, которые могут похвастать народной любовью, располагает к себе в большинстве случаев.

Оба сотрудника с удивлением посмотрели на него, словно хотели найти внешнее сходство.

– Понятно, – произнес, наконец, второй, – я хоть и не болельщик, но передавай брату мои соболезнования. Багажа много?

Платон кивнул на маленький саквояж, стоявший на месте второй спальной полки.

– В Питер по делам?

– По родне соскучился.

Задав еще пару малозначимых вопросов, милиционеры удалились.

Платон наконец почувствовал, как сильно устал от постоянного напряжения, чувства опасности, тревоги. Стоило только голове прикоснуться к подушке, и он провалился в глубокий сон.

Ему снились родители, гуляющие под руку по зеленым полям; снились друзья, отдыхающие вместе у костра; потом вдруг приснилась Настя в белоснежном бархатном платье – она ходила по какой-то картинной галерее, пока не превратилась в ярко-красный, несущийся вдаль «Мерседес».

Все картинки, настолько реальные, переплетались друг с другом вполне гармонично, и каждая следующая словно дополняла предыдущую. Последним видением стал Голиаф, или Анатолий Меленков, с грустью и укоризной смотрящий прямо в глаза. От этого взгляда даже во сне стало не по себе, и невидимая нить быстро утащила спящий разум назад, в реальность.

Платон открыл глаза и с ужасом ощутил, что находится в купе не один. Еще засыпая, он не стал гасить свет, поэтому купе хорошо освещалось. Он еще не мог видеть, кто вторгся в его личное пространство, но зато чувствовал постороннего всеми фибрами души. Казалось, страх сковал все тело, мешая пошевелиться.

Тем не менее, он заставил себя вновь закрыть глаза. Во-первых, если его еще не убили, значит, убийцам нужна не только его жизнь. А во-вторых, вступать в бой нужно подготовлено, далеко не с таким настроем, который был.

«Ты должен отключить все свои мысли, войти в состояние полного спокойствия, – учил Александр Соколов, который когда-то тренировал его, – и только тогда ты сможешь состязаться с более сильным соперником. Забудь о страхе! Смотри на все, словно ты в компьютерной игре!»

Не зря Платон так долго постигал все это, чтобы в самый ответственный момент не воспользоваться. Усилием воли он разогнал тревожные мысли, заодно блокировал и все остальные. В голове стало тихо и спокойно. Страх ушел.

И только сейчас можно было побороться за свою жизнь, или, по крайней мере, продать ее подороже.

Платон резко вскочил, выхватывая «Хамелеон» из-под подушки, куда осмотрительно положил перед сном.

Справа, на второй спальной полке, сидела девушка, прислонившись спиной к окну и с книгой в руках.

– Как вы… – Платон не договорил, едва успев спрятать пистолет – девушка вздрогнула и от испуга выронила книгу.

– Ой! – Воскликнула она, и быстро затараторила, – простите! Я не хотела вас напугать! Я из третьего вагона. Так получилось, что в моем купе едет какой-то сектант, такой божий одуванчик с виду, а я их на дух не переношу просто, и боюсь как огня! Знаете, чего только в жизни не наслушивалась об этих личностях! И я сразу попросила проводницу поменять место, даже походила по соседним купе, но все отказывались поменяться со мной! Тогда я пошла по вагонам, но и там везде натыкалась на отказы, а в вашем проводница сказала, что вы едете один, и если я поговорю с вами, и вы будете не против, то она.… В общем, дверь была открыта…

«Я что, забыл запереть дверь?!»

– … а вы спали. Я попыталась вас разбудить, сказать о себе, но вы спали очень крепко, и никак не отреагировали на мои слова. А потом я…

По мере того, как девушка продолжала бегло говорить, словно пытаясь оправдаться, Платон передумал «всыпать» проводнице по первое число, заслушавшись милым голосом внезапной попутчицы. Зрение не отставало от слуха, созерцая спокойную, мягкую красоту девушки.

«Такая была у мамы».

– … а вашу сумку я не трогала, она так и стоит под моей полкой. Достать?

– Н-нет, не стоит, – запинаясь, ответил он.

На вид девушке было не больше тридцати, длинные светлые волосы аккуратно собраны в узел, полностью открывая очень выразительное, красивое лицо, на котором сочеталось все просто идеально, словно вдохновленный художник решил изобразить на картине собственную музу, награждая ее лишь самым лучшим. Миндалевидные глаза зеленого цвета заключали в себе такую насыщенность и яркость летних джунглей, как будто могли переливаться на солнце. Идеально прямые линии носа плавно скользили вниз, минуя выразительные, слегка манящие губы, внутри которых, казалось, пряталась такая чувственность и нежность, которых не могла скрыть даже напряженность момента, и попадали прямиком в идеально рассчитанную природой небольшую ложбинку над слегка заостренным подбородком. Это лицо невозможно было лицезреть по частям, невероятная цельность сквозила в каждом изгибе, словно оно было выдолблено из горного хрусталя гениальным мастером. Платон поймал себя на мысли, что чересчур залюбовался внезапной попутчицей, и тем самым мог смутить ее.

– Простите, вы сказали… ээ… а какую станцию мы проехали?

«Что за глупый вопрос? Какая мне разница?»

– Бологое, – ответила девушка, – я вижу, вы очень обескуражены. Извините, если бестактно вторглась в вашу поездку, просто не могла больше сидеть в своем купе, это так жутко.

– Нет-нет, это вы простите меня, – смутился Платон. Надо было срочно что-то делать, дабы разрядить обстановку. – Хотите чай?

– Не откажусь, до сих пор согреться не могу. Тем более что у меня с собой остался замечательный ягодный чай, который сестра привезла из Италии.

Ее сумка висела сверху на крючке, и когда девушка встала, потянувшись за ней, Платон с досадой обнаружил, что не может предъявить никаких, даже самых маленьких претензий к ее фигуре, на создание которой природа также не поскупилась.

Внутри что-то сладко кольнуло, совсем не по-взрослому, словно юный мальчишка впервые ощутил прилив волшебной, неведомой раньше волны влюбленности. Это была не просто мужская похоть, животная и безнравственная, за которой ничего, кроме желания овладеть женщиной, не скрывалось. Нет, природа нахлынувшей внезапно теплоты скрывала в себе начинку более глубокую, чем можно представить. Однако нельзя наивно полагать, что второе исключало первое.

По дороге за кипятком Платон корил себя за несвойственные возрасту переживания, наивно полагая, что с возрастом все происходит иначе. Он был не сторонником случайных знакомств, которые в свою очередь могли перейти к случайным связям, которые в свою очередь… в общем, Платон всячески их сторонился.

«Ведь я же совсем ее не знаю, разве можно судить по одной только внешности? Я что, баб красивых не видел?».

Последний раз он влюблялся слишком давно, чтобы вспоминать об этом, а остальные женщины, чьи ночи так или иначе пересекались с его, не оставляли на сердце долгих воспоминаний.

Казалось, поход за кипятком занял не больше двух минут, а в купе уже стройным рядом лежали готовые бутерброды с сыром и колбасой.

– Давайте стакан, я пока заварку приготовлю, – попросила девушка, – кстати, я Вика.

– Пла… – Платон откашлялся, – Сергей, очень приятно.

Он окинул взглядом сложенную на край стола книгу.

Чарлз Диккенс: «Посмертные записки Пиквикского клуба».

– Как вам книга?

– Ах, вы про Диккенса, – закончила приготовления Вика, – пару минут подождем, и будем пить чай. А о книге могу сказать, что третий раз пытаюсь ее начать, и пока не готова вынести вердикт.

– Знакомая история! – подхватил Платон, который в мировой классике плескался как дельфин в океане, – с третьего раза я и прочитал ее, и могу со всей уверенностью сказать, что это одно из лучших произведений в мировой литературе.

– Серьезно? – удивилась девушка, – тогда чем же вы объясните столь долгий процесс ее понимания?

– Нет, понимания здесь не нужно, – улыбнулся Платон, – просто книга, словно жесткий ревизор, старается открыться лишь просвещенным умам, или тем, кто так сильно стремится стать ими. Но это мое чисто субъективное мнение, могу ошибаться.

Виктория не на шутку задумалась, опустила взгляд на книгу и замерла, словно пытаясь просверлить несчастное произведение.

«Надеюсь, я ее не обидел?».

– Ну что ж, возможно в этот раз мой разум будет более просвещенным, чем раньше.

Платон рассмеялся.

– Несомненно, и вы получите море удовольствия. К слову сказать, это первое – не считая «Очерков Боза» – истинно гениальное творение Диккенса. Для меня всегда это было большой странностью.

– Почему же?

– Я прочитал все романы Диккенса, и, несомненно, преклоняюсь перед настоящим мастером слова, с которым он творил поистине чудотворные превращения. В каждом романе своя жизнь, описанная с такой яркостью, что порою забываешь, где реальность. Но если бы меня спросили, каким, по моему мнению, является последний роман Диккенса, я бы не задумываясь назвал «Посмертные записки». Поистине, великий шедевр.

– А какое же на самом деле было последнее произведение? – полюбопытствовала Вика, которую, казалось, сильно заинтересовал разговор.

– «Тайна Эдвина Друда», идеальный детектив. Диккенс умер, так не дописав роман, чем заставил многие поколения изрядно поломать голову над его окончанием.

– Детектив идеальный? Это как?

– Просто там нет ни одной лишней детали, и как говорил сам писатель при жизни: каждый внимательный читатель сможет самостоятельно раскрыть головоломку.

– Очень интересно, – кивнула девушка, – давайте вашу кружку, все готово.

Чай оказался достойным своих похвал.

– Вы любите историю? – спросила Вика.

– Люблю, а почему вы спросили?

– Просто я несколько лет преподавала историю зарубежных стран первокурсникам в институте, и до сих пор не привыкну, когда не я, а мне кто-то рассказывает интересные вещи.

Платон улыбнулся.

– Если честно, то большинство интереснейших фактов из прошлого я знаю по книгам Валентина Пикуля, одного из моих любимых русских писателей.

– Серьезно? Я тоже люблю Пикуля, он не раз говорил в своих произведениях, что «история не прощает тех, кто не делает выводов из его прошлого». Но это, прежде всего художественная литература, и по ее мотивам я вряд ли бы ставила отлично на своих занятиях.

– Да, я знаю, что многие, особенно научная каста недолюбливали Пикуля, считая дурным тоном прочтение его книг. Но обладая рогатым знаком зодиака – я Козерог – люблю спорить, и с удовольствием зарубился бы с любым академиком за честь и достоинство произведений Пикуля. Насколько мне известно, Валентин Савич не руководствовался фактами истории, если не находил подтверждения их подлинности хотя бы в трех независимых источниках. Его личная библиотека обладала огромными богатствами редких, трудно находимых книг. Да что говорить, если основа романа «Фаворит» покоилась на более чем пятиста источниках. Мне очень жаль, что наследие Пикуля не входит в обязательную школьную программу.

– Вы думаете, это было бы правильно? – поинтересовалась Вика.

– Убежден. Видите ли, с распадом СССР мы потеряли не только «самую черную дыру российской истории», как любят говорить на Западе, не только угнетающий режим тоталитарной власти, в корне запрещающий и преграждающий путь общечеловеческим свободам (и это тоже любят повторять на Западе с упорством умалишенного), нет, мы потеряли гораздо большее – мы разучились гордиться своей страной, своей историей, да просто собой. Десять лет отчаянного шторма в середине торнадо новой российской действительности ощутимо изменило людей. Но былого уже не вернешь, а вот реальность менять как-то надо, и если мы не хотим дальше катиться по спирали безысходности вниз – предпринимать меры. Путь развития может быть только в двух направлениях, он не может зависнуть или застыть.

– Вы затронули очень необъятную тему, но причем здесь Пикуль?

– Вы правы, тема необъятная и во многом противоречивая, – согласился Платон. – И чтобы ее сдвинуть с места, силы нужны такие же необъятные. Валентин Пикуль, на мой взгляд, мог бы стать одним из проводников в процессе воспитания новой личности, ведь в его книгах, помимо истории, есть и много простого русского патриотизма. Своими романами Пикуль действительно заставляет гордиться за свою страну, за свой народ, поистине выдающийся, переживший все круги ада. Сколько раз мы спасали от гибели многие европейские страны? А помнят ли они сейчас об этом? Многие ли знают, что именно Российская Империя поддержала Джорджа Вашингтона в борьбе с колонистами? Помнят ли американские дипломаты, что только их предшественник открыто высказывался за поддержку исторического решения последнего канцлера Горчакова о разрыве последствий Парижского трактата, запрещающего нам иметь Черноморский флот? Помнят ли французы, что все тот же Горчаков, опираясь на доблесть русских солдат, не позволил Бисмарку вторично разграбить Париж, и не только, ведь он хотел сравнять его с землей? Сколько лет прошло с окончанием холодной войны, и помнит ли кто-нибудь о том, что было раньше? В общем, я опять ускакал не в ту степь, извините, люблю разглагольствовать на любимые темы.

– Ничего, а вы думаете, что Пикуль не преувеличивал по поводу наших подвигов?

– Подвигов в нашей истории достаточно, долго искать не надо. Вопрос в другом – он мог ошибаться в неизменной доблести как наших солдат, так и народа в целом. Ведь мы также знаем, насколько русский народ может быть жесток (как и любой другой народ), и далеко не всегда способен с честью выйти из трудностей. Александр Зиновьев, которого, между прочим, я также рекомендовал бы как образец воспитания новой личности, критикуя откровенную лесть в отношении нашей доблестной советской армии во время войны, писал, что на одного Матросова у нас приходилось сотни предателей и шкурников, перевертышей и подлецов. Наверняка, это правда. Но я начинал с разговора об утраченной гордости, чести, которую во многом поддерживала советская идеология, а разве она могла выдержать критику реальности? Разумеется, нет. Пусть лучше подрастающее поколение верит в лучшее, и настраивается на это, гордясь своей историей, подвигами своего народа. И в этом мало обмана, ведь русский народ всегда обладал колоссальным потенциалом. Именно этим объясняется откровенная ненависть со стороны всего остального мира. К моему большому сожалению, у нас никогда не было, и возможно, уже не будет друзей. А ведь эти слова еще умирающий император Александр третий говорил в наставлении своему сыну, будущему императору Николаю второму. Если быть точным, то он сказал – «у России есть только два друга – ее армия, и ее флот». И этим все сказано. А что до исторической достоверности, которую многие критикуют в романах Пикуля – боюсь, скоро мы столкнемся с открытием новых фактов, которые кардинально изменят многое из привычной нам истории. Вы читали «Новую Хронологию» академика Фоменко?

– Фоменко? Который утверждал, что Татаро-Монгольского ига не было? – удивилась Вика.

– И не только. Да, это он.

– Я слышала, что его книги публично выбрасывали в окно на лекциях МГУ.

– Вполне возможно, – кивнул Платон, – но если же ученые мужи считают, что таким способом могут опровергнуть написанное Фоменко, то мое личное мнение о российской науке сильно пострадает. А ведь в открытую конфронтацию с ним не решается вступить никто, почему?

– Быть может, историки считают, что есть вещи, не подлежащие обсуждению? – предположила девушка.

– Я рискну предположить, что большинство из людей религиозных свято верило в непоколебимость церкви, пока Дэн Браун не написал свой «Код да Винчи».

– «Код да Винчи» во многом не выдерживает критики, как большинство из романов Брауна, – парировала Вика.

– А зачем придавать научное значение художественной литературе? Конечно, не выдержит. Задача автора была в другом – он дал людям вероятность, слышите, лишь вероятность, что веками сложившиеся устои могут быть ложными. А ведь Фоменко не автор романов, он академик, если не ошибаюсь в области математики. А математики люди особые, они десять раз перепроверят данные, прежде чем утверждать в своей правоте. И в его книгах приводятся сложно оспариваемые аргументы, именно поэтому наши историки не находят ничего лучшего, как публично выбросить книгу в окно.

– В чем-то я с вами согласна, но далеко не во всем. Почему, говоря о Фоменко, вы для примера упомянули Брауна? Лично я, как верующая христианка, могу с уверенностью утверждать, что есть в этом мире вещи, действительно не подлежащие обсуждению, а тем более извращению и сомнению! История сюда не входит, поскольку любому грамотному читателю известно, сколько сил было вложено для ее фальсификации. Правильно говорят, что историю пишут победители. Если Фоменко сможет в потоке грязных извращений докопаться до истины – буду только рада. Но религия, а тем более вера в Бога, не может быть предметом для литературного сомнения!

– Вы из числа тех, кто считает Брауна злостным еретиком?

– Что есть ересь? Это ложное, искаженное учение. И в этом плане, да, я считаю Брауна еретиком, поскольку он основу коммерческого проекта заложил христианские истины, и более того – подверг их сомнению. Чем руководствовался автор, кроме возможности хорошо заработать?

– А почему бы не предположить, что он хотел лишь приоткрыть взгляд на возможный обман? Почему иная, не согласная с официальной церковью точка зрения не может иметь место?

– Место она имеет, и очень даже хорошее. И к моему великому сожалению, с каждым годом новые, искаженные предположения об истории пришествия Христа обретают новые силы.

– Почему искаженные? – не унимался Платон. – Просто люди хотят рассмотреть вопрос под разными углами. Ведь истина у многих разная.

Вика лишь грустно вздохнула, и на некоторое время уставилась в окно, попивая чай.

– В том-то и дело, – продолжила она чуть позже, – что истина может быть лишь одна. Это вам не задача по математике, которую можно решить несколькими способами. И неважно, сколько точек зрения на вопрос истины могут иметь люди. Она неизменна, вне зависимости от нашей с вами веры.

– И в чем же истина? – любопытствовал Платон, который никогда раньше не вникал глубоко в суть религиозных учений.

– Боюсь, что для меня это не слишком простой вопрос, который можно уложить в двух предложениях.

– Разумеется, – поправил себя Платон. – Я просто хотел узнать, что для вас истина веры?

– Вера в Бога нашего Иисуса Христа.

– Бога? Я всегда считал, что он был сыном Божьим.

– Он был одним из воплощений Бога, ведь Бог триедин – Бог-отец, Бог-сын и Святой Дух.

Платон смутился. Он вообще не любил чувствовать себя идиотом, тем более знал все это не хуже Виктории, но очень хотел спровоцировать ее на долгие разговоры, наслаждаясь звучанием ее голоса.

– Хорошо, я понял, что для вас истина веры. Но меня смущает много фактов. Почему, например, в мире так много религий и еще больше их разветвлений? Что получается, разные народы верят в разных Богов? И наверняка ведь, каждый считает, что его вера истинная.

Он прекрасно знал ответы и на эти вопросы.

– Еще раз повторюсь, что истина может быть только одна, – более жестко произнесла Вика, – и она не будет меняться в зависимости оттого, что каждый из нас думает. Просто не каждому дано встать на ее путь. Вы вот сейчас наверняка думаете про себя, какая я наивная и убежденная дурочка, хотя наверняка ни разу в жизни не сталкивались с явлениями, которые никак не могли объяснить? Верно?

– Не совсем, – ответил Платон, вспомнив про Настю. – Но смотря о каких явлениях вы говорите. Если имеете в виду различных гуманоидов и летающих тарелок, то да, их я не видел.

– Благодарите Бога. А я вот видела, на свою беду.

Платон с удивлением посмотрел на Викторию, и впервые в его голове зародилось сомнение об ее безупречном здоровье.

– Простите? – на всякий случай повторил он.

– Вы когда-нибудь слышали про восточную школу «Рейки»? – ответила девушка вопросом на вопрос.

– Слышал, – кивнул Платон, который на беду своей любознательности пытался засунуть нос во все интересные и необъяснимые факты. Об учении «Рейки» он впервые услышал, когда отдыхал в Японии, и даже прочитал пару маленьких брошюрок, приглашающих на обучающие семинары, но дальше дело не пошло, ведь в глубине души Платон считал это полнейшим бредом. Люди, пропускающие через себя потоки космической энергии, и открывающие в себе новые сверхъестественные способности? Даже сейчас в его рациональном мозге возникал протест на подобные рода мысли.

– Вы никогда не увлекались ею? – спросила Вика.

– Нет.

– Очень хорошо, – улыбнулась она. – И не интересно было?

– Я в это не верю, – отрезал Платон.

– И не стоит. Но, к сожалению, не все люди так же относятся к «Рейки». Это учение, вновь открытое Микао Усуи в начале двадцатого века, изначально рассчитывалось на поддержание человеческого здоровья, причем как духовного, так и физического. Лично Микао она помогала для исцеления больных, ведь еще в маленьком возрасте он часто задавался вопросом, как Будда и его ученики могли исцелять недуги одним прикосновением. В итоге методика, которую он разработал, позволяла без долгих лет и трудных практик воссоединиться с энергией космоса, или вселенной. Обратите внимание, без долгих лет и трудных практик. То есть, на халяву. А бесплатный сыр, где у нас бывает? К сожалению, раньше я была менее умна, и своим любопытством чуть не сгубила собственную душу. Началось все в далеком восемьдесят шестом году, когда в нашей школе стали снимать актовый зал приезжие мастера с востока, обучающие «Рейки». Услышав о чудесах, якобы происходящих на семинарах, я решила тоже попробовать. Мои родители, неверующие люди, никак не отреагировали на такой интерес любознательной дочки. Наверное, так же, как и вы, считали это полным бредом.

– А что, на деле оказалось не так? – спросил Платон.

– На деле я увидела, как наш сторож и выпивоха дядя Степа пустился в такой пляс, которому позавидовал бы самый искусный танцор, а два ученика десятого класса провели мастер-класс бесконтактного боя. Можете себе это представить?!

– Нет, – признался Платон. – Как это получилось?

– Очень просто. Мы все лежали на животе вниз головой и читали специальные мантры – восточные молитвы. Перед этим следовал ряд упражнений, которые должны были очистить наши энергетические чакры и настроить их на связь с космосом. И вот лежу я, настраиваюсь на «контакт», как вдруг вижу – дядя Степа чуть ли не подлетает с пола и начинает танец просто неземной красоты и грации. Затем «очнулись» и школьники. А еще тогда заметила, что все это происходит при явно постороннем вмешательстве, но убедила себя в силе божественной энергии космоса. Кстати сказать, со мной ничего подобного тогда не получилось, и мастера лишь сочувственно качали головой и показывали на мой крест, весящий на шее – мол, без него ничего не выйдет. И почему тогда мне в голову не пришла мысль, что же за такая космическая сила, которая боится простого крестика? Послушав мастеров, я сняла его, и действительно после этого почувствовала теплую волну, прошедшую по телу. Но большего не последовало. Полгода затем я изучала восточные учения, подобные «Рейки», пыталась на духовном уровне выйти на связь с Богом. И вышла, но не с Богом совсем. Появившийся в пустоте голос сначала слабо, но со временем более четко стал проявляться в моей голове. Он сам не проявлял особой любознательности, зато с охотой отвечал на все мои вопросы. Лучше всего это происходило на бумаге – я просто задавала вопрос, а затем ставила свою руку с ручкой над чистым листом, и ответ записывался сам по себе. В основном я расспрашивала о Боге, об истинном пути жизни, и о многих других вопросах подобного рода. Мой невидимый оппонент в основном мягко, но убедительно критиковал определенные взгляды – говорил, что я сама есть Бог, как зеркальное отражение его, и поэтому я сама в состоянии определять собственную истину, а не стараться встать в ряды послушного стада. Говорил, что истинный путь невозможно изложить в словах, ведь для каждого он свой.

– А разве это не правда? Разве Бог не внутри нас? Разве не мы сами творим свою судьбу?

– Понятия «Бог внутри нас», и «я сама есть Бог» – противоположны! Как же вы не понимаете, что это все просто козни дьявола! И предположение о том, что веками сложившиеся устои могут быть ложными, тоже от него. Ведь именно благодаря чисто предположению, можно невинно подумать, что даже посредством зла можно творить добро, и что даже Сатана может приносить в мир светлое. Ведь именно из-за такого невинного познания и были изгнаны из рая Адам и Ева.

– Ничего себе вы копнули! Ну ладно, про первородный грех я вам позже расскажу, продолжайте.

– История повторяется, и люди невольно сами притягивают беду на свой род.

– Чем же?

– Своими «новыми предположениями». Используя возможности главного Божьего подарка – мозга, человек постепенно забывает, зачем Христос спускался на землю, и изобретает себе более удобные установки для жизни, считая старые просто неактуальными. Говоря другими словами – люди пытаются перестроить Бога под себя. Или более того, посчитать себя его полным отражением, и творить по своему разуму.

– И зачем же, по-вашему, Христос спускался на землю?

– Прежде всего, за тем, чтобы своим примером показать правильность жизни человечеству, но сейчас мало кто об этом помнит. Однако я не хотела бы обходить стороной и другой момент – согласно христианскому преданию, после погребения Иисус спустился в ад и, сокрушив его ворота, принёс в преисподнюю свою евангельскую проповедь, освободив заключенные там души.

– Хорошо, пусть будет так, – нехотя согласился Платон, – но давайте вернемся к вашему рассказу о «неземном общении». Что произошло потом?

– Я продолжала записывать ответы на интересующие вопросы, советовалась по любому пустяку. Несколько раз невидимый собеседник предостерегал меня от опасности, например, когда запретил ехать к родителям на поезде в назначенный день. А ведь у меня тогда и билет купленный был, и вообще настроилась твердо. Даже думала ослушаться предостережений, но осторожность взяла свое – я осталась дома. А на следующий день по телевизору передавали новости о том, как сошел с рельс мой дорогой поезд, были и жертвы, и много раненных. После этого, я, разумеется, как завороженная слушала все, что говорил мне невидимый дух.

– А вам не приходило в голову, что это просто больное воображение? – осторожно спросил Платон, стараясь ненароком не обидеть девушку.

– Поверьте мне, тогда с моей головой было все в порядке. А вот потом началось сумасшествие. Постепенно и медленно я стала замечать, как чьи-то невидимые руки все больше пытаются ухватиться за мою волю. Разумеется, я спросила об этом «невидимого», но он лишь ответил, что это Божественная сила поступает в меня, и на какое-то время я успокоилась. Но через некоторое время пошла уже более агрессивная атака, и страх перед неизведанным сковал меня накрепко. Помню, один раз я проснулась ночью и долго думала, почему же Божественная сила столь пугает меня, буквально загоняет в тиски отчаяния и тоски?! Вот уже две недели как я находилась в состоянии чудовищной депрессии. За окном послышались какие-то звуки, и я посмотрела на улицу, отчего едва не лишилась разума – окна не было, точнее, за ним ничего не было, словно невидимый занавес опустили в теарте! Спиной я почувствовала дикий холод, который просто сковал мой мозг от страха и осознания того, что в комнате кто-то есть! Я не могла даже повернуться – тело не слушалось, а сердце билось так сильно, что вот-вот должно было выскочить из груди. Я была уверенна, что умру через несколько секунд, но мозг мой в отчаянье завыл как потерявший рассудок псих – «ГОСПОДИ! ПОМОГИ!». Дальнейшего я не помню, потому что упала и потеряла сознание. Но даже перед падением успела ощутить, как невидимая сила ослабила хватку, и почувствовала просто неземное облегчение. Проснулась я уже под утро с больной и распухшей головой, словно перед сном выпила бутылку водки. Покопавшись в ящиках, я отыскала давно покинутый крест и надела на шею, после чего кинулась в ближайшую церковь. Действовала чисто интуитивно, и даже подумывала обратиться за помощью к моему неземному духу, но, слава Богу, не решилась, и уже никогда не решусь. С тех пор ничего подобного со мной не происходило, и я смогла вырваться из лап духовной нечисти, хотя за свои «любопытные опыты» я расплатилась перед Богом сполна.

Платон долго не решался продолжить вопросы, поскольку от такого рассказа голова пошла кругом, и мысли в нерешительности бились друг о друга. Если он и читал истории подобного рода с различных журналах сомнительной свежести, то лишь жалел в душе свихнувшихся людей. Но сейчас перед ним сидела живая и вполне здоровая психически девушка, красота которой манила его хуже самого запретного плода, и вспоминала такое, что трезвым рассудком никак не принять.

«А может, она немного того? Психи ведь тоже могут вполне нормально выглядеть?», – пронеслось-таки в голове, хотя Платон и сам не верил в подобные мысли. Более того, еще несколько часов назад с ним самим происходило такое, что расскажи любому здравомыслящему человеку – примет за психопата. Платон снова вспомнил про Настю.

Так чем же по сути воспоминания девушки бредовее его собственных воспоминаний? Однако вопреки мимолетному порыву излить собственную душу, Платон отказался наотрез.

Внезапный звонок телефона нарушил полет его мыслей.

– Да родной, – ответила Вика, и Платон почувствовал, как вдруг стало грустно. – Я уже еду, как дела у бабушки? Все хорошо? Я очень рада! Заберу тебя завтра утром! Крепко целую!

Вика с улыбкой опустила трубку.

– Мой сын.

– Я понял, – кивнул Платон, – вы замужем?

– Да, то есть… – девушка помрачнела, – мой муж погиб семь лет назад.

– Извините, я не хотел…

– Я сказала, что за свои любопытства ответила перед Богом сполна. Смерть мужа была мне одним из уроков.

– Не надо так думать, – нахмурился Платон, которого все еще терзали крупные сомнения по поводу всего сказанного.

– Я не думаю, я знаю. Его убила молния. А просто так людей молния не убивает.

– Хорошо, не буду вас переубеждать, – кивнул Платон, которому больше всего хотелось выяснить, свободно ли сейчас сердце Вики? Но он не знал, с какой стороны к этому подойти.