Немой свидетель Кристи Агата

Глава 8

Внутренний мир Литлгрин-хауса

Покинув церковное кладбище, Пуаро живо направился в сторону Литлгрин-хауса.

Я догадывался, что он и дальше собирается играть роль потенциального покупателя. Осмотрительно держа в руке разные смотровые ордера – верхним, естественно, лежал ордер на осмотр Литлгрин-хауса, – мой друг открыл калитку и направился по дорожке к парадной двери.

На сей раз нас не встретил доброжелательный фокстерьер, но из дома доносился приглушенный лай – подозреваю, что из кухонных владений.

Вскоре мы услышали шаги из холла, и дверь открыла миловидная женщина лет пятидесяти-шестидесяти, явно из той благообразной породы слуг, что так редко встречаются в наши дни.

Пуаро представил свои полномочия.

– Да, сэр, агент по недвижимости уже звонил нам. Прошу вас, сэр, не желаете ли войти?

Ставни, закрытые, как мне помнилось, во время нашей первой разведывательной прогулки, теперь успели открыть, приготовившись к нашему визиту. В доме, надо заметить, царили безупречная чистота и порядок. Наша проводница, несомненно, была исключительно добросовестна.

– Вот, сэр, малая утренняя гостиная.

Я окинул помещение одобрительным взглядом. Славная комната с большими окнами, выходящими на улицу. Добротная старомодная обстановка, в основном Викторианской эпохи, однако резной книжный шкаф явно изготовлен еще в стиле Чиппендейла, а набор изящных кресел, судя по виду, вышел из мастерской Хепплуайта[17].

Мы с Пуаро изображали покупателей, привычных к осмотру домов. Стояли, не шелохнувшись, с легкой неловкостью разглядывали интерьер, бормоча замечания наподобие: «Вполне мило», «Какая славная комната», «Вы сказали, это гостиная?»

Горничная провела нас через холл в похожую комнату в другой половине дома. Она оказалась значительно больше.

– Столовая, сэр.

Здесь господствовал викторианский стиль. Массивный обеденный стол красного дерева, тяжеловесный буфет почти багряного оттенка с великолепными гроздьями резных плодов, солидные, обтянутые кожей стулья. На стене висели, очевидно, портреты членов семьи. Фокстерьер продолжал приглушенно лаять, запертый в каком-то уединенном месте. Внезапно лай стал значительно громче. И достиг своей кульминации, когда мы услышали, как по холлу мчится сам источник лая.

«Кто это заявился к нам в дом? Да я живо разделаюсь с ним, только клочки полетят по закоулочкам!» – таков был задиристый настрой нашего бдительного сторожа.

Остановившись в дверях столовой, он старательно принюхался.

– Ох, Боб, ты все-таки вырвался, озорник, – воскликнула наша сопровождающая. – Не бойтесь, сэр. Он не причинит вам никакого вреда.

Боб, обнаружив приличных посетителей, действительно радикально изменил манеру поведения. С важным видом он вошел в столовую и тактично представился нам.

«Кажется, я рад вас видеть, – словно заметил он, обнюхав наши лодыжки. – Простите великодушно за то, что облаял, но сами понимаете, работа такая. Принимать чужаков, знаете ли, надо с осторожностью. Хотя у нас обычно жутко скучно, и я искренне рад гостям. Предполагаю, что у вас самого есть собака?»

Последнее предположение относилось ко мне, поскольку я, наклонившись, погладил его.

– Славный мальчуган, – сказал я горничной. – Хотя и нуждается в небольшой стрижке.

– Верно, сэр, его обычно стригли трижды в год.

– Так он уже вошел в почтенный возраст?

– О нет, сэр. Бобу не больше шести. А иногда он ведет себя совсем по-щенячьи. Схватит кухаркины тапки и резвится с ними. Он у нас очень добрый, правда, в это трудно поверить, зная, какие грозные концерты он иногда он закатывает. Но постоянно облаивает только нашего почтальона. И тот, бедный, его откровенно боится.

Боб уже полностью обнюхал брюки Пуаро. Узнав все что можно, он многозначительно пофыркал («Гм, терпимо, но с собаками эта персона явно не на короткой ноге») и, склонив голову набок, опять с надеждой глянул на меня.

– Просто ума не приложу, почему собаки вечно гоняются за почтальонами, – продолжила наша проводница.

– Причины очевидны, – заметил Пуаро. – Это ведь повод показать свое недовольство. Пес умен и делает выводы на основе своего понимания ситуации. Любая собака вскоре узнает, что одних людей впускают, а других не впускают в дом. Eh bien, кто из визитеров с упорной настойчивостью пытается получить доступ, трезвонит в дверь по два-три раза на дню, ему постоянно отказывают в гостеприимстве, а он упрямо возвращается? Естественно, почтальон. И собака ясно понимает свой долг: прогнать этого нежеланного гостя и по возможности укусить его. Весьма разумные действия.

Он одарил Боба сияющей улыбкой.

– Полагаю, он на редкость умен.

– О да, сэр. Боб все понимает почти как человек.

Горничная открыла очередную дверь:

– Гостиная, сэр.

Гостиная навевала воспоминания о прошлой эпохе. В воздухе витало слабое благоухание сухих цветочных лепестков. Старая и выцветшая ситцевая обивка мебели радовала глаз гирляндами роз. Стены украшали многочисленные гравюры и акварели.

Занятное зрелище представляла и большая коллекция декоративного фарфора – хрупкие миниатюры фривольных пастушков и пастушек. Подушки скрывались под искусно вышитыми гобеленовыми чехлами. В затейливых серебряных рамках поблескивали выцветшие фотографии. Многочисленные инкрустированные шкатулки чередовались с затейливыми чайницами. Более всего меня очаровали две выставленные на застекленных полках изящные женские фигурки, вырезанные из шелковистой китайской бумаги. Одна китаянка работала с прялкой, а у второй на коленях нежилась кошка.

Я словно окунулся в атмосферу былых времен, деятельного и утонченного отдыха, проникся духом жизни, приличествовавшей «леди и джентльменам». Эта гостиная вполне оправдывала свое исконное название – «комната тихого уединения»: сюда дамы удалялись отдохнуть в покое после обильного застолья с гостями. Когда-то в таких комнатах хозяйка дома занималась рукоделием, а если изредка избранному представителю мужского пола и дозволялось выкурить здесь трубку, то на следующий день все портьеры тщательно выбивали и комнату хорошо проветривали.

Мое внимание привлек Боб. Он сидел возле изящного столика с двумя ящиками и словно гипнотизировал его взглядом.

Увидев, что я посмотрел на него, пес тут же жалобно тявкнул, переводя взгляд с меня на столик.

– Чего он хочет? – спросил я.

Наш интерес к Бобу порадовал горничную, которая, очевидно, обожала этого домашнего питомца.

– Свой мячик, сэр. Он обычно лежал в том ящике бюро. Потому-то Боб и сидит рядом с просительным видом, – пояснила она и, повысив голос до умилительного фальцета, добавила, обращаясь уже к собаке: – Больше его там нет, красавчик. Мячик Боба теперь на кухне. Да, Бобби, на кухне.

Боб перевел на Пуаро нетерпеливый взгляд.

«Вот глупая женщина, – казалось, говорил он. – Вы вроде поумнее будете. Мячики хранятся в специальных местах, и этот ящик – одно из таких местечек. Там всегда прятали мои мячики. Поэтому и сейчас там должен быть мячик. Разве это не очевидно с точки зрения собачьей логики?»

– Теперь его там нет, малыш, – уверенно добавил я.

Пес с сомнением глянул на меня. Вскоре мы покинули гостиную, и Боб неохотно последовал за нами, похоже сомневаясь в правдивости наших заверений.

Далее нам показали разнообразные кладовки, чулан и небольшую буфетную.

– В этой буфетной, сэр, хозяйка обычно занималась цветами.

– А вы давно служите в этом доме? – поинтересовался Пуаро.

– Двадцать два года, сэр.

– Так вы одна следите тут за порядком?

– Я и кухарка, сэр.

– Она тоже долго работала у мисс Аранделл?

– Четыре года, сэр. Прежняя кухарка умерла.

– А если я куплю этот дом, вы согласитесь остаться?

– Сэр, вы, конечно, очень добры, – смущенно покраснев, ответила женщина, – но мне уже хочется уйти на покой. Хозяйка завещала мне приличные деньги, и я собираюсь переехать к брату. Я присматриваю за хозяйством по просьбе мисс Лоусон, пока дом не будет продан.

Пуаро понимающе кивнул.

Молчаливую паузу нарушили новые звуки:

«Тук, тук, тук-тук-тук!» Громкость и скорость этих однообразных ударов, казалось, усиливались по мере спуска с какой-то высоты.

– Это Боб играет, сэр, – улыбнувшись, пояснила горничная. – Он все-таки отыскал свой мячик и теперь сталкивает его по лестнице. Его любимая забава.

Подходя к лестнице, мы успели заметить, как темный мячик скатился с последней ступени. Я поднял его и глянул наверх. Боб стоял, расставив лапы, на лестничной площадке, виляя хвостом. Я подбросил ему мяч. Он ловко поймал его, пожевал немного с явным удовольствием, потом положил между лап и принялся аккуратно подталкивать его вперед носом, в итоге спихнув мячик на первую ступеньку и позволив ему скатываться вниз по лестнице, а сам, с полным восторгом помахивая хвостом, следил за спуском игрушки.

– Он способен играть с мячом часами, сэр. Постоянно. Может развлекаться так целый день. Потом поиграем, Боб. Господам сейчас недосуг развлекать тебя.

Любой домашний питомец обычно располагает к дружелюбному общению. Наш интерес и явная симпатия к Бобу не оставили и следа от церемонности, присущей благовоспитанной служанке. Пока мы поднимались на второй этаж, горничная словоохотливо рассказывала о том, насколько Боб чудесная и сообразительная собака. Мячик остался у подножия лестницы. Когда мы поднялись, Боб бросил на нас неодобрительный взгляд и с достоинством спустился за мячом. Свернув направо, я заметил, что он уже медленно поднимается обратно, зажав игрушку в зубах, всем своим видом изображая немощного страдальца, вынужденного из-за людского легкомыслия тратить последние силы.

Во время обхода спален Пуаро снова стал вытягивать из нашей проводницы нужные сведения.

– Здесь, по-моему, когда-то проживали все четыре сестры Аранделл? – спросил он.

– Поначалу да, сэр, но всех четырех я не застала. Мне довелось служить только мисс Агнес и мисс Эмили, да и то мисс Агнес быстро покинула наш мир. Хотя она была младшей в семье. Даже удивительно, что ей пришлось уйти раньше своей старшей сестры.

– Вероятно, она отличалась слабым здоровьем?

– Нет, сэр, в том-то и странность. Самой болезненной как раз считалась моя последняя хозяйка, то есть мисс Эмили Аранделл. Доктора с ней никакого покоя не знали: то одно у нее болело, то другое. А мисс Агнес всегда отличалась крепким здоровьем и все-таки умерла первой, а мисс Эмили, с детства считавшаяся самой хрупкой, пережила всех. Как загадочно порой распоряжается судьба…

– Да, поразительно, как часто такое случается.

И Пуаро начал рассказывать, подозреваю, вымышленную историю о своем болезненном дядюшке-долгожителе, которую я счел излишним повторять здесь, дабы не утомлять читателя. Достаточно сказать, что желаемый результат был достигнут. Разговоры о смерти и сопутствующих ей обстоятельствах лучше иных тем развязывают людям языки. А у Пуаро появилась возможность задавать вопросы, которые двадцатью минутами ранее вызвали бы враждебную подозрительность.

– Наверное, мисс Аранделл долго страдала?

– Нет, сэр, не сказала бы. Недомогание она ощущала давно. Понимаете, пару лет назад она переболела желтухой. Ходила вся желтая, даже белки глаз пожелтели…

– О да, это весьма серьезная болезнь! – И последовал шутливый рассказ о некоем кузене Пуаро, который пожелтел, как китаец.

– Да-да, все происходило именно как вы и сказали, сэр. Бедняжка тогда очень страдала. Не могла даже толком поесть, ничего в ней не приживалось. Честно сказать, даже наш доктор Грейнджер едва ли верил, что она оправится. Хотя он умел найти к ней подход, мог и припугнуть когда надо, чтобы она не капризничала. «Хватит, – говорил он, – попусту валяться в постели, – вы еще не заказали надгробный памятник!» А она ему в ответ: «Нет уж, доктор, я еще поборюсь за жизнь». Тогда он улыбался и заявлял: «Вот и отлично, как раз такой ответ мне и хотелось услышать». У нас в то время жила профессиональная сиделка, вот она-то и внушала нашей хозяйке, что болезнь эту ей не пережить. Даже доктору заявила однажды, что не стоит мучить старушку, пытаясь накормить. Но доктор ее отругал. «Какие глупости, – возмутился он. – Какие еще мучения? Надо насильно запихивать в нее еду». И велел регулярно потчевать мисс Аранделл мясным бульоном, предварительно давая чайную ложку бренди. А напоследок он сказал этой сиделке то, что мне до конца дней не забыть. «Вы, – говорит, – милая моя, еще девчонка и даже не догадываетесь, какие скрытые силы появляются в старости. Это молодые люди отдают Богу душу, поскольку ничего не смыслят в жизни. Покажите мне старика, разменявшего восьмой десяток, и вы покажете мне настоящего бойца, сохранившего волю к жизни». И ведь верно, сэр. Не зря говорят, что старики обладают удивительной стойкостью! А доктор объяснил, почему люди доживают до глубокой старости.

– О да, это очень правильные слова, на редкость мудрые! Видимо, это в полной мере относится и к мисс Аранделл? Она вновь ощутила интерес к жизни?

– Именно, сэр. Несмотря на физическую немощь, ее ум оставался на зависть острым. Как я и говорила, мисс Эмили победила болезнь, сиделка только диву давалась. Эта самоуверенная молодая нахалка в накрахмаленном халате маялась от тоски на дежурствах да все чаи распивала.

– Чудесное исцеление!

– Воистину так, сэр. Разумеется, поначалу хозяйке приходилось быть очень осторожной, соблюдать строгую диету: все только парное, протертое да отварное, ничего жирного, даже яйца доктор не разрешал. Ох и надоела ей тогда вся эта пресная размазня.

– Но главное, что она выздоровела.

– Верно, сэр. Конечно, печень иногда у нее побаливала. Я так понимаю, желчь начала понемногу разливаться. Ведь потом она перестала осторожничать, забыла о диете, но боли не особо мучили ее, вплоть до последнего приступа.

– Неужели мисс Аранделл свалила та же болезнь?

– Увы, это так, сэр. Хозяйка опять ужасно пожелтела, очень уж страшная болезнь с тяжелыми последствиями. Боюсь, однако, тут уж она сама, бедняжка, навлекла на себя такое несчастье. Много неположенного ела. В тот самый вечер, когда ей стало плохо, на ужин приготовили карри. Как вы знаете, сэр, карри – блюдо довольно жирное и острое.

– То есть болезнь проявилась неожиданно?

– Пожалуй, да, сэр, хотя доктор Грейнджер говорил, что хворь исподволь подтачивала ее силы. К этому добавилась простуда – погода-то в апреле у нас еще очень переменчива. Ну и опять же слишком жирная пища.

– Неужели компаньонка… ведь мисс Лоусон жила здесь в качестве компаньонки? – не могла отговорить ее от злоупотребления жирными блюдами?

– Не думаю, что мисс Лоусон позволяли соваться со своими советами. Мисс Аранделл терпеть не могла, когда ей указывали, что делать.

– А мисс Лоусон жила с ней во время предыдущей болезни?

– Нет, она появилась уже позже. И прожила-то при хозяйке всего около года.

– Но до нее, наверное, были и другие?

– О да, много их здесь перебывало.

– Похоже, компаньонки, в отличие от слуг, у вас надолго не задерживались, – с улыбкой заметил Пуаро.

– Это так, сэр, но нам было проще угодить ей, – покраснев, призналась горничная. – Мисс Аранделл редко выходила из дома, и ей постоянно требовалось то одно, то другое… – Она задумчиво умолкла.

Пуаро немного понаблюдал за горничной.

– Я немного разбираюсь в умонастроениях пожилых дам, – наконец сказал он. – мне хватает новых впечатлений. И, вероятно, досконально узнав человека, они теряют к нему всякий интерес.

– В целом, сэр, ваши заключения верны. Вы попали в самую точку. Когда к нам приезжала новая претендентка, мисс Аранделл обычно принималась ее выспрашивать. Про жизнь, про детство, где она побывала, какие у нее взгляды… Ну а потом, все разузнав, хозяйка опять начинала откровенно скучать.