Магическая трубка Конан Дойла Спасская Мария

В назначенное время он вошел в родовое гнездо и в высоких суровых мужчинах с густыми шевелюрами, поджатыми губами и холодно рассматривающими его глазами с трудом смог узнать дядю Дика и дядю Джеймса своих детских лет. И это его задело. Почему он, Артур Конан Дойль, должен оправдываться в том, что считает единственно правильным? Стараясь избегать виноватого тона, вчерашний студент проговорил:

– Если я стану практиковать как католический врач, то получится, что я беру деньги за то, во что не верю. Вы первые сочли бы меня негодяем.

Дядюшка Дик не мог не заметить племяннику:

– Но, друг мой, мы говорим о Католической церкви.

– Да. Я знаю, – невозмутимо откликнулся Артур.

– А это совершенно иное дело.

– Почему же, дядя Дик?

– Потому что наша вера истинна.

Альфред не сомневался, что холодная убежденность этого утверждения не могла не привести Артура в ярость, которую он с трудом сдержал. Зато следующее замечание прорвало плотину негодования юноши.

– Если бы только ты имел веру… – протянул дядя Дик.

– Как можно говорить о принятии веры так, как будто это достигается простым усилием воли? – вскричал Артур. – С тем же успехом можно требовать, чтобы я вдруг превратился из шатена в брюнета! Разум – наш величайший дар, и мы обязаны к нему обращаться!

– И что же подсказывает тебе твой разум? – раздался насмешливый голос из кресла, в котором сидел дядюшка Джеймс.

– Что пророки религии, дюжины религиозных сект, истребляющих друг друга, – все это происходит от слепого принятия недоказуемого. Ваше христианство содержит много прекрасного и благородного вперемешку с сущим вздором.

Задетый за живое, он наговорил много лишнего. Слишком много. В этот момент молодой человек не испытывал ничего, кроме раздражения и досады. И ощутил даже некоторую радость, перехватив недоумевающие взгляды заносчивых родственников. Юноша специально замолчал на полуслове, предоставив дядьям самим выходить из сложной ситуации, в которую они его загнали. Если эти люди отказываются понимать, что самостоятельная личность вправе поступать по совести, он не может им ничем помочь. Ему ничего от них не надо. При всех замечательных художественных дарованиях его родственники – просто дураки. Кто-то приказал подать чай, после которого двери дома Дойлей закрылись за Артуром навсегда.

И вот теперь Артур Конан Дойль стоит на борту готового выйти в море парохода «Маюмба», чтобы, руководствуясь собственными предпочтениями, отправиться к западному побережью Африки, навстречу приключениям, достойным пера Жюля Верна. Навстречу новой жизни. Жизни судового врача, посредством которой юный Дойль скопил достаточно средств, чтобы открыть собственную практику и жениться на Туи.

Дельфинья бухта. Наши дни. Лиза

Я тихо, точно мышка, лежала в ожидании, когда соглядатай отправится смотреть свое острое политическое ток-шоу. Но стерегущий меня полицейский и не думал торопиться. Оплывшая на стуле туша мирно посапывала в сгущающихся сумерках больничной палаты, и мне уже начало казаться, что он так и просидит до самого утра.

Я почти физически ощущала, как время словно вода просачивается сквозь пальцы. Как с каждой минутой заточения нервы Гоши натягиваются, будто готовые вот-вот лопнуть тоненькие ниточки, и мой хрупкий мальчик все ближе и ближе подходит к грани безумия, за которой – темнота. Я уже совсем было собралась тихонько встать с постели, прокрасться мимо полицейского и незаметно выбраться из больницы. Но вдруг голова мужчины дернулась, он встрепенулся, тряхнув щеками и, вскинув запястье к самому лицу, посмотрел на часы.

– Фу ты, мать моя женщина! Уже началось! – пробормотал толстяк, поспешно поднимаясь со стула и резвой рысцой направляясь к выходу из палаты.

Едва за ним захлопнулась створка двери, я с облегчением вздохнула и нетерпеливо встала с кровати. По-хорошему надо было забрать свои вещи из гардеробной – вдруг и Гошкина книга там? Но я придирчиво оглядела пижаму, напоминающую трикотажный костюм для занятий спортом, и, решив, что в потемках все равно никто не разберет, что на мне надето, выскользнула в коридор прямо так. На секунду замешкалась в дверях. Передо мной темнел шов линолеума, и я старательно его перешагнула.

Никогда не наступайте на линолеумные швы. Это сулит несчастье. Избегайте вставать на щели паркета. Они таят в себе опасность. Трещины в асфальте тоже несут беду. Я всегда через них перешагиваю, никогда не наступая, иначе случится страшное. Что именно – я не знаю, но при одной только мысли о том, что я нарушу раз и навсегда установленное правило, неотвратимость беды накрывает меня с головой. Я и торговку сбила лишь потому, что вдруг увидела под колесом мотоцикла широкую трещину в асфальте, и чтобы не наехать на нее, резко вывернула руль в забор.

Перешагивая через стыки линолеума, я миновала ряд палат, свет в которых был уже потушен, и на цыпочках приблизилась к холлу, откуда доносилась громкая ругань сразу нескольких голосов.

– Можно подумать, что Россия не воюет в Украине! – визгливо кричал с экрана телевизора маленький мужичок с большой головой.

Пузатый полицейский устроился в кресле, всем телом подавшись вперед и целиком погрузившись в сумасшедший дом, творящийся на экране.

– Господин Карасев, сбавьте тон! – осаждал большеголового карлика гриб-боровик во френче не то военного образца, не то японского покроя.

– Вы, господин ведущий, выражаете субъективную точку зрения, – брызгал слюной Карасев. – Но я вас не осуждаю. Как кремлевский выкормыш, именно так вы и должны говорить! Я один непредвзято смотрю на вещи!

Ведущий взвился как ужаленный.

– Давайте без оскорблений, а то я озвучу, чьим выкормышем являетесь вы, господин Карасев! Вы и ваши сторонники!

Под крики и ругань, тщательно следя за стыками линолеума, я тенью проскользнула вдоль стены, шмыгнула на лестницу и, стараясь не хлопать шлепанцами по пяткам, быстро сбежала на первый этаж. Дневная жара уступила место ночной прохладе, и, пользуясь великодушием природы, все двери больницы были распахнуты настежь, позволяя ночному ветерку выгонять из темных углов приемного покоя застоявшийся полуденный зной. Стараясь держаться в тени, я миновала отделанный мраморными плитами холл и вышла в больничный парк. Идти нужно так, чтобы, по возможности, не попадаться на глаза прохожим. Особенно нарядам полиции, частенько курсирующим на служебных автомобилях вдоль моря. Ведь я как-никак нахожусь под следствием, и простая формальность – проверка документов – может спутать все мои планы. Пробравшись по темной аллее к воротам, я пролезла сквозь погнутые прутья ограды и устремилась по шоссе к дому отца.

Дорога вилась по горному серпантину. С одной стороны корабельные сосны стеной уходили ввысь до самых облаков, с другого края дороги темнел обрыв. Внизу расстилалось бескрайнее море, обрамленное отвесными скалами. В скалах зиял грот. И у грота светился маяк. Тот самый маяк, у которого живет Толик, и куда я как можно скорее должна принести полтора миллиона рублей. Красота этого места завораживала, и я на секунду сбавила шаг, залюбовавшись окрестностями. Я часто гуляю в горах. Могу часами бродить по крутым тропкам, смотреть на море и радоваться практически полному одиночеству.

Мне очень повезло, что отдыхающие санаториев – народ ленивый, и дальше набережной и пляжа их путь простирается крайне редко. А я забираюсь в такие отдаленные уголки Дельфиньей бухты, что время от времени думаю, уж не заблудилась ли. Но у меня всегда получается благополучно отыскать дорогу обратно к морю, а там-то уж, по берегу, я легко добираюсь домой. Гошенька обычно едет у меня на плечах, крепко обхватив шею ручонками. Мысль о Гоше вернула меня к действительности, и я торопливо зашагала по серпантину дальше. Можно, конечно, заявить в полицию и забрать сына без всяких денег. Вполне допускаю, что многие матери именно так бы и поступили. Но я так делать не стану. Я возьму у отца деньги и отдам Толику. А остальное меня не волнует.

Пусть я слабая, пусть глупая, но я такая, какая есть. Мне страшно подумать, что скажет муж, когда приедет из Москвы и узнает о пропаже Гоши. А также о том, что его забрал человек, с которым я сплю. Не то чтобы я очень люблю мужа. Просто он один из немногих, кто хорошо ко мне относится, и я не имею права обмануть его доверие. Поэтому пусть сын просто вернется домой, а деньги – деньги не главное. Нужно только добраться до папы. Отец мне обязательно поможет. Как помогал всегда.

Серпантин перешел в широкую прямую дорогу, впереди показались арка и колонны, на которых, подсвеченные фонарями, чернели ажурным узором кованые ворота. От ворот уходила вдаль аллея. В конце аллеи белели корпуса санатория «Чайка», и я вдруг подумала, что в этот самый момент молоденькая девочка Вика – медсестра из больницы, откуда я только что сбежала, – вызывает духов. Забавно, какими глупостями могут заниматься люди, когда у них нет проблем.

Почти сбиваясь на бег, я торопливо миновала освещенную проходную санатория и, снова попав в темноту, устремилась к подсвеченной фонарями крыше папиного дома, раскинувшегося по соседству с санаторием. Я уже подходила к отцовской калитке, но движение за спиной заставило меня боязливо обернуться. Размашистой походкой свободного от неприятностей человека за мной шел парнишка лет семнадцати. Широкие шорты, алая футболка и сдвинутая на затылок тирольская шляпа, из-под которой лихо выбивались непокорные светлые вихры. Несмотря на молодость, у него имелась борода, и я даже помотала головой, чтобы отогнать наваждение.

У меня никогда не было друзей. Зато с самого раннего детства была книга Саши Черного «Скрут». Та самая, которую теперь так любит мой сынок. А в далекие годы моего детства Скрута обожала я.

– Кто живет под потолком?

– Гном.

– У него есть борода?

– Да.

– А манишка и жилет?

– Нет…

– Как встает он по утрам?

– Сам.

– Кто с ним утром кофе пьет?

– Кот.

– И давно он там живет?

– Год.

– Кто с ним бегает вдоль крыш?

– Мышь.

– Ну а как его зовут?

– Скрут.

– Он капризничает, да?

– Ни-ког-да!

Я повсюду таскала с собой старенькую, отпечатанную на трех картонных страничках книжечку – с одной стороны по-русски, с другой – по-английски, то и дело открывая единственную иллюстрацию и любуясь на озорного мальчишку-гнома, покачивающегося, точно в гамаке, на листке ландыша. Его румяное, с рыжей бородкой молодое лицо стало мне родным, а тирольская шляпа с кукушкиным пером, алая рубашка и короткие штаны вызывали бесконечную зависть и желание иметь такие же. Я была уверена, что, как только повзрослею, сразу же стану курить трубку, ведь у Скрута в зубах была зажата великолепная изогнутая трубка в форме львиной головы. Гном был единственным, с кем я разговаривала и кто охотно выслушивал мои откровения. Он был со мной всю мою жизнь. Я до сих пор вспоминаю о нем, когда мне страшно. Когда плохо. Когда хочется кричать и плакать от безысходности. Кто живет под потолком? Гном! У него есть борода? Да… Теперь Гошка, так же как и я, не может без гнома ни заснуть, ни проснуться.

И вот следом за мной шел Скрут. Шел и улыбался. За спиной его чернел обвисшей тряпочкой тощий рюкзак. Увидев, что его заметили, парень махнул мне рукой и прокричал именно таким голосом, какой должен быть у Скрута:

– Мадемуазель! Не подскажете, где тут дом профессора Зорина?

Профессор Зорин преподает в Петербургском университете и в летний период обитает сразу же за домом папы в настоящей глинобитной татарской мазанке, о чем я и сообщила гному.

– Вот спасибо, мадемуазель. – Скрут серьезно кивнул, рассматривая крышу мазанки, на которую указывала моя рука. – Сам бы я ни за что не нашел…

Поравнявшись со мной, застывшей в нерешительности у отцовской калитки, он еще раз произнес слова благодарности, и мне вдруг показалось, что я не должна так вот просто уйти. От румяного лица Скрута исходила невероятная сила, притягивая меня к себе. Это же он, мой единственный друг! И я вот так просто возьму и пройду мимо? Чтобы поддержать беседу, мне всего-навсего и нужно-то было сказать что-нибудь ободряющее. Но я, смутившись, пробормотала, что благодарить меня не за что. И постучала в ворота. Мне не открыли, и я постучала громче, стремясь, как можно скорее оказаться вне поля зрения собеседника.

– Кого там черти носят? – выкрикнул из-за забора вечно пьяный охранник Сережа. К этому часу он обычно уже лыка не вяжет. А сегодня, как ни странно, еще держался на ногах.

– Сереж, откройте, – попросила я.

– Лизка, ты, что ли?

– Я! Открывайте!

Створка ворот отъехала в сторону, и Сережа с недоумением уставился на меня.

– Ну и видок у тебя, девка! – пробурчал он. – В гроб краше кладут.

Должно быть, это он про пижаму. Я прошмыгнула в образовавшуюся между створками ворот щель и, перепрыгивая с плитки на плитку, устремилась по вымощенной дорожке к дому родителей, стараясь не наступать на стыки и торопясь как можно скорее решить проблему маленького Гоши.

Англия, 1905 год. Золотой Берег, 1881 год

И снова записи в дневниках юного Дойля подхватили секретаря и увлекли в мир фантазий. Побелевшая от времени палуба «Маюмбы», много лет доставлявшая пассажиров и грузы к берегам Западной Африки, постепенно заполнялась народом. Мимо молодого доктора, звонко смеясь, прошла хорошенькая мисс с озорными глазами, совсем еще девочка. Ее сопровождала пожилая дама с таким кротким выражением овечьего лица, что представить ее чем-либо недовольной было невозможно. Артур подумал, что было бы интересно познакомиться с этими леди поближе. Провожая глазами заинтересовавших его дам, юноша отвернулся от трапа, но тут же получил чувствительный удар в спину.

Гневно обернувшись с намерением задать невеже взбучку, судовой врач лицом к лицу столкнулся с лоснящимся от пота рыхлым господином преклонных лет, шедшим в компании вульгарно раскрашенных девиц, одетых ярко и вызывающе. Женщины полусвета толпой окружили старика, неспешно двигаясь рядом, то и дело целуя кавалера в дряблые щеки и называя его «котиком». Плотный клубок из тел шествовал по палубе, задевая всех, кто встречался им на пути. Судовой врач шагнул к обидчику, собираясь разъяснить ему правила хорошего тона, принятые в приличном обществе, но чья-то твердая рука опустилась юноше на плечо.

– Даже не думайте, приятель, – тихо проговорил тот, кто сдерживал Артура. – Это постоянный клиент Африканской пароходной компании Стив Льюис. Стоит ему выразить малейшее недовольство, и вас, док, в тот же миг выкинут с «Маюмбы».

– Что, мистер Вильсон, все так серьезно? – удивился Дойль, узнав в говорившем помощника капитана.

– Когда плыли сюда, – еще сильнее понизил голос немолодой моряк, – все трюмы были заполнены товаром мистера Льюиса. Думаю, он неплохо продал пальмовое масло, кокосы и слоновую кость, если купил всех портовых шлюх разом.

– Боюсь, Том, вы правы, – хмуро проговорил судовой врач, отворачиваясь от веселой компании. – Надеюсь, мистер Льюис не собирается взять всех девиц с собой? Мне бы не хотелось путешествовать в подобном обществе.

Замечание было сделано шутливым тоном, однако моряк этого не заметил. Серьезно взглянув на Артура темными глазами под набрякшими веками, помощник капитана проговорил:

– Нет, док, шлюхи останутся на берегу. Они каждый раз поднимаются на борт и провожают нашего торговца до каюты, и по их количеству команда корабля судит об успешности торговли мистера Льюиса.

Артур исподлобья смотрел, как купец, рассыпаясь в комплиментах своим подругам, хозяйским шагом приближается к каютам первого класса. С досадой отвернувшись, судовой врач устремился к своей каюте, такой маленькой, что в ней с трудом могли разместиться койка и бельевой сундук, служивший начинающему писателю рабочим столом. Там, разложив тетради, он достал перо и под мерное покачивание отчалившего судна принялся делать первые путевые заметки, послужившие секретарю отправной точкой для начала главы о путешествии к берегам Западной Африки.

Доктору Дойлю мерещились экзотические порты, девственные джунгли, могучие реки и горы с заснеженными вершинами. Но действительность оказалась куда менее романтичной. Через несколько дней «Маюмба» попала в шторм в Бискайском заливе. Палубу заливало, и судовой врач по щиколотку в воде метался от каюты к каюте, раздавая пассажирам порошки и пилюли от морской болезни. Больше всех страдала от качки миссис Абигайль Эверсон, пожилая тетушка той самой хорошенькой девушки с озорными глазами, которая в день отплытия привлекла внимание судового врача. Племянницу звали Элизабет Эверсон, и она не отходила от постели родственницы все те несколько дней, что та хворала. За это время Артур, оказывающий врачебную помощь тете, многое узнал о путешественницах.

Мисс Бетти в этом году окончила колледж и теперь направлялась в сопровождении вдовы брата отца, добрейшей леди Абигайль, к родителям в Либерию, колонию, основанную Американским колонизационным обществом в начале прошлого века. Отец мисс Эверсон недавно был назначен консулом в столичном порту Монровии, и Артур с сожалением думал о том печальном моменте, когда две милые дамы сойдут на берег и «Маюмба» продолжит плавание без них. А пока Артур вовсю наслаждался обществом своих новых приятельниц.

Резвушку Бетти забавляло буквально все – немногословные моряки, застенчивые юнги, суровый капитан и его благородный помощник. Девушку веселило перекошенное гримасой страдания лицо тетушки, а также молодой доктор, учтиво заглядывающий к ним в каюту каждые полчаса и справляющийся, не нужно ли чего. При очередном появлении Артура мисс Бетти прыскала в кружевной платок и, сверкая глазами, заливалась безудержным смехом. Молодость и живость характера били из нее ключом, и так же, как и деятельный по натуре доктор Дойль, девушка во время плавания томилась от вынужденного безделья.

Артур особо не удивился, когда как-то раз, вернувшись к себе в каюту, откинул одеяло и увидел ком из связанных в узел простыней. На языке школяров это называлось «сыграть в яблочный пирог», и доктор, сам неоднократно проделывавший в иезуитском колледже подобную шутку, не сомневался, чьих рук это дело. Он не остался в долгу, и на следующий день, убедившись, что тетушке стало легче и леди Абигайль отправилась прогуляться на палубу, подложил в кровать мисс Бетти летающую рыбу, которых время от времени выкидывало на палубу волной.

Мисс Эверсон примчалась к пожилой родственнице, обосновавшейся под тентом в кресле-качалке, и потребовала встать и пойти с ней в каюту, чтобы выбросить из кровати «эту гадость», но тетушка лишь слабо отмахнулась. Поправившись, женщина постоянно сидела на палубе, работая спицами, покачиваясь в качалке и созерцая волны. Все то время, что не проводила в кают-компании за трапезой, она безостановочно что-то вязала. Артуру казалось, что леди Абигайль день за днем вяжет один и тот же бесконечный чулок. На самом же деле одни чулки в ее корзинке для рукоделия время от времени сменялись другими, ибо англичанка во время остановок одаривала ими несчастных африканских детей.

Забавную неразбериху в неспешное плавание «Маюмбы» вносили местные торговцы. Однажды якорь подняли до того, как продавцы экзотических диковин, предпочитающие бартерные сделки, успели покинуть корабль. Аборигенам пришлось прыгать в воду к своим лодкам вместе с трофеями. Один чернокожий коммерсант нырнул с зонтиком, другой совершил заплыв с цилиндром, а третий и вовсе предпринял попытку добраться до своего суденышка с рождественской открыткой, выменянной у матроса на бивень слона. В тот раз все обошлось благополучно, но капитан запретил чернокожим любителям натурального обмена взбираться на борт, рекомендуя членам команды совершать коммерческие сделки непосредственно на берегу.

Когда вдали показался очередной африканский городок, где «Маюмба» должна была сделать остановку для пополнения запаса пресной воды, леди Абигайль покинула кресло-качалку и заторопилась в каюту, чтобы успеть собрать заготовленные для аборигенов подарки до того, как судно пристанет к берегу.

– Известно ли вам, доктор, что в этом местечке самые дешевые рабы? – нахмурился помощник капитана, сидя в шезлонге рядом с судовым врачом. – Не нравится мне все это.

– Что именно не нравится? – глядя на приближающийся берег сквозь дым курительной трубки, осведомился Артур.

– Эти парни, – Том Вильсон кивнул на крохотные фигурки туземцев, по мере движения судна с каждой секундой становившиеся все крупнее и отчетливее. – Они жили здесь с незапамятных времен, пока мы не пришли к ним с Библией в одной руке и ружьем и виски в другой и не заставили работать на нас.

– Вы не правы, друг мой, и рассуждаете так, будто вы не сын своей страны, – оборвал собеседника патриотически настроенный врач. – Мы несем аборигенам свет цивилизации. Миссис Эверсон – ярчайший тому пример. Вы же сами видели, как эта добрая женщина во время предыдущих остановок наведывалась в покосившиеся хижины и наводила там порядок! Как штопала прорехи в дырявых рубашонках детей! Как промывала их облепленные мухами глаза! Без сомнения, эта леди символизирует старушку Англию, мечтающую осчастливить сирых и убогих. Но что же делать, если убогие не осознают своей ущербности? Должен вам сказать, что как только леди Абигайль скрывалась из вида, жители хижин тут же восстанавливали привычный бедлам. Драные рубашонки расползались еще больше, и мухи снова прилетали на глаза не приспособленных к гигиене детей. И все-таки миссис Эверсон делает благое дело. Нельзя оставлять дикарей в их дремучем невежестве.

– Мистер Дойль! – раздался звонкий голосок Бетти.

Доктор прервал беседу и обернулся на зов девушки.

– Мистер Дойль! – щебетала резвушка. – Как интересно то, что вы рассказываете! Я собираюсь прогуляться вон к тем пальмам и посмотреть, как живут аборигены! Вы составите мне компанию?

Пухлая девичья рука описала эффектную дугу и указала на появившиеся на горизонте пушистые кроны пальм изумрудного цвета, выделяющиеся на желтом песке.

– Что скажет ваша тетушка? – с деланой строгостью нахмурил светлые брови молодой доктор.

– Тетя будет паинькой! Не сомневаюсь, вместе с вами она отпустит меня хоть на край света!

– Даже не мечтайте об этом, Бетти! – категорично отрезала пожилая дама, показываясь на палубе с приличным по размеру свертком подарков. – Вы, как и прежде, будете дожидаться меня на корабле!

– Ну, тетечка! – захныкала племянница. – Ну, пожалуйста! Разрешите сойти на берег! Это последняя остановка перед тем, как мы прибудем к родителям!

– Ваш отец, мисс, будет крайне недоволен! – поджала губы тетушка.

– А мы ему ничего не скажем, – заговорщицки прошептала Бетти, молитвенно складывая на груди пухлые ладошки и делая кроткие глаза. – Я буду очень осторожна! Клянусь, папа ничего не узнает! Я так хочу штопать деткам рубашки и протирать глаза!

– Ох, мисс Элизабет, что с вами делать! Ладно уж, идите, – дала слабину старушка, сраженная добротой племянницы. – Но только если мистер Дойль приглядит за вами.

Москва, 199… год

Поездка в Англию была намечена на май. Друзья сложили вещи в спортивные сумки задолго до назначенного дня. Весть о том, что с Полонским на симпозиум едет Басаргин, разнеслась по «почтовому ящику» за считаные часы, и теперь в курилке открыто обсуждали возмутительное поведение прихлебателя. Казалось, Радий не замечает неприятных для друга разговоров, продолжая с завидным постоянством посещать задымленную комнатушку на первом этаже, где им с Басаргиным, нимало не смущаясь присутствием обсуждаемых, коллеги перемывали кости.

Накануне вылета Радию не спалось. Он долго ворочался на широком кожаном диване, обводя взглядом кабинет, уже ставший его домом. Вдоль стен высились полки с книгами, преимущественно медицинские, по психиатрии, но попадались среди них и прекрасные художественные издания. При свете ночника окинув рассеянным взглядом покрытые позолотой корешки, юноша остановился на полном собрании сочинений Конан Дойля, решив, что раз уж он едет в Англию, то более английского писателя, чем сэр Артур, трудно себе представить.

В памяти всплыли рассказы в курилке о телесериале с участием Василия Ливанова и Виталия Соломина, по отзывам дивно передающем атмосферу викторианской Англии, и молодому человеку захотелось ознакомиться с первоисточником. Сам он сериала не смотрел, ибо считал подобное занятие пустой тратой времени. Выбравшись из-под одеяла, Радий прошлепал босыми ногами в угол комнаты и взял с полки облюбованную книгу. Опустился на стул, раскрыл томик на первой странице и, облокотившись локтями на покрытый зеленым сукном письменный стол, с головой погрузился в чтение. Очнулся он только тогда, когда захлопала дверями поднявшаяся Алла Николаевна.

Человек науки, Радий никогда не читал детективов. Да что там детективов! Он не читал художественной литературы вообще. В доме родителей, по образованию химиков, имелись лишь узкоспециальные издания. Мать и отец полагали, что дети пойдут по их стопам, и настойчиво подсовывали Радию и Селене труды светил химической науки. Но разносторонняя натура Радия не удовлетворилась лишь химией, интересуясь всем, что молодой человек видел вокруг себя.

И теперь, погруженный в полный таинственных загадок мир Шерлока Холмса и доктора Ватсона, юноша буквально был ошеломлен. Автор поразил Полонского остротой ума и логикой повествования, сделав его за одну-единственную ночь своим верным поклонником. Заложив «Собаку Баскервилей» конфетным фантиком примерно на середине, Радий сунул томик в сумку, рассчитывая в самолете узнать, чем же закончится повесть. Умывшись и позавтракав, друзья подхватили багаж и спустились вниз, в солнечное майское утро, пахнущее сиренью и радостью путешествия.

В самолете Радий проглотил остаток книги, заедая интересную историю прихваченными из дома конфетами, и, укутавшись в выданный стюардессой плед, провалился в сон. А для Михаила, сидевшего рядом с ним, пледа не нашлось, и он так до конца полета и читал братьев Стругацких. Когда объявили посадку, Радий проснулся и со свойственной ему горячностью принялся расхваливать прочитанное.

– Вот это книга! – восторженно говорил он. – А Шерлок молодец! Казалось бы, наркоман и людей не переносит, а голова работает о-го-го! Получше, чем у сотрудников Скотленд-Ярда!

– Между прочим, в Лондоне только что открылся музей Холмса, – едва заметно улыбнулся Басаргин, поправляя очки на узкой переносице.

– Да ты что? – шумно обрадовался Полонский, пятерней откидывая русую прядь с широкого лба и сверкая круглыми глазами в сторону зардевшейся стюардессы, собиравшей с пола фантики от его конфет. – Обязательно схожу! Нам ведь только в борделях запретили бывать, а про музеи особых указаний не поступало! – подмигнул он окончательно смутившейся девушке.

– Вместе сходим, да, Радик? – обрадовался Басаргин. – Мне тоже интересно. Я прочитал всего Дойля и очень люблю его Холмса. Мама тоже любит. Она будет рада сувениру из музея.

– Молодец, Мишаня! Одобряю! – Полонский хлопнул друга по плечу. – Наш человек!

Поход в музей приятели наметили на первый день пребывания в Лондоне, опасаясь, что другого времени может и не быть. Пока остальные участники семинара основательно обустраивались в номерах гостиницы, приятели побросали вещички на кровати и, уточнив у портье, где находится музей, отправились на Бейкер-стрит. Отель их располагался на окраине Лондона, и друзьям пришлось добираться на метро. Нужная станция так и называлась – «Бейкер-стрит». Следуя указаниям портье, разъяснившего, что стоимость проезда рассчитывается по зонам, ребята купили билеты и, спустившись в подземку, двинулись в путь. Станции метро, на которых довелось побывать нашим туристам, мало чем отличались от московских, правда, были не такими помпезными.

– Во, дела! Прут, как заведенные, – проталкиваясь в толпе невозмутимых англичан, с оптимизмом изумлялся Радий. – Как у нас на «кольцевой» в час пик!

День клонился к вечеру, когда любители таланта британского сыщика наконец-то выбрались из подземки на свежий воздух и быстрым шагом приблизились по широкой современной улице к ничем не примечательному четырехэтажному зданию в викторианском стиле, остановившись у синей овальной таблички «221б», какими в Британии обозначают дома, где проживали великие люди. От улицы музей отделяла небольшая кованая оградка, на которой выделялся черный рекламный щит с профилем великого сыщика. Желтая надпись на зеленом фоне над входной дверью не оставляла сомнений, что приятели пришли по нужному адресу.

– Между прочим, – проговорил Михаил, огибая полицейского на входе, – во время написания произведений такого адреса в Лондоне не существовало. И только после продления улицы на север номер двести двадцать один бис оказался в числе новых домов, принадлежавших какой-то строительной компании. Руководство компании даже вынуждено было нанять специального человека, который отвечал бы на письма в адрес Холмса.

– Откуда знаешь? – быстро обернулся к другу Радий, направляясь в самый конец сувенирной лавки, расположенной на первом этаже, где продавались билеты.

– Читал, – пожал плечами Басаргин, пробираясь сквозь плотную толпу посетителей следом за приятелем.

– А народу-то сколько! – взволнованно прогудел Полонский, окидывая взглядом очередь, в хвосте которой они пристроились. – Музей закрывают в шесть. Успеть бы до закрытия! Мишань, постой, я пойду посмотрю сувениры, чтобы время зря не тратить.

Оставив Басаргина стоять между улыбчивыми японцами, обвешенными фотокамерами, и угрюмым немцем, Радий неспешно двинулся от витрины к витрине, выбирая, что бы такое купить. С полок красного дерева на него смотрели прекрасно изданные книги о приключениях великого сыщика, кепи и галстуки с его изображением, фетровые шляпы в стиле доктора Ватсона, ручки с надписью «элементарно, Ватсон!», ряды спичечных коробков, брелоки, магниты, шоколадные монетки, статуэтки. И даже упакованные в кожаные тубусы подарочные наборы, состоящие из пары стаканов и похожей на графин бутылки бренди. Наконец Полонский дошел до трубок. Здесь Радий остановился и с особым интересом курильщика принялся рассматривать изогнутые трубки с черным мундштуком, заканчивающиеся овальной полостью красного дерева. Сумма, указанная на ценнике каждой трубки, неприятно удивила туриста из России, но желание обладать подобной вещицей было сильнее здравого смысла. Михаил оплачивал билеты, когда к нему приблизился Полонский, в крепких зубах которого была зажата трубка.

– Это что же, ты трубку купил? – удивился приятель, с изумлением рассматривая сияющего от удовольствия Радия и протягивая в окошечко кассы шестнадцать фунтов – по восемь за каждый билет.

– Угу. Купил, – кивнул Радий. – И буду ходить с ней, не вынимая изо рта.

– Я бы тоже хотел что-нибудь купить для мамы, – несмело начал Михаил, но осекся на полуслове, увидев недовольное лицо Полонского.

– На обратном пути купишь! Пойдем быстрее, Мишань, пока пускают! – торопил его друг, увлекая к дверям.

Если не считать крохотной прихожей, в которой «горничная» принимала у посетителей билеты, основной осмотр экспозиции начинался со второго этажа. Туда вела узкая лестница, застеленная узорчатой алой дорожкой. Охристую штукатурку стен украшали эстампы с видами Лондона конца девятнадцатого века. Запах старой мебели и скрип половиц под ногами придавали осмотру экспозиции неправдоподобную натуральность. Друзья бродили по спальне Холмса, рассматривая старинные полки, шкафчики, этажерки с многочисленными статуэтками. Они останавливались перед зеркалом для бритья в стальной оправе, трогали фаянсовый кувшин замысловатой формы, расписанный синим рисунком, прикасались к ажурным, кипенной белизны салфеткам и обводили восхищенными взглядами прочие милые безделушки, скрашивающие жизнь даже таким сухим натурам, как известный сыщик.

Со стен, оклеенных обоями цвета бриллиантового зеленого, отсылая к давно минувшей эпохе, строго взирали портреты дам в пышных шляпах, похожих на пирожные, и господ в высоких цилиндрах. Здесь же, на втором этаже, располагалась гостиная с камином и креслами, в которых так вкусно выкурить по трубочке во время вечерней беседы за стаканчиком шерри. А на журнальном столике экскурсанты увидели знаменитое увеличительное стекло легендарного сыщика и персидскую туфлю, в которой, как известно, автор дедуктивного метода хранил табак. В углу высилась узкая колонка, поделенная на многочисленные квадратные ящички, расположенные попарно.

– Именно так я и представлял себе картотеку Холмса! – оживился Полонский, то приседая, то поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть удивительную мебель.

Рядом с колонкой стоял стол, заставленный химическими реактивами и мелкими вещичками, от которых разбегались глаза. Несомненно, все они очень полезны в расследованиях. А за приоткрытой створкой книжного шкафа лежала на пожелтевших от старости нотах та самая скрипка, на которой Холмс упражнялся в минуты задумчивости. У окна возвышался обеденный стол, застеленный накрахмаленной скатертью и сервированный на две персоны с такой любовью и вкусом, как будто с минуты на минуту за него должны были усесться Шерлок Холмс и доктор Ватсон и, вынув из серебряных колец салфетки и взяв в руки приборы, приступить к трапезе.

Третий этаж был отведен под комнаты Ватсона и миссис Хадсон. В них расположились восковые фигуры героев некоторых произведений Артура Конан Дойля, но Радию они не понравились.

– Надо было делать либо все персонажи, либо не делать вообще, – ворчал он, недовольно поглядывая на воскового ростовщика из «Союза рыжих», восседавшего за столиком на резных ножках и переписывающего Британскую энциклопедию. Полонский бегло осмотрел застывшего посреди комнаты профессора Мориарти и даже не замедлил шаг перед замершим от ужаса отчимом из «Пестрой ленты», голову которого обвила змея.

– Кто такая эта леди Френсис Карфэкс? – бормотал он, на секунду задерживаясь перед мумией в гробу и изучая медную табличку. – Мишань, ты не читал?

– Что-то не припомню, – откликнулся Басаргин.

– Приедем домой – напомни посмотреть в собрании сочинений.

Наскоро обойдя две крохотные комнатки и заглянув на четвертый этаж, где трогательно светился белизной, расцвеченной синими цветочками, унитаз старинной конструкции, Полонский заторопился на выход. Про то, что после посещения музея хотели заглянуть в сувенирную лавку и купить подарок для Аллы Николаевны, он и не вспомнил. А Михаил напомнить не посмел. Он робел перед другом. Робел и безоговорочно признавал его превосходство. Но иногда в Басаргине поднималась глухая волна негодования, гонимая, точно морским ветром, неизменным вопросом «почему он, а не я?».

Радий красив, удачлив, легок в общении и, безусловно, талантлив. Но ведь и он, Миша Басаргин, талантлив не меньше Радия. Так почему всегда и во всем замечают Полонского, а Басаргина задвигают на задний план? Да и сам Радий держится так, точно он король, а Михаил – его вассал. Вот и теперь из-за Полонского Мишина мама осталась без подарка, хотя Алла Николаевна заботится о друге сына, как о родном. Проглотив обиду, Михаил отправился за Радием в отель. Полонский планировал посвятить вечер подготовке к завтрашнему выступлению, и Михаил считал своим долгом присутствовать при этой подготовке, разъясняя другу сложные моменты написанной Басаргиным речи.

Англия, 1905 год. Золотой Берег, 1881 год

– Мистер Дойль, вас не затруднит сопровождать мисс Бетти и меня в прогулке по берегу? – осведомилась пожилая леди.

– Само собой, леди Абигайль! Я с радостью составлю вам компанию, – откликнулся юный доктор.

Таким доверием Артур был удостоен не случайно. Тетушка и племянница стали свидетельницами поистине джентльменского поведения судового врача. Это случилось в один из бесконечно длинных вечеров, в тот еще не слишком поздний час, когда над неспешно качающейся на волнах «Маюмбой» звенела музыка. В салоне первого класса, отделанном с подобающей роскошью кожей и деревом, коротали скучные вечера затянувшегося плавания уставшие от качки пассажиры. Сидя на привычном месте за дальним столиком, Артур окидывал заполненный людьми зал разочарованным взглядом и недоумевал, как он мог так ошибаться, рассчитывая на серьезную работу.

Работы как таковой и не было. Как правило, пассажиры жаловались на морскую болезнь и на жесточайшие мигрени, каждое утро случающиеся после вечерних возлияний и танцев.

Женщин на судне было гораздо меньше, чем мужчин. В основном это были дочери и жены чиновников, командированных на Золотой Берег для поддержания в этих землях власти английской короны. Золотым Берегом колония была названа не случайно, ибо в девятом веке арабы добрались до Нигера и обнаружили залежи золота. Золото добывали в россыпях, а также промывали речной песок. Именно золото притягивало к побережью Нигера многочисленных любителей легкой наживы.

Сперва за обладание богатыми месторождениями с местными жителями сражались португальцы. Затем сюда пришли датчане, шведы, голландцы, французы. Но к концу девятнадцатого столетия всех прежних колонизаторов вытеснили англичане, чувствовавшие себя в этих местах как дома. Большая часть пассажиров «Маюмбы» как раз и представляла собой падких до наживы авантюристов, мечтающих о дармовом золоте. Но были и те, кто плыл на Черный континент за другим богатством Африки – дешевыми рабами, о которых говорил помощник капитана.

– Мой старик всегда хотел иметь родовой особняк с вышколенным дворецким, – с характерным для янки выговором разглагольствовал сидящий напротив доктора американец Роберт Смит. – В Новой Англии мы купили дом, и теперь отец желает украсить его крепким чернокожим парнем в белых перчатках. Я обещал, что привезу ему самого представительного негра, которого только смогу найти.

Роберт был как раз из тех, кто отправился в это нелегкое плавание, рассчитывая купить на невольничьем рынке Золотого Берега партию чернокожих рабов для семейного бизнеса – плантации сахарного тростника на Ямайке. У себя на родине невольники стоили значительно дешевле, чем в любом другом месте. А так как рабов новому знакомому Артура требовалось немало, то экономия, даже с учетом перевозки всех невольников через океан, могла оказаться весьма изрядной.

– А миссис Честертон весьма неплохо танцует, – неожиданно сменил тему американец, мусоля сигару в углу рта.

– Вполне с вами согласен, – рассеянно откликнулся Артур, внимание которого привлек шум набирающей силу ссоры. В дверном проеме, перебирая пальцами бахрому опущенной вниз шали, стояла растерянная служанка миссис Люмейл, над которой скалой нависал стюард с пустым подносом в руках. У самых его ног по полу растекалась лужа из перекатывающейся с боку на бок пузатой бутыли, судя по всему, до столкновения стюарда со служанкой, стоявшей на подносе. При этом мужчина, не помня себя от гнева, визгливо кричал:

– Слепая курица! Смотреть нужно, куда идешь! Кто будет платить за разлитое шампанское?

– Но я торопилась принести хозяйке шаль, – лопотала перепуганная девушка. – Миссис Люмейл знобит, она неважно себя чувствует.

– Вот пусть теперь хозяйка и вычитает из твоего жалованья стоимость этой бутылки, – нападал на прислугу стюард.

Кодекс чести, привитый Артуру матерью с первых дней его жизни, не допускал такого обращения с женщиной. Матушка с детства внушала сыну, что необходимо быть смиренным со слабыми и оставаться рыцарем для любой женщины невзирая на ее происхождение. Извинившись перед соседом по столу за прерванную беседу, Артур поднялся со своего места и через весь салон устремился к разбушевавшемуся мужчине. Тот, увлеченный обвинениями в адрес неуклюжей служанки, не замечал подошедшего доктора и был немало удивлен, когда увесистый кулак доктора Дойля свалил его с ног, угодив прямо в глаз. Бокс относился к одним из самых любимых видов спорта судового врача, и Артур отлично владел хуком правой.

В зале раздались аплодисменты и выкрики:

– Молодец, док! Дай-ка ему еще разок, чтобы не забывался!

Когда смущенный Артур под радостные возгласы вернулся к столу, на него обрушился с похвалами Роберт Смит.

– Вот это я понимаю! – одобрительно хлопал он Артура по плечу. – Вот это по-мужски!

И американец отстегнул от атласного жилета золотую цепочку и передал в руки Дойля прекрасный брегет.

– Нет-нет, мистер Смит! Я не могу принять столь щедрый подарок, – смутился врач.

– Берите-берите, дружище! Я заметил, что у вас нет часов, и все ждал удобного случая, чтобы подарить свои.

И в самом деле, часов у Артура не было. Когда-то студент медицинского факультета подрабатывал помощником аптекаря Хора и практически безвылазно сидел в тесной каморке за лавочкой, приготовляя лекарства. Однажды в эту каморку вбежал герр Глайвиц, специалист с мировым именем по арабскому языку и санскриту. В доме аптекаря он давал уроки немецкого миссис Хор, и на тот момент аптекарша была его единственной ученицей. По щекам немца катились слезы, а из его бессвязных речей Артур уяснил, что филолог еле-еле сводит концы с концами. Семья герра Глайвица голодает, и несколько монет, одолженных Артуром, могли бы исправить ситуацию.

В кармане у студента было ровно полтора шиллинга. Но немец рыдал, он действительно нуждался в помощи, и юноша решился.

– Вот, возьмите, – выпалил он, протягивая часы и цепочку. – Возьмите часы и цепочку и толкните их!

– Толкнуть? – в мокрых от слез глазах немца мелькнуло недоумение.

– Загоните! Это хорошие часы! И не спорьте!

Смущенный собственным великодушием, Артур снова погрузился в приготовление лекарств, уже отчасти сожалея о своем внезапном порыве, но убеждая себя, что на его месте именно так и поступил бы каждый порядочный человек.

И вот теперь уже ему приходилось принимать от других слишком щедрые подарки, вгоняющие в краску.

– Берите-берите, док, ведь это не последние мои часы, – снисходительно убеждал Артура американец. – Не сомневаюсь, что, когда потребуется, вы с самым чистым сердцем тоже окажете мне любезность. Вы врач и не сможете оставаться в стороне от консультации по естественно-научным вопросам.

– С радостью буду вам полезен не только как врач, но и как друг, – уступая настойчивым просьбам плантатора, Артур взял часы и принялся рассматривать их, привыкая к новой вещи.

– Да-да, именно как друг! – горячо воскликнул Роберт Смит.

– Ну что же, спасибо, дружище! – убирая часы в карман жилета, рассмеялся Артур. – Я рад, что на борту этого унылого судна встретил друга!

Леди Абигайль, наблюдавшая за этой сценой, подумала, что такому благородному человеку, как доктор Дойль, можно довериться. И вот теперь представился случай воспользоваться любезностью Артура.

– Да, мисс, именно так! Вы сойдете на берег только под присмотром доктора!

Получив согласие, мисс Бетти завизжала и, распахнув объятья, кинулась на шею старушке, чуть не свалив родственницу с ног. Затем заторопилась в каюту, наряжаться перед выходом. Тетушка последовала за ней, собираясь удостовериться, что наряд ветреницы будет приличным и не повергнет аборигенов в шок.

– Вот видите, – с улыбкой проговорил Артур, поворачиваясь к помощнику капитана. – На смену викторианской Англии идет преемница, непосредственная, живая, юная Америка.

– Как скажете, док, как скажете, – уклончиво ответил Том Вильсон, глядя на удаляющихся к каюте дам. – Ну что же, желаю хорошо провести время на берегу. Разрешите откланяться, господин Дойль. Служба.

Поднявшись с шезлонга и кивнув в знак почтения, Том Вильсон развернулся на каблуках и удалился в рубку. А с дальнего конца палубы к доктору торопился Роберт Смит. Молодой человек был в легкомысленном песочном жакете с широким поясом и короткими рукавами и бриджах цвета хаки, а рыжие вихры его покрывала широкополая шляпа, так горячо любимая среди жителей его родных мест.

– Ну? Так как, мистер Дойль? Вы поможете мне не оплошать с невольниками? – янки подмигнул Артуру, потрясая туго набитым щегольским бумажником из крокодиловой кожи, который держал в руках.

– Прошу прощения, Роберт, но я должен сопровождать на берег мисс и миссис Эверсон, – смутился врач. – Дамы просили помочь, и я уже дал согласие.

– Да ладно, док, не смущайтесь! – тяжелая пятерня американца опустилась Артуру на плечо. – Я вас отлично понимаю. Таких красавиц нельзя отпускать одних.

И мистер Смит, доктор Дойль и присоединившиеся к ним леди принялись терпеливо ждать, когда корабль пришвартуется, чтобы сойти на берег. Мистер Смит собирался купить невольников, доктор Дойль – проявить благородство и сопроводить знакомых дам в чужой и дикой стране, а мисс и миссис Эверсон хотели позаботиться об аборигенах, не понимающих своего счастья и манкирующих их заботой.

Дельфинья бухта. Наши дни. Лиза

Люблю ли я Гошу? Не знаю. Он просто у меня есть. Просто он часть меня. Как рука. Как нога. Без них тоже живут. Но как же больно, когда их теряешь! Хотя, честно говоря, сейчас меня подстегивает не столько любовь к сыну, сколько страх. Страх, живущий во мне с самого детства. Я очень хорошо помню момент, когда он во мне поселился.

Мне было шесть лет, и я проводила лето у бабушки. Бабушка забрала меня из Москвы к себе на дачу вовсе не потому, что хотела накормить витаминами с грядки и напитать летним солнцем, а потому, что отношения моих родителей зашли в тупик, и я только мешала им скандалить. Мама и папа подолгу и с упоением ругались, а я была досадной помехой в беспощадных родительских баталиях с взаимными оскорблениями, а порою и рукоприкладством.

Родителей я любила одинаково, но спокойного уравновешенного папу все-таки больше, чем взрывную, крикливую маму, и, копаясь на бабушкиных грядках, как-то обмолвилась, что ращу эти огурчики для любимого папочки. Мамина мама строго посмотрела на меня пронзительным взглядом инквизитора, от которого побежали мурашки по спине, и холодно заметила, что, к моему сведению, у моего любимого папы имеется другая семья. И там есть ДРУГАЯ ДЕВОЧКА. Еще бабушка сказала, что ДРУГАЯ ДЕВОЧКА не ломает полки холодильника и не забивет сток раковины цветочными лепестками, поэтому-то папа и будет жить с ней, а не со мной.