Жанна д'Арк из рода Валуа Алиева Марина
– Вот видишь! – воскликнул он. – Ты тоже понял, что Филипп Бургундский мёртв. А его тень, говорящая языком боли, учить нас с тобой уже не может. Так что не трать понапрасну слов, выполняя его просьбы. Лучше давай забудем старые обиды, объединимся и пожмем друг другу руки, хотя бы ради памяти моего отца.
Не слезая с сундука, Жан протянул герцогу тёмную от загара пятерню, но тот в ответ лишь покачал головой.
– Я не подам тебе руки, уж извини.
Коротышка сощурился.
– Это почему же?
– Твой отец и в болезни остался мудрым. А ты, как и раньше, будешь упираться и стоять на своём, даже когда неправ. Бургундии не стать отдельным государством, как ни старайся. При разоренной Франции и она, рано или поздно падёт, или станет…
– Ну, хватит!
Жан соскочил с сундука и встал против Карла. Рука, которую он протягивал для рукопожатия, сжалась в кулак.
– Можешь не продолжать. Всего этого я уже наслушался! Хотя твои имперские амбиции мне тоже хорошо известны. Ты и свою Лотарингию сдашь, лишь бы слепить один большой кулак с французами или германцами. Но я другой, Карл! И своего упрямства не стыжусь. С детства, не от кого-нибудь, а от своего отца только и слышал: «Бургундия, Бургундия!» – и нет для меня другой империи, кроме этой земли! Так что, слепись хоть вся Европа в одну кучу, моя Бургундия станет в этом кулаке вот таким вот неудобным пальцем!
И, сложив увесистую фигу, Жан сунул её герцогу под нос.
Карл невольно отступил на шаг.
– Ты забываешься, Жан!
– А не надо было выводить меня из себя.
Бургундец вернулся к сундуку и сел на него уже боком.
– Я всю свою жизнь почитал отца. Спроси любой: «Кто первый после Бога?», и я бы не задержался с ответом. Но теперь мне надо заставлять себя войти в его комнату. Болезнь победила, а видеть Филиппа Бургундского побеждённым для меня невозможно! Ты ведь тоже говоришь, что любил его, Карл, поэтому обязан понимать, что именно ради отца я продолжу то, что делал он, только более решительно!
Карл Лотарингский тихо вздохнул.
Собственно говоря, а чего он ещё хотел? Жан оставался Жаном, и ждать от разговора с ним какого-то иного исхода было глупо. Но долг перед умирающим Филиппом следовало исполнить до конца, поэтому, как можно миролюбивее, оставляя то ли себе, то ли Жану последний шанс, герцог спросил:
– Чего же ты, в конце концов, хочешь?
Коротышка радостно осклабился.
– Я рад, что ты захотел узнать мои планы, и охотно ими поделюсь, тем более, что после смерти отца мне никто и ничто не помешает. И тебя с твоим германским тестем я, кстати, тоже не боюсь. Прежде всего, Францию я губить не собираюсь. Только поставлю её на место. Бургундия уже почти государство – нравится тебе это или нет. И я – прямой потомок Жана Доброго – сумею сделать её даже более могучей, чем была подыхающая ныне Франция! Кто ещё вольёт живую силу в древо Валуа? Правящая ветвь династии отсыхает, и мой полоумный кузен Шарль тому прямое доказательство. Про кузена Луи даже не говорю! Провидение подарило ум и силу нашему роду. Отец вынужден был смириться с положением второго человека в государстве, но мне выпал шанс жить и править в такое время, когда довольствоваться положением второго просто преступно! Наконец, я единственный изо всех моих недоумков братьев, кто умеет управляться с армией. Я многому научился у Баязета, когда жил в плену… Да, Господи, зачем тут много перечислять?! Кому ж и править, как не мне?
Опершись о край грубо сколоченного стола, кое-как прикрытого старой попоной, Карл Лотарингский наблюдал за Жаном со смешанным чувством презрения и досады.
Всё ясно, бесполезный этот разговор ни к чему не приведёт.
Но в задрожавшем словно от страха свете единственной свечи фигура Бургундца приобрела вдруг что-то зловещее – то ли от взлетевшей к потолку огромной тени, то ли от красных отблесков, заплясавших в глазах Жана, и герцогу Карлу стало не по себе.
– Много на себя берёшь, – заметил он, стараясь казаться спокойным.
– А кто мне теперь здесь помешает? – вскинул брови Жан. – Кузен Луи? Его любовница королева? Или, может быть, король?
Он сипло засмеялся, обнажив порченные в турецком плену зубы.
– Королеву я быстро пристегну к своему поясу, как только получу права опеки над дофином, и своего любовника она сама мне отдаст со всеми потрохами. А мальчишка дофин ещё слишком мал, будет делать то, что я скажу. И вместе мы – для начала – остановим войну.
– Это как же?
Жан презрительно скривил губы.
– Думаешь, так трудно договориться с англичанами? Сэр Генри сейчас воюет с Шотландией, ему не до нас. Но на тот случай, если глядя на наши распри он снова решит попытать здесь счастья и нарушит перемирие, я кое-что приготовил. Вот, взгляни.
Он легко соскочил на пол, подошёл к тёмному от времени ларцу на ступенях оконной ниши и, открыв его, вытащил широкую золотую цепь с большим изумрудом в центральном звене.
– Видал, какая редкость! Камень принадлежал ещё Робберу Набожному, и мой отец заказал цепь специально под него. Но как только старик умрет, и всё здесь станет моим, я отправлю сокровище в подарок принцу Генри Монмуту. Если слухи о болезни английского короля правдивы, править не сегодня-завтра будет он. И этот символ будущей дружбы придётся как раз кстати. Не захочет помогать – чёрт с ним! Говорят, английские таверны держат его так же крепко, как безумие держит нашего короля.
– А если нет?
– И тогда договоримся. Получит кое-какие территориальные уступки, заткнёт ими рот парламенту и будет пьянствовать дальше.
– Тебя распнут за эти уступки, – процедил сквозь зубы Карл.
Жан Бургундский подбросил в руке тяжелую цепь и хитро засмеялся.
– А я отдам земли Орлеанского дома. Точнее – не я, а дофин. Или от его имени королева. Здорово получится, правда? Так что распинать будут их, а я под этот шум разверну Бургундские знамена, брошу клич, соберу всех – и друзей, и вчерашних врагов – и все отданное отвоюю обратно. Я – Жан Бесстрашный, которому за такую победу преподнесут и эти земли, и многое другое! Вот тогда, друг мой, на этой голове, – Жан постучал себя по лбу, – корона Франции станет лишь дополнением Бургундской короны.
Карл выпрямился.
– Я под твои знамёна не встану, – сказал он, глядя прямо в чёрные глаза коротышки.
Тот молча повел шеей, как будто раздвигал тугой ворот. Потом, с тяжелым грохотом, в ларец упала цепь. Следом захлопнулась крышка.
– Значит, не встанешь…
Жан выдернул из сундука свой кинжал, заставив герцога на мгновение похолодеть, и подошёл почти вплотную.
– Не хочешь со мной – твоё дело. Но и мешать не вздумай. Когда отец умрёт, я стану очень опасным врагом, Карл. Так что, не лезь в мои дела помехой. Дорого обойдётся.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Даже теперь, спустя годы, при этом воспоминании мессир Карл с досадой оборвал сам себя.
Да, он действительно готов был поступиться суверенитетом своей Лотарингии ради мощной империи, не подрывающей себя изнутри мелкопоместными распрями. Однако здесь, во Франции, союзников в этом деле ему не было: все занимаются только собой и собственными делами. Король Шарль безумен, королева – распутна, да и брата короля, этого красавчика Луи Орлеанского, разумным и добродетельным, никто бы не назвал. Заключение с ним какого-либо альянса было для герцога Карла так же неприемлемо, как и союз с Жаном Бургундским.
Хотя…
Хотя, как посмотреть. И если нет другого выхода, то из двух зол надо выбрать меньшее. Когда-то, ради создания своей империи и Карл Великий не брезговал пожимать руки всяким ничтожествам, потому что от ничтожеств беды надо ожидать в первую очередь. Жан Бургундский, хоть и уперт и хамоват, но все же личность, одержимая идеей, и это герцог Лотарингский мог понять. А Луи Орлеанский, этот беспутный щёголь, никем теперь не ограниченный – то самое ничтожество и есть! И, как ни странно, но пожатие ЕГО руки – это меньшее зло! Пусть даже не в союзе, а только рядом с ним, в Королевском совете, в должности, к примеру, коннетабля, но там, у власти, чтобы отбирая из людей разумных, создать помеху варварским планам Бургундца!
Да, при такой перспективе можно было Луи Орлеанскому руку пожать… Однако, Господь Всемогущий, как же это противно для него – Карла Смелого!
И тут то ли Судьба, то ли провидение, а, может, и чья-то воля разом избавили герцога от всех сомнений.
После смерти Филиппа Бургундского, почуяв себя единоличным правителем королевства, Луи вдруг стал осмотрительным и решил укрепить свои военные позиции на случай каких-либо посягательств со стороны Жана. Тут бы ему и улыбнулась удача, поскольку нацелился он на область Рейна, в частности, на Лотарингский городок Нефшато, что было стратегически верно. Но свое требование к герцогу Карлу «не препятствовать вводу его войск» облёк в такую наглую форму, что тому не оставалось ничего другого, как – прорычав: «выродок!» – ответить решительным отказом и бросить скомканное послание в лицо побледневшему посыльному.
Стало ясно, что без боя Нефшато не взять.
Однако в одиночку Луи Орлеанский не решался идти на такого сильного противника, учитывая стоящего за спиной герцога тестя – германского императора Рупрехта, и собственные – весьма скромные – способности военачальника. Поэтому для начала в боевую готовность были приведены юристы. С их помощью всем грозила нудная, выводящая из себя тяжба. Однако мессир Карл и тут был готов к обороне, поскольку ничего не стоило доказать, что Нефшато к части вассальных владений не относится.
И вдруг, год назад, в Париже быстро и активно составилась целая коалиция против Лотарингского герцога. Причём, одним из первых, вступивших в эту коалицию, числился герцог де Бар – родной дядя Иоланды Анжуйской – и его давние союзники: графы фон Сальм, фон Юлих, а также епископ Верденский.
Вот тогда-то его светлость окончательно и вышел из себя!
Едва стало известно, что войска коалиции собраны и готовы двинуться на Лотарингию вместе с Луи Орлеанским, он тоже развернул боевые знамёна и поставил под них всю свою армию, отозвав даже ту её часть, которая, по договору с Рупрехтом, отошла для укрепления германских границ.
…Нельзя сказать, что сражение под Нанси было каким-то особенно яростным или кровавым. Луи Орлеанский, как и ожидалось, показал себя не самым блистательным полководцем, да и войска коалиции действовали как-то вяло, слишком быстро и охотно признав свой полный разгром.
Но даже сейчас, когда они отступили к Пон-а-Му, герцог Карл понимал, что ничего ещё не кончено. Держал лотарингскую армию в боевой готовности, а сам каждое утро лично поднимался в сторожевую башню где, стоя у северной амбразуры, ждал малейшего сигнала, чтобы приказать трубить общий сбор.
И вот в такой-то момент, нежданно-негаданно, появляется посланник от герцогини Анжуйской с самым обычным, но от этого особенно подозрительным письмом!
«…Не вижу никого более способного внушить идеалы подлинного рыцарства моим сыновьям, кроме Вас – единственного, могущего вызвать в них уважение после их отца…». Звучит, конечно, красиво, и для любого другого вполне убедительно, особенно после одержанной победы. Но, учитывая личность этой дамы, Карл не давал себе обмануться. И вместо того, чтобы обдумывать, как лучше ответить – высокомерным согласием или лицемерным отказом – он без конца размышлял над тем, какой расчёт строит на нем герцогиня? Особенно теперь, в самый разгар вражды с её дядей и его союзниками?
Да, несколько лет назад они встречались в Дижоне. Её светлость поразила тогда мессира Карла глубокими познаниями в таких областях схоластики и мистики, о которых не каждый мужчина имеет представление. И удивило герцога в первую очередь не то, что она их имела, а то, что ЗАХОТЕЛА иметь.
Беседа велась в драгоценной библиотеке Филиппа Бургундского, где он любезно позволил «похозяйничать» своей гостье. Перебирая древние свитки и фолианты, мадам герцогиня очень ловко переходила от темы к теме, завлекая своего собеседника в извилистый лабиринт умозаключений и выводов, которые она сделала, изучая Историю, как тайную так и явную.
По мнению мадам Иоланды всё более-менее значимые события связаны между собой единым замыслом Провидения, который представляется ей нитью с нанизанными на неё бусинами. Взору непросвещенному и непосвященному эта нить не видна, но есть избранные, которым дано проследить её направление не только в глубинах прошлого, но и в будущем, абсолютно скрытом от простого ума.
Примеров тому приводилось великое множество, от пророков времён Пиппина до астрологов короля Генри Короткая Мантия, но увенчало всё пророчество Мерлина о Деве, которая придёт, чтобы спасти гибнущее королевство. И поскольку по предсказанию прийти она должна из Лотарингских земель, пример этот был весьма уместен именно в беседе с Карлом.
– Не кажется ли вам, ваша светлость, – как бы между прочим спрашивала герцогиня, сосредоточенно рассматривая гравюру на рукописном издании «Кодекса Манесса», – что все события во Франции и за её пределами складываются именно так, а не иначе как раз для того, чтобы это пророчество свершилось? Все эти войны, эпидемии, браки и смены правителей… Даже безумие нашего короля! Не видите ли вы во всем этом лишь шахматные ходы, которыми Провидение убирает одни фигуры и выдвигает другие, медленно но верно подводя их к той единственной, появление которой можно приравнять ко второму Пришествию?
Она взглянула на герцога и улыбнулась, давая понять, что высказывает одно только предположение. Но мессир Карл досадливо поморщился в ответ.
Он не любил эту тему.
В Лотарингии только ленивый не предрекал время от времени, что вот-вот, ещё немного – и Дева явится, чтобы разом избавить их ото всех бед и напастей. Выезжая на охоту, герцог то и дело натыкался на кресты, поставленные его рабами для молитв о её скором приходе, и давно уже устал от бесконечных донесений, что где-то в каком-то приходе родилась очередная чудо-девочка, у которой или сияние вокруг головы, или ладошки в золотой пыльце, или на теле родимое пятно в виде короны, окруженной звёздами. Потом, естественно, оказывалось, что ничего такого не было, и все сияния померещились, как и родинки, в которых, при желании, можно было усмотреть что угодно, хоть даже и адскую собачью голову! Зато оставался горький осадок разочарования.
В юности и сам Карл хотел верить в приход Спасительницы. Перечитал все пророчества, сделанные на её счёт после Мерлина, включая сюда и самые ненадёжные, вроде откровений какого-то слепого испанского монаха… Кстати, тот много странствовал и, как говорят, осел где-то на родине этой мадам Иоланды. Уж не у него ли набралась она всех этих идей?
Впрочем, думал герцог, в сущности – какая ему теперь разница? Повзрослев и как следует узнав жизнь, которая сменила юношеские радужные цвета на все оттенки чёрного и белого, мессир Карл давно уже понял – появление Девы невозможно. И незамедлительно высказал это герцогине Анжуйской в ответ на её вопрос-предположение.
– Да, да, вы абсолютно правы, – сразу согласилась она, печально покачав головой. – При нынешнем положении дел в Церкви о каком чуде Господнем может идти речь? Разве что появится новый папа, способный отрешиться от мирских разногласий и прозреть недоступные простым смертным духовные сферы.
И тут герцог понял, в какую ловушку завлекает его герцогиня.
«Так вот вы о чем, мадам, – усмехнулся он про себя. – Все эти умные речи сводились к одному – к попытке уговорить меня не препятствовать созыву вашего никчемного собора! А я-то уж было подумал… Но, как бы тонко вы ни подводили меня к нужному для вас решению, все равно это глупо. И раз уж на то пошло, извольте – откровенность за откровенность»
– Так вы считаете, что появление третьего папы это положение улучшит? – спросил он, не скрывая сарказма. – Что ж, на этот счёт я вам сделаю своё собственное пророчество и уверенно предреку, что некий греческий епископ на Священном престоле вызовет смуту ещё большую, чем прежде, в которой я, как и ваш супруг, приму самое активное участие, только с противной стороны. Не сочтите меня грубым, но в отличие от тех, кто готовит Пизанский собор, я вовсе не считаю этого выскочку Филаргоса бусиной на нити Провидения.
– Да полно вам, герцог, – не прерывая своих занятий, беззлобно откликнулась мадам Иоланда, – никто его таким не считает. Но по моему разумению, в отличие от ныне действующих пап, монсеньер Филаргос может стать просто очень удобной вехой, через которую нить Провидения скорее дотянется до нужной цели. И кроме этого, ЕСЛИ ХОТИТЕ, он ни во что больше вмешиваться не станет…
Тогда, переходя от изумления к раздражению и обратно, герцог Карл не увязал в единую цепь миссию Филаргоса и пришествие Девы. Все разговоры о пророчестве он посчитал всего лишь переходом к тому главному, чего хотела добиться от него мадам Иоланда. К тому же, пять-шесть лет назад единственное, чего можно было ждать от нового папы – это прекращение войны, поскольку внутренние междоусобицы своего нынешнего размаха ещё не достигли.
Но сейчас, зная истинное положение дел и понимая, что спасти Францию может только чудо, Карл Лотарингский вдруг припомнил тот давний разговор и призадумался. Что если герцогине действительно нужен тесный союз с ним? Как женщина умная и дальновидная, к тому же близкая ко двору, она не могла не понимать в каком положении находился сейчас герцог. Как и то, что он с самим чёртом готов побрататься, лишь бы в королевстве не стало ещё хуже. И кто знает, не известно ли ей нечто такое, за что Карл не то что с чёртом побратается, но и душу ему продаст?!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Во дворе поднялся какой-то шум.
Герцог остановился и, перегнувшись через деревянные перила галереи, посмотрел вниз.
Большая телега, въехавшая видимо совсем недавно, стояла посреди двора со всех сторон облепленная свободными от караула лучниками и хохочущими служанками с кухни. Что происходило на телеге видно не было, но сквозь грубый солдатский гогот и визгливые подначивания служанок пробивался тонкий девичий голосок, умоляющий ничего не трогать.
– Что происходит? – крикнул герцог.
Запахнув плащ плотнее, он, вместо того, чтобы идти в свои покои, спустился по боковой лестнице во двор.
Челядь мгновенно расступилась, согнувшись в поклонах, и Карл увидел совсем юную заплаканную девицу, почти лежащую на корзинах, укрытых соломой. Подол юбки на девушке был задран, а на тонкой белой ноге виднелись грязные следы от солдатских лап.
– Что здесь происходит? – нахмурившись, переспросил герцог.
– Торговка из Люневиля привезла овощи, мессир, – ответил, не разгибая спины, один из лучников.
Карл снова перевёл взгляд на обнажённую ногу, и девушка быстро одернула подол. Из-под ровных, темных бровей на герцога коротко сверкнули поразительно зеленые глаза.
– Ты кто такая? – спросил он, осматривая маленькие, ещё не загрубевшие кисти рук и чистую шею, видимую сквозь раздерганную полотняную одежду девушки.
– Ализон Мэй, – опуская ресницы, пробормотала она.
– Ты крестьянка?
Девушка густо покраснела, видимо совсем смутившись, и замолчала, теребя подол передника, от которого не отрывала взгляда.
– Её отец служит в церкви Святого Георгия регентом, ваша светлость, – сообщила одна из замковых служанок. – А Ализон с матерью живут в Люневиле, разводят овощи и продают. У них там ещё двенадцать детей.
Карл подошел к повозке поближе.
– Чем ты торгуешь?
Все ещё не поднимая глаз, девушка сдвинула с верха корзины солому, достала ярко-красное позднее яблоко и протянула его герцогу.
«Дева, – пронеслось в голове у Карла, когда пальцы их на мгновение соприкоснулись. – Дева из народа, но чистая и прекрасная, не похожая на грязных крестьянок и распутных дочерей ленников… Господи Боже, как всё было бы просто и хорошо! Но разве смогут наши спесивые принцы и бароны принять такую? Нет, даже представить невозможно!»
– Через месяц поступишь в услужение к старшей фрейлине герцогини, – буркнул он, не глядя на девушку. – Деньги за тебя будут переданы отцу, а матери выделят землю.
Кто-то из служанок завистливо охнул, и Ализон, наконец-то, подняла глаза.
– — Спаси вас Господь, мессир, – еле слышно прошептала она.
Со стороны кухни прибежал запыхавшийся паж. Видимо форшнейдер заметил во дворе своего господина и послал узнать, в чём дело.
– Расплатись и забери всёе, – велел ему герцог.
Затем повернулся к лучникам.
– Если отец этой девицы пожалуется, что дочь его обесчестили в моём замке, перевешаю всех, на кого он укажет.
Посеревшие лучники расступились, когда он пошел мимо них, а в голове Карла все ещё вертелось: «Дева… Дева из Лотарингии… Спасительница… Эх, будь моя воля, сам бы её призвал! Пусть избавит нас именем Господа ото всех дураков. И в первую очередь, от Луи Орлеанского…»
Стоп!
Герцог замер, не дойдя до лестницы.
«А что если мадам хочет того же?! Что если она… О, Господи! Тогда становятся понятными и все те давние туманные разговоры, и даже треклятый Филаргос с его папством! Она готовит приход Спасительницы. И я ей нужен, как хозяин Лотарингии, чтобы всё было, как в пророчестве!»
– Тревога! – закричал со сторожевой башни караульный. – Сигнальные огни со стороны Пон-а-Му!
– Труби сбор! – приказал герцог, с сожалением отмахиваясь от поразившей его мысли.
Даже если и так, то… потом, всё потом.
По двору тут же забегали, заметались лучники, раскрывая двери конюшен и оружейной. Выскочили из своих помещений оруженосцы, вытаскивая боевое снаряжение. Беспокойно заныли сигнальные рожки. Кто-то схватил под уздцы лошадь в телеге Ализон Мэй и потащил её в сторону…
«Ну вот, снова началось! – азартно задрожав в предвкушении битвы, подумал Карл. – Извольте пока подождать ответа, драгоценная мадам Иоланда. И если воля Божья на моей стороне, то сегодня я окончательно покончу с этой чёртовой коалицией, а потом… Потом, для каких бы целей вы мне союз ни предложили, я знаю на каких условиях приму его от вас».
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНЫЙ ЗАГОВОР
(весна-лето 1408г.)
Шахматный король со стуком полетел на пол.
– Не хочу больше играть!
Герцог Анжуйский отпихнул от себя доску, повалив последние стоящие на ней фигуры и откинулся на высокую спинку своего стула. Желтоватый свет, льющийся сквозь драгоценные цветные стёкла на окнах, показался ему тревожным, полным дурных предостережений. И сокол, дремавший рядом на жёрдочке, беспокойно встрепенулся, словно почувствовал настроение хозяина.
– Это потому, что в игре ты обычно больший дурак, чем я в жизни, – заметил придворный шут герцога Жак.
– Придержи язык, – оборвал его герцог.
В последнее время он всё нетерпимее относился к подобным остротам, хотя раньше Жаку в этом доме позволялось многое. Ещё мальчиком, как младший сын разорившегося дворянина – из рода де Вийо – Жак был взят в услужение в Сомюрский замок, чтобы, оправдывая надежды отца, пройти весь путь от пажа до оруженосца и, может быть, когда-нибудь заслужить право быть посвящённым в рыцари. Во всяком случае, разорившийся господин де Вийо такую возможность вполне допускал. И, полагая своё разорение большой бедой, всё же надеялся, что кто-то из трёх его сыновей честь и достаток рода обязательно восстановит.
Но если беда щёлкнула по носу один раз, она этим вряд ли ограничится. Двух старших братьев Жака унесла гуляющая по Европе чума, окончательно подорвав силы и здоровье престарелого родителя. А сам Жак, хоть и сумел счастливо избежать болезни, от нового увесистого удара Судьбы так и не увернулся.
Как-то раз, играя во дворе замка со сверстниками, мальчик забрался на крышу сарая, обветшавшую после снежной зимы и ещё не перекрытую заново. Прыгая там с балки на балку он оступился и упал внутрь, исцарапавшись об острые прутья перекрытий и сломав ногу. Испуганные приятели оттащили пострадавшего к управителю замка господину Бопрео, который, не считая возможным тратиться на лекаря из-за такого пустяка, сам как смог наложил шины и повязки. Раны от царапин, слава Богу, не загноились и прошли довольно быстро, а вот кости ноги срослись неправильно, после чего пажескую службу ещё можно было продолжать, но о рыцарстве следовало забыть окончательно. Скорее всего именно это обстоятельство и развило в мальчике то злое остроумие, которым, за неимением другого оружия, он стал сражаться со всем миром, пробиваясь сквозь него как сквозь вражеское войско.
К семнадцати годам Жак де Вийо поднаторел в искусстве острословия настолько, что позволил себе дерзость громко комментировать рыцарский турнир, устроенный в Сомюре по случаю кануна Пятидесятницы. В том турнире участвовал молодой Луи Анжуйский, и остроумные замечания пажа-переростка развеселили его настолько, что уже на третий день будущий хозяин Анжу не отпускал от себя остряка ни на минуту, требуя высказаться в адрес того или иного рыцаря или сражения. А когда турнир закончился, забрал его с собой в Анжер без какой-либо определённой должности. Когда было надо, Жак исполнял роль приятеля, когда не надо – пажа и порученца. Но шутом он оставался всегда и везде. И чем прочнее закреплялось за ним это положение, тем злее и нетерпимее он становился.
Мадам Иоланду Жак де Вийо невзлюбил сразу и навсегда с того первого раза, когда в ответ на его довольно удачную остроту в её адрес, герцогиня ответила не менее остроумно. А потом, под всеобщий хохот, посоветовала ШУТУ больше о её персоне не высказываться. И сделала это так жёстко, что Жак пренебрегать советом не рискнул. Однако всякий раз, оставаясь наедине с герцогом, нет-нет да и вворачивал пару-тройку острот по поводу его женитьбы и, особенно, по поводу того главенствующего положения, которое день ото дня всё больше закреплялось за герцогиней. Мелочное удовольствие, которое он получал слушая смех господина, утешало и радовало пусть крохотной, но все ещё совместной насмешкой. Совсем как в былые времена, когда эти насмешки дарили хромоногому слуге ощущение какой-никакой власти.
Вот и сегодня Жак решил удобного момента не упускать. С раннего утра мадам герцогиня отправилась в Фонтевро на богомолье – слишком показное по мнению де Вийо. Поэтому, уловив собачьим чутьем напряжение и нервозность в поведении герцога, шут уговорил его на шахматную партию. Невнимательность в игре и досадные промахи господина убедили Жака в том, что его светлость целиком и полностью занят мыслями об отъезде герцогини. И мысли эти не из приятных. Поэтому, едва фигуры были отброшены, де Вийо поднял с полу шахматного короля, поставил его против королевы и, двигая ими в такт песенке, гнусаво затянул:
- Брак по любви – несчастный брак:
- Один из двух всегда беспечен,
- Всегда обманут и дурак,
- И потому сей брак не вечен.
- Женись с расчётом на деньгах,
- Жена стократ милей в расчете!
- И вот ты сыт, и вот ты благ,
- Не станешь плакать, что рогат —
- Кто ловок, тот и при рогах
- Всегда в большом почёте!
Раньше эта песенка неизменно веселила герцога, утешая и радуя Жака. Однако сегодня, ещё не допев до конца, он понял, что момента не угадал. Тяжелый неприязненный взгляд Луи Анжуйского завис между ними над игральным столом, сгущая вокруг Жака тишину, которая с каждой секундой делалась все более зловещей. А потом герцог и вовсе прошипел сквозь зубы:
– Пошёл вон!
И когда резво кинувшийся к двери Жак уже готов был скрыться за ней, в спину ему долетело:
– Отправляйся конюшим в Шинон! И чтобы я тебя больше не видел!
Вряд ли даже достигнув нового места службы и успокоившись, Жак де Вийо смог до конца разобраться в причинах своей отставки. Позволявший ему говорить всё и обо всех, герцог Анжуйский никогда прежде не опускался ни до такого тона, ни до такого гнева. И уж конечно, никогда в жизни, даже в самом страшном сне, господин де Вийо не мог себя представить отлученным от Анжуйского двора, пусть и в почётной должности конюшего!
А между тем, причины для перемен были. И если бы шутник Жак относился к людям, которых привык высмеивать, чуть более внимательно, он бы давно понял, что отношение его господина к жене перешло некую черту, за которой любые насмешки и колкости кажутся уже святотатством. Что восемь лет безмятежного семейного тепла и покоя, ни разу не омраченного взаимным непониманием, не обратились в привычку, как следовало ожидать, а проросли новым, крайне неудобным и беспокоящим чувством, имя которому Любовь!
Да, герцог Анжуйский вдруг полюбил свою жену. И эта самая Любовь, так презираемая и, что уж тут греха таить, всегда его светлостью отрицаемая, словно в отместку обошлась с ним совсем не так, как обходится обычно с теми, кто ей предан. Первым делом, она сорвала пелену обыденности, застилавшую герцогу глаза, и образ добродетельной супруги и заботливой матери – такой привычный, такой знакомый – вдруг дополнился чёткими штрихами жёсткого политика. Взгляд, растревоженный новым чувством, стал подмечать обширную переписку, что велась порой сутки напролёт, визиты служителей – как церковных так и светских – которые, вроде бы, случались по причинам самым житейским, а то и просто проездом, но всегда накануне каких-то значительных событий в государстве. А уж подметив всё это, сопоставить одно с другим даже герцогу оказалось совсем не сложно. Взять хотя бы приезд сразу двух папских легатов – Авиньонского и Римского – на крестины их первенца Луи. Герцог тогда не придал этому никакого значения, кроме того, которое подразумевалось само собой. Он, в конце концов, человек в государстве далеко не последний, так почему бы обоим папам не прислать своих представителей для крестин его наследника?! И, между прочим, подношение на нужды Церкви, которое мадам Иоланда сделала тогда каждому из пап, было, пожалуй, излишне щедрым! Однако года не прошло, как Рим, безо всяких сопротивлений со стороны Авиньона, пожаловал Филаргоса камилавкой, сделав его к тому же папским легатом в Ломбардии, что значительно облегчило созыв Пизанского собора и увеличило шансы самого Филаргоса на избрание. Оставалось только диву даваться, какими такими уговорами можно было заставить враждующих пап собственными руками устроить дела опасного конкурента!
А тут ещё и спешно созванная в Париже военная коалиция во главе с любезным епископом Лангрским (тоже, кстати, заезжавшим накануне), так удачно и вовремя отвлекла внимание серьезного противника собора – Карла Лотарингского. Худо-бедно, но провозился он с этой коалицией достаточно долго. И даже тот факт, что Карл одержал победу, истинным поражением для сторонников собора не стало. В конечном итоге, осрамился только Луи Орлеанский, на которого, в сущности, было наплевать. А Франции в целом его срам шёл только во благо. Герцог Анжуйский не успевал озираться по сторонам на все эти удачно складывающиеся моменты. Он уже довольно потирал руки, предвкушая перспективы, которые откроются для него в Италии с воцарением нового папы, и тут вдруг произошла с ним эта беда… Любовь!
И все счастливые стечения обстоятельств мгновенно сложились в его голове в тонкий, дальновидный, исключительно ловко продуманный план. В истинном свете, предстали и щедрые подношения супруги, и гонцы, выезжающие из их замков чаще, чем королевские вестовые из Лувра, и письма, привозимые обратно чёрт знает откуда, но скреплённые такими печатями, что поневоле задашься мыслью – а не стал ли Анжу третьим Римом? Семейная жизнь вдруг завертелась перед герцогом огромной воронкой, в которой крутились, перетасовываясь, рождения, смерти, брачные альянсы, короны, должности и даже альковные страсти половины Европы!
«Я женился на политике», – вынужден был он признаться самому себе. И трудно сказать, огорчило его это открытие, или только подбавило жару неопытным чувствам. В конце концов, уняв первое тревожное сердцебиение, Луи Анжуйский умилённо решил, что всё происходящее вершится ради него. А потом всем своим полюбившим сердцем твердо решил помочь!
Однако, чтобы помочь, надо, как минимум, знать, в чём конкретно эта помощь требуется! Но как подступиться с расспросами к женщине, превосходство которой и раньше смутно подозревалось, а уж теперь-то… Теперь, когда приходилось вступать на такое поле деятельности, где только копьём и мечом мало чего добьешься, превосходство это следовало признать безоговорочно. Какую помощь мог тут оказать вечно воюющий завсегдатай турниров?
Пожалуй, только не мешать. Но не мешать активно! Так, чтобы супруга всегда знала: он рядом, и если что – при нём всегда его меч, его войско, его безграничная любовь и его жизнь, которую он за эту чертову любовь отдаст безоговорочно!
Повод объясниться подвернулся сам собой и очень быстро.
Как раз в тот день, когда из Осера пришло сообщение об окончательном разгроме Луи Орлеанского под Понт-а-Му, герцогиня пребывала в прекрасном расположении духа, и герцог решился.
Была среда – обычный её почтовый день. Секретарь, подвязывая на ходу чернильницу к поясу, уже спешил к покоям герцогини с распухшей от бумаг папкой, из которой торчали очинённые перья. И в любое другое время никто, даже прислуга детей, не осмелились бы прерывать такого важного занятия. Но герцогу не терпелось! Радужное настроение, в котором пребывала мадам, придало Луи Анжуйскому храбрости. Он велел седлать лучших лошадей, решительно отослал секретаря, а потом, в самых изысканных выражениях предложил мадам Иоланде совершить прогулку по окрестностям замка.
День стоял солнечный, как по заказу. Раскисающая по весне земля уже достаточно подсохла, чтобы не было риска в ней увязнуть, и герцогиня, удивлённая лишь слегка, согласно кивнула.
Она потратила на переодевания не больше получаса и оказалась в седле даже раньше супруга. Пока герцог отдавал распоряжения свите, пришпорила своего коня, лихо проскакала до внешних ворот, пугая челядь, еле успевающую увернуться от комьев грязи из-под копыт, чем привела его светлость в полный восторг!
– За вами не угнаться, мадам! – радостно крикнул он, догоняя супругу на мосту.
Галопом они пронеслись до поворота на Заячье поле, где осенью всегда так хороши охоты, и мессир Луи в тысячный раз отметил про себя, что герцогиня отменно держится в седле.
– Давайте поедем уже шагом, дорогая, – предложил он, изнывая от нетерпения и волнительной дрожи. – Кони перестояли за зиму… Да и свита еле плетется. Смотрите, совсем отстала…
– А разве это так плохо? – Герцогиня со странной улыбкой посмотрела на мужа – Вы ведь, сударь, хотели поговорить со мной о чём-то важном, не так ли? Зачем же нам лишние уши?
Она придержала коня, бросила поводья и подставила лицо солнечному теплу, словно понимая, что сейчас герцога взглядами лучше не смущать. А тот, напротив, от изумления и неожиданности дал шпоры, проскакал мимо герцогини чуть вперёд, где завозился, неловко отдуваясь и то натягивая, то отпуская повод, чем совершенно сбил с толку коня, растерянного как и он сам.
Бедный не привыкший к роли влюблённого герцог никак не ожидал, что прозорливость супруги, такая привычная в любой другой ситуации, совершенно собьёт его с толку сейчас! То что утром представлялось простым и приятным, здесь, на дороге, вдруг затяжелело, заскрипело и готово было покатиться назад.
И оно бы непременно покатилось, не отсеки мадам Иоланда своими словами все пути к отступлению.
Герцогу вдруг стало ужасно стыдно. Супруга определённо ждала от него важного разговора, но учитывая её интересы, которые Луи Анжуйский так недавно для себя открыл, любовные признания могли оказаться последними по степени важности! И хорош же он будет, когда краснея и заикаясь начнет говорить о любви, а в ответ наткнется на презрительное недоумение. После стольких лет брака подобного разговора мадам Иоланда от него точно не ожидает. Но как без объяснения предложить свою помощь, герцог, уже составивший в голове весь разговор, заново – в буквальном смысле на ходу – придумать уже не мог. Поэтому, выгадывая время, обернулся на придворных, махнул им рукой, чтобы ближе не подъезжали, прокашлялся и, удивляя самого себя, выдавил:
– Мадам, я решил не делать этим летом похода на Италию.
Герцогиня еле удержалась, чтобы не выдать разочарования.
«Не делать похода на Италию…»! Вот так вот! А она-то, глупая, ждала пылкого любовного признания…
«И почему всё так нескладно?! – подумала она. – Почему в том порядке, который Господь устроил для людей, мужчина, не умеющий выразить свои чувства, не может сделать это каким-нибудь другим удобным для него способом? К примеру, погоней вон за тем зайцем, который, лениво подбрасывая зад, пробирается по полю с таким видом, будто точно знает, что вся эта свора людей выехала из замка не ради его убийства… Или вызвать на поединок как-то по-особенному кого-то очень опасного, чтобы сразу стало ясно – это ради любви. Или… О Господи, да мало ли могло быть случаев, в которых её супруг сумел бы проявить себя более достойно! А так… Или струсил, или не смог подобрать слов.»
Впрочем, какая теперь разница – момент уже упущен.
Герцогиня легко вздохнула и улыбнулась.
То тайное, что герцог собирался ей сообщить, для самой герцогини давно уже было совершенно очевидным.
В самом деле, много ли требуется умной женщине, чтобы распознать любовь к себе в мужчине, который только-только начал чувствовать её как зарождающуюся болезнь? Пожалуй, ничего для этого не нужно – мужчина сам себя выдаёт с головой. И пока он втискивается в эту новую область отношений и обживается в ней – такой неудобной, но такой притягательной – женщина не влюблённая имеет массу времени, чтобы определиться, насколько полезна может быть для неё эта страсть, и нужна ли она ей вообще?
Мадам Иоланда давно определилась.
Более того, это внезапно вспыхнувшее в муже чувство она сочла за добрый знак, за поощрение и одобрение свыше. Её дела, до сих пор вполне удачные и не требовавшие особой поддержки, перешли в стадию особых действий, где без такого человека, как Луи Анжуйский было уже не обойтись. Следовало посвятить его в свои планы. Но для человека неподготовленного они могли показаться слишком безумными и опасными. Настолько опасными, что в другое время герцогиня рисковала очутиться под домашним арестом и полным запретом на какую-либо переписку!
Но вмешалась Любовь!
Чувство тонкое полезное, хотя и глуповатое. И если правильно расставить акценты, если заставить герцога смотреть на помощь ей, как на рыцарскую защиту прекрасной дамы, то всё может получиться даже лучше, чем предполагалось!
Так и думала мадам Иоланда, не слишком стараясь изображать удивление перед внезапно возникшим в муже желанием провести с ней запретный для развлечений почтовый день. Она успела даже продумать, как начнёт излагать свои планы и ждала только одного – скорейшего объяснения, чтобы начать без помех!
Но увы! Похоже, решимость его светлости на свежем воздухе улетучилась. И придётся ей снова, как и всегда, брать инициативу в свои руки, чтобы из множества разваливающихся на разрозненные части ситуаций создать одно нужное ей событие.
– Мой друг, – ласково произнесла герцогиня, протягивая мужу руку, – наверное, я никогда не привыкну к тому, как предупредительны вы со мной бываете. Уже несколько дней не знаю под каким предлогом и какими словами уговорить вас не покидать меня в этом году надолго, и вдруг вы сами так прозорливо, так трогательно решаете никуда не ехать.
Голос герцогини прервался. Лошадь её переступила ногами, и протянутая рука легла прямо на запястье смущённого супруга. Герцог тотчас же схватился свободной рукой за эту тонкую, скрытую в перчатке ладонь, покрыл её поцелуями, а потом, чувствуя невероятное облегчение, забормотал что-то о неготовности, о больших расходах, о том, что скоро состоится Пизанский собор, и о полной невозможности с ней – дорогой женой – расстаться!
Герцогиня в ответ только счастливо улыбалась.
– Вы возвращаете меня к жизни сударь, – сказала она, когда поток герцогского красноречия иссяк.
Сказала и тут же опустила голову, якобы затем, чтобы скрыть вянущую на лице улыбку.
– — Что такое, душенька? – встревожился герцог. – Вы нездоровы?! Или ваши дела… Ну – те… Вы понимаете… Я же не дурак, кое-что вижу… Те, от которых вы так заботливо меня отгородили… Там что-то не так?
– Да, – твёрдо сказала герцогиня, поднимая голову и глядя мужу в глаза. – Там не хватает вас и вашей помощи, без которой я чувствую себя совершенно бессильной. И если вы согласитесь меня выслушать, а потом и помочь, то счастливей меня не будет на этом свете ни одной другой женщины!
Ответ ей уже не требовался.
Как, впрочем, и объяснение, которое так и не состоялось. Из глаз герцога потоками исторгались благодарность, обожание и такая готовность помочь, что можно бы и поменьше. Он что-то ещё говорил, краснея и сбиваясь, снова целовал ей руки и клялся перевернуть Францию вверх дном, если это ей понадобится, но мозг герцогини уже вносил поправки в задуманный разговор, придирчиво перебирая весь арсенал доводов, чтобы не испугать, не отвратить и вернее заставить герцога поверить во всё так же убеждённо, как верила она сама.
В тот день почта так и не была отправлена.
Несчастный секретарь до ночи просидел перед покоями герцогини, ожидая когда его позовут. Один раз даже показалось, что позвали, и он вскочил, роняя перья и листы. Но громкий голос оказался голосом герцога Анжуйского, и звал он совсем не секретаря. Что-то похожее на: «Ты сошла с ума! Я тебе не позволю!» прорвалось сквозь двери покоев, а потом снова стало тихо. И только когда вереница фрейлин почтительно пронесла мимо него приборы для вечернего туалета герцогини, секретарь понял, что услуги его сегодня не понадобятся.
Не имея приказа удалиться, он провел всю ночь здесь же, на старом дорожном сундуке, долго и неудобно ворочаясь. А когда сновидения всё-таки заставили его угомониться, из-за двери покоев донесся долгий сладострастный стон.
Судя по всему, герцог всё-таки «позволил»…
Через несколько дней Карл Лотарингский получил новое письмо из Анжера, подписанное уже самим герцогом Анжуйским.
Там, среди поздравлений с недавними славными победами, в пышном обрамлении обычной словесной шелухи, снова было высказано желание заключить союз с герцогом Карлом и скрепить его традиционным рыцарским воспитанием младшего сына герцога Анжуйского – Рене. К письму прилагалась короткая записка, писанная рукой мадам Иоланды. И то, что прилагалась она к почти официальному письму от самого герцога, снова заставило задуматься.
Видимо дело приобретало нешуточный размах, раз мадам подключила к нему своего супруга. Но любой размах в делах политических требовал крайней осторожности. Поэтому, поразмышляв несколько дней, мессир Карл сочинил ответ в духе «ни то, ни сё», но вполне допускающий его согласие, и отослал гонца в Анжер. При этом он ровным счётом ничего не терял: если герцогиня действительно в нём нуждалась, она закроет глаза на откровенную холодность послания и не отступит.
Расчёт вполне себя оправдал. Уже через месяц – в первый день лета – подгоняемый любопытством и договорённостью, которой достигли в завязавшейся переписке, герцог Карл приехал в аббатство Фонтевро, где и встретился с мадам Иоландой.
Аббатисе велено было удалить из клуатра3 и собора всех монахинь, так что разговор их никто не слышал. Но маленькая послушница, которую отправили поменять свечи в часовне, пробегая мимо, в собор всё-таки заглянула и заметила, как её светлость герцогиня Анжуйская что-то сказала, а его светлость герцог Лотарингский отшатнулся и страшно побледнел.
Больше послушница ничего не видела, потому что пробежала дальше, опасаясь кары за подглядывание. Но возвращаясь из часовни, снова не утерпела – заглянула опять. Её светлость герцогиня всё ещё что-то говорила, а его светлость слушал хоть и хмуро, но очень внимательно…
Видимо герцогиня рассказывала вещи интересные, потому что беседа растянулась на долгие часы, и величавая аббатиса уже стала волноваться – не отдать ли приказ готовить комнаты для ночлега гостей. Но ничего такого не понадобилось. Не успели вернуться монахини, посланные за свежей соломой и чистыми простынями, как из церкви уверенной походкой вышла герцогиня Анжуйская, а следом за ней герцог Карл, перекрестивший себя рукой, едва ли не дрожащей.
– Да, выкидыш был, – тихо договаривала герцогиня. – Но я знаю абсолютно точно, что она снова беременна. Беременность эту тщательно скрывают, так что опасаться нечего…
Аббатиса, ставшая невольной слушательницей, быстро отступила в тень густого кустарника.
«Грехи, грехи…, – думала она, наблюдая как быстро её светлость сменила деловой тон на легкомысленный светский. – Весь мир погряз в грехе разврата и неверия. Отсюда и зло, и войны, и все наши беды – от гордыни, алчности, властолюбия… А Господь всё видит, во всех сердцах читает». Она хотела осенить себя крестным знамением, но тут заметила, что герцог Карл уже откланивается, придерживая руками длинные полы своего одеяния, а слуга мадам герцогини побежал во внешний двор седлать её лошадь.
Почтительно появившись из своего укрытия, аббатиса приготовилась выслушать положенные случаю слова благодарности, но их так и не последовало. Именитые гости были слишком заняты своими мыслями.
Мадам Иоланде ещё хватило благоразумия позволить аббатисе проводить себя до ворот, где ожидающие её лучники суетились, седлая коней и разгоняя обуревавший их сон. Герцог же вышел, не замечая никого.
– Ах, да! – воскликнула герцогиня, когда им подвели коней. – Я забыла об одном, очень важном…
Она оперлась ногой на подставленное колено слуги, вознесла себя в седло, и подъехала к герцогу, разгоняя его задумчивость.
– Девочке будет нужна какая-то мать. А лучше – целая семья из ваших владений. Женщину я подобрала. Вы же, если хотите, можете подобрать ей достойного мужа. Только, ради Бога, попроще.
Герцог хмуро кивнул, но, тоже поднимаясь в седло, заметил:
– Сначала пускай ребенок родится…
– Само собой, – улыбнулась герцогиня.
Их светлости развернули коней, еле склонив головы на благословение аббатисы, и поскакали за ворота.
Обе свиты тронулись следом, и только паж с одной стороны и лучник с другой подбежали к двери в санкристию4, перед которой на специальной подставке оставили пару увесистых кошельков, потом кинулись догонять своих.
– Благослови вас Господь, судари, – пробормотала аббатиса, мысленно взвешивая подношения. – Благослови и прости вам грехи ваши – какие были, и какие будут. Аминь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Читать бесплатно другие книги:
