Жанна д'Арк из рода Валуа Алиева Марина

ЕПИСКОП

Епископ Лангрский размашисто шагал по Сарагосскому дворцу за сутулым провожатым и недовольно хмурился. Час назад присланный из Франции гонец принес ему дурную новость: сэр Генри Болингброк наконец решился, высадился в Англии, прошел по ней победным маршем, арестовал (о, Боже, арестовал!!!) законного короля Ричарда и фактически силой вынудил его отречься от престола, после чего перед лицом парламентской ассамблеи провозгласил королём себя!

Нет, лично против сэра Генри епископ ничего не имел. В конце концов, граф для Франции не чужой – девять месяцев прожил в стране изгнанником фактически из-за того, что всего лишь был лично неугоден этому идиоту Ричарду! И местная знать, весьма падкая на проявления рыцарского благородства, всегда по достоинству оценивала историю с прерванным поединком1, считая сэра Генри стороной, безусловно, правой. Поэтому, когда пришло известие о смерти лорда Гонта – всеми уважаемого отца сэра Генри, и о том, что все его земли конфискованы короной, а десятилетнее изгнание сына заменено на пожизненное, по обе стороны пролива нашлось немало желающих предоставить свою помощь в возврате незаконно отнятых прав.

А тут и случай подвернулся. Восстали ирландские короли, и болван Ричард, не слушая уговоры людей здравомыслящих и дальновидных, поехал усмирять их лично! И увяз в этом конфликте по самые уши!

Он вообще последние годы старательно свергал сам себя, приближая к трону людей, мягко говоря, странных, слушая не менее странных фаворитов и, по личному желанию расправляясь с людьми, чья вина была так же сомнительна, как и вина изгнанного Болингброка. А чего стоило одно только дурацкое желание непременно стать императором Священной Римской Империи, или, к примеру, канонизировать этого мужеложца Эдуарда Второго! Глупости и только! И это ещё мягко сказано. Болингброку не пришлось прилагать много усилий, чтобы найти себе сторонников.

Но наследственные земли – это одно, а корона – дело иное! Тут уже права самого сэра Генри вызывали сомнения. И благородный изгнанник, ещё вчера всем понятный и приятный, в одночасье превратился в узурпатора, которому, во избежание конфликтов внутренних, обязательно теперь потребуется конфликт внешний – то есть новая война!

Но с кем?!

Боже милостивый, до чего же глупы бывают, порой, правители земные!

Епископ еле удержал готовый вырваться стон досады.

«Что теперь будет? – думал он. – Что?! С таким трудом добились перемирия в бесконечно вспыхивающей войне, заключили договор о взаимной военной помощи герцогу Бургундскому, выдали за Ричарда дочь французского короля… И, к слову, что теперь будет с ней?!»

Перед мысленным взором епископа промелькнуло детское личико восьмилетней Изабеллы. Такой он видел её три года назад – немного испуганной, храбро скрывающей свой страх, и очень, очень милой… «Нет, тут волноваться не стоит. Девочку, конечно же, вернут во Францию. Но вот Ричард… Что будет с ним?»

Рука сама собой сотворила крестное знамение.

«Тут и гадать нечего, – мысленно вздохнул епископ. – Свергнутые короли живут недолго!» Можно считать, что Ричард уже умер. Но вот война…

Это епископу Лангрскому было сейчас совсем не нужно.

* * *

Как пятый сын герцога де Бара, епископ Лангрский по традиции готовил себя только к духовной карьере и никем другим, кроме как прелатом, естественно, быть не мог. Хотя чего греха таить: мечталось иногда и о крестовых походах, и о кровавых сражениях с непременным подвигом, за который король обязательно дарует герою собственное герцогство или графство, и обездоленный пятый сын, не имеющий никаких надежд продолжить династию, станет родоначальником династии новой – своей собственной.

Но увы, традиции жестоки и жёстки. Воевать прелату не полагалось – четверо старших братьев на здоровье не жаловались., А когда к смертному одру старого герцога слетелись в полном составе все искатели наследства, молодой Луи де Бар окончательно уяснил, что стать первым в этой толпе можно только с помощью наёмных убийц или яда. Поэтому, оставив в стороне честолюбивые устремления, епископ пораскинул мозгами и нашёл единственно приемлемый путь на широкие просторы династической мечты и реальной власти. Путь хоть и хлопотный и чрезвычайно извилистый, зато безгрешный и надёжный. Путь откровенной купли-продажи, которую для людей родовитых и высокопоставленных давно уже заботливо окрестили политикой.

Благо и в государстве дела складывались так, что без дипломатии на плаву никак не удержишься.

Безумие, поразившее короля Шарля, привело к тому, что в борьбе за власть сцепились между собой его брат – Луи Орлеанский и дядя – Филипп Бургундский. А это в свою очередь раскололо светское общество точно так же, как еще раньше противоборство двух пап – Авиньонского и Римского – раскололо духовенство. И тому, кто научился маневрировать в бурном море церковной политики, море светских страстей было уже не страшно.

Шпионская сеть, давно уже ставшая для высокопоставленных прелатов чем-то вроде обязательного перстня, регулярно доносила обо всех междоусобицах, территориальных конфликтах, необоснованных притязаниях, мелкопоместных ссорах и прочем таком же, что составляло главную ценность любого политика, а именно: подробную и точную информацию.

Оперируя ею достаточно было протянуть руку туда, где особенно густо переплелись интересы сильных мира сего и в самый что ни на есть нужный момент вытащить за хвост мелькающую тут и там удачу. Кому-то она являлась в виде солидной должности, выгодной женитьбы или ловко построенной интриги. Епископ же понимал под удачей покровительство и дружбу влиятельных людей.

Взять, к примеру, одного из знатнейших дворян королевства – Луи Второго Анжуйского. Его отец – брат всесильного Филиппа Бургундского, первый герцог Анжуйской ветви и второй сын Иоанна Доброго – оставил сыну обширные территории богатейшего герцогства и номинальные титулы короля Сицилии и Неаполя. Покровительство такого человека очень бы пригодилось епископу в деле объединения церкви, которым он давно и безуспешно занимался. Но как к такому подступиться?!

Не приносящие особых побед разорительные военные походы, которые Луи Второй, продолжая дело отца, регулярно снаряжал в Италию, отвратили его от дел французского королевства. А турниры, до которых герцог был очень охоч, не входили в сферу деятельности священнослужителя. И останься положение дел таким как есть, епископу пришлось бы искать покровительство в другом месте.

Но тут в дело вмешалась вдовая герцогиня Мари де Блуа! Эта дама нашла способ помочь сыну в его итальянских притязаниях и занялась устройством брака с арагонской принцессой Виолантой, тоже носившей номинальные титулы королевы Неаполя и Сицилии.

И вот это уже была удача! Да ещё с таким пушистым хвостом, что грех не ухватиться, ибо арагонская принцесса приходилась епископу не кем иным, как родной племянницей!

Поёрзав в кресле, азартно потирая руки, он тут же взялся за дело!

Несколько ловко составленных писем, пара задушевных бесед с нужными людьми – и вот уже епископ сидит перед герцогиней в Анжере как человек, в чьей помощи нуждаются.

– Поговорите с моим сыном, – сказала тогда её светлость. – Но я вам уже рада. И, поверьте, в долгу мы не останемся…

Блеск в глазах Луи Анжуйского яснее ясного дал понять, что наживку он тоже оценил.

Письмо, в котором недвусмысленно звучало разрешение начинать сватовство, епископ получил от него так скоро, что в другое время счёл бы подобную спешку даже неприличной. Но сейчас, радуясь, что не ошибся, он складно и ловко надиктовал пышное многословное послание Арагонскому королю и отправил с личным гонцом и с единственным требованием – нигде не задерживаться.

Письмо, перенасыщенное лестью в адрес всех заинтересованных сторон, уведомляющее о скором приезде самого епископа и о его страстном желании повидать «драгоценную племянницу» для того, чтобы предложить ей крайне выгодный и достойный брак!

При этом епископ даже не предполагал, насколько своевременным окажется его приезд в Сарагоссу. И, уж конечно, он не мог знать, что где-то в высших сферах, недоступных ничьему пониманию, кто-то уже вложил сватовство герцога Анжуйского к Виоланте Арагонской, как крупицу мозаики, в давно составляемый узор из сложного переплетения судеб и событий, и сватовство это легло там прочно и основательно, как и положено событиям, что дают Истории новый толчок, поворот или новую легенду.

* * *

Провожатый наконец остановился перед портьерой с мавританскими узорами и, почтительно приподняв её, пропустил гостя внутрь.

«Господи, помоги мне! – мысленно вздохнул епископ. – Девица, конечно, перезрела – двадцать лет, а всё не замужем. Но, кто знает, может от таких-то как раз беды и жди. Начнёт сейчас выяснять – каков собой, набожен ли, добродетелен ли… А потом ещё, не приведи Господи, соберётся „подумать“! Вот уж совсем некстати. Время не терпит, мало ли что теперь в Европе начнётся? Надо как можно скорее решить вопрос с этим браком, да возвращаться домой. Дело о созыве Пизанского собора висит на волоске, а голос Луи Анжуйского в решении вопроса о необходимости его созыва дорогого стоит! Порадую его удачным сватовством, и тем вернее он склонит слух к нашим уговорам. Собор изберёт нового папу, а новый папа… – дай, Господи, чтобы им оказался тот, кто нужен! – новый папа вернёт церкви единоначалие! Тогда и о выходке сэра Генри можно сильно не беспокоиться. Голос единой церкви перекроет целый хор королевских выкриков! Но, но…»

Лицо епископа скисло и скривилось. Как всё-таки неприятно зависеть от кого-либо, тем белее от перезрелой набожной девицы! Король накануне намекнул на её желание всё-таки уйти в монастырь. Вот была бы глупость!

Караульный за портьерой, заметил недовольство на лице прибывшего важного гостя, и торопливо стукнул об пол алебардой. Тут же, справа от входа, открылась высокая резная дверь, откуда навстречу святому отцу степенно выползла одетая во все чёрное дуэнья со злым лицом. Кивком головы она отпустила провожатого, а на епископа взглянула с откровенной неприязнью.

«Ну вот, начинается, – подумал он. – Не успел прийти – сразу вызвал недовольство. Как бы ещё эти мамки-няньки не вмешались и не уговорили девицу на постриг! Не зря, ох не зря, торопил меня герцог! Как чувствовал…»

На всякий случай он осенил дуэнью небрежным крестным знамением и протянул руку для поцелуя. Но старуха только взялась за его пальцы своими – холодными и жёсткими, и епископа передернуло от этого прикосновения, как будто по руке пробежал липкими лапами паук.

– Принцесса ждёт вас, – проскрипела дуэнья, поджимая с укором и без того морщинистый рот. – Давно ждеёт.

«Дура! – мысленно выругался епископ. – Тут такие дела творятся! Я что – должен был сказать гонцу, который без отдыха скакал от самой границы, мол, подожди, любезный, я сначала схожу посватаюсь, а потом послушаю про дела в Англии?! И без того голова кругом… Опоздал-то всего на полчаса, а старая идиотка уже кривится. Чёрт их подери совсем! Испанские бабы! На уме одни молитвы да свадьбы…»

И епископ в великом раздражении переступил порог.

ВИОЛАНТА

Арагонская принцесса Виоланта с раннего детства была воспитана в твёрдом убеждении, что королевская власть дается Всевышним не столько, как право, сколько как тяжелейшая обязанность.

Верная этому убеждению она с ранней юности предпочитала танцам, лютневой игре, вышиванию и прочим девичьим делам чтение книг с описанием царствований славнейших монархов Европы, изучала причины и ход наиболее выдающихся войн и сражений и не краснела от брезгливости, слушая европейские придворные сплетни, которыми развлекали фрейлины её француженку-мать.

Однако ранняя смерть родителей, заставшая её врасплох в тринадцать лет – то есть, в таком возрасте, когда дверь во взрослую жизнь только-только открывается – внесла свои коррективы в королевское воспитание юной Виоланты. Если раньше ещё можно было надеяться на несколько лет безмятежности, то теперь многое пришлось подавить в себе, как низкий простолюдинный бунт. И особенно романтические мечты о любви и прекрасном возлюбленном.

Отныне слабостей принцесса себе позволить не могла.

Отцовский трон занял дядя Мартин, а сама Виоланта стала центром притяжения оппозиции, и начались новые уроки – уроки недоговоренностей, полунамёков и иносказаний, интриг и предательств, которые начисто стёрли из памяти все благородно-поэтические книжные представления о власти и подпирающих её основах.

Реальность была груба. Но девочке, которая давно уже без удовольствия рассматривала себя в зеркале, она вдруг открыла безграничные возможности оказывать влияние на других и добиваться своего одним хорошо организованным, расчётливым умом, не прибегая к помощи ненадёжного очарования. И нерастраченная страстность – дар от испанца-отца – едва не затянула её в воронку политических интриг с головой.

Упиваясь новым, стремительно возрастающим умением перемещать людей, как фигурки в балагане, Виоланта чуть было не зашла слишком далеко. Но в один прекрасный день приправленный изрядной хитрецой французский ум матери воззвал к твёрдым убеждениям, и, на пороге междоусобиц и едва ли не гражданской войны, девушка вдруг одумалась и замерла.

Что дальше?

Просчитать все возможные варианты развития событий особого труда для неё не составило: у обойдённых наследников арсенал средств не так уж и велик. И когда стало ясно, что любой путь, ведущий на трон, обязательно приведёт к рекам крови, юная принцесса деликатно отмежевала себя от оппозиции и стала всё чаще покидать столицу, прикрываясь как щитом набожностью.

Не говоря противникам короля ни «да», ни «нет», и, не вступая в открытые противоречия с дядей, Виоланта с поразительной и немного подозрительной аккуратностью пропадала в окрестностях Сарагосы, где с недавнего времени обосновалась довольно скромная францисканская община. Принцесса оставалась там на длительные богомолья, делала дорогие подношения, стала скромна, немногословна, чем вызвала упорные слухи о скором своём постриге.

Обрадованный король Мартин, поверить не мог, что отделался так легко и счастливо! Уход в монастырь опасной племянницы был настолько кстати, что, желая придать ускорение этому процессу, арагонский король пообещал испросить у римского папы разрешения возвести достойную базилику для скромного монашеского поселения со всеми полагающимися по монастырскому уставу постройками. И даже распорядился составить соответствующее письмо. Причём велел это не кому-нибудь, а одному из лидеров оппозиции, с наслаждением глядя при этом в его лицо, прокисающее прямо на глазах.

Подстраховался он и с другой стороны. Французские легкомысленные фрейлины давно покинули двор, и приставленные Мартином к Виоланте, заплесневелые от бесконечного девичества старухи-дуэньи изо дня в день уговаривали принцессу не противиться голосу сердца.

Их уговоры сопровождались смиренными кивками Виоланты. И лицемерные старухи, видя одну только любезную улыбку и не замечая насмешливых искорок, летевших им в спины, доносили – кто королю, а кто и перекупившим их главам оппозиции – что принцесса «внимает».

Как долго все это могло тянуться, представить трудно. Принцесса Виоланта была одинаково убедительна и в том, чтобы принять постриг, и в том, чтобы не принимать его никогда. Но оппозиция, недовольная тем, что наследница ускользает из рук вместе с надеждами на власть, подняла на ноги всю свою шпионскую сеть, и очень скоро слухи об общине, давно уже смутным туманом затянувшие простолюдный Арагон, просочились в слои высокой знати и открыли истинную причину самозабвенного увлечения принцессы.

* * *

Отец Телло – очень старый, слепой приблудный монах, пришедший неизвестно откуда и попросивший когда-то в общине приюта на одну ночь, неожиданно оказался тем человеком, ради которого Виоланта совершала и свои паломничества, и благодеяния. И которого готова была слушать словно пророка.

Впрочем, он и был пророком.

Незрячие глаза Телло, неизменно устремленные в небо и такие же чистые и глубокие, казалось, вобрали в себя всю жизнь этого старца и смущали любого, кто осмеливался в них заглянуть.

Сначала братья-монахи не хотели его впускать. Чума, гуляющая по Европе, зацепила подолом и окраины Арагона – Бог знает, что мог занести в общину бродячий слепец. Но он сказал, что опасаться следует не чумы, а пожара, который случится ночью, и попросил дозволения поспать хотя бы за оградой крошечных огородов, чтобы в грядущей панике его не затоптали.

Пожар действительно случился, и убогая деревушка, на окраине которой приютились францисканцы, едва не выгорела дотла. Сама же община уцелела только потому, что её глава – человек милосердный и впечатлительный – велел на всякий случай заполнить водой пустые бочки на заднем дворе.

Утром, отыскав слепого пророка среди перепачканной сажей братии, глава общины, заикаясь от праведного негодования, потребовал ответить, почему, зная наверняка о пожаре, старик не пошёл прямо в деревню и не предупредил её жителей? Но в ответ получил кроткую улыбку и простое объяснение: «Кому Господь велит говорить, тому и говорю. Мне ли мешать деяниям Его?»

Так и появился в окрестностях Сарагосы провидец Телло.

Братья-францисканцы оставили его в общине, и старик не стал сопротивляться, как, впрочем, и не удивился. Будто знал, что никуда больше отсюда не уйдёт.

Хотя, может, и знал….

Он пророчествовал много, охотно и всегда верно. Вплоть до того, что если утром советовал кому-то не делать привычных дел в течении дня, а предупреждённый не слушался, то к вечеру ослушника обязательно настигало какое-нибудь несчастье, или поражал лёгкий недуг, или просто не получалось то, что он так упорно делал.

Естественно, слава о провидце разнеслась по округе с невероятной быстротой. И не прошло и года, как потянулись к общине первые, жиденькие ручейки уверовавших. А дальше – больше: чем шире разносилась слава, тем многолюднее становилась дорога, что вела к домику отца Тело. И ещё через год в этой пешей реке замелькали, как лодки, всадники, которые со временем обрели паруса-гербы, а затем потянулись корабли-кареты…

Провидец не отказывал никому, и, что особенно к нему располагало, большой таинственности на себя не напускал. На все расспросы о своем даре неизменно улыбался и беспечно говорил, намекая на свою слепоту: «Просто меня ничто не отвлекает». Но, когда спрашивали, КАК именно он этот дар осознал, затихал надолго, будто к чему-то прислушивался или вспоминал, а потом устало закрывал глаза: «Научился»…

Именно от отца Телло Виоланта услышала о том, что править в Арагоне она никогда не будет, что будущее её связано с иной страной, более великой. Но в той туманной перспективе невозможно было разобрать, с какой именно. Велика была Англия, велика Франция. Однако слишком тесно сплелись между собой эти, бесконечно воюющие державы. Настолько тесно, что, по словам слепого пророка, в его видении они «перетекают друг в друга, подобно оттенкам одного звука».

– Ты получишь всё, чего будешь желать без сомнений, – говорил отец Телло Виоланте. – Запомни: БЕЗ СОМНЕНИЙ – это очень важно. Я бы сказал это всем, кто ко мне приходит, но далеко не каждый способен, выбрав на перепутье одну дорогу, не сожалеть потом о другой. А ты это можешь. Во всяком случае, всё это заложено в тебе, как в человеке, призванном совершить великое… Ты видишься мне статуей из крепкого камня, и в руках твоих сосуд, а у ног две реки. Из какой реки черпать – решишь ты сама, но другая должна будет для тебя пересохнуть.

Виоланта слушала всё это с тем же вниманием, с которым прежде читала о великих правителях, и не слишком огорчилась потерей арагонской короны. Она давно понимала, что просто так дядя трон не отдаст, а, учитывая жизненные убеждения самой принцессы, в остальном выбор ей оставался небольшой: или замуж, или в монастырь.

Посчитав, что две реки в видении отца Телло – это и есть два пути, предложенные ей Судьбой, юная принцесса, без колебаний выбрала «замуж», ибо священная королевская кровь требовала реализовать уготованную ей миссию.

Оставалось лишь определиться, какой стране отдать предпочтение. Причем – именно стране, поскольку будущий муж не представал в воображении Виоланты какой-то конкретной личностью. Да и саму себя она не видела как одну только добродетельную супругу и заботливую мать.

Брак должен был подарить ей владения мужа, хозяйкой, властительницей и матерью которых она станет! Чьё процветание поставит главной своей целью! За чьи права и свободы будет бороться с любым посягателем, будь то сосед или король другой державы! Чьё будущее когда-нибудь прославит её за мудрость и рачительность!

Обложившись книгами, Виоланта погрузилась в мир рассуждений, нравоучительных советов, пророчеств и их толкований Иоанна Капистриана, Эрминия Реймского, блаженного Дунса и Беды Достопочтенного, и читала без удержу, сравнивая, взвешивая и перекладывая с одной чаши весов на другую достоинства и недостатки то одной стороны, то другой. Она выбирала будущий дом через схоластику, теологию и ясновидение, уверенная, что только такими тропами приходит к людям Предназначение. И ничуть не сомневалась при этом, что женихи из числа высшей знати отыщутся и там, и там.

И ведь нашла! Высмотрела себе СВОЁ! И знак – один из тех, которые удостоверяют: «да, ты выбрала правильно!», был явлен принцессе незамедлительно.

В тот момент, когда Виоланта, в который уже раз перечитывала «Историю церкви англов» Беды Достопочтенного и морщила лоб, пытаясь постичь смысл пророчества о Лотарингской Деве, пришло письмо от французского родственника с предложением как раз такого брака, который мог её полностью удовлетворить. И король Мартин, очень довольный возможностью сплавить подальше опасную наследницу, не медля ни минуты, велел составить для монсеньора епископа официальное приглашение, где даже без пышных уверений в расположенности и дружбе ясно читалось, что своё королевское согласие он даст.

Теперь оставалось согласиться самой Виоланте.

Епископ переступил порог выбеленной на мавританский манер комнаты, даже не пытаясь снять с лица озабоченное выражение. Пусть племянница спросит, в чём дело?, и он торжественно преподнесет ей английскую новость.

Событие хоть и из ряда вон, но вряд ли при арагонском дворе обо всём этом узнают раньше завтра. В лучшем случае сегодня, ближе к вечеру. Но это уже неважно! Главное – сразу дать понять этой девице, что французская родня крепко держит руку на… как это он слышал недавно… удачное такое выражение? Ах, да! На «политическом биении вен Европы». И если принцесса по каким-то причинам решит заартачиться, начнёт набивать себе цену, то её должно отрезвить то обстоятельство, что собственный брак, хоть и важный – всего лишь эпизод, с которым стыдно нянчиться на фоне таких событий!

Перекрестив страдальчески-суровым взором чёрных, как вороны, придворных дам, епископ поискал глазами и увидел в глубокой оконной нише фигуру принцессы, одетой в жёлто-оранжевое полосатое платье, которое ярким солнечным пятном выделялось в этой непривычной чёрно-белой комнате.

Она листала великолепный часослов, но, увидев вошедшего, без улыбки, пошла навстречу епископу, обняла его по-родственному и, участливо заглядывая в глаза, выговорила на одном дыхании:

– Дорогой дядя, я всё прекрасно понимаю: эти события в Лондоне заставляют вас скорее вернуться ко двору своего короля, поэтому, не медля ни минуты, cпешу сообщить о своем согласии стать женой герцога Анжуйского и выразить всего одно пожелание: пусть этот брак принесёт мне не только мужа, но и поддержку во всех начинаниях от тех, кого моя мать считала своей семьей.

Ошарашенный епископ еле успел удержать на лице остатки суровой озабоченности.

Всё как-то сразу пошло не так, и в этом «не так» он ещё не готов был разобраться. Однако следовало что-то отвечать, и епископ, согласно кивая и постоянно потирая лоб, чтобы прикрыть растерянность, печально забормотал:

– Дитя моё, вы поступаете очень разумно… Конечно, жаль, что всё вот так – нескладно и волнительно. Такие дела, что… Не знаешь, чего ждать… Но герцог будет счастлив! Очень счастлив… Поверьте мне, Анжу – прекрасное герцогство, вы полюбите его… Виноградники в Сомюре так хороши, что голова кругом идёт…

На большее фантазии не хватало, и несчастный умолк, размышляя, что бы ещё добавить.

Он готовился совершенно к другому разговору, желал поразить осведомлённостью, политической значимостью, и теперь особенно остро ощущал всю глупость своего положения. Выходило, что перезрелая девица, жеманства которой он так опасался, высказала всё коротко, ясно, по-мужски деловито, и только он один стоит тут теперь и бормочет о каких-то виноградниках!

Но чёрт возьми! Откуда этой принцессе стало известно про английские события так скоро?! За своего гонца епископ готов был поручиться – человек всё-таки на жаловании у его святейшества, а не на казенном. Во Франции все эти королевские посланцы так величественно медлительны, что от них всегда всё узнаёшь последним, однако здесь, кажется, дела обстоят иначе…

Спросить?

Нет, глупо получится. Уж лучше сделать вид, что ничего другого и не ожидал.

– Да, голова кругом, – повторил епископ, убирая руку ото лба. – Простите, дитя моё, я слегка потерян… Милорд Болингброк хоть и не был мне близким другом, но всё же я неплохо его знал. Дерзости ему всегда было не занимать, но это как-то слишком… А что думает о выходке сэра Генри его величество?

В ответ Виоланта небрежно пожала плечами.

– Его величество, скорей всего, ещё не знает. И если с этим известием вы пойдёте к нему прямо сейчас, он будет очень впечатлён.

Брови епископа удивленно поползли вверх.

– А как же вы?

– А я предпочла дождаться вас, – ответила Виоланта, по-своему истолковав вопрос дяди. – У меня нет ни нужды, ни желания первой сообщать новости, плохи они, или хороши. Достаточно и того, что я их первая узнаю.

Но поскольку лицо монсеньора все ещё выражало изумление, она с пониманием улыбнулась и коротко добавила:

– У меня свои источники информации.

Епископ Лангрский вдруг вспомнил, как в бытность свою в Авиньоне встречался с приехавшим из Италии епископом Новары Филаргосом. И тот вскользь упомянул о патронаже арагонской принцессой какой-то непростой францисканской общины в окрестностях Сарагосы. Дескать, там нашёл приют некий слепой пророк, и теперь туда идут и идут со всех сторон и верующие, и сведущие… Филаргос ставил тогда общину в пример, как возможный в перспективе способ сбора сведений, учитывая растущий раскол между Римом и Авиньоном… Да и король Мартин, кстати, жаловался – племянница ездит и ездит без конца к какому-то старцу: то ли пророку, то ли шарлатану… А ещё кто-то говорил, что духовник сэра Генри как раз из францисканцев… И если сложить одно с другим….

«Ай да племянница!» – подумалось монсеньору,

Он искоса глянул на воронью стаю придворных дам и мысленно усмехнулся.

«Похоже, его величеству информацию, действительно, доставляют не те источники. И они… мм, несколько устарели… Однако девочка-то какова! Дальновидна! „Нет ни нужды, ни желания…“ Очень, очень похоже на францисканское влияние – гордость нищих, но всесильных… Как бы в будущем не пришлось делать ставку на герцогиню, а не на герцога. Вот что значит французская порода!»

И вполне искренне, с большим чувством, он произнёс, склоняя голову:

– Нет слов, дорогая племянница, чтобы высказать, как приятно вы меня сегодня удивили. Осмелюсь предположить, что герцог от брака с вами получит много больше того, что ожидает.

– А я? – по-прежнему без улыбки спросила Виоланта. – Хотелось бы знать, дядя, что ожидать от брака мне? Ограниченных обязанностей хозяйки Анжу или…

– Боюсь, ничто не сможет удержать вас от «или», дорогая, – заметил епископ, с облегчением сознавая, что разговор приобретает столь привычный для него деловой характер. – Но мой долг предупредить: французский двор изрядно запутался в безумии короля Шарля и в том раздоре, который вызревает сейчас между его дядями и братом. Если так пойдет дальше, да ещё и сэр Генри снова развяжет войну… О-о-о, – монсеньор обреченно махнул рукой, – уверяю вас, ваше высочество, завяжется такой гордиев узел, на который нового Александра Македонского уже не найдётся.

Виоланта как-то странно улыбнулась.

Выстрелив взглядом в сторону старухи-дуэньи, которая хоть и стояла в отдалении, но даже не пыталась скрыть своего напряжённого внимания, принцесса сделала приглашающий жест к окну.

– Не желаете посмотреть мой часослов, ваша светлость? Пейзаж августа сделан как раз из того окна…

– С большим интересом взгляну.

Епископ еле удержался от того, чтобы тоже не оглянуться на старую каргу, и поспешил за Виолантой в ту самую оконную нишу, где она дожидалась его прихода.

– Не обязательно быть Александром, чтобы разрубить путаницу одним ударом меча, – перекладывая страницы, заговорила принцесса. – В королевстве всегда можно навести порядок, если ничем не пренебрегать. Вы слышали о пророчестве, которое сделал Беда Достопочтенный о Деве, что придет из Лотарингии?

Епископ свел брови к переносице.

– О Деве, которая спасет Францию? – переспросил он и про себя подумал: «К чему это она?» – Да, слышал, но это ошибка – Беда Достопочтенный такого предсказания не делал. Английский монах… Откуда ему знать, что и когда случится в Лотарингии? В лучшем случае он лишь перетолковал старое пророчество Мерлина и, вероятно, имел в виду, Алиенору Аквитанскую как женщину, которая Францию погубит…

– Нет, он подтвердил пророчество именно о Деве, – не поднимая глаз от часослова, со странным упрямством перебила Виоланта.

– Хорошо, – епископ пожал плечами. – Пусть так, если вам хочется. Но, милая моя, я не совсем понимаю, какая может быть связь?!

Принцесса как-то неопределенно качнула головой к плечу.

– Пророчества просто так не произносятся.

– О, Боже… – Лицо епископа почти машинально приняло выражение лёгкой скорби, которое он всегда «надевал», беседуя на темы пустые и бесполезные. – Всё это сказки, ваше высочество. Неужели вы во всё это верите?

– Верю, – строго ответила принцесса. – И оснований верить у меня много больше, чем вы в состоянии представить!