Рубин из короны Витовта Дмитриев Николай

– А почему ясновельможный пан в этом так уверен? – не скрывая некоего пренебрежения, громко спросил гетман и, наконец-то сняв руку с эфеса сабли, уселся в кресло.

– А потому, – тихо и убедительно ответил Лянцкоронский, – что великий князь Литовский Витовт сам стремится стать независимым владетелем.

Такое утверждение не могло остаться без внимания, и король Владислав поспешил вмешаться:

– Прошу не забывать, что мой брат Витовт сидит на двух стульях, и князья руськи, которые, как я согласен, в определённой мере мешают уничтожению схизмы, также не стремятся оставаться только вассалами[34]. И если тут вспомнили князя Свидригайла, то мне хорошо известно, что он только ждёт удобного момента. К тому же, я уверен, если произойдёт раскол Литвы, то он только усилит и унию, и наши позиции.

– То так, Ваше Величество, – согласился с королём Лянцкоронский, – но не надо забывать и про схизматиков, и ещё неизвестно, останутся ли князья руськи вассалами Витовта, или, вследствие бунта Свидригайла, захотят вообще стать независимыми и отделиться…

– Да, мы учитываем это, – кивнул головой Владислав. – Однако уверен, сам князь Свидригайло на это никогда не пойдёт. К тому же следует помнить, что князь Литовский Витовт и князь московский Василий – родственники и потому, надеюсь, такое положение продлится долго.

– Панове, позвольте высказаться и мне… – Сановный бискуп, одетый в шёлковую сутану, который до сих пор сидел молча, поднялся и, механически перебирая чётки, заговорил: – То, что тут было высказано, я верю, ведёт к усилению нашей державы и нашей веры. Однако хочу предостеречь панство от любой розни в ближайшее время. И соответственно, теперь мы должны действовать иным, более гибким способом.

– Чего это ради мы должны отказываться от своих действий? – громко возмутился коронный гетман.

– А того, – бискуп укоризненно посмотрел на него, – что у меня есть сведения о возможной подготовке нового крестового похода.

– На искоренение чеськой ереси? – задиристо кинул неугомонный Конецпольский.

– То было б неплохо, – согласился бискуп и неожиданно объявил: – Однако, похоже, турки снова собираются в поход на христиан, и потому я снова напоминаю: любой открытый розбрат, тем более в нашей объединённой державе, сейчас просто недопустим.

Слова бискупа заставили членов рады, обдумывая услышанное, замолчать, и только король Владислав старательно прятал довольную усмешку. Очередная попытка ясновельможного панства пока что не удалась, и рада, сама того не желая, значительно усилила его власть…

Странствующий монах Паоло Скаретти бежал из последних сил, но удрать от всадников не было никакой надежды. И всё равно, Паоло отчаянно метался между деревьями, поскольку его пока что, как ни удивительно, спасала тёмная ряса, которую было трудно заметить среди таких же тёмных стволов и кустарника в сумерках, спускавшихся на опушку.

Считанные минуты назад Паоло упрямо шёл битым шляхом, при каждом шаге выбрасывая далеко вперёд свой длинный посох, а злодеи, которых в связи с бесконечными войнами кругом было предостаточно, выскочили из засады внезапно.

До сих пор Паоло удавалось договориться с нападавшими на него разбойниками, но эти повели себя иначе. Бедного монаха сразу окружили с десяток всадников, и один из них, ухватив Паоло сверху за капюшон рясы, основательно тряхнул и рявкнул:

– Ну ты, крыса, багато грошей насбирал?

У Паоло и впрямь была немалая сумма, так как за время странствий он, как и все его собратья, торговал индульгенциями. Походило на то, что в этот раз придётся расстаться с деньгами, но монах был тёртый калач. Он прежде всего сложил руки, будто собираясь помолиться, забормотав при этом что-то маловразумительное.

Стараясь понять, что там несёт пойманный монах, разбойник разжал руку и наклонился ниже, прислушиваясь к малопонятному бормотанию. А это было именно то, чего и хотел Паоло. Неожиданно для всех, кто его окружал и был уверен, что монаху некуда деться, он нырнул под конское брюхо и изо всех сил метнулся к недалёкому лесу.

От такого нахальства разбойники на какой-то момент остолбенели, и это дало Паоло, мчавшемуся быстрей оленя, отбежать к опушке. Но дальше всё начало складываться паршиво. Обозлённые разбойники опомнились и галопом понеслись в погоню. Только тогда Паоло уразумел окончательно, что от конников в лесу не уйти и его вот-вот схватят.

С перепугу он метнулся к росшим чуть в стороне кустам и, не заметив в сумерках рытвины, с размаху треснулся об землю. От удара монах на мгновение потерял сознание, а когда пришёл в себя, с ужасом понял, что больше бежать не может. И тогда он принял единственно правильное решение: как можно глубже втиснуться в рытвину и накрыться рясой.

Вскорости угрожающий конский топот потихоньку утих. Паоло осторожно выглянул из-под капюшона и заметил, как на фоне тёмного неба чётко выделяются силуэты всадников, которые никуда не уехали, а собрались на шляху и, наверняка присматриваясь и прислушиваясь, решают, куда именно подевался беглец.

Завозившись в своём укрытии, Паоло почувствовал, как в бок ему упёрся твёрдый комок грунта. Монах вытянул его из-под себя, осторожно освободил руку и с широким замахом швырнул комок в кусты подальше от себя. Наверное, опасность придала Паоло сил, так как комок, пролетев локтей тридцать, с шорохом влетел в самую гущу кустарника.

Услыхав этот довольно громкий звук, всадники, конечно, решили, что монах прячется там, и все разом сорвались с места. Один из них проскочил настолько близко, что Паоло уловил запах его коня, однако сам всадник, стремясь вперёд, ни на что не обращал внимания, а тёмной рясы монаха, который ещё плотнее втиснулся в рытвину, на фоне такого же тёмного грунта просто не заметил.

Какое-то время было слышно, как всадники шарят в зарослях, и тогда, воспользовавшись моментом, Паоло вылез из своего укрытия, отползая подальше от опушки. Добравшись до шляха, он на четвереньках перелез через колеи, а там, отыскав ещё одну водомоину, спрятался в ней. Затаившись, Паоло чутко вслушивался в то, что происходило на опушке, откуда всё ещё доносились голоса разбойников.

Сидеть в водомоине пришлось долго. Вероятно, озлоблённые побегом уже пойманного монаха, разбойники, никак не желая упускать добычу, тщательно шарили по кустам, но в конце концов убрались назад в лес. Скорчившись в своей водомоине, Паоло долго не решался вылезти, но здравый смысл подсказывал: надо бежать, и монах, сначала шагом, пригибаясь, осторожно пробирался вдоль шляха а потом, убедившись, что разбойников больше не слыхать, припустился бегом.

До городских ворот бедолага Паоло, который от усталости едва волочил ноги, добрался только к полуночи. Он долго стучал посохом в закрытые створки, прежде чем заспанная стража, сидевшая во въездной башне, удосужилась удостовериться, что перед ними всего-навсего странствующий монах.

Наконец боковая калитка была открыта, и под сердитое ворчание стражников Паоло вошёл в город. На узеньких улочках было темно, однако Паоло хорошо ориентировался и, никого не расспрашивая, безошибочно вышел к центральной площади. Тут, прислушавшись к трещотке ночного сторожа, совершавшего очередной обход, он углядел купол церкви, выделявшийся на фоне светлого неба, и, пройдя несколько дальше, остановился у дома священника.

Отдышавшись, Паоло взял дверной молоток и чётко простучал сначала три раза, потом, после перерыва, – два и наконец ещё один раз. За дверью долго царила тишина, но потом послышался шорох и тихий голос спросил:

– Кто?..

– Divide et impera[35], – так же негромко отозвался Паоло.

Сразу послышался лязг засова, двери открылись, и странствующий монах вошёл в дом. Там, ничего не спрашивая, его провели в поварню и прежде всего налили кружку вина. Паоло с благодарностью выпил, но не успел он ещё и рот обтереть, как в поварню вошёл сам хозяин, так и не снявший с головы тёплый ночной колпак.

Ничего не говоря, Паоло открутил верхнюю закорючку посоха и осторожно вытряс оттуда туго свёрнутую трубочку пергамента, к которому была привешена крошечная свинцовая печатка. Паоло внимательно осмотрел необычное письмо со всех сторон и с поклоном передал хозяину, тихо, с особым ударением, сказав:

– От его святости…

Хозяин молча взял послание обеими руками и с благоговением поцеловал печатку…

Умостившись в удобном, обтянутом мехом кресле и следя из-под полуприспущенных век за языками пламени, бушевавшего в камине, Его Величество император Сигизмунд отдыхал. В покоях было тепло, а от сквозняков, гулявших по полу, императора защищал огромный меделян[36], лежавший в ногах хозяина.

Надо заметить, что возможность побыть наедине с собой и спокойно поразмышлять императору выпадала нечасто. Слишком много у него было всяких обязанностей, заставлявших его постоянно быть на людях и пышно одетым, в присутствии свиты, заниматься государственными делами. Однако и тут на отдыхе неспешный ход мыслей, как всегда, возвращался к наболевшему вопросу – Золотой булле…

Так, он, Сигизмунд Габсбург, – император, но власть его целиком зависит от капризов всего семерых курфюрстов. А слабая власть не даёт возможности сделать державу сильной. Примеров тому – сколько угодно. Взять хотя бы недавнее отделение Чехии вследствие гуситских войн. Нет, если уж укреплять власть, то поддержки надо искать не у всевластных князей-курфюрстов… Однако следует действовать осторожно, о чём напоминает судьба родного брата, императора Вацлава. Только тот начал искать опоры внутри страны и поддержал города, как сразу паны-феодалы воспользовались Золотой буллой и скинули императора, передав корону ему, Сигизмунду. Если на самом деле укреплять власть, то надо искать внешней поддержки. Вот только на кого опереться?..

От одной мысли об этом император поджал губы. Папа римский отпадал сразу. Достаточно вспомнить, что во время правления брата было сразу аж три папы, и хотя сейчас остался один, не стоит забывать про желание церковного иерарха властвовать самому…

Конечно, есть рыцарские ордена, однако, если иметь с ними дело, придётся кое от чего отказаться, а ввиду того, что после Грюнвальда Великий магистр превратился чуть ли не в вассала короля Ягайла, это выглядит пустой затеей. Можно обратиться к окрепшему польскому королю, но… И тут Сигизмунду в который раз вспомнился Витовт, великий князь Литовский… Сейчас он ведёт упорную борьбу, стараясь избавиться от зависимости Ягайла, который ради короны убил отца Витовта…

Придя к такому выводу, Сигизмунд заставил себя думать о чём-нибудь приятном и, повернувшись, взял с пюпитра, стоявшего рядом, новую книгу, недавно присланную ему из Парижа. Тяжёлый фолиант приятно оттягивал руку, и, положив роскошно изданную историю охоты на колени, император вслух прочитал название, выведенное золотом на обложке:

– «Книга Гастона Феба».

Полюбовавшись заглавием, Сигизмунд начал перелистывать страницы. Теперь его интересовал не текст, так как с ним император был уже хорошо знаком, а цветные рисунки, которых в книге было великое множество. Вот стая гончаков в сопровождении всадника гонит оленя, вот охотники на привале играют с ласковыми псами, а вот и любимейший рисунок: разъярённый вепрь кидается на всадника, а отважный охотник, наклонившись с седла, отражает нападение острым мечом.

От одних воспоминаний о подобных случаях настроение императора сразу улучшилось, и он промурлыкал себе под нос охотничий стишок:

Именно в этот момент послышался лёгкий стук в дверь, и император недовольно поднял голову. На пороге неслышно появился дворецкий.

– Ваше Величество, к вам…

– Кто?.. Генрих? – перебил его император.

– Да, Ваше Величество, – поклонился дворецкий.

– Пусть войдёт, – кивнул император и, полюбовавшись напоследок ярким рисунком, положил тяжёлую книгу назад на пюпитр.

Советник императора, Генрих Блюменрит, поднялся из самых низов только благодаря собственным способностям и теперь занимался особыми делами. Люди Генриха плавали на кораблях Ганзы, путешествовали от Карпат до Пиренеев и отовсюду привозили вести. Конечно, это стоило немалых денег, но в одном император был уверен: всё до последнего гроша верный Генрих тратил для осуществления своей мечты – знать всё и про всех.

Сейчас он стоял перед Сигизмундом и, скромно наклонив голову, молча ждал, когда император обратит на него внимание. Сигизмунд выдержал некую обязательную паузу и спросил:

– Что?.. Есть что-то важное?

– Да, Ваше Величество, прибыла серая почта, – советник поднял голову. – Его святость сообщает: растёт угроза нового турецкого нашествия.

– Что?.. Снова крестовый поход?

Выражение лица Сигизмунда едва уловимо изменилось, и советник мгновенно понял, что император вспомнил поражение своих войск при стычке с таборитами у Немецкого брода. Генрих выждал немного и осторожно заметил:

– Ваше Величество, чешский вопрос можно решить другим способом…

– Каким? – губы Сигизмунда скептично поджались.

– У гуситов нет единства. Могу утверждать большее. У них уже начались разногласия. Я не говорю про таборитов, а вот с чашниками, полагаю, можно договориться…

– Так… Договориться… – Император какое-то время думал, а потом внимательно посмотрел на хитреца-советника. – И что ты по этому поводу можешь сказать?

Тот осторожно приблизился на пару шагов, но меделян угрожающе зарычал, и, чтоб успокоить пса, Сигизмунд ткнул его ногой. Убедившись, что опасности больше нет, Блюменрит сделал ещё один шаг и, чётко угадывая ход мыслей императора, продолжил:

– Полагаюсь на мудрость Вашего Величества. Конечно, сейчас трудное время, но возможность вернуть чешскую корону Вашему Величеству есть. Если мы договоримся с чехами и тут всё успокоится, то под угрозой турецкого нашествия круль Ягайло тоже станет сговорчивее и не будет зариться на Чехию, если даже такая возможность и возникнет…

– На что это ты намекаешь, радник? – с двусмысленной ухмылкой поинтересовался Сигизмунд.

– Я имел в виду, Ваше Величество, великого князя Литовского. Он, как и мы, католик, а главное – любой ценой желает добиться полной независимости, как владетель своего княжества. Вот только Кременецкая свара вкупе с недовольством князей руських требует и от нас обратить внимание на притязания князя Свидригайла. Считаю долгом напомнить вашей светлости, князь Свидригайло просит военной помощи.

– Да, я всё время думаю об этом, – Сигизмунд наклонил голову. – Считаю, нам надо учесть, что Витовт и Свидригайло – братья и действовать, исходя именно из этого.

Радник сразу уяснил себе всё, что осталось невысказанным, и осторожно посоветовал:

– Мне кажется, можно и без войны наладить отношения с великим князем Литовским…

– И как ты думаешь добиться его благосклонности?

– Это известно, Ваше Величество, – радник пожал плечами. – Литовский князь Витовт давно стремится заполучить королевскую корону, и он, если б не поражение на Ворскле, заставившее его на время отказаться от такого намерения, давно сделал бы это. Однако смею полагать, что если Ваше Величество поможет ему, то великий князь Литовский охотно пойдёт навстречу желаниям Вашего Величества…

Радник замолчал на полуслове, давая императору возможность самому сделать вывод, и не ошибся. Сигизмунд хитро прижмурился и благосклонно спросил так, словно речь шла уже о чём-то решённом:

– И где ты собираешься заказать корону?

– Только в Нюрнберге, Ваше Величество, – твёрдо ответил радник и ясными газами посмотрел на императора…

Над замком Кронборг собрались тучи. Ветер с моря приносил влагу, и снаружи всё время моросило. Великий магистр стоял возле окна и через свинцовый переплёт рамы, заполненный мутноватыми стёклышками, старался хоть что-нибудь рассмотреть в сплошной мороси. Однако, кроме волн, плескавшихся возле опор длинного деревянного моста, который через озеро вёл до сухого берега, ничего нельзя было увидеть.

Великий магистр недовольно сморщился и отошёл от окна. Годы брали своё, и за последнее время его здоровье пошатнулось. Вот и сейчас на такую погоду начало крутить ноги, и магистр, чтобы хоть чуть уменьшить боль, лёг на постель, старательно укрывшись медвежьей шкурой. Сквозь полуприкрытые веки ему было видно, как в камине разгорается пламя, и благодатное тепло, заполняя помещение, начало понемногу отгонять боль.

Наконец стареющее тело магистра угрелось, настроение его улучшилось, и он, откинув с лица густые седеющие волосы, задумался. Может, собственный лекарь, бойкий итальянец Джакомо, прав и следует перебраться жить в другое место? Однако эту мысль магистр в очередной раз откинул. Он привык к могучим стенам, защищавшим его резиденцию от хмурых взглядов и возможного нападения местных жителей – ливов[37], которые только притворялись покорными.

Придя к такому выводу, магистр оставил собственные дела и начал обдумывать положение Ордена. Надо признать, что всё складывается плохо. После Грюнвальда начался упадок, и как бы там ни было, польский круль может диктовать ему свою волю. При одной мысли об этом магистр чуть ли не скрежетал зубами, и перед его глазами сами собой возникли картины той давней битвы, когда он, тогда ещё могучий рыцарь, уставив копьё, гнал своего коня на ощетинившихся зброей[38] литовских и польских воинов.

Неожиданно громкий звук рога, долетевший от ворот замка, прервал ход мыслей. Великий магистр откинул тёплую шкуру, встал и снова подошёл к окну. Сквозь мелкий дождик можно было рассмотреть на мосту перед воротами десятка два всадников, а по виду их убранства выходило, что прибыл кто-то вельмиповажный, прихватив с собою немалую свиту…

Вскоре за дверью раздался громкий топот, через порог переступил служка и, поклонившись, почтительно доложил:

– Великий магистр, сообщаю, к нам прибыл славный рыцарь Отто фон Кирхгейм. Он просит разрешения войти в замок.

– Ну, наконец, – облегчённо вздохнул Великий магистр и приказал: – Проси… И ещё, принять рыцаря как моего личного гостя!

Только что прибывший Отто фон Кирхгейм был доверенной особой самого магистра. Благородный фон Кирхгейм, переезжая с места на место под видом простого странствующего рыцаря, на самом деле занимался разведкой для нужд Ордена. Именно поэтому Великий магистр больше не ложился, а греясь у камина, стоя ждал гостя.

Ждать пришлось порядочно. Наконец служка ввёл рыцаря в покои и неслышно исчез. Отто фон Кирхгейм по артикулу приветствовал Великого магистра и стоя ожидал вопросов. Однако Великий магистр не торопился. Он придирчиво оглядел рыцаря, отметил про себя, что тот успел поменять дорожное платье на кожаный бострог[39], и только после этого благожелательно кивнул и жестом пригласил гостя сесть.

Пока Отто фон Кирхгейм устраивался на лавке, покрытой ковром, Великий магистр хлопнул в ладони, и на пороге, вроде как он никуда и не уходил, снова возник служка.

– Мальвазии гостю! – приказал магистр и, усаживаясь напротив рыцаря, негромко сказал: – Рассказывай, Отто. Только прошу, сначала главное.

Однако началу беседы помешал прыткий слуга, который в этот момент уже входил в дверь, держа на вытянутых руках блюдо с двумя большими кубками мальвазии, грушами, яблоками и виноградом. Поставив всё это на стол, он молча исчез, и тогда Великий магистр, отщипнув от виноградной грозди одну ягодку, напомнил своему разведчику:

– Ну, так я слушаю…

– Мне предложено начать с главного… – рыцарь Отто фон Кирхгейм сделал многозначительную паузу и сказал: – Великий магистр, на сегодня, я считаю, наибольшая опасность – это «чеська ересь».

– Так, – согласился Великий магистр и добавил: – Воинство таборитов Яна Жижки – серьёзная сила.

– Войско, в общем-то, можно победить, – осторожно возразил Отто, – а вот то, что часть польской шляхты склоняется на сторону гуситов, мне кажется, стоит большего внимания…

– Даже так?.. – Чтобы скрыть беспокойство Великий магистр взял кубок, отпил пару глотков и только после этого спросил: – И как далеко зашли эти их устремления?

– Как мне приходилось слышать, – рыцарь Отто тоже позволил себе взять кубок, – речь идёт о создании новой унии. Она должна быть трёхсторонней, польско-литовско-чеськой.

– Что? – искренне изумился магистр. – С одной стороны еретики, с другой – схизматики, а среди них преданные нашему папе католики? Надеюсь, такого не случится…

– Может, и так, – согласился Кирхгейм. – Кстати, круль Ягайло обещал обратить литвинов в истинную веру, но, к сожалению, пока что этого удалось достичь только среди язычников князя Витовта.

– В том-то всё и дело… – заметил Великий магистр и принялся размышлять вслух: – Если учесть, что чашники предлагали чеську корону и Ягайлу, и Витовту и только вмешательство его святости отвратило этот наглый сговор, в дальнейшем можно ожидать чего угодно…

– Осмелюсь напомнить, – нарушил ход мыслей магистра Кирхгейм, – сейчас князь Витовт владеет огромными землями, что делает его одним из сильнейших володарей, а значит, он может принять и собственное решение. И я не отважусь предугадывать, каким оно может быть…

Великий магистр поставил кубок на стол, долгим взглядом посмотрел на рыцаря и, словно подводя итог их разговору, весомо сказал:

– Это важное замечание, рыцарь Отто… Однако Витовт имеет немало хлопот с руським князем Свидригайлом, который, как мне кажется, после кандалов, темницы и унизительной доли изгнанника, всё равно не смирился и, на мой взгляд, в будущем нам стоит его поддержать…

Высказав такую мысль, Великий магистр скупо улыбнулся, поднял кубок и выпил за здоровье рыцаря Отто…

Встречный ветер был пронизывающе-влажен. К тому же время от времени начинал лить дождь, и тогда холодные капли летели в лицо, заставляя всадника плотнее кутаться в шерстяной плащ. К концу дня мокрая сельская дорога превратилась в сплошную грязь, из-за чего утомлённый конь уже давно плёлся шагом. Когда же наконец сквозь морось, чуть в стороне от шляха, показалась черепичная кровля, всадник вздохнул с облегчением, и даже конь, учуяв тёплое стойло, пошёл рысью.

Хозяин постоялого двора, вероятно, ещё на дороге приметил всадника и, каким-то образом угадав важного гостя, сам выбежал во двор открывать ворота. Принимая у притомившегося путника повод и помогая ему слезть с седла, он в то же время повторял заученной скороговоркой:

– Ваша милость очень хорошо сделали, что остановились тут. Вон видите, какая непогодь надвигается, а у меня здесь тепло, уютно. Вот сейчас проведу вас в комнату, принесу подогретого вина, прикажу разжечь камин, ваша милость согреется…

Слова хозяина пришлись по душе гостю, потому как, откровенно говоря, он не только устал, а ещё и чувствовал себя не совсем здоровым, так что тёплая комната была сейчас именно тем, что ему надо. Однако, прежде чем подняться по лестнице, он приостановился и спросил хозяина:

– Кто-нибудь из рыцарей на заезжем дворе есть?

– Нет, ваша милость, больше никого нет…

Не зная, чем вызван такой интерес, хозяин вопросительно посмотрел на гостя, и тот, догадавшись, в чём дело, пояснил:

– Я побуду у тебя несколько дней и, если подъедет кто из уважаемых рыцарей, намекни, что рыцарь Шомоши Ференц тут… – и он вложил золотой форинт в руку хозяина, который, едва увидев монету, принялся благодарно кланяться.

Судя по всему, комната, которую отвели Шомоши, была наилучшей. Рыцарь Ференц прежде всего обратил внимание на широкую, укрытую медвежьим мехом постель, окинул глазом камин, где уже разгорались дрова; заметил, что на столе у окна стоит кувшин с водой, а рядом есть обливная кружка; и, повесив промокший после дождя плащ на колышек, вбитый в стену, утомлённо опустился на стул.

Посидев так немного, Шомоши начал стаскивать верхнюю одежду, и тут поварёнок принёс ему глечик, от которого пахло тёплым вином. Шомоши сразу налил себе полную кружку, с наслаждением, не спеша выпил и, чувствуя, как по всему телу разливается согревающее тепло, так и не сняв сапог, свалился на постель. Почти сразу усталость взяла своё, и Шомоши, сам того не ожидая, задремал.

Сколько времени он проспал, Ференц не понял. Ему показалось, что он только на момент прикрыл глаза, однако за окном царила тьма, дрова в камине почти догорели, а в подсвечнике, видимо принесённом слугою, оплывали свечи. К тому же из коридора доносился какой-то, похоже разбудивший его, шум, и Шомоши, по давней привычке насторожившись, сел на постели.

Впрочем, опасения осторожного рыцаря оказались напрасными. Почти сразу двери его комнаты распахнулись, и на пороге появился человек, одетый в кожаный кафтан с меховыми отворотами. Только серебряный шнур отделки указывал на высокое положение вошедшего, если, конечно, не считать меховой шапки, украшенной павлиньими перьями.

Ференц Шомоши внимательно присмотрелся к человеку и вскочил на ноги с радостным возгласом:

– Пишта!.. Так это же ты! – кинулся обнимать позднего гостя.

– Я, Ференц, я… Вот только не понимаю, как это хозяин прознал, что мы знакомы, – весело усмехнулся гость и, освободившись от объятий, сел на стул.

– Да он и не знал! Я только вернулся из граничаров и просто хотел расспросить, что да как. Вот только не думал, что появишься именно ты! – весело покрутил головой Шомоши и, присмотревшись к убранству старого товарища, снова садясь на постель, спросил: – Ты теперь что, в комитате?[40]

– Бери выше! – рассмеялся Пишта. – Я теперь пиджупан[41]. Однако, как только услыхал от хозяина, что ты здесь, сразу прибежал.

– Вот за это благодарен тебе… – в голосе Ференца прозвучало уважение, и он грустно улыбнулся. – Это ж сколько мы с тобой не виделись?

– Сколько? – Пишта наморщил лоб. – А и правда… От самого восстания Дьёрдя Дожи…[42] Да, время прошло! Каким ты был тогда, Ференц… А сейчас вон даже усы поседели.

– Это точно, – вздохнул Шомоши. – Меня мои люди за глаза так и зовут – Сивоусый…

– Ну, хватит, – Пишта оставил воспоминания, и усмешка сама собой исчезла с его лица. – Как твоя разведка? Давай рассказывай, что делается за Дунаем?

– За Дунаем вроде ничего, а вот дальше…

– Что дальше? – насторожился Пишта.

– Понимаешь, – пояснил Ференц. – Разбили мы караван Гасан-бея. А у него, как оказалось, фирман от самого султана был. Вот и пришлось удирать со всех ног оттуда. Сам понимаешь, турки такого не прощают.

– Это точно, – согласился Пишта и спросил: – Фирман важный?

– Да нет, так себе, – покачал головой Шомоши. – Дело в другом. Я убедился: турки готовят новое нападение. Вот только не знаю, куда пойдут: на Константинополь или сюда, к нам…

– Это важные сведения, – согласился Пишта и какое-то время сидел молча, а потом тихо, раздумчиво, сказал: – Думаю, нас снова позовут в очередной крестовый поход…

– Чтоб повторить Никополь?[43] – скептически заметил Ференц. – Что, одного поражения мало?

– Ты в этом уверен? – Пишта внимательно посмотрел на товарища.

– Уверен, – твёрдо ответил Шомоши. – Ты смотри какой разброд, одни гуситы-табориты чего стоят. Добавь сюда поражение Ордена под Грюнвальдом и отношения Витовта с Ягайлом… Кстати, когда я последний раз собирался за Дунай, прошёл слух, будто князь Свидригайло вырвался из темницы и даже взял Луческ. Правда, потом князь Витовт вроде выгнал его оттуда. То правда, всё действительно так?

– Правда, – кивнул Пишта и добавил: – Он был гостем императора, потом какое-то время скрывался в Угорщине, но потом Ягайло уговорил Витовта простить брата и вроде бы сейчас князь Свидригайло осел на Черниговщине.

– Вон как… – Шомоши задумался. – На мой взгляд, дело не только в том, что Свидригайло – брат Витовту. Во всяком случае, несколько лет назад при первой бунтарской выходке ничто не помешало Витовту казнить сторонников Свидригайла, а самого князя посадить за решётку.

– Может, и так, – согласился Пишта. – Ему и правда нет смысла терять поддержку князей руських. Только это нас с тобой мало касается. Лучше скажи, друже, какие у тебя личные планы?

– Планы?.. – пожал плечами Шомоши и, какое-то время поразмышляв, ответил: – Пока что подамся до короля Ягайло. У него шляхте привольно, да и от Дуная на всякий случай далековато…

Пишта тоже немного подумал, потом одобрительно кивнул, сам налил себе вина и поднял кружку.

– Пью за твою удачу! Похоже, ты принял правильное решение, – и они понимающе переглянулись…

Маленький светло-серый «Опель-Кадет» мчал автобаном по направлению к замку Вевельсбург. За рулём сидел Вернер Минхель, а рядом с ним жался Теодор Гашке. Ровно подстриженные кусты обочины словно неслись за окном авто, и Гашке, которому не надо было управлять машиной, понемногу дремал, отчего его очки всё больше и больше сползали с носа. В конце концов они вовсе свалились, и только тогда Гашке спохватился, поспешно принявшись цеплять дужки обратно.

Наконец очки плотно сели на переносицу, и Гашке повернулся к Минхелю.

– А скажи честно, чего мы в этот Вевельсбург едем?

– Ну как чего… – Вернер сделал вид, что дорога поглощает всё его внимание, однако позднее, всё-таки избегая прямого ответа, добавил: – Ты ж по специальности историк…

– Вроде так, – согласился Гашке и сразу, продолжая гнуть своё, заметил: – Только меня интересует время лет на двести раньше, чем этот Вевельсбург был построен…

– Не волнуйся, там, в замке, есть люди, которые тоже интересуются твоей историей…

– Чем именно? – быстро спросил Гашке.

– А хотя бы тем самым «королевским камнем»… Кстати, ты тот старинный документ не забыл?

– Ясное дело, нет, – откликнулся Гашке и погладил ладонью папку, которая лежала у него на коленях.

Обгоняя очередной грузовик, Вернер действительно сосредоточился на управлении, но позже, то ли избегая разговоров про замок, то ли излагая собственное кредо, убедительно заговорил:

– Мы, Теодор, начинаем новый отсчёт времени, но забывать предков никак нельзя. Ведь мы связаны с ними не только кровными, а и духовными узами, и, я убеждён, все наши успехи базируются на чётком уяснении значимости прежних достижений. И наше задание – собрав всё по крохам, возродить былое величие! – закончил на патетической ноте Вернер и, крутанув рулём, даже не притормозив, свернул с автобана.

Замок Вевельсбург – массивное треугольное сооружение – и издали выглядело весьма угрожающе, а когда юркий «опель» подъехал ближе, это ощущение только усилилось. Наверное так получилось и потому, что Гашке заметил возле въездных ворот молчаливую эсэсовскую охрану. Теодор заволновался, ожидая, что сейчас их начнут обо всём расспрашивать, но, к его удивлению, эсэсовцы только глянули на мундир Вернера и без задержки пропустили авто во двор.

Оставив «опель» у входа, Вернер Минхель провёл Гашке в приёмную, где дежурный шарфюрер радостно и совсем не по-уставному встретил их словами:

– О, как вы во время!.. Начальник только что справлялся о вас.

Комендант замка, штандартенфюрер СС Тауберт, сидел за огромным старинным столом и сурово смотрел на новоприбывших. На стене за его спиной поблёскивали лунно-серебристые двойные руны Зиг Высшего Футарка[44], что сразу безошибочно определил Гашке, который с большим интересом осматривал помещение.

Казалось, что мебель, стоявшая в кабинете штандартенфюрера, как была собрана здесь триста лет тому назад, так ни одного раза и не менялась. По крайней мере, у Гашке, который неплохо ориентировался в этом, создалось именно такое впечатление. Больше того, на какой-то момент ему даже показалось, что сейчас он находится не в рабочей канцелярии Третьего рейха, а посещает некий рыцарский орден, и только фигура самого Тауберта до определённой степени нарушала такое впечатление.

После взаимных приветствий, когда Минхель и Гашке уселись на стулья с высокими резными спинками, штандартенфюрер критически глянул на Теодора, который от понимания важности встречи чуть ли не дрожал, и достаточно скептично заметил:

– Так вот вы какой, наш историк… Надеюсь, вы не забыли взять с собой обнаруженный вами документ?

– Ну что вы…

Гашке поспешно раскрыл папку и, достав из неё пожелтевший от времени листок, с которого свешивались три красные печати, почтительно положил его перед Таубертом. Штандартенфюрер внимательно осмотрел лист со всех сторон, зачем-то пощупал торчавший в сторону остаток шнурка от четвёртой печати, вдумчиво, не спеша, прочитал написанное и только после этого обратился к Гашке:

– Действительно, это подтверждение того, что в то время «королевский камень» находился на данной территории. А что ещё вы можете добавить?

– Ваша честь… – от волнения Гашке судорожно проглотил слюну. – За время исследования я столкнулся с намёками и с прямыми свидетельствами того, что тогда исчезло нечто чрезвычайно важное. Однако, что это, прямо названо только здесь, в этом документе…

– Это важное свидетельство… – Тауберт положил лист на стол и, не сводя с Гашке холодного взгляда, сказал: – Думаю, вам известно, что «Аненэрбе» – это общество, которое занимается изучением древней немецкой истории и наследия предков. Не буду скрывать, мы весьма заинтересованы в том, чтобы этот выдающийся камень был возвращён рейху… Теперь то, что касается собственно вас. Я с радостью сообщаю вам, что препятствий для вашего вступления в СС нет никаких.

Взгляд штандартенфюрера потеплел, его глаза незаметно указали в сторону Вернера, и Гашке, поняв, кому он обязан такой протекцией, благодарно посмотрел на товарища. Потом он словно глянул на себя самого, засуетился, снял очки и растерянно обратился к Тауберту:

– Но вы же видите, ваша честь, что я… – Гашке смущённо покрутил в руках очки. – По своим физическим данным, так сказать…

– Рекомендую вам заменить свой оптический прибор на пенсне. Это и удобнее, и в духе времени. Что же касается остального, – в голосе штандартенфюрера послышалась чуть ли не отеческая нотка, – то для таких, как вы, у нас в СС есть особый чин – фахфюрер, то есть гражданский специалист с офицерским статусом.

– С офицерским? – от радостной вести Гашке пришёл в восторг и даже посмел робко поинтересоваться: – А форма…тоже?

– Ясное дело, – штандартенфюрер открыто улыбнулся Гашке и, давая знак, что аудиенция окончена, встал.