Воскресший гарнизон Сушинский Богдан

13

Дверь открылась, и появился адъютант фон Риттера. Он сделал вид, будто хочет что-то сообщить бригаденфюреру, но, решив, что тот не обратил внимания на него, тихонько присел у двери.

Да и комендант тоже не пожелал выставлять его из кабинета во второй раз. Он понимал, что Вольраб точно так же мучительно пытается выяснить, что это за существо, именованное Фризским Чудовищем, обитает рядом с ними в этой подземной Валгалле. Откуда оно появилось, а главное, насколько внешняя извращенность этого «человекоподобного» соответствует тому, что у обычных людей должно называться душой?

Впрочем, если бы комендант решился быть абсолютно откровенным с собой, то признался бы, что в присутствии адъютанта общаться с Фридрихом Крайзом, этим… воистину чудовищем, ему как-то спокойнее.

– Так-так, любопытно, – проворчал комендант, словно бы осмелев после появления Удо Вольраба. – Оказывается, это не вы, унтерштурмфюрер, стремитесь наладить связь с высшими посвященными, и они стараются установить связь с вами? Понятно. Но все же впредь выражайтесь яснее и конкретнее.

– В этом-то и заключается ясность: что не я ищу этих самых, – указал он перстом в пространство над собой, – высших посвященных или, как их еще называют, «учителей», а они меня. Причем очень давно. И упорно.

– Значит, ради познания тайны этого вашего общения, фюрер, очевидно, и приезжал уже однажды в «Регенвурмлагерь»? – почти грудью налег на стол комендант. – Причем, насколько мне помнится, визит тоже был неожиданным и тайным.

При этих словах глаза барона азартно загорелись. Только очень близкие к фон Риттеру люди знали, что он буквально помешан на всевозможных таинствах, пророчествах и сказаниях; на легендах и всевозможных небылицах о космических пришельцах, поисках Чаши Грааля, таинственной стране Шамбале, подземных гномах, горных и лесных духах и прочей чертовщине.

Он жил этими мифами и легендами, сотворяя свой собственный мир, в котором очень мало места оставалось для явлений реального бытия.

– Конечно же, ради познания, – поддержал его Крайз. – Только интересовал его не «Регенвурмлагерь», а Черный Каньон. Инспекция лагеря послужила лишь поводом или отвлекающим маневром.

– Черный Каньон – это где-то там, в горном распадке, в провале? – поморщился барон. Он прекрасно знал, где находится этот каньон и что он собой представляет, однако нужно было как-то разговорить Фризское Чудовище, спровоцировать, заставить увлечься рассказом.

– Это особое, сакральное место, – объяснил Фридрих Крайз. – Именно там, в каньоне, должен находиться духовный центр всего того, что мы здесь создаем. Оттуда легче всего осуществлять астральную связь с «учителями».

– Так, может, есть смысл соорудить там часовню, – вмешался в их разговор Удо Вольраб, решив таким образом легализовать свое присутствие. – Или же прямо над каньоном построить кирху.

– С этим торопиться не нужно. И сооружать христианскую часовню или кирху следует не в каньоне, – резко отреагировал Крайз. – Вы должны понимать, что к христианскому учению, к христианскому мировосприятию наша астральная связь с учителями, с высшими посвященными, никакого отношения не имеет. Все придуманные и навязанные нам евреями мифы об иудее, сыне Божьем Христе, в лучшем случае, вызывают у учителей снисходительную ухмылку.

– Я так и предполагал, – проворчал барон. Однако трудно было сказать, одобряет ли он подобные познания изувеченного судьбой фриза или же осуждает их. Одно ясно было адъютанту: в подземельях «Лагеря дождевого червя» завелся «червь» какого-то антихристианского сектантства.

– Замечу, что они вообще не понимают, каким образом иудеи умудрились сотворить полубога из человека такого образа жизни и таких деяний, какими отмечался реальный прообраз иудея Иисуса. А главное, как произошло, что этому полумифическому иудею стали молиться миллионы арийцев.

– Вот это действительно загадка, – явно подыграл фризу гауптштурмфюрер Вольраб.

– Однако вернемся к тайному посещению фюрером «Регенвурмлагеря», – попытался комендант увести Фриза от антихристовых религиозных философствований.

– Кстати, в последнее фюрер тоже стал весьма скептически относиться к Христу и христианству, – не так-то легко было выбить из седла начальника «Лаборатории призраков».

– Только, в отличие от вас, унтерштурмфюрер Крайз, никогда громогласно не афиширует этого, помня, что управлять ему все же приходится христианской страной и командовать христианской армией.

Крайз понял, что слишком увлекся и, чтобы замять ситуацию, помолчал, прокашлялся, вновь помолчал, затем, не решаясь и дальше испытывать терпение коменданта, произнес:

– Возможно, сюда, в катакомбы, фюрер тоже спускался, чтобы собственными глазами увидеть, что да как – не знаю. Но со мной он встречался в каньоне.

– Хотите сказать, что в каньон он прибыл только для того, чтобы встретиться лично с вами?

– Если учесть, что беседовал исключительно со мной и большую часть времени мы провели вдвоем. Даже без присутствия его личного адъютанта, его тени Шауба.

Ссылка на Шауба выглядела убедительной. Барон помнил, насколько близок был к Гитлеру этот его адъютант по особым поручениям.

– Охотно верю, – слишком уж как-то неохотно признал фон Риттер.

В конце концов, лично он похвастаться таким особым вниманием к себе со стороны фюрера не мог. Впрочем, никогда и не стремился к его завладению. Зачем ему особое внимание фюрера? У него, барона фон Риттера, свой мир, своя жизнь, своя судьба. Он не привык, чтобы еще кто-то там теснился в его логове.

– Я никогда не забуду этой беседы с фюрером, и всегда буду признателен за то, что он решился на такую встречу со мной, именно со мной. Невзирая ни на что. Вы понимаете, что я имею в виду.

И фон Риттер вдруг увидел, как изуродованные, вывернутые наизнанку губы-наросты Фризского Чудовища начали расплываться в химерной улыбке, способной потрясти своим видом кого угодно, хоть самого дьявола. Причем улыбка эта являлась не только отблеском его воспоминаний. Крайз был доволен, что отныне комендант вынужден будет считаться не только с покровительством Скорцени, но и с его личным знакомством с фюрером.

Однако главное все же заключалось в том, что в новом коменданте он почувствовал родственную душу – «чернокнижника» и собирателя всевозможных тайн. И это не могло не радовать новоиспеченного начальника «Лаборатории призраков», который прекрасно понимал, что по-настоящему надолго прижиться в «СС-Франконии» способны люди только такого склада характера и восприятия внешнего мира, какими они были у барона фон Риттера и у него самого, Фридриха Крайза.

В недолгую бытность фон Риттера заместителем начальника лагеря Овербек как-то вскользь пожаловался, что навязанное им свыше Фризское Чудовище начинает вести себя так, словно ему самим Господом предписано чувствовать себя властелином «СС-Франконии». Крайз, этот физический и моральный урод – властелин пристанища арийцев! Будущей секретной подземной столицы арийского, а возможно, и всего прочего мира! Причем с каждым днем эта «провидческая наглость» фриза проявляется все более вызывающе.

– Так истребите его! – легкомысленно посоветовал тогда фон Риттер. – Истребите, черт возьми!

И был поражен, когда, услышав этот совет, комендант испуганно заслонился от него рукой, словно прикрывался от яркой, убийственной вспышки молнии.

– Что вы, барон, что вы?! Не пытайтесь делать этого! Никогда не пытайтесь ни истребить Фризское Чудовище, ни хотя бы враждовать с ним. Крайз – человек, в общем-то неконфликтный, с ним нетрудно ладить, но лишь до тех пор, пока он не почувствует, что вы брезгуете общаться с ним, слишком внимательно рассматриваете его лицо, или же пытаетесь выживать из подземелий «СС-Франконии». Это мы с вами здесь – люди временные, службой загнанные. А он избрал подземелья «дождевого червя» навсегда. Для него это «земля обетованная» и естественная среда обитания.

14

Черчилль отодвинул от себя толстую папку, на которой рукой его личного секретаря Критса было начертано «Свидетельства гибели рейха», и, устало помассажировав двумя пальцами переносицу, вновь откинулся на спинку своего необъятного кресла.

Не так уж и много обнаруживалось в этой папке убедительных свидетельств гибели рейха, как это, несмотря на всю его иезуитскую прозорливость, представлялось Роберту Критсу. Бомбежки германских городов, отступление вермахтовских частей в Польше и Югославии, аресты и, теперь уже несколько запоздалые, казни генералов, ставших участниками «июльского заговора» против фюрера… – все это так. Но для того, чтобы обладать подобными сведениями, премьеру Великобритании не нужны были ни усилия сотен агентов «Сикрет интеллидженс сервис»[18], ни иезуитская изощренность отбора фактов, которой всегда отличался секретный адепт Ордена иезуитов Критс.

Возможно, премьер вообще отшвырнул бы от себя папку, как это не раз позволял себе, когда содержимое очередного «разведывательно-информационного вместилища» его решительно не удовлетворяло, если бы не последний раздел этого самого «вместилища», как именовал свои творения сам Критс, скомпонованный им, судя по всему, с какой-то особой тщательностью. А может, и с умыслом. Этого Уинстон тоже не исключал.

Премьер извлек изо рта дотлевающую сигару, положил ее на бронзовую пепельницу и, слегка повернув голову, взглянул в ту часть Кельи Одинокого Странника (как с легкой руки самого же Черчилля, именовала его кабинет придворная рать), в которой за массивной темно-зеленой портьерой скрывалась дверь, ведущая в «усыпальницу» Роберта Критса.

Черчилль уже не раз подлавливал своего личного секретаря на том, что тот, не предупреждая патрона, со тщательностью опытного минера закладывает в составляемые им тематические папки те или иные информационные фугасы. Чтобы затем понаблюдать: подорвется ли премьер на этих зарядах или же пройдет по ним вслепую.

Так было и на сей раз. Чего стоят хотя бы разделы: «Военно-морские базы рейха в Арктике», «Базы люфтваффе на Крайнем Севере России», «Южноамериканские колонии СС», «Черный рейх Африки», «Уж не колонизует ли рейх Антарктиду?!», «Секретная база «солнечных дисков» на дне Атлантики» – названия которых говорят сами за себя! Причем на сей раз Критс своей цели достиг: патрон явно подорвался на его фугасе, осознавая при этом, что познавательность «вместилища» важна для него не только как для премьера. Тем более что секретарь давно и рискованно забавлялся, называя подобные подборки материалов так, словно подсказывал своему покровителю названия разделов его очередной книги[19].

Но если с этими материалами Уинстон Черчилль сталкивался не впервые, то претензионно названный последний информационный фугас – «Регенвурмлагерь СС» в Польше – белое пятно в работе «Сикрет Интеллидженс Сервис» его основательно озадачил.

Конечно, в это «белое пятно в работе…» личный секретарь премьера умудрился вложить всю свою нелюбовь к отечественной разведке. Но если очистить «вместилище» от иезуитски мелочности и мстительности Критса, неминуемо возникает вопрос: «Нет, в самом деле: что это за «Лагерь дождевого червя», который в своих документах штабисты Гиммлера еще и напыщенно именуют «СС-Франконией»?

В общем-то о подземном лагере на правобережье Одера Черчилль слышал не впервые, но всякий раз он возникал лишь как часть укрепрайона, да к тому же расположенного в глубоком германском тылу. До него ли было, когда чуть ли не каждый день на Лондон обрушивались атаки люфтваффовских эскадр или батарей ФАУ, а разведка запугивала его миражами германских вторжений.

Как именно возникла идея сотворения «Лагеря дождевого червя» и по каким чертежам-технологиям гитлеровцы создавали его – пусть это занимает умы фортификаторов. Премьера же интересовало, как именно германские стратеги собирались использовать этот подземный лагерь СС на последнем этапе войны: как огромный общий лагерь военнопленных; как вселенскую братскую могилу, которую в дни агонии можно попросту затопить; как подземную крепость, гарнизон которой даст клятву держаться до последнего солдата?

А еще заключительный раздел «вместилища» был составлен таким образом, что Черчилль невольно задавался вопросом: «Действительно ли Третий рейх сходит с мировой арены или же всего-навсего меняет формы своего существования?». Причем меняет их, вгрызаясь щупальцами в самые отдаленные земли, моря и континенты; расползаясь и разрастаясь таким образом, чтобы, потеряв свою монолитность в виде национал-социалистической германской государственности, перевоплотиться во всемирную федерацию германских баз-колоний, владения которой постепенно будут проявляться на всем пространстве от Гренландии и Земли Франца-Иосифа до карстовых пустот Антарктиды и фиордов Огненной Земли, не говоря уже о глубинах Атлантики и Тихого океана.

– И это все, чем вы хотели удивить меня, Критс? – проворчал премьер, чувствуя, что секретарь, как всегда выжидает в своем кресле за портьерой, в закутке между архивным сейфом и дубовой резной колонной.

– Я весь – внимание, сэр, – бесшумно материализовался секретарь.

– Вы слышали вопрос, Критс.

– Вот «вместилище», в котором имеются сведения о «Регенвурмлагере», полученные в основном благодаря польской разведке, – подобно факиру, извлек он откуда-то из складок своего плаща довольно объемистую папку, на которой крупным готическим шрифтом было начертано: «Тайны подземелий “Лагеря дождевого червя СС”».

– Похоже, что вы уже знали, каковым будет мой первый вопрос, – удивился премьер иезуитски медлительной молниеносности, с которой Критс доставил ему папку.

– Простите, сэр, но подобные вопросы я обычно «слышу» задолго до того, как они слетают с ваших губ, – вежливо склонил свою суженную кверху плешивую голову Критс, давно прозванный за свое по-лошадиному удлиненное, аскетического вида лицо и садистскую невозмутимость Инквизитором.

– И что, все эти сведения, – похлопал ладонью по все еще закрытой папке Черчилль, – действительно добыты с помощью польской разведки?

– Вряд ли это имеет существенное значение.

– Имеет, Критс, имеет. Предоставляя мне не так давно папку, касающуюся подготовки легионерами Скорцени операции по похищению Папы Римского Пия ХII[20], вы тоже утверждали, что значительная часть материала добыта польской разведкой. Но когда по моей просьбе люди генерала О’Коннела проанализировали его, то оказалось, что никакого отношения к собранной там информации поляки не имеют. Мало того, кроты-аналитики из «Сикрет интеллидженс сервис» совершенно случайно вышли на след глубоко законспирированной секретной службы безопасности монашеского Ордена иезуитов, к которому вы, милейший, имеете, насколько мне известно, самое непосредственное отношение.

– Людям генерала О’Коннела не было нужды докапываться до моих связей с названным вами Орденом, сэр, – покорно склонил голову Критс. – Они очевидны.

– Да, значительная часть материалов явно была сформирована агентами ватиканской службы безопасности «Содалициум пианум», однако и к ней поляки тоже отношения не имели. Основная работа, очевидно, была проделана службой безопасности Ордена иезуитов.

– Состоящей в основном из поляков, – вновь склонил голову Критс.

Он обладал удивительной способностью: любую, даже самую невоспринимаемую им позицию премьера воспринимать с таким подобострастием, словно патрон всего лишь подтверждает… его собственные мнение и позицию.

– Значит, все-таки это была работа разведки Ордена иезуитов?

– В монашеском Ордене иезуитов на любят, когда их боголюбивое братство связывают с военной или какой-либо иной разведкой.

– Тем не менее и к «вместилищу», которое я несколько минут назад просмотрел, и к этому, вот, – ткнул Уинстон Черчилль своим коротким бесформенным пальцем в только что доставленную ему папку, – имеет самое непосредственное отношение именно это боголюбивое братство.

В выражении иисусообразного лица секретаря монашеская покорность каким-то дичайшим образом сочеталась с иезуитским презрением ко всему, что он видел и слышал. Впрочем, это не помешало ему вновь скорбно склонить голову и, словно слова покаянной молитвы, произнести:

– Однажды вы удостоили Британию довольно глубокомысленного высказывания: «Впредь английскую разведку следует формировать исключительно из выпускников иезуитских колледжей и богословских факультетов, тоже иезуитских. Всю английскую разведку и контрразведку, как, впрочем, и сотрудников английских министерств… Иезуитский Орден – вот где кладезь истинных британских разведчиков и колониальных чиновников!». При этом, к сожалению, вы не заметили, как близко подступились к глубинному решению многих проблем.

– И что же вы хотите этим сказать, Критс?

– Важно лишь то, что этим утверждением хотели сказать вы, сэр. – Мое мнение особого значения не имеет.

Попыхивая сигарой, Черчилль какое-то время искоса посматривал на стоявшего чуть сбоку секретаря, как бы решая для себя: не слишком ли иезутиен оказался этот несгибаемый иезуит, и благодарил Господа, что ему, лорду Уинстону Черчиллю, уже не придется представать перед судом инквизиции, во главе которой будет стоять человек, справедливо носящий прозвище Инквизитор.

– Впрочем, еще все может быть… – наконец, проворчал он, не вынимая изо рта сигары, а главное, совершенно не заметив при этом, что перешел на размышления вслух.

– Единственная мысль, которую не удалось подвергнуть сомнению ни одному мудрецу-богослову и даже ни одному иезуиту, – глубокомысленно поддержал его Критс.

15

Бумаги, содержавшиеся в папке «Регенвурмлагеря СС», Черчилль внимательно изучал почти в течение получаса, и секретарь Критс отметил про себя, что, даже при поразительно быстром чтении премьера, процесс этот длился непростительно долго.

Просмотрев последний раздел, в котором речь шла о «Лаборатории призраков» и формировании подразделений зомби, Черчилль поднялся и, основательно прихрамывая, грузно переваливаясь из стороны в сторону, прошелся по кабинету.

Как писатель, он прекрасно понимал, что великие танковые битвы, наступления и бегства целых армий, разрушения несокрушимых укрепрайонов и величественных городов – все это в конечном итоге становится достоянием лишь военных историков. В преданиях же, легендах и, наконец, в великих тайнах останется не то, что погублено и разрушено, а то, что было в годы войны создано. Да, только то, что сотворено было в годы войны с неким тайным замыслом – как «Альпийская крепость», секретные базы в подземельях Антарктиды, «солнечные диски» рейха или строго засекреченный «Лагерь дождевого червя» в Польше. И в этом – величайший из парадоксов войн.

– Как считаете, Критс, – он вновь вернулся к столу, – генерал О’Коннел способен что-либо добавить к тому, что нам уже известно об «СС-Франконии», и в частности, о зомбировании пленных?

– Вряд ли, сэр.

– Но материалы папки свидетельствуют, что источники были серьезными, и то количество сведений, которые здесь имеются…

– В том-то и дело, что в папке собраны все донесения, которые имелись по данному вопросу в его ведомстве. Так что вряд ли генерал способен чем-либо удивить нас. Впрочем, последние из них месячной давности.

– Вот видите, месячной.

– Вряд ли в такой мощной базе, каковой является «Регенвурмлагерь», что-либо может измениться в течение месяца. Ну, еще на один полк увеличат гарнизон, состав которого нам все равно не известен.

– …И потом, важно знать, к каким выводам приходит сам генерал, – не стал полемизировать с ним Черчилль.

Услышав это, Роберт Критс искривил губы в иезуитской улыбке: «Генерал О’Коннел?.. К каким-то серьезным выводам?.. Стоит ли рассчитывать на глубокую аналитику, когда речь идет о генерале О’Коннеле?».

Для премьера не была тайной та снисходительность, с которой Критс воспринимал заслуги генерала О’Коннела перед английской разведкой, поэтому он понимал, какие чувства одолевают сейчас его личного секретаря, однако разубеждать иезуита не намеревался.

Иное дело, что в сознании Черчилля все сильнее укоренялось подозрение: «А ведь Критс всячески пытается отдалить от меня генерала, хотя прекрасно знает, что именно этот человек является моим доверенным лицом в разведке, именно ему я поручал самые ответственные и секретные операции, как, например, операцию по выяснению судьбы моих довоенных писем дуче Муссолини. По нынешним понятиям, откровенно компрометирующих меня».

– Я знал, что вы решите посоветоваться по этому вопросу с генералом, – молвил тем временем Критс, – о чем предупредил его еще позавчера, чтобы у него хватило времени для подготовки к разговору.

– Надо бы и в самом деле пригласить его.

– Это было сделано полтора часа назад. Генерал прибудет через десять минут. – Черчилль удивленно взглянул на секретаря. – Если только вы не отмените визит, – с традиционной вежливостью склонил свою плешину Критс.

Генерал прибыл с тем незначительным опозданием, которое ему мог простить даже Черчилль, особенно с учетом того, что ездить все еще приходилось по разрушенным улицам, на которых не далее как вчера слышны были мощные взрыва германских ракет «Фау». Этот рослый, с едва заметными сединами в редеющих волосах блондин мог бы слыть образцом английского спокойствия и чопорности, если бы не странная смущенность, а то и растерянность, которые он испытывал всякий раз, как только оказывался наедине с Черчиллем.

Это был даже не страх перед руководителем страны, от которого во многом зависела армейская карьера сэра О’Коннела, а признание того, что, благодаря своему жизненному опыту и проницательности, премьер явно переигрывал его, буквально вскрывая все те заготовки, с которыми начальник европейского отдела разведки по тому или иному поводу представал перед ним. Подмечая при этом любую ложь или фальшь.

– Эти разрушения, которые доставляют нам «Фау»… – еще с порога начал извиняться О’Коннел, однако, иронично посматривая на шефа европейской разведки, Черчилль решительно прервал его.

– Вы не опоздание свое пытаетесь оправдывать в эти минуты, генерал, а бессилие своей разведки. Из-за бездействия которой мы так толком и не знаем, ни где эти «дьявольские сигары Фау» производят, ни откуда их запускают, а главное, какова их конструкция. Лондонцам приходится благодарить Господа за то, что до их города долетает лишь каждая четвертая ракета[21], остальные сами отклоняются от курса и падают в море или же их сбивают наши пилоты и зенитчики.

О’Коннел метнул взгляд на личного секретаря, словно подозревал, что это он специально испортил настроение Черчиллю, а затем молчаливо, с какой-то обреченностью в глазах, уставился на премьера.

– К изучению производства «Фау» мы подключаем сейчас польскую агентуру, которая сумела закрепиться в тех местностях, где эти ракеты производят и где испытывают. Уже сейчас некоторые фрагменты этих снарядов …

– Если речь идет об осколках ракет, то самыми большими коллекционерами их становятся английские школьники, – произнес Черчилль, попыхивая сигарой. – И не пытайтесь убедить меня, генерал, что вы всерьез рассчитываете на успех своей польской агентуры на этом поприще, а не тянете время, молясь на фронтовые и дипломатические победы русских. Не сомневайтесь, генерал, – перехватил он очередной взгляд О’Коннела в сторону Критса, – мой секретарь того же мнения.

Услышав это странное, совершенно не свойственное Черчиллю, заверение, Критс одарил генерала такой ухмылкой, словно только что ему было милостиво дозволено поджечь поленья у подножия инквизиторского костра, на который вот-вот возведут О’Коннела.

– Понимаю, сейчас вас больше интересует судьба «Регенвурмлагеря», сэр.

– Тогда какого дьявола, – буквально выдернул изо рта сигару Черчилль, – мы столько времени ходим вокруг да около, генерал?!

В течение нескольких минут О’Коннел излагал все, что ему было известно о подземном лагере СС. Хотя значительную часть информации сэр Черчилль уже получил из лежавшей на его столе папки, он, из деликатности, ни разу не перебил генерала. Во время всего этого рассказа премьер сидел, откинувшись на спинку, – в облике старого, уставшего человека, задремавшего в кресле с погасшей сигарой во рту у давно охладевшего камина.

– Да вы беллетрист, генерал! – проворчал Черчилль, когда О’Коннел наконец-то исчерпал свое красноречие. И только теперь предложил ему одно из кресел у журнального столика.

Черчилль всегда считал, что докладывать военные должны стоя. Как только позволяешь им садиться, они забывают о его неармейском чине и позволяют себе расслабляться. Не догадываясь при этом, что, наоборот, генералы более уверенно чувствуют себя только тогда, когда стоят перед ним навытяжку, которая привычно порождает у них ясность ума и краткость речи.

– Простите, сэр?..

– Я по-прежнему не в состоянии зрительно уяснить, что собой представляет этот их «Лагерь дождевого червя» и каково его истинное предназначение, однако рассказом о подземной гидроэлектростанции, подземных станциях железной дороги, заводах, лабораториях и обо всем прочем вы меня увлекли.

– Благодарю, сэр.

– Хотя и предвижу, что все эти объекты, плод умозаключений, а не зрительной разведки, и вряд ли кто-либо из ваших агентов способен нанести их на карту-схему «Регенвурмлагеря».

– У нас нет такой схемы, – признал О’Коннел.

– Именно поэтому лично мне благодарить вас пока не за что, генерал. А те объекты, которые вы только что перечислили… Любому школьнику понятно: для того, чтобы этот подземный город СС существовал, необходимы электростанция, госпиталь, хлебопекарня и подземная железная дорога, которая неминуемо должна пролегать под Одером. И еще. Я не стану благодарить вас до тех пор, пока не получу ответ на предельно простой вопрос: «А все-таки, на кой черт германцам понадобился этот лагерь? Да к тому же, на правом берегу Одера?!».

С монашеским благоговением выслушав сэра Черчилля, его секретарь озарил свое лицо той иезуитской улыбкой, в которой уже и в самом деле угадывались отблески костров инквизиции.

– Готовясь к этой войне, фюрер, очевидно, решил…

– Позвольте, – теперь уже довольно резко прервал генерала премьер, – из ваших материалов следует, что возводить этот подземный монстр начали задолго до появления Гитлера на политической арене.

– Вы правы, но именно Гитлер, исходя из концепции покорения России…

– Порой у меня создается впечатление, генерал, что создавалась эта огромная подземная база не для той войны, из которой мы благополучно выходим, а для той, которая еще только предстоит, когда и германцы, и русские, а также, даст Бог, и мы с вами, станем реальными обладателями того сверхмощного оружия, которым пока что лишь запугиваем друг друга.

– Судя по тому, какие усилия прилагал фюрер, чтобы завершить строительство лагеря, свою «сверхмощную» войну он рассчитывал начать еще в разгар нынешней.

16

Черчилль впал в одно из тех молчаний, в которые впадал в самых неожиданных ситуациях. При этом он не предавался размышлениям, нет, это было некое состояние интеллектуальной прострации, во время которого он словно бы выпадал из времени и обстоятельств, из всего того пространственно-временного мира, в котором в принципе должен был существовать.

– Что мы можем предпринять, генерал? – с трудом возвращался в реальный мир премьер.

– Чтобы овладеть «Регенвурмлагерем»? – поморщился О’Коннел, пытаясь уловить ход его мыслей. – Это невозможно. Русские уже на Висле и вскоре лагерь окажется в их руках. Даже если бы отрядам союзной нам Армии Крайовой удалось на какое-то время захватить эту базу, продержаться сколько-нибудь долго они не смогли бы.

– Но это в принципе возможно, чтобы отряды союзной нам партизанской армии хоть на какое-то время захватили эти подземелья?

– Уже вряд ли. Все большая часть поляков склоняется на сторону Армии Людовой, созданной в России. Поскольку ее части наступают вместе с частями Красной Армии.

Черчилль задумчиво кивнул, закурил новую сигару и вопросительно взглянул на портьеру, за которой должен был находиться его личный секретарь.

– Теперь уже не столь важно знать, для чего этот лагерь был создан германцами, сэр, – словно по магическому велению, материализовался из-за этой портьеры Критс. Каждое слово он произносил с таким глубокомыслием, словно читал пастырское послание Папы Римского. – Куда важнее знать, как его станут использовать русские, которые поляков туда вряд ли допустят. Поэтому уже сейчас нужно готовить человека, который бы со временем внедрился в русский гарнизон этого лагеря или же в группу, которая будет заниматься обследованием «Регенвурмлагеря».

Черчилль и генерал многозначительно переглянулись.

– То есть мы должны готовить агента, способного внедриться в командный состав Армии Людовой, – попытался развить его мысль О’Коннел.

– Среди командиров Армии Людовой наших людей должно быть не меньше, чем находится их сейчас в Армии Крайовой, этот вопрос обсуждению не подлежит, – согласился с ним Критс. – Однако влиять на судьбу этой базы мы сможем только тогда, когда наши люди окажутся на соответствующих постах в будущем правительстве Польши и в руководстве того административного района, на территории которого окажется «Регенвурмлагерь» после войны.

– Ну, это общие предпосылки, которые, конечно же, следует учитывать при формировании… – начал было генерал, однако личный секретарь премьера резко прервал его:

– Сейчас эта база нам не страшна. Пусть ее штурмом занимаются русские. Но после того, как она кажется в их тылу, останется только один способ обезвредить ее – сделать так, чтобы русские и поляки попросту законсервировали ее, на десятилетия перекрыв туда доступ всем – саперам, военным исследователям, специалистам по фортификациям, туристам, вообще всем.

– Любопытно, любопытно, – проворчал премьер.

– То есть военные и гражданские власти России и Польши, – вдохновила Критса скупая похвала патрона, – должны будут сделать все возможное, чтобы их народы на многие десятилетия попросту забыли о существовании этого уникального подземного города войск СС, их «Лагеря дождевого червя». Они должны сделать все возможное, чтобы тайну архитектуры и технического оснащения «Регенвурмлагеря» хранить с такой тщательностью, какая военному командованию Германии, ее абверу, гестапо и СД даже не снилась[22].

Премьер и генерал улыбнулись, однако улыбки эти оказались какими-то непроизвольными и слишком уж несмелыми.

– О чем это вы, мистер Критс? – первым погасил улыбку генерал.

– О том, что при определенных условиях НКВД и польская разведка должны будут создать вокруг «Регенвурмлагер» такой ореол таинственности, в сравнении с которым тайны египетских пирамид и шумерской цивилизации покажутся детскими забавами.

Теперь уже генерал демонстративно рассмеялся, однако, услышав этот наигранный смешок, Черчилль лишь смущенно поморщился.

– Не торопитесь, О’Коннел, не торопитесь. Над этим пророчеством следовало бы задуматься. Согласен, Критс, в идеале так оно и должно было бы случиться, – прокряхтел он, откинувшись на спинку кресла и сладострастно выпуская клубы дыма. – Заметьте, Критс, я сказал: «В идеале…».

– Однако практически добиться этого будет невозможно, – возразил О’Коннел.

– Если полагаться на традиционные методы традиционной разведки, – по-монашески склонив голову, заметил личный секретарь премьера.

– И какие же методы вы склонны считать нетрадиционными? И какую конкретно разведку?

– Скорее, нам следует выяснить, о каком типе самой разведки идет речь… – Только теперь Критс вышел из проема, образованного створками портьеры, и остановился так, чтобы стоять лицом к своему патрону. По всему чувствовалось: то, что он желает сейчас сказать, чрезвычайно важно. Во всяком случае, для него самого. – Потому что только тогда нам станут понятны и объяснимы ее методы.

– Мы должны будем обратиться к разведке Ватикана?

– К «Содалициум Пианум»?[23] – удивленно уставился генерал на секретаря Черчилля. – С какой стати?!

– Но понятно, что сама «Содалициум Пианум» послужит нам лишь базой для создания тайной влиятельной организации, способной держать под контролем коммунистический режим не только в Польше, но и в Чехословакии, Югославии, Болгарии, Румынии, во главе которых после войны неминуемо окажутся коммунистические режимы, и даже в Союзе.

– Иными словами, вы предлагаете создать еще одну масонскую ложу?

– Скорее, организацию, которая бы маскировалась под масонскую ложу.

Черчилль победно взглянул на генерала: дескать, ну, как тебе моя собственная аналитическая разведка?! Однако О’Коннел никак не отреагировал на этот вызов патрона. Его не то чтобы идея Критса заинтересовала, его увлек сам способ мышления этого затаившегося у самого кресла премьера страны иезуита. Хотелось бы ему знать, кто его подослал сэру Черчиллю, кто помог укорениться в этих служебных апартаментах. Уже не поклонник ли Великого Дуче прелат Бенини?

Генерал верил, что его люди очень быстро вытряхнули бы душу этого иезуита вместе со всей возможной информацией, да только Черчилль этого не позволит. Ни под каким предлогом и ни под какими доводами: тут уж вопрос престижа. К тому же очевидно, что Критс нужен ему не просто как советник, но и как тайный связник между ним и Ватиканом с его «Содалициум Пианум», всем иезуитско-католическим миром.

– Которая бы маскировалась под масонскую? – спросил он. – Считаете, что масоны позволят такой организации развиваться?

– Позволят.

– Ваша уверенность приободряет меня еще сильнее, нежели сэра Черчилля, – а, выдержав многозначительную паузу, генерал добавил: – Но и настораживает тоже сильнее. А что касается вашей организации… Понять, в чем ее суть, я смогу лишь после того, как объясните, в чем же будет заключаться отличие этой, маскирующейся под масонскую, ложи – от истинно масонской.

– Объяснить это несложно. Масонские ложи действуют от имени и во имя всемирного масонского движения, в интересах тайного, почти исключительно из иудеев состоящего, Правительства Земли, которое, в свою очередь, строго придерживается директив Высших Посвященных масонства, принадлежащих к тайному ордену Братьев Сиона.

– Вы заговорили о Тайном Правительстве Земли, Критс?

– Вы не ослышались, генерал. Иногда его еще называют «Правительством планеты».

– Неужели вы всерьез верите в его существование?

– Это не тот вопрос, который генерал разведки должен задавать мне. Тем более – в присутствии премьер-министра.

О’Коннел слегка замялся. Он прекрасно понимал, что позиции его шатки. Верить в легенды о существовании некоего Правительства Земли намного проще, нежели пытаться аргументированно доказывать, что его не существует. Он и сам множество раз слышал ссылки на то, что и война эта, собственно, тоже была затеяна по решению Правительства Земли. Причем цель была очевидной: на руинах великих европейских империй создать Соединенные Штаты Европы, чтобы затем эта Объединенная Европа превратилась в могучую масонскую империю под эгидой сионистов.

– Признайтесь, генерал: только что вы вспомнили об идее масонства – создать Объединенную Европу.

– Не вижу силы, которая была бы способна объединить страны и народы Европы.

– Потому что силы эти выискиваете на явно устаревших географических картах, размышляя приблизительно так: Старушка Англия ни мощью, ни авторитетом для такого объединения не обладает. А если уж не она, то кто?..

– Считайте, что этот вопрос мною уже задан, – негромко произнес генерал, словно боялся нарушить покой премьера.

– За коммунистической Россией, рассуждаете вы, европейцы не пойдут. Хотя, замечу, именно на нее в свое время масоны и делали ставку, вот почему большинство видных русских революционеров на самом деле были не марксистами, а… масонами, не зря же Сталин обрушился на них с репрессиями. Гитлер с его нацизмом – уже отработанный материал.

– Очевидно, потому и отработанный, что слишком уж он невзлюбил масонов?

– Не замечая при этом, что рядом с ним масонов тоже немало. Или же исполнителей их воли. Так вот, господин генерал, эту силу следует усматривать не в кабинетах европейских диктаторов, а в тайных масонских ложах, для которых все эти диктаторы – всего лишь рядовые исполнители замыслов Высших Посвященных масонства.

– На которых не раз ссылался фюрер?

– Но которых ошибочно принимал за Высших Посвященных Шамбалы, – уточнил Критс.

О’Коннел нервно взглянул на премьера. Тот сидел, откинувшись на спинку кресла, и молча дымил сигарой. Со стороны могло казаться, что он совершенно безучастен, однако Критс прекрасно понимал, что если бы Черчиллю их спор был неинтересен, он тотчас же прервал бы его.

Одна из особенностей поведения Черчилля в том и заключалась, что как только при нем затевался какой-либо интересовавший его диалог, он сразу же превращался в безмолвного сфинкса, невозмутимо хранившего и свои тайны, и свое мнение, и столь же невозмутимо поглощающего тайны и мнения важных для него людей. И тут уж со временем сэр Черчилль не считался. Он поступал с ним, как опытный ростовщик, знавший, что любые его расходы в конечном итоге неминуемо окупятся.

– Мои агенты несколько раз пытались получить хоть какие-то достоверные, неоспоримые факты существования этого самого Тайного Правительства Земли, – уклончиво ответил генерал, но всякий раз убеждались, что такового в природе не существует.

– Именно поэтому, сэр, существование его настолько очевидно, что не подлежит никакому сомнению.

– Потрудитесь объяснить, мистер Критс, что вы имеете в виду, – жестко потребовал генерал, явно чувствуя себя оскорбленным.

– Просто всякий раз ваших агентов подпускали к этой правящей элите планеты ровно настолько, насколько это было выгодно самой… правящей элите. После чего они получали первое и последнее предупреждение. Однако мы отвлеклись. Так вот, в отличие от масонских, наша организация будет действовать только в интересах Великобритании, возрождая ее в ипостаси могущественнейшей империи. При этом она должна творчески осмысливать и использовать лучшие достижения всех стран, режимов, философий и идеологий.

17

Фотографии… Целая пачка фотографий, которые Софья Жерницкая сумела заказать специально для Отшельника.

Уже после того, как Орест успел написать около четырех десятков своих иконок «Святой Девы Марии Подольской» и несколько светских полотен, Софья откровенно нацелилась на то, чтобы он создал картину, достойную не только экспозиций в художественных музеях Одессы, Москвы и Петербурга, но и «… скромного местечка в Лувре».

Приняв это решение – «о местечке в Лувре», Софья извлекла из потайной полочки секретера заветную пачку снимков, на которых она была снята нагой в самых изысканных позах – в постели, на берегу моря, на лужайке, в саду под розовой вуалью, и решительно разложила перед своим Великим Мастером.

– Всматривайтесь в эти фигуры, Орест. – Несмотря на всю постельную близость с Гордашем, она по-прежнему обращалась к нему на «вы», подчеркивая таким образом, что никакая «постель» не способна стереть в ее восприятии величие таланта этого Мастера. Ничто не способно свести поклонение «долгодевствующей дщери» перед истинным талантом ее творческого избранника – к некоей житейской обыденности.

– Всматриваюсь, – легкомысленно заверил ее Орест, – и что?

– Пока что вы проникаетесь этими видениями только зрительно, а нужно – фантазиями. В них вы найдете не только сексуально-творческое возбуждение, но и свою художественную натуру. Забудьте, что на снимке перед вами Жерницкая, представляйте, что на самом деле вам выпало любоваться какой-нибудь восточной княжной. И воспроизводите ее фигуру на своих полотнах. Фантазируя, безудержно воспроизводите, а, воспроизводя, безудержно фантазируйте.

Одну из картин, которые Орест написал под впечатлением от эротической позы Софьи, скрывающейся под розовой вуалью, сама «натура» так и предложила назвать «Фея под розовой вуалью», и буквально через два дня умудрилась сбыть какому-то нескупому коммерсанту за очень приличную сумму.

А чего стоила фотография Софьи Жерницкой на лежанке из сирени! Потрясающая женщина – на совершенно изумительной «лежанке из сирени», посреди сиреневой рощицы! Сколько раз ему снилась потом и эта женщина, и эта сиреневая рощица с «оголенной натурой», достойной кисти любого из кумиров Монмартра!

Но самое удивительное, что здесь же были фотографии еще нескольких непрофессиональных и добровольных фотонатурщиц. Некоторые из них являлись миру в таких позах, при созерцании которых даже никогда не отличавшемуся особой богомольностью Оресту хотелось набожно креститься, вспоминая о библейском изгнании из рая.

«Я понимаю, – доверительно произнесла Софья, когда он в очередной раз завершил знакомство с этой небольшой, но поражающей воображение коллекцией городских красавиц, – что любая, даже самая совершенная и страстная натура со временем теряет свою позолоту».

«Только не вы, Софа», – попытался уверить ее давно падший семинарский иконописец.

«Ах, пегестань-пегестань! – призывно повела лебяжьей шеей Софья Жерницкая. – Чем женщина преданнее и щедрее, тем скорее она теряет свою сексуальную вуаль. – Это свое «сексуальную вуаль» женщина произнесла с такой поэтической возвышенностью, словно завершала чтение самого сокровенного стиха о девичьей непорочности».

Знакомство со снимками потенциальных натурщиц тоже происходило в своеобразном «ложе из сирени». После устроенного Софьей очередного сеанса секса, они возлежали на матрацах, положенных в садике «поместья» Софьи Жерницкой, между кроной развесистой яблони и зарослями сирени. Это «поместье» представляло собой некий оазис греховной любви и не менее греховной, по советским понятиям, иконописи. Защищенные высоким покровительством ректора-архимандрита, они чувствовали себя в этом осколке старинной поповской усадьбы вне общества и законов, вне политики и морали.

«Странно же устроен этот мир», – почувствовал себя Орест смущенным за сексуальное вольномыслие человечества.

«Только потому, что таким его устраивают странно устроенные мужчины. Однако вы не поняли, Орест. Я не сетую на вашу изначальную склонность к любовным изменам. Наоборот, принося себя в жертву искусству, решила разнообразить ваши собственные сексуальные впечатления. Взгляните на тела этих женщин. Сколько в них нерастраченной энергии и сколько милой постельной извращенности, так и не спровоцированной мужчинами!

«Для того, чтобы «творчески возбуждаться», мне вполне хватает вашего тела и ваших фотографий», – попытался заверить ее Орест, однако Софья решительно помахала рукой:

«Не в этом дело, Орест. Художник постоянно нуждается в разнообразии: поз, натурщиц, видов, сексуальных фантазий… Причем не только на фото, но и в реальной жизни. А теперь слушайте меня внимательно. Запомните, что по вашей воле любая из этих жриц «храма бесстыдства» запросто может то ли появиться на вашем холсте, скопированной прямо с фотографии, то ли явиться в вашу мастерскую в виде живой натурщицы. Причем ни то, ни другое не лишает вас права познать ее в своей постели в виде царственного вдохновения».

«Уверены, что они действительно придут, а если и придут, то согласятся в таком вот виде представать передо мной?».

«Не сомневайтесь: придут».

«Даже зная о наших с вами отношениях?»

«Даже зная…»

«Не опасаясь при этом вашей ревности?».

«Но ведь я же сама приведу их, Огест! – появились огоньки какого-то охотничьего азарта в глазах Софьи. – И только из-за того, что я приведу этих девочек, они уже будут счастливы».

«Не затаивая при этом в душе никакой ревности?»

«Ах, Огест, Огест! – вновь на французский манер прокартавила Софья. Гордаш давно заметил, что картавила оно только тогда, когда сама этого хотела. Очевидно, она видела себя в образе одной из тех «дам из буржуазного прошлого», как называли их в местных газетках, которые олицетворяли аристократическое общество Российской империи. – Когда вы, наконец, поймете, что происходит в этом доме на самом деле? Да, вы рослый, физически сильный и по-настоящему красивый, той, особой мужской красотой, мужчина. Но боготворю-то я вас не поэтому. Собственно, боготворю-то я и не вас, как мужчину, а ваш самими небесами ниспосланный талант!».

«Наверное, к этому мне еще надо привыкнуть».