Крестоносцы Сенкевич Генрик

1

Военные мужчины и женщины являются

главным достоянием нашей нации,

и требуются веские причины

для риска их жизнями.

Президент Барак Обама, выступление в штате Иллинойс 28 июля 2010 года

– Фредди, кардиография готова?

– Так точно, мэм. Мы ушили рану по краям, но кровотечение продолжается. Есть все признаки тампонады.

– Надо срочно удалить кровь из перикарда. Сделайте, пожалуйста, пункцию, иначе при интубации трахеи тампонада усилится, и мы получим остановку сердца.

– Слушаюсь, мэм.

– Откачайте хотя бы миллилитров двадцать – тридцать. Это облегчит положение и улучшит гемодинамику…

Дверь в операционную с шумом открылась. Джин обернулась – в окне красным шаром висело заходящее над пустыней солнце. На его фоне, залитый оранжевым сиянием, в полной боевой экипировке, только что с рейда, Майк казался инопланетянином. Он просто спрыгнул с «Хаммера» и вошел сюда – в руках карабин М-4 с коллиматорным прицелом, на бедре кастомизированный Кольт 1911А1, бронежилет, разгрузка с автоматными и пистолетными магазинами, наколенники, перчатки, каска, клетчатый бедуинский шарф вокруг шеи, весь в пыли и грязи. Одним словом, полное безобразие.

– Капитан Фостер! – Молодая женщина сдернула маску с лица. – Вы что себе позволяете? Здесь вообще-то раненые, стерильная обстановка…

– Мэм. – Фредди на мгновение отвлек ее. – Прокол под мечевидным отростком?

– Да. – Джин кивнула. – Строго по средней линии, глубина не более четырех сантиметров.

– Есть, мэм.

Она снова повернулась к Майку. Сохраняя молчание, он сделал несколько шагов к Джин. Карабин звякнул, а на белом кафельном полу оставались темно-серые следы боевых ботинок.

– Капитан, я требую… – Она тоже сделала шаг навстречу, готовясь дать отповедь.

Майк взял Джин за плечи. Темные глаза неотрывно смотрели ей в лицо, брови почти сошлись над переносицей. Потом мужчина как-то странно дернул за V-образный воротник голубой рубашки Джин, точно хотел сорвать с нее.

– Майк, что ты? Немедленно выйди отсюда. – Молодая женщина попыталась оттолкнуть его, но он держал крепко. – Капитан, я требую покинуть операционную.

– Мэм, – за спиной послышался голос Фредди, – повреждение, скорее всего, в области левого желудочка, поэтому перикард придется вскрывать.

– Кровь убрали? – Джин смотрела Майку в лицо.

– Так точно, мэм.

– Ставьте наркоз.

Мужчина вдруг наклонился и поцеловал молодую женщину в губы, потом отстранился, отступил на шаг.

– В «Хаммере» находится девочка, – сказал он хрипло. – Иракская девочка. Ранение живота. Она стреляла в нас из автомата на обочине дороги. Никого не задела, но с передней машины случайно ранили ее. Иди.

Майк резко повернулся, сорвал очки с каски и с силой швырнул их на пол. Джин вздрогнула.

– Черт. Иди же, – взглянул он на нее вполоборота. – Я – в душ.

Майк вышел. Несколько мгновений Джин в растерянности смотрела на то место, где он только что стоял, на серые следы от ботинок на кафельном полу, на красный шар солнца за окном. Потом наклонилась, подняла очки и повернулась к помощнику:

– Фредди, как только станет возможным, рассекайте, убирайте кровь и осмотрите рану. Не забывайте о мерах предосторожности при ранениях сердца и поворачивайте крайне осторожно. Я сейчас приду.

– Хорошо, мэм.

Сдернув шапку и перчатки, Джин выбежала на улицу.

– Док, сюда!

Она сразу увидела Тома Старка, сержанта из экипажа Фостера.

– Она здесь, мэм. Без сознания…

Он осторожно поднял девочку на руки. Джин сразу дала ей не больше десяти лет. Одета девочка была в цветастые штаны и такое же длинное платье – атаг. Короче, обыкновенная иракская одежда. Платок с головы сорвался, волосы небрежно растрепались. Лицо бледное, с неправильными чертами и крупным носом. Платье впереди разорвалось, и по ткани расплылось большое пятно крови. Под платьем белел бинт.

– Мы перевязали ее на скорую руку, – сказал Том. – Впрочем, таких мер явно недостаточно.

– Я понимаю. – Джин кивнула. – Неси ее в операционную. Сейчас посмотрим.

Молодая женщина распахнула дверь.

– Черт, проклятая страна. – Сержант выругался, входя внутрь. – Вчера старуха мешалась под ногами. Ковыляла вроде, ковыляла вдоль дороги, потом достала автомат из-под платья, да как жахнет по нам. Пришлось убить. Есть приказ – убивать всех стреляющих первыми. Теперь вот она. У меня дочка ее возраста в Филадельфии, может, чуть поменьше. Что делать, Джин?

– Пока клади сюда. – Она показала на соседний стол. – Фредди, – молодая женщина повернулась к помощнику, – как там дела?

– Повреждение обнаружено. Зашиваем, мэм.

– Займитесь девочкой, а я закончу. Необходима тонкая работа. Том, иди-ка отдохни. – Джин прикоснулась к локтю сержанта. – Надо расслабиться. Вот очки Майка. Отдай ему.

– Хорошо, Джин. Она выживет? – Фредди кивнул на раненую.

– Посмотрим. Я думаю, да.

Стемнело быстро, и стало прохладнее. Из пустыни дул колючий сухой ветер. Он шелестел листьями пальм, донося заунывное пение муэдзина и отдаленный вой шакалов. Джин подошла к комнате Майка и, не постучав, просто толкнула дверь. С порога услышала, как шумит вода в душе. Неужели все еще моется? – подумала она. В самом деле, дверь в душевую была распахнута. Майк стоял к Джин спиной. Струи воды стекали по сильному телу. Мужчина даже не заметил, как она вошла. Быстро скинув с себя одежду, Джин осторожно приблизилась, положила руки Майку на плечи.

– Ты протрешь себя до дыр, – прошептала она, целуя шею и плечи. – Неужели так запачкался?

– Ты? – Мужчина повернулся. – Нет, я просто долго думал – об этой девочке, о войне…

Майк обнял Джин. Прохладная вода приятно обтекала обнаженные тела.

– Как там? Как она?

– Будет жить, но все время, пока девочку вводили в наркоз, и потом, после наркоза, она смотрела на всех нас ненавидящими глазами.

– Знакомо. – Мужчина вздохнул. – Их запугивают.

– Моя бабушка, возможно, кинула бы реплику, а мне и матери сказать нечего. Она ничего не понимала во Вьетнаме, на Гренаде и в Сомали. Про эту страну она знает еще меньше.

– Не только у твоей мамы такая проблема. – Мужчина с нежностью убрал намокшие волосы его возлюбленной со лба. – В Вашингтоне, похоже, плохи дела.

– Я многое понимаю. – Джин вздохнула.

– Да?

– Я понимаю, что Крис Тоберман, мой брат, которого мать с отцом усыновили, погиб в Южной башне 11 сентября. Я слышала по телефону, как он задыхался. Потом упала плита, его раздавило, и опознавать пришлось по ДНК. Он не нападал на Саддама и на талибов, вообще не был военным. Когда отец брата, капитан Тоберман, подорвался на мине во Вьетнаме, Пэтти, его родная мать, взяла с Криса слово, что он никогда не возьмет в руки оружие. Потом она умерла от рака, и Крис стал жить с нами. Брат стал не военным, а финансистом, занимался бизнесом. Он не отправлялся на войну, а просто пришел на работу в офис, и смерть нашла его там, прямо на рабочем месте. Теперь в клинике Линкольна от лейкемии умирает жена Криса Кэрол. Мама не отходит от нее, Кэрол борется с болезнью, но шансов нет. Мне останется его сын Джек. Все это можно было избежать, но произошло 11 сентября, а шахидов-смертников поддерживали Саддам и талибы. Никто не понимает, а понимаю все с абсолютной точностью. Я до сих пор слышу, как Крис кричит в телефон: «Джин, мне не выбраться! Не бросай Кэрол и Джека! Прощай». Я стояла внизу, вместе с целой бригадой медиков, спасателей. У нас в наличии новейшее оборудование, передовые знания, лучшие в мире лекарства. Мы можем любого достать с того света и не можем ничего. От бессилия аж слезы катятся по лицу. В момент обрушения башни оставалось только в безумии набирать и набирать его номер. Крис снял трубку в последний раз, чтобы только вздохнуть. Сверху слышался, все нарастая, страшный гул. Через несколько минут башня сложилась карточным домиком, и Крис погиб внутри. Я слышу этот гул, его затухающий голос, даже последний, тающий вздох. Я знаю, для чего я здесь. Мне не нужны ничьи указания.

– У меня тетя погибла в самолете, упавшем в Пенсильвании. – Мужчина прижал Джин к себе, целуя в висок. – Террорист застрелил ее еще до катастрофы. Она схватила его вместе с другими пассажирами, пыталась бороться. Тетя меня вырастила, заменив мать, – дрогнул голос Майка. – Я первым подал рапорт об отправке в Афганистан, а потом уже сюда.

– Ты говоришь, что не понимаешь.

– Когда вижу детей, стреляющих в меня, не понимаю. Верно, – вздохнул мужчина.

– Они пассивны и подавлены террором. – Джин выключила воду, сдернув полотенце, и набросила ему на плечи. – Я каждый день оперирую в иракской больнице. Там все американское – оборудование, медикаменты, но террористы нагло пользуются чужими ресурсами, запугивая врачей. Только моя ассистентка Михраб, мечтавшая отправиться со мной в Америку, учиться, отважилась мне сообщить о привезенном террористе. Он лежал в палате. Его собирались оперировать. Все остальные боялись. Пришлось ждать, пока его прооперируют и повезут обратно, чтобы патруль перехватил их вроде бы случайно и никто из близких врачей в госпитале не пострадал.

– Ты снова пойдешь сегодня туда? – Майк поднял Джин на руки и отнес на кровать.

– Да. – Молодая женщина взглянула на часы. – У меня только час.

– Ты не должна ходить туда одна, Джин.

– Я не одна, а с водителем, причем он вооружен.

– Маловато будет. Я скажу Миллеру…

– Не надо, Майк. – Она ласково прижала палец к его губам. – Они не будут мне доверять, и это только привлечет Аль-Каиду.

– Сейчас они тебе доверяют? – Майк внимательно посмотрел Джин в лицо. – Ты уверена?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Для многих там я последняя надежда на выздоровление и на новую, более счастливую жизнь. Для Михраб, для доктора Фарада, их хирурга.

– Джин, брось, лучше пойдем на танцы. – Он повернул ее на спину, лаская мускулистыми руками длинные каштановые волосы своей возлюбленной.

Джин засмеялась:

– Какие танцы? Иди один.

– Нет, один не пойду. Лучше уж лягу спать. Завтра трудный день. Кстати, ты мне понадобишься…

– Для чего? – удивилась молодая женщина.

– По-арабски ты здорово выучилась говорить!

– Меня учила тетя Джилл. Точнее, мы с ней учили вместе – она для интереса, а я для работы.

– Русский не забыла?

– По-русски? – Джин посмотрела на Майка с недоумением. – Зачем?

– Завтра опять будем патрулировать вместе с украинцами. Придется обновить знания.

– Те самые, которые не знают, как пользоваться Кэмелбэком, и чуть не всей бригадой лежали у меня под капельницами с физраствором после прогулки по жаре в пятьдесят градусов с полным отсутствием жидкости?

– Ты не понимаешь. – Он поцеловал ее в нос. – Их генералы, как мне объяснил майор, просто не выдали эти «кэмелбэки». Они посчитали их лишними. Приборы же ночного видения давно устарели. Мы им подкинули ящик своих приборов, совершенно бесплатно, так они подумали, что это взрывчатка, и вызвали саперов.

– Это анекдот? – Джин вскинула брови.

– Нет, правда. На прошлой неделе произошло такое злоключение. Они там элеватор окружили, а сыны джихада палят по украинцам. Они все в БТР забились. Говорят, приказа открывать огонь не было, оружие заряжено холостыми во избежание, так сказать. Для боевых патронов запросили Киев.

– Кого запросили?

– Начальство в Киеве. «Лишь бы этот вопрос не вынесли на обсуждение Генеральной ассамблеи ООН», подумал я. Пришлось самим двигаться в город, на трех «Хаммерах». Слава богу, у нас приказы четкие, запрашивать никого не надо. У них найти понимающего по-английски человека крайне сложно. Среди рядовых и сержантов, может, найдется, а офицеры – сплошная тупость, по большей части с советской выучкой. Только и знают, как свое барахло на что-нибудь наше менять или воровать напитки из столовой для продажи арабам.

Джин кивнула:

– Я видела, как они тащат банки рюкзаками. Мэгги еще поинтересовалась у меня: дескать, неужели все сами выпивают? Как же! Мелкое воровство для них является главным удовольствием. В столовую ходят в бронежилетах и с рюкзаками, каски с собой. Говорят, приказано с ходу выходить на построение. Мы с Мэгги, моей помощницей, как увидели украинцев в бронежилетах, так чуть не поперхнулись. Парни так вообще встали в позы ожидания. Они, правда, на нас тоже уставились, ведь мы сидели близко. Один так во весь голос удивленно прокричал об американских «бабах». Думал, я ничего не понимаю. Потом салатов навалил, а есть спокойно не мог. Жевал и все время оборачивался на нас. Я еще спрашивала у мамы, почему у славян принято все доступное тащить с собой.

– Что она ответила?

– Она мне рассказала о полном отсутствии самоуважения у русских. Истинные причины она хотела объяснить в долгом и философском разговоре. Я постараюсь сегодня вернуться раньше, чтобы мы дольше побыли вместе. – Джин притянула Майка к себе, прижимаясь всем телом.

– Хорошо. Я люблю тебя. – Его горячие губы коснулись ее губ. Молодая женщина чувствовала дыхание Майка и нежность пальцев, ласкающих ее грудь.

– Я тоже люблю тебя, Майк…

Тусклый свет фонарей освещал низкие одноэтажные дома вдоль покрытой густым слоем пыли улицы. Они были грязно-желтыми, из необожженного кирпича, местами глиняные. Покосившие вывески на лавках, горы мусора прямо посередине проезжей части. То и дело из переулков с лаем выскакивали стаи бродячих собак – оборванных, голодных, злых. Принципиальной разницы между людьми и животными не наблюдалось. Старый пикапчик, смонтированный из деталей трех или четырех своих менее счастливых собратьев, а потому черно-красно-белый, затормозил перед низким крыльцом с обшарпанной входной дверью. На вывеске сбоку арабской вязью вывели слово «больница», оно же повторялось внизу по-английски, но с двумя ошибками – в слове hospital буква s отсутствовала, а последнюю гласную почему-то заменили на e. В общем, местный колорит чувствовался во всем. Джин вышла из машины. В джинсах, футболке, легкой кожаной куртке. Волосы скручены в узел на затылке. Казалось, появилась обычная западная женщина на непримечательной улице где-то на Востоке. Над городом черным бархатным ковром раскинулось ночное небо, прямо над головой, как желтый фонарь, висела полная луна, а вокруг буквально полыхали мириадами ослепительных искр сотни звезд – крупных, поменьше, совсем маленьких.

– У вас, Ахмет, мне нравится небо. – Джин вскинула голову. – Удивительное. Ночное – просто фантастическое, а утром, когда восходит солнце, романтическое. Я вижу множество отблесков, причем всех цветов радуги.

– Небо – один из немногих даров Аллаха нашей природе, – откликнулся водитель. – Главные сокровища Ирака под землей и над землей, мэм. В отличие от других стран, растительность бедная, животных тоже особо нет.

Ахмет был сержантом ICDC, то есть местной национальной гвардии. Он привозил в эту больницу Джин, соблюдая предварительную договоренность, в качестве двоюродной сестры. Здесь никто не знал ее настоящего имени. В больнице она была не Мэри-Джин Роджерс, капитан медицинского корпуса США, а некоей Аматулой Байян, дальней родственницей Ахмета Байяна, наполовину – арабка, наполовину француженка. Дочка эмигрантов, якобы выехавших давным-давно в Париж, а теперь, получив там образование, вернувшаяся помочь своей стране.

Отличное знание арабского языка и некоторых местных наречий позволяло Джин играть эту роль, и группировка Аль-Каида сквозь пальцы смотрела на ее присутствие. Знай они о реальном положении вещей, молодая женщина не проработала бы в больнице и одного дня. В данном случае ей полагалась мгновенная смерть, хотя опасность и так оставалась. Только репутация отличного хирурга спасала Джин. Лидеров местных бандформирований никто не страховал от серьезных увечий, поэтому за свои шкуры они дрожали и хорошего хирурга придерживали. Еще ни разу Джин не вызывали к кому-либо из бандитов. Ездил местный доктор Фарад, но подобный поворот событий не исключался. Молодая женщина подозревала об этом. Фарад – обычный медик, и случись черепно-мозговая травма или огнестрельное ранение сердца, он мог не справиться. Тогда повезут ее, даже не спрашивая. Джин вполне отдавала себе отчет в происходящем, и не только она. Пройдя дополнительную подготовку на базе в Форт-Беннинг, в штате Джорджия, она готовилась хладнокровно реагировать на такую встречу, а заодно к сбору и передаче на базу необходимой информации о расположении боевиков в городе. Джин помогали медицинская сестра Михраб и доктор Фарад. Оба мечтали когда-нибудь перебраться в Штаты, и она обещала им место в своей клинике. Все осознавали призрачность надежд – информаторов у Аль-Каиды хватало, у них всюду были глаза и уши, они следили за каждым шагом Джин, ее помощников, даже пациентов после выздоровления. Последних Аль-Каида проверяла на наличие или отсутствие вербовки.

– Добрый вечер, госпожа.

Как только Джин вошла в здание больницы, Михраб сразу вышла ей навстречу. Красивое смуглое лицо, обрамленное светлым платком, явно встревоженное, а большие светлые глаза смотрели испуганно. В коридорах темно, лишь изредка мерцали лампочки, ведь перебои с электричеством так просто не устранишь. Из-за неисправности кондиционеров в воздухе стояла страшная духота. Только в операционной, где все американское и самостоятельная подача тока, вроде как другой мир, похожий на европейский. Больные лежали вдоль стен на деревянных лавках, палаты переполнены. Произошла очередная перестрелка в городе, и привезли много раненых, в основном обычных жителей.

– Что у нас сегодня, Михраб? – спросила Джин, направляясь в предоперационную, чтобы переодеться. Михраб шла за ней.

– Две травматические ампутации, много осколочных, мэм, – ответила сестра, – две полостные и проникающее в грудь. Доктор Фарад как-то справился со всем этим, но просит вас проверить швы. Еще есть один очень сложный случай. Ранение в голову, мэм, состояние критическое. Доктор Фарад говорит, надо делать трепанацию, но он не умеет. Вся надежда только на вас.

– Кто раненый?

– Мальчик тринадцати лет. На базаре, где его мать продавала финики, носился с мальчишками в футбол. Шахид взорвал себя, и попало в него. Мать рыдает в коридоре, ведь у нее бандиты уже двоих сыновей убили. Одного прямо во дворе за отказ от помощи, второй случайно попал в перестрелку, а самый маленький остался. Я ей сообщила о вашем приезде, мэм. Она готова вам ноги целовать!

– Лишнее, Михраб. – Джин недовольно поморщилась. – Надо сначала осмотреть рану.

– Доктор Фарад провел всю предварительную подготовку.

– Хорошо. Тогда разложи мой инструмент, и мальчика быстро отправляй в операционную. Что с тобой?

Она отметила дрожь в пальцах девушки. Та чуть не уронила кусачки для удаления костной ткани, когда саквояж раскрылся в руках Михраб.

– Осторожно, Михраб. – Джин подхватила его. – Инструмент стерилизован, и мне будет трудно…

– Простите, мэм, я сама не своя. – Медсестра побледнела.

– Так все-таки? Что-то серьезное?

Джин взяла саквояж из рук девушки и поставила на стол.

– Я сама разберу.

– Мэм, – Михраб подошла ближе и перешла на шепот, – вчера к нам в дом приходили эти… – Она запнулась.

– Понимаю.

– Люди шейха. Он контролирует наш район, поэтому прислал своих людей к моему брату.

– Их предложения?

– Они требуют от Салида заложить бомбу на элеваторе. Как вы знаете, мы живем недалеко. Я подслушала, мэм, бомба очень мощная.

– На элеваторе?

– Да, они уже водили его и показывали место. Там, где американские конвои проезжают постоянно, по пути в город и обратно на базу.

– Водили на элеватор?

«По идее, на элеваторе находятся украинцы», – подумала она.

– Никого не видели?

– Никого, мэм. Ваши солдаты оттуда ушли.

– Ушли? Ты уверена?

– Не знаю. Я наблюдала с чердака за их сборами и уходом. Элеватор пуст.

«Командование-то и не предполагает саботаж. Очень мило».

– Что же сказали ваши гости? – Джин внимательно посмотрела на Михраб. – Когда надо заложить бомбу?

– Салид не согласился. Он все рассказал нам, мне, отцу. Мэм! Я в шоке… – Михраб схватила молодую женщину за рукав. – Мы не знаем, к кому бежать за помощью. Отец в трансе. Он день и ночь молится Аллаху, чтобы он избавил его сына от необходимости убивать людей, но они так просто не отступятся. Салид теперь знает людей шейха в лицо. Либо он выполнит требования, либо убьют нас всех. Просто придут и убьют. Они дали Салиду сутки, и сегодня ночью придут за ответом.

– Успокойся. – Джин взяла Михраб за руку. – Пусть Салид соглашается. Мы постараемся выйти из этой истории с минимальными потерями.

– О чем вы, мэм?

– Сразу сказать тебе не могу. Пока пусть соглашается, но потянет время. Тогда мы успеем все взвесить. Ладно? Держи меня в курсе.

– Конечно, мэм. – Михраб слабо улыбнулась. – Вся наша надежда только на вас. Мы не хотим Аль-Каиды. Наша семья – правоверные мусульмане, но мы не желаем никакого террора, никакой священной войны, а хотим жить в мире. Саддам убил двоих моих старших братьев. Один погиб на войне с Ираном, второго в Кувейте застрелил один из национальных гвардейцев. Просто тот замешкался и не сразу выполнил приказ. Он был контужен и не расслышал требования начальства. Гвардеец застрелил его в лоб, смеясь, и никто ему ничего не сделал. Все боялись Саддама и его гвардейцев. Они похитили мою старшую сестру. Злодеи могли иметь любую женщину, какую только захотят, тогда как мы не имели никаких прав. Даже узнать, что с ней стало. Она не вернулась к нам. Мой отец – образованный человек, адвокат. Он знает английский и французский, до Саддама жил в Лондоне, учился на юриста. Отец очень хочет, чтобы я поехала с вами в Америку. Он сказал, если это свершится, отец сможет спокойно умереть. Здесь нам покоя не будет. Он молит Аллаха за вас и за всех американцев в Ираке. Если вы уйдете, нас всех точно убьют. Они ненавидят образованных людей и хотят полного подчинения неграмотного населения. Нам ничего не останется, как уйти с вами.

– Успокой своего отца…

По коридору прошли люди. Они громко разговаривали, из-за чего Джин сделала паузу.

– Я не оставлю вас. Ни тебя, ни твою семью. Мы поедем в Штаты. Сначала ты, а потом твои родственники смогут приехать к тебе. Сейчас надо сохранять хладнокровие и не дать им шанс уничтожить вас. Нужна осторожность! Ни в чем не возражайте им. Соглашайтесь на все, но сообщайте без промедления, любым способом. Мы обязательно поможем.

– Добрый вечер, коллега, рад снова увидеть вас. – В предоперацинную вошел доктор Фарад. – Михраб уже рассказала вам о мальчике?

– Да, здравствуйте. – Джин кивнула. – Его будем оперировать первым. Распорядитесь отвезти ребенка в операционную.

– Хорошо, госпожа. Вот это денек сегодня. – Он смахнул испарину со лба. – Впрочем, с каждым днем становится все горячее. Весь день как в аду. Все везут и везут раненых.

– Я осмотрю всех, не сомневайтесь. Ты готова, Михраб?

– Да, госпожа.

– Тогда пойдем. У нас мало времени, а работы много.

– Так. Фарад, дайте-ка сюда больше света.

Несколько минут спустя Джин склонилась над раненым мальчиком. Вокруг царила тишина, и чувствовалось общее напряжение в операционной. Из-за духоты дверь открыли и слышались всхлипы безутешной матери, сидевшей у порога.

– Ее увести? – спросил Фарад.

– Нет, не надо. Она мне не мешает.

– Мы убрали волосы и обработали всю поверхность йодом, – продолжал доктор, – сделали предварительное рассечение для радиального направления раны. Для временной остановки крови поставили зажимы и прошили кетгутом. Пока все. – Он словно извинялся. – Кровь остановилась, но внутри много костных осколков. Я не решился их тронуть.

– Осколок мины нашли?

– Нет, госпожа. Видимо, он врезался слишком глубоко.

– Хорошо. – Джин кивнула. – Будем смотреть. Выходного отверстия я не вижу. Значит, он внутри. Не очень приятно, но что поделаешь.

За окном послышалась беспорядочная стрельба.

– Фарад, все нормально? – Джин вскинула голову.

– Сосед купил на рынке ишака и празднует, – объяснил доктор Фарад.

– Здесь стреляют по любому поводу. – Джин поморщилась. – К этому невозможно привыкнуть.

– Такие традиции, госпожа.

– Я понимаю, но обстановка неподходящая для праздников. Впрочем, жизнь есть жизнь. Вы правы, доктор. – Молодая женщина осмотрела рану. – Обломков много. Мы их сейчас удалим, а оставшееся потом соберем и уложим. Осколка я тоже не вижу. Чувствую, придется расширять рану. Михраб, кусачки. – Джин протянула руку, и сестра вложила в нее инструмент. – Надо скусить края кости с этой стороны.

– Госпожа, снова пошла кровь.

– Я вижу. Я сдавлю кусачками наружную и внутреннюю пластину. Михраб, приготовьте воск и марлевые тампоны с раствором хлорида натрия, да побыстрее.

– Слушаюсь, госпожа.

– Фарад, кровь убрать. Есть. Вот он! Я вижу осколок. Отлично! Он врезался в мозговую оболочку, и образовалась гематома. Я сейчас удалю его, Фарад, а вы готовьтесь отсосать кровь и разрушенную ткань. Михраб, хлорид натрия готов?

– Да, госпожа.

– Хорошо. Будем промывать, причем медленной струей. Быстро не надо, так как вы смоете защитную ткань. Вот так. Теперь я прошью артерию для остановки крови и обработаю среднюю менингеальную вену. Хм… – Джин на мгновение остановилась. – Я вижу повреждение стенки синуса твердой мозговой оболочки.

– Можно тромбировать кусочком мышцы, – предложил доктор Фарад, – а в дальнейшем рассчитывать на реканализацию.

– В идеале. Подобное хорошо звучит в теории. – Джин с сомнением покачала головой. – Моя бабушка, а она кое-что понимала в этом, – Джин улыбнулась, – всегда говорила о простейших путях как о ловушке. Надо идти трудным путем, и тогда многое получается. Здесь почти на сто процентов тромб перекроет кровоток, что приведет позднее к отеку мозга. Если прошить синус лигатурой, то мы получим похожую картину. Чем ближе к confluens sinuum, тем хуже прогноз. Здесь имеем дело с достаточно близким местом. Придется накладывать сосудистый шов на линейную рану синуса. Прислушаюсь к советам бабушки.

– Очень сложно, – возразил доктор Фарад. – Нужна высочайшая квалификация.

– Надеюсь, она у меня имеется. Благодаря бабушке, конечно.

Молодая женщина снова склонилась над мальчиком. Повисла тишина, прерываемая только бряцанием инструментов и непрекращающимися всхлипываниями матери.

– Успокойте ее, Михраб, – попросила Джин. – Все самое страшное уже позади. Он будет жить. Сейчас мы очистим рану и уложим края мозговой оболочки на поверхность. Зашивать пока не будем. Мозг не должен отекать, а внутричерепное давление повышаться. Швы наложим на мягкие ткани свода черепа, таким образом избегая ликвореи.

В коридоре послышался крик. Трудно было разобрать, радостный он или, наоборот, отчаянный. Что-то смешанное. Оказывается, Михраб сообщила матери о результатах операции, и, упав на колени, та принялась благодарить Аллаха. Было слышно, как она стучит руками по полу и от волнения тяжело дышит.

– Расскажите о своей бабушке, – осторожно попросила Михраб, когда доктор Фарад отошел распорядиться о других раненых. – Вы часто упоминаете о ней. Американка?

– Нет, она была француженкой наполовину, а наполовину австриячкой. Она родилась в Париже и в Париже же умерла. Точнее сказать, скончалась у себя в клинике, когда ей было девяносто восемь лет. Она все еще работала. Конечно, не так, как в молодости, но каждый день. Она была великим врачом и выдающейся женщиной. – Джин сдернула повязку с лица и протянула Михраб руки. Та сняла липкие от крови перчатки и заменила на сухие. – Недавно в Париже, а затем в Чикаго ей открыли памятник. Он повторяет портрет знаменитого художника Серта, который висит у нас дома в Версале, где теперь живет ее младший сын Штефан… Марианна времен Первой мировой, в солдатской гимнастерке с распущенными волосами, с солдатской наградой Medaille Militaire на груди. Она смотрит на Дом инвалидов, где похоронен ее приемный отец. Родные примирились после смерти, и слава их теперь вполне сравнима. Мы все хотели вечной жизни для бабушки. Не только мы, но и весь мир. – Джин вздохнула. – Ее родные, известные врачи, политики, президенты, простые люди, лечившиеся у нее, старались беречь бабушку. Никому не хотелось естественного развития событий, ведь от смерти разве убережешь? Никто не уберег от нее и не уберегся. Рано или поздно она забирает всех. Бабушка ушла. Мне кажется, она сама так решила. Просто выполнила свою миссию, оставила нас за себя, уверенная в нашей компетенции, и ушла на вечный отдых. Сердце остановилось. Никакая медицина уже не могла его запустить. Все, Бог сказал: хватит, справляйтесь сами. Выросли, большие уже, теперь ваш черед. В новый век мы вошли без бабушки. Уже пять лет ее нет с нами, но мне кажется, она рядом. Мы за нее делаем теперь вчетвером то дело, которое делала она одна, и едва справляемся. Ким Лэрри, дочка американского лейтенанта, которого она спасла в Арденнах, возглавляет клинику в Чикаго, моя мама – в Париже, вьетнамская девочка, теперь уже не девочка, конечно, по имени Клод Нгуен – азиатский филиал клиники в Сеуле. Ты тоже пойдешь этим путем, – Джин с печальной улыбкой взглянула на Михраб, – если нам повезет и все сложится как надо. Пойдешь, ведь на него только ступи – и уже не сойти. Мы каждый день делаем все возможное, и пришедшие за нами должны продолжить благое дело – облегчать страдания людям, спасать их жизни, бороться с болезнями, с несчастьем, с голодом, с угнетением, с несправедливостью. Мы везем еду тем, кто голодает, и воду тем, кого мучает жажда. Мы призываем сильных мира сего помнить о слабых и ничтожных, защищаем их интересы. Мы продолжаем дело бабушки и леди Клементины Черчилль, а теперь еще и защищаем природу. Дядя Клаус заведует этой частью работы. Он вернулся в Германию и активно работает в рядах зеленых. Бабушка приучила Клауса жалеть более слабых, беззащитных, заботится о них. Например, о животных. Мама говорила, один русский солдат назвал ее колдуньей. Бабушка на самом деле приковывала внимание и к себе, и к своему делу тоже. Она всегда видела острее, понимала лучше, лечила точнее и въедливее. Мама говорит, я намного больше похожа на нее, чем она сама. Мама во всем старалась походить на бабушку, но ее невозможно повторить! Я часто вижу бабушку перед собой. Когда, например, шью сосуды, как она, или борюсь с тампонадой сердца. Она словно подсказывает мне дальнейшие действия, внушает мужество и уверенность. Мы все помешались на ней, – усмехнулась Джин.

– Мне уже сейчас хочется быть рядом с вами, – призналась Михраб. Глаза ее блестели.

– Это когда-нибудь случится. – Джин заставила себя улыбнуться и отвернулась. В ее глазах также стояли слезы.

Снова вошел доктор Фарад, а с ним – санитар.

– Мальчика можно увозить в палату? – спросил он Джин.

– Да, конечно, – кивнула она. – Поставьте капельницу. Ему надо восстановить силы. Антибактериальная терапия для подавления инфекции. Перевязки делать очень осторожно. Завтра я посмотрю его.

– Хорошо, госпожа.

Михраб отсоединила приборы, и каталка с мальчиком сдвинулась. Полная женщина в широких черных одеждах бросилась вперед, упав перед Джин на колени, заголосила надрывно, вскидывая руки к потолку и кланяясь. Тень от ее фигуры металась по затянутой полиэтиленом стене операционной. Слова мешались, прерываясь рыданиями.

– Пожалуйста, встаньте. – Джин наклонилась, помогая женщине встать. – Вашего сына сейчас отвезут в палату. Вы можете оставаться при нем. С ребенком все будет в порядке.

– Идем, идем. Хватит уже, – сказал Фарад.

Каталку вывезли в коридор. Доктор Фарад, поддерживая женщину под руку, вывел ее.

– Кто у нас следующий, Михраб? – спросила Джин, проводив их взглядом.

– Женщина. Работает, варя лукум на рынке. Взрывное осколочное ранение бедра и левой кисти.

– Хорошо, давайте ее сюда.

– Я вам хотел сказать, – доктор Фарад вернулся в операционную, – в городе стало заметно больше боевиков. Они прячутся по домам, заставляя хозяев предоставлять им кров. Нам запретили завтра пускать детей в школу и не разрешили ходить на рынок. Явно что-то готовится, мэм. – Мужчина наклонился к уху Джин, якобы стерилизуя инструмент. – Скажите вашим.

– Спасибо, док. Постарайтесь спрятаться с семьей в надежном месте. – Молодая женщина внимательно посмотрела на иракского хирурга. – Вы знаете о жестокости боевиков. Боевики не брезгуют прикрываться мирными жителями. Лучше выезжайте из города. Укройтесь на базе. Вас пустят. И ты, Михраб. – Она повернулась к сестре.

– Если они выведают о нашем визите на базу, то всех убьют, стоит нам только вернуться. – Фарад обреченно покачал головой. – Соседи донесут. Точно найдется кому. Мы лучше в подвале.

– Вам виднее, – согласилась Джин.

– Мне хочется уйти на базу и больше не возвращаться в город, – всхлипнула Михраб. – Я так боюсь. Со мной отец, брат, они ни за что не пойдут. Чего они там будут делать? Кто пустит надолго лишние рты?

– Тогда как только начнется перестрелка, перебирайтесь сюда, в больницу, – решила Джин. – Мы сразу возьмем ее под свой контроль. Будет безопасно.

– Хорошо, мэм. Спасибо вам. – Доктор Фарад сжал ее руку.

– Майк. Майк.

Он спал, едва прикрывшись одеялом. Загорелый, мускулистый, красивый. Светлые волосы взъерошены, губы чуть приоткрыты, и на лбу залегла заметная складка. На тумбочке рядом с кроватью в пепельнице еще дымилась сигарета – видимо, заснул недавно. Джин скинула куртку, туфли, стянув через голову футболку, села рядом. Потом затушила сигарету в пепельнице. Наклонившись, она осторожно прикоснулась к его плечу губами.

– Майк…

Он повернул голову. Ресницы дрогнули, и Майк посмотрел на Джин – светло-серые глаза, чуть затуманенные ото сна, а потом взглянул на часы.

– Знаешь, я устал ждать, – сказал он.

– Очень много работы. Доктор Фарад один не справляется. – Джин прислонилась лбом к плечу Майка. Он размотал ее волосы, и они упали вниз, закрывая обнаженную спину. – Три черепно-мозговые, из них две пулевые, проникающие, очень тяжелые случаи. Одна осколочная, полостных три, тоже проникающие. О всякой мелочовке я уже не говорю. «Чарли не катаются»? – Джин взглянула на картинку, застывшую на экране ноутбука на столе напротив. – Подполковник Билл Килгор? Вы просто фанаты «Апокалипсиса».

– Да, я люблю этот фильм, особенно первую часть, до выступления с девчонками из «Плейбоя». – Майк с нежностью гладил ее плечи и спину. – Потом начинается философия, фантасмагория. Мне кажутся подобные сюжетные навороты излишними, а вот атака с вертолетами под «Полет валькирий» Вагнера… Гениально! Билл Килгор и его ребята вернули Америке уверенность в себе. Мы снова почувствовали себя сильными, после психологического краха во Вьетнаме. Проиграть войну, не потерпев неудачи ни в одном сражении, а, наоборот, закатав их в каменный век с потрохами.

Он обнял ее, уложив рядом и поцеловав в висок.

– Мне было семь лет, когда я впервые посмотрел этот фильм. С тех пор я бредил воздушной кавалерией и серфингом.

– Стал заядлым серфингистом, как этот Билл Килгор, да еще и офицером военной кавалерии, – добавила Джин, улыбнувшись. – Только занесло в такую страну, где ни на серфинге покататься, ни жажду утолить. Чем бы занимался здесь легендарный Билл Килгор? Наверное, мог устраивать скачки на верблюдах, ведь тут одни пустыни.

– Да уж.

– Ты обставился по всем правилам. – Она протянула руку, нажав на кнопку, снимающую паузу.