Сны богов и монстров Тейлор Лэйни

13

Вдвоем

Солнце село. Следом за Эллаи взошла Нитид. Кэроу смотрела, как друзья, затаив дыхание, любуются лунами, и радовалась. Пусть сегодня от каждой остался узкий серпик, но на их фоне, где-то на грани видимости, снова пронеслись буреловы. Температура продолжала падать, и стучавшие зубами химеры прижимались друг к другу все плотнее.

Приготовили и съели ужин. Оора завел балладу.

Лираз держалась в стороне, как можно дальше от сбившихся в кучки химер. Было так холодно, что Кэроу спрятала ладони в подмышки. А тепло, струящееся с кончиков сияющих крыльев Лираз, стекало вниз и впитывалось в камни, как вода впитывается в песок пустыни. Никого не согревая.

Кэроу не винила Лираз: после вспышки хамсы та безропотно вынесла дорогу. Конечно, можно было бы осудить ее за грубость по отношению к Мику, ведь у Мика-то хамсы не было. Да и вообще – кто мог бы нагрубить Мику? Даже у самых злющих химер не поворачивался язык. А посмотрите только на Зузану! Даром что химеры прозвали ее «скорпиониха-мегера», Мик ухитрялся привести в доброе расположение духа и ее тоже. Одна только Лираз, казалось, имела иммунитет против его обаяния.

Лираз вообще была особенной. Совершенно асоциальной. Даже демонстративно асоциальной. Но Кэроу чувствовала за нее ответственность: ведь Акива оставил сестру с отрядом химер не просто так. Своего рода послом? Никто не годился на эту роль меньше. Был один момент еще до отбытия Акивы, когда Кэроу поймала его прямой взгляд. С самого отлета из касбы они не обменялись ни словом, и Кэроу внимательно следила, чтобы не смотреть в его сторону, но тот взгляд – прожигающий, открытый – поведал о многом. И, помимо прочего, это послужило причиной, чтобы присмотреть теперь за его сестрой.

Пока вроде бы никто к Лираз не лез; хотелось верить, что химерам хватит ума не цепляться к ней, когда рядом нет Акивы, способного умерить ее пыл.

Когда же он вернется?

Там, внизу, огонь плевался зелеными искрами и пах разваренной капустой, согревая лишь самую малость. Кэроу шла вдоль гряды, наблюдая за химерами и одновременно высматривая Акиву, но в сгущающейся темноте не было ни малейшего намека на приближающееся мерцание крыльев.

Что теперь будет? А вдруг он принесет дурные вести? Куда идти химерам, если путь в пещеры Кирин окажется закрыт? Обратно в подземные туннели, где они скрывались до того, как перебраться в мир людей? От этой мысли Кэроу содрогнулась.

Представила ужас вторжения ангелов.

Утрату последнего шанса.

Она поняла, что за столь короткий срок начала всерьез рассчитывать на союз, безумный с самого начала; рассчитывать на то, что он может принести их отряду: и в самом бытовом, прозаическом смысле, и с точки зрения обретения новой цели. Химеры в этом отчаянно нуждались. И она тоже.

А еще она отморозила попу. А Незаконнорожденные сейчас наслаждаются теплом в ее родном доме. И там, если она ничего не забыла, бьют горячие источники!

Ох, пропасть, нет!

По камням слабо царапнули когти, предупреждая о появлении Белого Волка. Кэроу развернулась к нему. Он принес чай, который она приняла с благодарностью: пальцы обнимали горячую жестяную кружку, а лицо погружалось в густой пар.

– Ты не обязана стоять здесь на ветру, – сказал он. – Сейчас дежурство Касгара и Киты-Эйри.

– Знаю. Я не могу сидеть, места себе не нахожу. Спасибо за чай.

– Не за что.

Она поинтересовалась:

– Куда ты отправил остальных?

Отсюда ей было видно, как он поговорил с лейтенантами и разослал четыре команды по два бойца обратно по их собственному следу.

– На восток от залива. Пусть понаблюдают за горизонтом. Выход на связь – через сутки, потом каждые двенадцать часов.

Она кивнула. Разумно. Залив Тварей был территорией серафимов. Здесь везде сейчас территория серафимов, а у отряда химер нет ни малейшего представления, чем занимаются военные силы Империи. И где именно. Горы позволяли укрыться на некоторое время, но, чтобы вернуться в мир людей, придется выйти на открытую местность и оставаться там до тех пор, пока все не пройдут портал.

– Как ты думаешь, все идет нормально? – спросил он, понизив голос.

Отряд расположился у кромки широкой каменной лощины. Кэроу встревоженно покосилась на бойцов, но в их сторону никто не смотрел. К тому же расстояние и темнота должны были скрыть от возможных шпионов силуэты, а ветер сносил голоса в сторону.

– Думаю, да. Ты молодец. – Ты настоящий Тьяго, имелось в виду. – А вообще жутковато.

– Жутковато, – согласился он.

– И убедительно. Пару раз я почти забывала…

Он оборвал:

– Не забывай. Никогда. Ни на миг.

Со вздохом:

– Пожалуйста.

Столько всего в единственном слове. Пожалуйста, не забывай, что я не чудовище. Пожалуйста, не забывай, от чего мне пришлось отказаться. Пожалуйста, не забывай меня. Кэроу испытала жгучий стыд. Что она хотела сказать? Похвалить? Как ей только пришло в голову, что он воспримет сказанное как похвалу? Ты молодец, ты ведешь себя в точности как убитый мной маньяк. Это не похвала – обвинение.

– Не забуду, – пообещала она Зири.

И на мгновение испугалась того, что пребывание в шкуре Волка его изменит. Однако взглянула снова и поняла – опасение беспочвенно.

Его взгляд – не взгляд Тьяго. В нем слишком много тепла. Это по-прежнему белесые глаза Волка, конечно, – но какая все-таки разница! Невероятно, как две разные души, заключенные в одну и ту же оболочку, могут так кардинально все изменить. Куда-то исчезли заносчивость и высокомерие – и лицо стало сейчас добрым. Конечно, это опасно. Волк никогда ни при каких обстоятельствах добрым не казался. Любезным, может быть, и вежливым. Но добрым? Нет, разница была слишком очевидна.

– Обещаю, – тихо, почти неслышно сказала она. – Я никогда не забуду, кто ты такой.

Ему пришлось почти прижаться к ней, чтобы расслышать произнесенное. Не отстраняясь, он ответил шепотом – так близко, что она почувствовала на щеке его дыхание:

– Спасибо.

Тон, теплота взгляда, не свойственная Тьяго, и тоска…

Кэроу резко разорвала это почти объятие, отступив в темноту, отвоевывая пространство. Даже личность Зири не могла изменить ее реакцию на физическое присутствие Волка: стоило ему приблизиться, и ее начинало трясти. Снова заболели раны. Заныло ухо, там, где его рванули чужие зубы. Ей даже не было нужды прикрывать глаза: она и так помнила, как все происходило, как она беспомощно сопротивлялась, прижатая его тяжелым телом.

– А ты как? Держишься? – спросил он, помолчав.

– Нормально. А когда все прояснится, станет совсем хорошо.

Она кивнула на небо, словно там хранилось их будущее, что в каком-то смысле было правдой: если Акива сейчас летит назад. С какими бы известиями он ни вернулся.

Сердце внезапно сдавило. Сколько его осталось, того будущего? Что их ждет? И кто займет место с ней рядом?

– Мне тоже, – сказал Зири. – По крайней мере, полегчает, если новости будут хорошими. Что делать, если этот план провалится, – не представляю.

– И я. – Кэроу попыталась храбро улыбнуться. – Но давай решать проблемы по мере их возникновения.

Он кивнул:

– Я очень надеюсь увидеть… место, где родился.

В его голосе слышалось колебание. Когда серафимы истребили их племя, Зири был ребенком, и его память не сохранила воспоминаний до Лораменди.

– Это твой дом, – сказала Кэроу. – По крайней мере, при мне можешь называть его так.

– А ты помнишь?

Она кивнула:

– Помню пещеры. Лица хуже. Родителей почти нет.

Признаваться в этом было тяжело. Когда все произошло, Зири был малышом, но ей-то исполнилось семь, и никого больше, кто мог бы помнить, не осталось. Род Кирин существовал ровно до тех пор, пока она сохраняла его в своей памяти. Они уже почти ушли. Сознание дернула острая боль. Неужели она забыла и лицо Зири? Все забивали воспоминания о яме, ставшей могилой его телу. Грязь на его ресницах, ее последний, прощальный взгляд в его карие глаза, прежде чем она закрыла ему веки. Сорванные мозоли на руках саднили до сих пор, так отчаянно она копала могилу, и, ощущая эту боль, она всякий раз видела его лицо, искаженное гримасой смерти. И знала: скоро оно утратит четкость. Она должна нарисовать его – живого, – пока еще может. Нарисовать – и спрятать. Он умел читать между строк, а давать ему надежду было жестоко. Да и не в надежде он нуждался.

– Покажешь мне там все, когда… если мы там окажемся? – спросил он.

– Если успею. Будет мало времени.

– Знаю. Надеюсь, будет хоть немного, чтобы побыть наедине.

Наедине? Кэроу напряглась. О чем он сейчас подумал?

Зири тоже напрягся, видя, как застывает ее лицо.

– Не наедине с тобой. Я имел в виду, что я бы не… но я вовсе не… Просто…

Он резко выдохнул:

– Я просто очень устал, Кэроу. Спрятаться от взглядов, не бояться, что ошибусь. Хоть ненадолго. В этом смысле.

О господи, какая же она эгоистка, что думает только о себе! Ведь давление на него так велико, так сокрушительно, а ее напрягает сама мысль о том, чтобы побыть с ним наедине! Она даже притвориться не может!

– Прости, – сказала она убито. – Прости за все.

– Не казнись. Пожалуйста. Я не говорю, что это легко, но дело того стоит.

Серьезная, искренняя манера держаться, совершенно не свойственная Волку. Тело принадлежало Тьяго, но теперь в нем проступало нечто… другое. Ох, Зири.

– Ради этого стоит постараться, – добавил он. – Нам обоим. Вдвоем.

Вдвоем.

Сердце Кэроу билось все сильнее. Если бы у нее оставалась хотя бы тень сомнения, этот момент истины уничтожил бы ее полностью. Ее сердце было половинкой другого «вдвоем»: греза, начавшаяся в другом теле, – и вопреки той лжи, которую она твердила самой себя месяцами, в этом теле ничего не изменилось.

Кэроу заставила себя улыбнуться: Зири ни в чем не виноват, и он заслуживает от нее большего. Однако она так и не смогла вынудить себя произнести это слово – «вдвоем».

Не с ним.

Зири заметил судорогу ее улыбки. Он хотел бы верить – это оттого, что ей приходится смотреть на него сквозь чужое тело, но… он знал. Знал. Если до сего момента он еще на что-то надеялся, кто виноват? А до него дошло только теперь.

Надежды не осталось.

Не с его счастьем.

Он пожелал ей спокойной ночи и ушел, а она все вышагивала по круче, высматривая ангела. И пока Волк спускался, черты его лица принимали привычное выражение. Губы сложились в гримасу насмешки и злого удовольствия. Зири было не до радости, но это уже был не Зири. Кэроу все еще любит Акиву? Настоящий Тьяго испытал бы ярость и отвращение. У фальшивого же оказалось разбито сердце.

Он был так же ревнив, как настоящий Волк. И от этого стало еще хуже.

Больше, чем когда-либо, он ощущал утрату собственного тела, не потому, что новое вызывало отвращение у Кэроу, а потому, что хотел летать – стать свободным хотя бы ненадолго, напрячь крылья и легкие, кинуть себя в ночь и позволить печали исказить заимствованное лицо. Но он не мог даже этого. У него теперь не было крыльев. Только клыки. И когти.

А еще теперь я мог бы повыть на луны, подумал он во вспышке отчаяния. От прежней надежды ничего не осталось; ее обломки застыли мертвым холодным комом, и Зири попытался найти ей взамен иную, которая дарила бы хоть какое-то тепло.

С любовью покончено. Значит, покончено и с надеждой на любовь. Его единственное везение – то, что в могильной яме в земле чужого мира осталось гнить только тело. «Везунчик Зири» – это такая шутка.

Теперь у него появилась другая надежда: в один прекрасный день вновь стать химерой из рода Кирин. Перетерпеть все испытания, выжить, не позволить себя поймать, обвинить в измене и сжечь, развеяв пепел без следа и возврата. Он был уверен, что сказал Кэроу правду: дело того стоило. И его жертва тоже – если она поможет химерам построить будущее, свободное от свирепости настоящего Волка.

А больше ему почти ничего и не надо. Снова летать, избавиться от этого ненавистного тела, от клыков и иззубренных когтей.

Если когда-нибудь вдруг его полюбит девушка, горько подумал Зири, хорошо бы коснуться ее, не разорвав на части.

14

Самые длинные пять минут в истории

Лираз чувствовала себя… виноватой.

Не сказать, что любимое ощущение. Любимым было отсутствие эмоций; любая нарушала порядок и вела к сумятице. Например, прямо сейчас она обнаружила, что сердится на источник своей вины, и хотя отдавала себе отчет в том, что это неправильная реакция, не могла ее не испытывать. Она сердилась, поскольку знала, что придется предпринять нечто, чтобы… чем-то смягчить чувство вины.

Проклятие!

Тот человечек с проклятыми умоляющими глазами и его дрожь. Чего он ожидал, умоляя согреть его – и его девушку, – словно она обязана? Что они вообще здесь делают, в отряде чудовищ? Это не их мир, а они сами – не ее проблема. Но чувство вины – нелепое чувство! – становилось только сильнее.

И нелепее.

Лираз также злилась на химер, по совершенно иррациональной причине. Они, как ни странно, не направляли на нее свои хамсы. Во время путешествия и здесь, в лагере, она ни разу не почувствовала знакомой боли. И злилась она именно поэтому. Потому что они не дали ей повода разозлиться.

Чувство. Было. Нелепым.

Ну, давай же, Акива, думала она, глядя в ночное небо, как если бы брат мог спасти ее от самой себя. Маловероятно. У него хватало своих причин для страдания, и здесь крылась вторая причина ее гнева. Во всем виновата Кэроу. Лираз представила, как пальцы сжимаются вокруг шеи девушки. Нет. Лучше она скрутит ее смешные волосенки в веревку и удавит.

Помечтать-то невредно?

Она дала Акиве еще пять минут. Если он не прилетит, она все-таки это сделает. Не удавит Кэроу. Другое. Чтобы прекратить абсурдный взрыв эмоций.

Пять минут.

…Шла третья «пятиминутка». И каждая была не короче четверти часа.

Наконец, преодолевая внутреннее сопротивление, Лираз отправилась в лагерь, про себя проклиная Акиву за каждый сделанный шаг. Она дала ему самые длинные пять минут в истории – а он так и не вернулся, и теперь ее некому остановить или отговорить. Лагерь уже спал; назначенный в караул грифон расположился на самой вершине скалы. Оттуда он ничего не увидит.

Волк спустился с уступа полчаса назад и устроился рядом с одним из костров – к счастью, почти у самого дальнего. Его глаза были закрыты. Как и у всех остальных. Насколько Лираз могла разглядеть, бодрствующих в отряде не осталось.

Никто не должен увидеть то, что она сейчас сделает.

Она пробиралась молча. Вот та самая куча сбившихся в клубок химер… Лираз осмотрела их, брезгливо морщась… и шагнула вперед. Огонь почти потух и совсем не грел. Парочка людей тоже была тут: они спали, прижавшись друг к другу, как близнецы в утробе. Как эмбрионы. Трогательно аж до слез.

Лираз долго смотрела на них. Оба тряслись от холода даже во сне.

Она быстро огляделась.

Затем опустилась на колени и распахнула крылья. Серафимы могли управлять силой и яркостью огня; мысленная команда, и интенсивность пламени возросла. Через несколько секунд теплая волна достигла всего живого клубка, но дрожь прекратилась не сразу. Сама Лираз никогда не мерзла. Если существо трясется от холода, оно демонстрирует свою слабость.

Они такие слабые, думала она, рассматривая человеческую пару. Потом в памяти всплыло другое слово: бесстрашные.

Они спали, и их лица соприкасались.

Она не могла этого постичь. Лираз никогда не оказывалась так близко к другой живой душе. Разве только к маме? Быть может. Она не помнила. Что-то в этой картине выводило из равновесия. Хотелось плакать. Наверное, надо их за это возненавидеть? И свою слабость? Но отчего-то не выходило, и Лираз пыталась понять, отчего так, все рассматривая их и согревая.

Она отвела взгляд и осмотрелась. Любопытно, а Кэроу и Акива когда-нибудь лежали так же… Бесстрашная близость…

Но где же она? Исса из племени нагов мирно спала у того же костра, однако, к глубокой тревоге Лираз, Кэроу отсутствовала.

Где же она?

Сердце оборвалось. Она поняла. Божественные звезды! Как можно быть такой беспечной? Трясясь от ужаса – и злясь на себя за этот ужас, – Лираз осторожно повернула голову и посмотрела через плечо. И, конечно, Кэроу была именно там, прямо над ней; она, как на насесте, устроилась на скальном выступе, поджав колени к груди и обхватив себя руками. Бодрствуя? О да. Сосредоточенная, хладнокровная. Внимательная.

Заинтригованная.

Сколько времени она там сидит?

На мгновенье их глаза встретились, и Кэроу по-птичьи склонила голову набок. Она не улыбнулась, но взгляд был откровенно теплым. Взгляд, направленный на Лираз.

Вернуть бы тебе твою доброту на наконечнике стрелы!

А затем Кэроу уткнулась лицом в колени и устроилась спать.

Лираз, пойманная «на месте преступления», не понимала, что сейчас делать. Уйти? Сжечь здесь все к демонам?

Ну, есть другие варианты.

В конце концов, она не сдвинулась с места.

К тому времени, когда отряд химер проснулся и стало известно о возвращении Акивы с хорошими вестями – обещание Незаконнорожденных было получено, – Лираз была уже на ногах. И никто, кроме Кэроу, не знал, что она делала ночью. Поначалу Лираз собиралась предупредить, чтобы та молчала, потом передумала: показав свои опасения, она станет куда более уязвимой и даст Кэроу над собой гораздо больше власти. И ничего не сказала. Только внимательно посмотрела.

– Спасибо, – сказал Акива сестре, когда они на минутку оказались вдвоем.

– За что?

Лираз отвела взгляд, будто он мог знать, как она провела эти ночные часы.

Он пожал плечами.

– Что оставалась в лагере. Не сорвалась. Вряд ли это было так уж весело.

– Не было. Но все равно – не благодари. Если это повторится, я первой вытащу меч.

Акива не дал себя одурачить. Он подавил улыбку.

– Хмм… Что повторится? Хамса?

– Нет, – неохотно призналась она. – Не совсем.

Его брови удивленно поднялись.

– Поразительно.

Поразительно. Лираз поморщилась, вспоминая свою нелепую злость. Почему химеры к ней не сунулись, интересно? Странная ситуация. Но признаваться в этом – выглядеть полной дурой. В глазах Акивы появилась надежда. Лираз давно не видела такое выражение на его лице. Ее сердце сжалось – оно болело и радовалось одновременно. Как такое может быть? Акива счастлив, это хорошо. Азаила нет с ними – это плохо.

Она спросила брата:

– Ты им сказал? Насчет Аза?

Сердце снова дернула боль.

Акива кивнул, и она испытала смесь вины и мелочной радости – но главным образом вины, – что ее вопрос стер с его лица надежду.

– Представляешь, насколько все было бы проще, окажись он здесь?

Вместо меня, подумала Лираз, хотя знала, что Акива имел в виду совсем другое. Может быть, поделившись прошедшей ночью теплом, она действовала от имени Азаила, но это была совершеннейшая малость по сравнению с тем, что он мог бы привнести в противоестественный союз ангелов и химер. Смех и беспомощная ухмылка – и барьеры рушатся. Никто не мог долго выстоять против Аза. Ее собственный дар – совсем другой. В том будущем, которое они сейчас пытаются возвести, он не пригодится. Она хорошо умеет только убивать.

Долгое время такое умение было источником гордости и похвальбы, и хотя гордость исчезла, умение никуда не делось. Она всегда носила одежду с длинными рукавами, скрывая кисти, черные от меток. Однако руки – это еще не все. В касбе, чтобы позлить химер, она могла демонстративно задрать рукава, но, право, чем здесь гордиться?

Черные татуировки, смертные метки: четыре линии, перечеркнутые пятой, – покрывали не только кисти Лираз. Они поднимались по предплечьям, покрывая кожу черным страшным кружевом. Ни у кого не было столько меток, как у нее. Ни у кого.

Они обрывались только у локтей. И счет был не полон. Две тонкие линии – последние двое убитых, которых она решилась занести в свой список. А потом случился Лораменди.

Лораменди.

С той поры ей все снился один и тот же сон: отчаянно желая избавиться от ужасных меток, она отрубает себе руки. В надежде, что вырастут новые.

Сон не объяснял, как она это проделала. Ну, первую руку отрезать легко. А вторую? Однако во сне этот момент отчего-то пропускался.

В самом деле – как, скажите, отрезать обе руки этими же самыми руками?

И они никогда не вырастали. По крайней мере, она всегда просыпалась раньше. Лежала и моргала. Ей ни разу не удалось заново заснуть, чтобы посмотреть, чем все кончается. А воображение рисовало фонтаны крови, раздробленные кости, рваную плоть… все это затвердевало, схватывалось… становилось одним целым. И чистым, без тату.

Вот уж воистину, начать с чистого листа.

Фантастика.

Она никогда не говорила об этом ни с кем, кроме Азаила, который вместе с ней пытался решить загадку двойной ампутации, – а в конце концов упал на спину и объявил, что это невозможно. Акиве она не рассказывала… ну, его же там не было? После Лораменди он их оставил и даже когда вернулся, пребывал в своем собственном мире. Вот как сейчас, например. Он смотрел мимо Лираз, и ей не требовалось следить за его взглядом, чтобы понять, на кого. Его взгляд застыл, и ей пришлось щелкнуть перед его лицом пальцами.

– Один небольшой момент, братец. Химеры примутся за нее, если решат, что между вами что-то есть. Знаешь, какое у нее прозвище?

Он посмотрел с изумлением:

– И какое?

– Любовница ангела.

Его взгляд вспыхнул, и Лираз закатила глаза.

– Чему тут радоваться? Это вовсе не значит, что она тебя любит. Это означает, что ей не доверяют свои.

Она разъясняла ему, будто сама в этом разбирается. Что она знает о чувствах? Как сказать. Ей вполне достаточно, спасибо, помощь не требуется. Но… но почему так зябко на душе? Почему так хочется обвернуть себя крыльями и сжаться в комочек?

15

Знакомый страх

Пришествие. 18 часов спустя

В ночь Пришествия Элиза так и не уснула. Кошмар никуда не делся, он давил на плечи, и она знала, что начнется, стоит ей закрыть глаза.

Однако дело было даже не в этом. Не спал никто. Мир будто разворошили раскаленной кочергой, и кругом летали искры безумия. В новостях крутили кадры паники, спровоцированной обращением ангела. Активизировались запрещенные секты, царило мародерство, по миру прошла волна самоубийств и – да что же это такое?! – кровавых жертвоприношений. Пока только животных. Кое-кто, разумеется, всю ночь напропалую отмечал наступление Армагеддона, и пьяные школяры, переодетые нечистью, мочились на прохожих с крыш зданий, а женщины предлагали себя, чтобы родить ангелочка.

Вполне предсказуемый идиотизм человеческой реакции.

Экстаз и ярость, отчаянная мольба – и пожары, много пожаров. Безумие, страх, злое ликование, паника, крики. Их музей располагался на Национальной аллее, и прямо под окнами маршем проходили тысячи демонстрантов, направляясь к Белому дому, не столько объединенные намерением воззвать к президенту, сколько желая стать частицей чего-то грандиозного в такую знаменательную ночь. Чтобы остаться в истории хотя бы так. Люди несли лозунги, громкоговорители, некоторые надели на головы терновые венки, другие волокли гигантские кресты, а в карманах и за поясами ждало своего часа оружие.

Элиза в этом не участвовала.

Домой она тоже не пошла – из страха, что там ее кто-нибудь караулит. Если семья раздобыла номер ее телефона, они наверняка узнали и адрес. И место работы. Однако в музее, по крайней мере, была охрана. Надежная охрана.

– Я, пожалуй, останусь здесь, – сказала она Габриэлю. – Поработаю.

Это не было откровенной ложью. Ее ждали образцы ДНК бабочки, взятые на время из Музея сопоставительной зоологии Гарвардского университета. Сроки диссертации поджимали, но при таких обстоятельствах никто, конечно, не упрекнул бы ее, пожелай она взять выходной. Интересно, кто-нибудь в мире занимается сегодня делом – ну, кроме Моргана Тота? Он скривился, выслушав обращение ангела, да и отправился к себе в лабораторию, как бы пытаясь доказать собственным подчеркнутым безразличием, насколько глупы все семь с чем-то там миллиардов жителей Земли.

В конце концов, к огромному облегчению Элизы, он ушел, и она получила лабораторию в полное свое распоряжение. Она заперлась, скинула обувь и попыталась сосредоточиться.