СССР™ Идиатуллин Шамиль

4

• А леса за нами,
• А поля за нами –
• Россия!
• И наверно, земшарная Республика Советов!

Павел Коган

Вообще говоря, это было хамство, свинство и геноцид – вызывать в офис человека, сдуру решившего звякнуть начальнику из приземлившегося самолета. Отчитаться решил об успешной командировке, дурак старательный, похвастаться победой над временем – в восемь вылетел, семь часов летел, в восемь прилетел – и уведомить, что до завтрашнего утра не жилец и не работник. Уведомил. Опровергли и призвали. Сам виноват, нечего было напоминать о своем существовании, когда в Москве вечер, а на моем биологическом хронометре, за неделю привыкшем к дальневосточному времени, хмурое утро – следующее. Живем завтрашним днем. Конечно, в самолете я поспал, научился за год без малого, как голубок, сидя дрыхнуть. Ё-мое, со мной уже на половине терминалов трех столичных аэропортов если не здоровались, то смотрели со скрытой мукой, как на переехавшего пять лет назад соседа по даче – вспоминали, где видели. Да здесь и видели, где же еще. Не на даче же. Не было у меня ни дачи, ни, между прочим, квартиры. Была большая зарплата, интересная работа, синдром хронической усталости да муки совести, чести и ума.

Совесть корчилась, потому что я так и не привык плющить несчастных бизнесов, вся вина которых сводилась к недостаточно расторопному отклику на нашу дежурную черную метку. Честь точилась неопределенностью статуса: с одной стороны, я уже полгода руководил юридическим департаментом головного офиса, с другой – все полгода был и. о., и где они, полноценность с половозрелостью, можно было только догадываться. Мне было нельзя – я не догадывался почему-то. С еще одной стороны, на правах средней руки босса я летал бизнес-классом, везде проходил через депутатскую комнату, жил в лучших гостиницах, и каждый регион был мне не Лас-Вегасом, встречавшим страхом и ненавистью, а вполне себе родным Усть-Урюпинском, щедро разбавлявшим страх и ненависть подобострастием и стремлением услужить. С совсем четвертой стороны, уж в Усть-Урюпинск-то такого большого босса можно было и не гонять. Ан нет, и этого нельзя было. Потому что у такого большого босса подчиненных было аж один, и тот секретарша, и тот – та – средних лет и некрасивая, хоть и предельно толковая, – так все равно же вместо себя в Усть-Урюпинск не пошлешь. Роль прочих подчиненных выполняли приданные мне в помощь сотрудники смежных департаментов и дружественных юрфирм. Роль, естественно, была знаковой, но режиссерскому диктату не поддавалась.

Наконец, зарплату мне за неполный год подняли дважды, и хорошо подняли. Дак для выполнения жилищной программы в отношении одного отдельно взятого меня этих ассигнований было недостаточно, а о фирменной квартире, лихо обещанной на заре нашего служебного романа, Рычев не вспоминал. А мне напоминать было западло. Жил в служебной однокомнатке, спал на служебном диване, смотрел каждое утро в служебное зеркало и жалел себя, дурака выбриваемого, но доверчивого.

А ум – это если возвращаться к печальной трихотомии, да простят меня венерологи, – ум мой перемалывали эти тягостные обстоятельства и нежелание о них думать, потому что все равно ничего конструктивного не выдумаешь, только себя расстроишь. Можно и не себя, а начальство, – но тогда предмет терзаний будет утрачен навсегда. А я к этому предмету, к работе моей необоримой, привык и, что без нее делать, не представлял совсем. Это даже если оставить за скобками то обстоятельство, что из структур, имеющих хоть какое-то отношение к «Проммашу», люди уходили только на повышение, причем по государственной линии – в администрацию президента, например, или в еще какой искренне или неформально государственный концерн, как и «Проммаш», подчиненный администрации. Увольнение соскоком с таких рельсов гарантировало волчий билет и отлучение от профессии. В самом деле, что это за юрист, которому жестко в соболях сидеть и горько черную икру с красной чередовать?

В этом тупичке стайки мыслей мотались с мягким шипением, пока такси удивительно прытко мчало меня сквозь мокрый снег и размазанные галогеновые всполохи из Домодедова на Воронцовскую, где располагались «СССР» и полтора десятка его сателлитов. Выходит, не слишком я устал, раз мыслительный процесс не булькнул в скользкую яму, в которой тяжело ворочаются нелепые конструкции типа «Дома дед его», «Шире меть его», «Внук – ого!» да «Бык – ого!». Яма отличает завершение совсем тяжелых командировок, после которых мне надо минимум десяток часов ненавязчиво подсвистывать носом в набитую гречишной шелухой подушку, а потом еще пару часов разговаривать строго о красотах природы и о том, как сильно я по тебе скучал, Датка.

Может, я и впал бы в бездну словообразования, окажись трансфер до офиса традиционно неспешным. Но не то с трафиком повезло, не то с драйвером: хватило полутора часов – личный рекорд для этого времени суток (клинические варианты проезда кортежем и прочие распальцованные методики в зачет не идут).

Особняк полыхал всеми окнами. Название обязывает: раз в том СССР госслужащим модно было ночи напролет пахать, от радистов на чердаках до кровавых палачей в подвалах, то и нынешний «СССР» должен трудиться во благо страны хотя бы до программы «Время». Я расплатился, с трудом вытолкнул себя из корейского тепла в московскую слякоть и вяло побрел ко входу. Стоявшая у входа «Волга» бибикнула. Нас приветствовал Витя, один из разъездных водителей концерна. Я ответно отсалютовал, подумав, что, вообще-то, можно было меня и в аэропорту поприветствовать, а не заставлять биться с домодедовскими рвачами за ресурсы командировочного фонда.

Предъявлять это Рычеву было бессмысленно: во-первых, командировочные он не экономил, во всяком случае на мне; во-вторых, отправка Вити в аэропорт могла частично обезлошадить холдинг на полдня: кто выезжал из Москвы после пяти вечера, знает сладостную печаль этого занятия.

Да и неловко было претензии высказывать: Рычев, похоже, меня ждал всерьез и совсем не самодурно был доволен тем, что я таки приехал. Причем довольство, похоже, не относилось к итогам хабаровского вояжа. Во всяком случае, более развернутую версию презентованного уже по телефону доклада он выслушал с интересом, но без фанатизма. Спрашивается, чего посылал, если ему переход под нашу руку двух дальневосточных розничных сетей и оптовая договоренность с заместителем полпреда о всяческом содействии почти по барабану?

Не по барабану, выяснилось, а по глобусу родины. По которому нас тр-тр-тр – и понесло.

– Алик, ты к лесотундре на границе вечной мерзлоты как относишься? – спросил Рычев, когда я иссяк и морально приготовился отпрашиваться на ночевку.

– Да не отношусь вроде пока, – осторожно сказал я. Знал я такие вопросики.

– Будем надеяться, пока.

Рычев, похоже, шутку процитировал. Такое с ним случалось иногда. Я таких шуток не знал и как-то обошелся по этому поводу без простатита и двенадцатиперстной язвы. И на сей раз не стал ни двенадцатиперстную улыбку сооружать, ни кивать понимающе. Стоял и ждал, пока расскажут.

Рассказали. Ой-ей-ей чего. А казалось, мог уже привыкнуть.

В общем, в лесотундре на границе вечной мерзлоты и тайги, кстати, в Ваховском районе, который относился одно время к Томской области, потом – к Ханты-Мансийскому округу, а с укрупнением регионов затерялся между мега-Тюменью и гига-Красноярском, – так вот, в Ваховском районе наступали большие перемены. Честно говоря, они наступили года полтора назад, когда был запущен второй этап национального проекта «Освоение Сибири», но буквально краешком подошвы. Агентство по национальным проектам при Минфине признало победителем очередного конкурса проект, выдвинутый местным самоуправлением Ваховского района совместно с АО «Западносибирские копи». Проект предусматривал, во-первых, разработку целого куста разноплановых месторождений – от нефтегазовых до полиметаллических, во-вторых, строительство в пресловутой лесотундре города на тридцать тысяч жителей, которым и предстояло ударно трудиться на этом кусте.

Ударность была обязательным условием. Про сказочные богатства Ваховского района я, да и еще, думаю, несколько миллиардов любопытствующих, не слышал не потому, что он так усердно прятался в складках административной карты. И не потому, что проклятые большевики, варварски разорившие Самотлор, не заметили чуть правее от него, всего-то километров семьсот, гроздь самотлориков, способных полирнуть до бриллиантового состояния всякую грань социндустрии. И даже не потому, что Медной горы Хозяйка, разоблаченная тестем Тимура и его команды, бежала в Западную Сибирь и там принялась прятать богатства недр от алчных потомков Данилы-мастера. Впрочем, последнее объяснение как раз годилось. Сокровища Ваховского района залегли на ненормальной для рентабельной разработки глубине (от девяти километров и вниз), в слое вечного холода. Без ударного труда – и федеральных средств – вытащить их на свежий воздух было почти невозможно. Да и тащить по свежему воздуху за тыщу миль к ближайшему заводу было чересчур изощренным удовольствием. Ведь дороги и трубопроводы обрывались в полутыще миль от чудесного района, и даже ближайшая речная пристань – не терминал, а просто причальная стенка, дощатый настил и пара разбухших скворечников – была в часе езды. Если олени быстрые и каюр умелый.

Переваливать сырье через такое плечо было бессмысленно. Если, конечно, нам не интересна нефть по цене бензина и никелевая руда по цене мини-аккумуляторов.

Авторам проекта это точно было неинтересно. Но видать, столь же неинтересной им показалась собственная концепция, предусматривавшая возведение кучи небольших, но страшно современных заводов, обеспечивавших полный цикл переделки добываемого сырья в остроактуальные бензин, мини-аккумуляторы и смартфоны какие-нибудь (ну не знаю я, производство чего сегодня считается остроактуальным).

В общем, когда пришла пора отчитываться за использование первого транша, выяснилось, что отчитываться не о чем и некому. Руководство «Запсибкопей», подписывавшее документы с ваховской администрацией, скрылось не то в Швейцарии, не то в ваховских недрах – не исключено, что не в девяти кэмэ, а в паре метров ниже уровня ягеля. В ободранном офисе акционерной компании почетный кабинет занимал совершеннейший зиц-председатель Фунт, в отличие от своего предтечи не соображавший, в какой замес попал. В районной власти случай был совсем запущенным. Волна национального самосознания три месяца назад смела безродного космополита Сергея Потребенько, попущением рока занявшего двумя годами раньше кресло ваховского главы. Место негодяя занял хороший человек, местный уроженец и авторитетный предприниматель Николай Яковлев. К национальному проекту, как и в целом к политике федерального руководства, он относился с нескрываемым уважением, но по существу вопроса не мог сказать московским инспекторам ничего сверх: «Спасибо скажите, что мы этого жулика не убили еще. Сбежать успел и бумаги все с собой увез. Ничего, выберемся как-нибудь помаленьку. А пока поехали на охоту, места наши вам покажем».

Места оказались сказочно красивыми, легендарно холодными и мифически девственными. В районе, как и десять лет назад, работало всего одно предприятие, проходившее по строке «Промышленность», – шахта «Восточная», занятая добычей кварцевого сырья, якобы самого чистого в мире. Остальные точки роста существовали только на бумагах, приложенных к поданному в федеральное агентство бизнес-плану, все десять пунктов (подготовка детального ТЭО и техзадания, прокладка и строительство дорог, завоз первого отряда строителей с техникой, сооружение бараков для них и выход на нулевой цикл в первой очереди жилстроя). Деньги были тупо украдены – и известно об этом стало, когда все следы простыли и умерли от запущенной ОРВИ.

Конечно, райпрокуратура возбудила уголовное дело по вороху статей, от мошенничества до незаконного хранения оружия (в стене дома, где жил Потребенько, нашли несколько пулевых отверстий), Потребенько и руководителей «Запсибкопей» объявили во все возможные розыски, поручителей компании (несколько тюменских и красноярских банков) принялись разносторонне плющить, и так далее. Но толку-то? Все равно деньги пропали, видный нацпроект оказался опороченным, огласка влекла за собой вселенский позор и всеобщую компрометацию. Об упущенной выгоде и недобытых сокровищах уж и говорить не будем – не до них, честное слово.

Ан нет, нашлись люди, чтобы сказать, и нашлись люди, про которых было сказано.

Видимо, сработал стандартный зацеп. Кремль решил: «Проммаш» у нас стандартная палочка-выручалочка, нехай вывозит. Заодно и повод руководителю раскрутиться в качестве достойной смены будет. А не справится – найдем другую смену.

И ваховский проект был передан Апанасенко. Уже как программа «Сибирь – Восток», призванная, оказывается, обеспечить депрессивные регионы Зауралья мягкими рабочими местами.

А Апанасенко решил: самому в это месиво вечномерзлое лезть – слуга покорный. Я ж не комсомолец, чтобы в такие стройки вписываться. О! – тут же возликовал, наверное, он. Комсомол! Великая стройка социализма! Заре навстречу! Мой адрес – не дом и не улица! Целевая программа – это ведь вполне советская тема, истовое решение додуманной проблемы, типа строительства БАМа или выполнения продовольственной программы. Исходные те же: свободные деньги и желание смастерить коммунизм в отдельной сфере.

И ваховский проект был передан Рычеву. Он взялся – и меня взял. То есть не в грохнутый проект, а в свой, который вяло и почти бессмысленно копился и склеивался в самых слепых кишках «Проммаша» уже несколько лет, а теперь вот получил шанс распуститься на пепелище. Оказывается, «Проммаш» давно и не совсем добровольно брал под крыло прикладную науку, отдельными лабораториями и целыми институтами. В основном, естественно, военную. А ничего невоенного, как известно, не бывает: валенки, макароны, телефоны и прочие орала в ближайшем рассмотрении оказываются вполне мобилизуемыми мощностями. В любом случае ученых и разработок под теплым крылом набралось вполне достаточно для создания критической массы, грезящей о промышленном воплощении.

Громче всех мечтали рвануть дрессировщики солнечной и водородной энергии, утверждавшие, что без масштабного производства, испытания и вообще немедленного внедрения в обыденную жизнь новая энергетика так и останется лабораторной ерундовинкой вроде лакмуса и собачки Павлова, которые всем известны и никому не нужны, – потому что нефти полно, она дешевая, воняет не сильно и вообще на наш век хватит. От энергетиков не сильно отставали совсем прикладные ребята, по просьбе Рычева вписавшие концепт солнечной заправки сразу в три независимых направления. Первым, естественно, был электромобиль, шибко и выгодно отличавшийся, по словам авторов, от западных проектов (я почти без труда сдержал ухмылку). Вторым, тоже естественно, – все-таки смартфон, он же наладонник, он же объемный видеопроектор и вообще гипермаркет электроники в одной коробочке (я сдержал ухмылку с огромным трудом). С третьим было попроще – транспортная платформа повышенной грузоподъемности, которая с помощью непонятного мне принципа распределенного экранопланирования шустро перемещает невероятные тонны без всяких дорог. Ковер-самолет, подумал я, все детство мечтал на нем в сказку удрать. Страшное дело – сбыча мечт.

Не надо думать, что Рычев мне суть дела так жестко и подробно изложил, как я пересказываю. Многое он и сам тогда не знал, многое знал, да не сказал, – а я докрутил. Зря мне, в конце концов, что ли, зарплату повышали. Вместо квартиры-то.

– В общем, Алик, я предлагаю тебе место зама в новой «дочке», которая будет этим делом заниматься, – подытожил Рычев. – Не единственным замом, сам понимаешь, в таком проекте по капстроительству человек будет на коне, технический директор. Но важнейшим.

– А генералом кто?

– Я сам, кто же еще.

– Ну, это, конечно, решает… – сказал я с облегчением.

Безумные прожекты – вещь увлекательная и где-то даже благородная, но пусть за них все-таки зачинщик отвечает. А мы улыбаемся и машем.

Я улыбнулся и почти помахал, но тут дернул меня лукавый за язык:

– Мак Саныч, а вот вопрос можно?

– Хоть шесть.

Я в бешеном темпе дернул как можно дальше от темы медицинского освидетельствования руководителей «Проммаша», мучительно сощурился, как бы подбирая слова, и начал совсем наугад, но, по счастью, кривая вывезла, как на экзамене по конституционному праву.

– Вот, Максим Александрович, не пляшет тут все. Вот я – молодой юрист, ну, теперь как бы с опытом. Но это вполне определенный ведь опыт. И компания наша – тоже с определенным. Ну, грубо говоря, ФПГ с уклоном в ритейл. То есть это прекрасно, хотя мы с вами в том году о другом вроде разговаривали. Я не в претензии, не дай бог. Но странно это: год шли в одну сторону, а флаги как бы для обмана, а потом – раз, развернулись и пошли, куда флаги глядели.

Рычев ответил почти не задумавшись, будто отрепетировал давно:

– Понимаешь, Алик, я, если честно, с самого начала к этому шел. Предложение из самого из Кремля – это лестно, это заводит. Но ведь я в любом случае на это именно подписывался, когда наш проект начинал. Не ровно на это, было несколько вариантов, но во всех во главу угла производство ставилось и, главное, смысл какой-то. Высший смысл, если хочешь. Мне что, интересно мелких буржуев бомбить и торгашей под красное знамя… Ну, ставить, что ли?.. Я производственник, Алик, я строитель. Я всю жизнь в первую очередь этим занимался. Хотя бывало и наоборот. Мне строить интересно. Особенно на новом месте. С чистого листа, понимаешь? И нашими красками. Я больше скажу. Я в этот медвежий угол не мальчиком для битья пошел и не дежурным по каштанам. Когда на Вахе этом создается свободная экономическая зона, когда все убеждаются, что мы запустили производство, а не отскочили с баблом, нас не трогают пять лет. Ну, и еще там по мелочи. То есть будут деньги, будет работа, будет полная политическая поддержка – и будет пять лет практически полной независимости. За это время можно вполне себе Город Солнца соорудить, не то что островок социальной справедливости. Ради этого стоит корячиться, как считаешь, Алик?

Я не стал говорить, как считаю. Зачем хорошего пожилого человека обижать. Сделал вид, что размышляю, и спросил:

– А почему именно там? И что за название чеченское какое-то?

– Почему чеченское? А, Ваха… Нет, там река Вах течет, довольно крупная… Скорее уж, грузинское тогда. На самом деле хантские места – по одному ханту на десять квадратных километров. А про именно там – так не мы же выбирали, за нас всё выбрали. С другой стороны – и к лучшему это. Исторически ведь как выходит? Россия вечно вязнет в болоте, решительно и осознанно. Потому что трясина с ряской, что ни говори, нашему человеку ближе лугов с лесами. Помимо прочего, это моментально запускает маховик борьбы с враждебным окружением. Москва построена на болоте, Питер построен на болоте.

– Рим тоже, – сказал я, чтобы малость погасить задор.

Бесполезно.

– Да и шут бы с ним, с Римом. У нас пятнадцать миллионов человек эти болота засосали физически, в десятки раз больше – морально. Есть же смысл, в конце концов, построить хоть одну столицу на хорошем месте. Это славное место, Алик, – тайга, лесотундра, река, ручьев полно.

– Болота, – предположил я.

– Как раз там на удивление мало, но вокруг – конечно. Все виды. Походишь – сам оценишь. Зато полный набор температур, летом плюс тридцать пять, зимой минус сорок, притом что в паре сотен километров севернее проходит полуполярная какая-то изобара и там практически вечная зима.

– А южнее?

– А южнее до Томска почти все однотипно. Удобная болотная как раз девственность на полтыщи верст, до поселка Колпашево и дальше – там космические войска расформировали и вывезли, так что остались синоптики да лесники. Образцовый полигон – ну или портал в будущее. В чем вечная проблема России? Невозможно сразу начать жить завтрашним днем – родимые пятна прошлого держат.

– Да это мировая проблема, не только России, – вяло возразил я.

– Но у нас особенно. Почему нельзя переделать жилкомхоз? Потому что невозможно выбросить старое коммунальное хозяйство, ржавые трубы, пар из котлованов и пьяных сантехников. Приходится все новье пристраивать к имеющемуся – чтобы вход-выход, папа-мама совпадали. И все, вот на этой преемственности порока мы палимся. Поэтому невозможна никакая реформа ни в ЖКХ, ни в армии, ни вообще в стране. Любой Рэмбо-контрактник после определения в часть, где офицеры квасят, прапора воруют, а рядовой состав изводит друг друга табуретами и автоматами, – после этого определения Рэмбо становится таким же, как все: квасит, ворует, и уже не до Родины и тем более ее защиты. Любая супертруба из нержавеющего сталепласта, будучи встроена в стандартную теплотрассу, превращается в часть теплотрассы, и ее надо два раза в год отключать, раскапывать и заваливать битумом со стекловатой, иначе она лопнет вдоль или поперек – и никакой сталепласт не спасет… Наши люди заслужили нормальную жизнь, и они умеют нормально жить, хоть сами об этом не подозревают. Надо только обеспечить. И у нас есть шанс… В Ваховском районе мы впервые имеем возможность создать остров будущего. Все ведь есть для этого. Деньги есть, ресурсы есть, людей полная страна, идея – вот она. Остается решить технические проблемы, что сложно, и не попасть под влияние окружения, да и собственных родимых пятен. Это еще сложнее. Первый вопрос будут решать специальные люди. Для второго вопроса специальный человек ты. Не один, конечно, но главный. Ты как, Алик, готов?

Я пожал плечами. Не вспоминать же, что грубое выведение родимых пятен чревато меланомой и мучительной смертью. Тем более не вспоминать же про то, как Рычев меня тем самым болотом подманивал, которое сейчас небрежно клеймит.

Не стоило также уточнять, что корячиться придется ради Апанасенко, который, если мы оконфузимся, будет ни при чем, а если построим Город Солнца или, на крайняк, Луны, будет творцом победы. Я предпочел не думать, что вот, похоже, и завершился мой когнитивный диссонанс, а заодно нашелся ответ на квартирный вопрос. Замечательным образом удалось по вертикали уйти – и без смены работы. Дадут мне в этом медвежьегорном Мухосранске любые хоромы, хоть на девять комнат, и в каждой – синий-синий иней на стенах. Потому что холодно, потому что хоромы в хрущобе на сваях, потому что иначе там строить нельзя. И через пяток лет сваи покосятся, и дом потрескается, и по-любому хоромы мои будут стоить двадцать пять рублей в базарный день.

Зато укрываться ковром-самолетом можно и вообще работа интересная.

Значит, будем работать за интерес.

А что еще Рычеву надо, боже ж ты мой?

Рычеву не давала покоя география.

– А к западу как относишься? – спросил он.

– К загнивающему, что ли?

– Ну вроде того. Вот тебе документы, почитай, пожалуйста.

Я без вздоха принял увесистую папку и сухо спросил:

– К когда это надо?

– Да прямо сейчас, Алик, посмотри, будь добр. Там по большому счету даже экспертная оценка не нужна, только согласие и подпись.

– А я тогда зачем? Ну ладно… А может, завтра, Максим Саныч? Ну чугунная башка, ей-богу…

– Глянь, глянь, дело срочное, – сказал Рычев.

Я открыл папку и принялся читать. Через несколько секунд сказал:

– Ё… А сесть можно?

Я сел, бешено полистал скрепленные страницы и сказал:

– Трехкомнатная же… А мы, типа, я так полагал, про однокомнатную…

– У тебя агорафобия? – осведомился Рычев. – Или ты собираешься и со мной букву договора блюсти, вопреки чаяниям и здравому смыслу? Там, кстати, не написано: это третий этаж, и на берегу пруда, а позади парк – на случай, если у тебя гидрофобия с гилофобией. Или ты в принципе против Крылатского?..

Я мотнул головой, потому что на курсовую устойчивость голоса не рассчитывал, и шмыгнул носом. Старательно полистал содержимое папки – другого способа потянуть время не выдумал – и спросил:

– А вот штамп «Оплачено полностью» – это как расшифровывается? Три года отработки, пять, вычет из зарплаты или что?

– Алик, ну ты же юрист, – укоризненно сказал Рычев. – В договоре что-нибудь про это написано? Нет. Наша сторона говорит: «Уплочено, ВЛКСМ». Твоя сторона возражает?

Моя сторона не возражала, только дергалась, как испуганный пес на цепи.

– Ну и подписывай.

Ну и подписал. Потом не выдержал – обниматься не полез, конечно, не принято это было в корпорации, мы так марку держали на общем фоне, но руку рычевскую обеими руками пожал, как в детстве отец с дедами всякими заезжими здоровался. Выскочило почему-то в памяти.

– Спасибо, – сказал.

– Поздравляю, – ответил Рычев. – Можешь, кстати, сразу ехать, ремонт вчера закончили. Вот ключи, Виктор дорогу знает, довезет.

Молодец он все-таки. Я бы на его месте не удержался бы: ляпнул банальность про то, как мы тебя ценим и как ждем встречных чувств, – ну и вызвал бы стопудово ответную реакцию. А Рычев не ляпнул и не вызвал. Опыт.

Ну и я, чтобы патокой дело не замазывать, сказал, шмыгнув носом:

– Только сто сорок три квадратных метра – это как-то перебор. Я столько зараз не вымою.

– Жениться вам, барин, пора, – сказал Рычев. – Теперь можно. Я правильно понимаю?

5

• До установления
•     общепризнанной
•         советской власти
• ни с какою
•     запоздавшей любовью
•         не лазьте.

Владимир Маяковский

– А как он узнал?

– Ну как… Видимо, напряг дедуктивную наблюдательность и заметил, что последние полгода я ношу на работу поверх пиджака белую футболку, а на ней меленькими такими черненькими буквами написано: «Дорогой Максим Александрович! Обращаю ваше драгоценное внимание на тот досадный факт, что отсутствие ответа на квартирный вопрос мешает ценному специалисту Камалову Гэ А и его боевой подруге Биляловой Э Ша жить полноценной интимной жизнью, плавно переходящей в семейную, поскольку встречи на корпоративной территории, а равно…» Ай.

– Вообще убью сейчас.

– Ай. Всё. Теперь ваш коварный план предстал перед моими посветлевшими от боли глазами во всей дьявольской изощренности и полноте. Ты с самого начала хотела охомутать меня только для того, чтобы пробудить во мне фамильные качества семейного человека, с помощью этих качеств выбить квартиру в центре Москвы, а потом пустить меня на шаурму, а самой занять эту жилплощадь для организации черного угольного транзита. Но страшная правда оказалась внятной мне слишком рано. Теперь я вооружен знанием, и одолеть меня будет не так-то… Ай! Только не там, дура!

– Там-там, только там… Сейчас еще щекотать буду. Куда побежал?

– Эта тайна умрет вместе со мной. А ты будешь в течение трех минут изводиться страшными подозрениями по поводу того, куда я делся и не твое ли счастье сейчас с шумом уносится по чугунным трубам.

– Мое счастье наступает после часу ночи, когда ты сопишь в стенку. Ой, да иди уже. А то убирать еще за тобой.

– Этого вы от меня никогда не дождетесь, гражданин Гад-дюкин.

– Все-таки как он догадался?

– Если бы вы, Эльмира Шагиахметовна, были чуточку более внимательны, то могли бы уловить в обращенном к вам вербальном потоке ключевое сочетание «дедуктивная наблюдательность»…

– Безграмотное сочетание.

– Гнусные нападки мы игнорируем и объясняем: если молодой человек не пидор, а выглядит прилично, ходит в стираном, наглаженном и без засосов, не таскает шлюх и в командировках демонстрирует невероятную моральную устойчивость…

– А ты демонстрируешь, что ли? Кому?

– А, ты ее все равно не знаешь. Элька, пошутил щас. Губы обратно разверни. Пошутил, говорю!

– Шутник. Кошак трепливый.

– Ну вот, при таких исходных, скорее всего, у этого молодого человека как-то личная жизнь устроена. Ну, есть и другие варианты, но мы их рассматривать не будем.

– Почему? Какие?

– Ну, самый примитивный: служебная квартира отсматривается и слушается, а сотрудники «Проммаша» всю дорогу под колпаком папы Панасика.

– Ты что, серьезно это?

– Хм… А разве я не сказал, что не хочу такие варианты даже рассматривать?

– Гали, такое может быть, в самом деле, что ли?

– Ну а почему нет? Концерн кем основан? Во-от. У таких людей не привычка даже, а жизненная необходимость собирать всю возможную информацию. Особенно о своих людях – и тем более на своей площади.

– Господи, и ты так легко к этому относишься. Погоди, а вдруг и здесь микрофоны и камеры натыканы?

– Ну, эт вряд ли.

– Чего вряд ли? Чего лежишь? Вставай, давай посмотрим.

– Щаз. Все брошу и буду голый по стенкам ползать.

– Будешь.

– Женщина, я вам не Спайдермен. Оставьте этих глупостей.

– Гали, ну пожалуйста. Ну нельзя же… Если в самом деле здесь все снимается… Если на нас сейчас кто-то смотрит… И час назад смотрели, получается? Все, я ухожу.

– Эльмира. Эльмира, золотце, сядь, пожалуйста. Простудишься. А лучше ляг.

– Почему?

– Потому что я прошу.

– Когда я просила, ты что-то особо не отреагировал.

– У меня реакция плохая на такие просьбы. Отрицательная. Не пыли пять минут, пожалуйста, меня послушай.

– Ну.

– Что ну?

– Слушаю.

– Сядь. Пожалуйста, сядь. Спасибо. Короче, во-первых. Все эти «жучки» – довольно дорогая штука, а главное, требующая больших затрат на обработку. Отдел, как минимум, нужен. «Проммаш» – большая контора, но я по ней год ползаю и про такой отдел ни разу ничего такого не слышал. Во-вторых, эта квартира куплена и доделана «Союзом», «Проммаш» к ней… про нее ни сном ни духом. А в «Союзе» такого департамента уж точно нет. В-третьих, если бы меня хотели контролировать, просто бы прописали в договоре соответствующий пункт и санкции за его нарушение. А у меня ни в одной подписанной мною бумаге, да и в устном порядке, нету ни одного ограничения по теме разговоров хоть с конкурентами, хоть с агентами иранской разведки. То есть я сам понимаю, о чем не стоит с левыми людьми говорить, а о чем стоит, но это, извини, меня или «Союз» никак не отличает от аналогичного спеца или компании такого же уровня.

– А ну-ка расскажи какой-нибудь секрет.

– Советское – значит отличное. Только не говори никому, убьют на месте. В-пятых… А, нет, в-четвертых еще. Кой смысл фигачить подслушку в пустую квартиру? Я ж буду здесь жить, по уму-то, только после меблировки. Кто ж знал, что у тебя надувной матрас есть? И допустим, повешу я ковер поверх камеры, а шкаф поставлю на микрофон – и привет из космоса. В-пятых, bten nrsdn d qurqsa, tatara syl[3]. В-шестых, давай уже спать, а?

– Давай. Юрист чертов. Любого уболтаешь.

– Ну, про любого не скажу, а вот любую…

– Ой-ой-ой. Казанова по Феллини.

– Девушка, не вам и не в вашем положении выражать скепсис.

– Ха. Да между прочим, это я тебя окрутила. Сам бы ты еще полтора года ресничками хлопал и живот чесал.

– А можно с этго места подробнее?