Леди не движется – 2 Дивов Олег

– Да нет, с чего бы.

– Ладно, – Лючия отодвинула чашку и притянула поближе пепельницу. – Так что тебе из-под меня надо?

– Твой прихожанин. Луис Алонсо Нуньес де Вега.

– А! Луисик. Знаю, конечно. Совершенно очаровательный раздолбай. Из богатой семьи, к жизни относится правильно. Знаешь, у нас вообще-то поощряется жажда удовольствий, и Луисик себе ни в чем не отказывает. Но обычно такими людьми брезгуют, а Луисика любят. Он безобидный. С женщинами чертовски галантен. По-моему, перетрахал в Церкви уже всех, кроме меня. Парней тоже. А он такой, ему важны эмоции, а пол – второстепенен. По большому счету, молодой дурак, дураком и останется. Вот его брат – тот башковитый, а Луисик никогда не поумнеет. Притом я что хочу сказать: по-человечески я его где-то даже люблю. Добрый, не жадный, не завистливый. Деньжат подкинуть может.

– Он с кем-то особенно дружит?

– У, – Лючия помрачнела. – Дружит. Меня от этой его дружбы корежит. Нашел себе ханжу с высокими идеалами. Я, в принципе, никого не контролирую – пришел, ушел, снова пришел. Мы свободная организация. Взносы плати – и можешь не появляться. Перестал платить – исключаем. Можем снова включить. Все просто. Никто не делает мировой трагедии из-за такой чепухи, как членство. Да и ритуалы. Кто-то магией увлекается, как Луисик. Кто-то Ницше читает. Кто-то на черную свечу медитирует. В общем, юношеское баловство. Недовольны трое: Джимми Рассел, Серж – ему хочется серьезной философии – и этот новый приятель Луисика. Причем он же вообще атеист, ну какое ему дело до нас? Нет, взялся наставлять Луисика на путь истинный. А меня заело. С чего это я буду терять прихожанина, верно? Ну, навела я справки про этого парнишу. Роберт Зелинский, второй курс математического, профессиональный игрок в карты. Нет, не шулер, по крайней мере, доказательств нет. Но практически не проигрывает. Луисик ему в рот смотрит и каждое слово буквально с языка склевывает. Нет, это не любовь. Ну, в сексуальном смысле. Так-то любовь, конечно, самая настоящая. Но без секса. Роберт у нас жутко правильный. На самом деле, как мне шепнули, у него маленький член, поэтому он вообще ни с кем не спит. Короче говоря, одно сплошное уязвленное самолюбие, помноженное на самолюбование. А что случилось-то?

– Луис Алонсо убит.

Лючия побелела.

– Не может быть!

– Посмотри танирские новости.

– Но на Танире-то он что забыл?!

– Это я и хочу спросить у его приятеля.

– Так, – Лючия вскочила, быстренько сбегала в подсобку, стуча деревянными подошвами сабо, вернулась и протянула мне карточку: – Держи. Все, что я собрала на Зелинского. Показания оформлять надо?

– Нет, ты же не свидетель убийства.

Я рассказала ей то, что она и сама могла бы прочесть в новостях. Лючия курила и ужасалась. Услыхав про косой крест на щеке трупа, выдохнула:

– А вот это, Делла, уже настоящие сатанисты. Не то что мы.

– Это не сатанисты, а подонки.

– Кой фиг разница… Послушай, мы настоящих сами ненавидим. Они на всю башку больные. Конченые отморозки. Им только убивать и крушить надо.

– Тем не менее никакой религиозной подоплеки в деле не обнаружено. За всем этим, как и за сектами, стоит бизнес.

– Ясно… – протянула Лючия. – Ладно, действуй. Будет что нужно – звони. У меня здесь влияние есть, если что, я и Джимми Рассела подпишу, тут мы с ним заодно будем.

Я не стала говорить, что Рассела давно подписали. Не нужно.

От Лючии я поехала в кампус математиков, но безрезультатно – Роберт Зелинский на контакт не пошел. Вообще. Он то ли внимательней следил за новостями с соседних планет, то ли звериное чутье подсказало ему, что встреча со мной добром не кончится. Ладно, подумала я, еще не вечер. У меня много козырей. И занялась отработкой мелочи: узнала, где собиралась компания Князева, наведалась в тот отель. Никого из компании не застала, но управляющий отлично знал и Князева, и старшего брата Луиса Алонсо. Подтвердил, что Князева в этом году не было, но и только.

Вечером, когда я практически без сил ввалилась в свой номер, зашел Йен. Сказал, что утром ходил на лекции Макса, записал для меня, потом побывал в полиции, замотивировал знакомых на работу. В целом мало результатов – поговорил кое с кем из известных люциферян, те ответили, что Луис Алонсо давно не появлялся, а так ничем себя не зарекомендовал. Таких много.

После его ухода мне принесли конверт. С частным курьером. В конверте был чип, завернутый в письмо.

«Уважаемая мисс Берг! Льщу себя надеждой, что первый мой подарок пришелся вам по вкусу. Посылаю следующий, на котором, в частности, осталось опрометчивое послание вашего бывшего супруга. Поступите с ним как вам будет угодно, равно как и с этим моим посланием. Надеюсь, вы не в обиде на меня, что я отказал вашему бывшему супругу. Я твердо решил уйти на пенсию. У меня есть дом, есть жена и дети, есть сбережения, которых хватит на всевозможные нужды до конца моей жизни. Желаю и вам не тратить силы на занятия, кои не стоят даже размышлений о них. Искренне ваш, Даймон.

P.S. Сегодня видел в порту небезызвестного вам Шона Ти. Удалось выяснить, что он заказал два билета – на рейс до Койона и рейс от Койона до Арканзаса. Полагаю, он нашел там работу. Я был приятно удивлен – вы оказались еще умнее, нежели я предполагал. Признаться, когда я увидел его у входа в отель, где вы остановились, то немного даже испугался. Шон Ти – прекрасный специалист, и, если бы вы решили во что бы то ни стало поставить меня перед судом, для чего заручились бы его помощью, мне пришлось бы туго. Очень жаль, но пришлось бы убить его – чтобы не убивать вас. В силу разного рода обстоятельств я не могу позволить себе такой роскоши, как судебный процесс и честное отбытие пожизненного срока в федеральной тюрьме. Берегите себя, за вами слежу не только я. Даймон».

Разумеется, сразу после этого я позвонила Мелви Сатис. Я просила ее разузнать про Даймона, но Мелви нечем было меня порадовать:

– Мать, дохлый номер, – честно сказала Мелви. – Он засекречен по самое не балуйся. Я даже не смогла узнать, сколько точно ему лет, не говоря о звании или роде войск. То, что у него в официальном досье, публичном, действительности не соответствует никак, там, по-моему, только генная карта – его, и то оставили по медицинским соображениям. Двадцать два года назад он проходил у нас переобучение. По офицерской программе.

– Обучение специальное?

– Нет, общая тактическая программа. Фактически то же самое, что у нас, но без первого курса и со сниженной физнагрузкой.

– Странно.

– В жизни и не такое бывает, – заверила Мелви. – Да вот еще Кид обмолвился, что Даймон вроде бы исходно был из инженерных войск. Кид его помнит и сказал, что думал, будто Даймона готовят на глубокое внедрение в Эльдорадо. Он чисто внешне подходящего типажа – чернявый, кожа оливковая. Но в Эльдорадо он если и был, то разово и кратковременно.

– Спасибо, – кисло протянула я.

– Не за что. Привет боссу.

Чернявый, кожа оливковая, рыжий, веснушчатый, с лошадиным лицом, толстый, одышливый, седой и потный. М-да. Бывает.

Полчаса я размышляла, что же удалось узнать. Если Даймон засекречен до сих пор, то он, как у нас говорят, все еще не снят с баланса. То бишь его в любой момент могут вернуть на действительную службу. Если генную карту оставили подлинную, значит, у него было как минимум одно тяжелое ранение, которое не удалось залечить полностью. Подорвался на собственной бомбе, что ли?

Если его готовили конкретно на Эльдорадо, но туда не забросили, то возможен еще один вариант: его внедрили в диссидентское подполье у нас. Могло быть еще хуже. Ему могли поручить устранение наших предателей и лидеров восставших колоний. Тогда его до смерти не рассекретят. Еще бы, тогда придется рассекречивать, что наше правительство время от времени убирает изменников без суда и следствия. Я понимаю мотивы правительства, но обыватель не поймет точно…

А потом позвонила Она.

Разумеется, я знала ее имя. Она считалась первой красавицей гарнизона. Вышагивала павой, взгляд с поволокой, губы всегда чуть рассеянно-распутно улыбаются. Муж серенький, с нее ростом, суетливый. Зато был. Двое детей. Диалектные словечки в речи, Она была из колонии четвертого радиуса. Почему-то мне врезался в память ее пламенный спич на рождественском ужине в столовой для офицеров. Выговаривая слова округло и с растяжечкой, Она обличала городские пороки. Она горделиво поглядывала на товарок и их мужей, на меня почему-то с брезгливой снисходительностью. Я ведь «с Земли», понятия не имею о моральных ценностях. А я знала, что Она спит с комендантом и что ее муж вписан в схему местного казнокрадства. Но если бы я и осадила ее – осудили бы меня. Подумаешь, с комендантом спала! Это начальство, не считается. Без начальства отпуск в хорошее время не получишь, мужа по службе не продвинешь, так и будет вечным лейтенантом с седой бородой. Детям рекомендацию в колледж не выправишь, дом в болоте получишь. И муж ворует помаленьку – что такого? Все воруют, на зарплату не проживешь. Потому что там подарочек сделай, тут взятку дай, вот и разлетается твое хваленое федеральное жалованье, а кушать на что? Надо крутиться. Все такие. А раз все – это прилично. Непристойно быть не такой, как все.

Я все поняла, едва увидела ее лицо на мониторе. Растрепанная, зареванная, губы бесформенные, голос уже хриплый от отчаяния, боли и ужаса. Тогда я приказала себе забыть ее имя. Детская такая психологическая защита: пока ты не знаешь имени, для тебя это только тело. Имя есть – и тело выделилось из окружающей среды, стало человеком. Тело убить легче, чем человека. К смерти эту женщину приговорил не ты – но ты будешь палачом. Тебя к этому тоже приговорили.

Правила игры, могла бы сказать я. Но я молчала. Не имею дурацкой привычки говорить сама с собой или с окружающими предметами вслух. Я просто включила запись разговора.

Она сидела на полу в гостиной своего коттеджа. На коленях, руки связаны за спиной. Рядом муж в такой же позиции. Оба в форме. И – шесть человек в ночных диверсионных комбезах. Плотная черная ткань обтягивает все тело, включая голову. Разрезы на лице – для глаз, носа, рта. Дешевая версия, к слову. Настоящая диверсионка – это без пяти минут скафандр, только тонкий. Почему в ночных-то? Судя по тому, что жертвы в форме, там день. И детей нет дома… слава богу, детей нет дома, ну правильно, они же в интернате, в городе…

Потом их убили. Обоих. Я впервые видела, как людей убивают электрической пилой. И зачитали мне ультиматум: если я не откажусь от всех планов мести Энстону, следующей будет моя семья.

Я внимательно смотрела на мужчин в черном. Вы, ребята, можете сколько угодно прятать лица – лучше бы прятали руки и ноги. Или стояли неподвижно. Со мной говорил Джон Сэлдон. Надо же, из лизоблюдов в каратели переквалифицировался.

Меня ничего не связывало с жертвами. Мы не дружили. Странно, что Энстон решил убить именно эту семью. Та женщина кричала, что виновата я. Она до самой казни, пока пила не коснулась ее тела, проклинала меня.

В сущности, я ничего не могла сделать. Я не могла даже утверждать, что эти люди были живы в тот момент, когда я ответила на вызов с незнакомого канала. Мне могли прислать запись. А главное, я не понимала, чего от меня хотят. Макс, что ли, отчебучил номер? Я ж ему сказала, что, пока не решен вопрос с Энстоном, даже думать о повторном венчании не буду. А потом еще и к черту его послала. Максу, конечно, все это семечки. И не так ругались. И сценарий давно отработан: Макса посылают, Макс уходит, проворачивает немыслимую аферу в немыслимые сроки, возвращается довольный – с цветами, шампанским и отчетом о проделанной работе.

Проблема в том, что остановить Макса можно только пулей. Слов он не услышит. Кстати, правильно сделает. Потому что преступник всегда угрожает. Он говорит тебе: не сопротивляйся, убью. И ты веришь, выполняешь все его требования, он уходит безнаказанным. И приходит еще куда-то. А чего бы не прийти, раз все получается? А если ты откажешься подчиниться – тогда рано или поздно звучит выстрел, и кто-то умирает. И вся толпа трусов кидается на тебя – потому что убили из-за тебя. Из-за того, что все сдались, а ты нет. И даже если ты потом убьешь преступника, возненавидят все равно тебя. Вот если бы ты не полез, человек остался бы жив… Конечно, легко геройствовать, не тебя же убили. Нельзя, говорят они, поддерживать закон ценой человеческой жизни. Она священна.

Поэтому там, где ценят жизнь превыше всего, правят бал преступники.

Я могла бы многое напомнить. Могла бы напомнить про гарнизонную круговую поруку. Про то, как все замалчивали преступления командующего. И Она тоже. Эту ситуацию создала не я, а все те приличные женщины и мужчины, подленькие, трусливенькие, которые лицемерили и лгали. Они все – не жертвы, а соучастники. Добровольные. И всех новеньких втягивали в порочный круг, кого обманом, кого силой. Все такие, говорили они, и вы должны быть такими же. Когда никто не выделяется, не так обидно.

Я знала, что забуду их крики. И брызги крови, клочья во все стороны. Все забуду. Разведчик должен уметь не только помнить, но и забывать. Есть методики. Забуду прочно. А пока я сидела и бесстрастно смотрела. Подонки желали убедиться, что я испугалась. Перебьются.

Когда сеанс связи закончился, я прикинула, что могу сделать. Послать это в полицию? А с какими, простите, комментариями? Теоретически ни с какими. Дескать, какие-то подонки убивают моих бывших сослуживцев. И как я должна объяснять, что у меня в досье – ни слова про службу в армии? Нет, полиция отпадает. Тем более что, если я хочу успеть спасти хоть кого-то, посылать надо в местную полицию. А у нее нет допуска на территорию базы. Военная полиция? Она под Энстоном. Федералы? Эти, во-первых, долетят только через месяц, а во-вторых, наш неуважаемый военный министр не даст им войти на базу. Он же лучший друг Энстона. Остаются военная контрразведка и личные каналы.

…Уснуть я не смогла. Строго говоря, даже и не пыталась. Я несколько раз прогнала запись ультиматума, убедилась, что это не монтаж. Энстон, похоже, думал, что объяснять мне ничего не нужно, я сама все знаю. Сейчас ему доложат, что убеждению я не поддалась, и он перейдет к другим методам. Самое простое – послать убийцу. Нанять кого-то, кто территориально находится поблизости, – пустяк, у него не только в четвертом округе все куплено. Лучше бы мне подготовиться к визиту.

У меня никогда не было много оружия. Два пистолета, шокер и нож. Один пистолет гражданский, маленький и плоский, чтобы хорошо помещался в сумочку. Да, пулька легонькая, заряд слабенький. А мне хватает. Ввязываться в перестрелку на пятидесяти метрах с пистолетом довольно глупо, а с десяти я попаду в глаз даже плевком. Второй пистолет, большой, стандартной армейской модели, преимущественно лежал в сейфе у Августа, и брала я его раз в год, и то по настоянию босса. Носить его можно было только в наплечной кобуре, и лучше бы под толстой курткой, иначе вид у меня становился загадочный, типа «сиськи набок». У Августа-то был не ствол, а форменное стенобитное орудие. Опять же, не из любви к «главному калибру», а потому, что именно этот пистолет оказался удобнее других под его руки. Августу не надо было решать проблему «как засунуть эту дуру в эту маленькую сумочку», потому что он носил квадратные пальто, плащи и длинные пиджаки. И кобура с железкой весом в полтора килограмма не напрягала его нисколько. Шокер – шокер у меня был очень дорогой и качественный, да. А вот нож я предпочитала маленький, с коротким, но очень прочным клинком, складной.

На Эвересте практически везде – разоруженная зона. Кампусы ведь. Меня при въезде предупредили, что в отеле хранить и носить оружие можно, но в ста метрах от входа начинается зона, где огнестрел под запретом. Шокер можно. Нож можно только бытовой. Ну, как у меня – клинок три дюйма.

Я взяла с собой маленький пистолет, запасной магазин, шокер и нож. С таким арсеналом долго не продержаться. Выполнила разогревающую гимнастику. Рукопашка – это, конечно, не оружие, когда тебя убивать пришли, но может пригодиться. Я осмотрела окна, передвинула мебель. В коридоре послышался шум, и я мигом оказалась у двери, распластавшись по стене, с пистолетом. Какие-то поддатые балбесы пытались куда-то пройти, но наткнулись на дедушку из номера напротив. Дедушка надтреснутым голосом урезонивал хулиганов, грозил вызвать полицию. Потом я услышала голос Йена, разбуженного этой ссорой. Вскоре стало тихо.

К утру мне прислали еще три ролика. Таких же. Убито еще три семьи… последняя – вместе с детьми. Это уже какой-то бред. Перебор даже для Фронтира. Энстон сошел с ума.

Я не выходила из номера весь день. Старалась отвлечься работой. Уточняла показания Шона Ти. Поколебавшись, позвонила Крюгеру и сдала ему адрес Гранта, который у нас числился среди разыскиваемых, в обмен на информацию о нынешних кораблях Бейкера. Да, большой и маленький. Сейчас в рейсе. Повезли овощи на Эверест, оттуда пошли на Альпин за промышленным грузом для Кангу, с Кангу порожняком на Эверест, тут берут холодильные установки для Таниры. Как я посчитала, на все про все с максимальными задержками – две недели. Корабли ушли в рейс пятнадцатого сентября и до сих пор не вернулись. Они были на Эвересте, но на Альпин не пришли. Однако Бейкер не подавал заявления о пропаже.

Двумя часами позже Крюгер отзвонился и сказал, что дом обнаружил, он пустой, люди по нему работают. Уже откопали четыре женских трупа в саду.

Господи, сколько же трупов.

Днем заглянул Йен. Переменился в лице, увидев меня.

– Плохо выгляжу? – равнодушно уточнила я.

– Не хочу быть бестактным, но да. Ты как будто неделю не спала.

Тут Йен заметил пистолет на столе.

– Делла, что случилось?

– Тебя это не касается.

– Делла?

– Йен, это не банда. И… уходи. Услышишь шум – не высовывайся. Это моя война.

Не хочу отвечать еще и за твой труп, подумала я, но не сказала.

– И передай Нине мои извинения. Я не смогу пойти на концерт.

Йен погрустнел, но спорить не решился. Ушел.

А я осталась. Подготовила все, чтобы никто не усомнился в причине моей насильственной смерти. Упаковала все ролики, присланные с базы «Антуан», так, чтобы в момент гибели они отправились к Августу. Написала ему очередной отчет, про корабли Бейкера. Ответа не было.

Я помнила, что он просил звонить голосом. Я не могла. Боялась, что разревусь, у меня начнется истерика и я смогу выговорить только одно: «Забери меня отсюда как можно быстрее!» Я ж потом в глаза ему смотреть не смогу.

Когда пришел Макс, я даже обрадовалась.

Он очень деликатно попросил разрешения войти. Я сунула в карман конверт от Даймона и открыла дверь. Макс явился с цветами и большой коробкой.

– Я думала, ты на концерте.

– Нет, – печально ответил Макс, – я подумал, что ты пойдешь, а тебе, наверное, не хочется меня видеть. Потом я позвонил Йену, убедиться, что все в порядке, он сказал, что ты одна и грустишь.

– Так и сказал?

– Да. Я решил, что праздник надо отмечать вдвоем, и пришел.

Он раскрыл коробку, вынул конфеты, какие-то экзотические фрукты, шампанское. Отыскал вазу и поставил в нее цветы. Присматривая самое выгодное место для цветов, обратил внимание на столик. И застыл.

Разумеется, пистолет я не убирала.

– Все так плохо? – уточнил Макс. – Ты настолько меня боишься, что держишь ствол под рукой?

– Не ты один можешь зайти, – ответила я бесстрастно. – Пожалуйста, сядь так, чтобы не загораживать мне дверь.

Макс очень осторожно поставил вазу. Потом выпрямился, оглядел номер. Прошелся, бесшумно, по-волчьи ставя ногу. Потом подвинул свободное кресло так, чтобы видеть одновременно входную и балконную двери. Принес из кухни бокалы, сел. Выложил на стол свой любимый абордажный пистолет-пулемет, дослал патрон. И принялся откупоривать шампанское.

Я вернулась к пасьянсу.

Макс разлил вино по бокалам, один протянул мне.

– Я не буду.

– Почему?

Я промолчала.

– Делла, – очень уважительно, очень сочувственно сказал Макс. – Я не знаю, кого ты ждешь. Но кто бы ни попытался вломиться сюда без спросу – стрелять буду я. И очередями. Я физически не могу напиться так, чтобы из автоматического оружия не попасть в дверь с шести метров. А при моем калибре не имеет значения, в какой именно участок дверного проема я попаду, потому что вылетит все, включая эту с виду крепкую стену. Так что пей смело. У тебя уставший вид, если тебя сморит сон, я покараулю.

Нельзя сказать, что в его словах не было резона. Собственно говоря, он был абсолютно прав. В том, что касалось конкретно боевых действий, Макс всегда был прав. Я поколебалась и взяла бокал.

– С праздником, – Макс отсалютовал мне.

Я не понимала, о каком празднике речь. На Танире взяли банду? Может быть, я не смотрела новости. Я вообще не отвлекалась. И свела к минимуму звуковую нагрузку – чтобы расслышать, если дверь в номер будут вскрывать электронной отмычкой.

Пригубила. Отставила. Макс испытующе смотрел на меня.

– И что ты подсыпал в это шампанское? – осведомилась я. – Глядишь так, как будто ждешь эффекта.

– Ничего. Просто удивлен. Ведешь себя странно.

– А по-моему, вполне адекватно. Ты говорил, что знаешь Джиллиан Фергюсон.

Макс сильно удивился:

– Ну, знаю. – Помолчал, ожидая моей реакции, не дождался и принялся рассказывать: – Охотница за богатыми мужьями. В обществе очень любят ее мать, поэтому и дочку принимают. Семья разорилась почти в ноль, остались только связи. Но это не помешало Джил четыре раза блестяще выйти замуж. Первый муж у нее умер, со вторым и третьим она развелась на своих условиях. Фактически она разорила их. Пощады от Джил не жди. Насчет четвертого ничего не знаю, может, и живут пока. Но, судя по тому, что на свадьбе Ирэн Маккинби она была без кавалера, – ищет новенького.

Меня чуть не передернуло. Уже нашла.

– В общем, пора бы, она с последним мужем в браке уже лет восемь, причем вместе они жили только год, потом он платил ей содержание, но жил отдельно. Сама по себе Джил довольно интересная женщина. Прекрасно образованная, хитрая, отлично распоряжается деньгами. У меня было с ней… – Макс замялся. – Не знаю даже, как назвать. Не роман, а так, история. Между ее третьим и четвертым мужьями. Еще до того, как мы с тобой поженились. По-моему, я был единственным, кто сумел ее бросить. Нас познакомили у Гамильтонов, Джил посмотрела мне в глаза. Меня поразило, как много она обо мне знает и как хорошо понимает. Буквально с полуслова. Я о ней не знал ничего, а она говорила только обо мне. Через час я за руку вытащил ее с той вечеринки, сунул в машину и привез к себе, потому что больше терпеть не мог. Любовница – феерическая. Такого секса у меня даже во сне не было. Проблема в том, что осталось ощущение игры в одни ворота. Это понимание, которое она демонстрировала, было лицемерным. Она навела обо мне справки и первые дни говорила лишь то, что я хотел слышать. Через два месяца я чувствовал себя выжатым и выглядел точно так же. При этом я никак не мог поверить, что меня обманули, что Джил мною пользуется, но не любит ни капельки, ей нужен брачный контракт, а любит она только деньги. Я уже знал, знал наверняка, что она именно такая, но не хотел верить. Потом как-то собрался с силами и уехал. Она пару недель доставала меня звонками, письмами, угрозами покончить с собой – я не реагировал. Через месяц мне сказали, что она вышла замуж. Я успокоился. Как раз через год я встретил тебя… Потом я как-то столкнулся с Джил. Ты еще училась. И опять у меня две недели просто выпали из жизни. Очнулся – как с лютого похмелья. На душе было настолько скверно, что я в зеркало смотреть не мог. С тех пор я зарекся появляться там, где Джил. Ты, кстати, на нее похожа.

– Ну спасибо.

– В том смысле, в каком свет похож на тьму – и то и другое слепит. Когда мы с тобой познакомились, я в первую секунду даже испугался – потому что ты точно такая же. То же самое ощущение абсолютного понимания. Вот только у тебя это настоящее. На что хочешь могу спорить, что мы с тобой действительно друг друга понимаем.

– Ты меня – нет.

– Понимаю. Но… Делла, одно дело – знать рассудком, другое – сердцем. Я не могу поверить, у меня в голове не укладывается, что ты не любишь меня. Как же так, ведь любовь была, точно была…

Я оживилась и с интересом уставилась на него. Кающийся Макс – зрелище, которое стоит потраченного времени. Он винился так артистично, так вдохновенно, что глаз отвести нельзя было. И пусть я знала, что это сиюминутный порыв, что ни хрена ни в чем Макс не раскаивается, пусть я видела этот спектакль уже раз двадцать – он все равно пробирал до глубины души.

– …я понимаю, что сам все испортил. Своими руками. Послушай, Дел, я отлично все про себя знаю и никаких иллюзий не питаю. Я испорченный мальчишка, который никогда ничем не дорожил. Я презирал этот мир за то, что мне в нем было нечего любить. И тогда появилась ты. Те месяцы, которые мы были вместе, – это единственное время, когда я был счастлив. И я отлично понимал, какое ты сокровище. Знал, что я не заслуживаю тебя. Мне просто повезло, случайно повезло. Но теперь я живу в страхе, что потеряю тебя. Да, по собственной глупости. Но, ты думаешь, осознание своих ошибок помогает что-то исправить? Нет. Это осознание порождает лишь злость и желание любой ценой сделать все как прежде. Как в то время, когда мне не было страшно, что я потеряю тебя. Да, рассудок говорит, что я уже потерял тебя, давно потерял, то ли в армии, то ли еще раньше. Но я не могу с этим смириться. Я как утопающий, который свалился в воду посреди океана, он знает, что не доплывет, но все гребет, выдыхается из сил, но старается держаться на плаву. Я хватаюсь за каждую соломинку. Я надеюсь. Кажется, я перестану надеяться, только когда умру. Я просто не могу, не способен поверить, что все уже в прошлом, оно никогда не вернется, мне надо привыкать к новой жизни, которая мне не нужна, в которой не будет ни одного проблеска света. Два года я не видел тебя – и все два года прошли как в тумане. А потом мы встретились, и я проснулся. Ты такая же. У тебя тот же взгляд, та же улыбка. Я не чувствую равнодушия. Поэтому и не могу поверить, что ты больше не любишь меня. Как же так, ведь мы по-прежнему понимаем друг друга с полуслова, мы по-прежнему родные, близкие люди. Разве так бывает, когда любви уже нет? Разумом я знаю – бывает. А сердцем понять не могу. И чем чаще я вижу тебя, тем сильнее боюсь – вот, сейчас у тебя появятся другие интересы, для меня снова не останется места в твоей жизни. И я, наверное, грубо, наверное, бестактно – но я просто пытаюсь закрепиться. Хоть одним пальцем. Чтобы иметь хоть какую-то уверенность, что увижу тебя завтра, послезавтра, ты не исчезнешь навсегда. Что завтра, через неделю я снова получу подушкой по голове, потому что ты легла спать, а тут я со своей любовью, вот только меня тебе и не хватало, когда все мысли – упасть и чтобы никто не теребил…

Я не выдержала и рассмеялась. Макс понял, что прощен. Подался вперед, осторожно взял меня за руку.

– Делла…

– Макс, убирайся, – сказала я с улыбкой. – Ну вот честное слово, мне сейчас не нужен ни один человек в этом номере.

– Я никуда не пойду, – проникновенно сказал Макс. – Потому что я не слепой. У тебя уставший вид и пистолет под рукой. Ты работаешь по опасной банде. Я дурак, но два с двумя сложить умею. Ты ждешь очередного покушения. Так вот, если ты меня выгонишь, я сяду в коридоре под твоей дверью. И буду сторожить. Оттуда ты выгнать меня не сможешь. Но было бы лучше, если бы ты пошла спать, а я бы покараулил здесь.

– Макс…

– Дел, если тебя убьют, мне жить незачем, – откровенно сказал Макс. – На этом фоне вероятность, что меня самого ранят или грохнут, совершенно не пугает.

Я тяжело вздохнула.

– Макс, это моя война.

Ну да, черта с два его этим проймешь. Это Йена можно попросить уйти – и пойдет. Макс только плотнее усядется и будет ждать, когда его введут в курс последних событий. В крайнем случае – когда ему поставят конкретную задачу. И попробуй только не дать ему задачу – он сам найдет. Это, ребятки, принц. Человек, на генетическом уровне абсолютно уверенный в правильности каждого своего шага. И в том, само собой, что его присутствие уместно всегда и везде. Хуже Макса в этом отношении только Август. Август в подобных обстоятельствах способен выгнать тебя – но не себя.

Макс подошел, отодвинул столик с картами, присел передо мной на корточки. Потом качнулся вперед, опершись коленями об пол. Положил голову мне на ноги и трогательно вздохнул:

– Дел, я люблю тебя. Это факт. Ты никак не можешь повлиять на него. Ты можешь быть сколько угодно недовольна, что солнце встает, а Эверест замерзает, например. Но изменить это ты не можешь. Так и моя любовь. Ну да, такое вот я стихийное бедствие, хрен от меня избавишься…

– Про бедствие – очень точно подмечено. Сижу и думаю – за что мне оно?

– За то, что самая лучшая. Лучшим всегда поручают сложные задачи. Например, перевоспитать меня.

Моя рука совершенно непроизвольным жестом опустилась на его затылок, пальцы залезли в кудри. Красивые, блестящие, черные кудри. Макс, не поднимая головы, обнял меня.

– Я не собираюсь запирать тебя дома. Да что я, садист, по-твоему… Пойми, я действительно боюсь за тебя. С этими покушениями… сколько их было, два уже? Дел, с меня хватило твоей армии. Ты уходила за кордон, а я сходил с ума. Я думал, что сейчас у тебя спокойная работа, но когда я увидел ее своими глазами…

– Обычно она не просто спокойная, а почти скучная.

– Но риск остается.

– Риск остается у всех. И всегда. Вон, Грета Шульц – первая жертва. У нее в жизни вообще никакого риска быть не могло. И нате вам, убита. Кстати, про остальных хотя бы понятно, за что их убили. Но за что ее – мы уже головы сломали.

– Поэтому, если уж мне не удалось отговорить тебя от риска, я останусь с тобой. И буду охранять. Я не оставлю тебя, не надейся. Когда мы венчались, я клялся быть с тобой в радости и в горе. Для меня это не пустые слова. Ты можешь сказать, что мы разведены… но никто не освобождал меня от клятв, данных добровольно. Я не отказываюсь от своих слов.

Я молчала. Такой большой, теплый… В чем-то Макс был прав: ощущение общности, целостности у нас всегда было потрясающее. Чуть ли не с первой минуты знакомства. Я всегда знала, что Макс – мой. Совершенно мой, полностью. Мы действительно были частью друг друга.

Чип тихонько пискнул, я вскинулась, даже сердце забилось. И тут же сникла: нет, не Август. Эмбер. Я подумала – и не стала отвечать на вызов, послав в канал «извинительную» визитку, мол, не могу говорить сейчас, непременно перезвоню позже.

Эмбер… да, с ней я тоже поступила нехорошо. Завезла на Кангу и бросила там.

– Бросила? – удивился Макс, которому я пожаловалась на свой эгоизм. – Дел, она там счастлива. Она наконец-то избавилась от тотального контроля своей матушки. Эмбер звонила мне вчера, у нее все хорошо, и больше всего она не хочет уезжать. Матушка в жизни не позволила бы ей гладить диких зверей – это же негигиенично, опасно, они укусить могут. Стрелять не позволила бы, ездить верхом, одевшись в камуфляж, – это не для девушки из приличной семьи…

– Как ты думаешь, у нее с Августом что-нибудь получится? – спросила я, усилием воли прогнав воспоминание: девушка-гадюка подлащивается к Августу.

– Что? – Макс даже выпрямился. – Ты о чем?

– Не знаю, мне казалось, они нравятся друг другу.

– Пф, – сказал Макс уверенно, встал и потянулся за шампанским. – Выброси из головы. Маккинби никогда на ней не женится. По той же самой причине, по которой не женился я.

Я почувствовала себя почти оскорбленной.

– Что, родом не вышла?

– Ну щаз. На тебе-то я женился, хотя ты по роду еще ниже. Нет, с происхождением у Эмбер все в порядке. Мелроузы – младшая ветвь Гамильтонов, примерно того же уровня, что Торны, Люкассены, Рублевы. В принципе она нашего круга. Честно говоря, она настолько не похожа на тебя, но при этом такая естественная, что я в какой-то момент думал – ты меня отвергла, а вот девушка, с которой я если и не буду счастлив, то, по крайней мере, не буду и несчастен. С ней можно дружить. Она умница, хорошенькая, очень добрая. Но оказалось, что с мужчинами ей хочется только дружить. Для всего остального Эмбер предпочитает женщин.

Я онемела.

– Да, – понимающе ухмыльнулся Макс, – а ты думала, почему ее мама контролирует так плотно? Дочку надо замуж выдавать, да подороже, а у девочки глупости всякие на уме. Вот если ей не разрешать, глядишь, и отвыкнет.

Я потрясенно качала головой.

– Макс, но она так восхищалась Августом…

– И поверь – искренне восхищалась. Она и мне рассказывала. А он как раз тот типаж, с которым ей нравится дружить. Стопроцентное попадание. Но влюблена она не в него, а в тебя.

Я наконец опомнилась.

– Черт, Макс, зачем ты мне это сказал? Выдал девичью тайну…

– Она сама попросила. Она робеет, потому что тут же мало в любви объясниться. И попросила меня как-нибудь деликатно выяснить, что ты думаешь. Потому что она хотела бы большего от ваших отношений. Ей показалось, что ты совершенно разочаровалась в мужчинах, но нельзя же допускать, чтобы ты разочаровывалась в любви.

– И ты согласился сказать все это мне?! – я уставилась на него с недоверием.

– Конечно. Я же знал, что ты ответишь. – Макс подал мне бокал. – Кстати, Эмбер я предупредил. Я все-таки хорошо тебя знаю. В этом смысле ты плохой разведчик.

Я фыркнула.

– А вообще я не боюсь тех, кто по тебе вздыхает. У меня только один реальный конкурент. Зато, блин, качественный.

Я с подчеркнутым удивлением вскинула брови.

– Маккинби, – пояснил Макс. – Единственный человек, которого я опасаюсь. Не боюсь, нет, но опасаюсь. Главное, никогда нельзя сказать наверняка, что у него на уме. И какой номер он выкинет в следующую секунду. Непредсказуемый.

– Макс, я в школе была влюблена в Карла Второго. Стюарта, если что. Английского короля. Правил в семнадцатом веке. Ты не хочешь и его записать в реальные конкуренты?

– Он давно помер.

– Какие мелочи, право слово. Смерть любви не помеха. Так вот, Макс: у тебя больше поводов для ревности к Карлу Второму, чем к Августу. Я только его ассистент. И то у меня через восемь дней истекает контракт.

– И что? – Макс обрадовался. – Какие планы на будущее?

– Ни-ка-ких, – отчеканила я. – Потому что Август двое суток не отвечает на мои сообщения. Вообще.

– Так ему не до почты, – убежденно сказал Макс. – Ты чего, у него сейчас ни секунды свободной нет. Сама подумай…

– Я и подумала. Я все отлично понимаю. Но если он за своими офигенно важными личными делами забудет продлить мой контракт… А если верить твоим словам про Джиллиан Фергюсон, то он забудет.

Макс растерялся.

– Джил? А при чем здесь Джил?

– При том, что Август съездил на свадьбу своей сестры, познакомился там с этой вашей серийной чаровницей. Я видела фото, она от него не отходила. Не успел вернуться, тут же выпроводил меня на Эверест, а сам рванул обратно на Землю. Мне сказал, что по неотложному личному делу.

Макс хмурился и моргал.

– Дел, ты новости смотрела?

– Нет.

– Понятно. Нет, если он спутался с Джил, то я ему не завидую. Но вообще-то он на Земле по другому поводу. Собственно, поэтому я и пришел тебя поздравить…

Ничего больше Макс рассказать не успел, потому что в коридоре раздался истошный крик.

В следующую секунду в номере погас свет, что-то взорвалось, и вылетела дверь.

Доли мгновения, между криком и вторжением, нам хватило. Я успела схватить пистолет, а Макс – меня за шкирку. Когда дверь разлетелась в пластиковую труху, Макс перебросил меня через спинку кресла, а сам одним прыжком махнул через полгостиной, оказавшись у стены.

Стреляла я, ориентируясь по запаху.

По орочьей вони.

Их было минимум четверо. Огромные, я таких крупных еще не видела. Тут я и пожалела, что оставила дома большой пистолет: мой калибр этим как медведю дробина. Впрочем, учитывая оружейное законодательство Эвереста, мне пришлось бы везти большой пистолет нелегально.

Макс ударил очередью, послышалось рычание, ответная пальба. Выстрелы мигом переместились в коридор, где тоже была кромешная тьма. Я с двух попаданий все-таки свалила одного орка – повезло – и откатилась в угол. Толку-то… орки в темноте видят превосходно. На меня напали сразу двое, взяли в коробочку. Можно быть сколько угодно лучшей на своем курсе, но против орка у человека почти нет шансов. Особенно у женщины. Орки выше на метр и вдвое тяжелее среднего мужчины. А еще у них чертовски длинные руки. Если у орка оппозитные пальцы не удалены и не атрофировались – такое встречается примерно у каждого десятого, – то он без проблем схватит тебя ногой. А потом перегрызет тебе горло.

Патроны кончились. Я схватилась за шокер и нож. Максимальная мощность… один из тех, кто зажал меня, выпал из реальности, зато второй легко вывернул мне руку с шокером. У меня оставалась еще одна рука, с ножом, жаль, коротким, но я полоснула его, все равно полоснула поперек туловища, как можно ниже, стараясь распороть брюхо – там много нервных окончаний, будет болевой шок. Проклятье, орк был в плотных штанах. Огромная лапа схватила меня сзади за шею, и я поняла – даже «Отче наш» прочитать не успею, все кончено.

Сверху хлынула кровь. Потом я упала, и меня накрыло вонючей орочьей тушей.

Тишина.

– Жива? – спросил Макс.

Я прохрипела что-то в том смысле, что по крайней мере не мертва.

Замигал и включился свет.

Я лежала в луже крови, и она все еще хлестала. Макс вытащил меня из-под орка, я обернулась – у того практически не было головы.

– Лучший мой выстрел, – хладнокровно сказал Макс.

– Спасибо, – ответила я. – Офигеть, как ты еще увидел, куда стрелять.

– Не видел, – согласился Макс. – У меня оставался один патрон. Я просто взял ориентировочно на два с половиной метра от пола, чтобы точно не задеть тебя. А наводился по звуку.

Я кивнула.

– Кто кричал?

– Дед из номера напротив. Любопытный старикан. Я когда шел к тебе, он выглянул, осмотрел меня с подозрением и снова заперся.

– Он вчера ночью тоже кого-то шуганул…

– Шуганул, – хмыкнул Макс. – Этих было пятеро плюс с ними человек. Человек и один из орков – с огнестрелом. Ушел только человек. Двоих положила ты, двоих я. А дедок шустро так подстрелил вооруженного орка и ранил человека. Потом сказал, что ему худо, он пойдет к себе полежит, до приезда полиции.

– Ты уже сообщил?..

– Нет еще.

Я критически осмотрела поле боя. Все пятеро орков – явно горные, два черных, трое бурых, отлично подходящих под описание Шона Ти. Все «голые», даже тот, что был с пушкой. Дикари, брр. Ладно, нечего время терять… Я вызвала копов.

Макс брезгливо оглядел себя, уставился на меня – и расхохотался.

– Мне идут ошметки орочьих мозгов в прическе? – осведомилась я.

– Еще как, – заверил Макс.

Как ни странно, в ходе потасовки разбились наши бокалы и ваза с цветами, но уцелела бутылка. А что ей сделается? Открыл, налил, снова закрыл – и хоть кидай ее, она ж не стеклянная, не разобьется. Макс деловито пристроил цветы в другую посудину, принес чистые бокалы и налил до краев. Я с удовольствием выпила. Сейчас уже бояться нечего: копы приедут с минуты на минуту. Даже если Энстон пришлет убийцу, тот не сунется – слишком легко засветиться.

– Надо бы проверить старикана, – сказала я. – А то кто его знает. Помрет еще с такого перепугу.

– Не заметил я, чтоб он испугался, – возразил Макс. – Действовал очень четко. Не ходи. Сейчас полиция приедет, вот она пусть и проверяет, как его здоровье. Ты Йену позвонить не хочешь?

– Незачем. У нас, между прочим, параллельное расследование.