Ильгет. Три имени судьбы Григоренко Александр

– И тебе я могу оставить жизнь, привести обратно на Сытую реку, и ты будешь жить, как жил, только мне больше не понадобится тебе лгать. Пойми, Собачье Ухо, другой жизни у тебя нет и не будет. Доберись ты до стойбища Хэно, второго раба он получил бы даром.

Он отстранил лицо и добавил после некоторого молчания:

– Скоро придут Ябтогна и Явире, принесут мяса. Я отвяжу тебя. Мы поедим и пойдем туда, где ты спрятал то, что украл.

Он говорил, и с каждым его словом, убивающим, как умело пущенная стрела, уходили мои силы. Поплыло перед глазами, я уронил голову – Ябто подошел и поднял ее за подбородок.

– Молчишь… произнес он. – Молчи. Разве не хочешь жить? Ну? Открой глаза, потом закрой, и я пойму, что ты хочешь жить.

Но все же у меня хватило сил, чтобы открыть глаза и не закрывать их.

Я смотрел в лицо широкого человека, красное плоское лицо, по которому стекали ручейки пота, и не закрывал глаз, пока не задрожали веки.

Широкий человек все понял. Он убрал руку с подбородка, вернулся к костру и стал раздувать уже погасшие угли, надеясь разбудить в них остатки последнего огня. Но огонь молчал. Ябто встал, плюнул и начал ломать сучья для нового костра. Треск дерева дразнил мой слух, я вгляделся и понял, что широкого человека бьет досада, движения его стали резкими, порывистыми, верными.

Я догадывался, зачем широкий человек разводит огонь в столь теплый день. Он сунет в него палку, палка обгорит, превратится в копье с красным светящимся наконечником, которое начнет жалить мое тело. Но как человек, долго сидевший на шкурах, не чувствует своих ног, видит их, но не может встать и думает, что они нечто чужое, привязанное к его телу, так и я не ведал ни страха, ни тревоги, ни обиды, ни тоски. Происходящее перед глазами я видел ясно, но так, будто все – и Ябто, и сосна, и костер, и река – было далеко, так далеко, что не достать. Единственным моим чувством в тот миг была злоба, похожая на уходящую тупую боль.

Широкий человек оказался слишком старательным, выманивая душу из врага, уже не опасного. Он сам понимал это, и намеревался разбудить ее огнем, но огонь, всегда благосклонный к Ябто, не приходил на зов. Искры скользили по тонкой бересте. Ветер молчал. Весело пели птицы в молчаливой, застывшей от блаженства тайге. Ябто бросил свое занятие и с силой ударил себя по щеке – щека горела от зудящей боли.

И тут широкий человек понял, почему огонь не хочет помогать в деле – он взглянул на небо и на мгновение ослеп. Утро уходило в полдень, и солнце набирало силу, невиданную для осени. Земля парила, как летом, и вся жизнь, что таилась в траве и ветвях, готовилась заснуть или умереть, вдруг почувствовала нежданную перемену и застрекотала, зажужжала, задвигалась мириадами крохотных почти невидимых тел. Просыпался гнус – главный ужас и страдание лета, чудовище, крадущее у человека и зверя радость краткого тепла.

Ябто обрадовался гнусу.

Он подошел к реке и, зачерпнув пригоршней воду, омыл липкое лицо. В такой день, подумал широкий человек, от реки поднимаются слепни, и тут же сквозь шум воды услышал знакомый гул, проклинаемый каждым человеком тайги. Гнус и слепни доводят до бешенства оленей, способны загнать в болото даже лося…

– Хэ, – сказал широкий человек, – слышишь – звенит? Совсем плохо твое дело, парень, совсем плохо. Демон, который привел тебя сюда, не дает мне твоей крови – сам хочет. Паршивый у тебя дух, росомаха, а не дух… – И Ябто рассмеялся так, будто действительно был счастлив.

– Ну как тебе жить с ним?! – прокричал он весело. – Зачем? Зачем жить человеку, против которого само солнце?

А солнце стояло меж гор и било в голову жестокими стрелами.

И скоро запылало мое тело.

Сыновья вернулись с пустыми руками.

– Хотите бросить рукавицы на порог? – без злобы спросил Ябто. Прежняя радость не уходила от него.

– Совсем зверя нет, – виновато произнес Гусиная Нога, глядя в землю.

Блестящий, стоявший на своем извечном месте, на шаг сзади брата, громко шмыгнул носом.

– Видели кабаргу – ушла… – проговорил Ябтонга и замолк.

Мысль его уже не искала оправдания перед отцом – он увидел голое тело, облепленное гнусом, извивавшееся в путах тело, все силы которого уходили на то чтобы удержать крик. Это зрелище поглощало Ябтонгу, как болото.

Широкий человек, казалось, даже обрадовался позорной неудаче сыновей. Появился повод уйти, чтобы вернуться к разгару пиршества. Он надел колчан со стрелами, взял роговой лук и показал его мне.

– Дашь поохотиться?! – крикнул он и, не дожидаясь ответа, на который и не рассчитывал, сухо приказал сыновьям соорудить костер из перекрещенных стволов на поляне в двух десятках шагов от берега, чтобы дым защищал только их самих, но не доходил до заморыша и не мешал гнусу пировать.

– Хорошо, отец, хорошо, – подпрыгнул Ябтонга, понявший замысел отца, – все сделаем.

Старший сын уже собрался бежать, но Ябто схватил его за капюшон парки и произнес сурово:

– Знаю тебя, поэтому слушай внимательно. Когда вернусь, я не должен увидеть на нем ни одной раны, ни одного синяка. Ты понял меня?

– Понял, отец.

– И не смейте говорить с ним.

Широкий человек отпустил сына и, не оглядываясь, широко зашагал к лесу.

Он шел и жадно ловил звуки леса, надеясь различить в них один звук, которого ждал. Он даже замедлил шаг, чтобы не уйти слишком далеко и не упустить его. Лес шумел птичьим щебетом, и ветер гладил вершину горы. Ябто остановился…

Широкий человек не ошибся в ожидании. Скоро до его ушей донесся протяжный вой, похожий на далекий крик болотной птицы. Вой обрывался, переходил в едва различимый хохот. Ябто улыбнулся и пошел дальше.

Он не ослышался – выло и хохотало мое тело. Единственное, что я помню о той муке, что душа вытекла, как глаз. Я был готова принять все, что скажет широкий человек. Потом я провалился в темноту.

Среди множества умений причинять страдания врагу – снимать кожу с головы и с живого лица, резать тело на мелкие куски, как мясо во время еды, жечь горящими головнями, сажать на очищенные от веток и заостренные сверху деревья – умение выставлять на гнус считалось самым изысканным. Для него требовалось терпение и время. В жаркий летний день гнус уносил рассудок врага еще до захода солнца, и враг выл и хохотал, как воет человек без разума. А к середине следующего дня гнус оставлял белое обескровленное тело – сонмы существ разносили по тайге жизнь врага.

Но Ябто знал, что я не умру, – он сам не хотел этого. Нечаянная осенняя жара была подарком ему, а подарок духа, бесплотного демона, который ведет человека, не может быть во вред. В эти дни демон был так близко, что широкому человеку казалось, будто он слышит не только его слова, но само дыхание.

Он быстро нашел то, ради чего отлучился в лес.

Ябто спускался с горы, и два жирных глухаря, привязанных к поясу, били его по ногам, еще один лежал в мешке за спиной – тайга послала птиц, как гостю подают еду на деревянном блюде. Широкий человек шел и думал о своей жизни, которая вдруг необычайно ясно сложилась в его памяти. Он был под крепкой защитой, хотя не раз мог погибнуть не только от чужих людей, холода и голода, но и от собственных ошибок. Наверное, это и есть то, что называют участью, думал Ябто – он забыл горе и знал, что тревога, посещавшая его, уже не вернется. Он не боялся участи.