Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник) Говард Роберт
– Как это понимать: «Я думаю иначе»? В этой армии думаю только я.
– Сейчас в этой банде уже достаточно людей для моих целей, – ответил киммериец. – Мне надоело ждать. Я должен рассчитаться кое с кем.
– Вот оно что! – Ольгерд нахмурился, залпом допил свое вино, а потом расплылся в улыбке. – Все еще вспоминаешь тот крест, а? Что ж, мне нравятся те, кто умеет ненавидеть от души. Но это может подождать.
– Однажды ты пообещал мне, что поможешь мне захватить Хауран, – сказал Конан.
– Да, но это было до того, как я осознал наши возможности, – ответил Ольгерд. – Я намеревался всего лишь разграбить город. Я не хочу растрачивать наши силы попусту. Хауран – все еще слишком крепкий орешек для нас. Может быть, через год…
– Через неделю, – ответил Конан, и казак недоуменно уставился на него, расслышав непоколебимую уверенность в его голосе.
– Послушай, – сказал Ольгерд, – даже если бы я согласился потерять людей в столь безумном предприятии – на что ты рассчитываешь? Неужели ты полагаешь, что наши волки способны осадить и штурмом взять такой город, как Хауран?
– Осады не будет, – ответил Киммериец. – Я знаю, как выманить Констанция на равнину.
– И что дальше? – в сердцах выругался Ольгерд. – Начнем обстреливать его из луков? Ну так доспехи у них лучше, и нашим конникам достанется по первое число. А если дойдет до рукопашной, то в сомкнутом строю его мечники пройдут сквозь наши нестройные боевые порядки как нож сквозь масло и рассеют наших воинов.
– Этого не случится, если три тысячи хайборийских всадников будут сражаться в сомкнутом строю. Я научу их строить клин, – ответил Конан.
– А где ты возьмешь эти три тысячи хайборийцев? – с сарказмом осведомился Ольгерд. – Или они вот так просто возьмут и появятся по твоему хотению?
– Они у меня уже есть, – невозмутимо ответил киммериец. – Три тысячи человек из Хаурана стоят лагерем в оазисе Акрель, ожидая моих распоряжений.
– Что? – Ольгерд ощетинился, как загнанный в ловушку волк.
– А то. Это люди, которые сбежали от тирании Констанция. Многие из них стали разбойниками и изгоями в пустыне к востоку от Хаурана. Лишения закалили их и довели до отчаяния, как тигров-людоедов. Каждый из них стоит троих наемников. До сих пор они действовали разрозненными мелкими шайками, и им нужен был вожак, который бы объединил их. Они поверили мне, когда я прислал к ним гонца, и собрались в оазисе, предоставив себя в мое распоряжение.
– И все это – за моей спиной? – В глазах Ольгерда засверкали опасные искры. Он потянулся к перевязи с оружием.
– Они пожелали следовать за мной, а не за тобой.
– И что же ты пообещал этим разбойникам, чтобы заручиться их верностью? – В голосе Ольгерда прозвучали нотки едва сдерживаемого бешенства.
– Я сказал им, что наше войско волков пустыни поможет им уничтожить Констанция и вернуть Хауран его жителям.
– Глупец! – прошептал Ольгерд. – Или ты возомнил себя главарем?
Оба уже были на ногах, злобно глядя друг на друга поверх стола эбенового дерева. В холодных серых глазах Ольгерда плясали дьявольские огоньки, а на твердо сжатых губах Конана играла мрачная усмешка.
– Я прикажу разорвать тебя макушками пальм, – спокойно сказал казак.
– Зови своих людей, и посмотрим, станут ли они тебя слушать! – предложил Конан.
Злобно оскалившись, Ольгерд поднял левую руку – и вдруг передумал. На загорелом лице киммерийца читалась уверенность, которая потрясла атамана. Его глаза вспыхнули, как у волка.
– Ты, мерзавец с западных холмов, – процедил он. – Как ты смеешь бросать вызов моей власти?
– Мне это не нужно, – отозвался Конан. – Ты солгал, когда сказал, что я не имею отношения к появлению у нас новых рекрутов. Я имею к ним самое прямое отношение. Они выполняют твои приказы, но сражаются за меня. И двух вождей у зуагирцев быть не может. Они знают, что я сильнее. Я понимаю их лучше тебя, а они понимают меня, потому что я – тоже варвар.
– Что они скажут, когда ты предложишь сражаться за Хауран? – с сарказмом осведомился Ольгерд.
– Они пойдут за мной. Я пообещаю им караван верблюдов, нагруженных золотом из дворца. Хауран с радостью согласится заплатить требуемую сумму в качестве вознаграждения за возможность избавиться от Констанция. А потом я поведу их на туранцев, как ты и собирался. Им нужна добыча, поэтому, чтобы взять ее, они будут драться с Констанцием ничуть не хуже, чем с кем-либо еще.
Ольгерд постепенно осознавал свое поражение. В своих грандиозных мечтах о завоевании империи он упустил из виду то, что творилось в непосредственной близости от него. События, ранее казавшиеся бессмысленными, вдруг предстали перед ним в своем истинном свете, и он понял, что Конан ничуть не преувеличивает. Гигант в вороненой кольчуге, стоявший перед ним, был истинным вожаком зуагирцев.
– Но ты сдохнешь раньше! – прорычал Ольгерд, и рука его метнулась к рукояти кинжала.
Однако Конан, стремительный и ловкий, как большая кошка, выбросил вперед руку и схватил Ольгерда за запястье. Послышался отчетливый треск ломающихся костей, и на мгновение оба замерли, неподвижно стоя друг напротив друга. На лбу у Ольгерда выступили крупные капли пота. Конан рассмеялся, не ослабляя хватки.
– А достоин ли ты жизни, Ольгерд?
Улыбка по-прежнему играла на его губах, даже когда на руке вздулись канаты мускулов, а пальцы еще сильнее впились в плоть казака. Послышался хруст трущихся друг о друга обломков костей, и лицо Ольгерда стало пепельно-серым; кровь стекала у него из прокушенной губы на подбородок, но он не издал ни звука.
Конан вновь рассмеялся и отпустил его, а потом отступил на шаг. Казак покачнулся и здоровой рукой ухватился за край стола, чтобы не упасть.
– Я дарю тебе жизнь, Ольгерд, как однажды ты подарил ее мне, – невозмутимо заметил Конан. – Хотя ты руководствовался своими соображениями, когда приказал снять меня с креста. Тогда ты устроил мне жестокое испытание; сам бы ты его не выдержал, как и никто другой, кроме варвара с Запада. Садись на своего коня и уезжай. Он привязан позади шатра, а в седельных сумках есть вода и провиант. Тебя никто не увидит, но ты все равно не медли. В пустыне нет места бывшему вожаку. Если воины заметят тебя, свергнутого и изувеченного, они не выпустят тебя из лагеря живым.
Ольгерд не ответил. Медленно, не говоря ни слова, он повернулся и вышел из шатра, откинув полог. Все так же молча он поднялся в седло огромного белого жеребца, что стоял привязанный в тени пальмы; не проронив ни слова, сунув сломанную руку за отворот халата, он развернул коня и поехал на восток в пустыню, навсегда уходя из жизни зуагирцев.
А внутри шатра Конан допил вино и смачно облизнулся. Отшвырнув пустой кувшин в угол, он подтянул пояс и вышел через передний вход, задержавшись на мгновение, чтобы окинуть взглядом линии палаток из верблюжьих шкур, раскинувшихся вокруг, и фигуры в белых халатах, что бродили между ними, спорили, пели, чинили сбрую или точили свои кривые сабли.
Он возвысил голос, громовые раскаты которого долетели до самых дальних уголков лагерной стоянки:
– Эй, собаки, навострите уши и внемлите! Да подойдите ближе. Мне нужно кое-что рассказать вам.
5. Голос из хрустального шара
В башне, высившейся неподалеку от городской стены, несколько мужчин внимательно слушали оратора. Все они были молоды, но крепки духом и телом; было видно, что нападки судьбы лишь закалили их, но не сломали. Одеты они были в потрепанные кожаные штаны и кольчуги, а на поясах висели мечи.
– Я знал, что Конан говорил правду, когда крикнул, что это была не Тарамис! – восторженно заявил оратор. – Долгие месяцы я ютился вблизи дворца, притворяясь нищим бродягой. Наконец я убедился в том, во что верил: наша королева заточена в подземную темницу рядом с дворцом. Улучив момент, я подкараулил шемитского тюремщика – оглушил его ударом по голове, когда поздно ночью он вышел за ворота, – оттащил его в соседний подвал и допросил. Перед смертью он сообщил мне то, о чем я только что рассказал вам, то, что мы подозревали с самого начала: женщина, которая правит Хаураном, – ведьма. Ее зовут Саломея. Тарамис, по его словам, заточена в клетку на самом нижнем этаже темницы. Вторжение зуагирцев дает нам шанс, которого мы так долго ждали. Я не знаю, каковы планы Конана. Не исключено, что он просто хочет отомстить Констанцию. Вполне возможно, он намеревается разграбить и уничтожить город. Он – варвар, и что у него на уме, не может угадать никто. Но вот что должны сделать мы: спасти Тарамис, пока будет идти битва за город! Констанций выйдет на равнину, чтобы дать бой. Его люди уже сейчас седлают коней. Он поступит так, потому что в городе недостаточно продовольствия, чтобы выдержать осаду. Конан появился из пустыни столь неожиданно, что провиант подвезти просто не успели. А киммериец хорошо подготовился к осаде. Лазутчики доносят, что у зуагирцев имеются осадные машины, построенные, очевидно, по указаниям самого Конана, который научился искусству ведения войны у народов западного полушария. Констанций не желает долгой осады; вот почему он выйдет со своими воинами на равнину, где рассчитывает разбить войско Конана одним ударом. В городе он оставит всего несколько сотен своих людей, да и те будут караулить на стенах и в надвратных башнях. Тюрьма останется практически незащищенной. Освободив Тарамис, далее мы будем действовать по обстановке. Если победит Конан, мы покажем Тарамис народу и призовем его к восстанию – и он пойдет за нами! Люди смогут даже голыми руками одолеть шемитов, оставленных на страже, и запереть ворота – для защиты и от наемников, и от кочевников! Никто из них не должен прорваться внутрь! А потом мы начнем переговоры с Конаном. Ведь он всегда оставался верным Тарамис. Если ему известна правда и сама королева обратится к нему, я уверен, мы сумеем сохранить город в целости и сохранности. Если же, что более вероятно, победу одержит Констанций, а Конан будет разбит, мы тайком выведем королеву из города и будем искать счастья на чужбине. Все понятно?
Собравшиеся ответили единодушным согласием.
– Тогда же обнажим мечи, братья, вверим наши души Иштар и пойдем к тюрьме, потому что наемники уже выходят из города через южные ворота.
Это было правдой. Лучи восходящего солнца отражались от остроконечных шлемов на головах людей, сплошным потоком изливавшихся наружу из-под широкой арки, и мелкими искрами дробились на изукрашенной самоцветами сбруе боевых коней. Предстояла битва конных армий, возможная только на просторах Востока. Всадники выезжали из ворот сплошной стальной рекой – суровые и мрачные фигуры в вороненых и посеребренных доспехах, с курчавыми бородками, орлиными носами и неумолимым выражением в глазах, в которых отражался присущий их расе фатализм – полное отсутствие сомнения или жалости.
На улицах и стенах города выстроились толпы людей, которые молча следили за тем, как чужие всадники выступают на защиту их родного города. Нигде не раздавались приветственные крики; угрюмо и мрачно наблюдали за происходящим жители – изможденные, в поношенной одежде, – сжимая в руках головные уборы.
В башне, из которой открывался вид на широкую улицу, ведущую к южным воротам, на атласном диване раскинулась Саломея, глядя на Констанция, который надел перевязь с мечом и сейчас натягивал латные рукавицы. В комнате они были одни. Через оконные проемы с золотыми переплетами снаружи доносились ритмичный лязг доспехов и стук лошадиных копыт.
– Еще до наступления ночи, – проговорил Констанций, подкручивая свои тонкие усики, – ты получишь новых пленников, чтобы накормить своего дьявола, заточенного в башне. По-моему, ему уже прискучила мягкая плоть изнеженных горожан. Надеюсь, жесткое мясо кочевников пустыни придется ему по вкусу.
– Постарайся не попасть в лапы к врагу более жестокому, чем Тауг, – предостерегла его мнимая королева. – Не забывай о том, кто ведет этих дикарей на штурм.
– Не бойся, не забуду, – ответил он. – Это – одна из причин, по которой я иду ему навстречу. Этот пес повоевал на Западе и разбирается в искусстве осады. Моим лазутчикам было нелегко приблизиться к его колоннам – потому что у всадников его боевого охранения глаза зоркие, как у ястребов, – но они все-таки сумели подобраться достаточно близко, чтобы рассмотреть осадные машины, которые он везет на повозках, запряженных верблюдами: катапульты, тараны, баллисты, метательные снаряды. Клянусь Иштар, должно быть, он усадил за работу тысяч десять человек, не меньше, и они трудились целый месяц. При этом я даже не представляю, где он раздобыл материалы для их сооружения. Скорее всего, заключил договор с туранцами и теперь получает от них припасы. Впрочем, ему от них будет мало толку. Мне уже приходилось сражаться с этими волками пустыни – сначала мы обстреляем друг друга из луков, причем доспехи моих воинов защитят их от стрел, а потом пойдем в атаку, и мои эскадроны пройдут сквозь свободный строй кочевников как нож сквозь масло, опрокинут их и рассеют. Еще до рассвета я въеду обратно в город через южные ворота, и за моей лошадью будут идти сотни нагих пленников. А вечером мы устроим пир на главной площади. Мои солдаты обожают живьем сдирать кожу со своих врагов – и мы повеселимся от души, а еще заставим этих городских неженок смотреть на казнь. Что до самого Конана, я буду очень рад, если мы схватим его живым, чтобы посадить на кол прямо на ступенях дворца.
– Сдирай себе кожу на здоровье, – равнодушно ответила Саломея. – Я бы не отказалась от платья из человеческой кожи, при условии, что она будет тщательно выдублена. Но ты должен подарить мне хотя бы сотню пленников – для алтаря и для Тауга.
– Можешь быть спокойна, – ответил Констанций, рукой в латной перчатке откидывая назад редеющие волосы с высокого загорелого лба. – За победу и непорочную честь Тарамис! – с сарказмом провозгласил он и, прижав локтем шлем с забралом, свободной рукой отсалютовал ей, после чего, лязгая доспехами, вышел из комнаты. До ее слуха долетел его хриплый голос, отдающий распоряжения воинам.
Саломея откинулась на подушки, зевнула, потянулась, как большая сытая кошка, и позвала:
– Занг!
В комнату кошачьей походкой, неслышно ступая, вошел жрец, лицо которого походило на пожелтевший пергамент, натянутый на череп.
Саломея повернулась к пьедесталу слоновой кости, на котором лежали два хрустальных шара, и, взяв меньший, протянула его жрецу.
– Поезжай с Констанцием, – приказала она. – Будешь сообщать мне о ходе битвы. Ступай!
Человек с пергаментным лицом низко поклонился ей и, спрятав шар под темной мантией, поспешил прочь из комнаты.
А на улицах города стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь стуком копыт. Спустя некоторое время издалека донесся лязг закрываемых ворот. Саломея поднялась по мраморным ступеням на широкую плоскую крышу с мраморными бортиками, затянутую балдахином. Отсюда открывался прекрасный вид на городские здания. Улицы опустели, и на главной площади перед дворцом не было ни души. И в обычное время жители, как чумы, сторонились мрачного храма, вздымавшегося на другой стороне площади, но сейчас город будто вымер. Только на южной стене и крышах домов, выходивших на нее, были заметны признаки жизни. Там в молчании стояло много людей, которые не знали, надеяться ли им на победу Констанция или его разгром. Победа означала дальнейшие мучения под гнетом его жестокого правления; поражение могло стать прологом к разграблению города и массовому убийству его жителей. От Конана не поступало никаких известий. Горожане не знали, чего ожидать от него. Они помнили о том, что он был варваром. Тишина, витавшая над толпой, казалась оглушительной и сверхъестественной.
Эскадроны наемников выезжали на равнину. Вдали, уже на этом берегу реки, двигалась какая-то темная масса, в которой можно было с трудом разглядеть конных воинов. На другом берегу тоже темнели какие-то ряды; Конан не стал переправлять через реку свои осадные орудия, явно опасаясь вражеского нападения в самый ответственный момент, когда лодки окажутся на середине реки. Зато он переправился сам, в полном составе своего конного войска. Взошедшее солнце высекало искры из доспехов. Эскадроны, выехавшие из городских ворот, поскакали галопом, и до зрителей на стенах донесся гулкий слитный рев.
Катящиеся навстречу друг другу массы столкнулись и перемешались; рассмотреть какие-либо подробности издалека не представлялось возможным. Было непонятно, где заканчивалась атака и начиналась контратака. Над равниной повисли поднятые копытами клубы пыли, скрывая происходящее от глаз наблюдателей. Сквозь эту завесу то и дело прорывались всадники, и солнце блестело на наконечниках их дротиков. Саломея передернула плечами и спустилась вниз. Во дворце царила тишина. Все рабы торчали на стенах, вместе с горожанами тщетно напрягая зрение и глядя на восток.
Она вошла в комнату, в которой разговаривала с Констанцием, и приблизилась к пьедесталу, подметив, что хрустальный шар помутнел и что внутри посверкивают кровавые молнии. Она склонилась над ним, негромко выругавшись себе под нос.
– Занг! – позвала Саломея. – Занг!
В глубине шара заклубился туман, сменившись пылевой завесой, сквозь которую можно было с трудом рассмотреть хаотично перемещающиеся черные фигуры; во мраке то и дело сверкала сталь. И вдруг все пространство заполнило лицо Занга, видимое совершенно отчетливо; казалось, его широко раскрытые глаза глядят прямо на Саломею. Кровь текла из раны у него на голове, обтянутой пергаментной кожей, посеревшей от пыли. Губы его дрогнули и зашевелились; постороннему наблюдателю показалось бы, что лицо его исказилось немой гримасой. Но она слышала его ясно и отчетливо, как если бы жрец стоял рядом, а не пребывал от нее на расстоянии нескольких миль, крича в другой, меньший по размерам хрустальный шар. Только боги тьмы ведали, какие незримые магические нити соединили две сверкающие сферы воедино.
– Саломея! – воскликнул окровавленный человек. – Саломея!
– Я слышу! – крикнула она в ответ. – Говори! Что происходит?
– Нас постиг злой рок! – завизжал призрачный череп. – Хауран потерян! Увы, моя лошадь пала, я плохо вижу и не могу вырваться из схватки! Вокруг меня снопами валятся люди! Они мрут как мухи в своей серебряной броне!
– Перестань вопить и внятно расскажи мне, что случилось! – грубо прервала она его.
– Мы сблизились с этими псами пустыни, и они выехали нам навстречу! – захлебываясь словами, заторопился жрец. – Град стрел обрушился на оба войска, и кочевники дрогнули. Констанций приказал добить их. Держа строй, мы помчались на них. Но вдруг они подались вправо и влево, а в образовавшуюся брешь на нас устремились три тысячи хайборийских всадников, о присутствии которых мы даже не подозревали. Это были граждане Хаурана, обезумевшие от ярости! Всадники огромного роста, закованные в тяжелые доспехи, на рослых жеребцах! Выстроившись разящим клином, они с легкостью прорвали наш строй, а с обоих флангов на нас набросились кочевники. Тогда мы поняли, что нам пришел конец. Они рассеяли наши боевые порядки. Это все военные хитрости этого дьявола Конана! Осадные орудия оказались ловкой подделкой – макетами, сооруженными из стволов пальм и крашеного шелка, но они обманули наших лазутчиков, которые видели их издалека. С помощью этого ловкого трюка он выманил нас на равнину, чтобы погубить! Наши воины в панике бегут! Кумбанигаш пал – Конан лично зарубил его. Констанция я потерял из виду. Хауранцы крушат наши расстроенные боевые порядки, как обезумевшие львы, вкусившие крови, а кочевники осыпают нас градом стрел – а-а-а…
В шаре словно бы сверкнула молния – или это блеснула холодная сталь, на стены его плеснула кровь, и изображение исчезло, как лопнувший мыльный пузырь. Саломея глядела в пустой хрустальный шар, в котором отражались лишь искаженные яростью черты ее лица. Выпрямившись, она на миг замерла в неподвижности, глядя перед собой невидящим взором. Затем она хлопнула в ладоши, и в комнату вошел другой жрец с обтянутым кожей черепом, столь же молчаливый и неслышный, как и первый.
– Констанций разбит, – быстро сказала она. – Мы обречены. Через час Конан начнет штурм города. Я не питаю иллюзий насчет того, что станется со мной, если он схватит меня живой. Но сначала я хочу позаботиться о том, чтобы моя проклятая сестра никогда больше не взошла на трон. Следуй за мной! Будь что будет, но мы устроим Таугу пиршество.
Спускаясь по лестницам и галереям дворца, Саломея услышала далекое эхо, доносящееся со стен. Люди, столпившиеся там, похоже, начали понимать, что удача изменила Констанцию. В густых клубах пыли стала видна плотная масса всадников, несущаяся к городу.
Дворец и тюрьма соединялись длинной крытой галереей, куполообразную крышу которой поддерживали мрачные арочные своды. Оказавшись в ней, мнимая королева и ее раб вошли в массивную дверь в дальнем конце, за которой открылся тускло освещенный тюремный коридор. Прямо перед ними виднелись каменные ступени, уходящие вниз, в темноту. И вдруг Саломея отпрянула и выругалась. В сумраке она разглядела впереди неподвижное тело – это был тюремщик-шемит, короткая бородка которого задралась к потолку, а голова чудом держалась на перерубленной шее. Снизу до нее донесся разноголосый встревоженный гомон, и она поспешила укрыться в черной тени арки, оттеснив туда же жреца и схватившись за рукоять кинжала, висевшего у нее на поясе.
6. Крылья стервятника
Тусклый свет факела, щедро приправленный дымом, вырвал Тарамис, королеву Хаурана, из сна, в котором она искала забвения. Приподнявшись на локте, она другой рукой откинула со лба спутанные волосы и прищурилась, ожидая увидеть насмешливое лицо Саломеи, чей визит означал бы новые пытки. Но вместо этого она услышала крик, полный сострадания и гнева:
– Тарамис! О, моя королева!
Этот возглас показался ей настолько странным, что поначалу она решила, будто бредит. Но вот за полукругом света факела она разглядела смутные фигуры и блеск стали, а потом над ней склонились пять лиц, не смуглые и горбоносые, а худощавые и чистые, покрытые бронзовым загаром. Она испуганно съежилась, прикрывшись лохмотьями и испуганно глядя на них.
Одна из фигур рванулась к ней и упала на одно колено, с мольбой протягивая к ней руки.
– О, Тарамис! Хвала Иштар, что мы нашли вас! Вы не узнаете меня? Это же я, Валерий! Однажды вы вознаградили меня прикосновением своих губ после битвы при Корвеке!
– Валерий! – запинаясь, пробормотала она, и ее прекрасные глаза вдруг наполнились слезами. – О, я сплю и вижу сон! Или это очередной фокус Саломеи, чтобы вновь мучить меня?
Ответом ей стал восторженный крик:
– Нет! Это ваши верные вассалы пришли спасти вас! Но мы должны поспешить. Констанций сражается на равнине с Конаном, который привел зуагирцев с той стороны реки, однако город еще удерживают три сотни шемитов. Мы убили тюремщика и взяли его ключи. Других стражников поблизости не видно. Но нам пора убираться отсюда. Идемте же!
Ноги у королевы подкашивались, но не от слабости, а от шока, вызванного неожиданным появлением спасителей. Валерий подхватил ее на руки, как ребенка, и, следуя за факельщиком, который шел впереди, они выскользнули из темницы и поднялись по сырым скользким ступеням. Казалось, подъему не будет конца, но они все-таки выбрались в широкий коридор и двинулись по нему.
Едва они миновали темный арочный проем, как факел вдруг погас, а воин, державший его, закричал от невыносимой боли. Сноп фиолетовых искр осветил коридор, и в их призрачном свете на мгновение возникло лицо Саломеи. Позади нее скрючилась какая-то тварь – и вспышка эта ослепила тех, кто смотрел на нее.
Валерий попытался было вслепую двинуться дальше, не выпуская из объятий королеву. Сквозь шум в ушах до него донеслись глухие чавкающие удары, с которыми сталь входила в живую плоть, сопровождающиеся криками боли и звериным рычанием. И вдруг королеву грубо вырвали у него из рук, и жестокий удар в шлем швырнул его на пол.
Стиснув зубы, он с трудом поднялся на ноги и потряс головой, пытаясь избавиться от фиолетовых светлячков, все еще танцующих у него перед глазами. Когда взор его прояснился, он обнаружил, что остался в коридоре один, если не считать трупов. Четверо его спутников лежали мертвые, головы их были почти оторваны от тел, а на шеях и груди зияли рваные раны. Ослепленные адским пламенем, они погибли, не имея возможности даже защитить себя. Королева же исчезла.
Горькие рыдания сорвались с губ Валерия. Он подхватил свой меч, сдернул с головы и отшвырнул раздавленный шлем, который с лязгом покатился по каменным плитам пола. Из раны на голове по щеке у него потекла струйка крови.
С трудом держась на ногах, не зная, на что решиться, он вдруг услышал чей-то яростный шепот:
– Валерий! Валерий!
Пошатываясь, он двинулся на звук и, повернув за угол, почувствовал, как в объятия ему бросилась гибкая ладная фигурка.
– Ивга! Ты сошла с ума!
– Я не могла оставаться на месте. Я пошла за вами – спряталась в арке во внешнем дворе. Несколько минут назад я видела, как она вышла в сопровождении чудовища, которое тащило на плече женщину. Я догадалась, что это Тарамис и что вас постигла неудача! О, ты ранен!
– Царапина! – Он отвел ее руки, которыми она принялась ощупывать его. – Скорее, Ивга, скажи мне, в какую сторону они пошли!
– Они перебежали через площадь в сторону храма.
Валерий побледнел.
– Иштар! Ах, подлая она тварь! Она намерена отдать Тарамис тому монстру, которому поклоняется! Быстрее, Ивга! Беги к южной стене, с которой люди наблюдают за битвой! Скажи им, что настоящая королева нашлась и что самозванка утащила ее в храм! Беги же!
Всхлипывая, девушка побежала прочь, и подошвы ее сандалий застучали по брусчатке, а Валерий бросился через двор, выскочил на улицу, пересек площадь, на которую она выходила, и со всех ног кинулся к огромному сооружению, высившемуся на другой стороне.
Взбежав по широким каменным ступеням, он влетел в обрамленный колоннами вход. Очевидно, пленница причиняла похитителям нешуточные хлопоты. Тарамис, догадываясь, какая судьба ей уготована, отчаянно сопротивлялась. Однажды ей даже удалось вырваться из объятий звероподобного жреца, но тот вновь поймал ее и потащил за собой.
Они уже шли по широкому нефу, в противоположном конце которого виднелся мрачный алтарь, а за ним высилась огромная металлическая дверь, украшенная непристойными резными рисунками, в которую входили многие, но выходила одна лишь Саломея. Тарамис задыхалась; в пылу борьбы она рассталась с последними обрывками лохмотьев, прикрывавших ее тело. Она билась в жестоких объятиях ее обезьяноподобного похитителя, словно белая нимфа в руках сатира. Саломея злобно и в то же время нетерпеливо поглядывала на них, направляясь к резной двери, а в полумраке, окутывавшем высокие стены, на них сверху вниз, словно живые, смотрели с вожделением отвратительные боги и горгульи.
Задыхаясь от ярости, Валерий устремился вперед по огромному залу, сжимая в руках меч. Последовал резкий окрик Саломеи, и жрец с пергаментным лицом оглянулся, отпустил Тарамис, выхватил из ножен тяжелый кинжал, уже обагренный кровью, и побежал навстречу хауранцу. Но убивать ослепленных колдовским огнем Саломеи воинов – это одно, а сражаться с полным сил молодым хайборийцем, кипящим от гнева и ненависти, – совсем другое.
Окровавленный нож взмыл вверх, но, прежде чем он успел опуститься, воздух рассек длинный и узкий клинок Валерия, и кисть руки, сжимавшая кинжал, в фонтане крови рассталась с запястьем. Валерий, обезумев, ударил еще раз и еще, и только тогда обезображенное тело повалилось на пол. Лезвие с легкостью рассекало плоть и кости. Голова, похожая на пергаментный череп, откатилась в одну сторону, а обезглавленный труп – в другую.
Валерий резко развернулся на месте, стремительный и полный яростной силы, словно камышовый кот, оглядываясь по сторонам в поисках Саломеи. Должно быть, она израсходовала свою огненную пыль в темнице. Сейчас ведьма склонилась над Тарамис, схватив сестру за волосы одной рукой, а другой занося кинжал. Но тут с яростным криком Валерий вонзил меч ей в грудь с такой силой, что острие показалось у нее на спине между лопаток. С ужасным криком ведьма повалилась на пол и забилась в конвульсиях, хватаясь руками за лезвие, когда оно, окровавленное и дымящееся, покидало ее грудь. Глаза ее перестали быть глазами человеческого существа; с невероятной силой она цеплялась за жизнь, с каплями крови вытекавшую из жуткой раны на груди, которая надвое рассекла ее красный полумесяц. Она в агонии корчилась на полу, царапая ногтями и грызя каменные плиты.
От такого зрелища Валерия едва не стошнило. Повернувшись к ведьме спиной, он подхватил на руки королеву, которая пребывала в полузабытье, и побежал к дверям, спотыкаясь на ходу. Выскочив на крыльцо, он на мгновение замер на верхней ступеньке. Площадь была битком забита людьми. Одни пришли на бессвязные крики Ивги; другие бежали со стен в страхе перед надвигающейся из пустыни ордой, напрасно решив искать спасения в центре города. Тупое оцепенение рассеялось. Толпа стала живым организмом, в ней то и дело возникали водовороты, раздавались крики и вопли. С дальнего конца улицы доносились гулкие удары и треск камня и дерева.
Сквозь толпу на площади протолкалась группа мрачных и угрюмых всадников-шемитов – стражников северных ворот, спешащих на помощь своим товарищам у южного входа в город. Они замерли на месте при виде молодого человека на ступенях, который держал на руках обмякшую обнаженную фигурку. Головы собравшихся повернулись к храму; толпа дружно ахнула, и ее смятение только усилилось.
– Вот ваша королева! – во всю силу легких заорал Валерий, стараясь перекричать стоявший над площадью неумолчный гул.
Горожане ответили ему неразборчивым ревом. Они ничего не поняли, и Валерий напрасно возвысил голос, стараясь быть услышанным в этом бедламе. Шемиты подъехали к подножию лестницы, остриями дротиков расчищая себе дорогу.
А потом на сцене появилось новое и страшное действующее лицо. Из полумрака, скрывавшего вход в храм за спиной Валерия, появилась белая фигура, забрызганная красным. Горожане испуганно закричали; на руках у Валерия они видели ту, кого считали своей королевой; но сейчас на крыльце храма, пошатываясь, стояла еще одна женщина – точная копия первой. Люди запутались окончательно.
Глядя на обессиленную ведьму, Валерий почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. Своим мечом он пронзил ее насквозь и разрубил ей сердце. По всем законам природы она уже должна быть мертва. Но вот она стояла перед ним, покачиваясь от слабости, но тем не менее отчаянно цепляясь за жизнь.
– Тауг! – завизжала она, ухватившись за створку дверей, чтобы не упасть. – Тауг! – И, словно в ответ на ее ужасный призыв, из глубины храма донеслось жуткое кваканье и треск ломающегося дерева и металла.
– Вот наша королева! – взревел капитан шемитов, воздев над головой лук. – Убейте мужчину и женщину!
Но горожане ответили ему рыком рассерженного львиного прайда[6]; наконец-то они узнали правду, услышали отчаянные призывы Валерия и узнали в женщине, безвольно обмякшей у него на руках, свою королеву. С душераздирающими воплями они набросились на шемитов, разрывая их на куски зубами, ногтями и голыми руками; ярость, бушевавшая у них внутри и так долго не находившая выхода, вырвалась наружу. А над ними Саломея пошатнулась и рухнула на мраморные ступени; смерть все-таки пришла за ней.
Валерий метнулся назад, ко входу, надеясь укрыться между колонн от стрел, защелкавших вокруг него о камни, и закрывая королеву собственным телом. А шемиты тем временем, яростно орудуя мечами и стреляя из луков, пытались сдержать напор обезумевшей толпы. Валерий прыгнул к двери храма, но, ступив на порог, отпрянул, вскрикнув от ужаса и отчаяния. Из сумрака, сгустившегося на другом конце огромного зала, на него лягушачьими прыжками устремилась какая-то мрачная фигура. Он увидел сверкание огромных глаз и блеск клыков и когтей, которые не могли принадлежать существу, рожденному под этим солнцем. Он попятился от двери, но тут свистнувшая над ухом стрела показала ему, что смерть подстерегает его и со спины. Он развернулся лицом к новой опасности. Четверо или пятеро шемитов прорвались сквозь толпу и горячили коней, заставляя их подняться по ступеням. Они подняли луки, целясь в него. Он быстро нырнул за колонну, о которую и расщепились стрелы. Тарамис лишилась чувств. Она мертвым грузом повисла у него на руках.
Но, прежде чем шемиты успели выстрелить снова, в дверном проеме возникла гигантская тварь, загородив его своей тушей. Наемники испуганно завопили и, поворотив коней, стали отчаянно прорываться сквозь толпу, которая испуганно отхлынула, давя и топча зазевавшихся.
Но чудовище, похоже, смотрело только на Валерия и девушку у него на руках. Протиснув свою огромную колыхающуюся тушу сквозь дверной проем, оно прыжками двинулось за ним, когда юноша побежал вниз по ступенькам. Он спиной чувствовал, как неведомая тварь догоняет его и дышит в затылок; черная бесформенная масса, в которой можно было разглядеть лишь горящие глаза да сверкающие клыки, следовала за ним по пятам. Но вдруг раздался громовой стук копыт: через площадь пробивалась разрозненная группа шемитов, спасающихся бегством от южных ворот и отчаянно расталкивающих людей. Их преследовали всадники, выкрикивающие что-то на знакомом языке и размахивающие обагренными кровью мечами, – это вернулись изгнанники! В их рядах скакали пятьдесят чернобородых кочевников, а возглавлял их гигант в вороненой кольчуге.
– Конан! – что было сил выкрикнул Валерий. – Конан!
Гигант отдал команду. Не останавливая лошадей, кочевники вскинули луки и спустили тетивы. Над бурлящей площадью в воздухе пропели стрелы и по самое оперение вонзились в черного монстра. Тот покачнулся и попятился, черным пятном выделяясь на белом мраморе. Вновь щелкнули тетивы, и еще раз, и еще, и монстр упал и скатился вниз по ступеням, такой же мертвый, как и ведьма, что призвала его из чудовищной глубины веков.
Конан подъехал к лестнице и спешился. Валерий опустил королеву на мраморную площадку и в полном изнеможении осел на ступени рядом с ней. Вокруг них бурлила и шумела толпа. Киммериец криком отогнал самых любопытных и подхватил королеву на руки, так что ее темноволосая головка устроилась у него на обтянутой кольчугой груди.
– Клянусь Кромом, это еще кто? Настоящая Тарамис! Точно, будь я проклят! А кто же тогда вон та девица?
– Демон, принявший ее облик, – выдохнул Валерий.
Конан от души выругался. Сорвав накидку с плеч ближайшего солдата, он завернул в нее нагую королеву. Ее длинные темные ресницы затрепетали, глаза распахнулись, и она с удивлением уставилась на склонившееся над ней лицо киммерийца, испещренное шрамами.
– Конан! – Своими тонкими пальчиками она схватила его загрубелую руку. – Неужели я сплю? Она сказала мне, что ты умер…
– Вот это вряд ли! – Он широко улыбнулся. – Вы не спите. Вы вновь королева Хаурана. Там, у реки, я разбил Констанция. Бльшая часть его шакалов так и не сумели укрыться за этими стенами, но я приказал пленных не брать – за исключением самого Констанция. Городская стража успела закрыть ворота перед самым нашим носом, но мы разбили их таранами, которые везли с собой на седлах, и ворвались внутрь. Своих волков я оставил снаружи, не считая этой вот полусотни. Мне не хочется пускать их внутрь, да и эти хауранские молодцы помогли нам справиться со стражниками.
– Это был сущий кошмар! – всхлипнула она. – Мой бедный народ! Конан, ты должен помочь мне расплатиться с ними за перенесенные страдания. А тебя я назначаю своим советником и капитаном стражи!
Конан со смехом покачал головой. Выпрямившись, он поставил королеву на ноги и жестом подозвал к себе нескольких хауранских всадников, не принимавших участия в преследовании шемитов. Они соскочили с коней на землю, готовые выполнить любое распоряжение своей вновь обретенной королевы.
– Нет, с этим покончено. Теперь я – вождь зуагирцев и, как и обещал, должен повести их в поход за добычей на туранские поселения. А вот этот юноша, Валерий, станет для вас лучшим капитаном, чем был я. В любом случае жизнь в окружении мраморных стен – не для меня. Но сейчас я должен покинуть вас и закончить то, чтоначал. В Хауране до сих пор полно шемитов.
Когда Валерий двинулся вслед за королевой ко дворцу через толпу, которая с радостными криками расступилась перед ними, образуя широкий проход, он вдруг почувствовал, как чьи-то нежные пальчики робко взяли его за руку, и, повернувшись, раскрыл объятия Ивге. Он прижал стройное тело девушки к своей груди и принялся осыпать ее поцелуями благодарности усталого воина, который наконец оказался в тихой гавани после яростных штормов и схваток.
Но отнюдь не все мужчины стремятся обрести мир и покой; у некоторых от рождения в жилах бушует ураган, и они становятся провозвестниками насилия и кровопролития, не зная иного пути…
Занимался рассвет. На древнем караванном пути выстроились всадники в белых халатах; вереница их начиналась от самых стен Хаурана и заканчивалась здесь, далеко на равнине. Во главе колонны верхом на своем жеребце сидел Конан Киммериец; рядом из земли торчал расщепленный обломок. Подле него высился тяжелый крест, а на нем висел распятый человек, ступни и ладони которого гвоздями были приколочены к деревянным брусьям.
– Семь месяцев тому, Констанций, – сказал Конан, – здесь висел я, а ты сидел на моем месте.
Констанций облизнул серые губы и не ответил. Глаза его остекленели от боли и страха. Канаты мускулов вздулись на его поджаром теле.
– У тебя лучше получается причинять боль другим, чем терпеть ее самому, – невозмутимо продолжал Конан. – Я висел на кресте так, как сейчас висишь ты, и выжил благодаря обстоятельствам и выносливости, присущей варварам. Но вы, цивилизованные люди, слабы; вы лишены той жажды жизни, которая присуща нам. Ваша храбрость заключается главным образом в умении приносить страдания другим, а не терпеть их. Поэтому ты умрешь еще до заката. Итак, Сокол Пустыни, я оставляю тебя в обществе этих милых птичек. – И он кивнул на стервятников, тени которых скользили по песку, пока сами они описывали круги у них над головой. С губ Констанция сорвался нечеловеческий крик ужаса и отчаяния.
Конан перехватил поводья и направил коня к реке, что расплавленным серебром сверкала в лучах восходящего солнца. Позади него одетые в белое всадники пустили своих лошадей рысью; взгляды их с равнодушием, свойственным обитателям пустыни, скользили по кресту и обмякшей на нем фигуре человека, черным пятном выделявшейся на фоне рассветного неба. Копыта коней выбивали похоронную дробь в пыли. Голодные стервятники, описывая круги, опускались все ниже и ниже.
Сокровища Гвалура
1. Тропой интриг
Отвесные скалы вздымались прямо из джунглей, словно неприступные крепостные стены, отливая черным и ярко-алым в лучах восходящего солнца. Изгибаясь, они тянулись к востоку и западу над колышущимся изумрудно-зеленым морем ветвей и листьев. Он казался непреодолимым, этот сплошной каменный частокол, и вкрапленные в него осколки кварца пускали ослепительные солнечные зайчики. Но мужчина, упрямо поднимавшийся наверх, преодолел уже половину пути.
Он принадлежал к народу горцев, привыкшему к безжалостным отвесным скалам, и был он человеком невероятной силы и ловкости. Из одежды на нем были лишь короткие штаны красного атласа, а сандалии он забросил за спину, чтобы не мешали. Там же висели его меч и кинжал.
Он был человеком мощного сложения, гибким и стремительным, как пантера. Кожа его потемнела от загара, а прямо подстриженную черную гриву перехватывал на висках серебряный обруч. Стальные мускулы, верный глаз и крепость ног сейчас очень ему пригодились, потому что смертельно опасный подъем и для него стал проверкой на прочность. В ста пятидесяти футах под ним колыхались джунгли. На таком же расстоянии сверху на фоне утреннего неба отчетливо прорисовывались иззубренные вершины утесов.
Ему нужно было спешить, но он был вынужден передвигаться по отвесной стене со скоростью улитки. Он без устали нащупывал крошечные выступы и впадинки, представлявшие собой крайне ненадежную опору, а иногда попросту повисал на кончиках пальцев. Тем не менее он упорно полз наверх, зубами и ногтями цепляясь за каждый фут. Время от времени он останавливался, давая отдых натруженным мышцам, и, стряхнув с глаз пот, вытягивал шею, окидывая внимательным взглядом джунгли, выискивая в безбрежных зеленых просторах малейшие признаки человеческого присутствия.
До вершины оставалось уже недалеко, когда в нескольких футах над головой он вдруг заметил щель в сплошной каменной стене. Мгновением позже он достиг ее – маленькой пещеры, притаившейся под самым гребнем гряды. Едва голова его приподнялась над краем пола, он удивленно фыркнул и замер, повиснув на локтях. Пещера оказалась настолько маленькой, что правильнее было бы назвать ее нишей, но она не пустовала. Коричневая мумия сидела подобрав ноги и скрестив руки на впалой груди, на которую свешивалась высохшая голова. Руки и ноги мумии были закреплены в таком положении сыромятными ремнями, от которых остались лишь невесомые полоски кожи. Одежда, если она и была, под грузом веков давно превратилась в прах. Но скрещенные руки прижимали ко впалой груди свиток пергамента, пожелтевший от времени и цветом напоминавший слоновую кость.
Мужчина, карабкавшийся наверх, протянул длинную руку и вырвал свиток из высохших пальцев мумии. Он, не разворачивая, сунул его за пояс, подтянулся на руках и встал в нише уже в полный рост. Подпрыгнув, он ухватился за верхний козырек пещеры и перемахнул через него одним слитным движением.
Там он остановился, переводя дыхание, и глянул вниз.
Ему показалось, что он смотрит в огромную чашу, огороженную каменной стеной. Дно чаши заросло деревьями и густым кустарником, хотя здешняя растительность и не могла тягаться с джунглями, оставшимися снаружи. Отвесные утесы тянулись по всему периметру, без разрывов и на одной высоте. Этому капризу природы не было равных на всем свете: колоссальный естественный амфитеатр, круглая, поросшая лесом равнина трех или четырех миль в диаметре, отрезанная от остального мира частоколом остроконечных вершин.
Но мужчине на утесе некогда было восторгаться столь выдающимся топографическим феноменом. Он напряженно вглядывался в густую зелень у себя под ногами и шумно выдохнул, заметив наконец блеск мраморных куполов в колышущемся море ветвей и листьев. Значит, древние легенды не врали; под ним лежал мифический и загадочный дворец Алкмеенон.
Конана по прозванию Киммериец, пожившего и на Барахских островах, что лежали у Черного побережья, и во многих других местах, где жизнь била ключом, привела в королевство Кешан древняя легенда о сказочных сокровищах, рядом с которыми меркли даже богатства туранских королей. Кешан считался варварским королевством, раскинувшимся на восточной окраине Куша, там, где поросшие травой бескрайние равнины сливаются с непроходимыми лесами, наступающими с юга. Населяла его смешанная раса, в которой смуглокожая знать правила населением, состоящим главным образом из чистокровных негров. Правители – принцы и верховные жрецы – вели родословную от белой расы, обладавшей в незапамятные времена властью в королевстве, столицей которого и был Алкмеенон. Легенды противоречили одна другой в том, что касалось причин упадка столь могущественной расы, вследствие чего Алкмеенон покинули его уцелевшие обитатели. Столь же смутными были и предания о Зубах Гвалура, сокровище Алкмеенона. Но этих старинных легенд оказалось вполне достаточно, чтобы привести Конана в Кешан, пусть для этого ему и пришлось пересечь огромные равнины, непроходимые джунгли, изрезанные реками, и горные массивы.
Он отыскал Кешан, существование которого многие северные и западные народы полагали мифом, и узнал достаточно, чтобы подтвердились слухи о сокровище, которое людская молва называла Зубами Гвалура. Но выяснить его точное местонахождение ему не удавалось; кроме того, Конан столкнулся с необходимостью объяснить свое присутствие в королевстве. Любопытных чужеземцев здесь не привечали.
Но это его не смутило. С холодной уверенностью он предложил свои услуги осанистым, украшенным перьями, исполненным подозрительности властителям отличающегося варварской пышностью двора. Он был профессиональным воином. Поиски работы (по его словам) и привели его в Кешан. За определенную плату он брался подготовить армию Кешана и повести ее войной на Пунт, их кровного и вечного врага, чьи недавние успехи на поле брани вызвали зависть у вспыльчивого и раздражительного короля Кешана.
Предложение это не было столь дерзким и безрассудным, как могло показаться на первый взгляд. Слава Конана бежала впереди него и достигла даже отдаленного Кешана; его подвиги в качестве вожака черных корсаров, этих волков южного побережья, принесли ему известность, восхищение и страх в черных королевствах. Он не стал отказываться от испытания, устроенного ему смуглокожими вельможами. Вооруженные стычки на границах происходили постоянно, предлагая киммерийцу массу возможностей продемонстрировать свои таланты в рукопашном бою. Его безудержная свирепость произвела должное впечатление на вельмож Кешана, которым уже была известна его репутация вожака, способного повести за собой других, так что перспективы перед ним открывались самые радужные. Но втайне Конан желал лишь иметь законную возможность пробыть в Кешане ровно столько, сколько потребуется, чтобы узнать местонахождение Зубов Гвалура. Однако случилось непредвиденное. В Кешан во главе посольства Зембабве прибыл Тутмекри.
Тутмекри был стигийцем, искателем приключений и мошенником, обманом сумевшим втереться в доверие к королям-близнецам большой торговой державы, которая лежала далеко на востоке. Они с киммерийцем были знакомы еще по прежним временам и не питали особой любви друг к другу. Тутмекри сделал аналогичное предложение королю Кешана, тоже предполагавшее покорение Пунта. Это королевство, лежащее к востоку от Кешана, к слову, совсем недавно изгнало со своей территории зембабвийских купцов и сожгло их укрепленные поселения.
И его предложение оказалось выгоднее сделанного Конаном. Тутмекри заявил, что вторгнется в Пунт с востока с армией черных копейщиков, шемитских лучников и мечников-наемников, а также поможет королю Кешана аннексировать недружественное королевство. Щедрые и великодушные короли Зембабве взамен желали получить всего лишь монопольное право на торговлю в самом Кешане и его доминионах – а также, в качестве жеста доброй воли, и малую толику Зубов Гвалура. Последние ни в коем случае не будут использованы по прямому назначению, поспешил заверить Тутмекри исполненных подозрений военных вождей. Их поместят в храм Зембабве рядом с сидящими на корточках золотыми идолами Дагона и Деркето, почетными гостями священной усыпальницы королевства, в знак вечной и нерушимой дружбы между Кешаном и Зембабве. Подобное заявление вызвало у Конана язвительную усмешку.
Киммериец не стал тягаться в острословии и умении плести интриги с Тутмекри и его шемитским приспешником Зархебой. Он знал, что если Тутмекри добьется своего, то первым делом потребует немедленного изгнания своего соперника. Конану оставалось только одно: отыскать сокровища до того, как король Кешана примет окончательное решение, и скрыться уже вместе с ними. К этому времени он уже не сомневался в том, что они спрятаны не в Кешии, столичном городе, представлявшем собой хаотичное скопление крытых соломой хижин вокруг земляного вала, огораживающего дворец, выстроенный из камня, земли и бамбука.
Пока он терзался нервным ожиданием, верховный жрец Горулга объявил, что перед тем, как принимать какое-либо решение, следует узнать волю богов относительно предполагаемого союза с Зембабве и притязаний на предметы, с давних пор считающиеся священными и неоскверненными. Для этого необходимо обратиться к оракулу Алкмеенона.
Его заявление вызвало благоговейный трепет, и досужие языки принялись вовсю обсуждать его как во дворце, так и в глинобитных хижинах. Вот уже добрую сотню лет жрецы не навещали мертвый город. Говорили, что оракулом является принцесса Елайя, последняя правительница Алкмеенона, умершая в самом расцвете красоты и молодости, тело которой чудесным образом сохранилось на протяжении многих веков. В прежние времена жрецы наведывались в заброшенный город, и она делилась с ними древними знаниями. Последний из жрецов, обращавшийся за советом к оракулу, оказался презренным негодяем, возжелавшим присвоить драгоценные камни необычной огранки, которые молва именовала Зубами Гвалура. Но в мертвом городе его настигла страшная смерть, и его ученики, в панике бежавшие из проклятого места, рассказывали невероятные и жуткие истории о тамошних ужасах, на сотню лет отвратившие жрецов от посещения города и оракула.
Но Горулга, нынешний верховный жрец, переполненный веры в собственные силы, объявил, что вместе с дюжиной последователей отправится в город, дабы возродить древний обычай. И вновь досужие языки принялись болтать вовсю, и в руки Конана попала путеводная ниточка, которую он тщетно искал на протяжении многих недель: он подслушал неосторожный шепот одного из жрецов пониже саном, и в ночь того дня, когда жрецы должны были отправиться в путь, тайком выскользнул из города.
Не слезая с седла ночь, день и еще одну ночь, на рассвете он добрался до скал, охранявших проход в Алкмеенон, который раскинулся в юго-западном углу королевства, посреди непроходимых и необитаемых джунглей, куда избегали забредать обычные люди. И только жрецы осмеливались приблизиться к проклятому городу. А в сам Алкмеенон вот уже сто лет не ступала нога даже жреца.
Если верить легендам, эти скалы не покорялись еще ни одному человеку, а тайный проход в долину был известен одним лишь жрецам. Конан даже не стал терять времени на его поиски. Отвесные стены, отпугнувшие чернокожих, всадников и обитателей равнин и лесов, не могли стать непреодолимым препятствием для воина, рожденного среди голых скал Киммерии.
И вот теперь, стоя на гребне гряды, он напряженно всматривался в концентрическую долину, спрашивая себя, какая эпидемия, война или предрассудок вынудили древнюю белую расу покинуть этот уголок и раствориться в черных племенах, обитавших за его пределами.
Эта долина некогда была их цитаделью. Здесь располагался дворец, в котором жили только члены королевской фамилии вместе со своим двором. А настоящий город оставался по ту сторону скал. Сейчас его руины скрывала вот эта колышущаяся масса зеленых джунглей. Но купола, блестевшие в просветах зарослей внизу, венчали собой уцелевшие башенки королевского дворца Алкмеенона, сумевшие выстоять под разрушительным бременем веков. Перебросив ногу через гребень, он принялся быстро спускаться вниз. Внутренняя сторона скальной гряды была не такой гладкой и отвесной, как наружная. Чтобы спуститься на поросшее густой травой дно долины, ему потребовалось вполовину меньше времени, чем подняться на гребень.
Опустив руку на эфес меча, Конан настороженно оглядывался по сторонам. Не было никаких причин полагать, что легенды лгали, утверждая, что Алкмеенон пуст и заброшен и что теперь его населяют лишь призраки прошлого. Но подозрительность и настороженность давно стали второй натурой Конана. Вокруг царила первозданная тишина; на ветках не шелохнулся ни единый листик. Наклонившись, чтобы заглянуть под деревья, он не увидел ничего, кроме шеренги стволов, убегающих в чащу леса и теряющихся в голубоватой дымке. Тем не менее он ступал очень осторожно и совершенно бесшумно, сжимая в руке меч и без устали обшаривая взглядом скопления теней. Повсюду на глаза ему попадались следы древней цивилизации: мраморные фонтаны, безголосые и осыпающиеся, окружали стройные деревья, которые были высажены в слишком правильном порядке, чтобы это можно было приписать природе. Подлесок и кустарник поглотили некогда строго распланированные посадки, но их общий рисунок еще прослеживался. Среди деревьев терялись широкие пешеходные дорожки из потрескавшихся каменных плит, в щели между которыми пробивалась трава. Чуть в стороне виднелись стены с фигурными парапетными плитами и каменные резные решетки, некогда, должно быть, служившие внешними перегородками беседок и павильонов для отдыха и развлечений.
Впереди, прямо за деревьями, сверкали купола, и по мере приближения стали заметны и сооружения, поддерживавшие их. Наконец, продравшись сквозь заплетенный виноградной лозой кустарник, Конан вышел на относительно открытое место, где деревья росли привольно, не отягощенные подлеском, и увидел перед собой широкую открытую галерею дворца с колоннами. Поднимаясь по широким каменным ступеням, Конан отметил, что это здание сохранилось намного лучше виденных им ранее. Толстые стены и массивные колонны казались слишком мощными, чтобы разрушиться и пасть под напором времени и стихии. Но и здесь его встретила зачарованная тишина. Кошачья поступь его ног, обутых в сандалии, казалась оглушительной среди гнетущей немоты.
И где-то в этом дворце находилась статуя или изображение, в прошедшие века служившие оракулом жрецам Кешана. И где-то здесь, если верить болтливому жрецу, было спрятано сокровище забытых королей Алкмеенона.
Конан вышел в широкий коридор с высоким потолком и колоннами вдоль стен, в промежутках между которыми зияли арочные проходы с давно сгнившими дверями. В коридоре царил полумрак, и, пройдя по нему, Конан вышел в двойные бронзовые двери, одна половинка которых оставалась полуоткрытой в течение, наверное, многих столетий. Киммериец оказался в просторной комнате со сводчатым потолком, наверняка служившей королям Алкмеенона залом для аудиенций.
Она была восьмиугольной, накрытой высоким куполом, в котором явно были искусно проделаны скрытые отверстия, потому что комната эта была освещена намного лучше коридора, через который он попал в нее. У дальней стены виднелось возвышение, к которому вели широкие ступени из лазурита. На этом возвышении стоял массивный трон с резными подлокотниками и высокой спинкой, к которой в древности наверняка крепился балдахин из золотой парчи. Конан одобрительно фыркнул, и у него загорелись глаза. Перед ним был воспетый в старинных легендах золотой трон Алкмеенона! Опытным глазом он прикинул его вес. Трон сам по себе принесет ему целое состояние, если только ему удастся увезти его отсюда. Богатство его отделки распалило воображение Конана и заставило задрожать от нетерпения. У него зачесались руки от желания запустить их в груды самоцветов, о которых рассказывали сказители на базарных площадях Кешана, повторяя предания, передаваемые из уст в уста на протяжении многих поколений: о драгоценных камнях, равных которым не сыскать было во всем подлунном мире, рубинах, изумрудах, гелиотропах, опалах, сапфирах и прочих сокровищах древнего мира.
Он ожидал увидеть на троне статую оракула, но, раз ее здесь нет, значит, она находится где-нибудь в другой части дворца, если вообще существует в действительности. Впрочем, за время его пребывания в Кешане столько мифов стало реальностью, что он не сомневался – рано или поздно он найдет какое-нибудь изображение или статую бога.
За троном обнаружился неширокий арочный проем, который в прежние времена, когда Алкмеенон был еще жив, несомненно, закрывали гобелены. Конан заглянул внутрь и увидел пустой альков, в правой стене которого открылся узкий коридор. Отвернувшись, он заметил еще одну арку, слева от возвышения, причем эту, в отличие от остальных, закрывала дверь. Дверь эта была очень необычной. Изготовленная из того же материала, что и трон, она была украшена многочисленными резными арабесками.
Едва Конан коснулся двери, как она распахнулась с такой легкостью, словно петли были смазаны совсем недавно. Перешагнув порог, он замер, оказавшись в небольшой квадратной комнате, мраморные стены которой поднимались к украшенному лепниной потолку с золотыми вставками. Позолоченный бордюр тянулся по верху и низу стен, и другой двери, кроме той, через которую он вошел, в комнате не было. Но все эти детали Конан подметил машинально. Все его внимание приковала к себе фигура, лежащая прямо перед ним на помосте слоновой кости.
Он ожидал увидеть нечто вроде статуи, вырезанной с давно забытым древним искусством. Но никакое искусство не было способно передать ощущение совершенства, возникавшее при взгляде на неподвижную фигуру.
Это была отнюдь не статуя, сделанная из камня, металла или слоновой кости. Перед ним лежало настоящее женское тело, и Конан не мог представить, с помощью какого темного искусства древние сумели сохранить его живым на протяжении стольких веков. Даже одежда на ней осталась целой – и Конан недоуменно нахмурился, где-то в подсознании у него зашевелились смутные подозрения. Искусство, сохранившее тело, не могло проделать того же с одеждой. Тем не менее она уцелела – золотые нагрудные пластинки с концентрическими кругами из небольших драгоценных камней, расшитые золотом сандалии и короткая атласная юбка, которую поддерживал украшенный самоцветами пояс. Ни на ткани, ни на металле не было заметно ни малейших признаков порчи. Даже в смерти Елайя сохранила холодную красоту. Тело ее было словно вылеплено из алебастра, стройное, но возбуждающее; в темной пене волос, уложенных в высокую прическу, сверкал кроваво-красный рубин.
Конан, нахмурившись, глядел на нее, а потом постучал по возвышению рукоятью меча. В нем могли оказаться пустоты, но звук получился звонким. Развернувшись, он в некоторой растерянности принялся мерить шагами комнату. С чего следует начинать поиски, учитывая ограниченное время, имеющееся в его распоряжении? Жрец, болтовню которого с куртизанкой он подслушал, уверял, что сокровища спрятаны во дворце. Но дворец был слишком огромен. Конан даже подумал, а не переждать ли ему где-нибудь, пока жрецы не придут и не уйдут, чтобы потом без помехи возобновить поиски, однако они ведь могли унести драгоценности с собой, обратно в Кешию. Он был уверен, что Тутмекри подкупил Горулгу.
Конан прекрасно представлял себе, что задумал Тутмекри, потому что хорошо знал этого пройдоху. Он знал, что именно Тутмекри предложил завоевание Пунта королям Зембабве, и это станет лишь первым шагом к достижению ими конечной цели – завладению Зубами Гвалура. Это были очень осторожные правители, пожелавшие получить надежные доказательства того, что сокровище действительно существует, прежде чем начать действовать. И та часть драгоценностей, которые Тутмекри просил передать ему на хранение, должна была стать этим доказательством.
Тогда, убедившись в реальности существования сокровищ, короли Зембабве сделают свой ход. Пунт подвергнется одновременному вторжению с востока и запада, но зембабвийцы позаботятся о том, чтобы все тяготы сражений выпали на долю кешанцев. А потом, когда и Пунт, и Кешан ослабеют, зембабвийы покорят оба народа, разграбят Кешан и заберут сокровища силой, даже если для этого им придется разрушить все здания до единого и подвергнуть пыткам каждого жителя королевства.
Но существовала и иная возможность: если Тутмекри сумеет наложить лапу на сокровища, он может попробовать обмануть своих нанимателей, присвоить драгоценности и скрыться, оставив зембабвийских эмиссаров с носом. Конан полагал, что испрашивание совета у оракула – ловкий трюк, призванный убедить короля Кешана согласиться на условия Тутмекри, поскольку киммериец ни секунды не сомневался в том, что Горулга – такой же ловкач и хитрец, как и все остальные, замешанные в этой грандиозной афере. Конан не пробовал договориться с верховным жрецом, поскольку понимал, что у него нет шансов против Тутмекри, а сделать такую попытку – значит, сыграть стигийцу на руку. Горулга мог разоблачить киммерийца перед всем народом, приобретя таким образом репутацию честного и неподкупного человека, и одним ударом избавить Тутмекри от соперника. Конан мельком подумал о том, каким же образом Тутмекри все-таки удалось подкупить верховного жреца и что вообще можно предложить в качестве взятки человеку, который владеет величайшим сокровищем на свете.
Как бы то ни было, Конан не сомневался, что оракул скажет, будто боги желают, чтобы Кешан принял предложение Тутмекри, как был уверен и в том, что тот отпустит несколько критических замечаний в его адрес. После этого дальнейшее пребывание в Кешии станет для киммерийца смертельно опасным; впрочем, уезжая под покровом ночи, он не имел ни малейшего намерения возвращаться туда.
В комнате оракула ключа к разгадке не обнаружилось. Конан вернулся в большой тронный зал и подошел к трону. Тот оказался тяжелым, но ему все-таки удалось сдвинуть его с места. Лежавшая под ним толстая мраморная плита тоже была цельной. Он возобновил поиски в алькове, подозревая наличие подземной часовни или тайника в комнате оракула. Киммериец принялся тщательно выстукивать стены и вскоре услышал глухой звук в месте прямо напротив узкого выхода из коридора. Приглядевшись повнимательнее, он заметил, что щель между соседними мраморными плитами чуточку шире обычного. Сунув в нее острие кинжала, он осторожно нажал на него.
Панель медленно распахнулась. За нею обнаружилась ниша в стене, но она была пуста. Конан с чувством выругался. Непохоже, чтобы в ней когда-либо хранилось сокровище. Сунув голову в нишу, он вдруг заметил в стене ряд маленьких отверстий, как раз на уровне рта. Он пригляделся к ним и удовлетворенно фыркнул. Оказывается, эта стена служила перегородкой между альковом и комнатой оракула, и со стороны последней отверстия не были видны. Конан ухмыльнулся. Тайна оракула открылась, хотя и оказалась грубее, чем он предполагал. Должно быть, в эту нишу залезал сам Горулга или кто-нибудь из его приспешников, а потом вещал через отверстия, и легковерные аколиты[7], сплошь чернокожие, принимали его голос за подлинный глас самой Елайи.
Вспомнив кое-что, Конан извлек из-за пояса свиток пергамента, который он забрал у мумии, развернул его, очень осторожно, поскольку тот уже готов был рассыпаться в прах от старости, и хмуро уставился на едва видимые значки, покрывавшие его. Во время своих скитаний по свету гигант-киммериец нахватался кое-каких отрывочных знаний, в особенности тех, что касались умения читать и говорить на разных языках. Многие из почтенных схоластов поразились бы лингвистическим способностям киммерийца, поскольку в его жизни нередко бывали случаи, когда знание чужого языка спасало его от смерти.
Значки эти озадачили его. Они казались знакомыми и непонятными одновременно, и вскоре он понял почему. Это были символы архаичного Пелиштима, сильно отличающиеся от современного начертания букв, с которыми он был знаком и которые триста лет назад претерпели изменения после завоевания страны кочевыми племенами. И вот этот древний, изначальный шрифт привел его в смущение. Однако Конан вскоре заметил повторяющееся сочетание букв, в котором узнал имя собственное: Бит-Якин. Он решил, что так звали того, кто написал этот свиток.
Нахмурившись и шевеля губами, он принялся продираться сквозь текст, бльшая часть которого ему была попросту непонятна, а значение остального оставалось смутным.
Но Конан сумел-таки уяснить, что этот загадочный Бит-Якин, написавший манускрипт, пришел издалека вместе со своими слугами и проник в долину Алкмеенона. Дальнейшие каракули показались киммерийцу бессмысленными, поскольку фразы и символы были ему по большей части незнакомы. Из того немногого, что он сумел перевести, следовало, что прошло очень много времени. Часто встречалось имя Елайи, а ближе к концу рукописи стало очевидно, что Бит-Якин почуял близость смерти. С содроганием Конан сообразил, что мумия в пещере и есть останки того, кто составил этот манускрипт, таинственного пелиштимца по имени Бит-Якин. Тот скончался, как и предсказывал, а его слуги, очевидно, поместили его в открытую пещеру под гребнем гряды, в полном соответствии с указаниями, которые он оставил перед смертью.
Странно, но об этом самом Бит-Якине не упоминалось ни в одной легенде Алкмеенона. Очевидно, он прибыл в долину уже после того, как ее покинули первые обитатели, – но тогда почему жрецы, приходившие сюда в древние времена, чтобы получить совет оракула, не упомянули ни о нем самом, ни о его слугах? Конан был уверен, что мумии и свитку пергамента исполнилось намного больше ста лет. Бит-Якин, несомненно, уже обосновался в долине в те времена, когда древние жрецы приходили сюда поклониться мертвой Елайе. Но легенды хранили странное молчание на его счет, повествуя только о заброшенном городе, в котором жили одни лишь духи мертвых.
Почему этот человек вообще поселился в столь безлюдном месте и куда подевались его слуги после того, как избавились от тела своего господина?
Конан передернул плечами и решительно сунул свиток обратно за пояс – а потом вздрогнул, и по спине у него пробежали мурашки. В зловещей сонной тишине дворца вдруг раскатилось гулкое эхо большого гонга!
Он резко развернулся и присел, как большая кошка, сжимая в руке меч и пристально вглядываясь в узкий коридор, из которого, похоже, и долетел звук. Неужели прибыли жрецы Кешии? Он знал, что это невозможно; они никак не могли успеть добраться до долины. Но хриплый звук гонга безошибочно обозначал присутствие живых людей.
Конан был человеком действия. Утонченное коварство, которым он обладал, было благополучно приобретено им после контактов с более хитроумными народами. И, захваченный врасплох каким-либо неожиданным событием, он повиновался инстинктам, а не разуму. Поэтому сейчас, вместо того чтобы спрятаться или скрыться в противоположном направлении, как поступил бы на его месте обычный человек, он побежал по коридору в сторону источника звуков. Его ноги в сандалиях производили не больше шума, чем лапы крадущейся пантеры; он прищурился, а губы его непроизвольно раздвинулись в зловещем оскале. Паника лишь на мгновение коснулась его души, когда по дворцу столь неожиданно раскатилось хриплое эхо гонга, но теперь его охватила первобытная слепая ярость, что всегда дремала под тонким налетом цивилизации. Вскоре он выскочил из извилистого коридора в небольшой открытый дворик. Внимание его привлек какой-то блеск. Это оказался гонг, большой золотой диск, свисавший с золотой перекладины, которая торчала из полуразрушенной стены. Рядом лежало бронзовое било, а вот людей нигде не было видно. На него слепо смотрели пустые глазницы арок. Конан присел в дверном проеме и замер. В огромном дворце не раздавалось ни звука. Терпение его истощилось, и он двинулся вдоль внутреннего изгиба дворика, поочередно заглядывая в арочные проемы, готовый или отпрыгнуть в сторону, или нанести разящий удар своим мечом.
Подойдя к гонгу, он внимательно осмотрел ближайший арочный проем. Взору его предстало тускло освещенное помещение, заваленное гниющими обломками. На полированных мраморных плитах под гонгом не осталось никаких следов, зато в воздухе ощущался еле уловимый запах – аромат разложения, определить происхождение которого он затруднялся; расширенными ноздрями, словно дикий зверь, он вбирал в себя воздух, пытаясь распознать его, но тщетно.
Конан повернулся к арке – и вдруг с пугающей быстротой кажущиеся прочными плиты выскользнули у него из-под ног. Падая, он успел расставить руки и повис на локтях над зияющим проемом. Но тут края осыпались, и он полетел в темноту, а потом его с головой накрыла ледяная вода и помчала прочь с ужасающей быстротой.
2. Богиня просыпается
Поначалу киммериец даже не пытался сопротивляться течению, которое несло его в полной темноте. Он лишь изредка загребал руками, чтобы удержаться на плаву, зажав в зубах меч, который не выпустил из рук даже во время падения. Мысль о том, какая участь его ожидает, даже не пришла ему в голову. Но вдруг мрак впереди прорезал луч света. Он увидел черную поверхность воды, которая бурлила так, словно из глубин поднимался неведомый монстр, и отвесные стены по бокам, которые впереди смыкались в арочный туннель. Вдоль каждой стены под самым сводом тянулись узкие уступы, но они были расположены слишком высоко. В одном месте крыша провалилась, и в дыру струился свет. Ниже по течению царила кромешная тьма, и Конана вновь охватила паника, когда он представил себе, как его уносит мимо этого столба света в полную неизвестность.
А потом он увидел кое-что еще: с уступов к воде через равные промежутки сбегали бронзовые лестницы, и одна виднелась как раз впереди. Не раздумывая, он рванулся к ней, борясь с течением, которое стремилось удержать его на середине потока. Вода, как живая, цеплялась за него скользкими холодными пальцами, но он отчаянно сражался с ней за каждый дюйм. Вот он оказался напротив лестницы и последним усилием преодолел разделявшее их расстояние, вцепился в нижнюю ступеньку и пови на ней, переводя дыхание.
Еще через несколько минут он вылез из злобно шипящей воды, с опаской ступая по позеленевшим ступенькам. Они скрипели и гнулись под его весом, но держали, и он вскарабкался на узкий уступ, ширина которого не превышала пары ладоней. Высокому киммерийцу пришлось пригнуть голову, когда он попробовал выпрямиться во весь рост. Он разжал зубы и сунул меч обратно в ножны, сплевывая кровь – острые края поранили ему губы в отчаянном сражении с подземной рекой, – и перенес все внимание на провалившуюся крышу.
Он поднял руки над головой и осторожно ощупал края пролома, дабы убедиться, что они выдержат вес его тела. Мгновением позже он пролез в дыру и оказался в широкой комнате, практически разрушенной. Большая часть крыши обвалилась, равно как и значительная часть пола, настеленного поверх сводчатого туннеля, по которому текла подземная река. Полузасыпанные арочные проемы выводили в соседние комнаты и коридоры, и Конан решил, что по-прежнему находится в пределах огромного дворца. Он с беспокойством спросил себя, под полом скольких комнат здесь течет подземная река и когда древние плиты могут вновь выскользнуть у него из-под ног, обрушив его обратно в поток, из которого он только что выбрался. И еще он раздумывал над тем, насколько случайным было его падение. Действительно ли прогнившие от времени плиты сами по себе рухнули под тяжестью его тела, или же случившееся имело более зловещее объяснение? Но, по крайней мере, одно было ясно: он был не единственным живым существом во дворце. Гонг не мог зазвонить сам по себе, независимо от того, должен ли был его рев заманить его в смертельную ловушку или нет. Тишина во дворце внезапно показалась ему гнетущей и угрожающей, полной скрытых и неведомых опасностей.
Быть может, кого-то еще привела сюда погоня за сокровищами? И вдруг воспоминание о Бит-Якине навело его на весьма интересную мысль. Не могло ли случиться так, что за время своего долгого пребывания в Алкмееноне он отыскал Зубы Гвалура, а его слуги унесли их с собой после его кончины? Возможность того, что он гоняется за призрачной мечтой, привела киммерийца в ярость.
Выбрав коридор, который, по его разумению, вел обратно в ту часть дворца, в которую он вошел с самого начала, Конан поспешил по нему, ступая с превеликой осторожностью, поскольку помнил о черной реке, бурлящей и пенящейся где-то у него под ногами.
Мыслями он то и дело возвращался к комнате оракула и ее загадочной обитательнице. Где-то там таилась разгадка тайны сокровища, если предположить, что оно до сих пор остается в своем безымянном тайнике.
В огромном дворце по-прежнему царила тишина, нарушаемая лишь легким шорохом его обутых в сандалии ног. Комнаты и залы, через которые он проходил, пребывали в запустении, но по мере приближения к цели завалов и разрушений становилось все меньше. Он на мгновение задумался над тем, кто и зачем проложил лестницы от уступов над подземной рекой, но потом пожал плечами и выбросил мысли об этом из головы. Его не занимали бесплодные размышления о загадках древности.
Конан не был уверен в том, что идет в правильном направлении, но вскоре он вышел в коридор, который привел его в просторный тронный зал под одной из арок. Он принял решение: наугад блуждать по помещениям дворца в поисках сокровищ не имело смысла. Он спрячется где-нибудь поблизости и дождется появления кешанских жрецов, а потом, после того как они разыграют фарс обращения к оракулу за советом, он последует за ними к тайнику, в котором лежат сокровища. В том, что они пойдут туда, он не сомневался. Не исключено, что они не станут забирать с собой все драгоценности. В таком случае он удовлетворится тем, что останется после них.
Испытывая неодолимое болезненное влечение, он вернулся в комнату оракула и уставился на неподвижную принцессу, которую почитали за богиню, очарованный ее застывшей красотой. Какие жуткие тайны были сокрыты в этом по-прежнему великолепном теле?
Он вздрогнул и с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как волосы встали дыбом у него на затылке. Тело по-прежнему лежало в той же позе, в какой он увидел его в первый раз, молчаливое и неподвижное, в золотых нагрудных пластинках, инкрустированных самоцветами, расшитых золотом сандалиях и атласной юбке. И все-таки в нем произошла некая едва заметная перемена. Изящные руки и стройные ноги утратили оцепенение, на щеках заиграл слабый персиковый румянец, а губы отливали пурпуром. Охваченный паникой, Конан выругался и выхватил меч.
– Клянусь Кромом! Да она жива!
При этих его словах длинные темные ресницы затрепетали и поднялись; глаза открылись и вперили в него непроницаемый взор – темные, светящиеся, загадочные. Он в немом удивлении смотрел на принцессу.
С изяществом сытой кошки она села, по-прежнему глядя ему в глаза.
Конан облизнул пересохшие губы и наконец обрел голос.
Читать бесплатно другие книги:
