Судьбы и сердца (стихотворения) Асадов Эдуард

Третий лишний

Май. Беспокойство. Звезд толчея…

Луна скользит по плотине…

А рядом на бревнышке друг мой и я

И наша «Беда» посредине.

Носила «Беда» золотой пучок,

Имела шарфик нарядный,

Вздернутый носик и язычок,

Хитрый и беспощадный.

Она улыбнулась мне. Я просиял,

Пригнул ей облачко вишни.

Друг мой нахмурился, встал и сказал:

– Я, кажется, третий лишний.

Но девушка вспыхнула: – Нет, постой!

Сам не решай задачи.

Да, может, я сердцем как раз с тобой.

Ишь ты, какой горячий!

Снова сидим. От ствола до ствола

Тени легли несмело…

Девушка с ветки цветок сорвала

И другу в петличку вдела.

Тот, улыбнувшись, губами взял

Белый бутончик вишни.

Довольно! Я кашлянул, хмуро встал.

– Пожалуй, я третий лишний!

Она рассмеялась: – Вскипел, чудак!

Даже мороз по коже.

А может, я это нарочно так

И ты мне в сто раз дороже?!

Поймите, братцы: гремит река,

Кипят жасмин, облепиха,

Метет сиреневая пурга…

В природе и в сердце моем пока

Просто неразбериха!

А вот перестанет весна бурлить,

И будет мне звёзды слышно,

Они помогут душе решить,

Кто лишний, а кто не лишний!

И дни летели, как горький дым.

Ночи – одна бессонница.

Она все шутит, а мы молчим

И все не знаем, с другом моим,

Дружить нам или поссориться.

Но вот отшумела в садах весна.

Хватит. Конец недугам!

Третьим лишним была – она!..

Так мы решили с другом.

1963

Верная Ева

Старики порою говорят:

– Жил я с бабкой сорок лет подряд,

И признаюсь не в обиду вам,

Словно с верной Евою Адам.

Ева впрямь – примерная жена:

Яблоко смущенно надкусила,

Доброго Адама полюбила

И всю жизнь была ему верна.

Муж привык спокойно отправляться

На охоту и на сбор маслин.

Он в супруге мог не сомневаться,

Мог бы даже головой ручаться!..

Ибо больше не было мужчин.

1964

У тебя характер прескверный…

У тебя характер прескверный

И глаза уж не так хороши.

Взгляд неискренний. И, наверно,

Даже вовсе и нет души.

И лицо у тебя как у всех,

Для художника не находка,

Плюс к тому цыплячья походка

И совсем некрасивый смех.

И легко без врачей понять,

Что в тебе и сердце не бьется.

Неужели чудак найдется,

Что начнет о тебе страдать?!

Ночь, подмигивая огнями,

Тихо кружится за окном.

А портрет твой смеется в раме

Над рабочим моим столом.

О, нелепое ожиданье!

Я стою перед ним… курю…

Ну приди хоть раз на свиданье!

Я ж от злости так говорю.

1964

Строгие сторожа

В сто раз красноречивее речей,

Пожалуй, были и сердца, и руки,

Когда мы, сидя в комнате твоей,

Старались грызть гранит сухой науки.

Мигал тысячеглазый небосвод,

Чернел рояль торжественно и хмуро,

И маленький зеленый Дон Кихот

По-дружески кивал нам с абажура…

К плечу плечо… Мы чуть не пели даже!

В груди у нас гремели соловьи!

Но стерегли нас бдительные стражи —

Неспящие родители твои.

Сначала мать – улыбка и вниманье —

Входила вдруг, как будто невзначай,

То взять с окна забытое вязанье,

То в сотый раз нам предлагая чай.

Потом отец в пижаме из сатина,

Прищурив хитроватые зрачки,

Здесь, неизвестно по какой причине,

Всегда искал то книгу, то очки.

Следя за всем в четыре строгих глаза,

В четыре уха слушали они,

Чтоб не было какой ненужной фразы

Иль поцелуя, боже сохрани!

Так день за днем недремлющие судьи

Нас охраняли от возможных бед.

Как будто мы не молодые люди,

А малыши одиннадцати лет!

Им верилось, что трепетное пламя

Притушит ветер хитроумных мер

И что на всякий случай между нами

Пускай незримо высится барьер.

Удар часов за стенкой возвещал,

Что как-никак, а расставаться надо!

И вот я вниз по лестнице бежал

Под тем же строго неусыпным взглядом.

И, заперев владение свое,

Они, вздохнув, спокойно засыпали,

Уверенные в том, что знают все,

Хоть, между прочим, ничего не знали!

1964

Пусть меня волшебником назначат (шутка)

Эх, девчата! Чтоб во всем удача,

Чтоб была нетленною краса,

Пусть меня волшебником назначат,

И тогда наступят чудеса.

Я начну с того, что на планете —

Сразу ни обманов, ни тревог,

Все цветы, какие есть на свете,

Я, как бог, сложу у ваших ног.

Я вам всем, брюнетки и блондинки,

Раскрою на кофточки зарю,

Радугу разрежу на косынки,

Небо на отрезы раздарю.

С красотою будет все в порядке:

Каждый профиль хоть в музей неси!

Ну а чтоб какие недостатки

Я оставил! Боже упаси!

А для танцев и нарядов бальных

В виде дополненья к красоте

Я вручил бы каждой персонально

По живой мерцающей звезде.

Ну, а чтобы не было примеров

Ни тоски, ни одиноких слез,

Я по сотне лучших кавалеров

Каждой бы на выбор преподнес.

Я волшебной утвердил бы властью

Царство песен, света и стихов,

Чтоб смеялась каждая от счастья

В день от трех и до восьми часов.

Эх, девчата! Чтоб во всем удача,

Чтоб всегда звенели соловьи,

Хлопочите, милые мои,

Пусть меня волшебником назначат!

1964

Мама поэта – Лидия Ивановна Асадова, школьная учительница

Сердитый критик

Критик бранил стихи

Лирического поэта.

Громил и за то, и за это,

За все земные грехи!

Ругал с наслаждением, с чувством

И, строчки рубя на лету,

Назвал поцелуй распутством

И пошлостью – простоту.

Считая грубость традицией,

Над всем глумясь свысока,

Он подкреплял эрудицию

Весомостью кулака.

Сурово бранил издателей:

– Зачем печатали? Кто? —

И долго стыдил читателей

За то, что любят не то.

А надо любить усложненный,

Новаторский, смелый стих,

Где в ребра бьют электроны,

Протоны и позитроны

Вместо сердец живых.