Две половинки Алюшина Татьяна

Ну не сама же Станислава, как ее там по батюшке!

Хорошо, Степан в последнюю минуту спохватился и взял с собой в ванную комнату одежду, а то по привычке одиноко проживающего мужчины, протопав в душ голышом, с поправкой на трусы, не снятые в чужом доме, вышагивал бы сейчас весь такой брутальный в полотенчике на бедрах, «гость дорогой»!

Кстати, насчет трусов… Процесса своего раздевания перед сном он не помнил, не Станислава ли батьковна постаралась? Как-то неудобно получается. Впрочем, не стоит заморачивать голову ерундой – ну, получилось так, что ж поделаешь!

Застегивая рубашку, он вдруг поймал себя на том, что почему-то волнуется.

– О как! – подивился себе Степан. – Что бы это значило? – Спросил он у своего отражения в зеркале. Отражение многозначительно молчало, саркастически ухмыляясь. Ну и пусть его!

Степан вывалился из ванной комнаты с остатками клубов пара.

– Станислава?

– Я на кухне, Степан Сергеевич, идите сюда! – отозвалась хозяйка.

Она выкладывала из пакетов продукты на столешницу, услышав его шаги, повернулась и улыбнулась навстречу.

У Степана что-то икнуло внутри от этой ее улыбки, которую он увидел в первый раз. Вчера она все больше беспокоилась, пугалась, смотрела на него как на последнее спасение.

Такой бы взгляд, обращенный к каждому мужику, – страна не знала бы, куда героев складировать!

Но эта ее улыбка! Охо-хо-шеньки!

– Здравствуйте, Станислава! – вспомнив, что надо говорить, поздоровался Больших.

– Здравствуйте! – улыбалась она.

Черт! Не надо так улыбаться!

Он старый, осознанно одинокий, битый-перебитый, замызганный волчара, и ему не должны ТАК улыбаться девушки! Как давно потерянному любимому, которого и не чаяли встретить, а вот, увиделись, как герою девичьих грез, как самому…

Черт!

Это следовало запретить законом!

Она такая миниатюрная, не субтильная и тоненькая, а вполне даже при формах: и грудь, и попка, и талия между ними, узенькие ладошки, узенькие маленькие ступни босых ног, шлепающих по плиткам кухонного кафеля, стильная стрижка с косой челкой. И как это у них там называется? Ну, такие прямые, как рваные пряди, не достающие до ключиц, которые девушка постоянно заправляет за маленькое розовое ушко, чуть склонив голову к плечу. И гречишного меда, переливающиеся смешинками, задорные глаза.

«Сколько ей лет?» – вдруг отчетливо, с намеком на туманную перспективу, подумал Степан.

И тут же оборвал себя, обругав почем зря.

Господи, о чем он думает! Ему нельзя думать о ней с какой-либо там перспективой, ему вообще о ней думать нельзя! И разглядывать ее, и замирать чем-то мужским в животе, и холодеть, чувствуя бегущие по позвоночнику мурашки от гречишно-медовых глаз, розового маленького ушка, женственного наклона головы, умопомрачительных прядей волос, тонких пальчиков с ногтями, похожими на миндальные орешки!

«Совсем ополоумел! Ты что?! – рявкнул на себя Степан. – «Запретная зона»! Эта девушка не «позвоню-увидимся»! Ничего легкого с такими не проходит! Барышня Станислава из разряда тех, в которых вдряпываются с потрохами и окончательно! Остынь! У тебя есть Вера, спокойная, налаженная жизнь! Куда ты полез?!»

– Я позвонила в больницу! – радостно оповестил объект, будоражащий нечто в глубинах мужских инстинктов господина Больших, перепугавших хозяина не на шутку. – Состояние стабильное, изменений нет!

– Что и следовало ожидать, – поддержал светскость предложенной беседы Степан.

– Живой, уже хорошо! А изменения к лучшему будут обязательно! – жахнула оптимизмом Стаська.

– Будем надеяться, – выказал осторожность гораздо более сведущий доктор Больших и чинно спросил, указывая на высокий стул у барной стойки, завершающей длинную столешницу. – Вы разрешите?

– Да бросьте вы «паркет» этот, Степан Сергеевич! Что вы, ей-богу!

– Ладно. Брошу, – согласился Больших, устраиваясь на стуле. – Вам чем-нибудь помочь?

– Да. Скажите, что вы не едите? Принципиально или по каким-то другим причинам?

– Я ем все, чем откровенно горжусь.

– Повод, согласна! – похвалила Стаська. – Да, как ваше самочувствие? Выспались?

– Более чем. А сколько я спал?

– Двадцать часов. Или около того.

– Тогда выспался, – улыбнулся он. – Спасибо вам, Станислава.

Стаська улыбалась, посматривала на него, стараясь делать это незаметнее, накрывала стол на двоих, но тут притормозила, не донеся тарелку до столешницы.

– Меня никто не называет полным именем. Это как-то… непривычно и жутко официально.

– А как вас именуют?

– Почти все зовут Стасей, Стаськой, а тетушка – Славой, – продолжив накрывать на стол, уведомила она.

– «Слава» – это, пожалуй, обязывает.

– Вот и она так думала, что когда-нибудь обяжет. Но племянница не оправдала возложенных надежд!

– Что так?

Он с удовольствием принимал участие в легкой беседе, мимоходом удивляясь, чему так радуется.

– Не стали звездой эстрады? Или какой-нибудь еще звездой?

– И не пыталась! Амбиций, знаете ли, нет, звездность не интересует ни в каком виде, – пожала весело плечами Стаська и наигранно вздохнула: – Не удался отпрыск!

– Тетушка разочарована?

– Да ни боже мой! – рассмеялась Стася. – Я ее вполне устраиваю такая, какая есть! У нас взаимное обожание!

Стаська обозрела результаты своих стараний по сервировке стола, осталась довольна и широким жестом пригласила к трапезе: – Поскольку время к вечеру, предлагаю обед. Вы наверняка голодны.

– Наверняка и очень! – улыбался Степан.

Она все успела – и думы передумать, и запретить себе все передуманное, и княгинюшке позвонить, и в больницу, и приготовить грибной суп и лазанью с курицей и грибами, и в магазин сходить… и снова передумать думы.

И сказать себе решительное: хватит!

«На самом деле, хватит сердце рвать. Что будет, то будет! Он на тебя и не посмотрит! Чего ему на тебя смотреть? Это ты, Стасенька, напридумывала себе любови-переживания, а ему-то что? Ему до вас, девушка, интересу нет!»

И постановила: надо радоваться тому, что есть в данный момент – совместному обеду, легкой беседе, возможности дружеских отношений на основе интереса к здоровью Василия Федоровича, а там… Далее следовало минное поле с известными последствиями!

И все бы ничего, но Стаська не успела подготовить себя к тому, что увидит его, отдохнувшего, помолодевшего, разрумянившегося после душа, свежевыбритого и…

О-фи-ген-но-го!!

А его улыбка?! Смерть девичьим сердцам и покою!! Господи, как он улыбался!! Голливуд отдыхает! Мужской, сдержанной, открытой и загадочной улыбкой, немного более глубокой в правом углу губ!

Черт. Бы. Его. Побрал!!

Они трапезничали не спеша, болтали ни о чем, смеялись, вспоминая, как Стаська штурмовала калитку, что подумал он, что Стася, предполагали варианты развития событий, застукай ее соседи в момент осваивания чужих калиток, о его работе чуть-чуть, о ее – чуть-чуть…