Две половинки Алюшина Татьяна

Ждать пришлось не особо долго – она успела пересчитать все кресла в больничном холле, выстроившиеся красными рядами вдоль стен, все линолеумные квадраты синего и серого цвета на полу. Затем расписаться в амбарной книге за отданные документы и на отдельном листочке с перечнем вещей, получить бумажку с телефонами справочной, узнавать о состоянии больного, вернуться на свой «пост», в кресло, и пересчитать все лампы на потолке, посмотреть в окно и понять, что уже темно в городе Москве.

Вечер.

В момент, когда в ее голове возник столь глубокий вывод, в конце длинного коридора появился Степан Сергеевич. Как-его-там, хороший доктор.

Он шел очень тяжелой походкой, и было очевидно, что силы у него кончились. Стаське сразу расхотелось язвить, шутить, в любой форме – вслух или мысленно.

Он остановился возле нее, посмотрел с сомнением на соседнее с тем, на котором сидела Стася, кресло и все-таки сел, сморщился, с силой потер ладонями лицо.

– Инфаркт. Обширный. Но он стабилен. Хромов хороший врач, да и Василий Федорович мужик крепкий. Сегодняшняя ночь все решит. Навещать его пока нельзя. Звонить, узнавать, как состояние, – можно.

Стаська смотрела на него, не отрываясь, поражаясь самой себе: как она могла подумать, что не рассмотрела его раньше? Все она рассмотрела и запомнила в деталях, как сфотографировала, но, поддавшись панике и боясь за Василия Федоровича, отодвинула куда-то эти знания вместе со снимком.

Очень большой, беспредельно замученный мужик, с посеревшим от перегрузок лицом, темными, совсем темными, в чернь, кругами вокруг глаз и пожелтевшей, натянувшейся на висках кожей.

Все пределы усталости он перешел давным-давно, когда они еще существовали, напоминая о себе.

А он подтвердил очевидное.

– Не спал трое суток. Устал, – словно оправдываясь, пояснил он.

И Станислава Игнатова приняла решение.

Мгновенное.

У нее всегда так. Когда надо что-то решить важное, порой судьбоносное – без сомнений, излишних размышлений правильно-неправильно, что-то внутри нее срабатывало – раз, и действовать! А уж ошиблась она или попала в десятку, это потом разберемся. Стася и экзамены так сдавала, и собеседования важные, и в чиновничьи кабинеты входила, не понимая, как можно стоять под дверью, трястись, набираться смелости – нет уж, это другим девочкам! А Стаська шла с ходу, первой – потом расхлебывать будем!

Вот такая натура досталась!

Причем расхлебывать никогда не приходилось – в десятку, как правило, ну иногда не совсем так уж хорошо попадала, но «на щите»! «На щите»!

– Дайте ключи от машины! – решительно потребовала Стася.

Когда Степан сдал Василия Федоровича на руки Лешке, посмотрел кардиограмму, обсудил с Хромовым диагноз и прогнозы, расслабился, то навалилась задвинутая на время силой воли тяжесть. Лешка, посмотрев на него с пониманием, предложил:

– Давай, Степан, я тебя на койку в отделении уложу. Выспишься, никто не помешает, я прослежу. Ехать тебе никуда таким нельзя!

В его состоянии ой какое заманчивое предложение, но… нет!

Он еще помнил, что там где-то ждет его с новостями девушка Станислава, и под дверью приемного стоит его машина, да и спать в больнице – нет, увольте, наспался в свое время!

– Нет, Леш, спасибо, я домой.

– Куда? – возмутился Хромов. – В поселок свой? Не доедешь, ты что!

– Разберусь, – без эмоций и воодушевления пообещал Степан.

В поселок, домой, он на самом деле не доедет, значит, остается в Москве. Можно к Вере поехать, правда, он и не позвонил, не сообщил, что прилетел, но это мелочи, пугает другое – в Чертаново. Очень сомнительно, что он потянет и такое расстояние.

Тогда куда?

К родителям в Орехово или к любимой сестрице в Текстили?

То, что он куда-нибудь доедет, это не вопрос. Вопрос в том, чтобы сориентироваться, куда проще и быстрей отсюда добираться. И второе, пожалуй, главное: не попасть в пробку – в пробке он может вырубиться в момент и не заметить!

«Ладно. Разберемся!» – теперь уж самому себе пообещал Степан.

Девушка Станислава встретила его беспокойным выжидающим взглядом, не тем, что запомнился ему, а просто настороженным.

А глаза у нее карие, светло-карие, как гречишный мед.

Несколько секунд он принимал важное решение – сесть с ней рядом или постоять – вполне мог и не встать, расслабившись. Уступив соблазну, Степан сел, вытянул ноги и, не лучшим образом понимая, что говорит, рассказал о состоянии Василия Федоровича.

Она смотрела на него во все глаза, не отрываясь, если б у него были силы, он, пожалуй, подивился пристальности, с какой его разглядывали, может, и смутился даже под таким-то взглядом.

Она неожиданно решительно потребовала:

– Дайте ключи от машины!

Ни на какие дебаты у Степана не осталось сил. Он достал из кармана ключи и протянул ей.

Зажав ключи в маленьком кулачке, девушка встала со всей решительностью и приказала:

– Идемте!

Он посмотрел на нее почти жалобно – что она от него хочет? Чего пристала со своими дамскими штучками?

– Идемте! – повторила она. – Я вас отвезу. Давайте поднимайтесь!

Ишь какая решительная девчушка оказалась! Маленькая такая, а бойкая, приказывает! Впрочем, можно было сразу догадаться, что дамочка боевая, раз взялась через калитки лазить во спасение чужой жизни.

Он стал подниматься. Ведь знал, что лучше не пристраивать седалище поудобней! В три приема – упершись руками в подлокотники, наскреб силенок и решительности, подтянул ноги и вытащил себя из креслица, хлипкого для его телосложения.

Девушка помогала, стараясь, – ухватила его где-то в районе подмышки двумя руками и тащила вверх.

Надо возмутиться: не инвалид же он, в конце-то концов!

А-а! К черту!

– Садитесь на пассажирское! – вовсю разошлась командовать хрупкая барышня Станислава.

Стараясь потише кряхтеть, он как-то запихнул свое требующее отдыха и отказывающееся слушаться тело в машину, обнаружив, что девушка успела за это время и сесть на водительское сиденье, и мотор завести.

«В Текстили все-таки ближе», – решил Степан, припоминая точный адрес сестры.

Но у милой барышни имелся свой сценарий передвижений по городу.

– Я отвезу вас к себе. Здесь близко, я в центре живу. В таком состоянии вы никуда сами не доедете.

Он малехо встрепенулся от такого заявления, и намеком не напоминающего приглашение, и посмотрел на нее. Она честно ждала, что он решит, не трогаясь с места, но и на него не смотрела, уставилась в лобовое окно.

– Я могу уснуть прямо здесь – и тогда все! Вы меня не разбудите.

– Потерпите! – улыбнулась девушка и рванула машину вперед. – Я быстро-быстро! Вы говорите что-нибудь!

Степан закрыл глаза и откинул голову на подголовник сиденья.

– Нет, нет! Не засыпайте! Скажите, а какая у вас специализация? В том смысле, в какой области медицины вы доктор?

– МЧС. Медицина катастроф. Экстремальная реанимационная хирургия и травматология.

– Это в смысле всякие там землетрясения?

– И они тоже. Стихийные бедствия, техногенные катастрофы, теракты, – не меняя позы, ответил он.

– Ух ты!

Степан не соизволил открыть глаза или каким-либо движением обозначить отношение к восхищенному восклицанию.

– И не думайте даже! – охладил он Стаськины восторги. – Обычная тяжелая и очень грязная мужская работа.

– Да ладно вам! – не сдавалась Станислава. – Спасать терпящих бедствие! Страна любит своих героев!

– Да. Пока они геройствуют.

Стаська видела, что доктор борется со сном, и потащила его в скользкую тему, которую мужчины ой как не любят – расшевелить немного.

– А что, Степан Сергеевич, вы против равенства полов: «мужская работа – женская работа»?

– Бросьте. Вы симпатичная девушка, производите впечатление весьма умной барышни, оно вам таки надо – эта ерунда, как говорит мой коллега-одессит? – без эмоций отозвался Степан Сергеевич.

– Не надо, – била рекорды честности Стася. – Это я так, чтобы вы не спали.

– Я не сплю. Пока.

Странный диалог с засыпающим мужчиной, готовым отключиться в любое мгновение, о социальных дебатах между мужчинами и женщинами или того хуже: о героических буднях. А куда деваться? Если он заснет, Стася его из машины не вытащит. Это он правильно сказал. Факт!

«Вляпалась ты, Игнатова, с разгону и без предупреждения!» – бесшабашно и отчего-то радостно, подумалось Стаське.

– А эти трое суток без сна оттуда? С героических будней?

– Без пафоса, Станислава, остыньте. Оттуда. Землетрясение в Восточной Азии. Слышали?

– Слышала! Я новости смотрю иногда. И что, каждый раз вот так, по трое суток не спать?

– Да нет. У нас все очень грамотно организовано. Когда масштабная спасательная операция, как эта, работают несколько медицинских бригад, сменяя друг друга. В этот раз всего лишь не повезло, повторные толчки, на врача второй бригады упал кусок арматуры и сломал ногу. Врач на замену больше суток до нас добирался. Ну, вот и пришлось.

– А вы говорите, никаких подвигов! – попеняла за скромность мадам Игнатова.

– Отсутствуют. В наших больницах многие врачи так работают, только это проще не замечать. Сейчас все больше в моде медицину помоями поливать и разоблачительные репортажи делать.

– А как ваша фамилия?

Говорил он с трудом, медленно, вот точно заснет прямо сейчас, и Стаська спросила про фамилию, чтобы расшевелить его – такой ход – бац, и неожиданный вопрос, заставляющий встряхнуться спрашиваемого, она где-то о таком читала.

Он, может, и встрепенулся, но позы не поменял, движений не произвел и глаз не открыл.

– Больших, – ответил он, и все.

– Не спите, Степан Сергеевич! – попросила Стаська. – Мы уже приехали, честное слово!

Он поднял голову, сел ровно и снова с силой потер руками лицо, словно пытался стереть невидимую пленку, мешающую видеть реальность.

– Да. Не сплю.

В субботу вечером поставить машину возле дома – задача из серии трудновыполнимых или удающихся под девизом «повезло». Но место, на которое обычно Стася парковала свой автомобиль, было свободно – спасибо соседям. По давнему уговору все счастливые обладатели автотранспорта в их доме, не имевшие гаражей, распределили места под окнами и старались придерживаться договоренностей, но всякое бывало, особенно в выходные.

«Ровер» был погабаритней Стасиного «фордика», но она лихо втиснула его между двумя стоявшими авто с первого раза, обошлось без сложных выкручиваний колес.

– Идемте, Степан Сергеевич, совсем немного осталось!

Свое водворение в квартиру гостеприимной девушки Степан помнил смутно. Она засуетилась, развивая бурную деятельность. Выдвигала предложения одно за другим – ужин, ванна-душ, подождать, пока она перестелет белье на кровати. Он остановил поток активного гостеприимства:

– Станислава, ничего не надо! Просто спать. Прямо сейчас!

Он уснул, когда снимал джинсы. Стянуть с себя свитер и рубашку, расстегнуть и спустить штаны до колен ему сил хватило, а вот снять их до конца, оказалось, не судьба – уснул, как только сел на край кровати.

Упал на бок, головой на подушку, и все – как умер.

Станислава, тактично выйдя из спальни, когда он укладывался, вошла, переждав приличное время, проверить, как гость устроился. Она смотрела на него, спящего, с какой-то щемящей бабской жалостью и отругала себя, что взялась тут такт проявлять, ведь понятно, что мужик без сил, какой тут политес! Осталась бы, помогла, и плевать на щепетильность, до нее ли!

– Вот так вот, господин Больших, а говорите, что не герой! – вздохнула жалостливо Стаська.

Стянула с него до конца джинсы, носки, переложила ноги на кровать, укрыла Степана Сергеевича одеялом и тихо вышла, выключив свет.

Затем послонялась маетно по квартире, не в состоянии сосредоточиться и понять, что надо делать. Подсказал организм, заурчав голодным желудком.

– Есть! Надо есть! – обрадовалась Стася плановому мероприятию.

Станислава любила и, что самое главное, умела готовить, не признавая перекусов на ходу всякой ерундой – укоренившееся навсегда бабушкино воспитание. А потому холостяцкой вольнице одинокой дамочки не поддавалась, готовя для себя, любимой, обеды. Вчера, например, расстаралась, сварганила плов с курицей.

В предвкушении ожидающей ее вкусности Стаська поставила разогреваться порцию плова и быстренько резала салатик из овощей, когда позвонила тетушка.

Из глубин прихожей еле слышно разлились позывные сотового, мелодийкой из «Мужчины и женщины», настроенной на княгинюшкины телефоны.

– Ах ты ж, господи! – очнулась Стаська от ступора несообразительности. – Я ж ей не позвонила!

Если б на кухне работал, по обыкновению, телевизор, то сотовый она и не услышала бы, да и домашний телефон тоже. Страшно подумать, что бы предприняла княгинюшка, не дозвонившись племяннице!

Спасательная экспедиция пожарных, милиции, «Скорой» и, до кучи, МЧС, отправленные в академический поселок, – самый мягкий вариант развития событий.

Тетушка, признававшая полную самостоятельность и право на личную территорию и жизнь племянницы, никогда ее не контролировала, отчетов не требовала – боже упаси! – но волновалась и переживала за Стаську, правда, старалась не демонстрировать так уж явно своей заботы.

Они созванивались каждый день, иногда по нескольку раз, поболтать, обменяться новостями или потому что соскучились. В Москве, так уж сложилось, они оказались вдвоем и любили, оберегали друг друга, как могли.

Кстати, Стася и представить не могла, что бы она делала, если бы как-нибудь не дозвонилась тетушке!

Не стоит и представлять! Ей-богу!

– Да, да! Я здесь, здесь! – проорала она, откопав трубку в залежах полезных ископаемых своей сумки, брошенной в прихожей на пуфик.

– Я тебя отлуплю! – «поздоровалась» тетка громко. – И лишу наследства! Смерти моей хочешь? Мне вообще врачи рекомендуют воздерживаться, правда, не помню от чего, но рекомендуют же! А ты?

– Не шуми! Я осознала!

– Что с тобой случилось? Я звоню который раз, и ни один телефон не отвечает! Слава, ты в порядке? Ты где вообще?

– «Лучший способ ничего не узнать – настойчиво расспрашивать», – процитировала Стася.

– Вот что я тебе скажу, Слава: слишком ты начитанная. Для девушки это вредно. Более того – непростительно!

– Я так поняла, твое негодование иссякло?

– Нет. Кипит, но на малом огне. Ты жива, бодро отвечаешь, язвишь понемногу, из чего я делаю вывод, что ты в порядке.

– Я – да! А вот у Василия Федоровича инфаркт!

– О господи! – растеряла воинственность княгинюшка. – Живой?

Прижимая плечом к уху трубку, Стася подробненько рассказала о случившемся: и о ходе спасательных работ, проведенных на пару с доктором Больших, и о благополучном поступлении в больницу. Дорезала тем временем салат, выключила газ под сковородкой, накрыла себе стол для трапезы, понимая, что есть и разговаривать придется одновременно, так просто тетушка ее не отпустит, не разогревать же все второй раз, да и дело привычное – трапезничать и болтать с Симой по телефону.

– Я правильно поняла, что этот «хороший человек» спит сейчас в твоей кровати? – заострила внимание на данном факте княгинюшка, выслушав, не перебивая, Стасю.

– Не могла же я его бросить! – оборонялась племянница.

– Господь с тобой! – праведно «испугалась» тетушка. – Такими кадрами разбрасываться преступно!

– Только ничего не выдумывай! – напряглась Стаська, заподозрив подтекст в теткиных словах. – Человек попал в трудные обстоятельства, а при этом бросился спасать Василия Федоровича, разве можно было не помочь?

– Ну разумеется!

Тональность утверждения осталась непонятной – не то скептицизм, не то полное поддержание проявленной племянницей человечности.

– Как, ты сказала, его фамилия?

– Больших.

Серафима помолчала.

– А ведь я его знаю! – поразила княгинюшка заявлением. – Точно, это он! Помнишь, когда Евгеньюшка попал в аварию и у него были страшные открытые переломы?

– Ну, еще бы! Помню! – подтвердила Стася осторожно.

– Меня тогда врач, который принимал Евгеньюшку в больнице, отвел в сторонку и сказал: «Если хотите, чтобы он полностью восстановился, встал на ноги и не хромал, попробуйте попасть к доктору Больших». Я спросила, что, мол, он светило какой, профессор, а врач усмехнулся. Нет, говорит, простой доктор, молодой причем, без званий и степеней, но гений. И если вам кто и поможет, то только он, я сделаю все, что могу, но…

– Да ничего такого я не помню! – возмутилась до глубины души Стаська.

– А я тебя и не посвящала в детали, не до того было! Я подключила все свои знакомства, какие могла, и договорилась. Знаешь, поразилась, когда Евгеньюшку привезла на «Скорой» в эту больницу, в которой гений-то работал. Простая районная больница, и вышел нас встречать высокий, большой, замученный мальчик, по чьей-то там просьбе оставшийся после суточной смены специально, чтобы принять нас.

– Никакой он не мальчик, а здоровенный, хоть и замученный, мужик с седыми висками! – капризно возразила Стаська.

– Так сколько лет прошло! Десять почти. Тем летом ты как раз экзамены выпускные сдавала. Неужели ты не помнишь? Ты ж в больницу к Евгеньюшке ходила постоянно, сталкивалась наверняка с его лечащим врачом?

Стася старательно напрягла память. Больницу помнила и дядю Женю, веселившего всю палату анекдотами и шутками, и как с помощью фломастеров разрисовывала его гипс цветочками и бабочками для «красивости и отдохновения глазу от белизны» по его просьбе. И как они втроем, с Симой и дядей Женей, тайно от медперсонала, распивали шампанское за ее окончание университета, и их застукала медсестра. А вот врача дяди Жениного…

Ей стало совсем уж обидно и жаль, что она не узнала, не увидела его тогда.

– Нет, не встречалась я с врачом.

– Зато сейчас встретилась! Москва – большая деревня, все друг друга, если не напрямую, то через кого-то знают. О нем тогда легенды ходили, этого Больших втихаря и к первым лицам цекашным вывозили врачевать, если слухи не врут.

– Вывозить-то вывозили, но, как я понимаю, ни денег, ни наград и званий не давали. Правильно, зачем! Лечит себе и так докторишка! – неизвестно почему кинулась защищать Больших от несправедливости Стаська.

– Слава, ты чего? – остудила ее тетушка. – В нашей стране всегда так: либо дело делать, либо награды и звания получать, по-другому редко выходит. Теперь он, видишь, спасает людей в мировом, так сказать, масштабе!

– И не одобряет пафоса.

– Да ты что! Еще и скромным остался! Дела-а! А говорят, что перевелись мужики на Руси! Врут! – воскликнула тетя и переключилась на иные дела. – Ладно, пусть почивает твой герой. Перейду, пожалуй, к шкурному интересу. Слава, ты дневнички-то прихватила или не до них было?

– Повезло тебе, княгинюшка. Я сначала дом проверила, тетрадочки твои нашла и в сумку сложила, а после Василия Федоровича обнаружила. И закрутилось все. – Стася загрустила, вспомнив о машине. – Но ехать второй раз все равно придется, свое авто забирать.

– Хочешь, я Виктора попрошу, он на электричке доедет и перегонит твою машину?

Виктор, водитель индивидуального такси, тетушка вызывала его, если имела надобность куда-либо ехать, практически личный водитель, который благоговел перед княгинюшкой до восторга, выказывая готовность мчаться на ее зов в любое время дня и ночи.

– Посмотрим, – неопределенно буркнула Стася.

Они поговорили еще немного, тетушка старательно записала продиктованные Стаськой номера справочных телефонов больницы, чтобы узнавать о здоровье дачного соседа, рассказала о новом кулинарном шедевре, освоенном Зоей Михайловной, и удавшемся необыкновенно пироге, посетовав, что племяннице не довелось его отведать с пылу с жару.

– Приезжай завтра. На Кулишки сходим, в церковь, пирога поедим.

– А бог его знает, что завтра будет, – не обнадежила обещанием Стася.

Попрощались они как-то невесело. Отчего бы это?

Полночи Стаська вертелась, крутилась, вздыхая тягостно, всё носились в голове обрывки каких-то тревожных, отгоняемых мыслей, впадала, как в омут, в короткий сон-забытье, просыпалась испуганно и начинала снова ворочаться неугомонно.

Диван, на котором она устроилась в гостиной, уступив свою большую кровать-лежанку в спальной «хорошему доктору», не имел к ее растревоженному состоянию никакого отношения. Этот монстрик, как и кровать, радовал, можно сказать, потрясал своей монументальностью и при раскладывании превращался в трехместный, что вдоль, что поперек спортзал спальных возможностей. Стася сама, долго и упорно, выискивала себе «диванчик» не хилых размерчиков, не огрызок какой и примерялась, проводя в магазинах полевые испытания посредством укладывания тела на предлагаемые поверхности.

– Что ли, не в меру ты впечатлительная, Игнатова? Или барышня нервная? – выдвигала предположения своего беспокойства Стаська.

Вставала, плелась в кухню попить водички, посещала туалет, снова ложилась… и все повторялось.

Часа в три ночи Стася сдалась. Откинула одеяло в сторону столь решительным резким жестом, что оно разноцветной бабочкой упорхнуло через спинку дивана на пол. Ворча под нос нелицеприятные характеристики самой себе, Стаська подняла одеяло, бросила его на диван и пошагала в кухню, исконно российское пристанище от всех забот.

– Хватит! – приказала себе госпожа Игнатова строго. – Все! Набаловалась! Давай напрямую!

А напрямую, откинув пенообразный камуфляж, из предлагаемых поводов своего беспокойства и бессонницы, выходило только одно:

– Итак, Станислава Романовна, – обратилась к себе она, – по всему получается, что угодила ты со всего размаху в обстоятельства непреодолимой силы, именуемые в народе просто и изящно: попадалово! Или по-домашнему, с намеком на изыск: попадос! Поздравляю!

Она включила чайник, достала чашку, заварку и машинально заварила себе чаю, а что еще делать в три часа ночи на кухне после таких открытий? Оно, конечно, можно и коньяку либо водочки дернуть за помин былой беззаботной жизни, но у крайне редко пьющей Стаси в доме спиртного не имелось.

Встав у кухонного окна и попивая маленькими глотками обжигающий чай, Станислава разглядывала ночной урбанистический пейзаж.

О чем думает женщина, стоя ночью у окна? Как правило, о горестном и печальном – о радостном видят счастливые и сладкие сны, смеются и делятся своей радостью с окружающими. О фатальном думают в одиночку.

Ночью у окна. И днем, и утром, и вечером, и не только у окна – везде.

Ну и чем таким она мучается? Какое такое горе-то?! А?!

Руки-ноги на месте, голова тоже, работа есть, деньги зарабатывает, родственники – слава тебе, Господи! – живы-здоровы и в полном порядке!

– Что ты переполошилась? Ничего не случилось же! – сделала она последнюю попытку уговорить свое мечущееся сердечко.

Быстро поставив чашку на подоконник, пока не передумала, Стаська на цыпочках пробежала через коридор в спальню, стараясь не шуметь, вошла, включила ночник у кровати и стала рассматривать причину своего «попадалова».

Степан Сергеевич Больших спал, перевернувшись на спину, раскинув руки и ноги, как в русском поле, предоставившем просторы для отдыха, практически скинув с себя одеяло, лишь уголком прикрывшее часть левой ноги и кусочек трусов-боксеров с незатейливым рисунком ромбиком – любуйтесь! – во всей красе, полностью соответствующей фамилии тела.

Сон и отдых, пусть и непродолжительный, но исцеляющий, приглушил серый оттенок с кожи лица, поубавил теней вокруг глаз и височной желтизны.

«Сколько ему лет? Виски седые, и в волосах пряди седые, на лбу морщины. Мужские такие морщины. Я о нем вообще ни черта не знаю!»

Думала Стаська, совершенно бесцеремонно, без глупых зазрений совести, разглядывая спящего мужика. Она постояла еще немного, порассматривала его, вздохнула тихонько и вышла, выключив свет.

«Странная штука – жизнь! – смиренно рассуждала Стася, вернувшись к своему чаю и наблюдениям. – Человек привыкает к определенным обстоятельствам, уживается в них удобно, и ему кажется, что это навсегда. Мы никогда не готовы к переменам, и ничего не предвещает, не предупреждает, но в одну секунду происходит что-то – и бац! Ты в новых обстоятельствах и «Здравствуй, новая жизнь!» Ехал себе, ехал, подпевал песенкам из радио, радуясь одиночеству в собственной машине, – и хлоп! Авария, или человек выскочил прямо тебе под колеса, и ты виноват! И все! Привет семье – попадалово полное! Или голова закружилась пару раз, ты к доктору, а он тебе диагноз из серии «Вы теперь инвалид!» Да что угодно! В один миг! Вон, инфаркт у соседа, а тебе дверь такой вот доктор открывает! Приплыли! Всё!»

Станислава Романовна Игнатова, разглядывая пустынную ночную улицу через кухонное окно, с ясностью прозрачного утра понимала, что все теперь переменилось.

С того момента, когда заспанный мужик в незастегнутых до конца джинсах распахнул перед ней дверь, началась ее новая жизнь.

До этого была старая, без Степана Больших и намека на возможное его присутствие в пространстве.

А теперь началась новая.

И наверняка все так же без его непосредственного присутствия. Теперь Станислава Игнатова живет со знанием, ежесекундным чувствованием существования в этом мире, городе, в одном временном пространстве, в параллельных непересекающихся проживаниях Степана Больших – это да!

Фатально и навсегда.

Инъекция в кровь, двадцать пятый кадр кодировки мозга.

А вот вместе, рядом, одной жизнью – господи боже мой! – извините, мадам Игнатова, с вашим-то везением…

Это не влечение, не влюбленность, не страсть безумная, все гораздо хуже и уж точно из разряда судьбоносных дел.

Назвать это любовью не позволял разум.

Что такого есть в этом мужике, что в один момент, в одну секунду перевернуло ее жизнь, вломившись без спросу, став жизненно необходимым?

– И стою я такая, «по колено в шоке»! – подытожила Стаська. – Ну и ладно! Чего уж теперь!

И еще посмотрим!

Она резко выплеснула остатки чая в мойку. Жидкость плеснула о борт, послав порцию брызг на шелковую пижаму Стаси.

– Все предатели! – поругала обстоятельства Стаська.

Она забралась в уютное тепло дивана и громко дала себе установку:

– Я сплю! И ни о какой такой фигне и не думаю!

Взбила подушки, устроилась на боку, подоткнула вокруг себя удобненько одеяло, повозилась и затихла, настраиваясь на сон.

Минут через пять наступившей ночной тишины раздалось громкое и четкое заявление:

– Твою мать! – обозначила обстоятельства Станислава Романовна, филолог, знающий в совершенстве четыре иностранных языка, дочь известных талантливых музыкантов и племянница бомондной княгинюшки, на дополнительном пятом, факультативно-народном языке.

Степан проснулся от настойчивых требований организма посетить туалет, а по-простому – отлить, как можно быстрее, и никак не мог сообразить, где находится.

Имеющиеся в памяти варианты никоим образом не соответствовали обозреваемой обстановке и интерьеру данной комнаты.

Проснуться неизвестно где и, самое главное, у кого, на невменяемых размеров кровати, не слабо как таковое, но хотелось бы ясности для начала.

Потерев ладонями лицо, сбрасывая остатки сонливости, Степан сел на кровати и осмотрелся более осмысленно. На соседней, не тронутой ничьей головой подушке – слава тебе, Господи, не все так запущенно – лежал лист формата А4. Большими, четкими, почти печатными буквами, для плохо читающих и малограмотных, по всей видимости, послание сообщало:

«Ушла в магазин. Скоро вернусь. Если Вы проснулись в мое отсутствие, пожалуйста, чувствуйте себя свободно, как дома. Если Вы захотите принять душ или ванну, на стуле для Вас приготовлено свежее полотенце. Средства до и после бритья Вы найдете в ванной на полке, там же на выбор шампуни и мыло. Если Вы очень сильно голодны, на этот случай на столе в кухне есть дежурные бутерброды – прошу! Чай, кофе там же, выставлены на стол.

Кстати, добрый день, Степан Сергеевич!»

Ну вот, ясность не преминула наступить! Он вспомнил вчерашние события и девушку Станиславу, гостеприимно и сердобольно предоставившую ему спальное место. Осталось выяснить территориальное местопребывание. В масштабах города, так сказать.

– Душ. Это она здорово придумала! Воспользуемся с удовольствием!

Он бодренько вскочил с кровати, чуть не стукнувшись с разгону об упомянутый в записке стул. Большое махровое полотенце с веселеньким цветочным рисунком было аккуратно сложено, а поверх него красовались одноразовый бритвенный станок и зубная щетка в упаковке.

– Душевное вам мерси, Станислава! – фонтанировал радостью бытия выспавшийся Степан Больших.

Он услышал, как она пришла, когда принимал душ. Тяжело и громко хлопнула входная металлическая дверь, что-то бухнулось на пол, наверняка неподъемные пакеты с продуктами.