Слишком много привидений Забирко Виталий

Глава четвёртая

И всё же я не смог оставить Шурика Куцейко без присмотра. Ничем ему помочь не мог, но и бросить на произвол судьбы совесть не позволила. Если с ним что-нибудь случится, я обязан это знать, чтобы тягостные свидания, как сегодня с Владиком в больнице, не потянулись в моей жизни чередой. Пора, в конце концов, нести ответственность за свои способности, если не в процессуальном смысле, то хотя бы в моральном. Перефразируя Экзюпери, я стал «ответственен за тех, кого заворожил»…

Купив в киоске на выходе из скверика «Городской курьер», я вернулся на аллею, сел на единственную, наверное, вечно пустующую скамейку и сквозь листву кустарника стал наблюдать за «вольным художником». За время моего отсутствия ничего не произошло – Шурик по-прежнему стоял зачарованной статуей неподалёку от крыльца УБОП, а змея, покачивая головой перед его лицом, будто бы что-то ему втолковывала. Что ни говори, а место для задушевной беседы они «выбрали» – обхохочешься… Стоит появиться какому-нибудь милиционеру, как Шурика тут же упекут в КПЗ за нарушение общественного порядка.

Я как в воду глядел, хотя дар предвидения здесь ни при чём. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предсказать дальнейшие события. И пяти минут не прошло, как на крыльцо вышел милиционер в форме, с кобурой на боку. То ли на обеденный перерыв, то ли ещё по какой причине вышел, но явно не потому, что увидел Шурика из окна. Все окна в управлении зашторены.

На крыльце милиционер чуть задержался. Уставным жестом поправил фуражку, и лишь затем, сощурившись от яркого солнца, огляделся. Надо отдать должное, что, увидев смертельную муку на лице человека, оплетённого огромным питоном, милиционер не растерялся и повёл себя весьма профессионально. В два прыжка, выхватив на ходу пистолет, очутился возле Шурика, однако выстрелить в голову змее ему не хватило каких-то мгновений. Попался на её гипнотический взгляд и застыл, как на стоп-кадре, с пистолетом у змеиной морды.

Минуты три продолжалось противостояние. Что там «втемяшила» милиционеру ожившая татуировка, неведомо, но, наконец, он «оттаял», спрятал пистолет в кобуру и вернулся в здание УБОП деревянной походкой лунатика. Расхотелось ему идти обедать, или куда там он направлялся.

А затем «разморозился» и Шурик. Змея на его руках стала съёживаться, опадать, пока вновь не превратилась в татуировку, а Шурик распрямил плечи, недоумённо, будто после сна, огляделся, и спокойно, как ни в чём не бывало, зашагал прочь. И был это уже не знакомый мне «вольный художник», комплексующий, заискивающий, а новый Шурик Куцейко, которого я не только не знал, но и не предполагал его существование в столь одиозном теле. Уверенный в себе человек с прямым взглядом и твёрдой поступью. И ничья помощь ему не требовалась.

Прикрывшись газетой, я проследил, как он спокойно прошёл мимо скамейки, не обратив на меня ни малейшего внимания. Меня поразило его лицо: нет, оно ничуть не изменилось, было всё таким же некрасивым, но с него странным образом исчезла «печать» уголовного преступника, грубые черты смягчились, взгляд из угрюмо недоверчивого стал простым и приветливым. Надо же, выходит, не только неприятности я могу приносить своим даром…

И тогда татуировка змеи на его теле вновь на мгновение ожила, высунула из ладони Шурика приплюснутую голову, посмотрела на меня и… подмигнула. Будто змеи умеют мигать. Уж лучше бы язык показала – всё естественней.

Не помню, сколько времени отрешённо смотрел вслед Шурику, но когда очнулся, его на аллее уже не было. Я огляделся. В скверике царили тишина и покой, лишь изредка нарушаемые мягким шорохом шин проезжающих по Листопадной улице автомобилей. Плотная облачность, собравшаяся на небосклоне поутру, рассосалась без следа, так и не оправдав надежды горожан на дождь, и теперь с неба лился полуденный зной, практически не сдерживаемый листвой деревьев. В Латинской Америке это жаркое время суток называется сиестой – временем безделья. Мне же бездельничать некогда – до восьми вечера необходимо найти деньги на операцию Владика. И хотя внутренний голос по-прежнему утверждал, что деньги будут, я ему не очень-то верил. Знаем мы эти клятвенные уверения внутреннего голоса! До последней секунды назначенного срока божится, землю ест, слюной брызжет, что всё будет хорошо, но как стукнет урочный час, тут он и заявит, что извини, мол, мужик, ни хрена у нас с тобой не получилось.

Я уж собрался идти неведомо куда, чтобы добывать известно что, как вспомнил о газете. «Городской курьер» содержал самые последние сплетни о местном бомонде, и хотя вряд ли мог указать на мецената, с дорогой душой согласившегося бы оплатить операцию, но, по крайней мере, путь, по которому мне следует направиться в поисках субсидии, газета могла подсказать.

На коленях газеты не оказалось – пока я ошарашено смотрел вслед преображённому Шурику, она сползла на землю. Знали бульварные листки своё место.

Нагнувшись, я поднял газету, развернул. Первая страница полностью посвящалась разбойному нападению на погребок «У Ёси», и я поневоле заинтересовался. Как ни крути, а эта история кое-каким боком касалась и меня. И бок этот был весьма краеугольным, отзываясь в почках ударами милицейской дубинки. Так что познакомиться с содержанием статьи отнюдь не мешало.

Из слов корреспондента следовало, что убиенный в погребке «У Ёси» гражданин России, а заодно и Израиля, Аркадий Моисеевич Уралович являлся известным антикваром, к тому же меценатом, субсидирующим местный театр оперы и балета, чему я, естественно, не очень-то поверил. Спрашивается, что делать известному антиквару в нашем городке, которому и ста лет нет, а уж тем более содержать театр, куда и в благополучные годы никто не ходил по причине весьма низкого актёрского мастерства труппы? Скорее всего, выспренние рулады о меценатстве были своеобразной данью корреспондента одному из столпов бизнеса нашего города – о них ведь даже после смерти не то, что плохого, правды не напишешь.

Что касается гражданина Сирии Саиде Шерези, разделившего участь Ураловича, то о нём газета сообщала ещё более скудные сведения. Мол, тоже небезызвестный магнат у себя на родине и вроде бы заядлый собиратель антиквариата.

По версии корреспондента «Городского курьера», сидели себе спокойненько двое любителей древнего искусства в погребке, обсуждали достоинства какого-то раритета, как вдруг ни с того, ни с сего их взяли да и убили. Вместе с охраной, двумя случайными посетителями, барменом и официанткой. Перестреляли из автоматов, а затем, для верности, гранату бросили. Лишь портье (по-моему, имелся в виду вышибала Василий) по счастливой случайности остался в живых.

Никаких версий корреспондент не выдвигал, а по обычаю задавался риторическим вопросом: доколе столь уважаемых и беспорочных людей будут безнаказанно убивать в нашем городе? Когда придёт конец криминальному беспределу?

«Беззубость» статьи была понятна. Это только со слов политиков можно узнать, что наступила эра «свободы слова». На самом деле криминальная «цензура» оказалась гораздо жёстче коммунистической. Тогда хоть в психушку за вольнодумство сажали, а сейчас, если что не так, – пиф-паф, и готово. Без суда и следствия.

И всё же пищу для размышлений статья дала. Задуматься заставил тот факт, что оба бизнесмена были иностранцами. Израильтянин и сириец. Еврей и араб. Вряд ли они решали какие-либо межэтнические проблемы – на таком криминальном уровне пятая графа в паспорте никакой роли не играет. Бьют не по национальности, а по морде. Но вот то, что они были иностранцами, ставило меня в пиковое положение. Одним УБОП расследование не ограничится, несомненно подключится ФСБ. А это уже совсем другой коленкор. Может, именно сейчас какой-нибудь агент ФСБ ведёт за мной наружное наблюдение из укромного места – скажем, во-он из того мусорного бака на выходе из скверика… И всё-всё подмечает, и фиксирует на видеоплёнку, в том числе и метаморфозу с «вольным художником» Шуриком Куцейко. Тогда становится понятным и не мой кавардак в квартире…

Меня передёрнуло. Ситуация складывалась не из приятных. С другой стороны поделать я ничего не мог – не копаться же в мусорном баке? А вдруг там действительно агент ФСБ сидит, что тогда делать? На кружку пива пригласить?

Я тяжело вздохнул и решил ничего не предпринимать. Во-первых, смешно шарахаться от каждого встречного, а во-вторых, мне сейчас необходимо во что бы то ни стало найти деньги на операцию Владика. Пусть будет, как будет.

И я принялся листать газету, пропуская международные события и обращая внимание лишь на местные сообщения и рекламу.

В Ильичёвском районе открылась первая в городе ночлежка для бездомных (ну, там-то мне, естественно, поживиться нечем); стриптиз-бар «Незабудка» приглашал провести вечер, обещая каждую десятую рюмку водки за счёт заведения (представляю, какие там цены за вход и спиртное – наверное, и ящик водки бесплатно можно выставить); театр оперы и балета зазывал на «Баядерку», поставленную в стиле рок-оперы, как бы между прочим доводя до сведения, что на втором этаже имеется ресторан; крытый спортивный манеж «Олимпийский» рекламировал петушиные бои; трактир «генералъ Чернота» сообщал, что дважды за вечер организует тараканьи бега… Как, однако, много стало у нас развлечений! Просто-таки с избытком. Спортивный зал баскетбольного клуба «Россияночка» приглашал на собачьи бои, а городской ипподром извещал, что сегодня в пятнадцать ноль-ноль состоятся скачки на Большой приз города Алычёвска…

Стоп! Будто что-то остановило мой взгляд на последней рекламе. Лихой конь мчался по странице во весь опор, немилосердно пришпориваемый слившимся с ним всадником, и мне на мгновение показалось, что из-под жокейской шапочки на меня единственным глазом хитро глянула Рыжая Харя.

Так вот, значит, куда мне предстоит держать путь… Не обманул-таки внутренний голос.

Я посмотрел на часы – до начала скачек оставалось чуть более часа. Мало. На ипподром следовало приехать пораньше – всё-таки никогда не бывал на скачках, а что там к чему разобраться не мешает. Рыжая Харя – само собой, но и дураком выглядеть не хочется.

Я швырнул газету на скамейку и заспешил из скверика ловить такси.

Стыдно, в общем-то, коренному жителю Алычёвска ни разу не побывать на ипподроме – самой известной достопримечательности города. Хотя по большому счёту ничего зазорного для себя не нахожу. Многие из москвичей никогда не были в Большом Театре. Не были, и ничто их туда не тянет. До сих пор и меня на ипподром не тянуло. Может, никогда и не побывал бы, обстоятельства заставили.

На площади перед зданием ипподрома стоял не менее, а быть может, и более известный горожанам, чем сам ипподром, бронзовый памятник командарму Будённому. С шашкой наголо, на лихом коне… Прямо-таки знаменитый памятник. Но не благодаря Будённому, по слухам, присутствовавшему на открытии памятника в шестидесятые годы, а… его коню. Тому самому, на котором и восседал командарм с шашкой наголо. Скандально знаменитому. Потому что в тот самый день, когда с памятника сползло покрывало и явило миру очередной образец советского монументального искусства, собравшаяся на открытие памятника толпа вначале изумлённо ахнула, а затем над площадью стал разрастаться гомерический хохот. Скульпторы добросовестно покрыли бронзовый монумент искусственной патиной, но нашёлся шутник, который в ночь перед открытием пробрался под покрывало и до блеска, как матрос пряжку ремня, отполировал у коня анатомически точно воспроизведенные гениталии. С тех самых пор памятник иначе, как «конь с яйцами», в городе не именовали. Напрочь забыв о всаднике. Чего только власти города не делали с конскими гениталиями: оксидировали, тонировали, красили, на ночь возле памятника наряды милиции выставляли… Всё без толку. Максимум две недели под бдительным надзором милиции памятник «в полном порядке» простоит, а затем опять достоинствами породистого жеребца заблистает. Пока, наконец, власти не решились на радикальную меру, и в один прекрасный день двое слесарей зубилами кастрировали бронзового скакуна. Трудились они весь день и чувствовали себя под издевательскими замечаниями собравшейся толпы похуже, чем если бы сами подверглись аналогичной операции. В живую, без наркоза. Естественно, что после этого смельчака, рискнувшего восстановить памятник в первозданном виде, не нашлось. Слишком хлопотное дело. Но народное название монумента сохранилось. И когда кто-нибудь из дотошных приезжих, осмотрев памятник, осторожно интересовался: «А где же эти самые… с которыми?», старожилы острили: «На седло перекочевали!» и, смеясь, рассказывали подлинную историю.

Именно возле этого памятника таксист меня и высадил, поскольку половина площади перед зданием ипподрома была забита легковыми машинами.

Выбравшись из такси, я окинул взглядом памятник. Бронзовый командарм мрачно восседал на изуверски выхолощенном животном и грозил миру обнажённой шашкой. То ли собирался мстить за издевательства над любимым конём, то ли всё окружающее в целом ему не нравилось. Существовало поверье, что если долго стоять и смотреть на памятник, то он на мгновение может предстать перед глазами в первозданном виде. То есть, блистая отполированной бронзой конских гениталий. И если такое случится, в этот день тебе сказочно повезёт в тотализатор.

Сказочное везение мне было край как необходимо, однако стоять и пялиться на памятник до зелёных веников в глазах времени не было. Лишь минуту позволил себе посмотреть, но ничего не померещилось.

Возле входа на ипподром я купил у чумазого босоногого мальчишки программку состязаний и отошёл в сторонку от скопившейся толпы, чтобы ознакомиться с регламентом и попытаться самостоятельно разобраться, что здесь к чему и по чём. В программке значилось три заезда в бегах и пять скачек (чем бега отличаются от скачек, я, честно говоря, не понял). Скачка на Большой приз города значилась последней, и в ней участвовало восемь лошадей. Были перечислены имена лошадей, возраст, масть, их хозяева, фамилии конников и жокеев. В этом я более-менее разобрался, но вот как ставить ставки не понял. Такой же тёмный лес, как и масть лошадей. Как не знал я, чем отличается буланая лошадь от саврасой, так точно не мог понять, что представляет собой ставка на пару, экспресс, или тройной экспресс.

Я поманил пальцем чумазого мальчишку с программками и, посулив два доллара, попросил посвятить в азы конного спорта. Парнишка честно отработал деньги. Понятно, с пелёнок у ипподрома крутится, явно будущий завсегдатай.

Оказывается, что в бегах участвуют рысаки с наездниками в качалках, а в скачках – лошади чистокровных пород с жокеями верхом. Ставить на пару – это на двух лошадей, авось кто-нибудь из них придёт первой, экспресс – на двух первых лошадей с указанием конкретных мест. Тройной экспресс – на трёх лошадей. Ставки на фаворитов дают небольшой выигрыш – десять к одиннадцати, двадцать к двадцати одному, зато, поставив на аутсайдера, можно выиграть целое состояние, если, конечно, он неожиданно придёт первым.

– А где делают ставки? – задал я наиболее интересующий меня вопрос.

– В левом крыле на первом этаже, – с готовностью сообщил парнишка и в ожидании обещанного вознаграждения уставился на меня требовательным взглядом.

Сунув ему в руку два доллара, я снова открыл программку. Среди явных аутсайдеров на Большой приз значился конь-трёхлетка с претенциозным именем Аристотель. Естественно, нечего мыслителю не своим делом заниматься. Ставки на него были один к шестидесяти. Поставить, что ли, на него?

Я прислушался к внутреннему голосу. Внутренний голос молчал.

– Эй, мужик…

Кто-то тронул меня за локоть.

Я обернулся. Передо мной стоял приземистый небритый мужчина неопределённого возраста в помятой серой рубашке, потёртых кожаных галифе и сапогах для верховой езды. Вероятно, конюх, поскольку в столь затрапезном виде ни до жокея, ни до наездника он не дотягивал. Перебрасывая из угла в угол рта папиросу, он оценивающим взглядом окидывал мою фигуру.

– В чём дело?

– В первый раз на ипподроме? – развязно поинтересовался он.

– Да.

– Решил счастья попытать?

На этот раз уже я смерил его взглядом. Доверия небритый коротышка не внушал. Наоборот.

– Посмотрим… – осторожно сказал я, пожав плечами.

– Слышь, мужик, дело есть, – понизил голос коротышка. – Давай, в сторонку отойдём…

Он подхватил меня под локоть и попытался куда-то увлечь. Однако я стоял непоколебимо.

– Говори здесь, или проваливай, – грубо осадил его напор. Такие типы иного тона не понимают.

Коротышка недовольно огляделся. У входа на ипподром толпился народ, мимо нас то и дело проходили люди, а чужие уши его явно не устраивали. И всё же коротышка решился.

– Верняк есть, – доверительно зашептал он, косясь по сторонам. – В третьем заезде. Поставишь, в большом наваре будешь. Но выигрыш пополам.

Я снова прислушался к внутреннему голосу. Может, это именно тот самый шанс? Голос упорно молчал.

– А почему сам не ставишь?

Коротышка страдальчески вздохнул.

– Нельзя мне… Работаю здесь. Узнают, уволят.

Это было похоже на правду, если бы глубоко в зрачках у него не плескалась еле уловимая мольба. На кидалу коротышка не походил, но доверия по-прежнему не вызывал. К тому же внутренний голос упорно молчал. Никак не реагировал.

– Значит, я буду рисковать своими деньгами, а ты только выигрышем?

– Да ничем ты ни рискуешь! – с жаром зашептал коротышка, неверно поняв меня. Вероятно, подумал, что клиент заглотнул наживку, и осталось только подсечь, что бы тот, как окунь, затрепыхался на крючке. – Верняк, говорю тебе! Всё заранее подстроено…

– Ищи дураков, – отрезал я и развернулся, чтобы уйти.

На мгновение коротышка оторопел, но тут же снова схватил меня за рукав.

– Ну хоть на бутылку дай… – заканючил он.

Я рассмеялся и, не оборачиваясь, отрицательно мотнул головой. Теперь стала понятна природа мольбы в его зрачках.

– Чтобы тебе здесь всё состояние промотать! – услышал я вслед.

Моё «состояние» на настоящий момент оценивалось в сто восемьдесят долларов (десятку «подарил» на мыло и лампочки, ещё столько же пришлось выложить таксисту за быструю езду) и, чтобы его промотать, не обязательно идти на ипподром. Зайдя в букмекерский зал, я снова раскрыл программку и прикинул свои шансы. Ни одна ставка на мои деньги не давала нужной суммы, кроме ставки на Аристотеля. Надо было рисковать, хотя внутренний голос продолжал упорно молчать. Вот так всегда – когда нужно, не дозовёшься… А «прорезывается» в самый неподходящий момент, как с господином Популенковым.

Обменяв в обменном пункте сто пятьдесят долларов на рубли, я протянул деньги в окошко букмекеру.

– На Аристотеля.

Лысый розовощёкий букмекер поперхнулся и уставился на меня изумлённым взглядом поверх очков.

– Вы… серьёзно? – осторожно спросил он.

– А что, это большие деньги? – буркнул я.

– В общем-то, нет, – согласился букмекер. – У меня и по тысяче долларов ставят… Но на фаворитов.

– И выигрывают потом мизерные суммы, – скривился я и с бравадой добавил: – Либо пан, либо пропал!

Букмекер вздохнул, пожал плечами.

– Народу сейчас пропадает много. И господа, и все прочие… – философски заметил он, подавая мне квитанцию. – Желаю удачи.

Трудно было разобрать, сочувственная или язвительная улыбка играет у него на губах и какого рода удачу он мне желает. В «пропадании», что ли?

Не успел я отойти от окошка букмекера, как меня остановил весьма благообразный старичок. Этакий интеллигент застойных времён: с палочкой, в сандалиях, парусиновых брюках и белой косоворотке.

– Простите, молодой человек, вы здесь новичок? – вежливо поинтересовался он.

– Да. А в чём дело? – спросил я, пряча квитанцию в карман.

– Не могли бы вы сообщить, – дрожа морщинистыми щеками, попросил он, – на какую лошадь поставили? Говорят, новичкам везёт…

Прозрачные глаза старичка слезились, руки, опиравшиеся на палку, дрожали. На кидалу он был ещё менее похож, чем коротышка в галифе, а по фасону рубашки и брюк можно было судить, что жизнь у него отнюдь не сладкая. Видимо, как и я, решил на ипподроме попытать счастья.

– Отчего же не сообщить? – улыбнулся я. – Ставьте на Аристотеля в последней скачке. – И добавил, вспомнив реплику коротышки: – Верняк!

Старичок на мгновение оторопел, затем обидчиво поджал губы.

– Нет уж, благодарю покорно…

Определённо решил, что я его разыгрываю. Похоже, счастье он пытал здесь давно, чуть ли не с юности.

– Напрасно. Жалеть будете.

Старичок насупился и засеменил прочь. Не верил он в мою удачу. Ну и бог с ним. Я сам в себя не верил.

Купив самый дешёвый входной билет, я прошёл на трибуны. Место оказалось не очень удобным – далеко за финишной чертой возле поворота беговой дорожки. Но мне-то что? Я сюда не болеть пришёл, а выигрывать, и никакой иной результат меня не устраивал. Другое дело – настоящие болельщики. Центральная трибуна оказалась забитой до отказа, а на крайних было посвободнее. Но именно здесь, на дешёвых местах, находились самые азартные почитатели конного спорта. Какой гвалт поднялся, когда начался парад – представление участвующих в бегах лошадей и наездников! Если в тени под огромным козырьком центральной трибуны сидели респектабельные люди: владельцы лошадей, конюшен, спонсоры – и вели себя достаточно сдержано, то на крайних трибунах, на солнцепёке, расположились обыкновенные болельщики, ставившие на своих любимцев, в основном, гроши. Они-то и устроили настоящую овацию с приветственными криками и свистом. В отличие от меня не деньги их привлекали на ипподром, а красота лошадей и азарт скачек. Та самая красота, которую я не понимал.

Белобрысый парень по соседству с жаром доказывал своему приятелю в тюбетейке – то ли узбеку, то ли туркмену, – что Милютин на Прибое придёт первым, и, как пить дать, «уделает» Сатарбекова на Искандере минимум на полкорпуса. И более лёгкая австралийская коляска Сатарбекову не поможет. Приятель возражал ему с чисто азиатской уклончивостью: мол, пока караван в пути, нечего барыши подсчитывать.

– Да ты не юли! – кипятился белобрысый. – Скажи, что спорить боишься. Уделает на этот раз Милютин твоего Сатарбекова, кого хочешь, спроси! – Он обернулся ко мне: – Мужик, а ты как считаешь?

– Вполне возможно, – обтекаемо сказал я.

– Во, слышишь, что люди говорят?! – победно заключил белобрысый парень.

– Слышать, не видеть, – хитро прищурил и без того узкие глаза его приятель. – Слово – серебро, молчание – золото, а факт – алмаз.

Я хмыкнул. Не застыла в веках, оказывается, арабская мудрость. Развивается в ногу со временем.

– Да что с тобой говорить, – махнул на друга рукой белобрысый и снова повернулся ко мне. – Пиво будешь?

Он протянул надпитую бутылку.

Солнце палило немилосердно, и я кивнул. Взял бутылку, вытер ладонью горлышко, отхлебнул. Пиво оказалось тёплым, местного разлива, но, на удивление, неплохим. Впрочем, в такую жару будешь пить что угодно, и любое пойло покажется изумительным.

– Спасибо, – вернул я бутылку.

Пиво скользнуло в желудок, и я ощутил, что он пустой – от утренней порции макарон с кетчупом и следа не осталось. Нестерпимо захотелось есть. Говорят, такое случается при сильном нервном напряжении. А нервы мне сегодня хорошо потрепали – Рыжая Харя в больнице, следователь Серебро, Шурик Куцейко со своей змеёй… Да и сейчас я был немного на взводе: дар предсказания как назло не проявлялся, и уверенности, что именно на ипподроме достану нужные деньги, не было. Нет ничего хуже неопределённости.

– Чего там спасибо, – ухмыльнулся белобрысый. – Вот уделает Милютин Сатарбекова, нам Махмуд ящик пива поставит. А?

Он с ехидцей уставился на приятеля, явно подначивая на пари.

– Ящик – это ты загнул, – без акцента ответил Махмуд. Надо понимать, местный уроженец, и Среднюю Азию видел столь же часто, как я лошадей. – Дюжину пива ставлю.

– Согласен! – обрадовался белобрысый, и они ударили по рукам.

– Извините, ребята, отлучусь на минутку, – сказал я, вставая с места.

– Не задерживайся! – бросил мне белобрысый, как старому приятелю. – Милютин в третьем заезде!

Я кивнул и стал пробираться в сторону кафе. Как раз в этот момент дали старт первому заезду. На трибунах зашумели, засвистели, и никто не обратил внимания, как я скользнул по лестнице в здание ипподрома. Да и кому я был нужен? Разве что выдуманному мною агенту ФСБ…

На удивление, кафе не пустовало, и из двух десятков столиков половина была занята. Не я один пришёл на ипподром только ради выигрыша. Хотя, скорее всего, здесь сидели особо тонкие ценители конного спорта, пришедшие либо на конкретный заезд, либо исключительно на скачку на Большой приз города. Профессионалы, которых любительские бега и скачки не интересовали.

Я сел за свободный столик у распахнутого окна, из которого открывался вид на площадь с достопримечательным памятником, заказал овощной салат, буженину с хреном, ледяную окрошку (официант расхвалил, как отменную) и двести граммов водки.

Насчёт окрошки официант не обманул, да и водка оказалась ей под стать. Покончив с салатом и окрошкой и «приговорив» под них сто граммов, я закурил первую за сегодня сигарету. Водка и сигарета сделали своё дело, сняв нервное напряжение. Расслабившись, я откинулся на спинку стула, оглядел зал.

Публика в кафе собралась степенная, обстоятельная. Пили неторопливо, закусывали с достоинством, вели тихие, содержательные беседы, прислушиваясь к объявлениям диктора по ипподрому. Когда объявляли очередной заезд, кое-кто вставал, извинялся и уходил, чтобы затем, по окончании заезда, возвратиться и вновь продолжить беседу. Возвратившегося либо поздравляли с победой, либо сочувствовали проигрышу, но всё это делалось тихо и спокойно, без эмоций, прямо-таки как в британском королевском клубе верховой езды. Удивительно, как только меня в зал пустили.

Я перевёл взгляд в окно. Площадь у ипподрома, запруженная припаркованными автомобилями, изнывала от жары. Поток солнечных лучей был настолько убийственным, что разноцветье легковых машин поблекло и казалось однородной серо-блестящей массой, а памятник в центре площади будто плавился в муфельной печи, наполовину растворившись в дрожащей воздушной мути. В кафе же, несмотря на настежь открытые окна, было прохладно. Умели строить в тридцатые годы, чтобы без кондиционеров обходиться.

И я решил здесь остаться. Нечего мне на солнцепёке делать, подожду до последней скачки, а там видно будет. Может, вообще не выйду.

Я совсем уж вознамерился подозвать официанта, чтобы заказать ещё водки, как вдруг увидел, что с тарелки на стол медленно сползает большой кусок буженины. Вот, зараза! Забыл утром «грызуну» молока в блюдце налить, он и проказничает. Вчера в погребке «У Ёси» арахис воровал, сегодня – буженину с хреном… Кто конкретно повадился таскать у меня из-под носа еду, я не знал – был он невидим и бестелесен, – но поесть любил. Хорошо, хоть не гадил и никаких трансцендентных штучек, подобно Рыжей Харе, ни с кем не проделывал. Разве только сотрапезничал со мной, если я забывал налить ему молока.

Чтобы не вызывать у официанта нездоровых эмоций, от водки пришлось отказаться. Закурил следующую сигарету и осторожно обвёл взглядом зал. Никто на мой столик внимания не обращал и не видел «саможующуюся» буженину. Тем временем кусок исчезал просто-таки с катастрофической скоростью. Подрос «грызун», что ли? И следы зубов стали видны, и чавканье слышно… А до сих пор даже молоко лакал бесшумно. На всякий случай я потрогал то место, где должен находиться воображаемый зверёк. Фигушки кого-нибудь нащупал. Пустота. И не удивительно, появился «грызун» у меня в комнате из телевизионной рекламы, в которой кто-то невидимый быстро уничтожал головку сыра. Нет, чтобы возник в квартире режиссёра, придумавшего рекламный ролик…

Из-за перипетий с «грызуном» я пропустил объявление третьего заезда в бегах. Зато по рёву трибун определил, когда он закончился. Диктор объявил, что победу одержал Сатарбеков на Искандере, и я посочувствовал белобрысому парню. С азиатами лучше не спорить – куда простодушным славянам против мудрости их древнейшей цивилизации.

Не успел я подумать о своих соседях на трибуне, как они появились в кафе. Долг, как говорится, платежом красен. Белобрысый парень пассивно отнекивался, предлагая другу пойти куда подешевле, но Махмуд с мстительной улыбкой подталкивал его в спину.

– Твоя идея была тут пари обмывать, – не соглашался он. – Держи слово, Андрей.

Он окинул взглядом зал и заметил меня.

– А вот и наш сосед! – воскликнул Махмуд. – Теперь тебе не отвертеться.

Увидев меня, Андрей обречённо вздохнул и направился к столику. Я украдкой бросил взгляд на столешницу и облегчённо перевёл дух – «грызун» доел кусок буженины и за следующий вроде браться не собирался. А там – кто его знает…

– Прошу, – радушно предложил я, указывая ребятам на стулья рядом со столиком.

– Что ж ты не пришёл на заезд? – пожурил Андрей, усаживаясь напротив, у окна, и взял в руки меню. – Поддержал бы, авось и выиграли…

Я пожал плечами. Упрёк был из области абы да кабы и ни к чему меня не обязывал, если бы я был нормальным человеком. Андрей и не догадывался, насколько оказался прав в своей обиде на меня. «Поддержи» я его, и Милютин на Прибое непременно пришёл бы первым.

– Пиво разливное… – Андрей нашёл в меню нужную строчку, и лицо его приняло растерянное выражение. – Ребята, а моих денег только на пять бокалов хватит.

Махмуд фыркнул. Но не зло, а понимающе. Видимо, не в первый раз происходило такое.

– Так у нас всегда, – обратился он ко мне. – Проигрываю пари – я плачу. Выигрываю – тоже. Хорошо, – сказал он Андрею, – шесть кружек возьму я, остальное – ты.

Этакое благородство победителя мне понравилось.

– Ладно, – сказал я Андрею, – я тоже шесть бокалов за тебя поставлю. Будем считать, что мы с тобой на пару проиграли.

– Ну ты даёшь! – обрадовался Андрей. – Тогда с меня раки!

Раков в кафе не оказалось, и официант предложил креветок. На них у Андрея денег тоже не хватило, и я великодушно добавил. Почему-то ребята вызывали у меня симпатию. И зависть. Простые, открытые парни пришли на ипподром с удовольствием провести время… Совсем недавно, каких-то пару месяцев назад, и я таким был.

Пока официант выполнял заказ, я разлил по рюмкам остатки водки и предложил выпить за знакомство. Под буженину с хреном, чтобы «грызун» не успел возобновить своё представление в их присутствии.

Мы выпили, но беседа завязаться не успела. Под окнами послышались крики: «Держи его!», быстрый топот ног, а затем донеслись приглушенные удары.

Андрей перевесился через подоконник, я последовал его примеру. Кафе находилось на втором этаже, и драка происходила как раз под нашими окнами. Трое ребят, по виду кавказцев, ожесточённо избивали знакомого мне коротышку в кожаных галифе. Руками, ногами, кто во что горазд. Он не сопротивлялся, только прикрывал ладонями лицо. Били, надо понимать, его не впервой.

– Парамошку бьют! – радостно сообщил Андрей Махмуду, который не имел возможности выглянуть в окно. – Я бы тоже добавил… Это он меня уговорил на Милютина поставить!

Снаружи донеслась трель милицейского свистка, и кавказцы бросились врассыпную. Парамошка, размазывая кровь по лицу, сполз по стенке на асфальт. Похоже, его беспроигрышный «верняк» в третьем заезде был из области личных фантазий. Что ж, в наше время каждый зарабатывает, как может: кто деньги, а кто по морде.

Принесли дюжину пива и креветок, но беседы у нас не получилось. Получился монолог Андрея. Тот ещё балаболка оказался, тараторил, не останавливаясь. Однако, надо признать, говорил интересно, с юмором пересказывая многочисленные байки из жизни ипподрома. Наверное, молчаливый Махмуд водил с ним дружбу именно из-за таких «посиделок» и даже был согласен оплачивать счета, независимо от выигрыша или проигрыша пари. По мере сил и возможностей, конечно.

В моём лице Андрей заполучил второго благодарного слушателя, но вовсе по иной причине. Другим я был занят, и мимо ушей проносился его монолог.

Мой «грызун» разошёлся не на шутку. То ли голоден был, как волк, то ли креветки ему особенно понравились, но он принялся их уничтожать, не взирая на сидящих за столом, с неприличной жадностью и с панцирями. Мне то и дело приходилось выхватывать из тарелки надкушенную «грызуном» креветку и, изображая из себя подвыпившего, ронять на пол, где «грызун» её с хрустом и приканчивал. Один раз я не уследил, и «грызун» ощутимо, до крови, цапнул за палец Андрея. Хорошо, тот решил, что укололся о панцирь. Поморщился и продолжил словоизлияние. А вот Махмуд, кажется, что-то заподозрил, и я изредка ловил на себе его взгляды. То когда он пиво прихлёбывал, то когда брал креветку… Хотя по лицам азиатов трудно понять, что они в настоящий момент думают, и что выражает взгляд тёмных раскосых глаз: отрешённость, вызванную увлекательным рассказом, или подозрительность.

В общем, испоганил мне «грызун» приятное времяпрепровождение до невозможности. Поэтому, когда креветки закончились, у меня не было ни сил слушать бесконечные рассказы Андрея, ни желания. Даже пиво пить расхотелось, хотя я выпил от силы полтора бокала.

К счастью, в этот момент диктор по ипподрому объявил о скачке на Большой приз города.

– Извините, ребята, мне пора, – сказал я, приподнимаясь из-за стола.

Кажется, реплика была сказана невпопад, прервав рассказ Андрея на самом интересном месте. Он и Махмуд с недоумением уставились на меня.

– Ты куда, Роман? Смотри, сколько пива ещё осталось!

– Это уже без меня, – разведя руками, извинился я. – Сейчас будет разыгрываться Большой приз, хочу посмотреть. Я на одну лошадку поставил…

– А! Тогда по-онятно! – протянул Андрей. – Выиграешь, приходи, обмоем.

– А проиграешь, тоже приходи, – закивал головой Махмуд. – Тоже обмоем.

Он улыбался и кивал совсем как китайский болванчик. И никакой загадки в его глазах не было. Почудилась мне подозрительность…

Глава пятая

Восемь лошадей ушли со старта дружно, мощно и с дробным стуком копыт миновали трибуны плотно сбитым табуном. Земля дрожала. Тёмно-рыжий Аристотель (масть в программке значилась как каурая) не отставал. Лишь на повороте группа начала растягиваться, и Аристотель отодвинулся назад, заняв место согласно своему номеру. Восьмое, последнее. Неужели прав был старичок-завсегдатай, не поверивший в мою удачу, и деньги на операцию Владика, предсказанные внутренним голосом, ждут меня вовсе не на ипподроме, а совсем в другом месте?

Но мне вдруг страстно захотелось, чтобы Аристотель выиграл. Вопреки всему: вопреки ярлыку аутсайдера, вопреки молчащему дару предсказания. Азарт скачки захватил меня, передавшись от гудящих трибун. Собственно, почему бы и нет? Почему конь, записанный молвой в аутсайдеры, должен всегда им оставаться? Бывают в жизни чудеса, и ожидание свершения сказки не покидает нас даже в зрелые годы. Как это там, в «Коньке-горбунке»: кажется, «Сивка-бурка, верная каурка»?.. Верная, или неверная, но что каурка – это точно. А «каурка» – это каурая масть. То есть конёк-горбунок был каурым, как и Аристотель. Так почему же сказке не стать явью, тем более, что Аристотель не горбатый, уродливый жеребёнок, а прекрасно сложённый конь?

На противоположной стороне скакового круга лошади вытянулись в цепочку, и только трое лидеров шли бок о бок. Аристотель на роль лидера не претендовал. Шёл позади цепочки, впрочем, по-прежнему не отставая. Но, глядя на его бег, мои надежды на победу потихоньку таяли.

Лошади вошли в последний поворот, и с моего места стало невозможно различить, как они идут, и где сейчас восьмой номер. Видно было только всю группу. Вот они достигли половины поворота, продвинулись чуть дальше… Здесь! Только здесь! Если сейчас Аристотель не будет спуртовать, не видать мне денег, как собственных ушей без зеркала.

Внезапно шум на трибунах стих. Что-то там, перед самым выходом из поворота на финишную прямую, происходило, но мне не было видно. Заинтригованные зрители начали вставать с мест, и я тоже вскочил, пытаясь рассмотреть, что же происходит на последнем повороте.

Кавалькада вывернула на финишную прямую, но теперь лошади шли отчаянным галопом, погоняемые хлыстами жокеев и пришпориваемые. Однако галоп фаворитов был ничто по сравнению с диким аллюром Аристотеля.

– Понесла… Восьмёрка понесла… – эхом прокатилось по трибунам.

Мне словно приставили к глазам бинокль, и я увидел Аристотеля вблизи. Глаза породистого скакуна были выпучены, из пасти хлопьями летела пена, и обезумевший конь нёсся к финишу, будто спасал свою жизнь. Немудрено, если на тебе, слившись в одно целое с жокеем, сидит Рыжая Харя, которая, прижавшись к гриве, покусывает холку огромными клыками и «подбадривает» сумасшедший бег не привычным хлыстом, а когтистой лапой.

Странно, но это «видение» меня вовсе не обрадовало. Наоборот, почувствовал себя так, словно с головы до ног окатили ледяной водой. Зная наверняка, что Аристотель придёт первым, я опустился на скамейку и обречённо прикрыл глаза. Наверное, я был единственным на трибунах, кто не видел финиша скачки на Большой приз города.

Не радовала меня такая победа. Да, порой хочется чуда, и когда оно сбывается, возносишься на вершину блаженства. Однако, если свершение чуда становится закономерностью, её беспроигрышная предопределённость вызывает опустошённость. Как никто до этого я понял мифического Мидаса. Как ни любил он золото, но когда всё, к чему он прикасался, начало превращаться в драгоценный металл, Мидас, по одному из вариантов мифа, умер. Но вовсе не из-за того, что не смог есть превращающуюся в золото пищу, не от голода. Он умер от скуки своих сбывающихся желаний, от безысходной неотвратимости осуществляющейся мечты. Обладание всемогуществом влечёт за собой равнодушие и безразличие, а безразличие сродни смерти, поскольку исчезает разница между существованием и небытием. Потому и умерли боги. И, по сути, не важно, умерли они по-настоящему, или продолжают жить, находясь в полном равнодушии ко всему сущему.

В каком-то сомнамбулическом состоянии я наблюдал, как проходило награждение Большим призом, как прыгал вокруг взмыленного коня одуревший от счастья владелец, как принимал поздравления пришибленный совместной скачкой с Рыжей Харей жокей… Глаза всё видели, сознание фиксировало, но должным образом не воспринимало. Я чувствовал себя тем самым богом, который, как гусеница, закуклился в кокон всемогущества и потому утратил способность что-либо желать.

Лишь беспощадное солнце смогло вывести меня из этого состояния. В другое время я бы получил солнечный удар, а сейчас, наоборот, пришёл в себя. Болела голова, во рту пересохло, хотелось пить.

Ипподром почти опустел. Последние болельщики покидали трибуны, и только сор между скамейками: скомканные входные билеты, окурки, пустые спичечные коробки, обёртки шоколадных батончиков, шелуха семечек – напоминали, что здесь совсем недавно прошли весьма увлекательные конноспортивные состязания.

Всё в том же сумеречном состоянии апатии я поплёлся в кафе. В этот раз зал оказался заполненным до отказа, моих давешних знакомых – Андрея и Махмуда – и след простыл, так что подсесть за столик было не к кому. Я взял в баре бутылку «Heineken», по примеру многих присел на краешек подоконника и стал неторопливо пить из горлышка.

Вопреки холодному пиву вселенская тоска не исчезла, а почему-то увеличилась. Всё у меня не как у людей… Я даже не успел подумать, чему предшествует столь гнилое настроение, как на меня накатило. Вспышкой в сознании прорезалось яркое, красочное «воспоминание о будущем», как почти всегда весьма недалёком. Но, в отличие от вчерашнего предсказания, в конце видения я не лежал трупом на полу с простреленной головой, а, подобно неудачливому Парамошке, сползал спиной по стене с разбитым в кровь лицом и сломанной рукой.

И тогда я «ожил». Меня охватила не злость, а нечто похуже. Ярость. Рано я себя к богам причислил. К всемогуществу нужно ещё и бессмертие, чтобы иметь право НИЧЕГО не желать. А я смертен, к тому же ничего от меня в предсказанном будущем не зависит. Пока. Но если уж свалился на меня дар предвидения в придачу с мелкими бесами, выполняющими желания, пора их использовать на полную катушку. Хватит с меня роли рядового статиста в драме, хватит трупов, когда я трусливо бегу от своего будущего, хватит тяжело раненых по моей вине приятелей. Свою судьбу нужно ковать собственными руками, а если руки коротки, то использовать чужие. Пусть и трансцендентные.

Я залпом допил пиво, поставил пустую бутылку на подоконник и твёрдым шагом направился в букмекерский зал получать выигрыш. Может, и не принял бы такого решения, не отважился на столь радикальный поступок, а по привычке просто сбежал, но от этих денег зависела чужая жизнь.

Букмекерский зал был пуст. Это и понятно – неожиданная победа явного аутсайдера многих лишила предполагаемых выигрышей. Лишь уборщица, лавируя между колоннами, сметала щёткой с пола разбросанные по залу квитанции, да трое парней у входа о чём-то вяло переговаривались, создавая впечатление, что никак не могут решить, где сегодня вечером убить время. Не очень натурально создавали, но это в моём понимании и знании будущего. Для рядового человека вполне приемлемая картина, на уровне достоверности. А на самом деле… Вот этот вот чернявый красавец со сросшимися бровями ударом кулака перебьёт мне нос, а этот, непропорционально сложённый дебил с длинными до колен руками, скошенным лбом и ярко выраженными надбровными дугами сломает мне руку. Ногу ударом увесистого ботинка ему помешает сломать худенький, неприметный паренёк, который в драке не будет принимать участие. «Хватит с него, – пожалеет он, поднимая с пола полиэтиленовый пакет с деньгами. – Пусть катится…»

Не меня он пожалеет, себя обезопасит. Куда я со сломанной ногой пошкандыбаю? Придётся «скорую» вызывать, а врач, естественно, в милицию сообщит. А там, само собой, протокол, опрос персонала, поиск свидетелей… Администрации ипподрома такие дрязги ни к чему – именно по её заказу меня потрошить будут. Не хочет директор девять тысяч долларов неизвестно кому дарить, накладно для него.

Сделав вид, что не замечаю кидал, я прошёл в зал к единственному открытому окошку, за которым сидел лысый розовощёкий букмекер, безошибочно предрёкший мне «пропасть». Очень хорошо он знал, как здесь пропадают и паны, и господа, и прочий люд. И о моей судьбе был осведомлён.

– О! А я уж заждался, – зачастил он и раздвинул губы в неискренней улыбке. – Повезло вам. Редкая удача! Почти четверть миллиона рублей!

Пальцы у букмекера подрагивали, лоб покрывала испарина, глаза бегали. Он взял квитанцию, сверил с корешком, и стал выкладывать передо мной пухлые пачки денег.

– Будете пересчитывать?