Слишком много привидений Забирко Виталий
Вопреки совету, рвотный спазм подкатил к горлу, но исторгнуть из себя омерзительное «угощение» я не успел. Последовал ошеломляющий подзатыльник, и склизкий комочек лягушонком скользнул в горло.
Будто искры вспыхнули в глазах от подзатыльника, и в то же мгновение всё изменилось. Рыжая Харя исчезла, и вместе с ней канули в неизвестность похмельный синдром, одышка, испарина, сердечная аритмия. Я стоял на площадке девятого этажа свежим и бодрым, как никогда. Разве что в горле осталось неприятное ощущение от скользнувшего внутрь «лягушонка». Да уж, не «Martell» в этот раз глотал…
Зябко передёрнув плечами, я икнул, но, к счастью, этим неприятный инцидент и закончился. Тогда я взялся за ручку и решительно распахнул дверь.
– Вы к кому? – встретила меня строгим голосом миловидная медсестра, сидевшая за столиком у входа в отделение.
– К Владиславу… – сказал я и вдруг понял, что не знаю фамилии Владика. Ничего другого не оставалось, как напустить на лицо официальное выражение и посмотреть в глаза медсестре непререкаемым взглядом. – Тяжело раненому бармену из погребка «У Ёси».
Запоздало вспомнив, что фальшивое удостоверение внештатного сотрудника милиции, сделанное на цветном принтере и не раз выручавшее меня в подобных ситуациях, забыл дома, я, тем не менее, продолжал гнуть свою линию:
– Он в какой палате?
Нахрапистость тона сработала не хуже фальшивого удостоверения.
– В шестой… – смешалась молоденькая медсестра и неуверенно заметила: – Так из милиции уже были…
– И ещё не раз будут, – отрезал я и повернулся, чтобы идти по коридору.
– Погодите… – остановила медсестра. – Наденьте, пожалуйста… – Она вскочила из-за стола, сорвала с вешалки белую накидку и протянула мне. – Доктора позвать?
– Сам к нему зайду, – хмуро сказал я, набрасывая на плечи накидку, и завораживая медсестру строгим взглядом. – В палате кто-нибудь из родственников есть?
– Да… То есть, нет. Девушка с его работы… Всю ночь с ним просидела.
– Она-то мне и нужна, – кивнул я, развернулся и зашагал по коридору, отыскивая взглядом шестую палату.
Палата оказалась маленькой, на одного пациента. Широкое окно, занавешенное жёлтыми лёгкими шторами, тумбочка, умывальник и высокая реанимационная койка, на которой под капельницей лежал Владик. Голова забинтована, лицо серое, глаза закрыты.
У койки, на стуле, дремала, подёргивая склонённой головой, официантка Люся. Услышав звук открывшейся двери, она порывисто вскочила и, хлопая спросонья ресницами, уставилась на меня.
– Вы… Вы кто? – испуганно пролепетала она, словно увидела перед собой киллера, пришедшего добивать раненого свидетеля.
– Роман Челышев, – успокоил я её. Откуда ей знать одного из многочисленных посетителей погребка? Я хоть и любил заглянуть в погребок, но делал это нечасто, завсегдатаем не был, за столиком никогда не сидел, а только за стойкой бара. Это с Владиком мы были приятелями, а с официанткой я словом никогда не перебросился – не было нужды.
Всё же, видимо, моё лицо примелькалось, и Люся меня узнала.
– Роман… – Губы у неё задрожали. – Значит, это вы…
Неожиданно, она порывисто бросилась ко мне и, уткнувшись носом в больничную накидку, беззвучно зарыдала.
Я на мгновение оторопел. Надо же, какая чувственная девица! По её строгому обхождению с посетителями погребка никак не скажешь. А тут, можно сказать, первому встречному-поперечному на грудь бросается.
– Ну-ну… – пробормотал и, аккуратно взяв девушку за плечи, отстранил от себя. – Слезами горю не поможешь.
Люся, закрывая кулачками рот, продолжала всхлипывать, низко наклонив голову. Я усадил её на стул и посмотрел на Владика. Он по-прежнему лежал неподвижно и, казалось, не дышал. Черты лица обострились, вокруг закрытых глаз расплылись тёмные круги.
– Он вас в бреду звал… – плаксиво протянула Люся.
«Почему меня, а не тебя? – отстранённо подумал я, с недоумением вглядываясь в застывшее лицо Владика. – Кто я ему такой?»
В голову ударила жаркая волна, и я понял, кто я такой. Тело Владика дрогнуло и как бы раздвоилось: причём один Владик продолжал неподвижно лежать под простынёй на койке, а второй приподнялся сквозь простыню, открыл глаза и посмотрел на меня с укором.
«Почему ты меня не предупредил о перестрелке в погребке? – беззвучно спросил «второй» Владик. – Ведь ты всё знал…»
Я крепко зажмурился, заскрипел зубами и замотал головой. Кровь прилила к лицу, в ушах шумело, но постепенно жаркая волна схлынула, и я отважился открыть глаза. «Раздвоение» Владика закончилось, он снова неподвижно лежал на койке под простынёй.
Да уж, виноват перед Владиком я на все сто процентов. И вину эту ни загладить, ни измерить.
– Как он? – тихо спросил я.
– П-плохо… – через силу выдавила Люся.
– Когда была операция?
– Не… Не было операции…
– Как так? – возмутился я. – Почему?
Люся судорожно перевела дыхание, выпрямилась на стуле и принялась кулачками вытирать слёзы, размазывая тушь по лицу.
– Она больших денег стоит… Пять тысяч… долларов…
Я непроизвольно присвистнул. Аппетит у хирургов был чрезмерным. Что им по нынешним временам клятва Гиппократа, когда во вроде бы цивилизованном обществе вновь, как в животном мире, воцарил биологический закон естественного отбора? А посему выживать должен сильнейший. То есть, богатый. Есть деньги – живи, нет – помирай.
– У меня только две тысячи… – продолжала всхлипывать Люся. – Вы не займёте ещё три?
Я молчал, глядя в сторону. Моих двухсот долларов оказалось не просто маловато, а смехотворно мало.
– Умрёт ведь… – потеряно протянула Люся.
– Разве Ёся не поможет? – тихо спросил я и почувствовал, что краснею. Тоже, называется, нашёл выход.
– А что Ёся? – Люся безнадёжно махнула рукой. – Ёся, как всегда, был в своём амплуа… «Понимаешь, Люсечка, я бы Владику на опе’ацию с до’огой душой и десять тысяч дал, да нет сейчас у мине…» – с горькой усмешкой передразнила она владельца погребка.
– Плохо дело… – покачал я головой и честно признался: – А у меня только двести долларов. Все мои сбережения.
Сказал, словно гордиев узел разрубил. И будто гора с плеч свалилась.
Ни тени недоверия не мелькнуло на лице Люси. Она понимающе закивала, и вновь по щекам побежали слёзы.
– Я почему-то так и думала… – потеряно прошептала она. Сил, вытирать слёзы, у неё уже не было.
У меня не нашлось слов, чтобы её утешить. Да и что можно сказать в таком случае – авось, обойдётся? Не та ситуация…
Тягостное молчание прервал вошедший в палату врач. Вошёл по-хозяйски, широко распахнув двери, быстрым шагом. Молодой, крепко сбитый, розовощёкий, в хорошо выглаженном белом халате и накрахмаленном колпаке.
– Здравствуйте, – обратился ко мне, не вынимая рук из карманов халата. – Вы из милиции?
От его фигуры, позы, манеры говорить, сквозило не по годам непоколебимой уверенностью опытного хирурга. Такому доктору даже абсолютно здоровый человек без колебаний доверит резекцию собственного желудка. На всякий случай, так сказать, в качестве превентивной меры – уж очень прямота голубых глаз располагает.
Я покачал головой. Такому не соврёшь, да и к чему? В палату я уже проник.
– Нет.
– Как? – удивился врач. – Сестра-хозяйка сказала…
Он оглянулся на открытую дверь, в проём которой заглядывала симпатичная медсестра, встретившая меня у входа в отделение.
– Это она решила, что из милиции, – сказал я. – А я не стал разубеждать.
Лицо врача посуровело. Он вынул руки из карманов, и я увидел громадные кулаки. Ну почему все хирурги так похожи на мясников? Поставь их рядом – не различишь.
– Значит, вы обманом проникли в палату? – не спросил, а констатировал он и резко закончил: – Посторонним у нас находиться не положено.
Сказал, как отрубил. Похоже, ему что со скальпелем у операционного стола стоять, что у мясного прилавка топором махать – всё едино.
Во мне вдруг взыграло самолюбие. Но взыграло не просто так, безосновательно. Откуда-то появилась уверенность, что к вечеру у меня будут деньги, и я оплачу операцию. Рыжая Харя, что ли, в голове «покопалась» и подсказала?
– Понятно, – кивнул я. – Но, если посторонним находиться не положено, кто тогда оплатит операцию?
Врач опять преобразился. Сколько метаморфоз за считанные минуты! Черты лица смягчились, он располагающе улыбнулся.
– Лидочка, прикройте, пожалуйста, дверь, сквозит, – обернулся он к медсестре. И, когда дверь закрылась, продолжил, вновь изменив выражение лица на сочувственно скорбное: – Если не провести операцию сегодня, можем опоздать.
– Летальный исход?
– Нет, зачем же, – спокойно возразил он. – В любом случае мы сделаем всё возможное, чтобы пациент остался жив. Но без операции он может оказаться парализованным, и мы не гарантируем, что в полной мере восстановятся умственные способности. Кроме того…
Объяснял врач возможные последствия лечения без оперативного вмешательства обстоятельно, вдумчиво и весьма доходчиво. Вместе с тем настолько завораживающе, что я практически не улавливал смысла, зато помимо воли росла твёрдая убеждённость, что операцию просто-таки необходимо оплатить. Немедленно! Рука сама потянулась к карману, и если бы там была нужная сумма, без лишних слов её отдал и долго потом благодарил врача за согласие провести операцию.
– Оплата в восемь вечера вас устроит? – прервал я терминологические объяснения молодого врача, с трудом стряхнув с сознания обволакивающее наваждение его речи.
Он осёкся, но сориентировался мгновенно.
– Да. В таком случае мы начнём готовить пациента к операции на двадцать один час.
Врач кивнул на прощание и таким же твёрдым, хозяйским шагом вышел из палаты. Весьма деловой молодой человек. Удивительно, как он умудряется совмещать нейрохирургическую практику с бизнесом. Мне всегда казалось, что интеллигенция и бизнес – вещи несовместимые. У меня, например, так никогда не получалось – чаще клиент сумму называл, а мне оставалось лишь соглашаться.
– Роман… – услышал я сдавленный голос Люси. – У вас же денег нет… Где вы их возьмёте?
Люся сидела на стуле и смотрела на меня во все глаза. Страх, недоверие и в то же время надежда плескались в её взгляде. Красивые, надо сказать, оказались у неё глаза – большие, зеленовато-карие. И как раньше в погребке не заметил? Впрочем, я на женщин, обычно, не заглядываюсь, да и она на меня в погребке так не смотрела. У официанток вообще привычка – посетителям в глаза не смотреть, чтобы не вообразили чего.
Непроизвольно я окинул взглядом её фигуру. Хорошенькая, во всём хорошенькая девочка. И телом, и душой. Повезло Владику – вон как за него переживает. Честно скажу, в этот момент я остро позавидовал бармену. Более того, готов был с ним местами поменяться, под капельницей операции ждать, чтобы кто-нибудь по мне вот так же кручинился.
– Деньги? – переспросил я, отгоняя глупую зависть, и через силу улыбнулся. Где добуду деньги, ещё не знал, но, что достану, был абсолютно уверен. – Будут деньги. Не сомневайтесь, Люся, будут. Поставим Владика на ноги.
Я нарочито деловито посмотрел на часы, но спохватился по-настоящему. Начало двенадцатого. Могу на допрос опоздать, а в милиции этого не любят. Научен горьким опытом, когда неделю каждый день ходил на допросы к следователю Оглоблину. За опоздание на пять минут он меня чуть в КПЗ не определил.
– Побегу деньги добывать, чтобы к восьми успеть, – сказал я и снова обнадёживающе улыбнулся. – Крепитесь, Люся. Всё будет хорошо.
Она беззвучно заплакала и быстро-быстро закивала. Я тихонько ретировался, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Сестра-хозяйка за столиком у входа в отделение встретила меня суровым взглядом.
– Так вы не из милиции? – спросила она, встав со стула и преграждая дорогу. Облегающий халатик, надетый на голое тело, подчёркивал её возмущение. Наиболее бурно выражала негодование трепещущая под халатиком грудь.
– Увы, – развёл я руками и постарался придать взгляду обезоруживающее простодушие.
Взгляд не сработал. Будто на стену наткнулся.
– Когда придёте в следующий раз, принесёте пачку стирального порошка и лампочку. Иначе не пущу, – процедила сестра-хозяйка.
На мгновение я оторопел. Спрашивается, каким таким образом стиральный порошок и лампочка помогут Владику встать на ноги? Это уже не платная медицина, а сплошное вымогательство! Однако перечить не стал.
– Извините, сестричка, – сказал просительно, – боюсь, на покупку порошка и лампочки у меня сегодня не найдётся времени. Может, вы сами их приобретёте?
К словам я присовокупил десять долларов. Чтоб, значит, она и того и другого ящик купила.
– Хорошо, – милостиво согласилась она, пряча деньги в карман, но черты лица при этом отнюдь не смягчились.
– Скажите, сестричка, операцию будет проводить этот молодой хирург? Он достаточно опытный?
Сестра-хозяйка заломила бровь и назидательно изрекла:
– Вашему другу операцию будет делать профессор Илья Григорьевич Мельштейн!
Звучало это так, будто имя профессора я должен был знать с пелёнок и преклоняться перед его гениальностью. Я не стал разочаровывать сестру-хозяйку.
– Ух, ты! Надо же, как повезло! Сам Мельштейн… – изобразил на лице восхищение, хотя слыхом не слыхивал о профессоре. Знаю цену сказкам о местных «светилах» медицины. Молву о себе как о кудесниках раздувают, но всё равно те, у кого есть деньги, предпочитают лечиться за границей. И дешевле, и надёжнее.
– А этот врач – его ассистент? – осторожно спросил. Было непохоже, чтобы столь молодой парень оказался профессором Мельштейном. Хотя, чем чёрт не шутит. Сейчас за большие деньги можно и академиком стать чуть ли не в отрочестве.
– Он не врач, – снисходительно поправила меня сестричка. – Интерн Лёвушка Матюхин.
– Скажите пожалуйста! – теперь уже почти искренне восхитился я и покачал головой. – А впечатление производит как минимум опытного хирурга… Далеко пойдёт.
Я кивнул медсестре и постарался побыстрее выйти из отделения на лестничную площадку. Пришлось приложить максимум усилий, чтобы в голосе не прорезался сарказм. Причём старался не ради сестрички – главное, чтобы Рыжая Харя его не почувствовала. Шуток она не понимает, уловит моё негативное отношение к Лёве Матюхину и может интерна в бараний рог в буквальном смысле скрутить. А ни мне, ни, тем более, Владику, это сейчас вовсе ни к чему.
Глава третья
Городское отделение УБОП располагалось в старом двухэтажном здании как бы не тридцатых годов – сером длинном сооружении с узкими окнами, без балконов и архитектурных излишеств. Весьма непрезентабельный дом, а решётки на окнах и понимание, какое учреждение здесь находится, вызывали совсем уж гнетущее впечатление. Стоял дом на тихой улочке с красивым названием Листопадная, скрытый от глаз редких прохожих зеленью молоденьких берёзок и декоративных ёлочек небольшого сквера. Вероятно, милицейское начальство специально выбрало столь уединённо расположенный дом, чтобы не афишировать сотрудников УБОП.
Я предъявил паспорт в бюро пропусков, и сержант, знакомый по прежним посещениям управления, без лишних слов выдал заказанный на меня пропуск. При этом он смерил мою фигуру столь пристальным взглядом, будто мне давно полагалось быть в наручниках и под конвоем. Весьма бдительный страж порядка, хотя можно дать голову на отсечение, что меня не помнит. За месяц воды утекло не меньше, чем перед его глазами прошло таких, как я, – как подозреваемых, так и обыкновенных свидетелей.
Электрические часы на стене в вестибюле, сохранившиеся, похоже, со сталинских времен, показывали двенадцать двадцать, и я облегчённо перевёл дух. Не знаю, как относится к опозданиям следователь Серебро, но вряд ли лучше, чем следователь Оглоблин. Одним миром мазаны… К тому же и кабинеты их рядом – на пропуске был указан двести пятнадцатый, а Оглоблин, насколько помню, занимал двести четырнадцатый.
Поднявшись по обшарпанной лестнице на второй этаж, я зашагал по скрипучим половицам полутёмного коридора, освещаемого лишь естественным светом из зарешёченного окна в торце здания. Странно, но коридор был пуст – никто в ожидании вызова не томился на стульях вдоль стен, да и конвойных нигде не было видно. Никак милиция всех преступников переловила и теперь почивала на лаврах.
Двести пятнадцатый кабинет оказался не рядом, а напротив кабинета Оглоблина, и я невольно поёжился. Из кабинета в кабинет два шага шагнуть – то-то будет, если Иван Андреевич к Николаю Ивановичу во время моих показаний вздумает заглянуть. Сигаретку, скажем, стрельнуть, или словом перемолвиться. Попаду под перекрёстный допрос – мало не покажется. Совсем в другом свете предстанет перед Оглоблиным дорожно-транспортное происшествие с господином Популенковым.
Однако деваться было некуда. Я поднял руку, чтобы постучаться, но дверь неожиданно распахнулась, и из кабинета вышел «вольный художник» Шурик. Был он в той же джинсовой безрукавке, но необычно бледен, отчего цветная татуировка змеи на руках выглядела особенно ярко. Будто настоящая змеиная шкура.
Я отпрянул, машинально кивнул Шурику, но он меня не узнал. Скользнул по лицу бессмысленным взглядом и заковылял по коридору. Досталось ему, видимо, крепко. Ещё в погребке «У Ёси» я обратил внимание, насколько впечатлительная у него натура. Как он тогда от женской пощёчины растерялся и замямлил… Ну, а как следователи могут «наезжать», я знаю на собственном опыте. Ничего от его тонкой да чувствительной натуры не осталось – словно асфальтовым катком по ней прошлись, в лепёшку раскатав и его самого, и вытатуированную змею.
Тяжело вздохнув, я постучался. Как-то по мне «следовательский каток» пройдётся?
– Войдите! – донёсся из кабинета хорошо поставленный мужской голос.
И я вошёл.
Следователь УБОП Николай Иванович Серебро оказался весьма представительным мужчиной. Седой ёжик коротких волос на все сто соответствовал фамилии, а большие очки в роговой оправе с внушительными линзами отнюдь не портили волевое лицо. Сухой, поджарый, в кремовой рубашке с распахнутым воротом, он сидел за столом неестественно прямо (видимо, сказывалась выправка, поскольку у таких людей, по идее, геморроя быть не может) и поверх оправы вопросительно строго смотрел на меня.
– Я к вам по вызову… – промямлил я.
– Повестку! – сухо сказал он и протянул руку.
– Вы меня по телефону вызывали… – робко возразил я, подавая пропуск.
Словам Николай Иванович не поверил. По должности он никому на слово верить не должен. Только пропуск убедил его в моей правдивости.
– Так, – хмуро сказал он, прочитав на бумажке мою фамилию. – Значит, Роман Анатольевич Челышев собственной персоной. Садитесь.
Я огляделся, куда бы сесть, и обмер. Только сейчас увидел, что на столе у следователя стоит включённый компьютер. Сердце ухнуло куда-то вниз, провалившись сквозь пятки, половицы и перекрытие на первый этаж. Или даже в подвал. Вот она моя погибель – игла кощеева… И в мыслях не держал, что в кабинете может оказаться компьютер. Следователь-то Оглоблин по старинке печатал протокол на пишущей машинке…
Я попятился и опустился на стул в углу возле двери.
– Не туда! – одёрнул меня Серебро. – Садитесь к столу.
Пришлось с замиранием сердца сесть напротив следователя. Но здесь, неожиданно, робость и затравленность, словно передавшиеся заразной болезнью от «вольного художника» Шурика при входе в кабинет, вдруг исчезли. Правильно сознание отреагировало: чему быть, тому ни миновать, а если помирать, так с музыкой.
– Паспорт! – потребовал следователь, и я подал ему документ. Но теперь уже безбоязненно заглянул ему в глаза. Холодные у него были глаза за стеклами очков, и взгляд тяжёлый. Жёсткий, надо понимать, человек, Николай Иванович, прямолинейный. По мнению таких людей, добропорядочные граждане в этом кабинете не оказываются. Однозначно.
Николай Иванович раскрыл паспорт, положил его перед собой, пододвинул поближе клавиатуру компьютера.
– Фамилия?
Я назвал.
Следователь сверился с паспортом, отстучал на клавиатуре.
– Имя?..
– Отчество?..
– Год рождения?..
– Национальность?..
И вдруг по его ворчливому, недовольному тону, я понял, что не верит он в перспективность моих показаний и вызвал меня исключительно для проформы. Положено ему опрашивать свидетелей, и никуда от этой процедуры не деться. Оттого хмур и зол. Совсем в другом свете предстал передо мной следователь Николай Иванович Серебро. Стали понятны и его жёсткий, приказной тон утром по телефону, и сухость, с которой он встретил меня в кабинете. Рутина всегда раздражает. Похоже, несколько по-иному пойдёт у нас разговор, чем со следователем Оглоблиным месяц назад. Впрочем, и Оглоблина понять можно – в отличие от Николая Ивановича он дотошным образом проверял навет госпожи Популенковой.
– Предупреждаю, что за дачу ложных показаний вы будете отвечать по всей строгости закона, – усталым голосом пробурчал следователь, закончив вносить в компьютер мои анкетные данные.
– Ясно, – кивнул я.
По лицу Серебро скользнула мимолётная усмешка. Мол, это рецидивисту всё ясно насчёт «всей строгости», а мне-то откуда?
– Тогда начнём, – вздохнул он и уткнулся взглядом в клавиатуру. – Что вы делали вчера в кафе «У Йоси»?
Дисплей компьютера был повернут к нему, но я тоже «видел» набираемый текст и невольно улыбнулся. Не знаю, как согласно орфографии русского языка пишется имя владельца погребка, но на вывеске стояла буква «Ё». Кому – мелочь, а мне было приятно заметить ошибку.
Я открыл рот, но ответить не успел. Раздался робкий стук в дверь, и я внутренне подобрался. К сожалению, дар предсказания не проявлялся по собственному желанию, и знать, кто стоит за дверью, я не мог. Вполне возможно, что следователь Оглоблин… С другой стороны, непохоже – стук робкий, да и вряд ли Оглоблин стучится к своему коллеге. Распахивает дверь и входит.
– Я занят! – поморщился Серебро.
Тем не менее, дверь тихонько приотворилась, и в щель просунулась голова «вольного художника» Шурика. У меня отлегло от сердца.
– Всего на секунду… – жалостливо попросился он.
– Я занят!!! – повысил голос следователь, оторвав взгляд от клавиатуры.
Лицо Шурика обижено сморщилось.
– Николай Иванович… – затараторил он вопреки грозному предупреждению следователя. – Я его узнал… – Шурик указал на меня глазами. – Он там был… Может подтвердить, что я ушёл раньше, чем началась стрельба…
Следователь Серебро словно вырос на стуле – хотя куда при его безупречной осанке можно было ещё распрямиться? – и вперился в «вольного художника» неподвижным мрачным взглядом.
– Гражданин Куцейко, – ледяным, не предвещавшим ничего хорошего тоном сказал он, – я вам уже выдал повестку, поэтому разговор мы продолжим завтра в десять утра. А если вы сейчас же не закроете дверь, то ночевать будете в КПЗ!
Бедный Шурик с такой скоростью захлопнул дверь, что чуть не прищемил голову.
– Повторяю вопрос, – повернулся ко мне Николай Иванович, – что вы делали вчера в кафе «У Ёси»?
«Началось», – подумал я, но вовсе не о вопросе следователя. Пока он препирался с Шуриком, кто-то изменил написание имени владельца погребка на дисплее. Не приведи господи, если этим занялась Рыжая Харя. Однако особых волнений по этому поводу я не испытал. Индифферентно принял. Будь, что будет.
– Отдыхал, – спокойно сказал я. – Сидел за стойкой и пил коньяк.
– И с которого по который час вы там находились?
– Не знаю, – честно признался я и пожал плечами. – Не смотрел на часы. Но ушёл из погребка ещё до начала криминальной разборки.
Следователь посмотрел на меня поверх очков и хитровато прищурился.
– А откуда вам известно, что случилось в кафе после вашего ухода?
Мои брови взметнулись, но я тут же взял себя в руки. Знаем мы эти штучки! И кино смотрим, и детективы почитываем. Правда, такие вопросы из самого низкопробного чтива.
– Об этом только что сказал гражданин Куцейко, – медленно, с расстановкой, объяснил я. – А ещё ранее, утром, вы мне по телефону сообщили.
Как говорится, каков вопрос, таков ответ.
Ответ отнюдь не смутил следователя, наоборот, он удовлетворённо хмыкнул. А я «увидел», что ни свой вопрос, ни мой ответ он в компьютер не занёс. Нет, не ловил меня на слове следователь – это был тест на мою психологическую уравновешенность. Опять я ошибся в его интеллектуальном уровне. Действуют стереотипы: если мент – значит, дубина. Причём, в большинстве случаев, стоеросовая.
– Значит, не смотрели на часы… – задумчиво протянул Николай Иванович. – Отдыхали… Как это там у классика: «Счастливые часов не наблюдают»?
Я благоразумно промолчал.
– Вы были знакомы с гражданином Аркадием Моисеевичем Ураловичем?
– А кто это? – искренне удивился я.
– Прошу отвечать на вопросы конкретно: да, или нет, – поставил меня на место Серебро.
– Нет.
– А с гражданином Сирии Саидом Шерези?
Как молнией в памяти сверкнула догадка, и я вновь увидел перед глазами зал погребка и двух мирно беседующих за столиком весьма состоятельных бизнесменов: одного – грузного, бритоголового, надменного и другого – моложавого, кучерявого, с восточными чертами лица. «Так вот о ком ведёт речь следователь! – понял я и чуть было не брякнул: – Первый раз в погребке увидел». Однако вовремя прикусил язык. Вот уж, действительно, «горе от ума»! Намекал следователь своей цитатой на это обстоятельство, или вышло простое совпадение?
– Нет, – замешкавшись, сказал я и с уважением посмотрел на Николая Ивановича. Да уж, следователь мне попался отнюдь не дурак.
Дурак – не дурак, и кто из нас двоих конкретно кто, выяснить не удалось, поскольку наша беседа кое-кому надоела. Из-за обреза экранного поля в центр дисплея не спеша протрусил кудлатый пятнистый пёс и, задрав заднюю ногу, стал мочиться на набранный текст. Текст поплыл. И добро бы псу, как и положено порядочному вирусу, этим и ограничиться, так нет же, мало ему показалось. Спрыгнул с экрана на стол и зашлёпал по столешнице, оставляя на полировке чернильные следы.
– А… – начал, было, очередной вопрос следователь, поднял от клавиатуры взгляд и увидел шествующего по столу и с каждым шагом вырастающего в размерах беспородного пса.
Николай Иванович осёкся и застыл от неожиданности. Понятно, что на своем веку да при такой работе чего только не повидал – обывателю и в страшном сне не приснится. Но такое явно видел впервые. Впрочем, я тоже. И всё же сила воли у следователя была крепкая. Когда вконец обнаглевший пёс взобрался на объёмистую папку, вновь задрал ногу и окропил бумаги чернильной струёй, Николай Иванович вышел из ступора.
– Это ещё что?! – процедил он сквозь зубы и ткнул в морду пса пальцем.
Вот уж кто из нас троих дураком не был, так это пёс. Не долго думая, он цапнул следователя за палец, тявкнул и, спрыгнув со стола на пол, с достоинством удалился сквозь закрытую и опечатанную пластилиновым оттиском дверцу внушительного сейфа. Внутри сейфа что-то жалобно задребезжало.
Ни слова не обронил следователь, только лицо побелело от боли. Он выхватил из кармана платок и зажал им окровавленный палец.
– Твои штучки?! – недобро уставился он на меня сквозь толстые линзы очков. Самообладания ему было не занимать.
– Какие штучки? – будто не понимая, о чём речь, округлил я глаза.
– Пёс – твой?!!
– Какой пёс? – полушёпотом уточнил я, пытаясь убедить следователя, что ему померещилось. Не очень удачная идея при укушенном пальце, но другой не было.
Серебро понял мою уловку и нехорошо осклабился.
– Значит, ты ничего подозрительного вокруг не видишь? – едко спросил он.
Изобразив на лице ошарашенное недоумение, я огляделся. Играть дурака, так играть.
– Не-ет…
И не соврал. После исчезновения компьютерного пса сквозь металлическую дверцу сейфа никаких иных трансцендентных явлений в кабинете не наблюдалось. Разве что цепочка чернильных клякс на столе, но их появлению всегда можно дать разумное объяснение.
Николай Иванович тяжело вздохнул.
– Вольф Мессинг на мою голову… – пробормотал он, глянул на обмотанный платком палец, и его передёрнуло. На платке выступало кровавое пятно.
– К-кто? – сдавленно переспросил я. Вопреки аховому положению, в котором очутился благодаря выходке компьютерного пса, меня совсем ни к месту начал душить смех. Скорее всего, нервный, и стоило огромных усилий сдерживать его. Не поймёт меня следователь, а если и поймёт, то превратно.
Николай Иванович не ответил и одарил меня долгим, изучающим взглядом. Ох, и нехороший это был взгляд!
– Вот что, гражданин Челышев, – сухо сказал он. – Мы прервём дачу вами свидетельских показаний по факту разбойного нападения на кафе. На неопределённое время.
Он расписался в пропуске и пододвинул его ко мне.
– Идите. Когда понадобитесь, вызову.
Я поспешно встал, схватил со стола пропуск.
– До свиданья, Николай Иванович…
Ответил ли что-нибудь Серебро, я не помню, так как в этот момент сейф мелко задрожал, затем заходил ходуном, внутри что-то тяжело грохнулось и разбилось со стеклянным звоном.
Я выскочил из кабинета и поспешил по коридору прочь с максимально возможной в таком учреждении прытью. Но как только входная дверь городского УБОП осталась за спиной, нервы не выдержали. Держась одной рукой за стену, другой – за живот, я на полусогнутых ногах отошёл от крыльца и разразился неудержимым хохотом. Мало было в том смехе веселья – больше истерики…
– Эй, мужик, ты чего? – услышал я встревоженный голос, когда смех стал переходить в икоту.
Надо мной склонился Шурик Куцейко – видимо, дожидался моего выхода из УБОП. Запугал его следователь Серебро, и сейчас Шурик начнёт меня упрашивать-уговаривать подтвердить его алиби. Невдомёк «вольному художнику», что следователю наплевать, когда Шурик ушёл из погребка. Серебро вычисляет, не было ли там наводчика, а наводчику во время покушения в погребке делать нечего.
– Что с тобой? – Шурик осторожно положил ладонь на моё плечо.
Как ни душил нервный смех, я отпрянул, стряхивая его руку. Напрасно он это сделал. С меня так и сыпались невидимые искры – «подзарядился» от работающего компьютера в кабинете следователя. Вроде бы вреда от этого было гораздо меньше, чем от самого компьютера, но всё же… Как говорится, прецеденты были. Точнее, не были, а был. Один. С пастушкой на старинной чашке. С виду пустячный случай, однако бережёного и бог бережёт.
Шурик мои действия истолковал превратно. Лицо у него вытянулось, губы обиженно, по-бабьи, задрожали. Может, он гомик – ишь, как на всё неадекватно мужчине реагирует?
– Извини, мужик… – просительно протянул Шурик. – Помощь твоя нужна.
Я распрямился. Душивший секунду назад хохот исчез, пропал и осыпающийся с меня невидимыми искрами энергетический потенциал – разрядился на «вольного художника». То-то будет…
– Ты уверен? – спросил я одеревеневшими от недавнего смеха губами.
– Да-да, – поспешно зачастил «вольный художник», приняв неопределённость ответа за согласие. – Мы же с тобой сидели за стойкой в погребке «У Ёси»… Помнишь?
Неожиданно в меня вселился дух противоречия. Не следовало Шурику касаться моего плеча, обозлил меня до крайней степени. Без него забот полон рот.
– В погребке «У Ёси» я сидел один, – недовольно пробурчал я.
– Как? – растерялся Шурик. – Ах, ну да… Мы сидели по разные стороны стойки… Помнишь, я ещё официантку по заднице шлёпнул, а она мне по морде врезала?
Столько самоуничижения было в фигуре и голосе Шурика, что я отвёл взгляд. Прямо-таки кающийся грешник, учитывая его одежду и татуировку. Кто другой, не видевший его реакции на пощёчину, ни за что бы ему не поверил. Слишком большой контраст между униженной позой и будто вырубленным из камня мрачным лицом закоренелого преступника. Не всегда, оказывается, прав Ломброзо, и тот факт, что исключение лишь подтверждает правило, отнюдь не способствует утверждению его теории. Впрочем, несмотря на это, подавляющее большинство людей подсознательно ведёт себя в соответствии с азами физиогномики. И я в том числе.
Читать бесплатно другие книги:
