Князь-волхв. Тропа колдунов. Алмазный трон (сборник) Мельников Руслан

Дитрих покачал головой:

– Нет, ваше величество. Под ней было лицо. Человеческое. Но не лицо христианина. Узкие глаза, желтая кожа…

Император и маг переглянулись.

– Татары? – сдавленно прохрипел Феодорлих. – Все-таки они! Послы!

– Или тот, кто пришел с ними, – кивнул Михель. – Тот, о чьих тайных помыслах не ведал ни глава посольства, ни толмач-русин.

– Это не человек, – покачал головой Дитрих. – Это…

– Хватит! – яростно осадил кастеляна Феодорлих. – Я уже слышал!

На пару секунд в шатре повисла напряженная тишина.

– Позвольте мне, ваше величество, – Михель вопросительно поднял глаза на императора и, уловив слабый кивок, продолжил, обращаясь уже к вебелингскому рыцарю: – Почему ты считаешь похитителя демоном, Дитрих?

– Не только я, все так считают, – выдохнул тот. – Все, кто сталкивался с ним прошлой ночью и кто, столкнувшись, сумел выжить. Он вытворяет такое, на что не способен обычный человек из плоти и крови.

– Что именно он вытворяет?

В вопросе Михеля не слышалось интереса, словно все ответы Дитриха маг знал наперед и спрашивал для того лишь, чтобы ответы эти из уст вебелингского кастеляна услышал император.

– Он… – Дитрих замялся, но быстро совладал с волнением и продолжил: – Он выходит из мрака и бесследно растворяется в нем. Ловит стрелы голыми руками и руками же отбивает клинки. Может растягивать руку с мечом, как тетиву арбалета, а пальцами наносит такие раны, словно имеет когти. Он душит насмерть адским смрадом своего дыхания. Ослепляет едкой колдовской пылью. Бегает по стенам, как по земле, летает по воздуху…

– И летает тоже? – со снисходительной усмешкой переспросил Михель. – Вот даже как?

– Десятки рыцарей, слуг и оруженосцев видели, как демон спрыгнул с восточной стены. Вы знаете, какая там высота. Никто не смог бы упасть вниз и остаться в живых. Однако мы не нашли под стеной трупа. Значит… значит, демон улетел… – не очень уверенно закончил Дитрих.

– Демон что-нибудь оставил после себя, кроме своей маски? – маг пристально смотрел на суму вебелингца, которая вовсе не выглядела пустой.

– Да, да… – оживился рыцарь, – оставил… кое-что оставил…

Дитрих вынул из своего мешка сверток грубой толстой рогожи, размотал…

– Вот!

К ногам императора и мага лег странный кинжал, скованный с крюком. Темная, не отражающая света сталь. К рукояти привязан обрывок веревки из черного конского волоса. Судя по всему – рассеченной мечом или топором. На кинжал кастелян положил прочный моток с петлей на конце. Видимо, отрубленную часть веревочного хвоста.

– При помощи этого крюка и этой веревки демон спустился с донжона, – пояснил Дитрих.

Михель прищурился:

– Спустился, говоришь? По веревке? Но если демон способен летать, зачем ему понадобилась веревка с крюком? Почему он просто не упорхнул из крепости сразу, как только захватил мощи?

Кастелян захлопал глазами:

– Я не… не знаю…

– Покажи, что еще у тебя есть, – потребовал маг.

Из сумы был извлечен другой сверток – поменьше и поплотнее – из толстой кожи, намотанной в несколько слоев. Повозившись немного, Дитрих достал из него два металлических шипастых «ежа».

– Это ночной демон… вор… бросал нам под ноги.

Феодорлих тронул железную колючку носком сапога.

– Похоже на «чеснок», – пробормотал император. – Только маловат. Подкованное копыто может и не проткнуть. Если на влажной земле лежит, то всадника сразу и не остановит.

– Зато пропорет ногу человеку на темной лестнице или на крепостной стене, – заметил Михель. – И спрятать при себе такие шипы нетрудно. Вот только существо, способное летать и исчезать во мраке, вряд ли стало бы ими пользоваться. Как, впрочем, и веревкой, как и маской. А это еще что?

Дитрих с величайшей осторожностью извлекал из кожаной, затянутой шнурами обмотки плоскую черную звезду. Края странного предмета были заточены до бритвенной остроты.

– Это что-то вроде метательного ножа, – пояснил рыцарь. – Отравленного к тому же. Одна царапина – и человек гибнет.

– Опять неувязка, – хмыкнул Михель. – Много неувязок, слишком много. Для чего демону, который умерщвляет противников одним лишь своим дыханием, мазать ядом свое оружие? Зачем ему вообще оружие? И метать эти заточенные лезвия – зачем, если, как ты говоришь, его рука способна вытягиваться и разить врага на расстоянии? Впрочем, продолжай…

Следующими были две полые, сильно обгоревшие изнутри и потрескавшиеся снаружи трубки из неизвестного дерева. Больше всего они напоминали обрубки гигантского камышиного стебля. От трубок исходил резкий неприятный запах.

– Их нашли под трупами на лестнице донжона, – сказал Дитрих. – Видимо, это использованные факелы.

Михель покачал головой.

– Факелы ночным демонам не нужны, эти твари прекрасно видят во тьме. К тому же…

Маг поднял одну из трубок, внимательно осмотрел ее, понюхал, поморщился.

– Факелы к тому же так не воняют. Я, скорее, склонен полагать, что смрадное дыхание, о котором ты упомянул, испускал вовсе не демон, а эти штуки.

Михель задумчиво повертел в руке обгоревший деревянный обрубок.

– Если принюхаться, можно различить запах мышьяка и белены. Но наверняка здесь была и еще какая-то отрава.

Он брезгливо отбросил трубку и отряхнул руки.

– Что-нибудь еще удалось найти в замке, Дитрих? – нетерпеливо спросил Феодорлих.

– Ничего, ваше величество, – поник рыцарь, – в замке больше ничего нет.

– А за его пределами? Какие-нибудь следы?

– Никаких следов. Ни человеческих, ни лошадиных. Мы прочесали окрестности. Перекрыли все дороги и тропы. Но этот демон… вор этот… он действительно словно улетел по воздуху, ну, или сквозь землю провалился. Он исчез.

– Исчез, говоришь? – хмуро переспросил Феодорлих. – Собак спускали?

– Да, ваше величество. Только собаки следа не взяли. А два пса вовсе утратили чутье. Словно заклятье на них кто наложил. Единственное, что удалось обнаружить – это ряса. Она лежала в дупле и…

– Ряса? – изумился Феодорлих. – Какая еще ряса?

– Монашеская, ваше величество, – быстро ответил Дитрих. – Черная. Похожая на бенедиктинскую. И дырявая вся какая-то. А так – ничего примечательного. Я даже брать ее с собой не стал.

– Возможно, злоумышленник пробирался к замку, прикинувшись странствующим богомольцем, – пробормотал Михель. – Под монашеским куколем удобно прятать лицо. Но опять-таки, зачем укрываться рясой демону, который способен обретать невидимость?

На этот вопрос Дитрих ответить не смог, и маг задал другой:

– Кстати, а не было ли там, в дупле, нагрудного креста?

– Был, – побледнев, ответил вебелингский рыцарь. – Но ведь… ведь нечисть святого креста не наденет и даже в руки не возьмет.

Маг повернулся к императору:

– Что и требовалось доказать, ваше величество. Мы имеем дело не с исчадием ада, а с человеком из плоти и крови. Быть может, человек этот нечеловечески ловок, но не всемогущ. К тому же без монашеского одеяния ему придется трудно. Слишком уж приметная у нашего «демона» внешность.

– Я уже снарядил и выслал по дорогам дополнительные конные дозоры, – поспешил доложить Дитрих. – Весь замковый гарнизон поднят на ноги. Рыцари и кнехты прочесывают леса. Возможно, нам удастся найти вора и мощи.

– Что ж, тогда, возможно, ты будешь жить, Дитрих, – процедил сквозь зубы Феодорлих.

Широким твердым шагом он прошел к выходу из шатра и откинул полог.

– Стража!

На зов явились два мечника-телохранителя в начищенных латах.

– Взять его, – Феодорлих мотнул головой в сторону кастеляна.

Когда вебелингского рыцаря вывели из шатра, император перевел взгляд на придворного чародея.

– Думаю, теперь не лишним будет навестить наших гостей, – проговорил Феодорлих.

Улыбка на его лице больше походила на звериный оскал.

– Вы правы, ваше величество, – склонился перед императором Михель. – Следует проверить посольский лагерь.

Их обложили плотно и со всех сторон. Сразу же после турнира вокруг татарского куреня сплошным кольцом расположились пара сотен немецких рыцарей со сворами оруженосцев и слуг, пешие арбалетчики и отряды копейщиков. Латиняне были в доспехах и при оружии, однако держались в отдалении и не выказывали явной враждебности. Послам просто давали понять, что император не намерен выпускать из лагеря никого из них.

Странная осада длилась всю ночь и весь следующий день. На расстоянии выстрела из лука, группками и поодиночке, постоянно маячили всадники и бродили пешцы. Арбалеты латинянских стрелков были взведены. Напряжение росло.

Бельгутай велел своим воинам облачиться в доспехи, оседлать коней, собрать припасы в дорогу, проверить оружие и, по возможности, не выходить из палаток. Нойон обошел лагерь и перебросился краткими фразами с каждым десятником-унбаши. Унбаши молча и понимающе кивали. Бельгутай говорил быстро и тихо. Единственное, что смог разобрать Тимофей: речь шла о возможной стычке. Попытка расспросить ханского посла успехом не увенчалась. Бельгутай только раздраженно отмахнулся:

– Если дело дойдет до драки, просто держись меня, Тумфи, и делай, что я скажу. Тогда, может быть, уцелеешь.

Близилась ночь. Еще засветло дозорные развели костры вокруг лагеря, и, едва начало смеркаться, огни четко обозначили границу татарского стана, лишив латинян возможности подобраться незамеченными. Те, впрочем, и не думали таиться.

Вечером возле лагеря появился Феодорлих со свитой. Кольцо вокруг куреня еще более уплотнилось и сжалось. Латиняне открыто подступили к кострам и крайним палаткам куреня. Надвинулись почти вплотную. Словно петля легла на горло – пока еще не тугая, но готовая в любой момент затянуться, смять и раздавить немногочисленный отряд степняков. Как только в этом возникнет необходимость. Как только император даст команду.

Феодорлих в сопровождении Михеля и пары дюжин вооруженных рыцарей въехал на территорию лагеря, миновал палатки нукеров и приблизился к шатру Бельгутая. Император был облачен в боевые доспехи, у седла Феодорлиха топорщилась небольшая и явно не порожняя сума.

Большие щиты конных телохранителей надежно прикрывали монарха, да и сами закованные в латы всадники располагались впритирку друг к другу: копье не пройдет, стрела не пролетит. Придворный чародей держался подле императора и тоже находился под прикрытием рыцарей. Правая рука Михеля была чуть приподнята, чтобы в любой момент сотворить защитный магический знак.

Арбалетчики, выстроившиеся у огней посольского стана, держали заряженные самострелы наизготовку. За линией стрелков выжидала конница. Немецкие лошади фыркали и рыли копытами землю. За всадниками располагалась пехота. Колышущаяся стена пик закрывала татарам дорогу к бегству.

Вряд ли удастся прорваться через такое окружение, – трезво оценил ситуацию Тимофей. И едва ли возможно сейчас причинить императору вред. Если конечно, у татар нет в запасе какой-то особенной хитрости. Тимофей покосился на посла-нойона: от этих кочевников всего можно ожидать.

Бельгутай встретил императора перед своим шатром. Тимофей стоял справа от ханского посла. Позади, у коновязи, два неподвижных факельщика разгоняли огнями сгущающиеся вечерние сумерки. Пламя они держали прямо перед собой, закрывая лица от пристального взгляда Михеля. Это могло быть случайностью, а могло и не быть. Больше татарских воинов поблизости видно не было.

И посол, и толмач, и оба нукера с факелами дожидались незваных гостей без оружия – так распорядился Бельгутай. Да что там оружие! Как ни присматривался Тимофей, он не заметил ни у кого каких-либо подручных предметов, которые можно было бы использовать в качестве оружия. Ну, разве что на шее нойона болталась увесистая золотая пайзца, да пояса факельщиков оттягивали небольшие мешочки-кошели, в которые дозорные обычно клали просяные лепешки, если предстояло долгое бессменное дежурство. Но в такой мешочек не спрятать ничего страшнее камня. А какой вред может причинить булыжник закованному в латы рыцарю?

Бельгутай и Тимофей двинулись навстречу Феодорлиху, чтобы надлежащим образом поприветствовать императора, но были остановлены предупреждающим окриком и полудюжиной копий, направленных в лицо и грудь. Им запрещали подходить близко. Им открыто угрожали.

После этого пустую вежливость можно было отринуть и говорить по существу.

– Что происходит, ваше величество? – спросил Бельгутай, едва не упершись грудью в острые наконечники.

Тимофей перевел вопрос нойона, стараясь не обращать внимания на маячившую перед глазами сталь и настырное давление черных глаз Михеля, глядевшего из-за императорского плеча.

– Ничего особенного, – мирно, почти дружелюбно ответил Феодорлих. – Я всего лишь хочу вернуть принадлежащее мне.

Бельгутай выслушал перевод, нахмурился.

– Вы в чем-то нас подозреваете?

Ответ прозвучал не сразу. Видимо, император что-то взвешивал на незримых весах, о чем-то раздумывал, что-то решал.

– Лично вас – нет, – наконец, заговорил он. – Пока нет. Но у меня имеются основания полагать, что вместе с вашим посольством в мои земли прибыл злоумышленник, который прошлой ночью проник в Вебелинг и забрал одну ценную… очень ценную и дорогую для меня вещь.

Кажется, Феодорлих решил говорить прямо и откровенно, однако его слова ясности пока не вносили.

– Что забрал? – Тимофей позволил себе самостоятельное уточнение. – Какую вещь?

– Некую Реликвию, – глаза Феодорлиха внимательно следили за послом и толмачом. Взгляд Михеля, казалось, вовсе просверливал их насквозь. – Черные Мощи. Не слыхали о таких?

В голове Тимофея звякнул колокольчик. Да чего там – целый колокол загудел. Припомнилось, как Бельгутай после аудиенции в императорском шатре случайно, а может быть, и нет, упомянул о некоей Черной Кости. Уж не о ней ли идет речь?

– Я ничего не скрываю, потому что не вижу в этом нужды, – продолжал Феодорлих. – Тот, кто похитил Черные Мощи, знает об их похищении. Кто не знает – скоро догадается. И все же я надеюсь вернуть украденное. И от того, удастся ли мне это, напрямую зависит ваша судьба.

Стараясь скрыть волнение и собраться с мыслями, Тимофей перевел слова императора.

Видимо, похищение таинственных мощей оказалось неожиданной новостью для посла. И притом новостью важной. Глаза Бельгутая обратились в две непроницаемые щелки.

– Почему вы решили, ваше величество, что именно мой человек повинен в столь постыдном деянии, как воровство? – спросил посол.

– Потому что именно вашего человека, воровским способом пробравшегося в мой замок, видели мои люди, – таков был ответ императора.

– Они могли ошибиться…

Тимофей переводил вопросы и ответы, запоминая каждое слово.

– Не могли. Вор носил черные одежды и прятал лицо под маской. Однако одежда не укрыла его в ночи, а маска была сорвана.

– И что? – Бельгутай держался хорошо. Он не оправдывался и не спасал свою жизнь. Сейчас он просто добывал информацию, которая могла оказаться полезной. – Чье лицо пряталось под маской?

– Откуда мне знать, – поморщился Феодорлих. – Таких лиц много в вашем стане, посол. Среди добрых католиков людей с такими лицами нет.

Бельгутай покачал головой.

– Это невозможно. Мои люди всегда при мне. И днем, и ночью. И этой ночью, и прошлой, и позапрошлой. Они не отлучались из лагеря. Да и вряд ли смогли бы. Незамеченными…

Бельгутай многозначительно покосился на императорских рыцарей.

Тимофей переводил. Он говорил и за ханского посла, и за императора, стараясь не привлекать внимания к себе. Тимофей был эхом чужих речей. Но эхом, впитывающим и сохраняющим в себе все сказанное и все услышанное.

– Кто-то смог, – хмуро подытожил Феодорлих. Поколебать его уверенность в этом было невозможно. – Я хочу знать, кто. И где сейчас этот человек. Но еще больше меня интересует не он сам, а украденное им.

– Боюсь, нам нечем вам помочь, ваше величество, – с подобающей почтительностью, но и с твердостью в голосе произнес Бельгутай.

В факельном свете видно было, как на скулах императора заиграли желваки. Бельгутай не мог этого не замечать.

– Я не знаю, кто проник в вашу крепость, – спокойно продолжал ханский посол. Тимофей так же спокойно переводил. – Но я точно знаю, что это был не мой человек. Я еще раз повторяю, все мои люди…

– Вам знакомо это, посол? – Феодорлих, не дослушав, извлек из седельной сумы странный предмет.

«Это» оказалось небольшим кинжалом с прямым клинком и изогнутым крюком-когтем, скованными воедино. На рукояти болтался обрывок черной веревки.

Император швырнул кинжал к ногам Бельгутая.

– Вы сами ловко управлялись на ристалище крюкастым копьем, – Феодорлих не отводил глаз от лица татарского нойона. – Так, может быть, кто-то из ваших воинов в совершенстве владеет и этим оружием? А еще – вот этим?

Рука Феодорлиха вновь скрылась в суме. Император с величайшей осторожностью достал еще более диковинную вещицу. Перед Бельгутаем и Тимофеем упала плоская остроконечная звездочка – черная, с отверстием посредине, с заточенными гранями по краям.

– И пользуется этим?

В землю воткнулся железный «еж», щетинившийся острыми шипами. Маленький, неприметный – такие, наверное, удобно прятать при себе, – но способный пропороть толстую подошву и поранить ногу.

– И этим?

Две небольшие обгоревшие деревянные трубки, брошенные императором, откатились в сторону. Даже на расстоянии Тимофей почувствовал исходивший от них неприятный запах.

Бельгутай молчал, ничем не выказывая того, что узнает предъявленные предметы. Впрочем, в том, что он их не узнает, Тимофей сейчас не был уверен тоже.

– Поймите, посол, – устало вздохнул Феодорлих. – Вторжение в мой замок и совершенная там кража будут дорого стоить и вам, и вашим людям, вне зависимости от того, причастны вы к случившемуся или нет. Легкой смерти я не обещаю никому.

– …в общем, нам не дадут умереть легко и быстро, – закончил перевод Тимофей.

Степняк пожал плечами.

– Тот, кто осмелится поднять руку на посланцев Великого хана, не обретет в итоге ничего, кроме собственной смерти, – спокойно и миролюбиво, без намека на угрозу, а скорее даже с искренним сочувствием в голосе произнес Бельгутай.

На груди степняка поблескивала охранная пайзца.

Тимофей постарался передать Феодорлиху не только смысл сказанного, но и каждую нотку, прозвучавшую в ответе нойона.

Латиняне поняли. Дернулись было телохранители императора, однако Феодорлих едва уловимым движением руки остановил ретивую стражу. Он долго смотрел на посла и толмача. Затем заговорил снова:

– Вы оба либо отчаянно смелы, либо безрассудны до неприличия, либо попросту глупы. Но я хочу, чтобы вы усвоили одно: войны с Огадаем я не боюсь. Хотя бы по той причине, что ее не избежать – об этом хорошо известно и вам, и мне. А бояться неизбежного бессмысленно. Вот только, чтобы успешно противостоять хану, мне необходимо вернуть похищенную Реликвию. Как видите, у меня не остается выбора, и я не остановлюсь ни перед чем. Все дороги перекрыты. Вы полностью в моей власти. Ваш лагерь окружен, а то, что я ищу, наверняка окажется здесь.

– Ваше величество… – начал было Бельгутай, но Феодорлих не стал дожидаться ни окончания фразы, ни перевода.

– Возможно, вам действительно ничего не известно, – вяло отмахнулся император. – Возможно, кто-то из ваших людей ведет свою игру втайне от вас. Но это ничего не меняет. Ровным счетом ничего. Ваша миссия закончена, посол.

Повернув голову, Феодорлих бросил через плечо:

– Татар разоружить. Лагерь обыскать. Кто вздумает сопротивляться – рубить на месте. Прочих вязать и тащить сюда. Михель, ты знаешь, о чем спрашивать и что искать. Начинайте…

Однако, прежде чем латиняне приступили к выполнению императорского приказа, Бельгутай взмахнул рукой, отдавая свой – краткий и безмолвный.

Это был оговоренный заранее знак. Сигнал к бою.

За приподнятым пологом Бельгутаева шатра гулко и раскатисто ударил барабан. Затаившийся лагерь вмиг ожил и преобразился. Из палаток выскакивали воины, уже облаченные в доспехи и с оружием в руках. Одни степняки натягивали луки, другие бежали к оседланным лошадям. Суета была деловитой, а действия нукеров – продуманными. Каждый знал свое место и свое дело. Каждый выполнял, что ему было поручено.

Воздух наполнился свистом стрел. Послышались вскрики раненых и стоны умирающих. Стрелять сейчас было удобнее из лагеря. Костры, грамотно разложенные по краю куреня, хорошо освещали строй рыцарей и кнехтов и слепили латинянских арбалетчиков.

Длинные татарские стрелы свалили первых всадников и пешцев противника. Арбалетные болты, ударившие по посольскому лагерю, тоже достали нескольких нукеров. Однако болты били не так точно и часто, как степняцкие стрелы. А некоторые снаряды, выпущенные из мощных немецких самострелов, пролетев сквозь курень и не найдя в нем жертвы, разили самих латинян на противоположной стороне лагеря.

В шатре нойона тоже, как выяснилось, укрывались лучники. Полдесятка человек выскользнуло из-под широкого полога, натягивая тетивы. Телохранители императора дружно вскинули щиты. Лучников взяли на прицел арбалетчики, не успевшие еще разрядить самострелы. Но Михель опередил всех.

Маг простер перед собой правую руку, сжатую в кулак, выкрикнул колдовское слово и резко, с силой, разжал персты, словно стряхивая с них воду. Сверкающие нити – тонкие, как паутина, и изломанные, как молнии, соединили кончики пальцев Михеля с луками татарских стрелков. Тугие номо, направленные на императора и чародея, с хрустом переломились. И все же лучники на пару мгновений отвлекли внимание латинян. Этого времени оказалось достаточно, чтобы…

Безоружные факельщики, прикрытые от взоров императорской свиты спинами Бельгутая и Тимофея – вот на кого делал ставку ханский посол. Ибо не такими уж безоружными они оказались. Но все это Тимофей понял потом, позже. В первые мгновения боя он не видел, как нукеры с факелами извлекают из поясных кошелей небольшие железные шары. Не видел Тимофей и того, как татары подпаливают короткие фитили, обмазанные особой горючей смесью. И лишь когда круглобокие снаряды, брызжущие искрами, полетели мимо него и Бельгутая под копыта латинянских коней, Тимофей вспомнил о факельщиках. Просто вспомнил – ещё не осознавая до конца происходящего.

На новую непонятную угрозу не успели отреагировать ни Михель, ни императорские телохранители. А искрящиеся фитили сгорели быстро.

А шары, набитые невесть чем…

– Ложись, урус! – падая сам, Бельгутай сильно и неожиданно толкнул Тимофея в бок.

Тимофей упал, заметив краем глаза, что метатели шаров, побросав факелы, тоже вжимаются в землю.

Да, залегли они вовремя. Над головой Тимофея свистнули два или три арбалетных болта. Но, как оказалось, главная опасность исходила не от них.

Вдруг (все сейчас происходило внезапно, стремительно, вдруг!) вспыхнули сумерки, разверзлась земля, содрогнулось небо. В лицо пахнуло горячей серой. Яркое пламя, оглушающий грохот… Неведомая сила разметала латинян. Брызнула кровь, звякнуло железо, чавкнули ошметки плоти и вывороченные потроха. Повалились наземь лошади. Посыпались с седел телохранители Феодорлиха. Рухнул и сам император. Придавленный конем и заваленный телами своих рыцарей Феодорлих исчез из виду. Упал навзничь Михель – упал и, видимо, крепко приложившись красным колпаком о землю, остался лежать недвижимо.

Похоже, этот взрыв тоже был сигналом. Огненные вспышки заполыхали по всему куреню. Загромыхало так, что заложило уши.

Тимофей сообразил наконец, что происходит. Подпустив латинян к лагерю, татары пробивали себе путь гремучей заморской смесью, набитой в железные сосуды. Об огненном зелье, обладавшем невиданной разрушительной силой, Тимофей слышал неоднократно, однако видеть ТАКОЕ ему пока не доводилось.

А сегодня вот довелось.

Не зря, совсем не зря горели костры по внешней границе лагеря. Татары поджигали от них фитили железных шаров. Или попросту бросали в огонь свои адские снаряды. Громовые сосуды разрывались сами и рвали в клочья все и вся вокруг, убивали, оглушали, внушали ужас, сеяли панику. Грохот стоял немыслимый. Разлетающиеся осколки секли плотные ряды латинян. Обезумевшие, перепуганные и израненные рыцарские кони метались, сбивая друг друга, сбрасывая всадников и затаптывая пешцев. Густые клубы дыма застилали взор и вышибали слепящую слезу из глаз. Вопли и стоны людей мешались с истошным лошадиным ржанием.

Взрывы гремучих снарядов, а пуще того – смятение и страх, овладевшие имперцами, взломали кольцо латинян сразу в нескольких местах. Путь был открыт, и первые татарские всадники уже проносились сквозь бреши, завывая, словно демоны надвигающейся ночи. Степняки кружили за вражескими рядами, на скаку осыпая ошеломленного противника стрелами, множа панику и предоставляя возможность вырваться тем, кто еще оставался в лагере.

– Вставай, Тумфи!

Бельгутай был уже на ногах.

Кто-то подвел нойону приземистую степную лошадку. Да нет, не кто-то: Тимофей узнал одного из факельщиков. А где второй? Ага, второй подняться не смог. И не сможет уже. Второй так и остался лежать – скрюченный, вжавшийся в землю. В спине второго, между пластин куяка, торчало оперение арбалетного болта. Достала-таки латинянская стрела!

Впереди, в пыли и дыму копошилась груда обвешенных железом человеческих и конских тел. Доспехов императора среди рыцарских лат видно не было. Красные одежды придворного чародея тоже затерялись в обильных потеках крови. Живы ли Феодорлих и Михель? Нет ли?

А из переполошенного многоязыкого лагеря латинян уже спешила подмога. Скоро, очень скоро, невеликий посольский стан снова возьмут в кольцо – еще более плотное и прочное, чем прежде. Тогда из куреня нипочем не вырваться. Ну а пока…

Пока около двух десятков всадников, не дожидаясь помощи, спешили с левого фланга на выручку Феодорлиху. Впереди скакал рыцарь в горшкообразном шлеме и с золочеными львами на щите и гербовой котте. Тимофей невольно почувствовал уважение к заносчивому молокососу. Зигфрид фон Гебердорф не только не поддался всеобщей панике сам, но и сумел увлечь за собой других.

Полдесятка татарских лучников, оказавшихся на пути баронского отряда, германцы смяли в два счета. Следующими под удар должны были попасть Бельгутай и Тимофей.

– Тумфи!

Бельгутай вскочил на лошадь. Верный нукер-факельщик, припав на колено, подносил к оброненному огню еще один железный шар с фитилем. Вот-вот снова рванет огненное зелье!

– Тумфи, назад!

Ханский посол направил лошадь за шатер. Тимофей тоже метнулся к своей палатке, где бился на привязи оседланный гнедой конь. К седлу приторочены меч, щит и седельная сума. Гнедок был готов и к походу, и к бою.

Тимофей сорвал с коновязи повод, перекинул его через голову жеребца, впрыгнул в седло, саданул пятками по конским бокам. Оглянулся на скаку.

Зигфрид и его всадники уже почти достигли того места, где в куче мертвых и полуживых тел лежали император и маг. Но нукер Бельгутая все же успел раньше. Поджечь успел, метнуть успел…

Темный шар, разбрасывающий искры, мелькнул в воздухе.

И снова – взрыв, пламя, грохот.

Столб огня и дыма ударил из груды человеческих тел и конских туш. Отлетели в сторону чей-то меч, разбитый шлем, оторванная нога… Теперь у Феодорлиха и Михеля шансов выжить было еще меньше.

Кони спешивших на помощь латинян шарахнулись в стороны. Два или три всадника из отряда Зигфрида упали. Однако сам фон Гебердорф, прикрывшись щитом, удержался в седле и сумел справиться с конем. Молодой рыцарь настиг факельщика, срубил татарского нукера длинным мечом. Закричал что-то из-под шлема. Баронская свита заслонила дымящееся месиво из тел, в котором должен был находиться Феодорлих – живой или мертвый. Тимофей видел: пробиться туда уже не было возможности. И оставаться в лагере не имело смысла.

Взрывы больше не гремели. Латиняне приходили в себя, бреши в прорванном кольце начали затягиваться. Бельгутай уводил за собой последних нукеров, и Тимофей присоединился к степнякам.

Татар было немного, до смешного мало их было сейчас, по сравнению с несметной императорской ратью, стягивавшейся к куреню. Но, сбившись в единый кулак, пуская на скаку стрелу за стрелой, воины Бельгутая расчищали себе дорогу. Им вдогонку тоже летели стрелы. Короткие арбалетные болты сбивали всадников и валили коней. И все же десятку посольских воинов удалось прорваться сквозь вражеские ряды.

Латинянские стрелы теперь не свистели над головой, но сзади нарастал шум погони. Оглянувшись, Тимофей увидел всадников, разворачивавшихся широкой облавной цепью. А со стороны императорского лагеря мчались все новые и новые преследователи.

Громкий гортанный выкрик-приказ Бельгутая перекрыл стук копыт. Скакавшие плотной группкой татары рассыпались в разные стороны. Все правильно: поодиночке сейчас спастись проще. Тимофей, однако, продолжал держаться Бельгутая. Угрим наказал ему следить за ханским послом, и Тимофей намеревался исполнять повеление князя, покуда это было возможно.

Так, вместе – бок о бок, стремя в стремя с нойоном – они и нырнули в спасительный перелесок. Еще несколько минут бешеной скачки среди редких деревьев, и беглецы очутились в лесной чащобе – настоящей, густой, дремучей. Здесь пришлось попридержать коней. Хотя ночь только-только вступала в свои права, но под сенью пышных крон уже царил мрак, и излишняя спешка могла только навредить. Во влажной тьме немудрено было лишиться глаза, свернуть шею себе или переломать ноги коню.

По ночному лесу от погони следовало уходить неторопливо и осторожно, полагаясь не столько на скорость, сколько на хитрость, доверяя не зрению, но слуху. Тимофей, в отличие от степняков, знал, как это делается. После ищерских чащоб он в любом лесу чувствовал себя как рыба в воде, а потому без труда ушел от преследователей сам и увел Бельгутая.

Звуки погони постепенно стихали где-то по левую руку. Ханский посол и русский толмач забирали правее.