Персона нон грата Соболев Сергей

18. Закон классической трагедии

Их было трое на дневной лежке: он, она и пятнистый олененок. Маленький уже спал, примостив голову на теплом боку матери, неестественно выпрямив переднюю ногу. В прошлое полнолуние, когда он только начал пастись, краем луга проехала машина смерти, ослепляя украденным у ясного дня лучом солнца. Кто из оленьего народа попадал в луч, больше не мог двинуться с места, и вспышка молнии убивала его.

Начиная с той полной Луны, Маленький часто вздрагивал во сне. И сейчас по пятнистой шкурке прошла волна страха: с голубого пастбища Солнца на зеленое пастбище Земли падал непонятный гул.

Рогач тоже услышал. Он поднялся с лежки и принял боевую стойку. Сердце бойца дрогнуло при виде огромного майского жука с голубым подбрюшьем, летевшего выше верхушек осин и крон вековых дубов, сминая тишину железным гудом. Против такого – нет, не выстоять.

Олени ворохнулись с лежки в чащу. Они шли цепочкой и только шагом, потому что по-другому Маленький не мог: тем злосчастным полнолунием ему повредила ногу свинцовая горошина. И беда могла настигнуть вновь, потому что не стало мира в заповедных местах. Любая трагедия может повториться, если каждому не быть настороже.

Заросли орешника сомкнулись за оленями. А «майский жук» – камуфлированный вертолет Кости Першилина – полетел дальше к заповедному озеру.

Благодаря круглой правильной форме озеро казалось зеркальцем, оброненным у кромки леса. Дальше был уже полигон, и для всех летных экипажей, выполнявших бомбометания и боевые пуски, озеро служило ориентиром. Не озеро – озерцо. Першилин не знал его настоящего названия. Да и может ли иметь имя заполненная водой воронка от гигантской силы взрыва? Конечно, не восемнадцать мегатонн, всуе помянутых Женькой Мельниковым, но калибр был предельным для бомбы полувековой давности.

И все же озеро, сверкнувшее по курсу отполированным зеркалом тихой воды, не осталось вовсе безымянным. На штурманской карте старшего лейтенанта Мельникова голубая крапинка была обозначена тремя буквами – НБП.

– Начало боевого пути, – доложил Мельников по переговорному устройству и мстительно завершил фразу не принятым в авиации уставным, – товарищ капитан!

В другое время он сказал бы просто «командир». Костя Першилин сразу угодил в приготовленную ловушку:

– На солнце перегрелся? Какой еще товарищ…

– Соблюдаю дисциплину радиообмена, – не пошел на мировую Мельников. – Как вы изволили приказать. Между прочим, мы уже двенадцать секунд на боевом.

От НБП для летчика-штурмана пошла самая работа. Ювелирная. Доводка по точности. На заданной дальности пуска вертолет должен оказаться строго в расчетное время. Женька выдал командиру магнитный боевой курс и за четыре километра до цели начал отсчет.

Сегодня пуск выполнялся с полутора тысяч метров.

– Три восемьсот… три семьсот…

Голос «правака» потрескивал в наушниках Костиного шлемофона сухими нотками, солнце резало глаза, а борттехник не до конца опустил щиток. Мельников и Бородин словно сговорились досадить Першилину. Вот черти, выбрали минуту! Три триста.

Да, Женька все же обиделся. В острых ситуациях одним словцом умел обычно разрядить волнение. Теперь же отсчитывал расстояние до цели бездушно, словно речевое устройство робота или автомат, запрограммированный на уничтожение. В данном конкретном случае – безобидного хлама, призванного обозначать на полигоне командный пункт условного противника. А в общем и целом…

Краешком глаза Костя видел Мельникова. Штурман всем корпусом подался вперед. Не будь привязного ремня, кажется, пробил бы лобовое остекление и летел впереди вертолета, оседлав трубу ОПБ. Оптический прицел для бомбометания Женькой уже приготовлен. После ракетного удара по площади – точечное поражение уцелевших объектов бомбами.

Все по науке. Той науке, где человеческие слова усечены до первых букв и непосвященным кажутся головоломными аббревиатурами. Науке, что воплощена в мегатоннах ядерных боеприпасов.

– Два семьсот! – прозвенел в наушниках голос Мельникова, и Першилин уловил боевой азарт. Женьке нравилась его работа, море огня, которое выплеснется над полигоном. Восемнадцать мегатонн… Видимо, не первый раз Мельников и Бородин спорили по этому поводу. А чью сторону примешь ты, командир?

Костя не знал ответа. Раньше эта простая мысль просто не приходила в голову. Не до пространных размышлений: вертолет на боевом курсе, прямом как стрела, и мысли командира экипажа должны соответствовать: «Взял обязательство – выполни!» На то ты и военный летчик. Для этого жжешь керосин и собственные нервы, снашиваешь в полетах лопасти несущего винта, здоровье и казенное обмундирование. Прочь сомнения, пилот!

– Держи курс, командир! – звенящий азартом голос летчика-штурмана.

– Обороты, давление, температура – норма! – деловой и тоже небезразличный доклад борттехника.

Экипаж забыл обиды, отложил споры. Со строгими лицами, освещенными косыми лучами солнца, они летели навстречу судьбе. Набегала за блистером полигонная земля. Многострадальная, перепаханная взрывами, засеянная осколками стали и чугуна, что может родить она из этаких семян?

На мгновение Першилину представились колючие заросли из нержавейки под брюхом вертолета. Так явственно, что вздрогнула щека, и Костя сразу ощутил пластырь, царапину и колдовской поцелуй Евы.

Дьявольское наваждение. Или происки империалистической разведки. Сгинь, изыди!

Но разведка была здесь ни при чем. Задолго до ЦРУ и «Интеллиджепс сервис» песчаная пустошь, над которой летел сейчас вертолет, была известна как «Танцплощадка ведьм». И, видимо, не случайно носила такое имя. Наваждение перед глазами Кости не сгинуло. Напротив. Единственное облачко заблудилось в чистом небе над пустошью. И это курчавое облачко в профиль напоминало кудрявую головку Евы.

– Два ровно, командир! – доложил Мельников. Еще пятьсот метров, считаные секунды. Единство места, времени и действия – закон классической трагедии. И – поражающего удара реактивными снарядами.

19. Царство племени Формико

С ядерного полигона в Неваде полчища муравьев растекались по всему миру. Кто пытался преградить им путь, были перемолоты мощными челюстями. Опрокинутые танки. Перекушенные стволы пушек. Из-за постоянного воздействия радиации муравьи сравнялись ростом с небоскребами.

Только до неба они достать не могли. А погибель муравьям готовилась именно оттуда. За штурвалом похожего на стрекозу геликоптера к месту решающей битвы с мутантами вылетел молодой ученый-энтомолог.

Он все знал про насекомых. Он знал, как спасти от них мир, но Еву спасти не успевал. Один муравей подобрался к ней вплотную. С замирающим сердцем Ева смотрела на него сквозь полусомкнутые веки.

Большой рыжий муравей легко нес свое туго подпоясанное тулово среди веточек и пробивших песок травинок. Какую-то травинку он волок и в крючковатых челюстях. Обнаружив на нехоженой дорожке неожиданную преграду, муравей бросил стебелек и замер, поводя антеннами усиков.

Преградой была рука Евы, ничком лежавшей на теплом песке, Она медленно приходила в себя после ядовитой сигареты. Пачка с крестиком валялась на расстеленной куртке Дона, ее секрет знал, возможно, изображенный на коробке одногорбый верблюд, однако он молчал. И так же молчаливо и решительно двинулся вперед муравей на штурм невесть откуда возникшего препятствия.

Ева вскочила на ноги. Страшный сон, навеянный фантастическими фильмами, продолжался наяву. Кругом унылый пустырь с брошенными, разбитыми машинами, ржавая дверца автобуса скрипела, покачиваясь на одной петле. О чем думал Дон, когда вез сюда девушку?

Наивный вопрос. О чем они всегда думают? Вот-вот, именно об этом. Быстрей бы уже возвращался, что ли. Отделаться и уехать подальше от мрачного места.

В кустах колючей ежевики Ева не обнаружила лаза, который привел их сюда. Теперь не могла она понять и вспомнить, что заставило ее голой плясать на солнцепеке. Возможно, инстинкт самосохранения. В движениях танца Ева разогрелась, дурман вышел с росинками пота, и только сухость во рту, только слепящий расширенные зрачки свет, только звон в ушах напоминали о наркотическом опьянении.

Среди припасенной для пикника провизии была баночка пепси-колы. В сумочке Ева нашла темные очки. Натянув футболку с Микки-Маусом, она почти пришла в себя, только звон задержался в ушах, как вода после купания.

Ева покрутила головой и снова прислушалась. Так стрекочет винтами теплоход, когда нырнешь под воду. Дон говорил, что где-то неподалеку есть озеро. Но теплоходы не летают.

И это был не теплоход. Не мотоцикл Дона. Струна японского мотора звучит звонче. Сейчас звук был иным. Басовитый, густой. Сопровождающий Еву с детских лет, наполнявший в перерывах между занятиями тенистый дворик гимназии.

Больше всего на свете хотела бы Ева сейчас оказаться там, под кронами платанов. Трезвым и тревожным взглядом она заново окинула пустырь. Покореженные, обгорелые машины. Шрамы на стволах редких деревьев – заросшие и совсем свежие, сочащиеся. Унылое перепаханное песчаное пространство. Здесь царство племени формико. Полигонных муравьев-мутантов и железных стрекоз.

Это была ее последняя здравая мысль. Ритмичный рокот падал с неба, отнимая разум. Царапая руки и плача, Ева с разбегу врезалась в заросли ежевики, но кусты спружинили, отбросили назад. Бежать, но куда?

Единственным надежным укрытием оставался зеленый автобус. Полсотни метров до него Ева пролетела как на крыльях. Нырнула в скрипнувшую дверцу. Рухнула на обшитое дерматином кресло водителя.

Лобовое стекло было выбито. На приборном щитке лежал слой песка. Но в замке зажигания торчал обломок ключа. Ева потянулась к зажиганию и увидела вертолет, который вымахнул из-за кромки леса. Вертолет шел прямо на нее, опустив круглый нос.

– Боже, если ты есть! – обратилась Ева к небу, но в небе в это время шел служебный разговор, и Еву не услышали. Летчик-штурман старший лейтенант Мельников как раз докладывал расстояние до цели:

– Один полста. Пуск!

Зеленая коробочка штабного кунга «противника» хорошо разместилась в прицеле. Руководитель полетов на полигоне дал «добро» на открытие огня. Лишь одно смущало капитана Першилина за мгновение перед пуском неуправляемых реактивных снарядов. Ребята из полигонной команды перестарались, обновляя мишенную обстановку. Остов автобуса оказался слишком близко к лесу и кустарнику, по периметру окаймлявших полигон. Костя не забыл остережение командира полка: «Если хоть малая искра…»

И помня об этом, и не желая посечь лес осколками, Першилин чуть круче наклонил ручку вперед. Боевая кнопка послушно подалась под легким нажимом большого пальца – лейтенант Бородин исправно содержал технику.

НУРСы рванулись с направляющих. Толчок отдачи пришпилил вертолет в небе над полигоном.

…Ключ зажигания приржавел в замке. Бог отвернулся от Евы. Или решил ее наказать за грехи. Огненный меч сверкнул перед глазами.

В царстве племени формико людям жить нельзя. Муравей подхватил стебелек и понес куда-то.

20. Право самостоятельного выбора

За минуту перед пуском «эрэсов» старший лейтенант Мельников думал, что на месте министра обороны он бы легко поправил финансы своего ведомства. Взять сегодняшние стрельбы. Женька был железно убежден: за такое зрелище не грех брать бабки. Место на трибуне по сотне, а распускающих пацифистские сопли пропускать бесплатно. Пусть раз в жизни поглядят на работу настоящих мужчин.

Море огня, лавина стали плюс звуковые эффекты. Лучше всего смотрятся ночные пуски НУРСов, но и днем нормально, если не жалеть снарядов. Шарахнуть сразу сотней, а не четырьмя, как это сделал сейчас командир.

Остроносые, огненнохвостые дьяволята вырвались на волю из ячеек блоков и ушли к земле. В такие мгновения Мельников не променял бы свое кресло на министерское. Только на кресло командира экипажа.

Ага, вот дьяволята рванули землю своими железными когтями. Женька скривился. Разрывы вспухли рядом с целью, но Мельников «не первый день был замужем» и сразу определил: на этот раз Костя дал маху.

В следующую секунду летчик-штурман увидел на поле человека. Тоненькая фигурка выросла словно из-под земли. Следом за бортом Першилина шел второй вертолет их пары. Еще одного залпа тому человеку не пережить. Пробежав несколько шагов, он упал, обхватив голову руками. Женька понял, что это девушка, и почти крикнул:

– Командир! Отбой! Человек в зоне поражения.

Филипп Бородин понял больше:

– Командир, она ранена!

Минута в небе равна двум на земле, а эта длилась целую вечность. Время остановилось вместе с замершим сердцем Кости Першилина. Он не мог бы объяснить, по каким приметам узнал шальную девчонку по имени Ева. Белая юбка? Такие носит летом каждая вторая. Светлые волосы? Или движение, каким она забросила руки, укрывая голову?

Он не знал. Но был уверен, что не ошибся. Сердце подсказало. После короткой паузы оно зачастило, наверстывая упущенное. Кровь прилила к лицу, шумела у Кости в ушах. Если девушка ранена…

Руки сработали быстрее головы. Тяжелыми жерновами в голове проворачивались мысли о неповоротливости родной военной медицины, о долгой, по ухабам полигона, дороге до госпиталя, а руки вели вертолет к земле. Маленькие, глубоко посаженные глаза (отчего лицо Кости всегда имело недоверчивое выражение) уже высмотрели подходящую площадку.

Крыльчатка вентилятора гоняла в кабине сухой воздух. Вдогон «полсотни третьему» летели проклятия руководителя полетов на полигоне. Эфир над полигоном привык ко всякому, и подполковник крыл открытым текстом. Он категорически запрещает посадку. Хватит с него одного ЧП. На полигоне могут быть неразорвавшиеся боеприпасы. Беда одна не ходит.