Путь к своему королевству Гривина Вера

– Вон тот темноликий… Он зарубил Любима Радковича…

– Ах, ты, Боже мой! – ужаснулась Боянка и, приглядевшись к Бруно, добавила: – А ведь я его прежде видала. Он – боярин, а вотчина его Дашево недалече от Радимичей, токмо на угорской стороне.

У Агнессы закружилась голова. Она, конечно же слышала об их с мужем соседе по ту сторону границы. Говорили, что он родом издалека и у него очень смуглая кожа. Говорили так же еще, что зовут его Брунашом, но Агнессе, конечно же, и в голову не приходило отождествлять Брунаша с рыцарем из Эдессы Бруно.

«В жизни случается то, о чем невозможно даже помыслить», – подумала она.

– Княгиня ждет, – напомнил ей Богдан.

Агнесса и Боянка последовали за ним. Челядинец привел обеих женщин в сени, где боярыня скинула шубу и шапку на руки Боянки и направилась в светлицу, где была Ольга Юрьевна. Переступив порог, Агнесса сразу почувствовала себя неуютно: уж слишком строго смотрела на гостью сидящая в резном деревянном кресле молодая княгиня.

Жена князя Ярослава была далеко не красавицей: широкие скулы делали ее лицо квадратным, свои и без того узкие глаза она постоянно щурила, а землистый цвет кожи ей не удавалось скрыть даже под толстым слоем белил. Зато наряд княгини – золотая диадема с филигранной работы колтами, алое шелковое покрывало, покрытый золотыми узорами парчовый навершник и золотая шейная гривна с большим рубином – поражал своей роскошью, не очень, по мнению Агнессы, уместной в обычной домашней обстановке.

Кроме Ольги Юрьевны, в светлице находились две юные дочери боярина Серослава Ждановича. Обе боярышни, оторвавшись от рукоделия, смотрели с любопытством на гостью.

Агнесса поклонилась.

– Явилась, значит, – сказала княгиня. – Ну, проходи, садись. А вы, – обратилась она к девицам, – ступайте вон.

Разочарованные боярышни покинули светлицу.

– Ты почто к Успению перестала ходить? – осведомилась Ольга.

– Я у Бориса и Глеба молюсь… Мне там больше по нраву… – смущенно пробормотала Агнесса.

– Не лги! – досадливо перебила ее княгиня. – Скажи как есть, что от мужа моего, князя Ярослава, хоронишься.

– Да, я не желаю встречаться с князем Ярославом, – призналась Агнесса.

– Что же, он тебе совсем не люб? – спросила Ольга с сомнением.

Гостья окинула ее укоризненным взглядом.

– Полгода всего минуло, как я мужа любимого схоронила. Мне никто опосля него не люб.

– А ведь Любим Радкович, упокой его Господи был немолод, – все еще сомневалась княгиня.

– А для меня он был лучше всех молодых! – запальчиво воскликнула Агнесса.

Ольга кивнула.

– Помню я боярина Любима Радковича. Хорош он был – нечего сказать, не всякий юнец мог с ним сравниться. А ты и впрямь его любила, раз решилась отправиться за ним в края дальние, прежде неведомые. Токмо, как любовь не крепка, а со смертью ей конец наступает. Боярина больше нет, а ты еще молода и собой хороша. Неужто тебя взгляды мужские не соблазняют?

– Нет, токмо смущают, – покривила душой Агнесса.

– Покуда смущают, а потом и соблазнять начнут.

– Я завтра же покину Галич, – пообещала вдова, догадавшись, куда клонит жена князя Ярослава.

– Воротишься в Радимычи?

– Нет, там двор разорен. Буду жить с детишками в Перемышле, у моего деверя Бажена Радковича.

Княгиня покачала головой.

– А ты, я гляжу, не больно желаешь жить у деверя. Да, мало кому любо зависеть от родичей. Тебе еще повезло, что ты свекра не имеешь.

Нетрудно было догадаться, что жена князя Ярослава вспомнила собственного свекра, характер которого с годами портился. По Галичу ходили слухи о шумных ссорах Владимирка Володарьевича с сыном и о том, что галицкий князь в ярости может накричать не только на сноху, но даже на двухлетнего внука. Как любая хорошая мать, молодая галицкая княгиня никому не прощала обид, нанесенных ее дитяти.

Старый князь, очевидно, так надоел своей снохе, что, вспомнив о нем, она никак не могла успокоиться. Узкие черные глаза княгини Ольги вспыхнули, отчего ее широкоскулое лицо приобрело немного диковатое выражение.

Внезапно Агнесса поймала себя на мысли, что молодая княгиня ей кого-то напоминает.

А Ольга сказала уже без гнева:

– Хотя бывают и добрые свекры. Вон мой отец невестку свою лелеял и холил, пока мой брат Андрей по свету мотался.

– Андрей? – воскликнула Агнесса, вспомнив рыцаря, привлекшего ее внимание в Никее.

– А ты никак знавала моего брата? – удивилась Ольга.

– Не то, чтобы знавала, – ответила Агнесса и рассказала о своей встрече с князем Андреем, не упомянув при этом о Борисе.

Княгиня покачала головой.

– Вон оно как бывает. Тесен однако мир.

Рассказ гостьи произвел на нее благоприятное впечатление и, расчувствовавшись, она проговорила уже мягким голосом:

– Ладно, ты особливо не торопись. Можешь ехать не завтра, а дня через три.

Агнесса поклонилась.

– Спасибо за милость, княгиня.

– Ступай! – велела Ольга.

В сенях боярыня сообщила поджидавшей ее Боянке:

– Мы перебираемся в Перемышль.

Служанка понимающе кивнула.

«Господи! Хоть бы Бруно не было во дворе! – подумала Агнесса. – Глядеть на него – свыше моих сил!»

Однако рыцарь из Эдессы никуда не делся – он стоял возле колодца вместе с прибывшими из Киева людьми. Тут же были и их кони, которых никто из слуг галицкого князя не спешил принимать.

Стиснув зубы и стараясь не смотреть на Бруно, Агнесса пошла через двор, а за ней шагала возмущенно сопящая Боянка. Внезапно обеих женщин едва не сбил с ног киевский боярин, выбежавший из палат Владимирка Володарьевича. Петр Бориславович был вне себя от гнева и так бранился, что у Агнессы порозовели щеки.

– Что стряслось, Петр Бориславович? – спросил рябой киевлянин.

Боярин выругался еще похлеще.

– Что же все-таки было? – вмешался Бруно.

– Был срам один! – раздраженно ответил Петр Бориславович. – Я князю Владимирку напомнил о его скрепленном крестным целованием обещании – воротить города отнятые у киевского князя, а он, богохульник, мне в ответ: «Уж больно невелик был тот крест, кой я поцеловал!» Тьфу на него, христопродавца!

Боярин плюнул в сердцах и опять выругался.

– Неужто так и сказал? – удивился рябой.

– Как есть! – подтвердил Петр Бориславович и, выругавшись еще раз, добавил: – А потом князь Владимирко и вовсе прогнал меня со словами: «Довольно ты наговорил, а теперь ступай отсель!» На том наша беседа и кончилась. Кинул я князю грамоты его целовальные и вон из хором.

Киевляне возмущенно загалдели.

– То-то, я гляжу, наших коней никто не принимает, – сказал юноша с едва начавшей пробиваться бородкой.

Ворча боярин взобрался в седло. Остальные участники неудачного посольства тоже поспешили сесть на коней. Дернув поводья, Бруно так посмотрел на стоящую посреди двора Агнессу, что она вся сжалась. Киевские послы направили лошадей к воротам, а дружинники галицкого князя дружно засвистели и кто-то даже бросил вслед киевлянам камень.

– Что теперь будет? – прошептала Агнесса.

– Война будет новая, – высказалась Боянка.

В волнении боярыня вернулась домой, где заботы, связанные с подготовкой к отъезду, несколько заглушили ее тревогу. Вечером Агнесса отправилась в храм Бориса и Глеба, а когда она вместе со своими слугами шла после службы по улице, неожиданно со стороны княжеских палат послышался шум, и, спустя немного времени, к северо-восточным воротам детинца промчались верховые.

«Что еще могло случиться? Спаси и сохрани нас, Боже!» – забеспокоилась боярыня, и велела Жердею разузнать, чем вызвана такая суматоха в столь поздний час.

Дома Агнесса вызвала в большую горницу дударя Лепко и велела ему сыграть что-нибудь спокойное, но не заунывное, а сама села за прялку. Боянка и Найдена тоже пряли.

Лепко извлек из своего нехитрого инструмента нежную, удивительную по красоте мелодию.

– Замечательная песня, – похвалила музыканта боярыня. – Угодил ты мне, Лепко.

Юноша печально вздохнул:

– Брат мой, Гудим, угодил бы тебе больше. С ним никто не мог равняться в умении на дуде играть.

Агнесса знала, что Гудим пропал почти восемь лет назад. За прошедшие годы Лепко не переставал тосковать по старшему брату и даже дал зарок не жениться до его возвращения.

– Сыграй еще, Лепко, – велела Агнесса дударю.

Но не успел музыкант исполнить ее желание, как дверь отворилась, и на пороге возник возбужденный Жердей, а из-за его спины выглядывал растерянный Поспел.

«Случилось что-то ужасное», – со страхом подумала Агнесса.

Не снимая верхней одежды, Жердей прошел в горницу и громогласно возвестил:

– Князь Владимирко преставился, упокой его Господи!

– Боже милосердный! – воскликнула Боянка.

Найдена ахнула и перекрестилась.

– Когда преставился? – спросила Агнесса дрожащим голосом.

Бросив на пол шапку, Жердей затараторил:

– Владимирко Володарьевич нынче был не в духе, опосля того, как выпроводил послов киевского князя, и кричал не токмо на слуг, но и на сына с невесткой. Потом они всем семейством отправились к Спасу, на вечерню, а в храме случился со старым князем удар. Не иначе Господь наказал нашего князя за нарушение крестного целования.

– Неужто он помер прямо в храме? – спросила Боянка.

Жердей помотал головой.

– Нет, старый князь отдал Богу душу опосля того, как его в хоромы перенесли.

– А что за люди поскакали из Галича на ночь глядя? – осведомилась боярыня.

– Князь Ярослав отправил слуг вдогонку за послом киевского князя – ответил Жердей.

«Теперь князь Ярослав – хозяин в Галицком княжестве», – обеспокоенно подумала Агнесса.

– Надобно собираться, – обратилась она к Найдене. – Завтра на заре мы едем в Перемышль.

А тем временем гонцы князя Ярослава спешили выполнить его повеление. Киевляне вначале не поверили в смерть Владимирко Володарьевича, а восприняли происходящее, как новое коварство нечестного князя. Бруно ругал себя за то, что не расстался сразу с послами Изяслава Мстиславовича, а решил их проводить.

«Не обернулись бы для меня эти проводы гибелью».

Только тогда, когда послы увидели на княжеском дворе слуг и дружинников в черных одеждах, они убедились в правдивости известия о кончине Владимирко Володарьевича.

– Значит, преставился князь, упокой его Боже, – удовлетворенно заключил Петр Бориславович и перекрестился.

Владимирко Володарьевич лежал в гробу посреди княжеской гридницы, а князь Ярослав сидел в золотом кресле и горестно вздыхал. Кроме двух князей, мертвого и живого, в гриднице были еще стоящие в карауле у гроба дружинники.

Послы, войдя в гридницу, разом осенили себя знамением и склонили головы.

– Наказал Господь моего отца за клятвопреступление – скорбно заговорил Ярослав. – Мне же остается токмо молиться за душу новопреставленного раба Божьего Владимира да исправлять грехи его. Дай Господи, чтобы мои старания на земле обернулись милостью к покойному на Небесах. Дай-то Бог! Дай-то Бог!

Послы закивали, а князь продолжил:

– Пущай князь Изяслав не беспокоится – я желаю жить с ним в мире, о чем писано в сей грамоте.

На последних своих словах он знаком подозвал к себе Петра Бориславовича и отдал ему толстый свиток со словами:

– Эх, кабы я мог поведать о своих добрых намерениях брату моему, королю Гёзе, с души еще один камень свалился бы!

– Зачем же дело стало? – подал голос Петр Бориславович. – С нами есть человек угорского короля, – кивнул он в сторону Бруно, – кой прямо отсель поскачет к своему государю.

Бруно отвесил учтивый поклон.

– Добро! – оживился Ярослав и произнес длинную фразу по-венгерски.

Бруно ничего не понял и смутился. Служа четыре года венгерскому королю, он больше общался не с венграми, а со славянами, и поэтому мало что успел запомнить из венгерского языка, весьма трудного для усвоения.

– Князь может говорить со мной по-русски, – сказал Бруно. – Я хоть и служу угорскому королю, но язык угров знаю покуда плохо.

– Вот как? – удивился князь. – То-то я гляжу слуга угорского короля обличьем на угра совсем не похож. Но ведь с русским человеком у тебя и того меньше сходства. Кем же ты будешь по своему роду-племени?

– Я франк.

– Франк? – изумился Ярослав. – У нас в Галиче есть одна боярыня родом из королевства франков – ее боярин Любим Радкович из Святой земли привез, – но она почитай белоликая, а у тебя лик темнее, чем у степняка.

Темный цвет кожи достался Бруно от его матери-армянки, но он предпочел об этом умолчать, памятуя о том, как презирали его армянские корни рыцари короля Людовика VII.

– Я родился недалеко от Святой земли – в Эдессе, куда мой дед прибыл вместе с другими воинами Христа, чтобы защищать от сарацин наши святыни. От тамошнего солнца кожа темнеет.

Бруно вставлял в свою речь греческие слова, услышав которыеЯрослав заговорил по-гречески, и оказалось, что этим языком он владеет ничуть не хуже, чем его собеседник:

– Раз ты родом из Святой земли, то почему называешь себя франком.

– По своим предкам, – солгал Бруно, не желая объяснять то, над чем собственно никогда и не задумывался.

– Как же ты оказался в Угорском королевстве?

– Сарацины захватили мои владения в Эдессе – вот я и решил поискать счастье в иных землях.

– А-а-а! – протянул князь и добавил с иронией: – Далековато от родных мест вы, франки, счастье свое ищите – ты в Угорском королевстве, а боярыня Агния на Руси.

Бруно медленно проговорил:

– Князь, очевидно, ведет речь об Агнессе де Тюренн. Я заметил ее сегодня днем.

– А ты что же, знал ее раньше? – заинтересовался Ярослав.

Бруно коротко поведал ему о своем участии в походе французского короля.

– Агнесса де Тюренн была в свите королевы Алиеноры, – сказал он в заключение.

– А, вот, значит, как боярыня Агния из королевства франков на Святую землю попала. А чья она дочь?

– Она единственная дочь весьма знатного и богатого сеньора.

Князь саркастически хмыкнул:

– Значит, нашел себе боярин Любим Радкович богатую невесту, а богатства не получил.

Тут он вспомнил о своем лежащем в гробу отце и, бросив в его сторону скорбный взгляд, обратился к киевским послам:

– Ступайте отдыхать, а завтра рано поутру отправитесь в Киев.

Слуга отвел послов на ночлег. Бруно разместили в одной горнице с Петром Бориславовичем, и как только они остались вдвоем, боярин сказал еле слышно:

– Князь Владимирко, вестимо, вовремя помер, упокой Господи старого греховодника, но как бы мы, доверившись князю Ярославу, не угодили из огня в полымя.

– Но ведь князь Ярослав обещал мир, – возразил Бруно.

Петр Бориславович с сомнением покачал головой.

– Нынче он много чего наобещает, а завтра так же как его покойный отец от своих обещаний отречется.

– Значит, вновь будет война, – равнодушно заметил Бруно.

– Будет, – согласился боярин и, вздохнув, добавил: – Ладно, Брунаш, давай спать. Все, что было в наших силах, мы сотворили.

Бруно не мог уснуть потому, что его одолевали мысли об Агнессе. Он вынужден был признаться самому себе, что по-прежнему пылает к ней страстью.

«Она ведьма, ведьма, ведьма!» – повторял он про себя, не в силах как-то иначе объяснить свое к ней чувство.

Да, она несомненно красива, а за прошедшие годы еще больше похорошела, но Бруно видел много женщин гораздо краше ее. К тому же Агнесса совершенно не соответствовала его идеалу женщины: она была своенравной и не хранила целомудрие. И вообще ее поведение было более чем странным. Вначале благородная девица де Тюренн потеряла голову от одного мужчины, а потом, едва успев расстаться с первым любовником, она убежала Бог весть куда с другим. Бруно был в недоумении: если Агнесса передумала становиться монахиней, то никто не мешал ей выйти замуж. Наверняка нашелся бы знатный дворянин, который ради ее приданого закрыл бы глаза на утрату ею девичьей чести. Нет, эта женщина явно сумасшедшая.

Бруно тяжело вздохнул. Какой бы безумной не была Агнесса, он желает ее даже больше, чем прежде, а вот она, если прежде презирала его, то теперь ненавидит. И что теперь ему делать?

– Брунаш! – раздраженно воскликнул Петр Бориславович. – Ты чего копошишься? Спать мне не даешь!

Ничего не ответив, Бруно повернулся на другой бок и затих.