Путь к своему королевству Гривина Вера
Венгры ворвались в Радимычи, когда уже совсем рассвело. Подпалив несколько крайних дворов, они начали штурм боярской крепости. Со стены летели стрелы, но нападавшим все же удалось поставить лестницы. Тогда сверху полилась горячая смола, заставив венгров отступить.
Командовал напавшим на Радимычи отрядом Бруно. Решение о разорении Галицкого княжества принималось при нем: после того, как он доложил королю о бесславной гибели посланных в Киев воинов. Кое-кто из венгерских военачальников был против этого предприятия, поскольку требовались немалые силы, чтобы остановить уже перешедшее реку Саву византийское войско. Однако Гёза все же решился напасть на земли Владимирко Володарьевича, дабы не только наказать его за коварство, а еще и не позволить ему оказать помощь императору. Основной задачей стал захват Санка, так как этот городок на реке Сан являлся перекрестком двух важных торговых путей, и его разрушение сильно ударяло по финансовому положению галицкого князя.
Когда Санок был взят, Бруно, испросив дозволения у командовавшего королевскими войсками ишпана Унгвара, повел свой отряд к Радимычам. Он сам не понимал, что его туда так влекло. В конце концов, в Галицком княжестве было немало богатых сел, однако рыцарь почему-то стремился к своему соседу.
После неудачной попытки взобраться на стену Бруно отдал повеление пробить тараном ворота. Когда это получилось, защитники замка оказались в безнадежном положении: как они не сопротивлялись превосходство было на стороне противника.
Агнесса и Любим сражались бок о бок на стене. Муж старался защитить жену, но и ей приходилось вступать в схватку. Они были оттеснены к сторожевой башне, где продолжали отчаянно отбиваться.
Бруно, вмешавшись в схватку своих ратников с хозяином Радимычей, воткнул боярину в горло меч. Как только Любим захрипел, его жена вскрикнула и выпустила из рук.
Рыцарь повернулся к ней и не поверил своим глазам.
– Агнесса де Тюренн? – вырвался у него изумленный возглас.
– Рыцарь Бруно? – поразилась в свою очередь она.
Они замерли на месте.
– Откуда мессир здесь взялся? – растерянно спросила Агнесса.
– Я уже более трех лет служу венгерскому королю, – машинально ответил Бруно, продолжая глядеть на нее так, словно видел перед собой призрак.
Упоминание о венгерском короле вывело Агнессу из оцепенения.
– Гнусный негодяй! – закричала она. – Убийца моего мужа! Будь ты проклят! Не знать тебе никогда ни счастья, ни покоя!
Рыцарь молча выслушивал ее проклятия. Его по-прежнему не оставляло ощущение нереальности этой встречи.
Агнесса обратила свой взор к небу.
– Господи! Прими душу моего мужа, самого благородного рыцаря на свете, и покарай его убийцу!
– Рыцари не берут в бой жен, – возразил ей Бруно.
– Замолчи! – накинулась на него Агнесса. – Пес с нечистой кровью и гнилой душой!
Бруно побагровел и окинул Агнессу таким взглядом, что ей стало страшно.
«Пресвятая Богородица! Я же в его власти!»
А рыцарь, наконец, осознал, что перед ним, действительно, та самая Агнесса де Тюренн, от которой несколько лет назад он сходил с ума. Только ее положение изменилось: если тогда он не мог быть с нею даже дерзким, то теперь она – его военная добыча.
У Бруно забурлила кровь, и он хрипло выдавил из себя:
– Теперь ты моя!
– Нет! – крикнула Агнесса и, плюнув в лицо ненавистному человеку, бросилась по лестнице на сторожевую башню.
Ступенька, еще ступенька, и вот уже смотровая площадка. Агнесса обратила взор к небу.
– Господи, прости меня за грех! Но я не могу поступить иначе!
Уже на перилах она услышала крик Бруно:
– Стой! Погоди! Не надо!
Но Агнесса с решимостью оттолкнулась.
Хотя Бруно уже добрался до смотровой площадки, он не успел помешать отчаянной женщине совершить смертельный прыжок. Рванувшись к перилам, рыцарь глянул вниз, но из-за густого дыма ничего не увидел.
«Она разбилась насмерть», – решил Бруно, бесясь от бессильной злобы.
Однако Агнесса осталась живой, чего скорее всего с ней не случилось бы, если бы она не зацепилась почти у самой земли подолом за оставленную венграми лестницу. Когда сукно порвалось молодая женщина упала на гору трупов. Некоторое время она приходила в себя, затем скатилась на землю и вскочила на ноги. Ее тело болело, руки покрылись кровоточащими царапинами, но серьезных повреждений Агнесса не получила.
Она взяла у одного из убитых воинов меч и бросилась к лесу. Ей пришлось пробираться через горящее село, сквозь густой дым. Агнесса задыхалась. Ей, как она не торопилась, пришлось остановиться, чтобы стащить с себя раскалившиеся кольчугу и бармицу (шлем был ею потерян во время падения со стены). Затем Агнесса помчалась дальше. Рядом с ней падали горящие обломки, пылающих изб и хозяйственных построек, чудом ни разу ее не задев.
Когда беглянка выбралась из села, она едва держалась на ногах, однако ей и в голову не пришло передохнуть. Агнесса неслась по лесу, пока, выбившись из сил, не упала в густых зарослях папоротника на покрытую мхом кочку и не потеряла сознание…
Очнулась она от раскатов грома. И тут же начался сильный дождь. Агнесса отползла под растущий неподалеку тис, где просидела всю грозу. Потом тучи ушли, выглянуло солнце, а молодая женщина не двигалась с места, поскольку была в полуобморочном состоянии.
В себя она пришла от крика:
– Боярыня! Агния Вильямовна! Где ты!
– Здесь я! Здесь! – откликнулась Агнесса.
Вскоре из леса появились тиун Будила, опирающийся на суковатую палку, и дударь Лепко с перевязанной рукой.
– Слава Иисусе, ты жива, боярыня! – обрадовался тиун, но тут же помрачнел и горестно проговорил: – А боярина нашего больше нет, упокой его Господи.
– Я знаю, – глухо отозвалась Агнесса.
У нее не было слез, хотя душа разрывалась от горя.
– Угры ушли? – спросила она дрожащим голосом.
– Ушли, – ответил Лепко.
– Их воевода о тебе спрашивал, – сообщил Будила.
– У тебя спрашивал?
Будила рассказал боярыне, как венгры сбросили его с лестницы и хотели добить, но вмешался их воевода, который, узнав, что это боярский тиун, вцепился в него мертвой хваткой и принялся расспрашивать, как боярыня оказалась в Галицком княжестве.
– Он как услыхал, что тебя наш боярин из Святой земли привез, аж почернел весь от злобы. Я грешным делом приготовился к смерти, но, слава Христе, обошлось.
– Повезло тебе, – сказала Агнесса. – Бруно в гневе безжалостен.
– Кто? Кто? – не понял Будила.
– Воевода угорский.
– А ты отколь его знаешь? – удивился тиун.
– Бруно служил королю франков, а я была при королеве.
– Да, ну! – поразился Будила. – Вон как Господь даже на другом краю земли людей сводит!..
Агнесса его прервала:
– А почто угры ушли?
– Гонец примчался к нашим разорителям. Велено им было немедля выступить к Перемышлю, где засел князь Владимирко Володарьевич. Угры, чтоб их всех скрючило, умчались, а перед тем, как убраться от нас, боярский двор запалили. Но Господь, слава Ему, послал ливень, и двор даже на четверть не выгорел.
– А отколь вы узнали, что я жива и в лесу схоронилась?
– Я тебя видал, когда сам утекал от угров, – подал голос Лепко.
– Что та с детьми? – спросила боярыня у тиуна.
– Я послал за ними Збышека, – сказал он.
Агнесса поднялась, сделала шаг и покачнулась.
– Идти-то сможешь? – заботливо спросил у нее Будила.
Кивнув, она последовала за ним. Лепко замыкал шествие. Они шли, не говоря друг другу ни слова. Агнесса думала о погибшем муже, а слуги не мешали ее скорби.
А вокруг жил свой жизнью лес. Скрипели вековые деревья: стройные буки, раскидистые тисы, приземистые грабы, огромные вязы. Шелестела мокрая листва. Иногда появлялась лесная живность: то олень мелькал вдалеке, то барсук перебегал тропинку, то дикая кошка бросалась в заросли. Слышно было щебетание птиц, протяжно куковала кукушка, настойчиво стучал дятел.
Потом лес кончился и началось село, где пожар уничтожил более половины дворов. Что касается боярского замка, то в нем пострадали в основном хозяйственные постройки. Больше всего досталось стене, а вместо ворот зияла дыра.
Весь двор был засыпан осколками цветного стекла. От этой пестроты у Агнессы зарябило в глазах и все стало расплываться…
Очнулась она лежа на лавке в одной из горниц боярских покоев. Сенная девка Светка вытирала ей мокрой тряпкой лоб.
– Где боярин? – спросила Агнесса слабым голосом.
– Лежит в большой горнице, – ответила девка.
Агнесса поднялась и нетвердыми шагами направилась к телу своего мужа. Светка шла за госпожой, бубня под нос:
– Ах, ты Боже мой, Агния Вильямовна! Не упади! Здесь порожек, а тут ступеньки крутые.
У двери большой горницы Агнесса устало велела:
– Уйди отсель.
Оставшись одна, она приблизилась к неподвижно лежащему на лавке мужу и горько разрыдалась…
А на следующий день состоялись похороны боярина. Отпевали его в храме святого Георгия, почти не пострадавшем от огня, но порядком ограбленном. Священнику, отцу Феофану, несмотря на его сан, тоже досталось. Избитый накануне он с трудом держался на ногах, но заупокойную службу провел как полагается.
Боярин лежал в простом, сделанном наспех гробу. Его восковое лицо с заострившимися чертами казалось Агнессе чужим и не имеющим ничего общего с тем Любимом, с которым она прожила четыре счастливых года. Слезы ручьем стекали по щекам молодой вдовы, видевшей словно наяву совсем другого своего мужа – улыбающегося и ласково на нее глядящего.
После службы боярина отнесли на кладбище и похоронили под простым деревянным крестом. Агнесса непременно поплакала бы на могиле в одиночестве, если бы ее не одолевали заботы. Ей и ее детям все еще грозила опасность. В Карпатах было немало разбойничьих шаек, занимавшихся не только грабежами, но так же еще продажей в рабство пленников, и разоренное село Радимычи могло показаться лихим людям легкая добыча. Могло случиться также и новое нападение венгров.
«Ладно, Любим, я еще приду к тебе, а покуда мне надобно принять меры для спасения наших детушек», – мысленно обратилась Агнесса к мужу, чья душа, в чем она не сомневалась, находилась где-то рядом.
По дороге с кладбища Агнесса заговорила с Будилой о том, что ее беспокоило. Выяснилось, что тиун разделяет опасения боярыни.
– Нелегко нам будет без боярина, – вздохнул он. – Лучше было бы тебе, Агния Вильямовна, уехать с детишками в Галич да токмо дорога нынче не безопасная.
– Значит, будем здесь себя оберегать, – сказала Агнесса. – Надобно выставлять и днем и ночью сторожевые посты. А еще позаботимся об оружии. Кузнец-то живой?
– Живехонек! – ответил Будила. – Он булавой по башке получил и теперь лежит, хворает.
– Сильно хворает?
– Не очень. Почитай уже здрав.
– Тогда пущай берется за дело, – велела боярыня.
Она дала еще несколько указаний, как обеспечить безопасность Радимычей.
– А ты, боярыня, не теряешься в беде, – с уважением заметил тиун.
Во дворе Агнессу ждали прибывшие из леса дети. Илюша сразу бросился к матери, но, не удержавшись на еще слабых ножках, упал и захныкал.
– Ах, ты Боже мой! – засуетилась мамка Милка. – Убилось дите!
– Что ты квохчешь? – прикрикнула на нее боярыня. – Подыми Илью!
– А где батюшка? – спросила Агаша.
У Агнессы запершило в горле.
– Батюшка ушел от нас на небо, – произнесла она дрожащим голосом.
– Зачем? – удивилась девочка. – Мы его обидели?
– Нет, милая, его Господь к себе призвал.
– Зачем? – настойчиво переспросила Агаша.
– О том знает лишь Сам Всевышний. На все Его воля.
Стоящая в сторонке Боянка завыла дурным голосом.
– Замолчи! – оборвала ее боярыня. – Не пужай детей.
Агнесса наклонилась к детям, чтобы приласкать их. Проведя рукой по волосикам Агаши, она вдруг заметила, что на шее у дочери нет золотого крестика.
«Пресвятая Богородица! Я же сама надела на нее тот самый крест, с коим более четырех лет не расставалась».
Милка, Боянка и Найдена божились, что не видели крестика на девочке.
– Куда же он мог деться? – удивилась боярыня.
– Рожна украл, – предположила Найдена.
Тут только Агнесса вспомнила о страннике, ставшем невольным виновником разлада между ней и мужем. Это воспоминание вкупе с сожалением о потере дорогой сердцу вещи вызвало у нее бурный поток слез, и она поспешила спрятаться от детей, чтобы от души выплакаться.
Глава 5
Перемирие
После первой победы Мануил двинулся вглубь Венгерского королевства, разоряя все на своем пути. Это очень не нравились Борису, так как он понимал, что Гёза постарается взвалить именно на него, своего соперника, всю ответственность за творящиеся бесчинства. Но не в том положении находился сын короля Кальмана, чтобы помешать императору отдавать повеления жечь города и села, а ратникам грабить мирных жителей.
Боевые действия проходили на территории Далмации18, где основным население были хорваты, к которым сербы испытывали неприязнь, поэтому воины Стефана Немани менее всех церемонились с местным населением. Борис как-то поинтересовался у жупана, чем вызвана эта вражда между двумя народами, живущими много лет рядом и говорящими на одном языке.
– Хорваты нас издревле пытались со свету сжить, – мрачно ответил Неманя. – Они и под угров пошли, чтобы те помогли им с нами бороться.
Борис так и не понял, откуда взялась вражда между сербами и хорватами.
А тем временем армия короля Гёзы, опомнившись после первых поражений, принялась оказывать ожесточенное сопротивление захватчикам, что, впрочем, не мешало императорскому войску пусть медленно, но все-таки продвигаться вперед. Мануил дошел до реки Дравы, где остановился в расположенном на берегу замке. Именно там и были получены отнюдь не обнадеживающие вести из Галича.
Осажденного в Перемышле Владимирко Володарьевича спасло только то, что Гёза спешил закончить войну с ним, чтобы сосредоточиться на боевых действиях против византийского императора. Под Перемышлем был заключен мирный договор, по которому галицкий князь обязывался не чинить больше зла, как венгерскому королю, так и киевскому князю.
Во время осады галицкий князь захворал, но, как только враг отступил за рубежи, сразу же чудесным образом выздоровел. Послы византийского императора застали Владимирко Володарьевича уже полным энергии и решимости не исполнять те пункты недавно подписанного договора, которые имели отношение к киевскому князю. Однако воевать с венгерским королем галицкий князь отказался наотрез.
– А ну, как война не заладится, – сказал он послам. – Тогда царь Мануил к себе уберется, а угорский король совсем разорит мои земли.
Писцами галицкому князю служили греки – от них-то послы и узнали о его дальнейших планах. Владимирко Володарьевич задумал отнять у Изяслава Мстиславовича ряд городов. Он старательно готовился к этому, занимаясь в том числе подкупом венгерских вельмож и церковных иерархов, дабы те помешали Гёзе оказывать помощь киевскому князю. В общем, войну с венгерским королем Владимирко Володарьевич не считал сейчас для себя выгодной, поэтому послам императора пришлось убраться из Галича ни с чем.
Когда Мануил узнал о том, что у него нет союзника, он скрепя сердце согласился на предложенное венгерским королем перемирие и созвал совет. Военачальники собрались в зале с почти почерневшими от времени стенами, из которых выступали частично разрушившиеся арки и пилястры. Было видно, что это строение, помнившее еще времена владычества древних римлян, приводилось в последний раз в порядок очень давно.
Император сидел на троне (этот атрибут власти возили за императором), а военачальники выстроились перед ним в ряд. Разговор зашел о необходимости заключить мир, пока еще есть возможность вытребовать у противника выгодные для себя условия. Все понимали, что в создавшемся положении мирный договор – самый лучший выход. Еще немного, и боевая удача могла перейти на сторону венгерского короля.
– Quidquid agis, prudenter agas et respice finem19, – изрек Мануил.
– Да, лучше вовремя уйти победителями, чем быть разгромленными, – согласился с ним Федор Ватац.
Андроник Комнин, Андроник Ангел, Михаил Палеолог и Иоанн Кантакузин дружно закивали. Один Стефан Неманя досадливо поморщился, поскольку рассчитывал окончательно избавиться от досаждавшего сербам Гёзы. Что касается Бориса, то его на удивление мало огорчило известие о готовящемся мире. Поймав на себе торжествующий взгляд Андроника Комнина, он подумал:
«Мне давно привычно ждать своего часа. Андроник больше радуется, чем я печалюсь».
Когда совет закончился, военачальники потянулись к выходу. Борис последовал было за ними, но император остановил его:
– Погоди! Я хочу с тобой потолковать.
Помолчав немного, он произнес с досадой:
– А ты был прав: архонт Галича – ненадежный союзник.
– Мне ли об этом не знать, – грустно усмехнулся Борис. – Я за то время, пока гостил у Владимирко Володарьевича понял, что на него нельзя положиться. Если он князю Юрию Суздальскому ни разу не изменял, то лишь из опасения остаться совсем одному, ибо прочие князья ему давно не доверяют.
– На сей раз тебе не стать королем, – продолжил Мануил. – Vae! Non omnia possumus omnes.20 Придется подождать.
– Мне не привыкать – ждать, – буркнул Борис.
Он приготовился слушать слова утешения, но император вдруг поинтересовался:
– А правда, что Андроник Комнин пытается с тобой помириться?
– Он заговаривал со мной, а чего ему от меня было надо, я так и не понял.
Император поморщился.
– Андроник ничего не делает и не говорит просто так, но порой только бес может понять, чего он хочет. Признаться, у меня нет желания терпеть его при дворе, и я решил оставить нашего беспокойного родича на границе с Угорским королевством. Пусть Андроник командует лиметанеями21. А чтобы он опять не начал плести интриги, я приставлю к нему надежных людей.
Борис про себя позлорадствовал. Мало того, что Андроника Комнина вновь отрывают от милой его сердцу придворной жизни и упекают в приграничную глушь, так еще и за каждым его шагом будут следить.
«По заслугам и честь».
А император задал следующий вопрос:
– Ты, говорят, с жупаном Стефаном сдружился?
– Не то, чтобы сдружился, а толкуем иногда.
– О чем же вы толкуете?
– Все больше о вере христианской. Стефан очень благочестив.
Мануил с сомнением покачал головой.
– Стефан-то благочестив, а вот в тебе я прежде не замечал такого благочестия, чтобы часами о вере говорить.
– Не я со Стефаном говорю, а он со мной, – уточнил Борис.
– И чего же ему от тебя надо? – настойчиво осведомился император.
Борис не знал, как он отнесется к притязаниям Немани на власть в Сербии, и, дабы не подвести жупана, сказал неопределенно:
– Да вроде бы ничего, а просто я ему кажусь подходящим собеседником. Между прочим, он уверял меня в том, что никогда не изменит василевсу.
Мануил нахмурился.
– А ты спрашивал его, хочет ли он мне изменить?
Борис мысленно обругал себя за неосторожность. Ведь он знал, каким подозрительным становится император, при любом упоминании об измене.
«Дурак я! Вот уж воистину: поспешишь обронить слово, а после каешься».
Надо было выходить из неприятного положения:
– Нет, я его об этом, конечно же, не спрашивал, да и вообще ничего у Стефана не выпытывал. Он по своей воле ругает угров, а греков называет защитником сербов.
Мануил удовлетворенно кивнул.
– Значит, жупан обещает быть нам верным? Надеюсь, он нарушит своего слова. Ладно, ступай!
Выйдя от императора, Борис подумал:
«Уф! Выкрутился я, слава Богу! Впредь мне наука – при Мануиле надобно следить за каждым своим словом».
Он спустился во двор замка, где его ждал Лупо.
– Возвращаемся в Константинополь, мессир?
– Возвращаемся, Лупошка, – грустно усмехнулся Борис. – Я не буду королем, а тебе не станешь королевским слугой.
– Я слуга своего господина, кем бы он ни был, – отрезал Лупо.
Они немного прошлись по узкому не вымощенному двору, где пахло сыростью и во многих местах рос мох.
– Последние ночи я вижу один и тот же сон, – медленно заговорил Борис. – Снится мне широкий Днепр, и я стою на его берегу. Знаю, что на той стороне мое счастье, а добраться к нему не могу: лодки нет ни одной. Стою, гляжу с тоской, и вдруг другой берег сам начинает ко мне приближаться.
– И что на том берегу? – полюбопытствовал Лупо.
– Храмы русские, люди русские и… Агнесса.
– Снится то, по чему мессир тоскует.
– И что навсегда потеряно, – сказал Борис со вздохом.
Глава 6
Пир у киевского князя
После того, как был подписан мирный договор с галицким князем, Бруно повел свой отряд в Далмацию, где основные силы венгерского короля противостояли византийскому нашествию, а когда война закончилась, королева послала его с письмом к киевскому князю. Перед отъездом на Русь Бруно получил известие о смерти своей жены. Он нисколько не огорчился, так как не испытывал никаких чувств к женщине, благодаря которой ему удалось превратиться из нищего рыцаря в более ли менее состоятельного феодала. Конечно, она имела некоторые достоинства – приятную внешность и умение хозяйствовать, но был у нее и очень большой недостаток – ей так и не удалось забеременеть.
«Господь знает, что творит, – с удовлетворением подумал Бруно. – Как говорил мой отец, царство ему небесное: лучше быть холостым, чем иметь бесплодную жену».
В Киеве он был радушно принят Изяславом Мстиславовичем и определен на постой в роскошные хоромы одного из самых богатых и уважаемых в Киеве мужей, тысяцкого Улеба. А спустя день Бруно получил приглашение на княжеский пир.
Изяслав Мстиславович восседал во главе длинного, покрытого большой белой скатертью стола. Справа от киевского князя были сыновья Мстислав и Ярослав с женами, слева – брат Владимир Дорогобужский тоже с женой. Дальше расположились бояре, придворные и военачальники. Место Бруно оказалось в середине стола, и это обидело гордого рыцаря.
«Мог бы князь и поближе к себе посадить того, кто спас от гибели его сына».
На серебряных блюдах лежали различные кушанья: дичь, поросята, огромные рыбины, пироги. В глубоких серебряных мисках золотился свежий мед. Не было недостатка и в хмельных напитках, как в заморских винах, так и в любимой русскими медовухи. А вот из фруктов Бруно увидел одни яблоки.
«Здешняя земля дает мало плодов – не то, что моя родина», – с грустью подумал он.
Слух пирующих услаждали музыканты, которые играли на гуслях (напоминавших Бруно кифары) и различной величины дудках. Вокруг стола бегали, гримасничая, уродцы-шуты.
Изяслав Мстиславович был весел и говорлив. Он беседовал с сыновьями, обращался к брату, любезничал с невестками, переговаривался с боярами, задал пару вопросов Бруно. Однако настроение киевского князя мгновенно испортилось, когда из сеней послышался визгливый женский голос, заглушивший громкую музыку. Все сидящие за столом люди дружно вздрогнули. Тут же дверь с шумом отворилась, и в гридницу22 ворвалась высокая дородная женщина лет около пятидесяти, в навершнике из золотистой парчи и расшитом золотыми нитями покрывале, поверх которого возвышался огромный головной убор из золота, жемчуга и драгоценных каменьев.
Музыканты перестали играть, а шуты замерли.
– Вырядилась старуха курам на смех, – пробормотал Мстислав.
Владимир Дорогобужский бросил на племянника полный ярости взгляд.
– Здравствуй, матушка Любава Дмитриевна! – кисло поприветствовал Изяслав Мстиславович ворвавшуюся в гридницу женщину. – Я рад тебе!
Только теперь Бруно догадался, что особа со сверкающими от гнева глазами – мачеха киевского князя и мать королевы Фружины. Лицом вдова князя Мстислава Владимировича напоминала дочь, однако держалась Любава Дмитриевна куда как менее достойно, чем венгерская королева.
Прыснув на пасынка злобным взглядом, вдовствующая княгиня воскликнула:
– Рад мне? То-то меня к тебе твои цепные псы не пущали!
– Кто не пущал? – притворно удивился Изяслав Мстиславович. – Я всех накажу!
– Не лги, Изяслав! – завопила Любава Дмитриевна еще громче. – Ты, поди, сам велел все двери затворить передо мной! Токмо меня не так-то легко удержать!
– Легче убить, – сказал Мстислав себе под нос, но в тишине его все услышали.
– Прикуси язык, Мстислав! – вскинулся киевский князь на сына. – Уважай княгиню!
Любава Дмитриевна жалобно заскулила:
– А разве же меня кто-нибудь уважает, опосля смерти мужа моего, князя Мстислава Владимировича, упокой его Господи? Вот и приходится бедной вдовице силком к тебе, Изяслав, врываться, дабы потолковать о делах.
– Садись, матушка, за стол, – медовым голосом заговорил Изяслав Мстиславович. – Откушай с нами. А о делах мы с тобой опосля потолкуем. Уважь нас. Вон здесь и родичи твои, и боярство, и гость угорский.
Бруно, как только услышал, что речь зашла о нем, поднялся и отвесил учтивый поклон. Княгиня глянула на него с любопытством.
– Ты, значит, из Угорского королевства к нам прибыл? И дочь мою, Евфросинию Мстиславовну, знаешь?
– Королева Фружина – моя государыня, – ответил Бруно.
Любава Дмитриевна явилась в княжеские хоромы с намерением устроить пасынку скандал, и ни родичи, ни киевские бояре не могли этому помешать. Иное дело – прибывший из Венгерского королевства человек, который наверняка все расскажет королю Гёзе, а вдовствующей княгине совсем не хотелось, чтобы ее венценосный зять плохо подумал о своей теще, поэтому она, смирив гордыню, послушно села за стол. Место себе Любава Дмитриевна выбрала по правую руку от Изяслава Мстиславовича. Остальным пришлось подвинуться: благо, что лавки были длинные.
Напряжение, возникшее с появлением вдовствующей княгини, не исчезало. Вновь зазвучала музыка, но уже не такая веселая, как прежде. Шуты перестали кривляться. Изяслав Мстиславович хмурился, а его сыновья недовольно переглядывались. Владимир Дорогобужский старательно улыбался своей матери, как будто пытался ее обелить. Щеки обеих молодых княгинь порозовели от смущения. Самыми невозмутимыми выглядели бояре, но и они явно были не в восторге от происходящего.
«Похоже, у матушки королевы Фружины дурная репутация», – отметил про себя Бруно.
Читать бесплатно другие книги:
