Пустые головы Молодых Вадим
– Ну, а что вы хотели? – снова заговорил доктор, обращаясь то ли к Антону персонально, то ли ко всем, кто его слышал, но скорее, самого себя убеждая. – Бледный. Глаза закатываются. Весь в крови. Буровит что-то, как в бреду: то ли спасаться просит, то ли на фронт просится. Спутница в истерике. Катастрофа, одним словом! Впечатления и эмоции – соответствующие… Медики – тоже люди… Всего лишь люди…
Разговорчивый доктор закончил читать и бубнить, посмотрел на Малого:
– Ну-ка…
Уверенно и бережно взял руками его голову, осторожно приподнимая веки своими большими пальцами, посмотрел в глаза, потом отпустил.
– Покрутите головой влево-вправо… Повращайте глазами… Голова не кружится? Нет? Точно?!
Удовлетворённо откинулся на спинку стула:
– Ну! Всё нормально с вашим мозгом, молодой человек. Если даже и встряхнулся, то совсем немного. Чуть-чуть. – Доктор даже подмигнул шутливо. – Ну, заплелись извилины чуток… Так это и от тяжких дум бывает… И довольно часто!
– Это если сами извилины есть!
Антон вставил фразу так неожиданно, что врач переспросил:
– Что, простите?
– Я говорю, если мозги как таковые есть.
Доктор мгновенно словно бы не погрузился, а нырнул в раздумье. Он посмотрел на Антона снова очень внимательно, но теперь уже явно не медицинским взглядом:
– Вы правы, молодой человек… Вы даже не представляете, как вы правы… Сотрясение мозга может быть только при наличии самого мозга. А между тем, этот диагноз ставится несправедливо часто… Неоправданно часто!
И он снова взглянул на Антона и опять новым взглядом, ясно выражавшим сомнение в отношении самого этого пациента – привычное уже сомнение ко многим таким же, но снова яркое во всяком случае. Однако он тут будто встряхнулся и сбросил задумчивость.
– А что же нога? Показывайте…
Антон откинул одеяло и сам словно бы увидел свою ногу впервые – повязка повыше колена стала сразу же тугой по ощущениям.
– Хотели вам лангету наложить… – оценивающе, как эстет, рассматривая пострадавшую ногу, произнёс врач.
– Что наложить?
– Лангету… Этот гипс, молодой человек, служит для фиксации суставов и называется «лангета», – с улыбкой сказал обаятельный хирург.
– Как в ресторане, – без улыбки пробурчал всё ещё не очухавшийся от наркоза Антон Малой.
– Да, похоже. У нас ведь тоже мясные дела… У вас, правда, и сухожильные малость. Поэтому не ресторан, а больничная травматология. Полежите у нас пару неделек, Антон, срастётся там. Заодно и головка бо-бо перестанет. Голова-то болит? Впрочем… Сейчас-то еще нет, наверное? Наркоз был глубокий. Ну да ладно… Больные ждут… А некоторые, заметьте, ждать не могут и не должны. После договорим. Отдыхайте пока.
Доктор и не пытался скрывать, что его заинтересовал Малой. Он даже подмигнул ему при всех, вставая со стула – не прощаемся, дескать, скоро увидимся.
Глава 6
Наркоз ещё не совсем отпустил, и Антон снова уснул.
Когда опять открыл глаза, то увидел сидящую возле его кровати и тихо плачущую мать.
– Мам, ты чего? – механически задал дежурный в любой семье вопрос.
Теперь она захныкала в голос и стала рукой нежно гладить разбитое лицо сына.
– Как же так, сынок? За что ж они тебя? – тихо голосила обычные в такой ситуации вопросы. – Да как же так? Что ж теперь будет-то?
– Да ничего не будет, мам, перестань…
– Как же не будет? А нога-то… вон… забинтована!
– Так больница же! Вот и бинтуют – работа такая…
Антон играл в веселый оптимизм. Подействовало.
– А я тебе, сынок, тут фруктов, конфет, сока принесла. Кормят-то хорошо? Может чего посерьёзнее надо? Принести-то чего?
Антон уже не дежурно, а искренне улыбнулся.
– Меня еще не кормили, мам. Я только проснулся… Ты мне мою зарядку для телефона принеси…
– Так я принесла, сынок…
– Отлично! – Антон сразу же по-деловому начал хлопотать со связью. – А кстати! Ты как узнала-то?
– Так из отдела дежурный позвонил…
И снова, вспомнив свой ужас от услышанного тогда по телефону, мать начала плакать. Не громко рыдать, переполненная неизбывным страхом и болью за сына, а тихонько хныкать в платочек. Антон даже отвернулся, чтобы не видеть жалкого лица плачущей матери, хлюпающей и сопящей тихо и смиренно – привычно! Это становилось невыносимо. Не от жалости к ней – от её «жалкости».
Он стыдился. Отгонял эти мысли, но они упорно одолевали его своей назойливостью…
«Господи! Как же ты мне надоела! Ну, был когда-то смысл в твоей жизни… Я! Маленький. Но теперь-то… Да и тогда! Ребёнок, дети как смысл в его сугубо биологической сути… Животный это смысл… Не человеческий… Ничего интересного… Доброта? Не бывает интересной. Злость интересна! Причины злости… Господи, сколько же у тебя их было и есть!.. Способы проявления злости… Цели, если злость небезотчётна… Они, кстати, могут быть самыми добрыми. Надо только уметь понимать, где для добра злость нужна. Но с пониманием у тебя… Увы!..»
Последняя и давняя очевидность, словно бы теперь заново сформулированная, даже не резанула своей проникающей остротой, а разодрала сознание Антона своими зазубренными, как у орудия пытки, краями. Удивительно, остроту ощущения при этом он никак не мог бы назвать болью… Наоборот! Даже дышать стало свободнее.
«…А есть ли у тебя то, чем понимают-то?! Ты ж прожила так, что тебе мозги ни разу не нужны были!..»
Малой даже головой потряс – в ней был уже явный перебор. Мать ведь! Пришлось заговорить, чтобы отвлечься:
– Ладно, мам… Перестань! Ничего страшного… Полежу тут… Отдохну… Этих чертей найду обязательно – ребята из отдела помогут… Я одному точно челюсть сломал. Проявится! Такое своими силами не лечится…
Она заулыбалась было от уверенности сына, но услышав подробность про ещё одну возможную травму, ужасно серьёзную, пусть не у него самого теперь, но напрямую с ним связанную – его рук… точнее, ног дело! – снова скривилась в приступе страха и плача.
Антон распечатал принесённый ею сок, налил и дал ей чашку:
– На, попей… Успокойся… Что-то ты совсем расстроилась… Расстраиваться по пустякам стала… Это не мне – тебе нужнее в больнице-то полежать. В невралгии… Точно!
Малому самому так понравилась эта идея, высказанная в виде взбадривающей шутки, что он даже заёрзал на койке.
«Точно! Надо ей магнитно-резонансную томографию сделать… Посмотреть, что там у неё есть… Идея! Хотя, как можно верить этим картинкам, получаемым некими „волшебниками“ в белых халатах, когда они и сами-то не всё как следует понимают?! Это вот для неё и для таких же правдой выглядит то, что они „лепят“, как и вся остальная „залепуха“, что ей по жизни в голову „втирают“, а я, уж извините, напрямую с людьми поработаю».
Ему нестерпимо захотелось действовать прямо сразу. К тому разговорчивому доктору и обратиться. Он, кажется, зав. отделением? Вот, как раз! К тому же у него явно было – есть! – что Антону сказать… Рассказать даже!
– Ну всё, мам… Успокоилась? Не переживай. Зарядку принесла – телефон работает. Связь налажена. Не задерживайся тут, а то ты только расстраиваешься понапрасну. Давай прощаться. Мне к доктору надо…
– Прощаться?! – она снова до слёз испугалась.
– Ой-й! – Антона даже перекосило от раздражения. – Не цепляйся к словам. До свидания!
Взгляд в детство и юность – Мать
Антон рос без отца. Он о нём ничего не знал кроме фамилии. Своей унаследованной от него фамилии. Мать никогда о нём не рассказывала. Но, надо думать, относилась к нему и помнила его с трепетом, раз дала сыну не свою, а его фамилию. Может быть, для рассказа ждала, когда сын станет взрослее. Антон ни о чём её не спрашивал, хотя и очень хотел узнать, кто его отец и почему он не с ними. Впрочем… Взрослея и глядя на свою мать уже не детскими глазами, Антон не удивлялся, что у неё никого нет. Он понимал, что на такую женщину может клюнуть только такой же, как она, ущербный человек.
Его матушка, назовём её Мариванной, была женщиной доброй до невозможности, отчего и тянула по жизни свой многопудовый крест, который всегда есть кому взвалить на плечи совестливого человека. Вселенская жалость к людям вообще, желание им всем хоть как-то помочь во всевозможных житейских трудностях, неяркий, даже убогий ум и чрезмерная впечатлительность заставляли Мариванну плакать перед телевизором не только на глупых, слезливых сериалах, но иногда даже и на мультфильмах. Антон подозревал, что и он-то родился потому, что она когда-то расчувствовалась от чьих-то пьяных и забубённых россказней, да и пожалела расшалившегося гуляку. Антон боялся, но не удивился бы, если вдруг оказалось, что он – результат некоего мужского, пьяного и грубого, циничного и весёлого спора. Так ведь бывает и в книгах, и в жизни. Повод так думать мать усиливала еще и постоянно виноватым выражением глаз при разговоре с сыном.
Внешность у Мариванны была никакой. Никаких крючков. Ничто не цепляло. Ни уродства, ни красоты. Ноль! Обычная смиренная, даже эталонная мать-одиночка, для которой единственный болезненный сын – это и есть весь смысл существования. Чисто природный смысл – родить потомство и вывести его в мир, когда оно сможет пастись самостоятельно. Потом и помереть так же, как и жила – смиренно и спокойно.
Работала она простым инженером. Как начала после института, так и работала всё время. Ясно было, что так и на пенсию уйдёт. Никаких амбиций. Никакого честолюбия. Инженер и всё. То ли хороший, то ли плохой – непонятно. Просто инженер. Что написано в должностной инструкции, то и делает. Никаких неожиданных всплесков или провалов – абсолютная предсказуемость. Стопроцентная добросовестность при полном отсутствии импровизаций.
Единственной неожиданной удачей в жизни Мариванны была квартира, благотворительно, как матери-одиночке, выделенная ей словно бы с барского плеча районной администрации. Пропиарился таким образом один из местных депутатов. Показал конкретную заботу о конкретной неполной семье. Повезло Мариванне попасть в его поле зрения.
Впрочем, почему – единственная удача? А сын?! Ребёнок для любой женщины, пусть даже и без законного мужа – это ведь тоже удача. По природе вроде как обязанность… Но и удача тоже. Счастье!
Когда дела с новой квартирой начали реально налаживаться, то, чтобы жильё было хотя бы двухкомнатным, ей, по совету бедовых сослуживиц – настоящих подруг у неё не было, пришлось единственный раз в жизни пойти на ухищрение и фиктивно ввести в состав семьи своего отца, специально для этого выписавшегося со своей жилплощади в другом городе. Проводя эту, в общем-то, безобидную и привычную для всех даже не аферу, а простую житейскую операцию, Мариванна жутко нервничала, страдала бессонницей, пару раз даже собиралась во всём признаться районному начальству. Но всё-таки, выслушав заверения в успехе снисходительно улыбающихся помощников депутата и подогревая свою решительность мыслью о благополучии растущего сына, немыслимым для себя усилием воли она смогла довести процедуру до конца и справить новоселье. Получилась типовая «двушка» для Антошки – до восторга увеличенное материнское счастье. Мариванна с тех пор считала себя счастливой женщиной. С оговорками, конечно, но, по большому счёту, – безусловно счастливой. Сын растёт – умница, работа постоянная, благоустроенная квартира для жизни – что ещё надо? Всё есть! Что есть – то и надо! А надо то, что есть уже. Круг желаний успешно замыкался. Это ли не счастье?
Мариванна радовалась даже становившемуся жестким и злобным характеру сына. Она, не искушенная в близком общении с большим количеством разных мужчин, стала считать, что у него это и есть взросление и возмужание. Мать со своего сына пыль сдувала. Всячески ему потакала и искренне им восхищалась. Мариванна, можно сказать, пребывала в состоянии родительской эйфории и экзальтации. И грешно было бы судить её за близорукость. В её малорадостной жизни сын был единственным «светом в окошке». А с его взрослением она стала его ещё и побаиваться, укрепляя его тем самым в его горделивой уверенности и мыслях о собственной исключительности. Антон очень рано стал жить своим умом и напрочь перестал о чём бы то ни было советоваться с матерью. Возникавшую время от времени сыновнюю раздражительность мать справедливо относила к издержкам переходного возраста и половому созреванию мальчика. В душе она мечтала, что скоро сын познакомит её со своей девушкой. Что у него будет большое и светлое чувство. Что дело пойдет к свадьбе и внукам. Мариванна даже стала копить деньги специально для такого праздника, который обеспечит ей спокойную и счастливую старость.
Время подошло, и Антон Малой, блестяще закончив школу, без проблем – взяток и прочих глупостей – был зачислен на бюджетную программу университетского юридического факультета. Мариванну выбор сына только укрепил в её к нему экзальтированном отношении. Шутка ли?! Антошка… в смысле… Антон – юрист. Её сын – гений. Ну и что, что с трудом его, недоношенного, родила?.. Зато голова-то какая. Гений, несомненно! А таким трудно бывает себе избранницу найти. Быть спутницей гения не всякой бабе под силу. Им – глупым курицам – «простого женского счастья» надо. А что оно такое, это бабье счастье? Муж непьющий: с утра целует – и на работу, вечером с работы – целует и за стол ужинать. Проверит оценки у детей – и на диван к телевизору. По выходным – в зоопарк с детьми, на рыбалку с друзьями или на лыжную прогулку всей семьёй. Летом – в отпуск к морю. Своему или чужому. Потом опять на работу. На какую-нибудь глупую, даже идиотскую работу, о которой и рассказать-то нечего. И так изо дня в день, из года в год… Тьфу! Мариванна и впрямь плюнула в душе, представив эдакое бытовое, запланированное «счастье», соотнеся его, к тому же, со своей жизнью. И ещё раз: тьфу!
А её Антошка… в смысле… Антон!.. Да он уже на порядок умнее всех своих сверстников, не говоря уже о сверстницах. Да им – телкам длинноногим – дорасти ещё до него надо! Мозги свои хотя бы наполнить как следует, раз уж они у них устроены так плохо. Да-а… Не всякая красотка её сына достойна. Им теперь за него побороться надо. И длина ног с объемом бюста – это не самые главные факторы победы в этой борьбе будут. Они, вообще, изначально в исходных данных соискательницы сами собой разумеются! Красавица должна быть, однозначно. Но с мозгами! И добрая, душевная, покорная. А как же?! Гению только такая подойдёт. Она помощницей должна стать… Вернее, не так. Не помощницей – чем она, дура, помочь-то сможет? Она попросту должна будет взять на себя всю житейскую рутину и обеспечивать Антошке… в смысле… Антону возможность плодотворно работать на благо всего человечества. То, что её сын – планетарного масштаба человек, Мариванна не просто знала – она это ещё и по-женски чувствовала. Ну… По крайней мере, ей казалось, что чувствовала.
Глава 7
Антон осторожно встал с кровати – сначала опираясь на одну здоровую ногу и пробуя бережно, не спеша, «по граммульке», переносить свой вес и на больную ногу тоже. Получилось вполне твёрдо и устойчиво. Не больно даже. Попробовал присесть… Привстать… Да работала нога как надо! И швы держали. И кровь не сочилась. Мысленно поблагодарив и поздравив хирурга с профессиональным успехом, двинулся, прихрамывая всё-таки от неудобства повязки, в туалет: облегчиться, умыться, причесаться – оправиться, одним словом. Визит к доктору предполагался по полной форме! Встреча не больного с врачом, что означало бы доминирующее положение одного и подчинённое – второго, а переговоры двух равноценных партнёров, имеющих, что друг другу рассказать и в чём посоветоваться.
Порылся в принесённом матерью пакете, нашёл салфетки, зубную щётку с пастой, мыло, полотенце – больничное отвергалось не глядя, обул домашние тапочки и поковылял, пришаркивая и припадая на негнущуюся ногу, по коридору. Медсестра на посту улыбнулась, не отрывая от уха трубки телефона, кивнула белоснежным накрахмаленным колпаком и без лишних слов задала нужное направление указательным пальцем с ногтем красного медицинского цвета. Туалет оказался неожиданно чистым. Впрочем, Малой тут же поймал себя на предвзятости – больница же всё-таки! Ну, районная… Ну, бюджетная… Но больница. Сантехника – не супер, конечно, но чистая… И работает!
Ополаскиваясь, услышал скрип входной двери и, распрямившись от раковины, увидел в зеркале за своим отражением человека с наложенной под подбородком повязкой, хитро примотанной к голове и напоминавшей ремешок от шлема или фуражки.
Антона даже передёрнуло от узнавания… Вернее, интуитивной догадки вначале… Однако те глаза, чьё выражение не могло быть скрыто никакими больничными бинтами – даже если бы они полностью обматывали лицо – мгновенно подтвердило догадку: он! Вчерашний! И точно – похоже, с переломом челюсти… Хотя и не сильным, без смещения. Успев даже прочувствовать лёгкую досаду от нетяжести травмы, Антон плотно прикрыл входную дверь, задвинул засов и встал спиной вплотную к стене напротив кабинки, в которой журчал его враг.
Надо думать, что он теперь был без ножа… Да даже если и с ним! Малой подсогнул и сделал ноги пружинистыми, забыв про собственный порез, и быстро размышлял, «выключать» его сразу напрочь или только башкой в унитазе прополоскать. Главное, чтоб опомниться не успел, когда узнает… А узнать должен обязательно!
Открылась дверь, и Антон в готовности номер один сделал секундную паузу, чтобы тот смог проникнуться всей трагичной для себя торжественностью встречи. Зря, как оказалось… Хулиган понял всё даже не в секунду – быстрее! Он двумя руками толкнул Антона от себя, пытаясь проложить путь к отступлению и объявлению тревоги в коридоре. Но Антон, забранный весь внутрь себя, словно пружина, мгновенно отскочил от стены и преградил дорогу к входной двери. Сцепились. Начали кряхтеть. Малой чувствовал, что нога у него всё-таки есть. И она нездорова! Поэтому ею же, неспособной твёрдо держать усилие двух напряжённых тел и максимально согнутой в колене, он двинул противника куда попало, одновременно рывком склоняя его в поясе. Попало под рёбра. Дыхание-сопение прервалось. Усилие ослабло, и Антон оттолкнув врага руками посильнее и оттолкнувшись ногой для прыжка – снова той же, травмированной! – и приземляясь на здоровую, больной-рабочей ногой «ножницами» врубил тому в подставленную в сгибе морду.
Не успевая разогнуться, а только вскинув хрустнувшую голову и перебрасывая центр тяжести на задницу, хулиган словно бы приподнялся в воздух – а может и впрямь подлетел – такой удачный удар получился, и, перебирая в конце пути ногами, пытавшимися догнать собственное тело, въехал задницей в вымазанное белой краской окно с низким подоконником. Стекло не треснуло, а лопнуло под натиском уже всей падающей в него спины и посыпалось наружу, расцвечивая своими игривыми блёстками и осыпая раскидистым звоном рухнувшее на улицу тело. Третий этаж… Тело не двигалось. Антон успел испугаться – чересчур вышло… Вывалилось даже!
Но тут же ментовская сущность, усугубленная уверенным знанием юридических основ, взяла в нём верх над испугом, и он быстро открыл засов и выбежал в коридор, состроив растерянное выражение лица.
– Помогите! Скорее! Человек выпал из окна…
Малой, не сильно – встревоженная травма уже опять начала проявляться – но всё-таки симулируя хромоту для предупреждения чужих подозрений, колченогим галопом заковылял по коридору мимо поста медсестры к лестнице.
– Скорее! Скорее! Беда!
Медики, подхваченные шумом и сопровождаемые взволнованными взглядами способных выглядывать из дверей пациентов травматологии, устремились за Малым по лестнице вниз.
Когда Антон добрался до места на углу здания больницы, там уже в суетливой и возбуждённой толпе гулявших свидетелей-больных, наперебой рассказывавших друг другу увиденное, какие-то белохалатные люди пытались реанимировать бездыханное тело пострадавшего.
Малой хотел было начать кудахтать о том, как всё произошло на его глазах: как человеку стало плохо в туалете, как он закачался, как его повело, он начал падать, а Антон, видя неизбежность, пытался его подхватить и даже почти успел схватить несчастного за одежду, но проклятая нога подвела – он не успел поймать бедолагу и вытащить его из пропасти третьего этажа… Но передумал. Паническое кудахтанье было бы тоже чересчур для полицейского, должного привыкнуть – а так и было! – к виду человеческих несчастий. Однако он пролез поближе к эпицентру событий.
Сохранившая повязку на бороде голова упавшего лежала боком на бордюре палисадника, как на подушке… Влажной от крови подушке… При этом череп, как аккуратно уполовиненный горшок, был очевидно расколот, и его верхняя часть кроме того, что была раздроблена, была ещё сбита и смещена ударом. Антон обошел место происшествия так, чтобы встать там, откуда открывался страшный в своей откровенности вид разбитой головы. С этой стороны никого не было – жутко было смотреть, и даже страдающие от скуки больные здесь не скопились. Малой подошёл совсем вплотную и заглянул внутрь «горшка». Черная пустота… Что-то ещё продолжало течь из него, мерзостное в своей тягучей сути, но никаких сгустков и близко не было – кровавая лужа и всё. «Пустой!» – подумал Антон с таким облегчением, словно бы убедился в оправданности своей шаткой гипотезы, столь долго лелеемой интуитивно, что не оправдайся она, то и вся жизнь псу под хвост.
– Что, простите?
Оказалось, что он не только подумал, но и проговорился-таки. Антон повернулся и увидел стоящего рядом с ним давешнего доктора из обхода, смотревшего немигающим взглядом даже не на, а внутрь Антона через его же глаза. Во взгляде доктора тоже виделось удовлетворение от подтверждения каких-то собственных мыслей.
– Понимаете, доктор… Я был в туалете… Умывался, – Малой заговорил так судорожно, опять же интуитивно чувствуя, что надо отвлечь доктора своим волнением, словно бы не слышал вопроса. – А тут он… Ну он и он… Я внимания не обратил… Слышал только, что дверь открывалась-закрывалась… А когда голову-то от раковины поднял, его уж назад клонило… Падал, значит! Прямо на окно! Я-то сообразил, что он не в себе… Мало ли?! Больница ведь… Ну я к нему… Да пока на своей ноге-то до него допрыгнул, он уж и вывалился… Кто только додумался в больнице – в травматологии! – такие низкие подоконники ставить?..
Врач стоял и кивал головой, то ли соглашаясь в понимании, то ли подбадривая Антона в его вранье… Скорее – второе! Потому что он так и не переставал смотреть ему прямо в глаза, сменив только выражение лица на неуловимо насмешливое.
– Это вы, батенька, сейчас коллегам своим рассказывать будете…
Эту фразу доктор проговаривал, уже меняя одновременно лицо на злобное от наступавшего понимания того, что и самому ему придется несладко – он тут за старшего, ЧП в его вотчине, с него и спросят… На него и навешают!
Скоро приехала полиция. Без тени интереса в лицах – несчастный случай – пустое дело, проформа. Но в составе группы был тот самый судмедэксперт, которого участковый Малой запомнил на самоубийстве. Антон понимал, что его сейчас же начнут отвлекать расспросами о том, как всё случилось, и он молил полицейского бога, чтобы эти расспросы… да что там!.. чтобы допрос его как свидетеля – а кого ж ещё?! – начался чуть позже. Он хотел посмотреть на реакцию судебного медика, заглянувшего внутрь черепной коробки покойника.
Тот посмотрел – никакой реакции… Скучающее в рутинной повседневности лицо, словно бы пустота разбитого горшка – это так и надо, так и должно быть.
– Он нигде больше не ударялся…
Замечание Антона прозвучало настолько двусмысленно для него самого – знающего суть дела, что он даже испугался: мол, раньше времени начал оправдываться. Но на эксперта, пребывавшего в неведении и по виду плевавшего на ход этой истории, оно подействовало, как надо – он не просто обратил внимание на Малого – он к нему присмотрелся. Узнал. Слегка удивился его больничному виду. Сказал глазами: «Ну, мало ли…» и спросил:
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что голова его раскололась уже здесь… И никто к ней до вас не подходил…
Эксперт отвёл глаза туда, куда смотрел Малой – на зияющий чёрной пустотой череп.
– … Я следил, чтобы всё оставалось так, как есть. Вернее, было… Так всё и было… При жизни!
Реакция после этих уже отнюдь не двусмысленных откровений обязана была последовать, и она уже выражалась в глазах, повёрнутых обратно на Антона, но озвучание не успело состояться – Малого дёрнули-таки для дачи показаний.
– Здравия желаю.
Участковый Малой сразу обозначил себя как своего. С ним и говорили после этого как со своим, случайно оказавшимся свидетелем несчастного случая, лежавшего целиком на совести недоглядевших за больным врачей.
Он, наконец, вернулся в палату. С облегчением улёгся. Бережно устроил на койке больную ногу, которая после отвлечения от суеты стала чётко напоминать о себе – раненой. Положил голову на подушку и закрыл глаза.
«Пустоголовый… Ничего удивительного… У него, козла, даже на мёртвой роже… Полуроже – лба-то нет… Ха-ха… Даже на оставшейся части морды можно тупость увидеть! Гопник – откуда там мозгам взяться-то? Да и зачем?! С мозгами таким сложнее… Опаснее – весу больше. Были бы мозги, голова вообще бы вдребезги разлетелась! А так, хоть в незакрытом гробу закопают… Родня над дорогим лицом поплачет…»
Антон даже представил эту сцену прощания: усопший в гробу с бумажной лентой на голове, прикрывавшей своей какой-то церковной записью отсутствие лба. Цветочками ещё похоронщики прикроют, наверное. Только мёртвое лицо и оставят, чтобы поприличнее выглядел.
«Словно ему не по фигу уже, как он выглядит. Не-ет, церемония похорон нужна не мёртвым, а живым – это они закостеневшую бездушную куклу моют, обряжают… Плачи, как песни, над ней поют… Кадилом машут… Духов отгоняют… Папуасы! Потом закопают… Или сожгут… Напьются и через неделю, а то и раньше, если с похмелья, забудут… Точно, папуасы…»
Разбудила его медсестра:
– Вам письмо передали…
– Как-какое письмо? О-ё-й! Чёр-рт… – Антон спросонья так дёрнулся, поднимаясь, что потревожил ногу.
Медсестра, сияние молодости которой сошло к концу дня, и улыбка которой стала усталой – ещё бы, такое ЧП на смене! – сунула ему в руку конверт и, развернувшись, ответила уже уходя:
– Не знаю. Передали и всё…
– Кто?
Она всё-таки притормозила в дверях – воспитанная!
– Посыльный какой-то… Мальчишка… Сказал: вам… И всё.
Малой согнал с себя остатки сна и повертел конверт в руках: написано только в графе «Кому» его имя и фамилия. Обратных данных нет. Конверт как конверт. На свет глянул – листочек там внутри. Надорвал. Достал. Печатные буквы:
«Я знаю, что произошло в туалете. Я знаю, что дверь была закрыта, когда там ВСЁ случилось. Менты не взяли вас в оборот только потому, что вы тоже мент. Но другие следственные органы могут сегодняшним фактом заинтересоваться. Ждите указаний!»
Виски запульсировали. Хоть и было в конце это дурацкое «Ждите указаний!», но серьёзности оно только добавляло – дилетант, стало быть, любитель – такого может с испугу или с дури наворотить! А что он… или она собирается воротить?
«Шантаж?! Очень может быть… Ведь если только узнать подробности вчерашнего вечера, то улика налицо! Косвенная? Это смотря как повернуть!.. Но писавший тех подробностей не знает… Точно! Знал бы – глушил бы по полной программе. О них вообще никто не знает – даже упомянутые менты. После драки никого не задержали… С меня только показания сняли уже в больнице… Кто был тогда? Так… В приёмном покое дело было… Менты были, пэпээсники… Медики тоже слышали, пока раздевали, кровь останавливали … Вот с них и начнём…»
Читать бесплатно другие книги:
