Русский сын короля Кальмана Гривина Вера
Агнесса не смогла удержаться от улыбки. Как девушку не беспокоило здоровье рыцаря Конрада, она почувствовала себя счастливой, оттого что сейчас, когда он в таком состоянии, ей можно, не боясь пересудов, общаться с ним.
– Дай Бог, чтобы мессир скорее выздоровел, – пожелала она.
– Спасибо на добром слове, – поблагодарил Борис.
В присутствии этой девушки он испытывал отнюдь не свойственную ему робость. До сих пор Борис даже тогда, когда всерьез увлекался женщиной, не терял уверенности в себе, но при Агнессе он, тридцатидвухлетний мужчина, стал чувствовать себя боязливым неопытным юнцом.
– Как поживает королева? – невпопад сорвалось у него с языка.
Агнесса изменилась в лице: румянец на ее щеках пропал, а вместо него выступила бледность.
– Ее величество в добром здравии, – сухо ответила она и, не попрощавшись, ускакала прочь.
– Что это с ней? – пробормотал Борис.
Лупо укоризненно покачал головой.
– Ай, ай, ай, мессир Конрад! Так обидеть девушку!
Борис нахмурился. Он был достаточно опытен, чтобы понимать, что Агнесса испытывает к нему нечто большее, чем обычный интерес. И это его пугало.
«Она почитай дите, а у меня уже седой волос появился. Да, и не можем мы быть вместе».
А тем временем Агнесса с трудом сдерживалось, чтобы не разрыдаться. Как могло случиться, что она, девица из одного из самых знатных семейств не только Тулузы, но и всей Франции, потеряла голову из-за невесть откуда взявшегося чужестранца? Ведь он ею откровенно пренебрегает.
«Рыцарь Конрад, конечно же, без ума от королевы. Ее Господь наградил самой совершенной красотой: у нее бархатистые глаза, роскошные черные волосы и все остальное без изъянов. А я жалкая рыжая уродина!»
Агнесса едва не всхлипнула от жалости к себе, но, заметив приближающегося де Виня, взяла себя в руки.
– Что с тобой, кузина? – осведомился юноша.
Девушка пожала плечами.
– Со мной? Ничего.
– У тебя такой вид, словно случилась непоправимая беда.
– Конечно же, случилась, – откликнулась Агнесса. – Погиб мой дядя, и ты, кузен, знаешь об этом.
– Ах, дорогая кузина! Я безмерно сочувствую твоему горю, но нельзя так предаваться скорби, ибо отчаянье – есть страшный грех. А твой опекун за свою славную смерть наверняка взят Господом на небо, и, значит, печалиться тебе не о чем.
Серьезность, с которой де Винь произносил свою речь, показалась Агнессе настолько забавной, что она расхохоталась.
– Ой, кузен! Ты сейчас очень похож на читающего проповедь святого отца. Не надо было тебе отказываться от духовной стези.
Де Винь печально вздохнул. Агнесса не воспринимала его всерьез с их первой встречи, случившейся почти девять лет назад, когда некий дворянин де Вервин, выдавая единственную дочь замуж за одного из членов влиятельного семейства де Куси, пригласил на свадебное торжество всех своих близких и дальних родственников, в число которых входили, как де Тюренны, так и де Вини. Двенадцатилетний Ги прибыл на свадьбу вместе с родителями и братом (в аббатство Сен-Жень мальчик попал спустя два месяца). В первый же день юный де Винь познакомился со своей семилетней кузиной Агнессой де Тюренн, и сразу же сероглазая девочка буквально взяла в рабство своего северного кузена. Он выполнял любые ее капризы, иначе она жаловалась его родителям, и те бранили сына за неуважение к родственникам. Как Ги ненавидел тогда противную девчонку! Когда они через восемь лет встретились вновь, де Винь был покорен красотой подросшей кузины, а она по-прежнему видела в нем только отрока, исполнявшего ее детские прихоти.
– Может быть, – обиженно буркнул юноша.
Дождь усилился – уже не моросил, а лил.
– Какая мерзкая погода, – заворчала Агнесса, кутаясь в плащ. – Здесь зима гораздо холоднее, чем в Тулузе или Париже.
– У нас в Суассоне тоже не бывает таких холодов, – отозвался де Винь. – А рыцарь Конрад рассказывал мне о крае, где снег лежит по полгода. Там есть город – называется он, кажется, Нагард или Новгард…
Он прервался на полуслове, потому что Агнесса вдруг изменилась в лице. Де Винь и прежде замечал странное поведение своей дамы сердца при упоминании о рыцаре Конраде. Похоже, что чужеземец ей был небезразличен.
Чтобы подтвердить или опровергнуть свою догадку де Винь продолжил:
– Еще рыцарь Конрад говорил…
– Довольно, кузен! – прервала его девушка. – Мне надоела эта досужая болтовня. Melius est prudenter tacere, quam inanter loqui48.
И хлестнув свою лошадь, она ускакала.
С тех пор, как Агнесса замыслила стать аббатисой, она начала изучать латынь. Порой девушка демонстрировала де Виню свое знание языка, но никогда это у нее не получалось так, как сейчас, агрессивно. Она разозлилась не на шутку, и о причине ее злости догадаться было нетрудно.
Расстроенный де Винь почувствовал, как из его души мгновенно улетучилась симпатия к рыцарю Конраду – счастливчику, удостоившемуся любви прекрасной Агнессы де Тюренн.
Глава 12
Королева Фружина сердится
Зимой Гёза и Фружина перебрались из Секешфехервара в Буду на Дунае. Такие переезды случались нередко, так как ни один комитат49 не имел достаточных средств для слишком долгого содержания венценосных особ с их домочадцами, придворными и слугами. Вот и приходилось королевскому двору менять постоянно свое местопребывание.
Ссора между венценосными супругами закончилась еще осенью, а результатом их примирения стала вторая беременность Фружины. Однако на сей раз королева переносила тяжело свое положение. Ее внешность сильно изменилась в худшую сторону, отчего король охладел к жене. Фружина растерялась. Больше года она была уверенна, как в собственной красоте, так и в своей власти над мужем. Король смотрел на нее с восхищением и не упускал малейшей возможность побыть с ней вместе. Королева думала, что так будет всегда, но, увы, ее постигло разочарование: оказывается, женщине легко потерять и красоту, и любовь почти боготворившего ее мужа. Расстроенная Фружина винила в этой беде еще не родившегося ребенка, не испытывая к нему ничего, кроме неприязни.
Условия жизни в Буде были отвратительными: деревянный замок стоял на горе и продувался всеми ветрами. Чтобы сохранить в неуютных покоях тепло, приходилось с утра до вечера топить печи. В такой обстановке настроение королевы только ухудшалось.
На исходе зимы Фружина получила письмо от своего любимого брата Владимира – родного ей, в отличие от остальных братьев, не только по отцу, а еще и по матери. Юный князь сообщал сестре о последних киевских событиях, имевших свое начало еще тогда, когда Фружину звали Евфросинией, и она жила на Руси.
После смерти Всеволода Ольговича киевским князем стал его брат, Игорь Ольгович, чему воспротивились киевляне, призвавшие с Волыни Изяслава Мстиславовича. Игорь попытался вернуть Киев силой, но потерпел в бою поражение, попал в плен, тяжело заболел в заточении и, испугавшись смерти, постригся, с разрешения князя Изяслава, в Федоровской святой обители под именем Гавриила. После того, как болезнь князя-инока отступила, он тихо жил чернецом, пока по Киеву не разнеслась невесть откуда взявшаяся молва о его желании отречься от схимы и вновь добиваться киевского княжения. Чернь набросилась на инока Гавриила прямо в храме. Несчастного мог бы спасти князь Изяслав, но его как нарочно не было в городе. За инока Гавриила заступились митрополит Климент и единокровный брат Изяслава Мстиславовича, пятнадцатилетний берестейский князь Владимир. Последний, рискуя жизнью, препроводил инока во двор своей матери, вдовствующей княгини Любавы Дмитриевны, но озверевшая толпа ворвалась и туда. Бунтовщики избили слуг княгини, сорвали крест с ее боярина и растерзали чернеца Гавриила, в миру князя Игоря Ольговича.
Братья королевы утверждали, что городских жителей возмутили лазутчики суздальского князя Юрия Владимировича Долгорукого, стремящегося избавиться от своих возможных соперников в борьбе за Киев. Фружина, конечно же, поверила родным. Она пришла в ужас, когда узнала, какой смертельной опасности подвергались два самых близких для нее человека – мать и любимый брат, (горестная судьба князя-инока ее совсем не тронула). А Юрий Владимирович не раз поминался венгерской королевой недобрым словом.
И вот однажды за утренней трапезой Гёза сообщил, не глядя, как обычно, на жену:
– Вчера в Буду прибыл твой родственник – князь Эндре, сын князя Горги.
Фружина не сразу поняла, о ком идет речь, а когда до нее дошло, что король говорит о князе Андрее Юрьевиче, старшем сыне Юрия Владимировича Долгорукого, она сердито спросила:
– Что он у нас забыл?
– Князь Эндре путешествовал, а теперь возвращается на Русь. Я пригласил его на обед.
Королева возмутилась:
– Но Андрей – сын врага Изяслава, и, следовательно, твой тоже!
– Как мне известно, Эндре не воевал с князем Изяславом, – возразил Гёза.
– И все же… – начала Фружина.
Муж прервал ее:
– Успокойся, дорогая! Обязательства перед твоим братом не будут мною нарушены. А от князя Эндре я хочу узнать о положении дел в Константинополе и при дворе короля Конрада.
Фружина хотела было вступить в спор, но, вспомнив о своих натянутых отношениях с мужем, молча проглотила обиду. А князь Андрей, как нарочно, чтобы позлить свою царственную родственницу, явился на обед в роскошном наряде из дорогого греческого шелка и богатых украшениях. Но больше всего Фружину возмутила украшенная жемчугом и драгоценностями диадема гостя, которая превосходила в роскоши венцы хозяев.
Трапеза проходила в большом мрачном зале, где за грубо сколоченным столом сидели король, королева, князь Андрей, два младших брата короля и несколько вельмож. Гёза, стараясь быть учтивым с гостем, осведомился у него о здоровье германского короля и герцога Швабского. Фружина угрюмо молчала. Скорее всего обед прошел бы чинно и немногословно, если бы братья короля, Ласло и Иштван, не принялись на ломанном немецком языке расспрашивать гостя о крестовом походе. Андрей отвечал сухо и с явной неохотой. Однако принцы не унимались. Тогда раздраженный князь сообщил:
– А в Никее я встретил нашего родственника Бориса.
Король и королева дружно вздрогнули.
– А разве он не остался в Константинополе? – спросил Гёза.
– Нет, он последовал вместе с франками в Святую землю, – ответил Андрей.
Эта новость так обрадовала Фружину, что она даже улыбнулась. Гёза тоже был доволен, решив, что Палестина – самое лучшее место для непризнанного сына короля Кальмана. Между тем гостю вовсе не хотелось радовать хозяев. Андрей, во-первых, любил отца, несмотря на всю сложность отношений с ним; во-вторых, симпатизировал Борису.
«Гёза – сопляк, а не король, – думал гость о хозяевах. – А сестрица Евфросиния, может, и не дочь князя Мстислава, равно как и братец ее, Владимир вряд ли его сын. Кто токмо не побывал в постели у Любавы Дмитриевны! Бают, даже Изяслав мачехой попользовался».
– Борис имя свое настоящее ото всех скрыл, – заговорил опять князь. – Он назывался рыцарем Конрадом из Мазовии. Но личину, в отличие от имени, не скроешь, и кое-кто его сходство Бориса с тобой, брат Гёза.
Король поперхнулся куском, а Фружина сердито бросила:
– Мало ли кто с кем личиной схож!
Князь кивнул.
– Верно, сестрица! В нашей родне всякое случается. Иной вовсе ни на кого из семьи не похож, и все гадают, родной ли он нам по крови, но ежели отец признал его своим, то и нам некуда деваться.
Королева побагровела. Слишком уж явно Андрей намекнул на слухи о ней и ее младшем брате. Гёза не понял намека гостя, однако, конечно же, догадался по поведению жены о существовании какой-то скрываемой ею тайны. Это очень не понравилось королю.
Трапеза закончилась в полном молчании. Прощаясь с князем, Гёза холодно пожелал ему удачи, а королева, произнеся несколько малозначащих слов, окинула двоюродного брата полным ненависти взглядом.
«Кажись, сестрица Евфросиния готова меня убить, – забеспокоился Андрей. – Надобно бы мне нынче же убраться подальше от греха».
Его опасения не были напрасными: рассерженная королева готова была уничтожить языкастого родственника. Спустя час после обеденной трапезы она послала слуг узнать, когда Андрей собирается покинуть Буду. Князь, к счастью для себя, уже переправлялся через Дунай. Узнав об этом, Фружина направилась к мужу.
Гёза был занят тем, что, сидя в широком кресле у камина, читал послание от чешского князя Владислава. Появление жены не обрадовало короля, ибо он с трудом скрывал свое отвращение, когда видел ее одутловатое, покрывающееся красными пятнами лицо на месте прежнего ангелоподобного лика.
– Что с тобой, моя радость? – кисло спросил Гёза.
Королева приблизилась к камину, постояла немного у огня, стараясь унять озноб, потом заговорила с мужем:
– Как тебе понравился князь Андрей? Не дожить мне до утра, если он не переплюнет в коварстве своего отца.
Гёза робко поддержал жену:
– Да, князь Эндре не самый приятный человек…
Королева повернулась к нему так резко, что ее накидка взметнулась вверх.
– Не самый приятный? Да, он – распутная тварь, не имеющая ни чести, ни совести! Сын дикой степнячки! Гордец с гнилой половецкой кровью! Ничтожество, мнящее себя Бог знает кем!..
Гёза, насупившись, прервал разгневанную жену:
– По всему видать, он тебя чем-то задел. Знать бы чем? Как я понял, он намекал на какой-то скандал в вашем семействе. Ты об этом ни разу словом не обмолвилась.
Фружина замялась: не могла рассказать мужу о дурной репутации своей матери. Решено было действовать старым проверенным способом – попытаться заставить короля почувствовать себя виноватым.
– За что ты порочишь моих близких? – всхлипнула королева. – Чем они тебе не угодили? Ты просто перестал меня любить и ищешь повод, чтобы со мной расстаться!
Слезы беременной жены испугали короля.
– Успокойся, моя королева! Я люблю тебя и не в чем не обвиняю твоих родных!
Фружина продолжила сквозь слезы:
– А зловредные слова князя Андрея столь же лживы, как и те слухи, которые его отец распускает о моем брате Изяславе!
Гёза махнул рукой.
– Бог с ним, с Эндре. Он уже уехал от нас.
– Уехал, – подтвердила Фружина и тут же добавила со злостью: – Вот доберется он до Суздаля и пойдет со своим отцом, князем Юрием, войной на князя Изяслава и на тебя.
Гёза пожал плечами.
– Чем же я могу этому помешать?
– Как, чем? – воскликнула королева уже другим голосом. – Короля я вижу перед собой или не короля? Один враг от тебя сбежал – не упускай другого. Андрей не должен остаться живым.
Король возмутился:
– Это невозможно, Фружина! Какая пойдет обо мне слава, если я велю убить знатного путника, пусть даже и сына нашего злейшего врага?
– А кто узнает, что ты велел его убить? На князя Андрея могут напасть разбойники, или он скончается от неведомой хвори.
В душе Гёзы шла борьба между желанием угодить беременной жене и неприятием того, что она предлагала. Возможно, Фружина настояла бы на своем, если бы не сделала ошибку.
– Да, будь же ты мужчиной! – в нетерпении прикрикнула она на мужа.
Король рассердился:
«Она же пытается сделать из меня послушного раба! Не бывать этому! Я – Арпад, а Арпады не подчиняются женщинам!»
– Нет, Фружина, я не причиню зла сыну князя Юрия, – решительно заявил Гёза.
Королева поняла, что спорить с мужем бесполезно. Он не был таким безвольным, каким порой казался, и умел проявлять твердость. Поджав губы, Фружина стремительно вышла из покоя.
«Жаль, что нам не удалось столковаться, – думала она, поднимаясь по ступенькам. – А еще более жаль, что у меня нет такого, как Растко у Гёзы, верного пса. Имей я при себе хотя бы одного надежного человека, ни Андрей, ни Борис не избежали бы гибели».
Глава 13
Неприступная Атталия50
В середине зимы французские крестоносцы, наконец, добрались до побережья, где попали в весьма затруднительное положение, потому что жители греческого города Атталии, не без основания опасаясь за свое имущество, поспешили запереть все ворота перед голодными и вооруженными до зубов братьями во Христе. Пришлось Христову воинству встать лагерем на скалистом берегу моря. Кое-кто из рыцарей предлагал взять Атталию штурмом, но Людовик слишком нуждался в помощи императора Мануила, чтобы осмелиться напасть на его подданных. Король отправил в Константинополь своего посланника с просьбой прислать корабли для переправки крестоносцев в Антиохийское княжество. Ответа пришлось ждать больше месяца, и за это время с питанием у крестоносцев стало совсем худо: свои припасы заканчивались, кое-что давали жители Атталии, кое-какую снедь подвозили киликийские армяне, однако еды все равно катастрофически не хватало. Голодали уже не только ратники и крестьяне из обоза, но и многие рыцари, а где голод, там и болезни, поэтому вскоре крестоносцев начала косить жестокая лихорадка. Шатры-лазареты заполнились мечущимися в бреду людьми.
Борис захворал в начале второго месяца стояния крестоносцев под Атталией. Он попытался бороться с недомоганием, но в один из вечеров впал в беспамятство и даже не почувствовал, как его перенесли в лазарет. Всю ночь за ним ухаживал Лупо. Несколько раз больной приходил в себя, просил пить, глотал поднесенный ему отвар, затем вновь терял сознание.
Задремавший на рассвете шут очнулся, оттого что кто-то осторожно поправил его затекшую руку. Он открыл глаза и увидел перед собой смущенную Агнессу де Тюренн.
– Я тебя разбудила, Лупо? Прости! Ты, наверное, очень устал.
Шут шумно потянулся.
– Ничего страшного, милое дитя! Я уже выспался.
Борис по-прежнему был в беспамятстве. Он уже не кричал и никого не звал на непонятном Лупо языке, а только невнятно бормотал и постанывал.
– Как себя чувствует мессир Конрад? – спросила Агнесса.
– Плохо, – не стал кривить душой шут.
– Что говорят тамплиеры? Есть ли у них хоть какая-то надежда на его выздоровление?
– Надежда есть даже в самом безвыходном положении.
Девушка кивнула. Действительно, оставалось только надеется, ибо воля высших сил была непредсказуема. Из двух служанок Агнессы заболела и умерла молодая Жервеза, а у пожилой Матюрины даже легкого жара не случилось.
Агнесса начала было читать вслух молитву, но тут же замолчала. Лупо же, напротив, издал изумленный возглас. Такая реакция была вызвана появлением в шатре-лазарете короля и королевы. Вряд ли кого-либо удивило бы, явись Людовик к больным один, поскольку он еще в Париже, подчиняясь благочестивым порывам, посещал время от времени страждущих, но видеть в вонючем лазарете Алиенору было так же странно, как и лицезреть райскую птицу парящей оторыхи королева. Приетителей, над сточной канавой. По лицу королевы было видно, что она пришла отнюдь не по собственной воле. Это Людовик, взбешенный новыми любовными похождениями жены, заставил ее отправиться с ним к больным. Оставалось догадываться, чем он руководствовался, налагая на Алиенору «епитимию»: желал ли, чтобы она, при виде чужих страданий, устыдилась своего легкомыслия, или просто хотел ей досадить. Королева не стала спорить с мужем, ибо это было бесполезно. Лаской Людовика можно было убедить в чем угодно, но под влиянием обиды он становился упрямым и неподвластным никаким доводам разума.
Увидев Агнессу возле Бориса, королева едко спросила:
– А что делает здесь наша прелестная де Тюренн?
Девушка присела в реверансе.
– Я навещаю больных, – ответила она, покрываясь румянцем.
– Тогда зачем же краснеть? – усмехнулась Алиенора.
Агнесса вспыхнула еще больше, а король пришел ей на помощь:
– Хорошо, что хоть девицы еще умеют смущаться. Дамы давно перестали краснеть от стыда.
– А королева умеет краснеть? – нагло спросил Лупо.
Даже не взглянув на него, Алиенора подошла к Борису.
– Мы пришли ко всем больным, – ревниво заметил Людовик.
– Святая Дева! – воскликнула Алиенора. – Я, наконец, поняла, почему его лицо мне казалось таким знакомым!
– Почему же? – спросил удивленный Людовик.
– Рыцарь Конрад и король Венгрии похожи, как родные братья! – торжествующе сообщила королева.
Людовик внимательно глянул на больного.
– А ведь королева права! Сейчас, когда рыцарь Конрад такой бледный и худой, его сходство с венгерским королем стало разительным!
Так как венгерский король в свое время занял мало внимания Агнессы, ей не удалось вспомнить, как он выглядит.
Людовик схватил за шиворот пытающегося выскользнуть из шатра Лупо.
– Ты куда убегаешь, мошенник? А ну, выкладывай, что тебе известно о рыцаре Конраде!
– Ничего! Клянусь своей задницей – почти ничего!
Король с силой тряхнул шута.
– Твоя задница не много стоит, и я обещаю превратить ее в кровавый кусок мяса, если ты не поведаешь нам об этом рыцаре.
– Он законный сын покойного венгерского короля Кальмана, и больше я ничего не скажу, хоть разрубите меня на кусочки! – выпалил Лупо на едином дыхании и добавил жалобно: – Не спрашивай меня ни о чем, Людовик, ибо я дал слово молчать. Лучше расспроси самого рыцаря Конрада, когда он оправится от болезни.
– А если он не оправится? – засомневался король.
– Тогда я все расскажу.
– Пить! – простонал Борис.
Агнесса схватила сосуд и поднесла его к губам больного. Жадно отпив два глотка, Борис откинулся назад.
В шатер вошел тамплиер де Флери.
– Постарайтесь поставить на ноги этого рыцаря, – обратился к нему Людовик, указывая на Бориса.
Храмовники оставались хладнокровными в любой ситуации и никогда не задавали лишних вопросов. Вот и сейчас де Флери только промолвил:
– Все в воле Господа нашего, Иисуса Христа.
Король окинул тесный лазарет полным сострадания взглядом, королева же невольно поморщилась. Закончив на этом свое посещение страждущих, венценосная чета ушла. Тамплиер принялся осматривать больных.
– Я, пожалуй, пойду, посплю часок, пока де Флери здесь, – шепнул Лупо Агнессе и выбежал из шатра.
Девушка поспешила за ним.
– Погоди, Лупо!
– Что еще! – недовольно откликнулся шут.
Схватив его за ухо Агнесса зашипела:
– А ну, говори, что тебе известно о мессире Конраде!
– Я ничего не скажу! – выдавил из себя Лупо, морщась от боли.
Девушка поняла, что он скорее останется без уха, чем выполнит ее требование. Она пожалела его.
– Прости, Лупо! Ты, конечно, должен держать свое слово.
Он укоризненно покачал головой.
– Мессир Конрад благородный и храбрый рыцарь, но любовь к нему вряд ли сделает тебя счастливой, прекрасная Агнесса.
У девушки будто огнем по лицу полыхнуло.
– Я… я… я вовсе…
Внезапно послышались радостные крики:
– Корабли!
– Прибыли греческие корабли!
– Мы спасены! Всевышний услышал наши молитвы!
Сонный и унылый лагерь крестоносцев за одно мгновение превратился в растревоженный муравейник. Кто мог двигаться, бросился со всех ног к морю. Подхваченные общим людским потоком Агнесса и Лупо были вынесены к отвесной скале, на которой вокруг короля и королевы столпились епископы, знатные рыцари и дамы. И венценосные, и святые, и просто знатные особы взирали с надеждой на выплывающие из тумана греческие суда. Но вскоре наступило разочарование, ибо кораблей оказалось слишком мало, чтобы на них поместилось все Христово воинство.
– Император Мануил не оказал нам должной помощи! – возмутился Людовик.
Его поддержал Аршамбо Бурбон:
– Кораблей слишком сало!
– Эти схизматики хитры и порочны – подал голос граф Фландрский. – Да, воздаст им Господь за их коварство!
– Проклятье! – воскликнул брат короля, граф Дрёский. – Греки ничуть не лучше сарацин, если не хуже!
Не мог не сказать своего слова и король, винящий с недавней поры греков почти во всех своих несчастьях:
– Схизматики вредят нам, где только могут. Император Мануил заключает союзы с сарацинами, чтобы погубить благочестивых христиан. Он, Мануил, виновен в нашем бедственном положении, и за это его покарают Небеса!
Лупо тихо позлословил:
– Еще немного и Людовик обвинит кованых греков в собственных рогах.
Ярый ненавистник Константинополя, епископ Лангрский, тоже не смолчал:
– Эти нечестивцы ищут выгоду для себя даже в таком священном для каждого христианина деле, как защита Гроба Господня!
– Утешьтесь! От нас грекам достались одни убытки, – буркнул Лупо.
Агнесса направилась обратно в лагерь. Шут шагал за ней следом, бубня на ходу:
– Король, рыцари и прелаты ругают императора Мануила, а между тем он хоть чем-то нам помог, в отличие от друга Людовика, короля Рожера Сицилийского.
В лагере уже утихло недавнее возбуждение, а крестоносцы, поняв, что большинству из них не достанется места на греческих судах, порядком приуныли. Лупо и Агнесса услышали беседу двух рыцарей в обветшавших кольчугах.
– Моя лошадь вот-вот сдохнет, – хмуро сообщил один из них.
Другой с досадой махнул рукой.
– Мой конь тоже долго не протянет.
– Как же нам быть?
– Я, пожалуй, останусь здесь и попытаюсь сесть на корабль, плывущий в наши края.
Шут печально вздохнул:
– Вряд ли у бедного рыцаря есть в наличии достаточно монет, дабы удовлетворить алчность тех, кто может доставить его на родину.
– Помоги ему Боже! – пожелала Агнесса и осенила себя знамением.
– Помоги Господи всем нам! – поправил ее Лупо.
Навстречу им шагал высокорослый рыцарь де Вилен. Учтиво поклонившись, он воскликнул зычным голосом:
– Я рад приветствовать благородную Агнессу де Тюренн!
– Скотный двор, – буркнул Лупо.
– Что? – не понял рыцарь.
– Ревешь ты, де Вилен, как бык, глаза у тебя поросячьи, а ум – куриный.
Де Вилен поспешил уйти.
– Этого жеребца никакая хворь не берет, – с сожалением проворчал шут.
– Ой! – испугалась Агнесса. – Мы совсем забыли о рыцаре Конраде! Возле него, наверное, никого нет.
– Я пойду, посмотрю, что с ним, – сказал Лупо и заспешил к лазарету.
Читать бесплатно другие книги:
