Хранительница тайн Мортон Кейт
Долли нащупала в кармане деревянного Панча. Джимми наверняка уже гадает, куда она запропастилась, нетерпеливо поглядывает на дверь. Так не хочется, чтобы он ждал, особенно сегодня. С другой стороны, Вивьен прибежала на ночь глядя, вся взвинченная, озирается, умоляет с ней поговорить, твердит, что это очень важно… Ну как ее прогонишь?
Долли тяжело вздохнула и сказала себе, что Джимми поймет, что в каком-то смысле он тоже привязался к Вивьен. Тогда-то она и приняла решение, которое стало для всех роковым.
– Хорошо. – Она бросила окурок и ласково взяла Вивьен под руку. – Пошли в дом.
Пока они поднимались по лестнице, Долли пришло в голову, что Вивьен собирается просить прощения. Иначе невозможно было объяснить ее нервозность и утрату всегдашней уверенной манеры. Вивьен, богатая, светская, уж конечно, не привыкла извиняться. Долли расстроилась. Никакой надобности в этом нет. Сама она давно все простила и предпочла бы не вспоминать ту неприятную историю.
Они дошли до конца коридора. Долли открыла дверь и щелкнула выключателем. Голая лампочка под потолком осветила узкую кровать, тумбочку и выщербленную раковину с текущим краном. Долли на миг увидела свое жилище глазами Вивьен, и ей стало стыдно. Каким убогим оно должно казаться после шикарного особняка на Кемпден-гроув с его люстрами и покрывалами из шкуры зебры!
Она повернулась, чтобы повесить старенькую шубку на крючок за дверью, и сказала весело:
– Извини, что здесь так жарко. Окон, к сожалению, нет. Со светомаскировкой проще, но проветривать трудновато.
Долли надеялась шуткой немного разрядить атмосферу, ободрить себя и Вивьен, но почему-то не получалось. В голове засела одна мысль: Вивьен стоит сзади, ищет, куда сесть… О боже…
– Стульев, боюсь, тоже нет.
Она уже много недель собиралась купить стул, но все не могла выкроить деньги, тем более что они с Джимми договорились откладывать каждое пенни.
Тут Долли обернулась и, увидев лицо подруги, позабыла про мебель.
– Боже! – проговорила она, округлившимися глазами глядя на огромный, во всю щеку, синяк. – Что с тобой?
– Пустяки! – Вивьен, которая нервно расхаживала по комнате, только отмахнулась. – Налетела на фонарный столб. Сама виновата. Вечно куда-то бегу сломя голову.
Да, она всегда ходила чересчур быстро. Долли даже умиляла эта странность: такая элегантная и благовоспитанная женщина несется, словно девчонка. Сегодня, правда, Вивьен выглядела необычно: встрепанная, одежда не в цвет, на чулке дорожка…
– Вот. – Долли подвела подругу к постели, радуясь, что сегодня утром так аккуратно заправила одеяло. – Садись.
Завыли сирены воздушной тревоги, и она вполголоса чертыхнулась. Только этого не хватало. Бомбоубежище – тихий ужас: все битком, словно сельди в банке, сырые одеяла, кислая вонь, миссис Уайт в истерике, а тут еще Вивьен, на которую непонятно что нашло…
– Не обращай внимания, – сказала та, словно прочитав мысли Долли. Внезапно голос у Вивьен стал как у хозяйки большого дома, привыкшей отдавать распоряжения. – Останься. Это куда важнее.
Важнее, чем пойти в бомбоубежище? У Долли упало сердце.
– Ты насчет денег? – тихо спросила она. – Хочешь получить их обратно?
– Нет-нет, забудь про деньги.
Завывание сирен оглушало. На Долли накатил необъяснимый страх. Ей было тягостно оставаться здесь, пусть даже с Вивьен. Хотелось бежать по темным улицам туда, где ждет Джимми.
– Мы с Джимми… – начала она.
– Да, – перебила Вивьен. Лицо у нее осветилось, как будто она что-то вспомнила. – Да, Джимми.
Долли непонимающе мотнула головой. К чему Вивьен заговорила про Джимми? Бессмыслица какая-то. Может, стоит взять Вивьен с собой? Пока народ спешит в бомбоубежище, они успеют добежать до закусочной. А Джимми уж придумает, что делать.
– Джимми… – громко повторила Вивьен. – Он больше не придет. Никогда.
Тут сирена смолкла, и последнее слово – «никогда» – гулко прозвучало в затихшей комнате.
Долли ждала, когда Вивьен продолжит, но тут в дверь заколотили.
– Долли, ты здесь? – Это была Джудит, соседка сверху, запыхавшаяся после пробежки по лестнице. – Мы идем в убежище.
Долли не ответила. Она дождалась, пока шаги Джудит затихнут, подсела к Вивьен и заговорила быстро:
– Ты все перепутала. Я видела его вчера, сегодня мы встречаемся снова. Мы должны были все обсудить, он бы не уехал без меня…
Сказать можно было еще много чего, но Вивьен смотрела так, что сквозь щели в уверенности Долли проник холодок сомнения. Она дрожащими пальцами достала из сумки сигарету и закурила.
Тут Вивьен начала говорить, и, когда в ночи загудел первый бомбардировщик, у Долли закралась мысль: а вдруг в этом невероятном рассказе есть хоть малая толика правды? Лихорадочный голос Вивьен, ее странное поведение и еще более странные слова… У Долли мутилось в голове. В тесной комнатенке нечем было дышать.
Долли жадно курила, и обрывки того, что говорила Вивьен, мешались с ее собственными скачущими мыслями. Где-то рядом громко рванула бомба, и комната наполнилась свистом, от которого заболели уши, а по коже побежал мороз. Когда-то ей нравилось бывать на улице во время бомбежки – дух захватывает и нисколько не страшно. Те беспечные дни остались далеко в прошлом; она уже не прежняя маленькая глупышка. Долли глянула на дверь, желая одного: чтобы Вивьен умолкла. Им надо скорее в убежище или к Джимми, нельзя так просто сидеть и ждать. Ей хотелось бежать, спрятаться, исчезнуть.
По мере того как Долли впадала в панику, Вивьен, наоборот, успокаивалась. Она говорила вполголоса, фразами, которые Долли силилась понять, о письме и о фотографии, о плохих и опасных людях, которых отправили искать Джимми. Вивьен сказала: все пошло не по задуманному, кто-то почувствовал себя униженным, Джимми не смог прийти в кафе, она ждала, а он не пришел, тогда-то ей и стало все ясно.
Внезапно разрозненные кусочки сложились воедино, и Долли поняла.
– Это я виновата, – жалобно прошептала она. – Но… я не понимаю, как… фотография… мы передумали… решили, что теперь это незачем…
Вивьен знала, о чем речь; именно из-за нее они отказались от своего плана. Долли схватила подругу за локоть:
– Мы передумали отправлять письмо… а теперь Джимми…
Вивьен кивнула. На ее лице было написано сострадание.
– Послушай, – сказала она. – Очень важно, чтобы ты меня выслушала. Они знают, где ты живешь, и придут за тобой.
Долли не хотела верить. Ей было страшно, горячие слезы бежали по лицу.
– Это я виновата, – вновь услышала она собственный голос.
– Долли, не надо.
Налетела новая волна бомбардировщиков, и Вивьен, стискивая руки Долли, должна была перейти на крик, чтобы перекрыть их гул.
– Теперь это все не имеет значения. Они придут сюда. Возможно, уже идут. Вот почему я здесь.
– Но…
– Тебе надо покинуть Лондон, прямо сейчас, и больше сюда не возвращаться. Тебя будут искать, покуда ты жива…
Где-то неподалеку прогремел взрыв, и все здание задрожало и зашаталось. Бомбы падали все ближе, и хотя в комнате не было окон, ее заполнил призрачный свет, куда более яркий, чем от единственной тусклой лампочки.
– У тебя есть родственники, к которым ты можешь уехать? – настаивала Вивьен.
Долли мотнула головой. Перед глазами на миг возникли папа, и мама, и бедный маленький братик, какими они все были. Снаружи просвистела бомба, застрочили зенитки.
– Друзья? – Вивьен пыталась перекричать шум.
Долли вновь мотнула головой. Ей не на кого рассчитывать. У нее никого не осталось, кроме Вивьен и Джимми.
– Есть какое-нибудь место, куда ты можешь поехать?
Снова свист падающей бомбы, судя по звуку – фугаса, и взрыв такой силы, что Долли пришлось читать у Вивьен по губам.
– Думай, Долли! Ты должна что-нибудь придумать!
Долли закрыла глаза. Пахло дымом. Наверное, где-то рядом упала зажигалка. Люди из ПВО, видимо, уже тушат ее бугельными насосами. Кто-то кричал, но Долли только сильнее зажмурилась, уговаривая себя сосредоточиться. Мысли рассыпались, как осколки; в голове был сплошной туман. Пол под ногами ходил ходуном, и ей не хватало воздуха.
– Долли!
В небе гудели еще самолеты, теперь, кроме бомбардировщиков, там были истребители. Долли вспомнила себя на крыше дома в Кемпден-гроув. Самолеты, пикирующие и закладывающие виражи, зеленые трассирующие снаряды, далекие огни пожаров… Когда-то все это казалось увлекательным приключением.
Ей вспомнилось, как они с Джимми смеялись и танцевали в «Клубе 400», потом прибежали сюда, а снаружи вот так же рвались бомбы. Она бы все отдала, чтобы снова лежать в обнимку, перешептываться в темноте под грохот взрывов и строить планы на будущее: дом, дети, море… Да, море…
– Недели три назад я написала женщине, которая предлагала работу, – внезапно сказала она, поднимая голову. – Джимми нашел объявление…
Письмо от миссис Николсон из пансиона «Морская лазурь» по-прежнему лежало на прикроватном столике, и Долли дрожащей рукой протянула его Вивьен.
– Да. – Вивьен прочитала письмо. – Идеально. Туда и поезжай.
– Я не хочу ехать одна. Мы…
– Долли…
– Мы собирались ехать вместе. Мы уже все придумали, он должен был меня подождать…
Долли заплакала. Вивьен хотела погладить подругу по щеке, но Долли как раз потянулась к ней, так что больно ударилась о ее ладонь.
Вивьен не извинилась. Лицо у нее было серьезное. Долли видела, что она тоже напугана, но пересиливает страх, словно заботливая старшая сестра.
– Дороти Смитэм, – сказала Вивьен тем строгим любящим голосом, который Долли сейчас так важно было услышать. – Ты должна покинуть Лондон. Причем немедленно.
– Я не смогу.
– Сможешь. Ты должна жить.
– Но Джимми…
– Прекрати. – Вивьен взяла ее лицо в ладони – твердо, но ласково. Ее глаза светились добротой. – Ты любила Джимми, и, видит бог, он тоже тебя любил. Но ты должна меня выслушать.
В ее голосе было что-то бесконечно успокаивающее, и Долли заставила себя забыть про рев пикирующего бомбардировщика, про стрекот зениток, про то, что рядом рушатся дома и люди превращаются в кровавое месиво.
Они сидели обнявшись, и Долли слушала, как Вивьен говорит:
– Иди на вокзал и купи билет.
Бомба взорвалась совсем близко. Вивьен на мгновение замерла, затем продолжила быстро:
– Сядь в поезд и поезжай до конечной станции. Не оглядывайся. Устройся на работу. Живи правильной жизнью.
Правильная жизнь – это то, о чем они с Джимми всегда мечтали. Будущее, деревенский дом, смеющиеся дети, довольные, ухоженные курицы… Слезы бежали у Долли по щекам. Вивьен тоже плакала. Она понимала, что будет скучать по Долли… они обе будут друг по дружке скучать.
– Жизнь дает тебе второй шанс, Долли. Воспользуйся им. Считай его подарком судьбы. После всего, через что ты прошла, после всех твоих утрат.
И Долли понимала, что, как ни трудно это принять, Вивьен права.
Больше всего хотелось выкрикнуть «нет!», свернуться калачиком и рыдать об утраченном, о том, что все пошло не так, как они мечтали, однако Долли понимала: сдаваться нельзя. Она должна жить. Так сказала Вивьен, а ей можно верить. Она столько выстрадала и все же нашла в себе силы идти дальше. Если сумела Вивьен, сумеет и Долли. Она потеряла все, но у нее есть, ради чего жить, она сама поставила себе цели, обрела новый смысл существования. Сейчас надо собрать все мужество, стать лучше, чем она была прежде. Долли совершала поступки, о которых стыдно вспоминать; все ее грандиозные планы оказались глупыми девчоночьими мечтами и рассыпались в прах. Однако каждый человек заслуживает второй попытки и каждый достоин прощения, даже она, – так сказала Вивьен.
– Да, – проговорила Долли под новые взрывы бомб.
Лампочка заморгала, раскачиваясь на проводе, но не погасла. Тени метались по стене. Долли вытащила чемодан, не обращая внимания на взрывы, на проникающий в комнату дым от горящих домов, на марево, от которого щипало глаза.
Вещей у нее было совсем немного, а то единственное дорогое, что хотелось бы взять с собой, в чемодан не спрячешь. При мысли о расставании с Вивьен у Долли упало сердце. Она вспомнила, что та написала в «Питере Пэне»: «Истинный друг – свет в ночи». На глаза вновь навернулись слезы.
Однако выбора не оставалось, надо было уходить. Впереди лежало будущее: вторая попытка, новая жизнь. Ухватиться за новый шанс и не оглядываться. Ехать к морю, как они собирались, и начать все с чистого листа.
Она почти не слышала самолетов над крышей, падающих бомб, бьющих в небо зениток. Земля дрожала от каждого взрыва, штукатурка сыпалась с потолка. Цепочка на двери дребезжала, но Долли ни на что не обращала внимания. Чемодан был собран, пришло время прощаться.
При взгляде на Вивьен ее готовность вновь ослабела.
– А ты? – спросила Долли. На секунду ей подумалось, что они могли бы уехать вместе. Как ни странно, это было бы идеальное решение, единственное по-настоящему правильное. Каждая из них сыграла в этой истории свою роль, и ничего бы не произошло, если бы Вивьен и Долли не встретились.
Наивная мысль. Разумеется, Вивьен не нуждалась во второй попытке. У нее и так есть все, что можно пожелать. Прекрасный дом, много денег, сногсшибательная внешность… Вивьен протянула Долли приглашение миссис Николсон и сквозь слезы улыбнулась на прощание. Обе женщины знали в душе, что видятся в последний раз.
– Обо мне не беспокойся. – Голос Вивьен был еле слышен в реве бомбардировщика. – У меня все будет хорошо. Я отправляюсь домой.
Долли крепко сжала письмо и с решительным кивком повернулась навстречу будущему, не зная, что оно сулит, но готовая встретить все, что ее ждет.
4
Из больницы сестры Николсон ехали в машине Айрис, и хотя по старшинству Лорел полагалось место впереди, она устроилась сзади, среди собачьей шерсти. Лорел была не только старшей сестрой, но также и знаменитостью, и ей не хотелось давать сестрам повод считать, будто она задается. Она сама выбрала заднее сиденье и, избавленная от необходимости поддерживать разговор, ушла в свои мысли.
Дождь закончился, выглянуло солнце. Ее так и подмывало расспросить Роуз о Вивьен – она уже слышала это имя, каким-то образом оно было связано с тем ужасным днем в тысяча девятьсот шестьдесят первом. Однако любопытство Айрис не знает пределов, а Лорел не была готова к допросу. Пока сестры болтали, она рассматривала пролетавшие мимо поля. Окна были закрыты, но Лорел почти ощущала запах свежескошенной травы и слышала крики галок. Пейзаж детства так въедается в кровь, что, если спустя годы он изменился, ты по-прежнему видишь тот, привычный.
Пятьдесят лет растаяли, словно дым, и сейчас Лорел видела, как ее призрак несется мимо изгороди на зеленом велосипеде «Малверн стар», а одна из младших сестер сидит на раме. Загорелая кожа, светлые волоски на голени, царапины на коленке. Как давно это было. А кажется, будто вчера.
– Это для телевидения?
Лорел подняла глаза. Айрис подмигнула ей в зеркале заднего вида.
– Что?
– Интервью, из-за которого ты задержалась.
– Их будет несколько. Следующая запись в понедельник.
– Роуз говорила, что ты к нам ненадолго. Интервью для телевидения?
– Обычный часовой биографический фильм. Интервью режиссеров и актеров, с которыми я работала, отрывки из старых картин, всякие детские глупости…
– Слышала, Роуз? – с сарказмом спросила Айрис. – Детские глупости. – Она бросила на Лорел сердитый взгляд. – Надеюсь, ты не станешь размахивать моими фотографиями в неглиже?
– Какая жалость, – вздохнула Лорел, снимая с черных брюк белый волос. – Ушел мой лучший материал. Ума не приложу, о чем теперь говорить?
– Ничего страшного. Камера включится, что-нибудь сообразишь.
Лорел улыбнулась про себя. Чрезмерное уважение окружающих утомляет; приятно для разнообразия обменяться шпильками с истинным мастером этого дела.
Неожиданно тихоня Роуз вспыхнула.
– Вы только посмотрите! – воскликнула она, потрясая обеими руками. – Новый супермаркет. Как будто трех старых недостаточно!
– Просто возмутительно!
Раздражение Айрис, умело перенаправленное, переключилось на другой объект, и Лорел отвернулась к окну. Они пересекли город, постепенно широкая Хай-стрит сузилась, обратившись проселочной дорогой, такой знакомой, что Лорел могла следовать за ее изгибами с закрытыми глазами. Когда деревья подступили ближе, разговор впереди замер, и, наконец, Айрис включила поворотник и свернула на узкую аллею. Надпись на указателе гласила: «Зеленый лог».
Дом стоял там же, где всегда, в конце аллеи, окнами на лужайку. Ничего удивительного, обычно дома стоят там, где их оставили. Айрис припарковалась у дома – на месте, где долго ржавел отцовский «моррис-майнор», пока мама не согласилась его продать.
– Крыша совсем обветшала, – заметила Лорел.
– Из-за нее у дома такой печальный вид, – согласилась Роуз. – Пойдем, покажу новые течи в потолке.
Лорел закрыла дверцу, но осталась стоять на месте. Засунув руки в карманы, она пыталась охватить взглядом всю картину – от запущенного сада до растрескавшихся дымовых труб. Выступ, с которого они опускали Дафну в корзине, балкон, где устраивали представления, развешивая вместо занавеса старые шторы, чердак, где Лорел училась курить.
Неожиданно Лорел пронзило ощущение: а ведь дом ее помнит.
Она давно вышла из романтического возраста, но ощущение было так сильно, что на миг Лорел и впрямь поверила, будто дерево, красный кирпич, изъеденная временем черепица и старые рамы обладают памятью. Она чувствовала, что дом всматривается в нее каждым оконным стеклом, пытаясь соединить немолодую женщину в дорогом костюме и молоденькую девушку, грезившую над портретом Джеймса Дина[5]. Интересно, что он думает о ней сегодняшней?
Ерунда, дом не способен думать. Дома не помнят людей, ничего они не помнят. Это ее память, ее воспоминания. Ничего удивительного, с двух до семнадцати лет Лорел жила здесь, хотя с тех пор, как она была на ферме в последний раз, утекло немало воды. Время от времени Лорел навещала мать в больнице, но сюда так ни разу не доехала. Что поделаешь, работа. Она позаботилась загрузить себя выше крыши.
– Забыла, где дверь? – донесся из дома голос Айрис. – Только не говори, что ждешь дворецкого, который занесет внутрь твои вещи.
Лорел округлила глаза, подхватила сумку и пошла к дому. По каменной дорожке, которую ее мать случайно обнаружила однажды летом шестьдесят с лишним лет назад…
Дороти Николсон с первого взгляда поняла, где будет вить семейное гнездо. Они не собирались подыскивать дом. Война закончилась несколько лет назад, капитала Николсоны нажить не успели, да и свекровь согласилась выделить им комнату (в обмен на помощь по дому, а вовсе не за красивые глаза). Дороти и Стивен Николсон просто в кои-то веки выбрались на пикник.
Однажды в июле мать Стивена забрала малышку Лорел к себе, и, проснувшись рано утром, Николсоны засунули корзинку и плед на заднее сиденье и поехали куда глаза глядят. Некоторое время все шло как по маслу – ее рука на его колене, его рука на ее плече, свежий ветер врывается в открытое окно, – но неожиданно раздался хлопок.
Остановив машину, Николсоны вышли. Все было ясно, как дважды два: огромный гвоздь пропорол резину насквозь.
Николсоны были молоды, любили друг друга, и им нечасто доводилось побыть наедине, поэтому они не стали унывать. Пока муж возился с колесом, Дороти поднялась на холм у дороги в поисках места для пикника. И с вершины холма увидела ферму «Зеленый лог».
Все в этом рассказе было правдой, Лорел ничего не придумала. Дети Николсонов знали историю фермы наизусть. Старый фермер, открывший Дороти дверь, почесал в затылке. Он предложил ей выпить чаю в гостиной, где птицы свили гнездо в очаге, а в полу зияли дыры. Однако маму это ничуть не смутило; она сразу поняла, что жить они будут здесь, и больше нигде.
Дом, как много раз объясняла детям Дороти, заговорил с ней, и они поняли друг друга с первого слова. Он был словно властная старая дама, слегка обносившаяся, своевольная и не без странностей, ну а кто из нас ангел? За ветхостью скрывалось былое достоинство. Дом был горд и одинок, он нуждался в детском смехе, любви и запахе баранины с розмарином, томящейся в духовке. А еще он был честен, благонравен, преисполнен планов на будущее и с радостью принял в свои объятия новую семью. Странно, почему Лорел раньше не приходило в голову, что описание дома было, по сути, маминым портретом?
Лорел вытерла ноги о коврик и вошла внутрь. Половицы привычно скрипнули, мебель стояла на прежних местах, но что-то изменилось. В воздухе висел запах сырости – неудивительно, дом стоял закрытым с тех пор, как Дороти забрали в больницу. Роуз бывала здесь наездами, когда внуки соглашались ее подбросить, да и муж Роуз Фил старался как мог, но чувствовалось, что в доме никто не живет. Лорел поежилась. Как мало нужно, чтобы цивилизация уступила место девственной природе.
Упрекнув себя за мрачные мысли, она поставила сумку рядом с сумками сестер, и ноги сами повлекли ее на кухню. Здесь готовили еду, заклеивали ссадины, рыдали над разбитыми сердцами, сюда первым делом направлялись все, кто входил в дом. Роуз и Айрис уже были там.
Роуз щелкнула выключателем за холодильником, электричество загудело, и она радостно потерла ладони.
– Чаю?
– Отличная мысль, – согласилась Айрис, которая уже скинула уличные туфли и теперь сгибала и разгибала ноги в коленях, словно балерина перед выходом на сцену.
– У меня есть вино, – сказала Лорел.
– Другое дело. Чай отменяется.
Пока Лорел шарила в сумке, Айрис достала из буфета бокалы.
– А ты, Роуз? – Она подняла бокал и строго посмотрела на сестру поверх очков. Глаза Айрис были такого же темно-серого цвета, что и коротко остриженные волосы.
– Ох, даже не знаю. – Роуз поднесла круглые часики прямо к глазам. – Еще и шести-то нет.
– Брось, Рози, дорогая, – сказала Лорел, шаря среди слегка влажных столовых приборов в поисках штопора. – В вине сплошные антиоксиданты. – Найдя штопор, она прищелкнула липкими пальцами. – Не напиток, а эликсир здоровья.
– Ладно, так и быть.
Лорел вынула пробку и наполнила бокалы. Поймав себя на том, что по детской привычке проверяет уровень жидкости, она улыбнулась. Главное, чтобы Айрис была довольна. Всем поровну, гласил закон, но средние сестры следовали ему с маниакальной одержимостью. «Хватит считаться, ласточка, – обычно говорила мама. – Никто не любит девочек, которые хотят получать больше остальных».
– Мне глоточек, Лол, – попросила Роуз. – Не хочу выбыть из строя до приезда Дафны.
– Кстати, она звонила? – Лорел протянула самый полный бокал Айрис.
– А разве я не сказала? Вечно все забываю! Если не застрянет в пробке, будет к шести.
– Тогда неплохо бы заняться ужином, – сказала Айрис, открывая кладовку и разглядывая сроки годности на этикетках. – Если доверить ужин вам, будем жевать бутерброды с чаем.
– Помочь? – предложила Роуз.
– Нет-нет. – Айрис, не оборачиваясь, замахала руками. – Сама справлюсь.
Роуз посмотрела на Лорел, та передала ей бокал и указала в сторону двери. Этот обычай в семье соблюдался свято: готовила всегда Айрис, всегда с видом мученицы, а остальные позволяли ей наслаждаться своим самопожертвованием: чего не сделаешь ради сестры?
– Ну, нет так нет, – сказала Лорел, доливая в свой бокал еще немного пино.
Роуз отправилась проверить, все ли в порядке в комнате Дафны, а Лорел, прихватив бокал, вышла во двор. Она полной грудью вдохнула свежий после дождя воздух, села на скамейку-качели и начала раскачиваться, отталкиваясь каблуками. Качели были их общим подарком матери на восьмидесятилетие. Дороти с порога заявила, что лучшего места, чем под дубом, для них не найти. Никто не стал возражать. Хотя в саду хватало куда более живописных уголков, Николсоны знали, чем дорога их матери эта пустая лужайка. Где-то здесь, на траве, умер их отец.
Память – штука прихотливая. Память перенесла Лорел в тот вечер: она стояла на лужайке, прикрываясь от солнца рукой, и зоркими юными глазами высматривала отца, готовясь каждую секунду сорваться с места и повиснуть у него на шее. Он шел по траве, посреди поля остановился, посмотрел на розовые облака, заметил, что красный закат к непогоде, а потом неожиданно дернулся, начал задыхаться, схватился за грудь и упал.
На самом деле все случилось совсем иначе. В день смерти отца Лорел занесло на другой край света, и лет ей было не шестнадцать, а пятьдесят шесть. Она присутствовала на церемонии вручения «Оскара», гадая про себя, неужели она единственная здесь обходится без коллагена и ботокса, и ничего не знала, пока не пришло сообщение от Айрис.
Нет, в тот солнечный полдень на глазах шестнадцатилетней Лорел умер совсем другой человек.
Хмуро разглядывая горизонт, Лорел закурила и на ощупь сунула в карман коробок. Дом и сад еще были залиты солнцем, но дальние поля уже погрузились в тень. Она посмотрела вверх, где среди листвы проглядывали доски. Старую лестницу, что вела в дом на стволе, от времени перекосило. Кто-то украсил верхнюю ступеньку ниткой блестящих розовых бус. Наверняка внуки Роуз.
В тот летний день она не спешила спускаться по ступенькам.
Лорел глубоко затянулась, погружаясь в воспоминания.
Девочка на дереве очнулась и вспомнила все: незнакомого мужчину, нож с алой ленточкой, искаженное страхом лицо матери – и принялась медленно спускаться на землю.
Внизу она прижалась лбом к стволу, оттягивая решение: куда идти, что делать? В голове мелькнула странная мысль: нужно бежать к ручью, привести сестер, брата и папу с его кларнетом и мечтательной улыбкой…
Только сейчас Лорел заметила, что давно не слышит их голосов.
Крадучись и пряча глаза, она пошла по горячим каменным плитам дорожки. Покосилась в сторону: среди грядок что-то белело – что-то, чему здесь не было места. Лорел отвела глаза и ускорила шаг, по-детски надеясь, что, если не смотреть, все станет как прежде.
Она была не в себе, но внешне казалась неестественно спокойной. Словно кто-то накинул на плечи принцессе волшебный плащ и она исчезла, а когда вернулась, обнаружила, что весь замок спит крепким сном. Прежде чем войти в дверь, Лорел подняла с земли обруч.
В доме было тихо. Солнце зашло за крышу, и в углах коридора залегли тени. Она подождала, пока глаза привыкнут к темноте. Нагретые за день водосточные трубы, поскрипывая, остывали – этот звук принадлежал долгим летним сумеркам с мошкарой, что кружит и кружит вокруг лампы.
Лорел посмотрела на лестницу, покрытую ковром, и шестым чувством поняла, что сестер в доме нет. Тикали часы. Внезапно ей стало страшно: а вдруг все они ушли и оставили ее с тем, что лежит в саду под простыней? По спине прошла дрожь. Глухой стук, пришедший из гостиной, заставил Лорел обернуться. Отец опустил кулак на деревянную каминную полку и воскликнул:
– Ради бога, мою жену могли убить!
Из-за двери донесся спокойный мужской голос:
– Я понимаю вас, мистер Николсон, но и вы должны понять, что мы лишь выполняем свою работу.
Лорел на цыпочках подкралась к двери. Мама сидела в кресле, прижимая к груди дитя. Малыш спал, Лорел отчетливо видела его ангельский профиль и пухлые щеки.
Двое незнакомцев: лысый на диване, второй, помоложе, у окна – что-то строчили в блокнотах. Полицейские, догадалась Лорел. Произошло что-то ужасное. Посреди залитого солнцем сада лежала белая простыня.
– Вы встречались с ним раньше, миссис Николсон? – спросил полицейский постарше. – Могли бы узнать его издалека?
Мама не ответила, – во всяком случае, ее бормотания никто не расслышал. Она задумчиво водила губами по детскому затылку, покрытому нежным пушком.
– Разумеется, нет, – ответил муж за нее. – Она уже сказала, что видела его первый раз в жизни. И я бы посоветовал вам сравнить его приметы с приметами того приятеля, о котором писали в газетах.
– Не сомневайтесь, мистер Николсон, мы ничего не упустим, но сейчас у нас есть только труп в саду и показания вашей жены.
– Этот человек напал на нее! – вспыхнул отец. – Ей пришлось защищаться!
– Вы видели собственными глазами, мистер Николсон?
Уловив в тоне полицейского нотку недоверия, Лорел испуганно отпрянула от двери. Они не знают, что она здесь. И никогда не узнают. Она тихонько поднимется в спальню, стараясь, чтобы половицы под ногами не скрипели, и забьется под одеяло. Она тут ни при чем, пусть взрослые сами разбираются со своими загадочными взрослыми делами…
– Я спрашиваю, вы там были, мистер Николсон? Видели, что произошло?
…но ее неудержимо влекло в гостиную, из сумрачного коридора в комнату, залитую солнечным светом. Эта странная мизансцена, непривычно серьезный голос отца, его напряженная поза. Лорел нравилось, всегда нравилось быть в центре событий, не рассуждая, бросаться на помощь, ее вечно мучил страх проспать в жизни что-то очень важное.
Она была напугана, нуждалась в поддержке. Как бы то ни было, Лорел вышла из кулис прямо на авансцену.
– Я там была, – промолвила она. – Я все видела.
Отец удивленно воззрился на дочь, перевел взгляд на жену, потом снова на дочь.
– Лорел, – сказал он хрипло, почти прошипел, – не выдумывай.
Все глаза смотрели на нее. Следующая реплика решит дело, подумала Лорел, избегая папиного взгляда. Набрав воздуха в легкие, она выпалила:
– Этот человек выскочил из-за угла. Он хотел схватить малыша.
Хотел ли? Лорел была уверена, что хотел.
– Лорел… – нахмурился отец.
Тогда она заговорила, решительно и твердо. (Она не ребенок, которого можно отослать в постель. У нее своя роль в этой пьесе. И не последняя.) Огни рампы сияли, и Лорел бесстрашно встретила взгляд лысого.
– Завязалась борьба. Я все видела. Тот человек напал на мою маму, а потом… потом он упал.
Целую минуту никто не произносил ни слова. Лорел смотрела на мать, которая больше не водила губами по затылку спящего младенца, а смотрела куда-то поверх плеча дочери. А ведь к чаю никто так и не притронулся, спустя годы вспомнила Лорел. Полные чашки стояли на столе, одна – на подоконнике. Тикали часы.
Наконец лысый встал с дивана и кашлянул.
– Вы ведь Лорел?
– Да, сэр.
Отец выдохнул, словно из воздушного шара выпустили воздух.
– Моя дочь, – произнес он, уже не сопротивляясь. – Старшая.
Полицейский смерил Лорел внимательным взглядом, губы тронула улыбка, но глаза остались холодными.
– Не стойте на пороге, Лорел. Садитесь и расскажите нам все, что видели, по порядку.
5
Лорел сидела на диване, ожидая отцовского одобрения, а когда тот нехотя кивнул, начала рассказ обо всем, чем занималась с утра. Обо всем, что видела, по порядку. Она читала в доме на дереве, а потом заметила незнакомца.
– Почему вы на него посмотрели? В нем было что-то необычное? – По тону полицейского было невозможно угадать, о чем он думает.
Лорел нахмурилась, стараясь показать, что заслуживает доверия. Нет, он не бежал, не кричал, но было в нем что-то – в поисках нужного выражения она уставилась в потолок – зловещее. Лорел повторила слово, словно пробуя его на вкус. Незнакомец выглядел зловеще, и она испугалась. Нет, не чего-то определенного, просто испугалась.
Возможно, то, что случилось потом, наложило отпечаток на первое впечатление?
Нет, в нем определенно было что-то пугающее.
Полицейский помоложе строчил в блокноте. Лорел выдохнула. На родителей она не смотрела, чтобы не утратить присутствия духа.
– Итак, незнакомый мужчина подошел к дому. Что случилось потом?
Читать бесплатно другие книги:
