Покорители мира Кременская Элеонора
– Прибирался что ли? – заметил Леньке, Серов. – Хочешь матери угодить?
– Да? – поддакнула Марьянова.
– А пахнет как вкусно, неужели что-то готовишь? Хочешь отцу угодить?
– Да? – поддакнула Марьянова.
– И незачем в грязной обуви по чистому полу ходить! – материализовался на диване, карлик.
– Ой! – уронила портфель Марьянова.
– А вы ленькин родственник? – догадался Серов, решив, что попросту не заметил маленького человечка.
– Родственник – это я еще понимаю, – задумался карлик, – но что такое, ленькин?
– Его родственник? – ткнул пальцем в неподвижного Кота, Серов и бесцеремонно добавил. – Так это у вас наследственное?
– Что именно? – сварливо осведомился карлик, чувствуя подвох в словах отличника.
– Тупость! – выдал Серов.
– Да! – поддакнула Марьянова.
В следующую минуту отличники, отчаянно сопротивляясь, были выпихнуты карликом на лестничную площадку.
Захлопнув двери, он повернулся к Леньке:
– Ну и друзья у тебя! – возмущению его не было предела.
– Они мне не друзья! – возразил Ленька. – Они – отличники!
– Отличники, – задумался карлик, по всему видать, пытаясь найти объяснение этой фразе.
– Учатся хорошо, – подсказал Ленька, видя затруднение гостя.
– Учатся у частного учителя? – уточнил гость, возвращаясь на кухню, к недоеденному борщу.
– В школе, – пояснил Ленька, и пока карлик не задумался, в поисках объяснения слову «школа», торопливо задал вопрос:
– А вы кто?
– Я, милостивый государь, доброхот! – гордо выпрямился карлик.
Ленька удивленно глядел на карлика.
– Доброхот?
– Доброхот! – подтвердил карлик, повисая в воздухе, перед раковиной и пока он мыл тарелку, Ленька все пытался осмыслить сказанное карликом.
– И что же делает доброхот?
– А учит такого ленивца, как ты! – радостно сообщил карлик и велел, – А ну-ка, доставай свое варево, пробовать будем!
Ленька, воспользовавшись мамиными прихватками, послушно достал из духовки утятницу.
Жаркое оказалось очень вкусным. Ленька ел с удовольствием, карлик тоже ел и нахваливал:
– Вот, молодец, вот как вкусно сготовил!
В двери позвонили. Карлик посмотрел на Леньку с изумлением, но исчезать не стал:
– Наверное, опять твои отличники явились!
На пороге стояла Тать Геннадьевна. Сердитая и непреклонная.
– Ты, что же это, Кот, школу прогуливаешь?
Ленька отступил на кухню, в надежде, что карлик опять вмешается и выгонит учительницу. Но карлик смотрел с восхищением.
– Ах, какая! – воскликнул он и подлетел к учительнице, уже переступившей порог квартиры.
– Летать, как вы можете летать?! – вскрикнула учительница, с ужасом наблюдая за полетом карлика. – Это противоречит всем законам физики!
– А что такое физика? – с обожанием рассматривая ярко-бардовые волосы Татьяны Геннадьевны, спросил карлик.
– Не знать, что такое физика?! – воскликнула учительница и привалилась к стене.
– Вам плохо? – забеспокоился карлик и, повернувшись к Леньке, велел. – Принеси холодной воды!
– В чем принести? – никак не мог придти в себя, Ленька.
– В стакане! – рассердился карлик и щелкнул пальцами.
Кота закрутило, через мгновение он уже стоял перед учительницей со стаканом холодной кипяченой воды из чайника.
– Каков молодец! – удивилась учительница и, поглядев на карлика, заметила. – Эх, мне бы такую способность, у меня все ученики, тогда бы отличниками сделались!
– Отличниками? – тут же оскорбился карлик. – Ваши отличники не показались мне воспитанными людьми, взяли и весь пол истоптали грязными ботинками, а он трудился!
Ткнул он пальцем в Леньку.
– Кто трудился? – пришла в себя Тать Геннадьевна и пренебрежительно фыркнула. – Кот трудился?
Карлик торжественно кивнул, скрестив на груди руки.
– Никогда не поверю! – заявила учительница. – Более ленивого и глупого ученика, чем Кот, у меня отродясь не бывало!
– Значит, плохо учите! – парировал карлик.
– Это я-то плохо учу! – закричала Татьяна Геннадьевна. – Да, я хорошо учу, только вот учиться Кот не желает, ему бы погулять!
– Значит, не интересно учите! – настаивал карлик и щелкнул пальцами.
Татьяну Геннадьевну закрутило, вынесло прочь из квартиры.
– Ах, ах! – ахала она, почти не касаясь подошвами туфель ступенек лестницы.
– Учить надо интересно! – крикнул ей вслед карлик и захлопнул двери.
– Покажи мне твои учебники! – повернулся он к Леньке.
– Может, не надо! – засомневался Ленька, но учебники из рюкзака вытряхнул.
Доброхот забрался с ногами на диван в гостиной, принялся изучать учебный материал, надолго погрузившись в молчание.
Ленька, между тем, прошел в свою комнату, включил компьютер, стал носиться по виртуальному миру, стреляя из разного оружия и, когда уже совсем позабыл о реалиях произошедшего за день, щелкнул входной замок.
Приехала с дачи бабушка. Тяжело отдуваясь, втащила багажную тележку с сумкой, доверху забитой огородными овощами, собранными за лето.
– Ленчик, – крикнула она из прихожей, – ты дома?
– Дома! – автоматом ответил Ленька, продолжая играть.
– Ты кушал? – опять спросила бабушка.
– Кушал! – автоматом ответил Ленька, продолжая играть.
– Он сготовил вкусное жаркое, – послышалось хвастливое, с дивана.
– Ой, кто это? – вскрикнула бабушка.
Ленька тут же оторвался от компьютера и ринулся на помощь к бабушке.
Бабушка стояла, настороженно оглядывая пустую гостиную, карлик, как видно, опять исчез. Куча учебников за шестой класс лежала на диване, Ленька бросил быстрый взгляд на раскрытый учебник по алгебре и фыркнул:
– Тоже мне, зубрилкин!
– Ты про кого это? – забеспокоилась бабушка, заглядывая за занавески.
– А ты про кого? – спросил Ленька.
– Я слышала голос, – неуверенно предположила бабушка.
– Мой голос! – утверждал Ленька.
– Или мой! – ворчливо заметил карлик, материлизовавшись на диване.
– Ай! – бабушка сдернула тапку с ноги, чтобы прихлопнуть карлика.
Но тапка по щелчку пальцев карлика, снова оказалась у нее на ноге. Бабушка впала в ступор.
– И незачем так орать! – наставительно заметил он. – Я – доброхот, помогаю, вот ему!
Ткнул он пальцем в Леньку.
– Он помогает, – подтвердил Ленька.
– Кто помогает? – машинально переспросила бабушка.
– Доброхот! – доверительно сообщил карлик и щелкнул пальцами.
Бабушка тут же кивнула и понеслась на кухню.
– Я сейчас, мальчики, – радостно сообщила она, – напеку вам пирожков с капустой!
– Люблю пирожки! – улыбнулся доброхот, снова вернувшись к учебникам.
– Зубрила, – бросил Ленька и поспешил обратно к компьютеру.
Снова раздался звонок в двери.
– Бегу, бегу, – пропела бабушка.
Ленька вышел в прихожую. На пороге стояла рассерженная Татьяна Геннадьевна.
– Ну, знаете ли, я этого не потерплю, – закричала она и наставив палец на Леньку, принялась настойчиво повторять, – Кот, а Кот, Кот, а Кот?
Кот проснулся. Сел, протирая глаза и ничегошеньки не понимая, огляделся. Оказывается, он заснул. В классе заснул. Математичка стояла возле его парты, сердито, не сводя глаз, наблюдая за его пробуждением.
– Ну, знаешь, Кот, на сей раз, ты превзошел самого себя! – объявила она. – Завтра, чтобы с родителями!
Ленька машинально кивнул.
Серов перегнулся через парту и сердито прошипел:
– Я не собираюсь тебе новую тему объяснять!
– Да! – поддакнула вредина Марьянова, сидевшая рядом с Серовым.
Ленька потряс головой и кинул растерянный взгляд за окно, где на короткий миг ему показалось, он увидел карлика из сна, доброхота учившего его готовить и прибирать, а еще карлик учебники не успел изучить, вспомнил Ленька, искренне жалея, что проснулся не вовремя.
Звонок на перемену прервал его размышления.
– Ей богу! – горячился Ленька в школьном коридоре. – А зовут его Доброхотом.
– Ну, положим, это – не имя! – возразил ему одноклассник Витька Бочкин.
Тут надо заметить, что некоторые люди вполне оправдывают свои фамилии. Так и Витька Бочкин был толстячком, и голос имел гулкий, доносящийся, будто из бочки. При этом Бочкин имел вполне положительный характер, никогда не психовал, а был добродушен и оптимистичен.
– Неужели, бывают такие реалистичные сны? – недоумевал Ленька Кот.
– Однажды, – перешел на доверительный шепот Витька, – мне приснилась фея. Маленькая, с прозрачными крылышками, порхала надо мной и сыпала волшебной пыльцой.
– И что? – недоверчиво сощурился Кот.
– Я летал! – уверенно закивал Витька. – Парил над деревьями!
– Здорово! – завидовал Ленька.
– А проснулся, понял, что это всего лишь сон и нервы мои не выдержали, – сообщил Витька, – расплакался.
– Это недавно было?
– Давно, – вздохнул Витька, – но я помню до сих пор!
Кот вздохнул, тоскуя и мучаясь, поглядел в окно:
– Как жаль, что это был всего лишь сон, мне доброхот понравился! – и добавил, немного подумав. – А зато я готовить научился, сегодня же попробую сготовить ту вкусняшку!..
Рассказ ученика
Обычно дети приезжают к своим бабушкам лишь на лето, но мне пришлось переехать насовсем. Бабушка сильно заболела. На семейном совете долго не совещались, а решили, надо так надо. Мама принялась делать бабушке уколы, она обладала так называемой «легкой» рукой и работала медсестрой, а отца взяли хирургом в местную районную больницу. Все соседи тут же принялись у нас лечиться. Отец долго не мог дойти с работы до дома, его все время останавливали болящие старушки с вопросами о проблемах своих старых тел.
Таким образом, родители мои оказались востребованными и на новом месте жительства, в принципе, небольшом провинциальном городишке, слава про них, как про хороших лекарей, росла и росла. Дело оставалось за мной.
Две школы, современные, большие, но единственные средние учебные заведения на весь городок были переполнены. Дети учились в две смены, если бы можно было учиться в третью смену, то есть ночью, директрисы обеих учебных заведений так бы и сделали. Они искренне пожалели меня, но отказали.
В единственной гимназии на меня посмотрели как на сумасшедшего. Дети в этом учебном заведении ходили на цыпочках, старое здание двухсотлетней постройки осыпалось и грозило рухнуть совсем, похоронив под собой и усердных, и мало усердных учеников, не говоря уже об учителях.
Директор гимназии, встрепанный, пожилой учитель с диковатым блеском в глазах провел меня по классам и коридорам, рассказывая трагическим шепотом обо всех несчастьях вверенного ему здания. Закончилась наша экскурсия возле стены, где сверху, донизу прошла новая трещина, младшеклассники, не осознавая всю опасность своего положения, хихикали и совали в трещину кулаки. Директор взвыл, бросил меня и через несколько мину, закатав рукава, уже наводил в ведре воды цементный раствор, намереваясь со старшеклассниками и свободными от уроков учителями замазывать новую напасть многострадального здания старой гимназии.
В целом получилось, что во всем городе мне более некуда было податься, кроме как православной школы при большом женском монастыре.
Школа в два этажа с квадратными чистыми окнами, занавешенными воздушными прозрачными кружевами очень мне понравилась. В просторном вестибюле при входе сидела строгая монашка в очках. Она следила за сменой обуви и тишиной в гардеробной. Пальто, плащи, куртки ученики вешали на плечики, как это делают дома с костюмами и платьями, после плечики цепляли за крючки, протянувшиеся длинными рядами во всю гардеробную с указанием номера класса. Мой класс – восьмой, был на четвертом месте от одиннадцатого, последнего, где висели пальто строгого покроя, без подростковых фантазий и наворотов.
В школе было очень чисто, покойно и уютно. Мальчики одетые в костюмы-тройки, с жилетами и белыми рубашками, увенчанными классическими галстуками чинно беседовали, объединившись в кружки. Девочки, все как одна, с длинными волосами, перевязанными шелковыми лентами, ходили по коридорам парами или небольшими группками. Их платья удивили меня. Я все старался принять равнодушный вид, но так и тянуло взглянуть еще разок. Темного, насыщенно-синего цвета платья девочек были длинны и скрывали даже щиколотки ног. И только младшеклассницам, видимо было дано послабление. Одетые в светлые нарядные платьица они выглядели так, будто собрались на новогоднюю елку.
Директриса гимназии, она же настоятельница женского монастыря, в первый же день моей учебы, провела меня по всей школе. С большим достоинством она, обращаясь ко мне на «вы», продемонстрировала детские рисунки, висевшие по всей стене коридора первого этажа и точно также, будто великие реликвии показала дипломы и грамоты учеников бравших призы на разных творческих конкурсах православных школ, где главное предпочтение отдавалось, конечно же, песнопению. Эти цветные бумаги с печатями были заключены в рамочки и виднелись на протяжении всей длины стены второго этажа. Директриса смотрела на меня с надеждой, явно ожидая от меня новых побед для своей школы. Я постарался ободрить ее самой оптимистичной улыбкой, на какую только был способен, в душе сильно сомневаясь в своих певческих способностях.
Я был средним учеником, твердым троечником. Получить пятерку долгое время старался изо всех сил, учил, зубрил, старательно выписывал предложения и математические примеры. Но к классу пятому понял, что – не судьба, а троечники – тоже люди. Зато в школе занимался спокойно, без сдвигов, скачков, истерик и рыданий, и глядел только с удивлением на убивающихся по поводу четверки отличников, и искренне жалел двоечников, которые не хотели учиться, а учились в школе разве что ненависти к людям. Школа несла и отличникам, и двоечникам одно мучение. Для отличников надо было бы вообще отменить систему отметок, выявлять их склонности к наукам и обучать усиленно одних математике, а других не менее, усиленно, скажем, биологии. Вместо этого отличники рыдали и страшась получить низкую для себя оценку тратили время на бесполезную зубрежку в каком-нибудь предмете, где они были не очень сильны.
Двоечников, как правило, вовсе не ленивых людей, следовало бы разделить. Тупых и ограниченных в мышлении обучать грамотно писать, читать, считать. Большую информацию они не воспринимают, а начинают хулиганить, прогуливать школу, курить, пить и оказываются в исправительных колониях. Зачем? Они – работники простых профессий. Их дело – слесарить или тупо сверлить одну и ту же деталь на заводском станке. Стало быть, и обучать их по общепринятой системе образования ни к чему, они – необучаемы!
Другое дело – творческие двоечники. Это люди сложные, с непростыми характерами и судьбами. Они – взрывоопасны, в руках и за пазухой у них шипят шаровые молнии. С этими учениками трудно сладить, их надо обучать не так как всех. Они мыслят образно, их сознание – яркий мир переполненный фантазиями. Обучение таких детей – дело нешуточное, со временем из них вырастают творческие личности, способные создавать мировые шедевры музыки, живописи, скульптуры, литературы. Практически, все великие мастера прошлого созидающие нашу цивилизацию плохо учились в школе.
Однако, как говорят русские, воз и ныне там! Глупость и ограниченное мышление присущее российскому министерству образования делают свое «черное» дело. Школы отупляют, оболванивают, приводят многих к такому результату, что вчерашний выпускник забрасывает надолго книги, отравленный едва ли не навсегда ядом всевозможных изложений и сочинений. Выпускники едва умеют писать. Безграмотные, глупые идут они в мир и становятся тупыми продавцами всевозможных гипермаркетов заполонивших города России, понастроенных, где попало и как попало…
Поэтому, я с большой надеждой и даже охотой смотрел на невиданную мною православную школу, надеясь, что всеобщее оболванивание сюда не добралось. Однако, меня удивило не обучение, а сами учащиеся.
Учительница указала мне место за свободной партой. Я уселся. За мною сидел какой-то ученик, но что, же это был за ученик! Весь будто на шарнирах, ни секунды покоя!
Он вертелся, подносил к губам трубочку, чтобы плюнуть бумажными пульками то в одного школьника, то в другого. Тут же запускал самолетики в классную доску. Один приземлился на учительский стол, и учительница сразу прервав обычную перекличку принятую, наверное, во всех школах страны, загремела:
– Серафим!
Серафим спрятался за раскрытым учебником и только выглядывал из-под книжки, делая невинные глазки.
Вообще в классе оказалось много мальчиков и девочек со странными непривычными для моего слуха, именами. В мире, из которого пришел я, было как-то не принято так называть детей, но для учителей школы вероятно очень удобно, они совершенно не использовали фамилии. Ну-ка пойди, отыщи еще одного ученика с именем Серафим! К чему тогда его фамилия?
На переменке одноклассники обступили меня со всех сторон. По очереди, очень вежливо назвались, рассказав мне, как бы, между прочим, и о своих занятиях после школы:
– Феодосия, – выступила первою одна рыженькая, вся в веснушках, девочка и присела передо мной в реверансе, – после школы я плету кружева!
– Какие кружева? – не понял я, пораженный еще и ее странным приветствием, вроде бы так приседали барышни в девятнадцатом веке?!
Феодосия вежливо пояснила мне, что кружева плетутся на коклюшках
– У них вся семья плетет! – бесцеремонно вмешался Серафим.
– Зачем? – чувствуя собственную тупость, спросил я.
– Кормятся они так! – закричал, будто глухому, неугомонный Серафим. – Лавку держат в центре города, продают кружева иностранным туристам!
И он для пущей убедительности потряс Феодосию за руки, призывая меня хорошенько рассмотреть ее ладони.
Я уважительно пожал ее пальчики, оказавшиеся хрупкими, такими маленькими и тонюсенькими, что куда там коклюшками орудовать!
Следующим в очереди был Лука, маленький малыш с большой головой, оттопыренными ушами и лаконичной прической – ежиком.
Лука застенчиво улыбнулся, но ничего не сказал. За него принялся рассказывать Серафим.
– Он у нас молчун! – жестикулировал энергичный оратор. – И еще реставратор! Вместе с родителями в антикварном магазине трудится, чистит, паяет старые самовары, промывает почернелые иконы. Мечтает после школы поступить в художественное училище, ведь верно, Лука?
Лука тут же поспешно закивал и, устыдившись устремленных на него взоров, скрылся за спинами своих товарищей.
Далее, я со все более нарастающим изумлением вслушивался в звучание старорусских, давным-давно вышедших из обихода, будто инопланетных имен и всматривался в простые курносые лица русских ребят. Мне подавали руки, кланялись передо мной и приседали в реверансе. И как же было жалко всех этих Иустинианий, Харитонов, Дионисиев, Фекл, Варфоломеев! Всю жизнь с такими именами! Детям своим дать такие отчества!..
Впрочем, ребята вроде как понимали необыкновенную сложность своей судьбы и потому, наверное, относились друг к другу уважительно, не обзывались, не коверкали имен.
В обыкновенной школе, скорее всего Феодосию оскорбили бы, обозвав Федькой. И не исключено, что эта Федька так бы и перешла дальше, в институт и на работу. А уж о Серафиме и говорить нечего, человеку с таким невероятным именем плохо пришлось бы посреди циничной и распущенной толпы нынешних школяров.
– Ну, а ты? – обратился я к нему, когда последний в очереди одноклассников заявил мне, что он после занятий в школе лепит фигурки из глины, затем обжигает в печи, расписывает красками и выставляет для продажи в магазине сувениров, что держит его семья.
– Я? – удивился Серафим, глядя на меня с полным непониманием, и повторил. – Я?!
В этом его «Я?!» прозвучало нарастающее как? Неужели нашелся человек, не имеющий представления о роде его занятий?!
За задохнувшегося в изумлении Серафима ответила вежливая Феодосия:
– Он сын священника, – заговорщицки подмигнула мне она, – ему труднее любого из нас.
– Почему? – сглупил я.
Лучше бы я ничего не спрашивал, вокруг тут же загудели возмущенные моею неосведомленностью, ребята.
А Феодосия принялась загибать передо мной пальцы:
– Он в церковном хоре поет, раз! – и загнула первый палец.
– С подносом для приношений по храму ходит, два! – и загнула второй палец.
– Каждое воскресенье выносит на паперть чашу с причастием, три!
– Помогает облачаться в церковное одеяние своему отцу, четыре!
– Когда заболевает дьякон, а он запойный и потому болеет часто, Серафима снимают с уроков и ставят заместо дьякона. Службы в церкви должны проводиться каждый день, утром и вечером, потому что отец у Серафима служит в кафедральном, то есть, центральном соборе города, – пояснила она, видя мою неосведомленность. – Пять!
– Когда заболевает его мать, Серафим встает за свечной прилавок и продает прихожанам свечки, иконки, принимает от них поминальные записки. Шесть!
– А, когда напивается звонарь, его, спаивает дьякон, Серафим в любую погоду вынужден лезть на колокольню звонить в колокола к заутрене, – почти сердито закончила она загибать пальцы.
– Ну, это, если знаешь, как звонить, – пробормотал я, вконец добитый всеми перечисленными невиданными для меня занятиями подростка.
– Знает! – хором прокричали ребята.
А Феодосия прибавила:
– У него абсолютный слух, он еще маленьким сам потребовал, чтобы его обучил звонарь.
Я смотрел с сочувствием на Серафима, поглядывавшего на сверстников с некоторым превосходством, но тут наступила моя очередь исповедаться.
Вздохнув, я произнес первое, что пришло мне в голову:
– А я люблю читать, вот только что прочитал «Дети капитана Гранта» и приступил к «Робинзону Крузо».
Молчание было мне ответом и взгляды, в которых я наблюдал удивление, недоумение, даже страх.
– А еще я люблю качаться на качелях, – с отчаянием заявил я.
– Качели? – задумчиво протянул кто-то.
Мне даже показалось, что вот сейчас они спросят меня, а что такое качели?
– И, если качели без ограничений, я могу сделать «солнышко»! – расхвастался я.
Они смотрели на меня во все глаза.
– А еще, – продолжал я, чувствуя прилив тщеславия, такой наверняка испытывают успешные артисты эстрады, – с папой иногда хожу в киноаттракцион 5«D». Мы плаваем и летаем. На нас налетает самый настоящий ветер и брызжет брызгами океан. Кресла, в которых мы сидим, двигаются, наклоняются, имитируя быстрый полет. Я люблю летать на драконе, так здорово сидеть у него на спине! Думаю, будущее именно за таким кино, очень реалистичным, в котором принимают участие сами зрители!
Одноклассники мои затаили дыхание, даже Серафим не сводил с меня зачарованного взора. Мне было ясно, что ни один из них никогда не переступал порог киноаттракциона 5«D» да что там, бывали ли они хоть раз в обыкновенном кинотеатре? Сомневаюсь!
Между тем, от меня ждали продолжения речи, и я вдохновенно говорил:
– Мама предпочитает карусели в городском парке. Мы любим автодром, где крутимся и гоняемся на электромашинках друг за другом!
– А летом, в каникулы, ты что делаешь? – тихо спросила у меня Феодосия.
– Еду к тете, на Азовское море. Она живет почти на самом берегу, в небольшом поселке. Меня там всегда ждет небольшой уютный домик тетки, старый добрый пес, дорожный велосипед и надувной матрац.
– А море? – спросил кто-то. – Какое оно, море?
– Море? – задумался я на минутку. – Очень ласковое и очень мелкое, можно с километр пройти по колено в воде, а после только погрузиться по грудь и быть хотя бы этим довольным. Никто не боится утонуть в Азовском море, разве в луже по колено можно захлебнуться?
Мой рассказ произвел на ребят сильное впечатление. Печально вздохнув, они разбрелись по классу. И только один Серафим азартно блестя глазами, все расспрашивал меня, задавая настолько чудные вопросы, что я, право, терялся, недоумевая.
– А море, какое цветом? – спрашивал он.
– В плохую погоду темное, в хорошую синее!
– Медузы кусаются? – нетерпеливо теребил он меня за рукав.
– Не знаю, по-моему, они жгутся, – рассеянно отвечал я, провожая взглядом Феодосию.
Читать бесплатно другие книги:
