Слышу Мунё Мунё

– Ну сказал, сказал! – сдалась тетка.

Оба хохотали, наступая друг другу на ноги.

– А давайте выпьем еще!

Алкоголь заструился в стаканы, искрясь радостью, которую не помнили в доме скуки с тех времен, как в Манечкиной комнате, пахнущей апельсиновыми корочками, закончился сезон дождей.

«Жениться, что ли? – снова задумался доктор, но уже легче, потому как, похоже, случаются еще чудеса. – Тьфу-тьфу-тьфу… Обошлось», – порадовался высококвалифицированный специалист, доктор медицинских наук, мастер ухищрений в обогащении за чужой счет. На этом он углубился в размышления о метафизике языка и в итоге пришел к неожиданному выводу, что глупость на всех языках звучит одинаково, и почему-то загрустил.

«Слышит! Сказал! И что же он такое сказал?» – гудел дом этим вечером.

Ночью Ой-дк сочинил одну из самых очаровательных сюит о прекрасной земле Эюй! т. Там всегда весело, высокие травы тянутся в небо, и на каждом углу раздают вафли со сгущенкой.

Сюита 2

«В начале было слово»

– Добрый день, Янина Павловна. Я – Молчун.

– Что у вас?

– Сын.

– И у меня тоже. На каком курсе?

– Ни на каком.

– Абитуриент? Поступать будет?

– Может быть, если вы поможете.

– Так сразу?

– Не сразу. Как подрастет.

– Вы насчет репетиторства? Какой класс?

– Никакой.

– У вас точно есть сын?

– Да. Я уверен.

– Так что вам нужно? Говорите скорее, пожалуйста. У меня лекция.

– Вы нужны.

– Вы серьезно?

– Как у вас получится.

– Извините, вы нормальный?

– В каком-то смысле. Сын…

– У вас и сын такой же? Откуда вы?

– Из Чаши. Ферма Дмитрия Молчуна.

– А я думала…

– Откуда еще?

– Не важно. Что с сыном?

– Учить надо.

– А почему я? Прошу вас, давайте продолжим в коридоре. Я опаздываю.

– Он молчит, то есть не разговаривает.

– Кто молчит?

– Да сын мой. Сын.

– Подождите, он глухонемой? Что же вы сразу не сказали?

– Нет, он нет. Не это. Мне не нравится это слово.

– А как вы определяете вашего Молчуна?

– Вот-вот, он молчит, но он не глухой.

– Слышит?

– Не уверен.

– То есть как это? Либо слышит, либо нет – третьего не дано.

– Вы приезжайте, пожалуйста. Сами увидите. Позанимайтесь с ним, прошу вас. Он очень умный мальчик.

– Сколько ему лет? Раньше занимался с преподавателями? Навыки чтения имеет?

– Сложно сказать…

– Простите, что повторяюсь, вы – нормальный? Либо да, либо нет.

– Ну, скажем, в обычном смысле – нет.

– А в необычном?

– Приезжайте, пожалуйста. У нас хорошо: бор, земляника, сад яблоневый, озера кругом, воздух свежий. Отдохнете, послушаете.

– Завлекаете?

– Я хорошо заплачу. Я – Молчун, Дмитрий Молчун. У нас там ферма.

– Я подумаю, Дмитрий Молчун. Когда вы хотите начать занятия?

– Когда вам удобно. У нас библиотека есть в деревне – моя жена много книг выписала. У нас хорошо. Приезжайте, прошу вас…

– Хорошо, Дмитрий. Давайте мы все после обсудим.

– Спасибо, Янина Павловна. Я буду очень благодарен, если вы согласитесь.

– Чаша, говорите?

– Да, Чаша.

<…>

– Вы еще тут? А почему на улице не подождали? Погода такая замечательная.

– Там тихо.

– Вам не нравится, когда тихо?

– Не совсем.

– Так в чем же дело?

– Очень тихо. Как на кладбище. Вы приедете? Я пришлю машину. У вас будет своя комната.

– Через три недели, после сессии.

– Спасибо. Вам понравится. Он очень умный мальчик.

– Не сомневаюсь. Скажите, Дмитрий, а почему я?

– Вас хвалят.

– Да? А я себя больше ругаю.

***

«Коса у меня была до пояса, вот такая толстая. Подружки завидовали. Мама каждое утро заплетала: поставит меня у окна и чешет волосы. Дом у нас был светлый, с широкими окнами, печкой красивой – еще отец ставил. Хороший дом. На самом краю деревни, до леса рукой подать. Там тебе и ягоды, и грибы, и белки. Соберемся так с девочками и пойдем с самого утра. Пустые никогда не возвращались. Я одна тоже ходила. Чего там бояться? Все свои, дорогу знала. Каждую сосну в лесу знала. Вот так пошла я раз, смелая, за опятами. Иду низко, высматриваю грибы, все вверх да вверх по склону. Далеко ушла, к самым холмам. Вокруг тихо, мрачно, даже комары пропали. Очнулась я, смотрю – а деревья черные, как головешки. И страшно. Мамочка Пресвятая Богородица, думаю, конец мне. И он голову из пепла поднимает, глазами злыми сверкает – на меня ползет, гад! Тут у меня, дуры, ноги отнялись: дрожь бьет, шагу ступить не могу. А он как полыхнет мне огнем в лицо – коса вспыхнула, брови, ресницы в пепел. Всю красоту мою сжег, сволочь. Не голова стала, а котелок. Вся деревня потом издевалась. Ты слушаешь?»

Ой-дк переписывал ноты начисто, орган коротко хрюкнул, не отвлекаясь.

«Вот такая сказка, значит. Про змееву гору».

Голова затряслась на тонкой шее и упала на плечо.

«Это все?» – удивился Ой-дк.

Глаз ее приоткрылся, подмигнул хитро: «Интересно, значит».

Ой-дк развернул карамельку и засунул в хрупкий рот. Морщины заиграли на кукольном лице, стянулись узелком вслед за конфетой: «Не все».

«Поджарил меня, но жить оставил. Иди к своим, говорит, и скажи, чтобы боялись. Еще раз придешь сюда, говорит, всех спалю. Гад плешивый. Террорист. Я и побежала – долго уговаривать не надо». Она подпрыгнула и затопала тонкими ножками по полу. Эхо ее шагов отозвалось в коридоре, тревожа доски.

Все выжидательно посмотрели на дверь. Бабушка ойкнула, наспех повязала платок крестом на тощей груди, вскочила в кресло и вылетела на дугах в окно, бросив на прощание звонкий «Эюй! т».

Июль помахал ей шторами и состарился в холодные сумерки.

Дверь распахнулась, пропустив вперед пустующую женщину. «Что это было?» – губы ее расплескивали тишину, глаза ловили призраков в окне. Ее руки повторили вопрос, и Ой-дк поежился от жесткости прирученного языка. Павшие яблоки с помятыми боками и то умели лучше.

Она пришла сама в конце ночи. Утро зевало за ее спиной. Поздние тени повисли на ресницах. Пустующая женщина пошатывалась от тяжести черных церберных чемоданов, настороженно молчавших в руках. Отец помог ей подняться в дом хлопающих дверей, и она осталась. В отданной ей комнате поселилась толпа голодных вещей. Так что яблоку было негде упасть, и саду пришлось переехать обратно в оранжерею. Затем хлестким взмахом руки, под бурное удовольствие толпы она отсекла тянувшееся за ней шлейфом время и разложила по полочкам словари, готовая к наполнению.

Вначале она блуждала по коридорам и комнатам, пугаясь сквозняков, словно потерялась в сезоне туманов. Начало это длилось долго. Она была похожа на тумбочку, с которой ему пришлось иметь дело. Руки хлопали, впустую меся воздух, не производя существенного смысла или хотя бы ветра. На лице ее совершенно неслучайно отпечатался мутный круг от чьей-то чаши – выпили и оставили пустую тару клеймом на гладкой крышке. Она не понимала ни звука, ни запаха, ни намека на смысл. Заикаясь, молотила руками, отгоняя от себя последние сквозняки. Порожняя тара. Елькленсосна.

И вот опять: распахнулась, больно хлопнув дверцей по ушам, и с порога заголосила, бросаясь косными мыслями. Охотнику пришлось выучить звериный язык, чтобы измерить ее голод. Уже сколько лун и полдников живет она в доме, но по-прежнему избегает ветра – бережет свою пустоту.

– Что это было? – нетерпеливо повторила она.

Ой-дк ответил, но пустующая женщина всплеснула руками, не понимая.

– У тебя нет бабушки. Ты путаешь. Может, бабочка? – нервничали ее пальцы.

Ой-дк не обращал внимания на голодную резкость, продолжая с настойчивостью восточного ветра:

– А-озмэ ю6-вореы.\=ао1 п\-:?ТВЫбь 3…

Она быстро махала руками и повторяла, всухую шлепая губами:

– Бабочка, бабочка, бабочка.

Ой-дк терпеливо объяснял тональности вещей, переливчатость и подвижность их состояний. Женщина мяла воздух, пытаясь схватить ускользающие смыслы. Она никак не могла почувствовать их отсутствующую форму, со свирепой решимостью старалась нащупать слова, чтобы запрятать в клетку пальцев и приручить есть мысли с рук. Елькленсосна. Мастерица чучелок.

– Бабочка, бабушка, бабукж5, бабж5зв, бвэф2 е/Б=лэёьпз8\в.

– Лучше! Уже лучше! – радовалась она.

– Бабушка приходила из Эюй! т за конфетами.

– Что такое …? – зависали недоуменно руки, натолкнувшись на отсутствие прирученной формы.

– Эюй! т.

– …?

– Эюй! т.

–…

***

Я не знаю, что делать. Мы стоим на месте. Еле-еле, по слову в час. Он не хочет говорить. Говорит с трудом, будто ему лень. Я не понимаю, что я делаю не так.

Проблема не в нем – неправильных детей не бывает. Это значит, что все мои педагогические наработки, руководства, семинары по новой методике обучения правильных детей с осложнением слуха – коту под хвост. Зачем я сюда приехала?

Я не знаю, что делать, и это настораживает. Я не помню, когда последний раз не знала, что делать. Всегда знала. Когда замуж выходила и разводилась, когда позволила сыну уехать, когда зубами вырвала себе место на кафедре, когда на выборы ходила и не ходила, ругалась с ЖКХ из-за протекающей крыши, молчала в поддержку и против, когда отмазывала студентов от армии – всегда знала. А теперь мне хочется убежать. Убежать вслед за так называемым доктором.

Я спрашиваю себя: зачем ты сюда приехала, в эту глушь? Я спрашиваю: неужели ты сдашься так легко, без боя, Янина Павловна? Что с тобой стало? Откуда эта слабость? Не заболела ли ты?

Все-таки этот дом подозрительно ненормальный. Для начала, здесь много сквозняков. Меня сквозит, словно я – раскрытое окно. Словно я – добропожаловать всем дождям и простудам. Я постоянно простываю, что даже неприлично. Ночью по дому не пройти – везде стоит стража, а на чердаке кто-то топочет и стучит, будто меленькими ножками так: та, та, та, та.

Ветры, ветры, ветры. Не дом, а мельница: все хлопают, орут, то появляются, то исчезают. А я привыкла к тишине. Хочется убежать. Хочется отхлестать себя по щекам за слабость и преждевременную истерику.

На улице то снег, то гроза на зацветающие вишни, то подсолнухи выпадают семечками в подмерзшую землю. И все за сутки. По слову в час. Зачем мне к пенсии такое мучение? Я ничего не понимаю. Или я сжалась, или все тут растянулось. Может, я действительно подцепила какую-то заразу? Воспаление оболочки совести, сотрясение эмоционального баланса?

Ненормальный, подозрительно ветреный этот дом. В два счета можно подхватить простуду. Что я и делаю, каждый час по слову. Я, кажется, повторяюсь. После обеда тут подают лимоны, мытые, разрезанные пополам, с кожурой, как некий деликатес. Говорят, это полезно для слуха и тонуса. А в оранжерее растут яблони.

Мой тонус опустился ниже некуда. Мне надуло ветром голову. И уши. Кажется, я теряю слух – странно, что лимонная диета не помогает. По ночам мне мерещатся звуки. Будто кто-то печатает на пишущей машинке: та, та, та, та… Кто-то ходит по клавишам маленькими ножками: та, та, та, та. Я даже знаю кто: мой ученик, с которым дела идут из рук вон плохо. Мы стоим с ним на месте. Еле-еле.

Методика не работает, я его не понимаю.

Из хорошего: чтение успокаивает. Как замечательно, что я взяла с собой книги. Знакомые строки ложатся бальзамом на мои страхи, готовят к старости, сглаживают шероховатости неудачных дней.

Зачем я сюда приехала?

***

После обеда начался сезон охоты на ветра. Охотник пометил флажками подозрительные места, запасся терпением, яблоками и залег в гостиной, известной своим непостоянством. У него появилась гипотеза о том, что ветра имеют голоса, различаются тембром, интонацией и продолжительностью, а потому вполне могут быть тем единственным способом общения глухих домочадцев – потрясением воздуха. Из уст в уста. Все же лучше, чем руками, на которых не так уж и много пальцев. Мысль эта крепла, пока не вылупилась в намеренность научиться читать с их губ, раз никто не мог читать с его нот.

После пары яблочных огрызков вечер наполнил комнату, и воздух зашевелился.

Тетка, завернувшись в халат и воинственно скрестив на животе руки, посылала тучи в телевизор. «Я же говорила тебе, что доктор этот шулер. Так я ему и поверила, козлу. Сбежал, лох. Нужен он тут, как собаке пятая нога».

Отец мерз длинной, распущенной на рукавах тенью, кресло его молчало. На столе остывал нетронутый чай.

Под потолком хмурился холодный туман, отчего настроение у Ой-дк приблизилось к ртутному нулю. Но охотник не сдавался: время было убито и надежно похоронено под диваном, а потому спешить незачем.

«Ты, главное, молчи, Димка. Не лезь, без тебя обойдутся. Слышишь? Они там пошумят, и опять тихо будет». Теткин рот сжимался в скупую трещину, и, действительно, становилось тихо. Подмораживало, половицы ежились от близости зимы.

«Слышишь, ты? В рот воды набрал. Не лезь, еще раз говорю. И с райцентром не ругайся, а то молоко прокиснет к чертовой матери».

Воздух истощался, и комната сердито замолкала, пока тетка наполняла легкие бурей. «А с училкой этой что? Долго она тут столоваться будет? Толку от нее тоже никакого – деньги на ветер. Чего молчишь?»

Фермер без желания отвечал:

– Сама просила молчать.

– Вот валенок! – гневно топала женщина. – Я тебе когда говорю молчать?! Чего ты передергиваешь?

– Наташка, отстань, – отмахивался отец.

Глаза его старели под вымерзшими бровями. Зима тронула волосы. Он все больше сутулился и меньше говорил. То ли от нежелания, то ли по примеру чашенцев, предпочитавших малословие в холодную пору года.

Елькленсосна где-то пустовала. Возможно, снова заблудилась. Ой-дк мог ее привести, как делал раньше, но сейчас его больше интересовала температура гостиной. Он уже дотянулся до того возраста, когда понимают, что морозы и засухи в доме случаются неспроста. Правда, он не дорос до бритья, но уже примерял ладонь к бритве, ожидая скорый прирост волос на лице. Недавно он попробовал залезть в апельсиновый шкаф и, к своему удивлению, едва в нем поместился. Старость приближается, понимал он. Скоро Ой-дк станет, как его отец, длинным и потертым от частых стирок. Он будет пахнуть коровьим молоком и сеном, и в него будут бросать сердито-трусливые взгляды в пряничном РАЙЦЕНТРе.

Часы маетным бегом напомнили о приближавщейся темноте. Ой-дк поднялся включить свет.

– Когда этот час молчания начинается? – встрепенулась тетка.

– В девять.

– А не пошли бы они? – плюнула она злобно в телевизор, кутаясь в халат.

Отец отодвинулся от окна, опустил шторы.

– Будешь молчать?

– И тебя туда же.

Стало холоднее. Ой-дк заволновался, не простудился ли дом от зябких дождей, щедро заливавших д. ЧАША с недавней поры. А началось все с душного собрания, после которого притихли ветра, предвещая ранние заморозки.

Заседание было тесным от многих ртов, нагонявших румянец на стены, так что у Ой-дк, сидевшего за утепленными спинами, слегка закружилась голова. Со своего места он без труда ловил вибрации густого воздуха:

«Так, Дмитрий Петрович, мы ж это, нам как лучше».

«Главное, чтоб молоко было, комбайны чтоб не ломалися».

«Кабы бабы давали!»

«Ой! Ты уж молчи!»

«И в магазине чтоб все!»

«Мы вам верим, Дмитрий Петрович. Вы лучше знаете».

«Только чтоб хуже не было!»

«А на референдум пойдем, не переживайте».

«А чего они хочут?»

«А ты спал?»

«Повторите, а?»

Отец поднялся, выдохнул, пробиваясь в массу тяжелого воздуха:

Страницы: «« 123

Читать бесплатно другие книги:

Сногсшибательная девушка, тихая, хрупкая и безобидная. Она привыкла переносить стойко все выпады суд...
Лида и Беж – котята и кузины. Трудно представить, что ссора, произошедшая при их первой встрече, пер...
Ключевая функция семьи не детопроизводство, но обеспечение бесконфликтной преемственности культурног...
«Много людей мечтает побывать в Антарктиде. Когда-то мечтал и я, когда читал про этот удивительный к...
Обычная семнадцатилетняя девушка Маргарита попадает в одну страну, некогда существовавшую на Земле. ...
Замечательные стихотворения для детей всех возрастов, размещённые в книге по временам года: лето — о...