Белая Лилия Ходоров Самуил

Лиля, как огня, как грома среди ясного неба, боялась этого визита. Своим неотразимым чутьём она догадывалась, что должна предстать перед домочадцами будущего мужа некой представительной, импозантной, светской дамой, понимающей окружающую жизнь и знающей в ней толк, показаться такой, какой она, в самом деле, не является. Несмотря на то, что Лиле было присуще остроумие и тактичность в поведении, невзирая на её натуральную привлекательность, природное обаяние, она производила впечатление обычной несколько наивной и даже где-то простоватой девушки. Как раз именно это беглое впечатление при первой встрече могло не понравиться солидным родителям Виктора. Надо сказать, что предчувствия не обманули Лилю. Именно так оно и произошло. Когда она с Виктором переступила порог просторной, хорошо обставленной квартиры, Эмма Абрамовна, окинув простенькое пальтишко будущей невестки надменным и высокомерным взглядом, сквозь зубы, блистающих неестественной белизной коронок, установленных не так давно её мужем, неторопливо процедила:

– У нас в доме принято снимать при входе не только верхнюю одежду, а и обувь, к тому же, прямо скажу, не совсем стерильную.

Кандидат в свекрови встречала Лилю даже не столько по одёжке, сколько понаслышке. Ей удалось разговорить однокурсника Виктора, предварительно устроив его на лечение зубов в стоматологический кабинет Сергея Ивановича, куда можно было попасть по записи не менее чем за полгода либо по большой протекции. Он то и поведал Эмме Абрамовне, что Лиля родилась в простой семье в глухой деревне, воспитывалась в интернате и неизвестно как поступила в университет. Полученная информация не вселила оптимизма в чаяния и надежды Эммы Абрамовны заполучить в роли матери её будущих внуков дочь благополучных и состоятельных родителей. Тестем сына по её убеждению должен был быть, как минимум профессор, это если по научной линии или, по крайней мере, какой-нибудь управляющий строительным трестом, если опуститься до инженерного направления и даже, если снизойти до торгового работника, пусть это будет директор крупного гастронома. Эмма Абрамовна уже не помнила или вполне сознательно захотела забыть, как она жила в более чем скромной комнатушке в обшарпанном общежитии. Как ела бутерброды с серым, нетоварного вида, зельцем или выковыривала кильку в томатном соусе из общей консервной банки и запивала эти студенческие деликатесы горячим чаем с маленьким кусочком сахара вприкуску, как бегала на свидания в заштопанных чулках и в облезшей кроличьей шубе, одолженной на несколько часов у подружек по комнате. Эмма Абрамовна постаралась запамятовать и то, что её, дочку простого еврейского сапожника из небольшого провинциального городка с двумя маленькими дочурками участливо, сердечно и хлебосольно приняли в семью второго нынешнего мужа. А ведь отец Сергея был не мало, не много ни просто доктором, а доктором медицинских наук, профессором, главным врачом республиканской клинической больницы. И никто и никогда не намекнул Эмме Абрамовне, что так уж получилось, что она, Эмма, и их сын Серёжа принадлежат к разным сословиям и по этой веской причине не могут создать новую ячейку общества, как называли семью в Советском Союзе.

Сегодня уже не студент-медик Серёжа, а всеми уважаемый доктор Сергей Иванович Бровченко, мягко отстранив свою жену, протянул Лиле руку и скороговоркой произнёс:

– Вы уж, пожалуйста, не обижайтесь, у Эммы Абрамовны был тяжёлый день, проходите, пожалуйста, стол уже накрыт. Да к тому же у меня сегодня день рождения. Присаживайтесь, будьте любезны.

Лиля вздохнула и на тяжёлом выдохе, выдавив из себя жалкое подобие улыбки, произнесла:

– Ой, а Виктор ничего мне не сказал, искренне поздравляю вас и желаю вам, прежде всего, здоровья.

– Желать доктору здоровья это более чем правильно, – весело заметил Сергей Иванович, разливая по бокалам розовый венгерский «Токай», – за это имеет глубокий смысл выпить.

Все выпили, а кандидатка в невестки лишь слегка пригубила, хотя в горле першило от внезапно подступившей сухости.

– Между первой и второй – перерывчик небольшой, – продекламировал, молчавший до сих пор Виктор, банальную студенческую прибаутку.

Он снова наполнил бокалы и, выдержав более чем тягостную паузу, провозгласил:

– Дорогие родители, первым делом я хочу познакомить вас со своей невестой, её зовут Лиля, прошу любить и жаловать.

– Должна тебе сказать, дорогой сын, – прервала монолог Виктора Эмма Абрамовна, – что мы люди грамотные, газеты читаем, наслышаны о твоих подвигах. Всегда мечтала, чтобы мой ребёнок выступал на большой сцене. Кажется, мои иллюзии осуществились.

– Мама, пожалуйста, не перебивай, – остановил её Виктор, – если ты, действительно не хочешь, чтобы мы с Лилей ушли, не попрощавшись, то дай договорить.

Виктор взглянул на белое, как только что выпавший снег, окаменевшее лицо Лили, нежно обнял её за плечи и вымученно продолжил:

– Кстати, на большой сцене, как ты выразилась, мамочка, совершенно чужие люди принимали меня более искренне и восторженно, чем в любимой семье. Это, во-первых, а во-вторых, как, вы, дорогие родители, уже, наверное, догадались, я, мы с Лилей просим вашего благословления на наш брачный союз.

Эмма Абрамовна всхлипнула, на её ещё красивых и ярких глазах выступили слёзы и она, закрывая напудренное лицо руками, жалобно пролепетала:

– Витенька, Лилечка, вы совершаете такой важный шаг в своей жизни, которая у вас только начинается, у вас есть ещё время подумать, правильно ли вы поступаете.

– Мамочка, дают время подумать в мировом суде, когда люди разводятся, – мрачно отпарировал Виктор, – я же очень люблю Лилю, она любит меня, и видит бог, что думать нам нечего, наше решение окончательное и бесповоротное и обсуждению, как в окружном, так и на божьем суде не подлежит.

– Должен заметить, друзья, – вступил в разговор Сергей Иванович, – что, вопреки пожеланиям Виктора, промежуток между тостами у нас получился немаленький. Поэтому, моя речь будет краткой. Когда я со своей невестой пришёл к своим родителям, дедушка Виктора, Иван Алексеевич, произнёс всего три слова «Совет да Любовь», что означало его благословление нам. Я повторяю его слова: Совет и Любовь вам, Лиля и Виктор, будьте, пожалуйста, счастливы.

Как только за Виктором и Лилей захлопнулась дверь, Сергей Иванович, нежно обняв жену за плечи, грустно заметил:

– Да, Эммочка, не очень приветливо ты встретила свою невестушку. Надо как-то сгладить всё это. А мне, вопреки всем твоим возражениям, Лиля понравилась. По всему видно скромная и покладистая, а главное – надёжная девушка.

– Знаешь, Серёжа, – тяжело вздохнула Эмма Абрамовна, – и мне так показалось. Перегнула я палку, просто всегда мечтала, что у моего сына жена будет из обеспеченной и интеллигентной семьи.

В свои шестьдесят четыре года мать Виктора, прожив совсем нелёгкую жизнь, чувствовала себя уставшей от неё. Продолжая в пенсионном возрасте ещё напряжённо работать на ответственной должности, ей уже было сложно заботиться о том, чтобы каждый день в доме был полный обед, как говорится и первое блюдо, и второе, и даже компот. Слава богу, отсутствием аппетита в её доме никто не страдал. Как Сергей Иванович, так и Виктор, хотя и не были большими гурманами, получать удовольствие от вкусной еды никогда не пропускали. Немало сил забирала стирка, стиральные машины в обиходе только начали появляться: пока же всё, начиная от белья и заканчивая рубашками, приходилось стирать вручную. К тому же в доме всегда толклись друзья и подружки Виктора, которым к чаю или кофе надо было обязательно подать нечто кондитерское, которое она, не любя готовых гастрономических изделий, выпекала сама. Очень хотелось, чтобы все эти заботы взвалила на себя молодая жена Виктора. Безошибочным женским чутьём Эмма Абрамовна поняла, что Лиля сможет и накормить, и обстирать, и, возможно, даже, как говорится, и Виктора на скаку остановить, если того не в ту сторону занесёт.

Было ещё одно обстоятельство, из-за которого мать одобрила выбор сына, никогда ему в этом не признаваясь. Даже из кратких рассказов Лили о себе проницательной Эмме Абрамовне стало ясно, что её будущая невестка, как и Виктор, тоже поздний ребёнок в семье и что она очень привязана к своим немолодым уже родителям. Совсем не зря этот факт стал, чуть ли не определяющим в решении матери принять невестку в дом. Дело в том, что на дворе стоял 1970 год, год, когда тронулся лёд, открывший, ещё пока не очень большой поток эмиграции евреев, в основном из Прибалтики, Закарпатья, Черновцов и Львова, в Израиль и США. Причиной этого ледохода стала блестящая победа в июне 1967 года израильской армии над войсками Египта, Сирии, Иордании и ряда других арабских стран, щедро напичканных советским оружием. Эта победоносная война Израиля над арабами, мечтавшими уничтожить суверенное еврейское государство, вызвала небывалый душевный подъём у советских евреев, и разбудило, подавляемое бушевавшим в стране антисемитизмом, их национальное самосознание. Реакция советского руководства не заставила себя долго ждать: Советский Союз немедленно разорвал дипломатические отношения с Израилем. Однако уже через год в ЦК КПСС поступило совместное письмо, подписанное министром иностранных дел А.А.Громыко и председателем КГБ СССР Ю.В.Андроповым. Авторы этого письма возглавляли в то время два важнейших и ключевых ведомства страны. Такой тандем вовсе не был случайным: функции обеих структур настолько плотно переплетались, что не всегда было понятно, где кончается одна из них и начинается другая. Об этом свидетельствует небольшой фрагмент из этого письма: «решение вопроса о возобновлении выездов советских граждан в Израиль по мотивам восстановления разрозненных войной семей может получить положительную оценку в глазах мирового общественного мнения как гуманный акт. Комитет госбезопасности сможет продолжить использование этого канала в оперативных целях». И не больше, и не меньше. Добавить к этой цитате нечего, как говорится, комментарии излишни. Как бы там ни было, политика Советского Союза в отношении репатриации евреев в Израиль существенным образом смягчается. Вот и из их дома всего несколько месяцев назад на постоянное место жительства в Израиль выехала семья Кальмановичей, с которыми они были в близких отношениях много лет. С их сыном Илюшей Виктор учился в одном классе и достаточно и просто дружил во внешкольное время. Несмотря на то, что Виктор учился в университете, а Илья – в полиграфическом институте, их дружба не прекращалась. Ещё совсем недавно, когда Виктор намеривался проводить своего друга на вокзал, Сергей Иванович отпаивал её, Эмму Абрамовну, валерьяновыми каплями. Кто знает, сколько здоровья она потеряла, когда гневно кричала сыну:

– Виктор, прошу тебя, не будь самоубийцей, попрощайся с Илюшей здесь, у него дома, там, на вокзале сотрудники комитета государственной безопасности занесут тебя в чёрный список, и ты уже никогда в жизни не найдёшь себе нормальной работы.

По большому счёту Эмме Абрамовне нельзя было отказать в логике. Внешняя разведка страны внимательно следила не только за перемещениями уезжавших евреев, а и за лицами, окружающими их. Но Виктор, не соглашаясь с доводами матери, срываясь на фальцет, в свою очередь орал:

– Но, мама, я же уже никогда не увижу своего друга, мы прощаемся с ним навсегда, ты понимаешь, навсегда. Как же я могу не проводить его.

Практически сразу после отъезда Илюши в домашних разговорах Виктора стала звучать острая критика советских порядков, всё больше у него стал проявляться здоровый интерес к жизни за железным занавесом. Несмотря на бурные протесты родителей, Виктор всё чаще и чаще стал настраивать старый семейный радиоприёмник «ВЭФ Аккорд» на вражескую волну радиостанций «Голос Израиля», «Голос Америки» и «Свобода». Сквозь монотонный гул советских глушителей Виктору всё-таки удавалось услышать правдивую информацию о политике, проводимой партийными руководителями его родины, страны победившего социализма. После этих прослушиваний, как отцу, так и матери становилось всё труднее и труднее убеждать Виктора, что мы живём в самой замечательной стране, где всё делается для человека и ради человека. В семье Бровченко до этого времени не было принято говорить обо всём том, что связано напрямую с еврейством, да и вообще негласно на эту тему было наложено табу. В реальности оказалось, что Виктор никогда не забывал, к какой национальности относится его мать. Ещё больше Виктор стал идентифицировать себя евреем, когда узнал, что в отличие от большинства народов мира, где наследование национальности идёт по отцу, на протяжении всей еврейской истории национальная принадлежность ребёнка определялась исключительно по матери, независимо от происхождения отца. Разумеется, Виктор не бил себя в грудь и не поднимался на высокую трибуну, с которой во всеуслышание кричал:

– Люди! Посмотрите на меня, я оказывается не какой-нибудь славянин, а стопроцентный еврей.

Да и в молоткастом и серпастом паспорте в пресловутой пятой графе у него стояла национальность – украинец, благодаря которой он поступил в университет и в соответствии, с которой перед ним открывались все возможности карьерного роста, что, вряд ли, имело бы место быть, если бы он вдруг решил записаться по национальности матери. Так или иначе, получалось, что о своём еврействе Виктор помнил всегда. А теперь, когда он достиг свадебного возраста, Эмма Абрамовна очень опасалась, что достаточно будет мимолётного знакомства сына с девушкой из «выездной» еврейской семьи, как Виктор всю свою энергию направит на то, чтобы покинуть пределы своей социалистической родины. Терять сына и выпустить его из поля своего зрения навсегда было для Эммы Абрамовны не чем иным, как преждевременным перемещением на кладбище. В этом плане, Лиля, с её чисто русскими корнями, была беспроигрышным вариантом и являлась тем якорем, который навсегда оставит Витю неразлучным с матерью и отцом.

Через несколько дней окрылённый Виктор сообщил Лиле, что отец попросил его направить все усилия на успешное доведение дипломного проекта до ума и не беспокоиться о деньгах, поскольку все свадебные расходы он берёт на себя. Теперь, следуя неизвестно кем придуманной традиции, Виктору предстояло попросить руку своей невесты у родителей Лили. Лиля, зная нелюбовь Виктора к праздничному одеянию, слёзно попросила его выглядеть даже не на сто, а на все сто двадцать процентов, намекая на то, что встречают всё-таки по одёжке, а по уму лишь провожают. Виктор не посмел ослушаться невесту: постригся, побрился, надел новый дорогой свитер, долго и придирчиво подбирал галстук под зелёный цвет этого свитера.

В последний момент выяснилось, что свою меховую пыжиковую шапку забыл вчера у соседа, который в данный момент не находился дома. Что делать, за окном трещит февральский десятиградусный мороз. Покопавшись на антресолях, где мать прятала старый хлам, нашёл изрядно потрёпанную шапку, которую носил ещё школьником.

– Сойдёт для сельской местности, – подумал про себя Виктор и завёл всё тот же свой пурпурный мотоцикл, где на заднем сидении удобно устраивается Лиля, облачённая в ярко-голубую каску. Снова в путь, теперь не такой близкий, её родные живут на расстоянии шестидесяти километров от областного центра в селе Поморяны.

Лиля вдруг вспомнила, как в прошлом году на зимние каникулы решила проведать родителей. Когда до Поморян оставались всего около десяти километров, автобусу, на котором она ехала, преградил путь огромный занос, глубина снежного покрова составляла не менее полуметра. Водитель автобуса заявил, что разворачивается и возвращается назад в районный центр, что он, дескать, не намерен ночевать в непрогреваемом автобусе, в случае, если застрянет на заснеженной дороге. Все пассажиры остались на своих местах, осознавая, что разумной альтернативы решению шофёра в наличии не имеется. Только Лиля, понимая, что дорогу не расчистят ни сегодня, ни завтра и даже ни послезавтра, решила дойти до родительского дома пешком. Уговоры водителя и остальных пассажиров не возымели должного действия. Лиля, протянув руку по направлению к маленьким домикам, видневшимся вдали, беспечно выкрикнула:

– Да посмотрите внимательнее, люди добрые, моя деревня видна из окна нашего автобуса, через полчаса я буду дома.

Когда спустя час нелёгкого пути Лиля достигла этих покосившихся сельских избушек, оказалось, что они принадлежат не Поморянам, а небольшому хутору, в котором проживал лесничий и ещё несколько семей. До её дома оставалось не менее пяти километров. Внезапно холодное зимнее солнце скрылось за набежавшими свинцовыми тучами, повалил густой снег. Ещё через полчаса начало смеркаться, поднялся сильный ветер, который проникал сквозь тонкое Лилино пальто и холодил все что находилось под его нетёплой тканью. Она весьма своевременно вспомнила инструктаж незабвенного начальника геологической партии Коршунова, который всегда наставлял своих подопечных:

– В пургу движение и только движение является синонимом жизни, если же сядешь передохнуть, обязательно заснёшь, а это уже – антоним бытия, точнее говоря, небытие.

Следуя этим словам Коршунова, Лиля, стиснув зубы, поочерёдно вытаскивала ноги из сугробов с тем, чтобы через секунду провалить их опять в эту снежную бездну. Замерзшие ноги постоянно подкашивались и она падала, ударяясь лицом в твёрдый белый наст. Собиралась с духом, напрягая остатки сил, поднималась и снова продвигалась вперёд, выбрав за ориентир какую-то силосную башню на дальнем горизонте. Часа через два изнуряющего перехода в снежный буран она заметила приближающиеся огоньки и через некоторое время, почувствовав облегчение в ходьбе, вступила на утоптанную деревенскую улицу. Изобразив на полуобмороженном личике подобие жизнерадостной улыбки, она стремительно влетела в родной дом, сообщив обеспокоенным родителям, что добралась до деревни на попутном грузовике.

Через полтора часа пути мотоцикл притормозил у, окрашенной в зелёный цвет, калитки и Лиля с Виктором прошли через узкую тропинку, ведущую от палисадника к входной двери, из которой показались полная светловолосая женщина и высокий худощавый мужчина, мать и отец Лили. Мама обнимает дочку и целует её в обе щёки, а отец подхватывает её на руки и вносит в светлую и просторную горницу. Бережно опустив дочь на пол и, усадив её на высокий табурет, он протягивает будущему зятю свою крепкую мускулистую руку и весело приветствует его со словами:

– А вы, стало быть, Виктор, очень и очень приятно, а я значит Михаил Григорьевич, а мою дражайшую половину величают Анфисой Александровной. Вы, Виктор, не стесняйтесь, дом у нас незатейливый, да и мы с Анфисой люди простые, будьте, как дома и, как говорится, забудьте, что вы в гостях.

У Виктора, который всю дорогу молчал и мысленно прокручивал слова прошения руки Лили, все заготовленные фразы в одночасье улетучились из головы. А тут ещё Анфиса Александровна так крепко прижала его к своему необъятному бюсту и так смачно и размашисто поцеловала его в губы, что на какие-то мгновения бедный студент вообще лишился дара речи. Пришёл Виктор в себя только после того, как одним махом, неожиданно для самого себя, опрокинул стопку самогона, вовремя преподнесенную отцом Лили. Михаил Григорьевич повторно наполнил маленькие стограммовые стаканчики мутной белой жидкостью, протянул руку, к видавшей виды, самодельной этажерке, извлёк из неё газету «Львовская правда» и стал медленно, с выражением читать:

– Я не просто призываю, а настоятельно заклинаю тебя, милая, стать навечно моей надеждой, моей путеводной звездой, моей любимой женой.

– Хочу сказать тебе, Виктор, – продолжил Михаил Григорьевич, – эти твои слова из песни, из твоей песни, не выбросишь; я, если доживу, буду показывать их своим внукам. Когда мы прочитали их, моя Анфиса плакала, да и меня, признаться, прошибла скупая мужская слеза.

Виктор неожиданно вздрогнул, самогонные пары вскружили ему голову, и он хотел было начать свой заготовленный монолог о благословении родителей Лили на их брак, как Михаил Григорьевич обнял его и, протянув стаканчик с крепким напитком, торжественно заявил:

– Сынок, дорогой, ничего не надо говорить, ты сказал уже всё, сказал очень ёмко и красиво. Дай бог, чтобы так оно и было в вашей долгой и радостной жизни. У нас есть к вам только одно напутствие: будьте счастливы, успешны, благополучны, всегда и везде любите и берегите друг друга. Совет вам и Любовь.

– Витенька, – вступила в диалог Анфиса Александровна, – я хорошо знаю свою дочь и, поэтому, заверяю тебя: она и в радости, и в горе будет верна тебе, она всегда будет предана тебе, и до конца дней твоих будет любить только тебя. Совет вам и любовь, мои милые.

Лиля порывисто обняла мать, поцеловала отца и, заключив Виктора в свои нежные объятия, прижалась к нему, готовая пребывать в этом состоянии целую вечность.

– А сейчас, зятёк, приглашаю тебя в нашу деревенскую баньку, которую я специально растопил, попаримся, а потом уже и отужинаем с нашими женщинами.

После двух стопок самогона Виктор, непривычный к высокоградусному спиртному, был готов идти не только в баню, а и к самому чёрту на кулички. Михаил Григорьевич осторожно взял его под руку и повёл к небольшой деревянной избе. Когда они вошли вовнутрь, в хорошо вытопленную и выстоявшуюся баню, Виктора сразу охватил запах берёзовой рощи, от распаренного в шайке веника пахло запаренной мятой, и сухой и жаркий воздух приятно пронзил все частички его тела. Михаил Григорьевич, поддав горячую водицу на раскалённые камни, исхлестал до изнеможения себя и Виктора веником, а затем облил холодной водой. Расслабленные после этих процедур до приятной истомы, они блаженно растянулись на полках в предбаннике.

– А ты знаешь, Виктор, – завёл неторопливый банный разговор отец Лили, – ещё в далёкой юности я мечтал о такой баньке. Но в те тревожные 30-е годы было не до баловства. Жили мы тогда в Орловской губернии. Я выучился на горного инженера, женился на ладной и скромной девушке, которая родила мне трёх прекрасных сыновей. Да вот беда, в эти годы в СССР началось позорное явление, прозванное народом голодомором.

– Никогда не слышал такого термина, – глухо отозвался со своей полки Виктор.

– Видишь ли, сынок, такие вещи в курсе истории КПСС в ваших университетах не изучают, – продолжил беседу Михаил Григорьевич, – а ведь именно коммунистическая партия со своим сталинским руководством являлась виновницей массового голода, охватившего Россию и Украину. Именно она повинна в гибели нескольких миллионов человек. Именно она провела коллективизацию и полную ликвидацию частных деревенских хозяйств, в результате чего в стране сложился катастрофический дефицит продовольствия, и как следствие, массовый голод.

– Да-а-а, много пришлось вам испытать, – сочувственно отреагировал разомлевший от сухого пара Виктор.

– Не спеши, дорогой, – откликнулся Михаил Григорьевич, – это ведь только начало истории нашей семьи, пока пар медленно проникает в наши разогретые кости, я, с твоего позволения, продолжу.

Лилин отец рассказал Виктору, что, спасая семью от голода, от неминуемой гибели, они переехали в цветущую Абхазию, в город Ткварчели. Именно в эти годы там начались разработки месторождений богатых залежей угля, и он без особого труда устроился там, на работу в должности горного мастера. Райская неповторимая природа на южных склонах кавказского хребта, шум горных рек и водопадов, превосходные климатические условия, а главное, возможность прокормить близких обеспечило его семье относительно сносное проживание. Но перед самой войной жена Михаила Григорьевича заболевает туберкулёзом и скоропостижно умирает, и он остаётся один на один с тремя маленькими детьми.

– Сказать, Виктор, что мне было нелегко, значит, ничего не сказать, – продолжил Михаил Григорьевич.

– Было невыносимо тяжело, честно говоря, сам не понимаю, как я успевал работать и ухаживать за детьми, как я вообще выжил. Но, видимо, есть всевышний на свете. В один из ясных и солнечных дней у нас на шахте появилась новая нормировщица, хорошенькая полногрудая женщина. Это была Анфиса, твоя будущая тёща, дай бог всем такую. Судьбы наши были очень схожи. Она приехала в Ткварчели из Курска так же, как и мы, спасаясь от голода. Мужа её в 1939 году забрали на финскую войну, где он погиб. Двое несмышленых детей остались без отца. Помочь Анфисе по уходу за детьми приехал свекор, она уходила на работу, а он оставался с малышами. Не знаю, как это получилось, но отец её мужа не уберёг детей, не уследил за ними. Зимой в Курске стояли небывалые морозы, дров не хватало, квартира протапливалась плохо. Дети сильно простудились и умерли от воспаления лёгких. Через месяц после похорон Лилина мама продала свой нехитрый скарб и уехала в Грузию. Так уж сложилось, Виктор, что мы с Анфисой полюбили друг друга. Когда мы поженились, она взвалила на свои хрупкие плечи не только трёх моих маленьких сыновей, но и тянула на себе всё хозяйство. Она, моя любимая женуленька, обустроила всю нашу жизнь, в которой мы благополучно пребываем и по сегодняшний день. Лихие годы войны с фашистами мы тоже провели в Ткварчели, на фронте мне быть не довелось, так как уголь являлся стратегическим сырьем, и его добыча на шахтах входила в оборонную промышленность. Поэтому мне была предоставлена бронь.

– Мне Лиля ничего не рассказывала об этом, – прервал грустный монолог Михаила Григорьевича Виктор.

– Видимо, не хотела бередить твою душу столь печальным рассказом, – заметил он и тут же продолжил:

– А наша ненаглядная Лилечка, кстати говоря, тоже родилась в очень несытные послевоенные годы, родилась в Ткварчели в 1947 году, когда мы с Анфисой решили, что пора осуществить свою мечту о милой и прелестной доченьке. Как видишь, Виктор, так оно и получилось. Буквально через год правительство решило поднимать экономику в западных областях Украины, присоединённых к Советскому Союзу в 1939 году. В числе крупных промышленных проектов был и львово-волынский угольный бассейн. Я попал в число специалистов, направленных на разработку месторождения бурого угля. Так наша семья и оказалась в селе Поморяны, в котором ты, Виктор, и находишься в данный момент.

– Михаил Григорьевич, – едва слышно прошептал притихший на жаркой полке Виктор, – так получается, что Лилечка выросла в деревне?

– Выходит, что да, – отозвался Михаил Григорьевич, – может быть не совсем в деревне, а в посёлке городского типа. Хотя по большому счёту всё-таки в деревне, с утренними криками петухов и кудахтаньем кур, доением коров на зорьке и прополкой своего огорода. Лиля была сообразительным ребёнком, с шестилетнего возраста мы отправили её в школу и, прямо скажу, вместе с учителями нарадоваться не могли её успехам практически по всем предметам. Однако, когда она закончила восьмилетку, шахту, на которой я работал, закрыли как ставшую нерентабельной. Специалисты-горняки переехали на другие места, где угольные ресурсы ещё не истощились. Мы же с Анфисой к этому времени вышли на пенсию и решили не переезжать с нажитого места, где успели пустить корни. Посёлок опустел, закрыли за ненадобностью и среднюю школу, где училась наша доченька. Ей предложили продолжить учёбу в школе в райцентре, это в двадцати километрах от нашего посёлка. На семейном совете мы с Анфисой, скрепя сердце, решили выпустить её, как говорил Максим Горький, в люди. Мне удалось устроить её в Львове в школу – интернат в расчёте на то, что после окончания Лиля сможет работать или учиться в большом городе.

– А что такое школа – интернат, – спросил Виктор, – я слышал такое словосочетание, но так толком и не знаю, что оно означает.

– Как тебе объяснить, – промолвил Михаил Григорьевич, – в принципе это как бы обычная школа, но только при ней имеется общежитие, т. е. там не только учатся, но и едят, и делают уроки, и спят, словом живут. Жизнь детей проходит там, можно сказать, не в идеальных условиях. Интернат, где училась наша Лиля, находился на территории бывшего монастыря. В крохотные спаленки, оборудованные в бывших кельях, умудрились вместить двенадцать, сдвинутых одна к одной, панцирных старомодных кроватей, на которых спали девушки. Случалось, что в ватных матрасах бегали клопы, а в девичьих локонах заводились вши. Удобства, разумеется, были в коридоре: один туалет на пять комнат. Нетрудно посчитать, что один унитаз, извини, приходился на шестьдесят девушек. Невозможно даже себе представить, что творилось там утром. Да и кормёжка больше напоминала монашескую трапезную, чем нормальную столовую. Короче, как ты понимаешь, Виктор, это был не санаторий. Зато наша дочка за два этих, полных тягот и лишений, года учёбы в этом, можно сказать, богоугодном заведении прошла хорошую закалку, которая, как я понимаю, пригодится ей в грядущей жизни.

Плавное повествование Михаила Григорьевича прервал из-за двери весёлый голос Анфисы Александровны:

– Милые мужчины, мне кажется, что с вашей парилкой вы уже настолько чистые, что можете немедленно приступать к ужину.

За ужином Анфиса Александровна как бы невзначай осторожно спросила:

– Лилечка, Витя, свадьбу-то, где думаете справлять, – и, не дожидаясь ответа, кокетливо и задорно повернув свою русоволосую голову к мужу, сказала, – а может у нас в деревне, на свежем воздухе, места у нас во дворе для всех хватит, подумайте, пожалуйста.

Уже прощаясь, мать, отводя дочку в сторону, шепнула ей на ухо:

– Ты знаешь, доченька, понравился нам Виктор, но вот беда, с деньгами у них в семье, видимо, не шибко. Вот тебе деньги, купи ему, пожалуйста, на день советской армии, 23 февраля, в подарок нормальную шапку.

– Да что ты такое говоришь, мама, – рассмеялась Лиля, – есть у него шапка и стоит она, пожалуй в три раза больше, чем ты мне даёшь. Просто её он забыл у друга, вот и прихватил старую, что под руку попалась.

– Ну, смотри, Лиля, – недоверчиво покачала головой Анфиса Александровна, – если что, не стесняйся. Мы не богачи, но чем сможем, всегда поддержим, главное, чтобы жили вы в ладу и согласии.

По дороге в город Виктор, остановив свой мотоцикл на лесной просеке, которую обвили с обеих сторон заснеженные кроны берёз и клёнов, обнял свою Лилю, крепко прижал к себе и долго-долго целовал её пахнущую ромашкой, мятой и ещё чем-то фантастически приятным белую головку.

На следующий день Лиля и Виктор отправились в ювелирный магазин выбирать обручальные кольца. Сказать, что эта была простая задача, означало ничего не сказать. Мало того, что в советском государстве жизненно важные продукты питания являлись дефицитом, так руководство страны сделало всё возможное, чтобы изделия из золота и серебра были также труднодоступны для простого городского обывателя. Недаром, граждане, у которых накапливались какие-то сбережения, предпочитали обращать их в эти, всегда имеющие ценность, изделия. С другой стороны, государство, надо отдать ему должное, всё-таки позаботилось о молодожёнах. Оно придумало Дворцы бракосочетаний, которые являлись неким конгломератом бюрократического ЗАГС (а) (учреждения, где осуществлялась запись актов гражданского состояния) и аналога церковного венчания под знаком советской символики и геральдики, где мужем и женой объявляли не по воле всевышнего, а от имени Союза Советских Социалистических Республик. Когда кандидаты в молодожёны подавали просьбу о регистрации брака, им выдавались специальные талоны, по которым они, разумеется, за собственные деньги, могли прибрести обручальные кольца. Сверх того, в специальном магазине, вход в который производился по этим же талонам, невесте предоставлялась возможность приобрести свадебное платье, а жениху – приличный импортный костюм, которого в розничной торговле не купишь ни за какие деньги. В ювелирном магазине «Сюрприз» было пусто. Название магазина оправдывало как форму, так и содержание его торговой деятельности: для обыкновенного человека приобрести здесь что-нибудь, действительно, являлось большим сюрпризом. Однако Виктор и Лиля были необыкновенными покупателями: они были молодожёнами, отличительной особенностью которых являлись синие талоны в руках. Они долго выбирали и примеряли свои кольца, пристально вглядываясь в безымянные пальцы друг друга. Лиля облюбовала себе тоненькое колечко, так как широкое не очень-то смотрелось на её хрупких пальчиках. Виктор, наоборот, пожелал массивное кольцо.

– Пусть все девушки даже издалека видят, что я женат, – продолжал он любоваться кольцом, – и по этой причине не будут домогаться меня.

– Ты посмотри на него, – весело рассмеялась Лиля, – прямо Ален Делон с привокзального района.

Ювелирную покупку отмечали в любимом кафе «Армянка» в центре старого города. Здесь собиралась львовская богема: художники, артисты, журналисты и писатели. Хотя наши молодожёны не причисляли себя к людям искусства, они обожали это маленькую уютную кофеюшку, где потчевали великолепным кофе, который варили в джезве на раскалённом песке. На один из пяти красных столиков, который был свободен, Виктор положил небольшой букет белых гвоздик, предназначенный для Лили. Сегодня они должны были, наконец, обсудить и решить, где провести свадебное торжество. Прямолинейный Виктор без всяких предисловий, почему-то резким голосом, заявил Лиле:

– Сначала, я скажу тебе, какую свадьбу я не хочу. Я совсем не жажду веселья с политической окраской, т. е. комсомольскую свадьбу в общежитии, которую, как мне донесли, собирается организовывать наш комсомольский вожак. Не помышляю я и о помпезном торжестве в каком-нибудь дорогом ресторане с неизбежными официантами в белых рубашках, банальным тамадой, который всё время заставляет жениха и невесту целоваться под полупьяные возгласы «горько».

Не дослушав, чего ещё не хочет Виктор, Лиля, кокетливо дунув на локон своих белых волос, закрывающие её зелёные глаза, задорно прощебетала:

– Неужели, Витенька, это такая большая работа для тебя целовать меня?

– Милая моя, я готов исполнять эту напряжённую работу не только каждый день и каждый час, а каждую минуту, но только не под призывные выкрики платного тамады в присутствии десятков гостей, находящихся в угаре алкогольного опьянения. Ещё, Лиля, – продолжил Виктор, – я не хотел бы расписываться с тобой в львовском дворце бракосочетаний, где какая-нибудь напыщенная и вальяжная тётка, опоясанная красной или белой лентой, прошепелявит, что именем закона украинской советской социалистической республики объявляет нас мужем и женой.

– А что же ты, да хочешь, Виктор, – полушёпотом спросила Лиля.

– То, что я, действительно, хочу, Лилечка, к сожалению, невыполнимо, – с грустью заключил Виктор, – я всегда мечтал в день свадьбы видеть свою возлюбленную в белой прозрачной блузке, белых брюках и белых спортивных кедах на вершине, покрытой белым снегом. Жених же, в моём лице, также облачённый в белые одежды протягивает тебе букет белых лилий. Затем мы с тобой спускаемся на цветущий альпийский луг, где расстелен гигантский красный ковёр. На этом ковре среди заморских яств и корчаг отборного вина восседают наши самые родные люди и самые близкие друзья, которые не от имени канонов социалистической республики, а от своего имени искренне провозглашают наш брачный союз. И нашими свидетелями, становятся синие горы, изумрудные ручейки, стекающие с них, пёстрые рододендроны и белые эдельвейсы, шумные водопады и хвойные леса.

– Послушай, Витенька, – стушевалась Лиля, – а может и впрямь организовать нашу свадьбу в деревне, как предлагала моя мама. Правда, наверняка, твои родители будут против, зато это будет близко к твоим фантазиям.

– Ты знаешь, Лиля, – мягко проговорил Виктор, – мне очень понравились твои родители, простые, чуткие и отзывчивые люди, у вас дома я совсем не чувствовал, что я в гостях, да и идея твоей мамы вполне уместна, надо только её развить и довести до ума.

Доводил до ума и раскручивал эту идею уже не Виктор, а лучшая подруга Лили Ляля Кирилова. Впрочем, ей было положено это по штату, ведь она теперь была уже не только подругой, а и её свидетельницей на свадьбе. Больше того, она взвалила на себя обязанности и организатора, и распорядителя, и тамады, и ответственной за кучу всяких как больших дел, так и мелочей, необходимых для свадебного торжества. Где она училась этому – неизвестно. Скорее всего, процесс управления, состоящий из множества организаторских процедур, сидел у неё в крови. Не надо забывать, что все женщины, которых называют роковыми, очень организованные и талантливые люди. Ляля даже съездила в Поморяны, где познакомилась с родителями Лили. Она побывала в сельском клубе, не обошла вниманием и председателя колхоза, с которым договорилась о столах, посуде, электроосвещении и украшении двора. Ляля подыскала необычный и колоритный оркестр, уговорила главного механика колхоза выделить машину для новобрачных, решила за короткое время массу малых, но важных проблем, на которые кто-нибудь другой потратил бы целую жизнь. Но самое главное, что свершила Ляля, она, включив всю силу своего внутреннего обаяния, убеждения и шарма, применив мощь гипнотической энергетики, присущей её необыкновенной ауре, сумела убедить мать Виктора, Эмму Абрамовну согласиться на проведение свадьбы под кодовым названием «деревня». Уже через несколько дней Эмма Абрамовна, приглашая на свадьбу начальника городского отдела здравоохранения, говорила:

– Эдуард Петрович, я приглашаю вас с супругой на необыкновенную, самобытную и очень оригинальную свадьбу моего сына, которая состоится не в городе, а на лоне деревенской природы. Приезжайте, вы не пожалеете.

Субботним утром, когда неяркое осеннее солнце, взошедшее из-за покатых холмов, опутавших село Поморяны, рассыпало свои лучистые блики на белесую паутину бабьего лета, у дома Михаила и Анфисы Сергачёвых остановились несколько больших автобусов, прибывших из областного центра. Даже в дни первомайской или ноябрьской демонстраций жители деревни не видели такого скопления празднично одетых людей. Едва успев выйти из автобуса, городские гости тут же окунулись в атмосферу великолепной природы, натуральными компонентами которой были вкусные запахи скошенного сена и соснового леса, лёгкий ветерок с манящей глади прозрачного озера, сизый дымок с сельских печей, протапливаемых берёзовыми дровами, от которых исходил какой-то особый сдобный аромат. Уже завтра прибывшие гости будут наперебой рассказывать своим друзьям и приятелям в Львове, как мажорные чарующие аккорды, встретившей их скрипки, переплетались со звуками пения петухов, мычания коров и гогота гусей. Сегодня же звонкий голос Ляли, усиленный микрофоном, пригласил пройти гостей на лесную опушку, напротив дома Сергачёвых.

Въезд туда преграждал, сделанный по Лялиному проекту, необтёсанный красно-белый шлагбаум. Через несколько минут к нему приблизилась, запряжённая тройкой лошадей, телега, декорированная сухим камышом и красочной палитрой полевых цветов. На телеге, обнявшись, стояли новобрачные, Лиля в шикарном подвенечном платье и Виктор, в пошитом специально для этого случая, торжественном чёрном костюме. По древней украинской традиции гости обсыпали их зерном, пшеном, конфетами и монетами для того, чтобы будущие супруги жили сладко и зажиточно. Лошади, нервно всхрапывая то ли от натуги поводьев, то ли от важности момента, остановились у шлагбаума. Возле него стояли сельские хлопцы в широченных суконных шароварах, поверх которых развевались вышитые сорочки из льняного полотна. Они не спеша подошли к Виктору и грозными голосами потребовали выкуп за невесту, похищенную им из их деревни. Для Виктора эта просьба явилась полной неожиданностью. Видя его замешательство, хлопцы подтащили к телеге огромное бревно, заграждающее по их замыслу путь к красной девице, вручили Виктору небольшую ножовку и предложили ему в качестве выкупа перепилить это бревно. Растерянному Виктору ничего не оставалось, как скинуть праздничный пиджак, развязать с трудом вывязанный галстук и взяться за тяжёлую работу лесоруба. Он очень старался, действительно испугавшись, что если он не справится с этим злосчастным бревном, то дюжие деревенские парни не отдадут ему Лилю. Минут через десять Виктор под аплодисменты гостей успешно завершил выкупной бартер, ударом ноги разделив почти распиленное бревно на две части. Хлопцы открыли шлагбаум, и повозка медленно подъехала к заранее подготовленной деревянной беседке, украшенной ивовыми ветвями. Здесь по замыслу Ляли должна была произойти регистрация брака.

Только Ляля Кирилова могла уговорить председателя сельсовета сделать эту регистрацию выездной, а не в казенных стенах сельской управы. Пребывающий в этой почётной должности уже двадцать лет юморной дядька Данила, пригласил новобрачных в беседку. Без всяких предисловий он спросил у Виктора, согласен ли он обладать важным и почётным правом зарабатывать деньги. Получив положительный ответ, он осведомился у Лили, согласна ли она, уступив мужу, взвалить на себя трудную и нелёгкую задачу тратить, заработанные мужем деньги. Разумеется, ответ невесты был утвердительный. Затем представитель сельской власти осведомился у Лили, не возражает ли она, чтобы её муж не знал общей стоимости вещей, которые она покупает, с благородной целью сберечь его нервную систему от возможных потрясений. Лиля не возражала. Повернувшись к Виктору, деревенский староста вырвал у него готовность, соблюдая правила уличного движения, переходить улицу там, где он пожелает, с условием передвигаться в направлении, указанном женой. На лице председателя сельсовета не дрогнул ни один мускул, когда он не навязчиво посоветовал Лиле никогда не спорить с мужем, в этих случаях необходимо немедленно начинать плакать. Он также порекомендовал своей бывшей односельчанке быть умной, т. е. когда муж задерживается на работе, сделать всё возможное, чтобы её избранник поменял работу. А Виктору дядька Данила предложил записать на плёнку все обещания, которые он давал невесте до свадьбы с тем, чтобы от души повеселиться, когда ему взгрустнётся. Чтобы всё-таки придать возложенной на него миссии законный вид и толк, председатель сельсовета, предложив обменяться молодожёнам кольцами, официально объявил их мужем и женой, в честь чего Лиля и Виктор поставили свои подписи в толстой непонятной книге, явно смахивающей на церковно-приходскую.

Анфиса Александровна плакала, уткнувшись в плечо Михаила Григорьевича, а Эмма Абрамовна старалась радостно улыбаться сквозь выступившие на её глазах крупные капельки слёз. Деревенские девушки подкидывали вверх свои расшитые чепчики и разбрасывали по всей опушке венки из живых цветов. Женщины, разодетые в красно-белые сарафаны, держали в руках свежеиспечённый каравай. Заметив это, Ляля поднесла к своим перламутровым губам микрофон, с которым в этот праздничный день не расставалась не на минуту, и уверенным голосом провещала:

– Дорогие гости! Прошу вас пройти к радушному и хлебосольному дому семьи Сергачёвых и занять свои места за свадебным столом.

Взору гостей открылись жёлтые деревянные скамейки, стоящие вокруг, покрытых белыми холщовыми скатертями, дощатых деревенских столов. Среди вышитых рушников, снопов пшеницы, плетёнок репчатого лука на них лоснились бочковые помидоры с огурчиками, квашеная капуста с мочёными яблоками, полевая каша, картошка с укропом под килечку и селёдочку. Конечно же, на небольших подносах красовалось домашнее с розовыми прожилками сало и традиционная, бордового цвета, кровяная колбаса со шпиком и гречневой крупой. В центре каждого из столов отливал молочной белизной поросёнок, зажаренный на вертеле. Востребованным и весьма существенным придатком к этому, достойной кисти художника натюрморту, являлись десяток красочных бутылок марочного армянского коньяка, предназначенных для особо интеллектуальных городских гостей, и запотевшие хрустальные, кубовидной формы, штофы, в которых дожидался своего звёздного часа свежеизготовленный сельскими умельцами самогон. Этот самый звёздный час наступил, когда бравые и чубатые украинские хлопцы быстро расстелили пятидесятиметровую красную ковровую дорожку (о которой в своё время мечтал Виктор) от беседки к столам, и молодые девчонки-семиклассницы, стоящие по бокам этой дорожки, сплели свои руки над головами, образовав, таким образом, живой коридор. Оркестр заиграл мелодию украинской песни «Червона рута», а Лиля и Виктор, низко прогибаясь в этом натуральным девичьем ущелье, медленно пробирались к своим местам в центре стола.

Неутомимая Ляля снова взяла в руки свой микрофон. Её звонкий голос гремел, наверное, более возвышенно и триумфально, чем голос знаменитого диктора Левитана, когда Юрий Гагарин полетел в космос. Чуть запинаясь от волнения, она патетически произнесла:

– Дорогие соотечественники! Позвольте представиться, меня зовут Ляля, я подружка невесты и не просто подружка, а самая лучшая её подруга. На американских свадьбах принято, что подружка невесты рассказывает всё хорошее про невесту. Во-первых, про Лилю я буду говорить исключительно хорошее по простой причине, что плохого в ней нет решительно ничего. Во-вторых, мы с вами живём не в Америке, а на Украине. Как бы там ни было, мы находимся на родной украинской земле или, как сказал поэт, «вся в цвету вспоминалась калина, что под вечер ждала соловья, Украина моя, Украина, мать земная родная моя». Так уж получилось, что русская девочка, которая родилась в солнечной Абхазии, своим горячим сердцем прикипела к украинской деревне, к украинской земле, где я с ней и познакомилась. Произошло это на вступительных экзаменах в университет. Сдавали мы труднейший экзамен по математике. Так сложилось, что посадили меня с Лилей за одну парту, и так вышло, что не никак не могла я решить весьма заковыристую задачу. Выхода не было, я толкнула свою совсем незнакомую соседку и попросила помочь мне. Через некоторое время Лиля с риском, быть изгнанной с экзамена, что равносильно с треском провалить поступление в университет, незаметно передала мне, которую видела в первый раз в жизни, листочек с готовым и верным решением. Судите сами, как я должна была отнестись к такому замечательному человеку. Ответ лежит на поверхности: просто превосходно потому, что наша белая Лилия, действительно, превосходная, потому, что она, и в самом деле, белая, чистая и настоящая. Что вам сказать, дорогие друзья, что мы с Лилей делили одну кровать в общежитии, ели из одной миски постный борщ, одевали по очереди одно и то же платье. Или, как вместе варили кофе в бессонные ночи студенческих сессий, как на геологической практике в одной неразрывной связке карабкались по скалистым вершинам Карпат. Всегда и везде, в радости, и в горе мы вместе уже пять лет. Пять лет не так много, вместе с тем, это четверть жизни, которую мы с Лилей успели прожить. Не верьте злым языкам, что женщины не умеют дружить. Умеют, ещё как умеют, только при условии, что их подруги такие же бескорыстные и искренние, откровенные и душевные, как моя подруга Лиля. Я очень надеюсь, что умный Виктор хорошо понимает, что он на долгие годы получил не просто красивую женщину, а бесценный подарок, называемый верной, благородной и преданной женой. Дорогие мои молодожёны, я не хочу кричать вам традиционное «горько» потому, что сегодня, на самом деле, горько мне. А вам, Лилечка и Виктор, пусть будет «сладко» сегодня, завтра и всю вашу счастливую жизнь.

Ляля стремительно подбежала к Лиле, троекратно расцеловала её в слегка подрумяненные щёки, крепко прижала к себе Виктора и, повернув их головы навстречу друг другу, заставила их слиться в долгом и сладостном поцелуе под оглушительные аплодисменты гостей.

К Ляле подошёл отец Виктора, и что-то прошептал ей на ухо. Она тут же схватила, ещё не надоевший ей, микрофон и, прерывая звон бокалов, раскатисто объявила:

– Я с удовольствием предоставляю слово отцу жениха, доктору Сергею Ивановичу Бровченко.

– Дорогие друзья, коллеги, сельчане и горожане! Сегодня мой сын женится на милой и прекрасной девушке Лиле, которая с этого момента становится моей ненаглядной невесткой. Я сегодня не собирался выступать, да и, признаться, не мастер я произносить застольную речь. Но так уж случилось, что у моего сына нет такой близкой и сердечной подружки, как блистательная Ляля. Нет и закадычного друга, который мог бы рассказать о нём самое хорошее, следуя, я так и не понял, то ли американской, то ли украинской традиции. Поэтому, я как отец взвалил на себя эту нелёгкую миссию: по возможности объективно рассказать о своём сыне. Виктор у нас поздний и долгожданный ребёнок. Несмотря на надлежащий уход и весьма приличную опёку, он рос очень болезненным мальчиком. Мне очень хотелось приучить его, если не к большому спорту, то хотя бы к физкультуре. Из этой затеи ничего не получилось. Всего один раз он пытался во дворе играть со сверстниками в футбол. Результатом неудавшейся игры явились два разбитых окна в соседнем доме, разбитое колено, которое долго не подавалось лечению, и многочисленные ссадины и раны на руках и лице. Альтернативой футбольному мячу наш Витя выбрал шахматы и книги, поглощаемые запоем, днём и ночью. Моего сына билили дворовые мальчишки за его физическую слабость, за отличные успехи в школе, за то, что не пытался быть похожим на них и, в конце концов, за то, что отца его матери величали Абрамом. Виктор, разумеется, был далёк от успешного владения приёмами рукопашного боя, в то же время никогда не убегал от мальчишеской драки. Я, дорогие друзья, просто вынужден подчеркнуть, что Виктор всегда и везде физическому развитию предпочитал развитие интеллектуальное. Лозунгом его детства, как впрочем, и отрочества, и юности, и, наверное, всей дальнейшей жизни стал девиз Сани Григорьева из любимой книжки «Два капитана» – «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Он, как мог, боролся с самим собой за, одному ему известные, жизненные ценности, он постоянно что-то искал, искал, прежде всего, самого себя в самом себе, и никогда и ни в чём не сдавался. По-настоящему найти себя ему ещё предстоит. Первые шаги в этом он уже совершил. Он успешно определился в выбранной профессии. Но это пока не шаг, а маленький шажок. Настоящей же и самой ценной находкой в его только начинающейся жизни – это приобретение такого бесценного самородка, каким, без сомнения, является Лиля. Я не знаю, любимый сын, чего ещё ты добьёшься в нашей быстротекущей жизни. Но будь уверен, что главного ты достиг уже сегодня, ты нашёл самую прекрасную на свете девушку, которую любишь больше жизни и которая, надеюсь, любит тебя. Поверьте мне, старому и опытному врачу, во всей вселенной нет ничего более волшебного и божественного, потрясающего и очаровательного, чем взаимная любовь. Так любите друг друга, берегите друг друга, будьте счастливы и благополучны.

Тем временем веселье, проводимое под бдительным оком Ляли, набирало обороты. Тут были зажигательные конкурсы и танцевальные хороводы, частушки и песни, оживлённые праздничные тосты и символические прыжки через пламя разложенного костра. Звуки неумолкающей гармошки разрывали тишину западноукраинского села, а только что взошедшая луна лукаво подмигивала молодожёнам, пока широкой этой свадьбе не стало мало неба и земли. Тогда несколько крепких ребят водрузили Лилю на плетёное кресло и под одобрительные возгласы гостей пронесли его по всему периметру, разукрашенного ранчо семьи Сергачёвых. В руках у неё пестрел красочный букетик живых полевых цветов, символизирующий прощание с девичьей жизнью. Неизвестно кем придуманная легенда гласила, что девушка, которая поймает этот букет после броска невесты, должна в самом недалёком будущем тоже пойти под венец. Когда же Лиля, сидя на своём импровизированном плетёном троне, запустила из-за своей головы этот букет в толпу гостей, произошло чудо. То ли это устроила сама невеста, то ли это было предписано небесами, но в полёте цветы разделились на две связки, одну из которых в неописуемом высоком прыжке прижала к себе Лара, а вторую, чуть ли не в падении поймала Ляля. Однако в этом недалёком будущем обручальное кольцо появилось только на безымянном пальце Ларисы, и сверкало оно где-то на сибирских просторах в затерянном военном городке. Ляльке же ещё предстоял тернистый путь поиска суженного, которого надлежало приручить и сделать послушным и покорным.

Отшумел звон свадебных бокалов, вместе с бабьим летом отшумел и осенний листопад, отгремело буйное праздничное веселье, наступили будни. Будни бывают унылые и серые, когда грядущий день похож на прошедший, а от наступившего дождливого утра не ждёшь ничего, что могло бы вывести тебя из затянувшееся хандры. В то же время в быстротекущей повседневности бывают будни, отретушированные яркими красками солнечных бликов, будни, несущие в себе элементы таинственной непредсказуемости и безудержного желания жить и творить. Для Лилии и Виктора вереница будничных дней являлась продолжением их праздника, их дня рождения на двоих. Они буквально купались в объятиях друг друга, не выбираясь из них ни днём и ни ночью. Только ранним утром, когда счастливая и уставшая от ночной камасутры Лиля досматривала в светлых снах то, что не успевала увидеть или ощутить наяву, изнеможённый Виктор во всю прыть мчался на близлежащий рынок за свежими цветами. Когда молодая жена просыпалась, постель её была усыпана или стеблями красных и белых гвоздик, или палитрой разноцветных лепестков розы, а по воскресениям – цельным красочным букетом белых лилий. Следуя традиции лучших домов Парижа, он подносил своей женуленьке в постель отлично заваренный кофе с неведомо, где добытыми круассанами. Вот и сегодня солнечные зайчики медленно скользили по их счастливым лицам, намекая, что всевышний предоставил в их распоряжение ещё один блаженный день, который они отдадут друг другу. Но планы божьи уже с утра прервал бесцеремонный телефонный звонок. Звонила Ляля, она безапелляционным голосом прокричала в трубку:

– Виктор, Лиля, вы, что там окончательно свихнулись, интеллектуальные люди находят себе и другие занятия, которые по остроте ощущений не уступают сексу. Вы что в вашем эротическом забытье совсем забыли, что через час начинается распределение выпускников. Короче, быстро натягиваете на себя, всё, что ещё можно надеть, ловите такси и дуйте в деканат.

Слово «распределение» являлось знаковым в системе высшего образования советской государственности. Оказывается, при социалистическом планировании и учёте распределять необходимо было не только жизненно необходимые продукты питания и предметы повседневного быта, не только путёвки в санатории и квартиры для проживания, а и живых людей, в данном случае выпускников, именуемых молодыми специалистами. Предполагалось, что каждый новоиспеченный инженер или агроном, дипломированный математик или юрист, равно, как и представители множества других специальностей должны работать не там, где велит им зов души и где им нравится, а отработать не менее трёх лет исключительно в местах, намеченных Госпланом СССР. Венцом такого распределения являлся документ, называемым направлением. Смешно даже вдуматься в смысл этого слова. Получалось, что студент, овладевавший в течение пяти лет избранной специальностью, не принимался и не устраивался на работу в соответствии с его приоритетами, а направлялся на неё, как будто в ссылку или на каторгу в места не столь отдалённые. На самом деле места распределения были чрезвычайно отдалённые, учитывая, что геоморфологи подвергались союзному распределению, а Советский Союз простирался на пять тысяч километров с севера на юг и более десяти тысяч – с запада на восток. Ни правительству СССР, ни его флагману – коммунистической партии, ни ректорату университета не было никакого дела до того, устраивает ли это распределение самого направляемого. По сути дела и государству, и всем его институтам было глубоко наплевать на чаяния, желания и стремления самого выпускника. Неявка по месту распределения даже каралось наказанием, предусмотренным уголовным кодексом страны советов. Быть освобождёнными от распределения и иметь возможность трудоустройства (как в Европе или в Америке) на свободном рынке, которого, кстати говоря, в стране и не было, имели только инвалиды по здоровью или лица, направлявшиеся на учёбу в аспирантуру. Именно такая возможность подвернулась Виктору.

Ещё на свадьбе, приглашённый туда, профессор Гончар намекнул ему, что хотел бы видеть его среди своих аспирантов. Позже, в деканате состоялся уже конкретный предметный разговор на эту тему. Ярослав Николаевич произнёс примерно следующее:

– Хотелось бы видеть вас, Виктор, среди своих аспирантов. Не сомневаюсь, что вы способны выполнить научные исследования и, в конечном итоге, под моим руководством станете кандидатом географических наук.

– Значит так, – продолжил профессор Гончар, – вот вам программа вступительных экзаменов в аспирантуру, которые вам надлежит сдать. У вас есть три месяца на подготовку. А на распределение вы должны явиться чисто формально. Там будет записано, что вы остаётесь в университете в рамках плана подготовки научных кадров. Надеюсь, что вы не очень будете возражать.

По правде говоря, Виктор меньше всего думал об открывающейся перспективе научно-преподавательской деятельности. Ему грезились геологические изыскания в заснеженных горах Памира, геоморфологическая съёмка в дремучей сибирской тайге или разведка месторождений в заполярной тундре. В то же время предложение остаться в аспирантуре улыбалось далеко не каждому студенту и являлось уделом, если не самых достойных, то самых везучих или имеющих мощную протекцию. Профессор не давал времени на обдумывание, в сию же минуту надо было решать или отдавать себя производству (горам, ветрам, солнцу, туману, дождям) или начинать восхождение на алтарь науки (библиотеки, семинары, конференции, научные журналы, кафедра). Виктору искренне хотелось и того, и другого. Но так уж построена жизнь, что в какой-то её момент оказываешься перед выбором.

– Что вы так крепко задумались, Виктор, – донёсся до него хриплый голос профессора, – надо соглашаться, поверьте мне, перед вами открываются совсем неплохие перспективы.

– Вы уж простите меня, Ярослав Николаевич, – чуть слышно промямлил Виктор, – я теперь человек подневольный и не могу принимать столь ответственные решения в одиночку, я просто обязан посоветоваться с женой.

– Послушайте, уважаемый Виктор Сергеевич, – усмехаясь в седые усы, перебил его профессор, – я хорошо знаю Лилию Сергачёву, простите, уже Лилию Бровченко. Она производит впечатление мужественной и отважной девушки, в некотором роде жены декабриста, которая пойдёт за мужем в любое место, тем более, что я вас не в пенитенциарное заведение приглашаю, ни в лондонский Тауэр и ни в парижскую Бастилию.

Профессор Гончар отрезал Виктору все пути отступления, и ему не оставалось ничего другого как согласиться на это лестное приглашение, святым духом не ведая, что очень скоро пожалеет об этом скоропалительном своём решении.

Это скоро наступило как раз сегодня, когда Лиля и Виктор, наспех собравшись, переступили порог родного университета. Возле кабинета декана, где заседала комиссия по распределению, было шумно и весело. На стене как раз вывешивался список, в котором определялась очерёдность входа на ковёр в кабинет декана, где и определялась судьба и место трёхлетнего пребывания обладателя университетского диплома. Чем раньше переступался этот красный ковёр, тем из большего числа мест предоставлялось право выбирать как географию своей будущей работы, так и занимаемую должность на ней. Критерием очерёдности являлся средний балл успеваемости студента за все пять лет обучения в университете. Причем, высчитывался он весьма скрупулёзно, буквально до сотых долей, как среднее из оценок всех (более пятидесяти) экзаменов, сданных за время обучения. Виктору и Лиле можно было не волноваться: по предвычисленной градации Виктор был третьим, а Лиля восьмой из сорока девяти претендентов. Поскольку Виктор направлялся в аспирантуру, т. е. оставался в университете, то по существующему законодательству жена следовала по месту распределения мужа. Другими словами, Лиля оставалась в городе, где она училась, и ей предоставлялось право свободного трудоустройства. Поэтому, Лиля и Виктор пропускали впереди себя всех своих сокурсников, предоставляя им возможность выбрать подходящие им места работы. Получилось, что они переступили демаркационную линию красного ковра, отделяющую входную дверь кабинета декана от стола, где заседала комиссия, самыми последними. Первое, что донеслось до слуха Лилии и Виктора, это вкрадчивый, не без очевидного злорадства, голос партийного заправилы факультета, доцента Герасимчука:

– Милое семейство Бровченко! Чем вызван такой запоздалый визит на государственное распределение? Ах да, я же совсем забыл, у вас же сейчас, это кажется, называется медовый месяц. Совет вам, как говорится, и любовь.

– Товарищ Герасимчук, – перебил доцента председатель комиссии, начальник одного из управлений министерства геологии СССР, – заканчивайте, пожалуйста, вашу лирику и перейдём к сути дела, по которому мы здесь находимся.

– Извините, Игорь Иванович, – стушевался парторг, – я только хотел поинтересоваться, почему они, которые по списку должны были явиться одними из первых, пришли последними. И ещё я хотел довести до их сведения, что все лучшие места уже проданы. Так что им предстоит поистине медовое распределение.

– Пожалуй, доцент Герасимчук прав, – пробасил председатель комиссии, – у нас в списке осталось одно место, это должность начальника изыскательской партии в посёлке Гуррукли в Таджикистане.

– Вот и прекрасно, – добавил парторг, – исключительное место в живописной пустыне Кара-Кум, там и янтарные пески, и живописные верблюды, и замечательные оазисы, где можно хорошо отдохнуть в медовый месяц и, самое главное, безграничная романтика. И, кстати сказать, вряд ли там, на брезентовом полотнище палатки вывешивается стенгазета, которую можно изорвать в клочья.

– Я не совсем уверен, что это кстати, – вступил в беседу заведующий кафедрой физической географии, – но у вас уважаемые Бровченко, действительно, нет другого выхода, как не ехать в солнечную Туркмению.

– Но позвольте, – дрожащим голосом пролепетал Виктор, – мне было сказано, что я направляюсь на учёбу в аспирантуру, и что этот факт будет отражён в списках распределения.

Виктор ничего не понимал, осознавая при этом, что произошло нечто непредвиденное. Боковым зрением он заметил, как профессор Гончар отвёл свой потускневший взгляд в сторону. Пронзительную тишину нарушил голос председателя комиссии:

– Товарищ Бровченко! Разрешите вам сообщить, что в этом году никто из студентов вашего курса в аспирантуре не остаётся, и решением нашей комиссии вы направляетесь в Таджикскую советскую социалистическую республику в посёлок Гуррукли. Разумеется, вместе с вами туда следует и ваша жена Лилия. Желаю вам всяческих успехов на новом поприще.

– Вот тебе бабушка и Юрьев день, вот тебе и аспирантура, вот тебе и научная карьера, – подумал расстроенный Виктор.

Расстроенная Лиля, как могла, успокаивая мужа, встревожено приговаривала:

– Успокойся, Витенька, обидно конечно, но в этой жизни что ни случается всё к лучшему. Пробороздим с тобой на верблюдах и пустыню Кара-Кум, где наша не пропадала. А там, как говорят медики, вскрытие покажет.

– Понимаешь, родная женуленька, я же и не помышлял стать учёным мужем, это профессор Гончар меня уговорил, точнее, можно сказать, приговорил. Если я и мечтал ехать за туманом, то в, покрытые фирновыми снежными полями и вечными ледниками, синие горы или, изобилующую малахитовым мохом, заполярную тундру, или на берега, оконтуренные живописными перекатами, таёжной реки, но никак не в жёлтое безмолвие омертвелой пустыни. Поэтому, Лиля, пока не знаю как, я буду стараться избавиться от этого, более чем, навязчивого направления.

На следующий день Виктор сидел в кабинете своего декана, к которому обратился за разъяснением произошедшего на распределении. Профессор Гончар подозрительно долго протирал свои роговые очки, пока, наконец, не выдавил из себя:

– Вы уж простите меня, Виктор, прямо не знаю с чего начать, а начать, как бы мне этого не хотелось, всё-таки надо хотя бы для того, чтобы покончить с этим грязным делом, в которое, так получается, я вас непредвзято втянул.

– Это вы простите меня, профессор, – недоумённо воскликнул Виктор, – я просто не понимаю, о чём вы говорите.

– Вот и я не понимаю, – чуть ли не прошептал Ярослав Николаевич, – видите ли, буквально за полчаса до распределения мне позвонили из отдела аспирантуры и сообщили, что ваш моральный облик не соответствует требованиям, предъявляемым к соискателям научных степеней.

– Ярослав Иванович, – взволнованно спросил Виктор, – я совсем не понимаю, в чём заключается корреляция моей морали с гипотетической пока учёной степенью кандидата наук.

Профессор снова стал тщательно протирать свои уже кристально чистые очки, и лишь после этого, скрупулёзно взвешивая каждое слово, заговорил:

– Видите ли, дорогой Виктор, решение практически по всем вопросам у нас в университете, впрочем, как и в стране в целом, принимают партийные органы. К сожалению, в эти органы не всегда попадают порядочные люди. Когда принималось заключение по вашему вопросу, секретарь нашей парторганизации Герасимчук буквально стал на дыбы. Он припомнил случай со стенгазетой и открытым текстом постановил, что таким людям, как вы, не место в аспирантуре. Чтобы усилить свою позицию, мне стыдно и неприятно об этом говорить, Герасимчук не постеснялся заявить, что, в дополнение к сказанному им, следует принять во внимание, что национальность вашей матери является непрофильной на Украине. Вы уж простите меня, Виктор, что старый профессор не предусмотрел возможности отрицательного результата, поверьте мне, я просто не ожидал того, что произошло. Ещё раз, простите меня великодушно, что не по своей вине, подвёл вас.

Говорят, что если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе. В данном случае, партию горы исполнял Виктор, а в роли Магомета выступал начальник геодезического цикла военной кафедры университета. Именно он, подтянутый и высокий полковник Геннадий Евгеньевич Некрасов, чуть ли не строевой походкой шёл по коридору, навстречу расстроенному Виктору в момент, когда он выходил из кабинета декана.

– Здравия желаю, товарищ Бровченко, – раскатистым голосом протрубил полковник.

– Добрый день, Геннадий Евгеньевич, – совсем не по-уставному, угрюмо ответил Виктор.

– Да, похоже, не такой уж он и добрый для вас, – глядя ему прямо в глаза, – отчеканил полковник. Прошу вас, Бровченко, через час явиться ко мне в кабинет. Не исключено, что мне удастся поднять вам кем-то испорченное настроение.

Военная кафедра университета располагалась в центральной части города в старинном здании, в котором ранее помещался штаб Прикарпатского военного округа. Штаб переехал в новое современное здание, а старое отдали на откуп студентам, которые в течение почти четырёх лет обучались здесь премудростям военного дела. Если в высшем военно-топографическом училище курсанты учились, днюя и ночуя там, около пяти лет, то студенты университета занимались на военной кафедре целый день один раз в неделю. Однако, как те, так и другие, по окончанию своих учебных заведений получали золотистые погоны лейтенанта военно-топографической службы. Безусловно, строевая, огневая, тактическая и практическая подготовка выпускников военного училища была несравненно качественнее, однако, выпускники университета были существенно сильнее в теории и в специальной подготовке, требующей масштабного мышления. В то же время, если курсанты военных училищ получали необходимую подготовку для прохождения в дальнейшем кадровой воинской службы, постепенно меняя на своих погонах количество малых, а потом и больших звёздочек, то студенты университета обучались на военной кафедре для создания резервного офицерского состава, так называемых офицеров запаса. Однако, в конце 60-х начале 70-х годов доблестным советским вооружённым силам катастрофически не хватало кадровых офицеров. По этой веской причине военные комиссариаты больших городов организовывали пополнение офицерского корпуса за счёт офицеров запаса, призывая, таким образом, на действительную службу в командный состав советской армии выпускников университетов сроком на два года.

Именно по этой причине полковник Некрасов и вызывал Виктора к себе. Занимая должность начальника геодезического цикла и возглавляя коллектив офицеров-преподавателей, готовящих военных геодезистов и топографов, он давно выделил худощавого, меньше всего похожего, на армейского офицера, Виктора из массы остальных студентов. Студент Бровченко отличался аналитическим складом ума, способностью мыслить стратегически, охватывать проблему в целом и мгновенно находить пути для её решения. Эти качества как нельзя лучше соответствовали статусу офицера инженерных войск и выгодно отличали его, например, от командира мотострелкового взвода. Да что там говорить, именно Виктор Бровченко подал ему, полковнику, выпускнику военно-инженерной академии, кандидату военных наук идею о создании принципиально новой конструкции счис-лителя, портативного прибора для вычисления приращения координат для привязки артиллерийских позиций. Результаты этой работы были опубликованы недавно полковником в военно-инженерном журнале в полновесном соавторстве с Бровченко. Размышления Некрасова прервал стук в дверь и негромкий, но чёткий голос Виктора:

– Товарищ полковник! Студент Бровченко по вашему приказанию прибыл.

– Отставить, товарищ Бровченко, – по-военному прикрикнул полковник, – какое ещё к чёрту приказание, приказы будешь одновременно выслушивать и выполнять в армии, в которой совсем скоро ты очутишься не столько даже по божьей, сколько по моей воле. Именно для этого я пригласил тебя к себе.

У Виктора, позабывшего, что находится в стенах военной кафедры, где каждый шаг, каждое движение и каждое слово расписано армейскими уставами, непроизвольно вырвалось:

– Помилуйте, Геннадий Евгеньевич, какая ещё армия? Да и что это сегодня за день такой выдался: то настойчиво в аспирантуру зовут, а потом ни с того ни сего отказывают, а теперь вот ещё в армию приглашают.

– Во-первых, лейтенант Бровченко, в армию не приглашают, а призывают, – холодно отпарировал полковник, – а во-вторых, присаживайтесь и более чем внимательно прислушайтесь к тому, что я сейчас скажу.

Полковник Некрасов сообщил Виктору, что несколько дней назад получена разнарядка на призыв в армию пяти, выпускников вуза, свежеиспечённых офицеров-геодезистов, на которых требуется рекомендация военной кафедры. Четверо из них направляются в Среднеазиатский военный округ. На этом месте повествования Виктор, бестактно перебив полковника, поспешно выдавил из себя:

– Ну вот, опять Средняя Азия! Да будет вам известно, товарищ полковник, что вы немного опоздали, решением государственной комиссии я уже направлен в этот благодатный край в какой-то дивный и забытый всеми богами посёлок Гуррукли в Таджикистане.

– Послушайте, лейтенант, вы забываете, где находитесь, – рявкнул Некрасов, – кто вас учил перебивать старших по званию да, кстати, и по возрасту тоже. Возьмите себя в руки и потрудитесь, пожалуйста, выслушать меня до конца.

Далее полковник поведал, что пятое место будущей службы – это дивизия, которая является составной частью группы советских войск в Германии, и базируется она в немецком городе Дрезден. В настоящее время там имеется вакантная должность начальника топографической службы дивизии. Именно на это место Некрасов и хотел рекомендовать Виктора. Глянув исподлобья на встрепенувшегося Виктора, полковник продолжил:

– От таких назначений, Бровченко, не отказываются. Посуди сам, предлагаемая должность – майорская, т. е., если ты после двух лет положенной службы захочешь остаться в армии, то по прошествии, скажем, пяти-семи лет погоны старшего офицера, майора, тебе гарантированы. Это – первое. Во – вторых, например, командир мотострелкового взвода, с одной стороны, имеет постоянную головную боль в лице трёх десятков необученных солдат, а с другой, он подчиняется и командиру роты, и командиру батальона и куче других офицеров разного ранжира. И дорасти до майорских петлиц комбата ох как непросто. В штате начальника топослужбы присутствует лишь один прапорщик, в ведении которого склад топографических карт, а подчиняется он исключительно начальнику штаба дивизии и функционально самому командиру дивизии, которому до офицера-геодезиста, как правило, нет никакого дела. Чувствуешь разницу? Да и работа начальника топослужбы, прямо скажем, не пыльная. Никаких окопов и стрельб, никаких раскатов артиллерийских орудий и дребезжащего лязга гусениц тяжёлых танков. Задача начальника топо-службы – обеспечение подразделений дивизии картографическим материалом и проведение занятий с личным составом по военной топографии.

– Простите, товарищ полковник, – оживился Виктор, – могу ли я поинтересоваться, как вознаграждается работа начальника топослужбы в денежном эквиваленте.

– Вот теперь я слышу уже речь не мальчика, а мужа, – похвалил его Некрасов.

– Я, действительно, являюсь мужем своей красавицы жены, – нашёлся Виктор.

– Охотно верю, что твоя молодая жена – красавица, – откликнулся полковник, – вместе с приветом от меня передай ей, что зарплата её мужа в Германии составит не менее 270 рублей в месяц. Вместе с тем, в Львове на сберегательной книжке дополнительно будет откладываться немалая сумма денег и при этом молодая семья будет обеспечена двухкомнатной квартирой в Дрездене.

В аспекте сезонного бытия в серебристой палатке, разбитой у заснеженной вершины, Виктор был романтиком, правда, романтиком исправимым в том смысле, что был приучен своими прагматичными родителями думать рационально. Сумма офицерского гонорара, названная Некрасовым, поразила Виктора и понизила уровень его геологического романтизма почти до нуля. Мысленное сравнение обещанного офицерского жалования со сторублёвым окладом сельского учителя мгновенно трансформировалось у него в эмоциональную реплику:

– Какие разговоры, товарищ полковник, конечно же, я согласен. Правда, пока теоретически.

– А, когда же, осмелюсь спросить, это ваше согласие уложится в практическую плоскость, – буркнул довольный полковник.

– Не позднее завтрашнего утра, Геннадий Евгеньевич. Я просто должен получить согласие своей жены, а если не получу, то просто выбью его всеми правдами и неправдами.

Вечером Лиля и Виктор, взявшись за руки, по давно установившейся традиции, бродили по аллеям старинного городского парка Костюшка. Вековые каштаны медленно сбрасывали побуревшие листья, а зеленая шиповатая скорлупа скатывалась с их ветвей, роняя на землю гладкие коричневые плоды. Один из каштанов угодил прямо в голову Виктора, разомлевшего и умиротворённого от рыжеющей краски пожелтевших деревьев. Он вздрогнул, неторопливо освобождаясь от притягивающей эйфории наступившей осени, и тихо произнёс:

– Послушай, Лиля, скажи мне, пожалуйста, могла бы ты полюбить меня ещё больше, если, предположим, я бы надел офицерскую форму, поверх которой красовались янтарные погоны лейтенанта советской армии.

Лиля, прижав тёплую руку Виктора к своей холодной щеке, скороговоркой прошептала:

– Больше всего, Витенька, я люблю тебя в кофейном костюме, бежевой рубашке и белом галстуке, ведь именно в этом незабываемом наряде ты предстал передо мной со сцены оперного театра.

– Лиля, ну, в самом деле, – обиделся Виктор, – я тебе про армию, а ты мне про оперу.

Лиля молниеносно обняла его за шею и кокетливо проворковала:

– Конечно, полюбила бы, полюбила бы крепко и безудержно, только при условии, что вместо лейтенантских погон тебе на брюки прилепили бы генеральские лампасы.

– Видишь ли, дорогая жена, генеральское звание не падает с неба, а берёт своё начало с лейтенантских погон, – выдохнул Виктор.

– Милый, я что-то не поняла, к чему эти намёки, – насторожилась Лиля.

– А к тому, девушка, что до генеральской жены тебе ещё далеко, – горячо ответил Виктор, – а вот стать женой молодого, но очень, очень перспективного лейтенанта – вероятность большая.

Проницательная Лиля непостижимым женским чутьём догадалась, что у Виктора есть какая-та, неведомая ей пока и тщательно скрываемая тайна. Она понимала, что муж собирает силы перед решительным броском, перед глубоким вдохом, который он сделает для того, чтобы откровенно выложить ей всё, что накипело у него на душе за этот яркий осенний день.

Виктор неожиданно остановил, шедшего им навстречу лохматого юношу, и вежливо попросил у него сигарету. Лиля знала, что он курит только в каких-то экстремальных ситуациях. По всей видимости, текущие новости носили чрезвычайный характер. Виктор неумело, но жадно затянулся сигаретой, сквозь дымовые колечки во все стороны рассыпались крошечные огненные искорки, дублируя в некоторой степени сумятицу и хаос в его мозговых извилинах. Наконец он, как ранее и предполагала Лиля, сделал глубокий вдох и на полном выдохе провозгласил:

– Всегда думал, что последние дни в университете будут самыми радостными. Ведь мы получили дипломы о высшем образовании, вложив в них немалую частицу своей жизни.

– Послушай, милый мой супруг, – резко перебила Виктора Лиля, – нельзя ли перейти к сути дела без лирических предисловий.

– Суть дела насколько проста, настолько же и сложна. Просто вчерашний и сегодняшний дни оказались чрезмерно навороченными. Вчера утром я был уверен, что твёрдо вступаю на аспирантскую дорогу, неумолимо ведущую к учёной степени кандидата наук. В полдень эта дорога, резко развернувшись на все, можно сказать, сто восемьдесят градусов, получила статус тропы изысканий в бескрайней пустыне Кара Кум. А сегодняшним светлым утром, похоже, караванный путь желтеющей пустыни резко трансформируется в гарнизонный плац, на котором солдаты и офицеры принимают присягу на предмет служения отечеству.

– А вот с этого места, пожалуйста, немного поподробнее, – несмело попросила Лиля.

– Послушай, Лилечка, сегодня утром мне предложили такое, что, в моём понимании, мне не могло присниться даже в самом нереальном сновидении. Парадокс состоит в том, что после согласования с тобой, я склонен принять это предложение.

– Виктор, родной, ты замучил меня окончательно, рассказывай быстрее, что же такое ужасное таким тяжёлым грузом навесили на тебя.

– Чтобы не терзать тебя, Лиля, буду говорить тезисно. Сегодня полковник Некрасов обрисовал, так сказать, концепцию моего, надо понимать нашего, светлого будущего примерно такой формулой: место службы – группа советских войск в Германии, должность – начальник топографической службы дивизии, воинское звание – лейтенант, перерастающее в старший лейтенант, капитан, майор, если я вместо двух лет останусь служить там лет на двадцать. Если же я впоследствии закончу ещё и инженерную военную академию, то светят мне погоны подполковника и даже полковника, а там, как ты понимаешь, и до генерала совсем уже недалеко, просто рукой подать.

– Витенька, прости меня, глупую, но, если серьёзно, то я совсем не представляю тебя в офицерской форме, ты и армия – это нонсенс, не ты ли говорил, что «как надену портупею, всё тупею и тупею».

– Я не отрекаюсь от сказанного и не забираю своих слов назад. Но всё-таки не зря мы с тобой в университете изучали философию, особенно ту её часть, которая называется диалектическим материализмом. На, не лишённых здравого смысла, лекциях, доцент-философ внушал нам, что материя первична, а сознание – вторично.

– Витя, прошу тебя, остановись. Я не усматриваю никакой связи между материей, сознанием и группой советских войск в Германии.

– Послушай меня, Лиля, только очень внимательно. Вторичное сознание однозначно указывает мне на то, что, занимаясь любимым делом в рамках избранной специальности, я буду получать мизерную и жалкую зарплату, на которую не смогу содержать мою любимую женщину, которую я называю белая Лилия. Экстраполируя дальше, когда у нас появится долгожданный, очень-очень крепкий и здоровый мальчик, а вслед за ним, очень-очень красивая и похожая на свою прекрасную маму девочка, возникает резонный вопрос, сможем ли мы их достойно воспитать с нищенской моей зарплатой в сто рублей в месяц. Недаром эту зарплату называют жалованием, которое, вероятно, происходит от слова жалость.

– Однако, Виктор, – тихо проговорила Лиля, – ведь все же живут так. Как раз вчера я прочитала в газете, что средняя зарплата в СССР составляет 125 рублей в месяц. Не следует также забывать, что у нас бесплатное образование, бесплатное здравоохранение и ещё много чего, что народ получает даром.

– Лиля, прошу тебя, спустись, пожалуйста, со своих лазурных небес, какие бы они не казались тебе обетованными. У тебя же высшее университетское образование. Разве ты не знаешь, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Всё бесплатное оплачивается тяжёлым ежедневным трудом тех, кому попадают жалкие крохи этого бесплатного. И не надо мне цитировать выдержки из лекций по научному коммунизму, которыми нас напичкали в университете. Этот коммунизм потому и называется научным, что он существует только в теории, которая призвана одурманивать массы идеологической ложью.

– Витя, ненаглядный мой, – проворковала Лиля, оглянувшись по сторонам, – что ты такое говоришь, я боюсь твоих крамольных слов, я боюсь сейчас даже тебя. Что это за инакомыслие такое? Ты же не антисоветчик, не правозащитник, не диссидент какой-нибудь. Ты говоришь так, как будто работаешь на вражеских радиостанциях «Свобода» или «Голос Америки».

– Если я и правозащитник, Лилечка, – заорал возбуждённый Виктор, повысив свой тонкий сопранный голос до максимума, – то только в том смысле, что собираюсь защищать права своей семьи, а не работать в редакциях, названных тобой, радиостанций, которые, кстати, удачно и качественно глушат всеми доступными технологическими средствами. А если речь уже зашла о работе, то я её уже выбрал, разумеется, с твоего одобрения. Вместо брезентовой штормовки геолога или поношенного костюма учителя я надену кожаную чёрную офицерскую портупею, от которой, как ты выразилась выше, буду всё больше тупеть и деградировать как личность.

– Но зачем и кому нужны такие жертвы, – повысила голос Лиля, который вклиниваясь в шуршание опадавших жёлтых листьев, прорезал ночную тишину.

– Лиля, ласточка моя, ты меня слышишь или нет. Ты ещё не усвоила, что материя, в нашем случае, материальное положение, вот что является первичным. Твоя безответственная риторика, мол, все живут одинаково, надо понимать, одинаково плохо, меня категорически не устраивает. Не устраивает безнравственный акцент на слово все. А я не хочу, как все. Я хочу, чтобы моя самая красивая женщина носила на своих плечах самую красивую соболиную шубу, а на нежных руках – дорогое кольцо, обрамлённое крупным бриллиантом; хочу, чтобы мы не ютились в маленькой комнатке в квартире моих родителей, а жили в просторной кооперативной квартире; хочу, чтобы мои дети учились, если не в Гарварде или Кембридже, то хотя бы в столичных институтах кинематографии или международных отношений. Сторублёвый оклад молодого специалиста с университетским образованием в эту схему явно не вписывается.

– Витенька, ты, наверное, забыл, что я большую часть жизни прожила в деревне. Ты забыл, что я доила коров, чистила свинарник, убирала урожай с колхозных полей, топила печь дровами, которые сама и рубила, носила воду из колодца в тяжеленных вёдрах. А ты ведёшь речь о богатых соболиных шубах и драгоценных камнях, которые я никогда в жизни не видела, да и не нужны они мне. Со всем остальным я согласна, только не хочу, чтобы ты шёл поперёк своим желаниям, чтобы ты наступал на горло собственной песне.

– Наступить на поющий орган – это, конечно, больно, но не так уж и страшно. Здесь важно не повредить горло с тем, чтобы в конечном итоге суметь пропеть свою лебединую песню в победном ключе.

– Виктор, ты непревзойдённый, да тебе и в самом деле надо было идти в аспирантуру не по части геоморфологии, а по журналистике или по ораторскому мастерству.

– Лиля, я сегодня меньше всего нуждаюсь в комплиментах, я очень тебя люблю и, поэтому, хочу, чтобы решение, которое мы сейчас примем, было, действительно совместным.

– Я, Витя, всё решила, когда выходила за тебя замуж, выходила, между прочим, не просто так, а по большой любви. Именно, поэтому, я с тобой и в беде, и в радости, и в горе, а где будут развиваться эти события на Украине, в пустыне Кара Кум, в Германии или у чёрта на куличках – мне право всё равно, мне важно быть всегда рядом с тобой.

Лёгкий ветерок раздувал белесую паутину иссякающего бабьего лета, а тусклый свет парковых фонарей, отражая медовую акварель падающих жёлтых листьев, как бы высвечивал Лиле и Виктору неведомую дальнюю дорогу в будущее.

Дальняя дорога начиналась с ажурного крытого перрона львовского вокзала. Моросил противный осенний дождик, порывы ветра раздували его дождевые капли, которые гулко заканчивали своё падение на вычурной стеклянной полусфере, под которой расстилались железнодорожные пути. Перрон был заполнен толпой пассажиров, ожидающих прибытие поезда Москва – Прага. Среди них городской обыватель, безусловно, выделил бы невысокого молодого лейтенанта в светло-серой офицерской шинели, рядом с которым стояла стройная блондинка в плаще цвета морской волны. По весомым и негабаритным чемоданам, примостившимся возле них, нетрудно было догадаться, что молодые люди едут куда-то на весьма длительное время. Друзья и приятели с трудом опознали бы в этой неординарной паре Лилю и Виктора, напряжённо вглядывающихся в синеватую тусклую дымку, за которой угадывались туманные контуры родного города. По вокзальному радио ликующий женский голос радостно объявил:

– Граждане пассажиры! Скорый поезд Москва – Прага пребывает на первый путь, номера вагонов начинаются с головы поезда. Стоянка – пятнадцать минут.

Нужный вагон остановился прямо напротив Виктора, который тут же стал затаскивать в него самый большой из трёх чемоданов. Лиля же с трудом придвинула к ступенькам вагона два чемодана поменьше, и тут какой-то высокий подполковник с петлицами военно-воздушных сил любезно помог ей затащить их в вагон. Они оказались в одном купе. Подполковника сопровождала жена, пышная и округлая шатенка, на пальцах её нежных ухоженных рук подмигивали, вероятно, драгоценные камешки сразу четырех золотых колец. Едва поезд отошёл от вокзала, и за окном ещё вырисовывались привокзальные пристройки и станционные пакгаузы, подполковник достал из дорожной сумки пузатую бутылочку армянского коньяка и торжественным голосом произнёс:

– Посредством этого божественного напитка, который систематически употреблял даже премьер Черчилль, предлагаю познакомиться и выпить за то, чтобы наша поездка была приятной и нескучной.

После второй рюмки, подполковник, который представился как Василий Александрович, попросив Виктора не обращать внимания на его погоны старшего офицера, не без пафоса провозгласил:

– Вы, Виктор, молодой лейтенант, и я, напичканный армейским и житейским опытом, офицер находимся вместе с нашими жёнами в неуставной обстановке, и, поэтому, должны общаться без оглядки на наши воинские звания.

Жена Василия Александровича, Татьяна, возраст который определялся даже не как бальзаковский, а скорее как неопределённо-расплывчатый, сказала:

– Да и в самом деле, молодые люди, чувствуйте себя свободно, мы же не в казарме, а в поезде, можно говорить о чём угодно и как угодно. Вы же, понимаете, сегодня, встретились, а завтра разошлись, а вероятность снова увидеться практически нулевая.