Я Пилигрим Хейз Терри

Глава 10

Брэдли догнал меня в переходе из красивого двора отеля в величественную галерею. Несмотря на хромоту, он передвигался удивительно быстро.

Я коротко попрощался с ним и направился было к выходу, но коп схватил меня за руку:

– У меня есть к вам одна просьба. Именно поэтому мы с Марси сейчас в Париже.

Я покачал головой:

– Извините, я тороплюсь.

– Пожалуйста, выслушайте меня.

Он перевел дыхание, собираясь с силами, чтобы начать говорить. Но я не дал ему шанса это сделать и решительно отвел руку Брэдли, намереваясь уйти.

– Нет, – властно сказал он.

Оглянувшись, я увидел, что люди за ближайшими столиками смотрят на нас. Не хотелось устраивать сцену, и собеседник воспользовался моим замешательством.

– Когда опускаешься глубоко вниз, во тьму, все становится другим, – тихо произнес Бен. – Ранение заставило меня взглянуть на все иначе – на жизнь, отношения с Марси, работу. Особенно это касается моей профессии. Если и имелось что-то позитивное…

С меня было достаточно.

– Извините, – заявил я. – Ваша рана, по-видимому, была ужасна, и я рад, что вы поправились, но мне нужно срочно уладить свои собственные дела.

Я не располагал временем, чтобы выслушивать душещипательные истории из жизни человека, которого больше никогда не увижу. Следовало срочно покинуть Париж, чтобы обрести убежище в другом месте. На кону стояла моя жизнь, и я не мог позволить себе вести пустопорожние беседы.

– Ну пожалуйста, еще всего одну минутку! – попросил Брэдли.

Мгновение поколебавшись, я тяжело вздохнул и кивнул: пожалуй, я должен был уделить этому человеку немного внимания в благодарность за рассказ о том, насколько умело он разложил по полочкам всю мою прежнюю жизнь. Но я намеренно не проявил по отношению к собеседнику ни капли сочувствия, всем своим видом давая понять: Стена Плача находится в Иерусалиме, а ему надо побыстрее закругляться.

– Вы не спросили, как именно я получил увечье. Спасибо вам за это. Конечно, профессионалы обычно о таком не говорят. Большинство из нас попадали в ужасные переделки, поэтому нет смысла вдаваться в подробности.

«Да сколько же можно переливать из пустого в порожнее! Давай уже наконец по существу», – раздраженно подумал я.

– Я уже говорил вам, что попал в ловушку в горящем здании. Маленькое уточнение: я находился в Северной башне Всемирного торгового центра, когда она рухнула.

Глава 11

Брэдли продолжал говорить, но и по сей день у меня нет четкого представления о том, что он тогда пережил. Мы как-то незаметно вернулись к нашему столику. Я проклинал себя за глупость и слушал его не слишком внимательно. Неудивительно, что этот человек имел проблемы со здоровьем, вызванные посттравматическим стрессом, что он провел несколько недель в палате интенсивной терапии, что страдал от комплекса вины выжившего и что ему понадобилось осуществить совершенно невероятное расследование для того, чтобы воскреснуть из мертвых.

Брэдли уже упоминал раньше, что в темноте сжимал в своих объятиях какого-то парня, слыша, как тот умирает. А в это время за пределами их бетонной могилы горел Южный Манхэттен. Мне же хватило сообразительности сделать вывод, что Брэдли получил первое огнестрельное ранение в бедро, а второе – в легкое. Да уж, аналитические способности у меня хоть куда! Так что, может быть, и к лучшему, что я вышел в отставку.

От суровой самооценки меня отвлек голос Брэдли, который что-то спрашивал. Оказывается, он достал мобильный телефон и поинтересовался:

– Не возражаете, если я узнаю, как дела у Марси?

Я кивнул. Он набрал номер, дождался соединения, после чего отвернулся и произнес несколько коротких слов. Я их не расслышал. Затем коп отправился за новой порцией кофе и выпечки. Надеюсь, у него была карточка с неограниченным кредитом.

– Я упомянул про одиннадцатое сентября. Это важно, поскольку имеет непосредственное отношение к тому, о чем я хочу вас попросить.

– Продолжайте, – мягко сказал я, моментально устыдившись и передумав отправлять собеседника к Стене Плача.

– Чтобы хоть немного прийти в себя, я решил посетить эпицентр взрыва, то место, где стояла Северная башня. Долго смотрел на нее. Господи, как же там было холодно! И тут я понял, что настолько зол и выбит из колеи, что почти утратил надежду обрести когда-нибудь душевный покой. Не в угонщиках самолетов дело – они уже мертвы. И увечья тоже не были причиной моей ярости, – главное, я остался жив. Я гневался из-за несправедливости, царящей в мире, из-за того, как безалаберно он устроен. Многие погибли в тот день в конечном счете не из-за пожаров или рухнувших зданий, а из-за сострадания. Отчаянные попытки выручить из беды других людей, часто совершенно незнакомых, стоили жизни тем, кто их спасал.

Брэдли глотнул кофе, но я видел, что он пьет его без всякого удовольствия, пытаясь выиграть время, чтобы сообразить, как лучше построить разговор дальше. А я просто ждал, решив, что этот человек заслужил право сказать все, что пожелает.

– Только подумайте, сколько инвалидов работало в башнях-близнецах в тот день! – произнес он наконец. – Конечно, мне это не пришло в голову, когда самолеты врезались в башни. Понятно, что, если вы передвигаетесь в кресле-каталке, перспективы у вас куда хуже, чем у остальных: вряд ли вы сумеете выбраться из здания, воспользовавшись лифтом. Специальные знаки призывают нас в чрезвычайных ситуациях спускаться по лестнице. А что, если вы не можете ходить? Если все, кто оказался в ловушке внутри горящего здания, в состоянии передвигаться на собственных ногах, то шансы выбежать наружу или умереть у них одинаковые. А так получается несправедливо. Вы со мной согласны?

Я кивнул, и он продолжил рассказ:

– Так вот, там был один парень-инвалид, который работал в финансовой компании. Он внимательно слушал инструктора на пожарных учениях и знал, где находится эвакуационное кресло. Вам приходилось его видеть? Оно похоже на алюминиевый стул с длинными ручками, которые торчат спереди и сзади, чтобы люди могли поднять сидящего на нем и вынести наружу. Этот молодой человек страдал параличом нижних конечностей и, наверное, гордился тем, что преодолел свою нетрудоспособность и обрел работу. Возможно, у него были жена и дети, кто знает?

В тот день, одиннадцатого сентября, как раз начинались занятия в школах, поэтому многие опоздали на работу. А это означало, что тот парень был один в своем углу Северной башни, когда в нее врезался самолет компании «Американ эрлайнс». От удара его кресло-каталка выехало на середину комнаты. Через окно он увидел в небе дугообразную вспышку пламени и понял, что должен торопиться, иначе погибнет.

Инвалид разыскал свое эвакуационное кресло, положил его себе на колени и направился в сторону пожарной лестницы. По пути его насквозь промочили автоматически сработавшие спринклерные оросители, а свет погас. Он выехал на лестничную площадку, к лифтам, но там было темно: окна отсутствовали. Однако рабочие, обслуживающие здание, дали ему шанс. Несколько лет назад они выкрасили аварийную дверь светящейся в темноте краской, чтобы люди, попавшие в беду, могли найти ее. Один Бог знает, сколько жизней было тогда спасено благодаря этому.

Парень распахнул дверь на лестницу «А» своей инвалидной коляской и приладил внутри ее эвакуационное кресло. Не будучи особенно силен, молодой человек все же сумел перебраться в него.

И вот он сидит, не имея возможности двигаться, на пожарной лестнице горящего здания и ждет: а что еще ему в такой ситуации остается?

В Северной башне три пожарные лестницы. Две из них шириной сорок четыре дюйма и одна – пятьдесят шесть дюймов. Существенное отличие: на широкой лестнице два человека могут разойтись. Не так тесно на поворотах, что очень важно для людей, несущих, по существу, носилки с сиденьем. Легко догадаться, что этот парень с парализованными ногами оказался на одной из узких лестниц. Как говорится, судьба – индейка.

Во всем здании люди лихорадочно решают, в какую сторону бежать: вниз, к выходу, или на крышу, где есть вертолетная площадка. Те, что выбирают путь наверх, гибнут: дверь на крышу закрыта, чтобы предотвратить самоубийства.

Лестница «А» полна дыма, пыли и людей; она залита водой, которая, вырвавшись из перегруженных спринклеров противопожарной системы и разрушенных труб, течет по ступенькам. Но инвалид в эвакуационном кресле не кричит, не зовет на помощь. Он просто ждет. Чего? Может быть, чуда.

Брэдли сделал паузу, по-видимому размышляя о чудесах. Когда через мгновение он вновь заговорил, голос копа дрожал от волнения, но он сумел справиться с собой.

– И вот далеко внизу об инвалиде в кресле узнает не очень крепкий мужчина средних лет и зовет на помощь добровольцев, чтобы они поднялись вместе с ним наверх и помогли спустить беспомощного человека по лестнице.

К нему подходят трое – обычные парни. Они идут наверх, вслед за этим мужчиной, и каждый берется за ручку эвакуационного кресла. Спасатели выбирают правильный путь: не вверх, а вниз по лестнице. Они тащат инвалида сквозь страшную давку, дым, воду, минуя эти проклятые повороты, где страшно тесно.

Он вновь сделал паузу.

– Спасатели тащили его шестьдесят семь этажей вниз! И знаете, что они там обнаружили? Выбраться из здания оказалось невозможно. Они спускались по лестнице так долго, что за это время рухнула соседняя Южная башня и завалила выход Северной, нарушив ее устойчивость. Представляете ситуацию? Впереди – куски бетона, позади – пожар. – Брэдли горестно пожал плечами.

Я не проронил ни слова. Да и что я мог сказать, если бы даже был уверен, что мой голос не дрогнет? Потоки скорби, больше ничего не приходило в голову.

– Повернув назад, они прошли через дверь в холл цокольного этажа. Вскоре все здание рухнуло к черту. Двое спасателей как-то сумели выбраться из завала вместе с инвалидом. Но двое других добровольцев не смогли этого сделать. – Брэдли помолчал. – Знаете, что отняло у них жизнь, мистер Кэмпбелл?

– Сострадание?

– Вот именно, я уже говорил об этом. Их убила не падающая каменная стена или пожар, а эта чертова попытка спасти кого-то еще. Вот в чем причина моей ярости. Где здесь справедливость? – Он перевел дыхание и тихо заключил: – У меня пропала уверенность, что я хочу и дальше жить в таком мире.

Зная, что Брэдли посещал эпицентр взрыва не один раз, я представил себе, как он стоит на снегу в сумерках – крошечная фигурка на многих акрах пустоты, где некогда возвышались башни-близнецы, – и пытается найти в себе душевные силы, чтобы жить дальше.

К счастью, Марси была рядом с ним. Он рассказал, что они держались за руки, когда он поведал ей о своем отчаянии.

– И что ты собираешься с этим делать? – поинтересовалась она как бы невзначай.

Он взглянул на жену в замешательстве, не понимая, что она имеет в виду.

– Да, Бен, я тебя поняла, тебе не нравится жить в таком мире, – сказала Марси. – Ладно. Но как говорят в таких случаях: ты намерен проклинать тьму или зажечь свечу? Позволь мне задать свой вопрос еще раз: что ты собираешься с этим делать?

Такой была Марси: в ее характере появилась жесткость и она не желала больше отступать ни на дюйм.

– Жена была права, конечно, – продолжал Бен. – И по пути к дому мы говорили о том, как жить дальше.

Проведя в больнице столько времени, я не имел возможности следить за тем, как продвигается расследование катастрофы одиннадцатого сентября. И пока мы шли домой, Марси рассказала мне обо всем, что знала сама: как семья бен Ладена была впоследствии тайно вывезена из США; что пятнадцать из девятнадцати угонщиков самолетов были саудовцами; что большинство преступников жило в Америке с просроченными визами, а некоторые из них учились водить самолеты, не проявляя при этом большого интереса, как их сажать на землю.

Стало ясно, что хотя угонщики совершили множество ошибок, они все-таки сработали лучше нас. Вряд ли можно сомневаться в правильности такого вывода. Доказательство этого – три тысячи погибших на контролируемой мною территории. К тому времени как мы добрались до Гринвич-Виллидж, я понял, что моя идея обретает ясные очертания.

Я обдумывал ее всю ночь, а на следующий день – это был понедельник – отправился в Нью-Йоркский университет и, образно выражаясь, зажег свою свечу.

Брэдли рассказал, что в большом офисном здании, выходящем на Вашингтон-сквер, он объяснил руководству колледжа, что собирается организовать мероприятие, которое станет в своем роде столь же знаменитым, как Всемирный экономический форум в Давосе, – ежегодную серию лекций, семинаров и мастер-классов для ведущих специалистов по расследованию преступлений со всего мира. Это, так сказать, будет площадка для демонстрации новых идей и достижений передовой науки. Председательствовать станут лучшие в своей области эксперты, здесь пересекутся все дисциплины, сотрутся все ведомственные границы.

– Я указал им через окно, – рассказывал Брэдли, – на место, где стояли башни-близнецы. – Разумеется, явятся новые, достойные погибших там люди, но пусть они будут лучше, умнее, сильнее прежних. К этому надо стремиться и нам, всем тем, кто проводит расследования. У нас есть одна четкая цель: в следующий раз мы должны побить террористов.

В помещении было одиннадцать человек, и, думаю, я завоевал сердца по крайней мере троих из них. Рассказал им историю о том парне в инвалидной коляске и напомнил, что их колледж расположен ближе всех от эпицентра взрыва, поэтому на них лежит особая ответственность. Если не они, то кто же?

К концу моего выступления половина присутствующих прониклась этой идеей, на глазах у некоторых даже заблестели слезы, и все единодушно проголосовали в поддержку моей инициативы. Может быть, на следующий год мне имеет смысл баллотироваться в мэры, – пошутил Брэдли, но чувствовалось, что ему было совсем не весело.

Он сказал, что организация Всемирного форума расследователей продвигается лучше, чем он надеялся, и одним духом выпалил перечень имен тех, кто согласился прочесть курс лекций или посетить это мероприятие.

Я кивнул: сказанное произвело на меня сильное впечатление.

А Брэдли продолжал:

– Да все это, что и говорить, крупные величины. Но одно имя отсутствует. Значение вашей книги трудно переоценить, и вы должны понимать, что…

– Так вот для чего вы приехали в Париж, – перебил я копа. – Чтобы завербовать меня.

– Только отчасти. Конечно же, прежде всего я хотел окончательно разрешить загадку Джуда Гарретта, но теперь, когда все прояснилось, у вас есть шанс внести свой вклад в общее дело. Знаю, вам нельзя признаваться, кто вы на самом деле, поэтому вас можно выдать, скажем, за специалиста, изучающего методы Гарретта в течение многих лет. Так сказать, за доктора Ватсона при Шерлоке Холмсе. За того, кто помог…

– Заткнитесь! – оборвал я Брэдли.

Наверное, он не привык, чтобы с ним беседовали в таком тоне. Я какое-то время сидел, вперив глаза в стол, а когда поднял их, заговорил тихо, чтобы слышал только он один:

– Сейчас я собираюсь нарушить все правила и позволить себе некие откровения. Вряд ли вы это еще от кого-нибудь узнаете. Слушайте внимательно. Вы просто виртуозно провели расследование, отыскав меня. Если бы я готовил новое издание своей книги, то обязательно включил бы туда и вас. Блестящая работа.

Он слегка пожал плечами, наверное польщенный и гордый моей похвалой, но слишком скромный, чтобы признаться в этом.

– Вам удалось по ходу дела много чего раскопать, но скажите: вы ведь не сумели выяснить, что я на самом деле сделал для своей страны?

– Нет, конечно, – ответил Брэдли. – Да и вряд ли я этого хотел: пусть тайное останется тайным.

– В этом вы правы. Но я вам скажу. Я арестовывал людей, а тех, кого не мог взять под стражу, убивал. По крайней мере трижды арестовывал, а потом убивал.

– Господи Исусе! – прошептал Бен. – Неужели наша страна занимается такими делами?

– Полагаю, у детективов и судей, которые расследуют убийства, есть для этого соответствующее название? Должен признаться, деятельность такого рода с годами ложится на душу человека тяжким грузом. В одном могу вам поклясться: никто не обвинит меня в дискриминации. В моей работе господствовал подлинный экуменизм: я уничтожал католиков и арабов, протестантов, атеистов и евреев. Единственные, кого я, кажется, упустил, – зороастрийцы. Честно говоря, я толком не знаю, кто это такие, но и они вполне могли бы попасть в мой список. Проблема в том, мистер Брэдли, что друзья и родные тех, кого я обидел, в большинстве своем, как бы получше выразиться… ну, скажем так, не практикуют христианские принципы прощения врагов. И отнюдь не склонны в ответ на причиненное зло подставлять другую щеку. Известно ли вам, например, что сербы до сих пор ненавидят турок за то, что те разгромили их в битве на Косовом поле в тысяча триста восемьдесят девятом году? Некоторые считают, что хорваты и албанцы еще более злопамятны. Для таких людей несколько десятилетий охоты на меня – сущая ерунда, не дольше уик-энда. Я говорю это вам, чтобы вы поняли: я приехал в Париж, дабы жить здесь анонимно. Я пытался вернуться к нормальному существованию. А новости, которые узнал от вас сегодня вечером, не слишком меня порадовали. Поймите меня правильно: я не уклоняюсь от участия в вашем семинаре, а спасаю свою жизнь. – Я встал и подал ему руку. – Прощайте, мистер Брэдли.

Он пожал ее и на этот раз не пытался меня удержать. Двор опустел, только Брэдли сидел в одиночестве среди горящих свечей.

– Удачи, – пожелал я ему напоследок. – Семинар – замечательная идея, это принесет нашей стране немало пользы. – Я повернулся, чтобы уйти, и тут столкнулся лицом к лицу с какой-то женщиной.

Она улыбнулась и произнесла:

– По лицу мужа я догадалась, что вы ответили ему отказом.

Это была Марси. По-видимому, Брэдли сказал ей по телефону, где мы сидим.

– Вы правы, – подтвердил я. – К сожалению, никак не могу принять участие в этом мероприятии. Ваш супруг знает почему.

– И тем не менее я вам благодарна за то, что вы уделили Бену так много времени, выслушали его.

В голосе женщины не было гнева или обиды. Похоже, единственное, что заботило Марси, – благополучие мужа. Внезапно я почувствовал к ней симпатию.

Брэдли не смотрел на нас, он отвернулся, пытаясь привлечь внимание официанта, чтобы попросить счет.

– Знаете, Бен ведь восхищается вами, – сказала Марси. – Вряд ли он говорил об этом, но он прочитал вашу книгу трижды – такое она доставляет ему удовольствие. Муж частенько повторяет, что мечтал бы сделать хотя бы половину того, о чем вы написали.

На мгновение я увидел другого Брэдли – способного и компетентного следователя, который понимал, что никогда не играл в лиге, соответствующей его таланту. Больше, чем кто-либо другой, я знал, как отравляют жизнь сожаления о нереализованных профессиональных амбициях. И я вспомнил, как это часто бывало, двух маленьких девочек и то, что я сделал в Москве много лет назад.

Марси коснулась моей руки, и это вернуло меня к реальности. Она вручила мне свою визитную карточку:

– Это наш номер в Нью-Йорке. Если у вас будет такая возможность, позвоните Бену. Не сейчас, а когда-нибудь в будущем. Это очень важно для него.

Заметив мое нежелание брать карточку, она улыбнулась:

– Через несколько лет будет в самый раз.

И все же я не взял визитку.

– Мой муж хороший человек, – серьезно сказала она. – Лучший из всех, кого я встречала в своей жизни, и намного лучше, чем люди могут себе вообразить.

Конечно, я знал, что никогда не позвоню, но мне не хотелось незаслуженно обижать эту милую женщину, и потому я кивнул. Когда я убирал визитку в карман, Брэдли обернулся к Марси, и их взгляды на миг встретились.

Они не заметили, что я наблюдаю за ними и вижу естественное проявление человеческих чувств. Эти двое были сейчас не в Париже возле пятизвездочного отеля. Я видел на их лицах, что они находились именно там, где пребывали и до, и после падения Северной башни, – в царстве своей любви. Они, конечно, не дети и не пылкие юные любовники, но было приятно знать, что в этом мире, полном фальши и обмана, все же существует нечто подобное. В конце концов, во всем есть свои плюсы, и, может быть, для меня этот вечер тоже не был полной неудачей.

Но это мгновение прошло. Марси оглянулась, и я попрощался с ней. Пройдя через высокие двери, я задержался, увидев стоявшего с суровым видом хозяина отеля. Он знал меня достаточно хорошо, и, поблагодарив за гостеприимство, я дал ему за услуги двести евро.

Сам не знаю, с какой стати я вдруг заплатил так щедро. По глупости, наверное.

Глава 12

Самолет компании «Американ эйрлайнс» прибыл в Нью-Йорк рано утром. Темные облака закрывали город, лил дождь, порывами дул неистовый ветер.

Через два часа после вылета из Парижа на табло появилась надпись: «Пристегните ремни». Метеорологические условия быстро ухудшались, на борту самолета прекратилось всякое обслуживание: ни еды, ни выпивки. Заснуть тоже было невозможно. Оставалось только надеяться, что скоро все изменится к лучшему.

Я путешествовал, имея при себе превосходно изготовленный канадский дипломатический паспорт, что не только объясняло мое место в первом классе, но и позволяло избежать многих вопросов американских иммиграционных властей. Я быстро миновал контроль, получил свой багаж и вышел под проливной дождь. Я вернулся домой, но не испытывал от этого ощущения комфорта, на которое рассчитывал. Так долго отсутствовал, что теперь едва узнавал свою страну.

Восемнадцать часов прошло с тех пор, как я покинул чету Брэдли в «Плаза Атени». Поняв, что мое убежище раскрыто, я уже знал, что должен делать дальше. В курсе подготовки спецагентов недвусмысленно говорилось об этом: бежать, укрыться, где сможешь, а если не удастся, что ж, тогда остается только писать завещание. Может быть, еще неокончательное, но именно в таком тоне инструктировали агентов, проваливших явку.

Я думал, что США – самый лучший выбор: врагу будет труднее найти меня среди миллионов соотечественников. Чтобы обеспечить собственную безопасность, мне необходимо первым делом уничтожить всякие следы своей прежней жизни, иначе могут найтись желающие пойти путем, проложенным Беном и Марси.

Расстояние между «Плаза Атени» и своей квартирой я преодолел за шесть минут и, едва войдя, тут же принялся обзванивать авиакомпании. По счастливой случайности остался один билет первого класса на ближайший нужный мне рейс.

До чего же странно работает наше подсознание. В суматохе поспешных сборов и оплаты счетов я вдруг вспомнил о двух письмах, присланных адвокатом Билла и Грейс. Я обнаружил их в папке со старой корреспонденцией, сунул в ручную кладь и занялся содержимым сейфа.

В моем зарегистрированном багаже невозможно было разместить три пистолета, сто тысяч долларов в самой различной валюте и восемь паспортов. Если металлоискатели или рентгеновские лучи их обнаружат, то не поможет даже дипломатическая неприкосновенность: я непременно буду подвергнут тщательному досмотру. Если же выяснится, что у меня фальшивый паспорт, а это при серьезной проверке выплывет наверняка, придется многие недели объясняться: сперва относительно своей подлинной личности, а затем и по поводу всего прочего. Пистолеты, паспорта на чужое имя и прочее мне полагалось сдать, когда я увольнялся из «Дивизии».

Я разрезал матрас по шву, удалил из него часть набивки, связал бечевкой свои орудия труда и засунул их внутрь. Когда я окажусь в Америке, попрошу Франсуа, вечно шмыгающего носом консьержа, обратиться в транспортную компанию, чтобы они доставили мою мебель домой. Теперь все было надежно спрятано, я заклеил шов, починил обшивку матраса и вызвал таксиста, велев ему ехать в аэропорт Шарля де Голля.

Через десять часов я уже прибыл в аэропорт Кеннеди и стоял под дождем, ожидая такси, чтобы ехать в центр города. По дороге туда я заскочил в «Четыре сезона», один из отелей, в которых уже сам их размер гарантирует анонимность, и забронировал себе номер.

После трех дней хождения по риелторским агентствам я снял небольшую мансарду. Утром отыскал письма адвоката, позвонил ему и назначил встречу.

На закате того же дня мы сидели в просторном офисе, выходящем на Центральный парк. То, что я узнал от юриста про имущество Билла, навсегда изменило мою жизнь.

На протяжении нескольких следующих дней я допоздна бродил по городу, прокручивая в голове полученную от адвоката информацию, пытаясь, как выразился бы психолог, усвоить ее. Я шел, куда несли меня ноги, минуя переполненные бары и рестораны, обходя стороной модные клубы и кинотеатры, где демонстрировались новейшие фильмы. В конце концов, смертельно устав, я понял, как мало приспособлен к так называемой нормальной жизни, и начал осознавать сказанное юристом. И только теперь подумал о том, как мне уничтожить следы своего прошлого.

Первый звонок я сделал инспектору ФБР, женщине, которой передал европейские файлы «Дивизии» после того, как наше управление было расформировано. Она позвонила одному из заместителей директора, потихоньку сообщила ему, что некогда я был Синим Всадником, и уже на следующий день мы вместе сидели в обшарпанном конференц-зале безликого небоскреба в деловой части города.

Вняв просьбе оставить меня наедине с их боссом, два его помощника вышли. Я сообщил, что номер социального обеспечения Скотта Мердока уничтожен, и объяснил, какую опасность это представляет для меня. Заместитель директора не сразу мне поверил, после чего долго ругал нерадивого исполнителя и распорядился, чтобы номер восстановили.

– Я лично возьму это на контроль, – сказал босс. – Обещаю: если кто-то будет интересоваться этим вопросом, мы предупредим вас. Что-нибудь еще?

– Нужно изменить базы данных в компьютерах. Там полно информации обо мне, есть вымышленные имена, которыми я пользовался, – все это необходимо стереть.

– Вы имеете в виду государственные или частные компьютеры?

– И те и другие. Все сведения, начиная от документов ассоциации выпускников школы под названием Колфилдская академия до множества сообщений в Федеральном реестре.

– На это нет никакой надежды, – объявил заместитель директора. – К базам данных применимы законы стриптиза: Верховный суд говорит, что их можно смотреть, но нельзя трогать. Я неправомочен даже назвать человека, который мог бы вам помочь.

Я пытался надавить на него, сказал, что много лет честно служил своей стране, объяснил, почему мне необходимо, чтобы он нарушил правила.

Замдиректора сперва лишь задумчиво кивал, но в конце концов вышел из себя и стал кричать:

– Нарушить правила?! Вы просите, чтобы я поощрял хакерство, отдал распоряжение влезть в компьютеры? Да вы имеете хоть малейшее представление, насколько это опасно для общества? Речь сейчас идет не об одиночках, помешанных на компьютерах, – это было давным-давно. Киберпространство превращается в зону, открытую для налетчиков! Взломать сайт, игнорируя нанесенный ущерб, похитить ценную информацию…

Я был ошеломлен. Меня не интересовали Верховный суд или проблемы развития киберпреступности, я просто хотел навести порядок в своем прошлом. Наверное, я задел какой-то важный нерв и рисковал навредить собственной безопасности.

Босс разошелся не на шутку и не желал останавливаться:

– Здесь уровень повыше, чем у налетчиков! Это, скорее, воры-домушники. Они проникают в компьютер, берут то, что им нужно, и никто даже не догадывается, что они там побывали. Настоящие мастера своего дела. Один парень украл пятнадцать миллионов файлов с информацией об ипотечных кредитах. Пятнадцать миллионов! В каждом файле содержатся данные кредитной карточки, номера социального обеспечения и банковского счета, домашний адрес. Вы знаете, что он хотел с этим сделать?

– Некий хакер совершил кражу персональных данных? – спросил я, недоумевая, почему мы до сих пор говорим об этом.

– Именно. Но этот тип не собирался пользоваться добычей сам. О нет, это слишком тяжелая работа! Он рассчитывал продать эту информацию русской мафии. Парень сам нам во всем признался. Первый миллион файлов – по доллару за штуку, чтобы заинтересовать их и вовлечь в это дело. Потом он намеревался повысить ставки, доведя цену файла до десяти долларов. Таким образом мерзавец заработал бы сто миллионов, не отходя от компьютера. А знаете, сколько в среднем имеет грабитель банка? Девять тысяч долларов и реальную возможность получить пулю. Как вы думаете, у кого из этих двоих более прибыльный бизнес?

Я пожал плечами. Откровенно говоря, меня все это очень мало волновало.

– Этому парню всего двадцать три, и он, наверное, лучший хакер в мире.

– Какой срок ему светит?

– Решение пока не принято. Возможно, его вообще не посадят, если он станет сотрудничать с нами и поможет обуздать взломщиков-самураев, которые практикуют не менее скверные фокусы. Мы называем его Бэттлбо – такой у него был «ник», кличка, которая используется в Сети.

– Бэттлбой? – переспросил я, не будучи уверен, что правильно расслышал.

– Бэттлбо, – поправил меня собеседник. – Он латиноамериканец. Вырос в Майами, но живет здесь поблизости, на Кэнэл-стрит, в том здании, где находится офис аптечной сети «Уолгринз», только этажом выше.

Он посмотрел на меня, и наши взгляды встретились. И тут я сообразил, зачем замдиректора рассказал мне эту историю.

– Ладно, хватит о наших проблемах, пора остановиться, а то еще выболтаю ненароком что-нибудь лишнее, – сказал он. – Я могу еще чем-то помочь вам?

– Нет, вы и так сделали для меня более чем достаточно. Огромное вам спасибо, – рассыпался я в благодарностях.

Заместитель директора поднялся и направился к выходу. В дверях повернулся ко мне:

– Я рад, что сумел вам помочь с номером социального обеспечения. Мы вас хорошо знаем и очень ценим вашу безупречную репутацию. Для меня большая честь познакомиться с самим Синим Всадником.

Он говорил с неподдельным восхищением, а его рукопожатие было столь сильным, что могло бы превратить уголь в алмаз. Меня это поразило. Заместитель директора и его помощники наблюдали в тишине, с нескрываемым почтением, как я иду к лифту. Я был польщен, но в голову лезли мысли о том, что человек разочаровывается в жизни намного быстрее, чем обретает репутацию.

Выйдя на улицу, я взял такси и поехал через весь город, разглядывая лица прохожих. Вечерело, тени удлинялись, и я вновь испытал странное чувство отчужденности, словно был иностранцем в собственном отечестве. Я знал: тот, кто и дальше идет этой дорогой, умирает для окружающего мира. Можно увидеть людей, подобных мне, сидящих в полном одиночестве на скамейках в парках, в читальных залах публичных библиотек, на железнодорожных вокзалах. Я подумал, что и меня ждет такое же будущее. Но я не мог ничего изменить: как говорится, собака лает, а караван идет. Я безоговорочно похоронил свое прошлое.

Такси остановилось перед офисом «Уолгринз». Обогнув здание, я нашел неприметную дверь. Переговорное устройство было только одно, а рядом – надпись на японском. Круто!

Гадая, правильно ли понял босса из ФБР, я нажал кнопку.

Глава 13

Неприветливый мужской голос ответил по-английски. Я сказал, что обратиться к нему посоветовал наш общий друг, работающий на двадцать третьем этаже соседнего здания. Меня впустили, и я поднялся по лестнице, отметив про себя, что кто-то очень старался скрыть четыре установленные здесь камеры наблюдения. Очевидно, боятся русской мафии, предположил я.

Я повернул в коридор и, когда мои глаза приспособились к темноте, увидел его: Бэттлбо стоял в проеме стальной двери, которой мог бы гордиться притон, где торгуют наркотиками. Этот высокий молодой человек весил не менее четырех сотен фунтов, но больше всего меня поразило то, что он был одет как средневековый японский даймё. Этакий взломщик-самурай первого порядка.

На нем были чрезвычайно дорогое шелковое кимоно и традиционные японские белые носки с раздельным большим пальцем; темные волосы смазаны каким-то жирным лосьоном, зачесаны назад и туго стянуты в пучок. Если бы кому-нибудь понадобился латиноамериканский борец сумо, этот парень подошел бы идеально. Он слегка поклонился, что означало необходимый минимум хороших манер, – по-видимому, не очень сильно любил нашего общего друга с двадцать третьего этажа – и отступил в сторону, чтобы дать мне пройти.

Его феодальные владения включали лишь четыре комнаты с видом на переулок, но пол был застлан красивыми татами, ширмы шоджи разделяли помещения, на стене висел антикварный каминный экран с изображением Фудзиямы. Бьюсь об заклад, эта вещица стоила двадцати тысяч его самых дорогих файлов.

Не успел я пересечь порог, как едва не нарушил этикет, в последний момент сообразив, что должен снять обувь и надеть взамен пару гостевых сандалий. Расшнуровывая свои варварские ботинки, я спросил, как к нему обращаться.

Это изрядно озадачило хозяина.

– Они что, вам не сказали?

– Сообщили только ваше прозвище, но, мне кажется, не слишком этично называть человека в лицо Бэттлбо.

– Не заморачивайтесь понапрасну, меня это нисколько не беспокоит, – сказал он, пожимая плечами, и указал на пару подушек, лежащих на полу.

– Заместитель директора упомянул, что вы с ним сотрудничаете, – попытался я начать разговор в таком тоне, словно босс из ФБР наделил меня всеми необходимыми полномочиями.

Бэттлбо с отвращением посмотрел на меня, но не стал ничего отрицать, а лишь поинтересовался:

– Чего вы хотите?

Мы сидели на полу, скрестив ноги. Я объяснил ему, что надо удалить все упоминания о Скотте Мердоке из баз данных ассоциаций выпускников школ, где тот учился. Решил, что для начала этого вполне хватит.

Хакер спросил, кто такой этот Мердок. Я ответил, что и сам не знаю.

– Было решено уничтожить его прошлое – остальное не наша забота.

Бэттлбо уточнил у меня дату рождения Мердока, поинтересовался некоторыми подробностями, задал уйму других вопросов. Объяснил это тем, что он должен быть уверен, что ищет нужного мне человека. Выслушав ответ, одернул кимоно и сказал, что мы приступим к работе через пару минут.

– Cha, neh? – спросил он по-японски как бы между прочим, но я уловил подтекст: Бэттлбо важно было смутить меня и дать почувствовать свое превосходство. Но не на такого напал.

Покопавшись в памяти, я извлек оттуда воспоминания об одном давнем лете. Я нахожусь на пропитанном кровью пляже. Вокруг множество японцев обезглавливают друг друга, совершают ритуальные самоубийства. Иными словами, я провел целые каникулы, читая «Сёгуна». Из этого эпоса я помнил несколько ключевых фраз. «Cha» означало «чай».

– Hai, domo, – ответил я, надеясь, что память меня не подвела и я говорю: «Да, спасибо», а не «Пошел в задницу».

Должно быть, я угадал.