Я Пилигрим Хейз Терри

Глава 12

Я вновь вспомнил про этот снимок, когда выходил из дверей банка «Клеман Ришлу и К^о» на женевское солнышко. Конечно, мне следовало бы испытывать больше сочувствия к Маркусу Бухеру и его дочери, но я никак не мог забыть, что именно швейцарские банкиры вроде него способствовали в свое время возвышению Третьего рейха, финансируя нацистов.

Нимало не сомневаюсь, что запечатленные на фотографии мать с детишками, как и миллионы других несчастных, которых привозили в лагеря смерти в вагонах для скота, с радостью поменялись бы судьбой с Бухером и его дочерью: что такое по сравнению с их страданиями несколько часов дискомфорта, которые испытали эти двое. Как сказал Билл много лет назад, «важно научиться правильно расставлять приоритеты».

Размышляя о темном происхождении многих хранящихся в банках Женевы состояний, я прошел до рю де Рон, повернул направо, остановился у входа в Старый город и сделал шифрованный звонок по мобильнику на один из греческих островов.

Распечатка банковских операций, которую я хранил в портфеле, пристегнув его наручниками к запястью, была смертным приговором Кристосу Николаидису. В том мире, где я вращался, не существовало системы апелляций и нечего было рассчитывать на то, что казнь отменят в последнюю минуту. Как выяснилось в дальнейшем, само по себе убийство Николаидиса не было ошибкой, однако, совершая акт возмездия, мы допустили явный промах.

Целая команда, в которую входило пятеро наемных убийц – трое мужчин и две женщины, – ждала моего звонка на Санторини. Это самый красивый из всех греческих островов: лазурная гавань, ослепительной белизны дома на краю скал и симпатичные ослики, доставляющие гостей наверх, в ювелирные лавки.

Агенты-киллеры, облаченные в легкие хлопчатобумажные футболки и брюки капри, ничем не отличались от тысяч туристов, которые каждый день приезжают на остров. Свое смертоносное оружие они хранили в футлярах для видеокамер.

За несколько месяцев до того, как таинственное семейство Николаидис попало в поле зрения «Дивизии», нас заинтересовал бывший ледокол «Арктик». Этот зарегистрированный в Либерии корабль длиной триста футов, способный выдержать любую атаку стихий, был перестроен (что обошлось не просто в кругленькую, а, прямо скажем, в гигантскую сумму) в роскошное круизное судно, на борту которого имелись посадочная площадка для вертолетов и гараж для «феррари». Нам показалось странным, что этот корабль, якобы предназначенный для сдачи внаем за большие деньги, постоянно арендовал один-единственный человек – Кристос Николаидис, который обосновался на бывшем ледоколе вместе со своей свитой из гламурных красоток, деловых партнеров, всевозможных прихлебателей и телохранителей.

Все лето мы следили за передвижениями корабля через спутник и, преследуя изменников и наркодилеров в Грозном и Бухаресте, не упускали из виду бесконечную вечеринку, плавно перетекающую из Сен-Тропе на Капри и далее, пока «Арктик» не бросил якорь в гавани Санторини, греческого острова вулканического происхождения.

Здесь судно наконец-то надолго остановилось. Николаидис со своими гостями каждый день перемещались с огромной, залитой солнцем палубы в рестораны и ночные клубы городка и обратно.

Вот как получилось, что киллеры заблаговременно отправились в Грецию и теперь только ждали моего сигнала. В тот день, выйдя в Женеве из банка «Клеман Ришлу и К^о», я достал мобильник и набрал номер. Когда трубку наконец взяли, я сказал человеку, сидевшему в тот момент в кафе на вершине утеса, всего три слова:

– Это ты, Рено?

– Вы ошиблись, – ответил он и отключился.

Жан Рено – так звали актера, который играл наемного убийцу в знаменитом фильме «Леон». Сидящий в кафе командир нашей группы знал: эти слова означали смертный приговор.

Он кивнул своему коллеге, который немедленно вызвал остальных трех агентов, затерявшихся среди туристов в других кафе. Все пятеро встретились у входа в ресторан «Растони». На вид ни дать ни взять богатые западноевропейские отпускники, собравшиеся пообедать. Две женщины из команды киллеров должны были стрелять первыми. И вот в этом-то и заключалась роковая ошибка. Но не будем забегать вперед.

Время близилось к двум часам дня, и в ресторане было полно народу. Мужчины (как вы помните, их было трое) поинтересовались у хозяина, есть ли свободный столик, а женщины прошли в бар, якобы поправить макияж, а на самом деле чтобы хорошенько разглядеть в зеркале обстановку и оценить позицию каждого человека, находившегося на тот момент в сводчатом зале.

Кристос и его свита – три албанца-телохранителя и стайка девиц, от чрезмерного общения с которыми его наверняка предостерегала в свое время мать, – сидели за столиком, устремив взоры в сторону гавани.

– Все готово, – обратилась одна из наших женщин к своим коллегам-мужчинам на сносном итальянском. Это прозвучало не как вопрос, а как констатация факта.

Те кивнули.

Женщины убрали помаду, раскрыли свои большие пляжные сумки, извлекли оттуда футляры видеокамер, а из них – стальные пистолеты «SIG P232» и оттянули затворы.

Телохранители Кристоса, облаченные в дорогие фирменные джинсы и футболки, обтягивающие их мускулистые фигуры, и вооруженные автоматическими пистолетами чешского производства, не имели ни единого шанса против истинных профессионалов.

Двое албанцев даже не заметили опасности, лишь услышали хруст костей, когда пули уже вонзались им в грудь и голову. Третий вскочил с места, став прекрасной мишенью для командира нашей группы. Обучен телохранитель был, как видно, неважно: агент успел выпустить в него три пули. Это оказалось явно лишним – уже от первой сердце албанца разорвалось.

Ясное дело, в ресторане поднялся шум, перепуганные посетители начали кричать. Кристос выскочил из-за столика, на ходу отдавая какие-то команды, и полез под просторную полотняную сорочку за береттой, заткнутой за пояс брюк.

Как и большинство крутых парней, не прошедших серьезной подготовки, Кристос полагал, что быстрее начнет стрельбу, если защелка предохранителя будет спущена заранее. Когда же перестрелка действительно случилась, он потерял голову: вытаскивая пистолет, Николаидис случайно задел курок и прострелил себе ногу. Пытаясь превозмочь боль и унижение, он повернулся лицом к нападавшим и увидел двух женщин средних лет, стоявших широко расставив ноги, словно они собирались пуститься в пляс, – только оркестра не хватало.

Женщины, однако, открыли огонь с расстояния семи ярдов, причем каждая сделала по два выстрела. Кристос рухнул на пол как подкошенный.

Пятеро агентов тут же принялись палить по зеркалам, создавая страшный шум и жуткую панику. Охваченные ужасом посетители ресторана ринулись к дверям, какой-то японский турист попытался заснять происходящее на мобильник. Одна из пуль попала рикошетом в ягодицу девушки из компании Кристоса. Наша женщина-агент позже сказала мне, что, судя по тому, как была одета красотка, она, наверное, привыкла к тому, что ей всякий раз хорошо платят, когда больно бьют по заднице.

Эта поверхностная рана была единственным случайным повреждением – немалое достижение, если учесть обилие людей в ресторане и непредсказуемый характер любого заказного убийства.

Воспользовавшись поднявшейся паникой, агенты спрятали оружие и выскочили через переднюю дверь, громко крича, чтобы вызвали полицию. Собравшись в условленном месте, на маленькой, вымощенной булыжником площади, они оседлали четыре мотороллера «веспа». Их продавали только жителям острова, поэтому, чтобы получить эти машины, пришлось утром заплатить втридорога работникам местной ремонтной мастерской. Команда киллеров пронеслась по узким улочкам города, и командир группы вызвал по мобильнику из соседней бухты два быстроходных катера.

Через три минуты убийцы очутились у вагона фуникулера, и это позволило нашим агентам спуститься к морю гораздо быстрее, чем если бы они ехали на осликах: тысячу двести футов удалось преодолеть меньше чем за две минуты. Катера уже подходили к причалу. К тому времени как первые копы прибыли в ресторан «Растони», киллеры вовсю мчались по пенящейся голубой воде в ореоле белых брызг и были уже на полпути к соседнему острову.

Греческие полицейские, к своему крайнему изумлению, быстро обнаружили, что Кристос, старший и любимый сын Патроса Николаидиса, был застрелен двумя дамами в брюках капри и солнцезащитных очках от Шанель. Теперь понимаете, в чем заключалась моя ошибка? Не в том, что я приказал убить Кристоса. Нет, я дал маху, поручив сделать это женщинам. Я просто послал на задание лучших своих агентов, упустив из виду, где именно им придется работать. Как говорится, век живи – век учись: планируя операцию, надо учитывать все, даже самые мельчайшие детали.

Николаидисы жили в сельской местности на севере Греции, где все решения принимаются исключительно мужчинами. Представляете, какое это для них оскорбление – быть убитым киллером-женщиной, просто невероятное унижение, хуже самой смерти. Для старика-отца это означало, что Кристоса сочли каким-то никчемным кастратом, недостойным даже того, чтобы убивать его послали настоящего мачо.

Скорее всего, Патрос, этот безжалостный тиран и глава преступного клана, в любом случае удовлетворил бы свою жажду мести, но после того, как он узнал все обстоятельства дела, любой компромисс стал в принципе невозможен. У старика просто не осталось выбора: было задето его мужское достоинство, его честь, – и не думайте, пожалуйста, что такие понятия были ему чужды.

Женщина-агент ошиблась, давая оценку пострадавшей в перестрелке девушке. Несмотря на вызывающую одежду, та вовсе не была шлюхой. Она оказалась младшей сестрой Кристоса. Позже я узнал, что в «Растони» красотка заявилась в один из редких дней, когда была трезвой. Когда посетители ресторана ринулись к выходу, она по битому стеклу подбежала к брату, отчаянно моля его не умирать.

Поняв, что словами здесь не поможешь, сестра Кристоса схватила мобильник и позвонила отцу, единственному настоящему мужчине, которого она знала (хотя имела многих за несколько лет беспорядочного секса). В результате Патрос и его албанская гвардия раньше меня узнали, чем закончилась учиненная нашими людьми расправа.

Через десять минут, когда я все еще находился близ Старого города, мне пришла из интернет-магазина «Amazon» эсэмэска, в которой сообщалось, сколько стоит DVD-диск с фильмом «Леон». Это означало, что Кристос мертв, а все пятеро наших агентов в целости и сохранности погрузились на катера, погони не было. Отложив телефон в сторону, я взглянул на часы. С того момента, как я своим звонком запустил механизм этой операции, прошло всего восемнадцать минут.

Между делом я по телефону распорядился выслать небольшие группы спецагентов для ареста остальных шести человек, сотрудничавших с врагом. Операция, начавшаяся несколько лет назад в Москве на Красной площади, близилась к завершению. И нет бы мне, улучив момент, порадоваться втихомолку, позволить себе ощутить хоть толику триумфа, но, увы, я склонен к самокопанию и вечно недоволен собой.

Пока я рылся в портфеле, передо мной откуда-то из тени возникла фигура ничем не примечательного мужчины средних лет, который быстро исчез в безликой толпе иностранных туристов. Это был выплывший из глубин моего подсознания Эдмунд Берк, давно умерший английский писатель и оратор. Помнится, он еще в восемнадцатом веке говорил, что главная проблема любой войны заключается в том, что она уничтожает все то, ради чего ведется: справедливость, порядочность, гуманность. Вот и сейчас меня мучила мысль, как часто приходится нарушать самые сокровенные принципы нашей страны во имя ее защиты.

Погрузившись в раздумья, я направился к маленькому мосту через реку. От границ Старого города до гостиницы, где я остановился, было восемь сотен шагов. Дорога заняла около четырех минут. Что такое четыре минуты с точки зрения истории? Ничтожнейший промежуток времени! Но как выяснилось впоследствии, именно в эти мгновения наши жизни находились в руках кучки безумцев.

Глава 13

Когда я вошел в отель, вестибюль был пуст: ни швейцаров, ни администратора у стойки. Обескураженный тишиной, я подал голос, но никто не откликнулся, и тогда я направился через вестибюль к бару.

Весь персонал, включая начальство, собрался здесь. Они смотрели по телевизору последние новости. В Женеве было около трех часов пополудни, а в Нью-Йорке – девять утра. На календаре – одиннадцатое сентября две тысячи первого года.

Первый самолет только что врезался в Северную башню Всемирного торгового центра, отснятый материал повторяли снова и снова. Диктор сообщил с экрана телевизора, что, судя по всему, это дело рук антиамериканских террористов. Предположение вызвало одобрительные возгласы нескольких идиотов, сидящих в баре. Будучи швейцарцами, эти люди говорили по-французски, но я провел в Париже достаточно времени, чтобы понять: они восхищены мужеством и изобретательностью тех, кто осуществил этот теракт.

А я думал о своих соотечественниках, которые сидят у себя дома в Нью-Йорке и смотрят репортаж, зная, что их близкие остались в этом горящем здании; представлял, как они в отчаянии молятся, чтобы те сумели каким-то чудом выбраться оттуда. Возможно, есть вещи и похуже, чем следить в прямом телевизионном эфире, как умирают члены твоей семьи, но лично я в тот момент просто не мог представить себе ничего более ужасного.

У меня в кармане лежал пистолет, изготовленный исключительно из керамики и пластика, чтобы обмануть металлодетекторы, как это случилось, например, во время недавнего визита в офис Бухера. Я был так зол, что всерьез подумывал, не пустить ли оружие в ход.

Пока я пытался обуздать свои эмоции, самолет рейса 175 авиакомпании «Юнайтед эрлайнс», вылетевший из Бостона, врезался в Южную башню. Это повергло в шок уже абсолютно всех зрителей, включая и тех идиотов. Присутствующие дружно ахнули, а потом бар погрузился в тишину. А может быть, было и по-другому, но я удивительно ясно помню это ужасное ощущение: все сдвинулось с привычной оси и мир рушится.

Находясь в одиночестве вдали от дома, я боялся, что теперь уже ничего не будет как прежде: впервые в истории какой-то неопознанный враг отобрал жизни американцев в континентальной части Соединенных Штатов. Более того, террористы уничтожили башни-близнецы: символ, олицетворявший саму нацию – амбициозную, современную, рвущуюся ввысь.

Никто не знал тогда, насколько велик нанесенный ущерб. Происходившее в баре словно бы распалось на какие-то бессвязные фрагменты: люди не отвечали на телефонные звонки, от недокуренной кем-то сигары осталась кучка пепла. Картины на экране телевизора все время менялись: показывали то недавно произошедшую трагедию, то ее ужасные последствия.

Люди молчали. Небось так же, как и я, гадали: а что же дальше? Куда врежется следующий самолет – в Белый дом, в атомную электростанцию на Три-Майл-Айленд?

Так и не вытащив пистолета из кармана, я протолкался сквозь собравшуюся толпу и поднялся в пустом лифте к себе в номер. Я позвонил в Вашингтон (сначала по обычной линии связи, а потом через спутник), но пробиться не сумел: коммуникации на восточном побережье США вышли из строя, не выдержав невероятной нагрузки.

В конце концов я дозвонился до ретрансляционной станции Агентства национальной безопасности в Перу, назвал им код Синего Всадника и соединился с «Дивизией» по экстренной спутниковой связи. Когда я разговаривал с директором нашего управления, звук был такой глухой, словно мы беседовали внутри туалетного бачка. Я попросил прислать самолет, чтобы вернуться в США, и поинтересовался, чем могу помочь.

Директор сказал, что, к сожалению, я не в силах что-либо сделать. Кроме того, он только что узнал в Совете национальной безопасности: все внутренние и международные рейсы вот-вот приостановят. Мне следует сидеть и не рыпаться: никто сейчас не знает, откуда исходит опасность. Меня испугала даже не столько информация, которую я узнал от шефа, сколько нотка паники, прозвучавшая в его голосе. На этом директор закончил разговор, сообщив, что должен идти: людей из нашего здания эвакуируют, как и из Белого дома.

Я положил телефонную трубку и включил телевизор. С экрана лились настоящие потоки скорби, там вновь и вновь демонстрировали две рухнувшие друг за другом башни, тучи пыли и совершенно апокалиптические сцены, которые разыгрывались в Южном Манхэттене: взявшись за руки, люди выпрыгивали из окон бог весть с какой высоты. Весь мир сейчас следил за тем, что творится в Нью-Йорке. И никто не понимал, что происходит.

Я наблюдал, как копы и пожарные вбегают в бетонное здание, которое станет их братской могилой. Много позже я узнал, что нашелся-таки один-единственный человек, который увидел во всем этом жутком хаосе и неразберихе возможность начать новую жизнь. Это была женщина, одна из самых хладнокровных и хитроумных преступниц, которых я встречал. Будучи агентом спецслужб, я много чего повидал на своем веку. Но эту женщину не забуду никогда. Если отбросить соображения морально-этического характера, то следует признать: без сомнения, только гений мог в настоящем аду, который творился одиннадцатого сентября, спланировать идеальное убийство и позже осуществить его в грязной маленькой гостинице под названием «Истсайд инн».

Ну а что касается меня, то я провел тот страшный вечер, наблюдая по телевизору, как люди прыгают из окон. К двадцати двум часам по женевскому времени кризис пошел на спад. Президент вылетел обратно в Вашингтон, покинув свой бункер на авиабазе Оффут в Небраске, пожар в Пентагоне был локализован, возобновилось движение через мосты на Манхэттене.

Примерно в то же время мне позвонил референт Совета национальной безопасности и сообщил, что правительство получило от ЦРУ данные о гражданине Саудовской Аравии, некоем Усаме бен Ладене, и что на его базы в Афганистане готовятся атаки, замаскированные под действия группировки мятежников «Северный альянс». Спустя двадцать минут я увидел новые репортажи, на этот раз о взрывах в афганской столице Кабул, и понял: так называемая война с террором началась.

Поскольку сидеть в четырех стенах было невмоготу, я отправился на прогулку. «Война с террором» – это звучало столь же неконкретно и расплывчато, как и «война с наркотиками». А насколько успешна была последняя, мне, увы, хорошо известно по личному опыту.

Улицы Женевы были пустынны, в барах тихо, в трамваях – ни одного пассажира. Позднее я узнал, что то же самое творилось во всех городах, от Сиднея до Лондона, словно весь западный мир погрузился во мрак из сочувствия к Америке.

Проходя через так называемый Английский сад, я наткнулся на кучку марокканских наркодилеров, которые жаловались друг другу на застой в делах. На какой-то миг мне даже подумалось: «А не всадить ли в них пару пуль – просто так, для разрядки?» Потом я двинулся дальше по аллее вдоль озера. Впереди виднелся Колоньи – живописный и фешенебельный пригород Женевы, где возвели себе особняки король Саудовской Аравии Фахд, имам мусульманской общины исмаилитов-низаритов Ага-хан и половина жуликов со всего мира. Я сел на скамейку рядом с озером и долго глядел через водную гладь на здание ООН напротив, залитое сверкающим светом и абсолютно бесполезное.

Ниже, почти на самом берегу озера, высилась серая громада отеля «Президент Вильсон», из которого открывался прекрасный вид на самый популярный пляж Женевского озера. Каждое лето саудовцы и другие богатые арабы снимают за бешеные деньги номера в передней части здания, откуда можно наблюдать за женщинами, загорающими на траве без бюстгальтера. Прибавьте сюда еще хорошо оснащенные мини-бары, и поймете, что они таким образом получают арабскую версию элитного стриптиз-клуба, за вход в который не надо платить.

В тот вечер, несмотря на поздний час, почти во всех номерах отеля горел свет. Думаю, многие постояльцы сообразили, в какое дерьмо они могут вляпаться, и теперь спешно укладывали свои бинокли в сумки, готовясь улететь домой первым же рейсом.

Какую бы месть ни готовил Запад Усаме бен Ладену и арабам в целом, одно было ясно уже сейчас: события последних двенадцати часов наглядно продемонстрировали, сколь сокрушительный провал потерпели американские спецслужбы. Главной миссией разведывательного сообщества США (на финансирование которого, заметим в скобках, тратились из бюджета просто астрономические суммы) было защитить свою страну. И вот вам результат: трагедия, по масштабам своим сопоставимая разве что с Пёрл-Харбором.

Гуляя той прохладной ночью по Женеве, я вовсе не собирался искать козла отпущения, прекрасно понимая, что на всех нас без исключения лежит частица вины. Каждый, кто носит синий значок, в ответе за случившееся. Равно как президент и конгрессмены, на которых мы работали, – ведь они утверждали наш бюджет и определяли приоритеты. В отличие от нас, эти люди не были засекречены и, по крайней мере, имели возможность высказаться. Хотя я подозревал, что американскому народу придется очень долго ждать от них извинений, ну разве что в следующем тысячелетии сподобятся.

В Альпах поднялся ветер, он нес с собой запах дождя. Я забрел далеко от отеля, и надо было отправляться в обратный путь, но я все мешкал.

Наверное, этот вопрос еще пока нигде не обсуждался, но я был уверен: очень скоро Южный Манхэттен окажется не единственным местом, лежащим в руинах. Вся разведывательная структура Америки затрещит по швам, и ее придется воссоздавать заново. Ничто в мире спецслужб не останется прежним, в том числе и «Дивизия»: теперь правительство будет озабочено не контролем над разведслужбами, а тайным надзором за исламским миром.

Такое чувство, что я проснулся сегодня утром и прожил первую половину дня где-то на другой планете: мир кардинальным образом изменился, но не у меня на глазах, а где-то за моей спиной.

Прекрасно сознавая, что навряд ли впишусь в новый мир спецслужб, которому еще только предстояло родиться, я, подобно Маркусу Бухеру, внезапно оказался на перепутье. Растерялся, не зная, что ждет меня впереди. Можно, конечно, отправиться на поиски счастья, но вот только в чем оно, это самое счастье? Чего я вообще хочу в этой жизни?

Так я сидел в одиночестве и думал, а вокруг бушевала гроза. Мысленным взором я окинул прожитые годы и не то чтобы нашел ответ, но, по крайней мере, определил направление движения. Из тьмы прошлого выплыла мне навстречу далекая деревушка Кхун-Юам – это в Таиланде, на самой границе с Бирмой. Оглянувшись назад, я понял, что память о ней долгие годы таилась во мне, ждала своего часа.

Места в тех краях, в районе так называемого Золотого треугольника, дикие, и повсюду царит беззаконие. И вот, едва-едва вступив на шпионскую стезю и пробыв всего месяц в Берлине, я внезапно оказался там, на краю мира, среди холмов. Кхун-Юам ничем не отличалась от других окрестных деревень, разве только тем, что в пяти километрах от нее в джунглях стояли мрачные постройки из шлакобетона, окруженные сторожевыми вышками и оградой с пропущенным сквозь нее электрическим током.

Официально это место считалось станцией GPS – системы глобального позиционирования, а на самом деле было тайной тюрьмой ЦРУ, частью реально существующего (несмотря на яростные уверения в обратном) американского гулага – здесь, вдали от цивилизации, держали в заключении тех, кого невозможно было легально подвергнуть пыткам у себя на родине.

Случилось так, что один из стражников этой тюрьмы умер при подозрительных обстоятельствах. Обычно такими делами занимался токийский офис, но они были настолько заняты очередным скандалом с китайскими шпионами, что мне неожиданно пришлось покинуть Европу и вылететь на старом турбовинтовом самолете в Мэхонгсон – город, известный под названием Земля Трех Туманов.

Обычно до станции GPS можно было быстро добраться на мотоцикле, но только не тогда, в самый разгар сезона дождей. Пришлось арендовать полноприводную «тойоту» у человека, который, как я догадывался, был местным наркобароном. На этом автомобиле я и направился в Кхун-Юам.

Дорога шла среди живописных гор, и вот наконец я очутился у древнего канатного парома. То был единственный способ перебраться через ревущую реку, уровень воды в которой резко повысился из-за дождей. Берега этого притока могучего Меконга стали местом целого ряда тайных операций и многих бедствий, постигших американцев во время войны во Вьетнаме.

Я вышел из машины, бледный, худой, под глазами темные круги – шутка ли, провести в пути тридцать два часа, – поддерживаемый лишь собственными амбициями и сознанием важности своей миссии. Пока я вместе с торговцами и деревенскими жителями ждал на берегу, наблюдая, как ржавый трос в ореоле брызг тащит к нам плоскодонный паром, буддийский монах в одеянии шафранового цвета обратился ко мне, поинтересовавшись на хорошем английском, не хочу ли я выпить чашечку масала – местного напитка из черного чая, заваренного с добавлением молока и специй. Поскольку в продаже здесь не было ничего, кроме отвратительного тайского пива, я с радостью согласился.

Мы разговорились, и оказалось, что монах, как и я, направлялся вглубь страны. (Официально я числился экспертом Всемирной организации здравоохранения, изучающим эндемические заболевания.) Монах попросил его подвезти, и я не смог отказать. Мы пересекли реку в «тойоте», баржа погружалась, едва держась на поверхности воды, которая перехлестывала через планшир. Ржавый трос толщиной в два дюйма – единственное, что спасало нас от того, чтобы очутиться в одном из самых высоких водопадов страны, находившемся всего в полумиле ниже по течению. Ни одна поездка еще не стоила мне таких нервов.

Когда мы выбрались из узкого прохода – джунгли образовывали нечто вроде полога над нашими головами, – монах пристально посмотрел на меня и спросил, кем я работаю. Поскольку медицинское образование у меня имелось, я прочитал своему спутнику целую лекцию о лихорадке денге. Но вскоре стало ясно, что он не поверил ни единому моему слову. Возможно, этот человек слышал о постройках из шлакобетона в Кхун-Юаме.

Поскольку сам он жил в ашраме недалеко от Нью-Йорка, то знал об Америке достаточно много и со знанием дела рассуждал о так называемых легких наркотиках и слишком напряженном темпе современной жизни. У меня возникло ощущение, что разговор со мной монах завел не случайно.

– У вас какой-то загнанный вид, – сказал он напоследок, скорее сожалея, чем констатируя факт, как это принято у буддистов.

Загнанный? Я от души рассмеялся, услышав применительно к себе подобный эпитет, и заявил, что, вообще-то, я из породы прирожденных охотников, а не трусливых зайцев.

– Типичное заблуждение жителя Запада, – тихо произнес монах. – На самом деле, лишившись Божьей милости, каждый человек бежит от чего-то.

Наши глаза встретились. Улыбнувшись, я спросил, уж не собирается ли он агитировать меня уйти в монастырь. Мой спутник в ответ рассмеялся и поинтересовался, не доводилось ли мне слышать, каким образом местные жители ловят обезьян.

Я отрицательно покачал головой:

– Я много чего знаю и умею, но это как-то прошло мимо меня. Видите ли, мы обычно не едим обезьян в Гарварде, разве что на День благодарения или на Рождество.

– Ну так я вам расскажу. Крестьяне прикрепляют цепью к основанию дерева кувшин с узким горлышком и выпуклым днищем. Они кладут на дно орехи и другие лакомства, которые любят обезьяны. Ночью зверушка выбирается из зарослей и сует лапу в узкую горловину. Хватает угощение, лапа ее при этом сжимается в кулак и застревает, не в силах пролезть назад. В результате обезьяна оказывается в ловушке. Утром из деревни приходят люди и бьют ее чем-нибудь по голове. – Мгновение он смотрел на меня, а потом с улыбкой заключил: – Конечно, это не просто история, но притча в духе дзен-буддизма. А мораль здесь такая: если хочешь обрести свободу, расстанься со всем, что тебе дорого.

Я сказал, что и сам уже понял это. История хорошая, но ко мне она в данный момент никакого отношения не имеет.

– Да, пожалуй, – согласился мой собеседник. – Но ничего не происходит просто так, и, возможно, я тоже не случайно встретился на вашем пути. Вы еще так молоды, доктор. Как знать, вдруг когда-нибудь эта притча вам пригодится.

И конечно же, монах был прав: такое время пришло, но совсем не так, как я воображал. Это случилось, когда я сидел той ночью в Женеве, пережидая грозу и размышляя о страшной трагедии в Нью-Йорке, вспоминая, как симпатичная женщина в короткой юбке вербовала самых способных выпускников университета для того, чтобы они защищали свою страну.

Мне всего тридцать один год, и сегодня наша эра закончилась. Я больше не нужен, и вовсе не потому, что я плохой спецагент. Просто нас готовили к танковой войне в Европе, а сражаться приходится с партизанами в Афганистане. И нравится мне это или нет, но история прошла мимо меня.

Я мечтал о том, что в какой-то иной жизни рано или поздно обрету нечто такое, чему даже трудно подобрать название… Наверное, большинство людей зовут это любовью. Бродить с кем-нибудь вдвоем по пляжу и не думать, с какого расстояния тебя достанет снайперская винтовка. Навсегда забыть это ощущение, когда ты начинаешь чувствовать пулю задолго до того, как услышишь звук выстрела. Разве плохо встретить хорошую женщину и обрести наконец тихую гавань?

Я вдруг отчетливо понял, что если не покину мир спецслужб сейчас, то впоследствии уже не смогу этого сделать никогда. Трудно повернуться спиной ко всем, кого ты знаешь, это по силам далеко не каждому человеку. Но я повторял себе вновь и вновь: «Если хочешь обрести свободу, расстанься со всем, что тебе дорого».

Глава 14

Я написал заявление об отставке той же ночью в женевской гостинице и на следующее утро отправил его с курьером дипломатической почтой, а сам немедленно вылетел в Лондон.

Целых три недели я провел, завершая незаконченные дела и передавая свою картотеку ЦРУ: первой жертвой реорганизации американского разведывательного сообщества пала «Дивизия». Она была расформирована после сорока лет существования, а ее функции переданы ФБР.

По иронии судьбы последний день моей работы прошел в Берлине, городе, где когда-то все для меня по-настоящему началось. Я запер офис на ключ и вместе со своими сотрудниками отправился в аэропорт Темпельхоф, откуда нам предстояло лететь домой. Пожал всем руки на прощание и сказал, что зарезервировал себе билет на следующий рейс.

А потом потихоньку вышел через переднюю дверь аэропорта уже с совершенно новым удостоверением личности и велел таксисту ехать в автосалон, где получил заказанный ранее внедорожник мощностью пятьсот лошадиных сил. Теперь я был более или менее готов к поездке по автобану.

Я забросил свои сумки на заднее сиденье и к вечеру уже миновал Франкфурт, а несколькими часами позже пересек границу. Осень в том году выдалась поздняя, и никогда еще раньше сельские пейзажи Франции не казались мне такими красивыми даже при лунном свете. Я стремительно проезжал мимо деревушек с романтическими названиями и наконец обнаружил то, что искал, – pйage, платную автомобильную дорогу.

Если вы въезжаете в Париж с юга, то обязательно увидите одно замечательное место, где французы принимают на попечение иммигрантов. Оно находится между двумя высотными зданиями, обзор города отсюда почти закрыт. Только Эйфелева башня маячит на горизонте.

Было раннее утро, морозный воздух придавал пейзажу искрящуюся прозрачность. Я и раньше много раз любовался этим видом, но все равно у меня перехватило дыхание. Чувство освобождения, которое всю ночь росло и накапливалось во мне, внезапно вышло из берегов и хлынуло наружу. Я свернул к обочине. Оказаться в Париже, когда ты молод и свободен, – что может быть лучше в этой жизни?

Я снял квартиру в той части Восьмого округа, которую французы называют Золотым треугольником, неподалеку от красивейшей улицы Франциска Первого. День за днем я от рассвета до заката писал книгу, предназначенную для узкого круга читателей. И очень жаль, что в их числе оказалась некая молодая женщина из Нью-Йорка.

Я напряженно работал полгода, и наконец книга была закончена, текст тщательно выверен и снабжен примечаниями. Я чувствовал себя так, словно отмылся от грязи прежней жизни: дописал заключительную главу и пустил эту жизнь, как похоронную баржу, вниз по течению, в прошлое. Я гордился своей книгой. Можете считать меня наивным романтиком, но я полагал, что принес обществу пользу: ведь если мой профессиональный опыт поможет сокрушить хотя бы одного такого человека, как Кристос Николаидис, то, образно выражаясь, свеча горела не зря.

После того как целая команда аналитиков из разведслужб тщательно изучила мой опус, книга была напечатана небольшим издательством, которое специализировалось на душераздирающих мемуарах: воспоминаниях беглецов с коммунистической Кубы и рассказах об убийствах женщин во имя чести в арабских странах. Иными словами, это был тайный филиал ЦРУ.

Разумеется, в таком издательстве привыкли иметь дело с авторами, скрывающими свое подлинное имя, но мой случай оказался весьма непростым. Когда я сдавал свой служебный значок, начальство пришло к выводу, что мне известно о национальной безопасности слишком много. Никто не должен был узнать, какую именно работу я выполнял. Вот так и получилось, что мир спецслужб ненароком как бы отобрал у меня имя и биографию.

Когда моя книга наконец вышла, автором ее значился Джуд Гарретт: в целях конспирации специально была разработана целая легенда. Если бы кто-нибудь захотел навести справки, он получил бы следующую информацию: «Джуд Гарретт, выпускник Мичиганского университета, более четырнадцати лет обеспечивал правопорядок: сначала в полиции округа Майами, потом как специальный дознаватель ФБР. Погиб при выполнении особо важного задания в Чикаго. Рукопись этой книги, для которой Гарретт долгое время собирал материал, была обнаружена в его рабочем кабинете вскоре после смерти и представляет собой последнее документальное свидетельство одного из лучших в мире мастеров расследования».

Отчасти это было правдой. Агент Джуд Гарретт существовал на самом деле, и он действительно погиб в автокатастрофе в Чикаго, возвращаясь со службы домой. Одинокий холостяк, человек не слишком общительный и мало чем интересовавшийся, кроме работы, – издатели просто присвоили личность Гарретта, увековечив его после смерти.

Ну что ж, меня вполне все устраивало: и биография Гарретта, и то, что он погиб.

«Кому, в самом деле, – рассуждал я, – придет в голову разыскивать мертвеца?»

Но, представьте, такие люди нашлись.

Когда книга наконец-то была опубликована и похоронная баржа почти скрылась из виду, я впервые за всю свою взрослую жизнь стал вести открытое существование, без тайн и секретов. Смотрел во все глаза на смеющихся женщин, прогуливающихся, изящно покачивая бедрами, по широким парижским бульварам, а когда весна сменилась летом, мне стало казаться, что в моей жизни возможны любые перемены.

Знаете, в чем главный минус шпионского ремесла? Оно тебя не отпускает, даже если ты вышел в отставку. Тогда мне не хотелось этого признавать, но в кильватере моей прошлой жизни плавало слишком много обломков кораблекрушения: люди, которым ты причинил боль, никогда не забывают об этом. А где-то в глубине сознания прочно засела мысль, которую мне вдолбили, когда я был совсем молод и шпионская карьера еще только начиналась: в этой профессии нельзя учиться на своих ошибках, достаточно сделать всего одну – и ты покойник. Единственное, что может тебя спасти, – интуиция и высочайший профессионализм. Заруби себе это на носу, выжги это правило клеймом в своей душе.

Должно быть, я внимательно слушал преподавателей, да и с момента моей отставки прошло всего девять месяцев, – так или иначе, я быстро засек подозрительное такси с пассажиром, которое кружило вокруг квартала, где я жил. В Париже подобное не бывает случайным: при здешней хаотичности уличного движения автомобиль может снова появиться в том же месте лишь через много часов.

Это было в пятницу вечером, в час пик. Я сидел в кафе на пляс де ля Мадлен, ожидая своего нового знакомого, пожилого врача. Он был гурман, а ночи, проведенные в обществе юных русских подружек, обычно обходились ему еще дороже, чем обеды, которыми он их кормил, поэтому бедняге вечно не хватало денег. На мой взгляд, благородная бедность – огромный плюс, когда речь идет о враче. Когда такой доктор ставит диагноз или выписывает рецепт, он готов выслушать предложения самого пациента, если вы правильно понимаете ход моей мысли.

В первый раз я не заметил белое такси, во всяком случае, это как-то не отложилось в моем сознании, хотя в силу профессиональной привычки я постоянно наблюдал за транспортным потоком. И когда эта машина появилась во второй раз, я уже знал, что она была здесь раньше. В сердце сильно кольнуло, но я не подал виду, сумев совладать с собой. Только краешком глаза следил за такси, досадуя про себя из-за того, что свет фар и движущийся транспорт не позволяли разглядеть, кто сидит на заднем сиденье. Впрочем, не так это было и важно, просто интересно, что за люди явились убить меня.

Поток машин унес такси прочь. Я знал, что времени у меня мало: при первом появлении киллеры фиксируют твое местонахождение, во второй раз – рассчитывают угол обстрела, а в третий – ведут огонь на поражение. Бросив на столик десять евро, я быстро вышел на тротуар.

Я слышал, что доктор окликнул меня, но мне сейчас было не до объяснений. Я резко свернул налево, в «Эдьяр», самый лучший парижский гастроном, и быстро прошел мимо пирамид фруктов, выглядевших как на картинке, в винный отдел, где было очень много народу.

События разворачивались стремительно, как всегда и бывает в подобных ситуациях, и, хотя у меня отсутствовали какие-либо доказательства, инстинкт подсказывал, что за этим стоят греки. У старика Николаидиса, что и говорить, был повод для мести: он потерял любимого сына, я уж не говорю о том, какой сильнейший удар мы нанесли его самолюбию. Да, прошло время, но наверняка жажда наказать обидчиков только усиливалась с каждым Рождеством и днем рождения, проведенными без Кристоса. К тому же старик водил дружбу с албанцами, а всем известно, что лучших профессиональных убийц в Европе не найти.

Из винного отдела «Эдьяра» дверь вела на боковую улочку. Я не мешкая вышел через нее и повернул налево. То была улица с односторонним движением, и я быстрым шагом двинулся навстречу потоку машин – единственная правильная стратегия при сложившихся обстоятельствах. По крайней мере, ты увидишь приближающегося стрелка.

Следя за дорогой перед собой, я вдруг осознал, что действую согласно продуманному плану. Куда бы я ни шел, благодаря какому-то внутреннему импульсу всякий раз выбирал оптимальный маршрут. В моем подсознании словно бы запустилась скрытая программа бегства. Больше всего я жалел, что в тот день не взял с собой пистолет. Я ведь думал, что выхожу ненадолго: выпью чашку кофе, побеседую с доктором и приеду обратно на такси. Пистолет остался в сейфе, в квартире. Теперь беспечность дорого мне обойдется: если даже я сейчас увижу киллеров, то мало что смогу сделать. Придется вернуться домой, открыть свой дурацкий сейф и вооружиться.

Повернув направо, я быстро прошел еще один квартал, свернул налево и вышел на улицу Фобур-Сент-Оноре, как раз там, где хотел: возле дороги, ведущей от Елисейского дворца. Кто бы ни сидел в такси, грек или албанец, он наверняка знал, что это едва ли не самая безопасная улица в Париже, находящаяся под постоянным наблюдением антитеррористических служб. Только теперь я почувствовал себя достаточно спокойно, чтобы взять такси.

Добравшись до своего дома, я попросил шофера остановиться напротив черного хода. Быстро выскочив из такси и пригнувшись, я смогу открыть замок и проникнуть в здание так, что никто меня не увидит. Водитель-араб, наверное, решил, что я сумасшедший. Впрочем, если в его религии считается разумным забивать камнями до смерти женщину за супружескую измену, то мы квиты.

Захлопнув за собой входную дверь, я пробежал по подземному паркингу. Здание из белого камня, построенное в 1840-х годах графом дю Криссье, когда-то было величественным особняком, но со временем сильно обветшало. В прошлом году его отреставрировали и превратили в доходный дом. Я снял там одну из квартир на первом этаже. Хоть она и была совсем маленькой, отставной спецагент вряд ли мог позволить себе такое элитное жилье. Однако мое материальное положение изменилось: три года назад, когда я находился в непродолжительной командировке в Италии, умер мой приемный отец, Билл Мердок.

На похороны меня не пригласили, и это было обидно. Грейс лишь прислала коротенькое письмо, в котором сообщала, что Билл скоропостижно скончался и его уже погребли. Приемная мать ревновала меня к мужу до самой его смерти. Через несколько месяцев я получил от адвоката письмо, из которого узнал, что группа компаний, принадлежавшая Биллу и управляемая офшорным доверительным фондом, перешла к Грейс. Это не стало для меня неожиданностью: они были женаты сорок лет. В письме также говорилось, что по завещанию никаких денег для меня предусмотрено не было, но Грейс все же решила выделить мне долю наследства, обеспечивающую годовой доход в восемьдесят тысяч долларов до конца жизни. И хотя об этом не было сказано прямо, тон письма недвусмысленно свидетельствовал: отныне приемная мать считала себя свободной от каких-либо обязательств по отношению ко мне.

Два года спустя, почти день в день, умерла сама Грейс. Я счел, что ее поведение дает мне право не ехать на пышные семейные похороны, включавшие отпевание в старой епископальной церкви Гринвича.

И вновь, уже не впервые, я остался один на всем белом свете. Я улыбнулся при мысли, что, если бы моя приемная мать умерла первой, Билл наверняка оставил бы мне значительное наследство. А так Грейс завещала все Метрополитен-музею в Нью-Йорке с условием, чтобы на эти средства перестроили галерею, где хранятся полотна старых мастеров.

Все это я узнал из письма того же адвоката. Он также сообщил, что необходимо решить один небольшой вопрос, касающийся имущества Билла. Я ответил, что загляну в его офис в Нью-Йорке, когда в следующий раз буду дома, и выбросил это из головы. Чеки от Грейс приходили регулярно, так что я мог вести жизнь гораздо более комфортабельную, чем позволяла назначенная государством пенсия.

Самое осязаемое преимущество – эта квартира в Париже. Я промчался через кухню бывшего особняка, превращенную в техническое помещение, и взбежал по пожарной лестнице. Открыв дверь рядом с лифтом, я очутился в маленьком холле.

Там я обнаружил женщину. Это была мадам Данута Фурер, моя семидесятилетняя соседка, занимавшая в доме самую большую квартиру. Эта холеная вдова какого-то промышленника-аристократа обладала сверхъестественной способностью – дать любому почувствовать себя уроженцем страны третьего мира.

Бросив выразительный взгляд на мою выбившуюся из брюк рубашку и заметив, как я лихорадочно облизываю языком пересохшие губы, она спросила на своем непостижимо изысканном французском:

– Что-то случилось, мистер Кэмпбелл?

Мадам Фурер знала меня как Питера Кэмпбелла, пребывающего в годичном отпуске управляющего хедж-фондом – единственная профессия, которая, на мой взгляд, позволяла мужчине моего возраста жить в такой квартире и при этом не работать.

– Ничего страшного, мадам, просто я забыл выключить духовку.

Она вошла в подъехавший лифт, а я отпер стальную дверь своей квартиры. Закрыв ее изнутри на засов и не включая света, я пробежал через гостиную с красивыми эркерами, где размещалась маленькая, но постоянно растущая и пополняющаяся коллекция современного искусства. Биллу она бы понравилась.

В темноте я распахнул дверцу платяного шкафа и набрал код небольшого сейфа, где хранились крупная сумма наличными, стопка бумаг, восемь паспортов на разные фамилии и три пистолета. Я вытащил девятимиллиметровый глок с удлиненным стволом, отличавшийся повышенной точностью при стрельбе, проверил его исправность и прихватил запасную обойму.

Сунув пистолет за пояс брюк, я задал себе вопрос, уже давно крутившийся в голове: «Если это греки, то как, черт возьми, они меня разыскали?»

Неужели помогли русские, которым опять понадобились наличные? А может быть, я совершил в банке «Ришлу» какую-то едва заметную ошибку, о которой Маркус Бухер сообщил своим клиентам, и в результате тем удалось установить мою личность? Пусть даже и так, но как греки вышли на меня спустя столько времени? Боже милосердный, я ведь живу в Париже под другим именем!

Раздался стук в дверь, настойчивый и решительный.

Я не прореагировал. Всегда знал, что врагу не составит большого труда проникнуть в здание: наш консьерж Франсуа, известный подлиза и угодник, частенько оставляет входную дверь открытой. Стоит ему услышать, что мадам Фурер спускается на лифте, как он тут же выскакивает на улицу будить шофера лимузина, а потом суетится вокруг пожилой дамы, чтобы она уж наверняка одарила его на Рождество.

Без малейших колебаний я проделал то, что нас учили делать в таких случаях: быстро и бесшумно переместился вглубь квартиры. Опытные наемные убийцы могут действовать следующим образом: прикрепляют к двери пару унций семтекса (это один из видов пластичной взрывчатки с добавкой глины), а потом нажимают кнопку звонка.

Преступник укрывается, скажем, в кабине лифта и взрывает бомбу, запустив ее механизм звонком с мобильника. 21 декабря 1988 года восемь унций семтекса, пронесенных на борт самолета авиакомпании «Пан Американ», следующего рейсом 103, вдребезги разнесли лайнер над шотландским городом Локерби. Можете себе представить, что могло сотворить вдвое меньшее количество этой взрывчатки со стальной дверью и тем, кто подошел бы взглянуть в глазок.

Я миновал гостиную, накинул пиджак, чтобы не виден был пистолет за поясом, и направился дальше. Когда это здание еще было особняком графа дю Криссье, его слуги использовали лифт в качестве бессловесного официанта, доставлявшего готовые блюда из кухни в столовую. Конечная остановка находилась в кладовой дворецкого, которую теперь переделали в жилое помещение, оборудовав там запасную спальню. Именно туда я сейчас и шел.

В ходе модернизации шахта была оснащена электропроводкой. Сказав управляющему, что якобы хочу провести в квартиру высокоскоростной Интернет (надо же было контролировать, как идут дела в моем несуществующем хедж-фонде), я получил разрешение на доступ в шахту лифта для моего подрядчика, который когда-то устанавливал оборудование слежения для «Дивизии». Я попросил его приладить внутри лесенку, ведущую в подвал, подозревая, что теперь арендная плата достигнет заоблачных высот. А сейчас это место и вовсе стало для меня бесценным.

Я открыл дверь кладовки, вытащил съемную панель и меньше чем через минуту уже шел по узкой улочке на задворках нашего здания. В любой момент я был готов увидеть, как фасад девятнадцатого века и эркеры, вошедшие в список культурно-исторического наследия, летят беспорядочной кучей в сторону Елисейских Полей.

Но ничего не произошло. Что же остановило киллеров? Думаю, потеряв объект на пляс де ля Мадлен, они тут же вернулись в мою квартиру и, не зная точно, там я или нет, постучали в дверь.

До чего же хорошо, что я не ответил на стук. Уверен: их было двое, именно столько наемных убийц я бы и сам послал. Сейчас они наверняка прячутся где-то у лифта, поджидая моего возвращения. Это дает мне шанс: если я войду через парадный вход и поднимусь по лестнице, непременно застану киллеров врасплох. Я не был лучшим стрелком в разведшколе, но все же стреляю достаточно искусно, чтобы вывести из игры обоих.

Я свернул с узкой улочки на проспект и замедлил шаг, изучая прохожих глазом профессионала, чтобы убедиться: у тех парней в здании нет поддержки снаружи. Я видел женщин, возвращающихся из фешенебельных магазинов на авеню Монтень; парочку, прогуливающую собак; какого-то мужчину в бейсболке, стоящего ко мне спиной, по виду туриста, разглядывающего витрину в кондитерском магазине рядом с моим домом. Никого похожего на тех, кого я разыскивал. Я перевел взгляд на мостовую и принялся изучать поток транспорта, но и там не увидел ни белого такси, ни стрелков в припаркованной машине.

Я подошел вплотную к парочке: женщина под пятьдесят, на высоких каблуках, и ее дружок, лет на двадцать моложе. Вряд ли они полностью закроют меня от взора сидящего на крыше снайпера, но, несомненно, усложнят его задачу. Таким образом, находясь под прикрытием, я неуклонно сокращал расстояние до своего дома: восемьдесят ярдов, сорок, двадцать…

Когда я миновал кондитерский магазин, мужчина в бейсболке бросил мне в спину:

– Не легче ли было просто открыть нам эту гребаную дверь, мистер Кэмпбелл?

Сердце мое замерло и рухнуло куда-то в область желудка. В следующее мгновение в моем сознании возникли две совершенно ясные, но противоречащие друг другу мысли. Первая: вот так, значит, все и заканчивается? Отставной агент пал жертвой собственных интриг на парижской улице, убит выстрелом в голову, предположительно человеком, находившимся внутри кондитерского магазина. Я представил, как лежу, истекая кровью, на тротуаре, а киллер прячет пистолет в карман и вместе со своим дружком, тем самым типом в бейсболке, направляется – куда же еще? – к белому такси.

Вторая мысль: нет, что-то непохоже, что меня собираются убить. Даже если на крыше здания или в номере отеля «Плаза Атени» притаился снайпер, парень в бейсболке просто дал бы ему сигнал, и стрелок выполнил бы свою работу. Это только в кино плохие парни испытывают патологическую потребность рассказать вам историю своей жизни, прежде чем спустить курок. В реальном мире никто с тобой разговаривать не станет: вокруг полно опасностей, а убийца слишком возбужден, поэтому стремится закончить дело поскорее. Будучи профессионалом, я прекрасно это знал. Хотя, с другой стороны, из всякого правила есть исключения.

Да уж, ситуация: не знаешь, от чего напрудить в штаны – от страха или от облегчения. Я взглянул на мужчину, который окликнул меня: худощавый, чернокожий, лет пятидесяти с небольшим, красивое, слегка потрепанное жизнью лицо. Скорее бракованный фарфор, чем антиквариат из Лиможа, вынес я про себя вердикт. И убедился в справедливости своей оценки, когда незнакомец подошел немного ближе и я увидел, что он сильно хромает на правую ногу.

– Вы, кажется, назвали меня «мистер Кэмпбелл»? Вы ошиблись, – сказал я по-французски, стараясь воспроизвести свойственную парижанам пренебрежительную интонацию. – Вероятно, с кем-то меня перепутали.

Я старался выиграть время и понять, что происходит.

– Думаю, мы сойдемся на том, – ответил он по-английски, – что Питер Кэмпбелл – вымышленный персонаж, никакой лицензией, дающей право торговли на Уолл-стрит, этот человек не владеет, а хедж-фонда, которым он якобы управляет, в природе не существует.

Ну и ну! Откуда, черт возьми, ему это известно?! Я как бы ненароком подвинулся, так что мой собеседник оказался между мною и окном кондитерской.

– Итак, если вы не Кэмпбелл, то возникает вопрос: кто же вы на самом деле? – спокойно продолжал он. – Может быть, Джуд Гарретт, агент ФБР и писатель? Вряд ли, ведь тот мертв. Да, кстати, что касается Гарретта, тут есть еще одна весьма любопытная деталь. Видите ли, я беседовал с его кузиной в Нью-Орлеане, и ее очень удивили литературные достижения двоюродного брата. Сказала, что Джуд навряд ли прочитал за всю свою жизнь хоть одну книгу – какой уж из него писатель!

Надо же, этот тип столько знает обо мне, а я до сих пор жив! Киллер он все-таки или нет? Я оглядел крыши домов в поисках снайпера.

Чернокожий внимательно смотрел мне в глаза, следя за каждым моим движением, и продолжал гнуть свою линию:

– Вот что я думаю, мистер Кэмпбелл, или как вас там зовут на самом деле. Вы живете под фальшивым именем. И издали эту книгу, приписав авторство умершему человеку, чтобы сберечь свою шкуру. Скорее всего, вы работали на правительство и ваше подлинное имя известно лишь очень узкому кругу людей. Полагаю, было бы не слишком разумно с моей стороны спрашивать, какую именно работу вы выполняли. Да, по правде сказать, меня это и не очень волнует. Ваша книга – лучшая из всех, что я прочитал по технике расследования, и я просто хочу поговорить о ней.

Я удивленно уставился на него, а потом выпалил по-английски:

– Вы всего лишь хотите поговорить о книге?! А ведь я собирался вас застрелить!

– Меня это не удивляет, – сказал он, понижая голос. – Как к вам обращаться – «мистер Гарретт»?

– Кэмпбелл, – процедил я сквозь зубы. – Моя фамилия Кэмпбелл.

– Ладно, пусть будет мистер Кэмпбелл. Так вот, боюсь, что я и впрямь вел себя как потенциальный убийца. Вы уж, пожалуйста, на меня не обижайтесь.

Тут я окончательно перестал что-либо понимать. А незнакомец с мрачным видом протянул мне руку. Впоследствии я узнал, что этот человек практически никогда не улыбается.

– Бен Брэдли, – сказал он тихо. – Лейтенант убойного отдела, полицейское управление Нью-Йорка. В настоящее время восстанавливаюсь после тяжелого ранения.

В полной растерянности я пожал ему руку – а что еще мне оставалось делать? Вот так поворот: коп, заново учившийся ходить, встретился с вышедшим в отставку тайным агентом.

В тот вечер, когда состоялось наше знакомство, мы оба думали, что сошли с дистанции и наша профессиональная жизнь осталась в прошлом. И даже не подозревали, насколько важной, я бы даже сказал судьбоносной, оказалась эта встреча. Впоследствии я не раз удивлялся тому, до чего же причудливо все переплелось: загадочное убийство в гостинице «Истсайд инн», гибель Кристоса Николаидиса на острове Санторини, провал секретной операции в Бодруме, наша дружба с Беном Брэдли и даже притча, которую много лет назад рассказал мне в Таиланде буддийский монах. Если бы я верил в судьбу, мне пришлось бы признать, что все направляла свыше чья-то рука.

Очень скоро я узнал: мне предстоит новое задание, которое определит мое будущее. В один прекрасный день меня вновь, против моей воли, насильно втащили в мир спецслужб, и я, похоже, навсегда распрощался с надеждой обрести нормальную жизнь. Не зря говорят: если хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах.

Почти не располагая информацией, испытывая недостаток времени, я получил задание, которого любой спецагент страшится больше всего: мне предстояло разыскать человека, не имеющего никаких корней и связей, не состоящего на учете в полиции, не упомянутого ни в одной базе данных. Этакое неклейменое животное, призрак.

Боюсь, дальнейшее мое повествование окажется не слишком приятным. Если вы хотите спокойно спать по ночам и, глядя на своих детей, думать, что их жизнь будет достойной и счастливой, вам лучше не знакомиться с этим человеком.

Часть вторая