Золотошвейка Шведова Анна

Любопытство мое было удовлетворено. Хотела увидеть – увидела. Хотела понять, что это за человек, – поняла. Самое время поставить точку в моих изысканиях да прислушаться к голосу разума. И если бы не золотное шитье, так бы оно и было.

Вы думаете, причем здесь это? Правильно, и я никак не могла понять, зачем этому странному человеку нужна моя работа. И ничего хорошего на ум не приходило.

Через несколько дней, когда выдалась свободная минута, я уже ощупывала стену библиотеки в поисках таинственной винтовой лестницы.

День был пасмурный, дождливый и холодный, но меня бросало в жар. Секрет лестницы оказался прост, она была там всегда, но становилась видимой лишь тогда, когда кто-нибудь наступал на нее. Поскольку я была готова к любым испытаниям, это маленькое волшебство даже не удивило меня.

Поднявшись по лестнице, я оказалась в маленькой нише перед раскрытой дверью, ведущей в огромный длинный зал с высокими ажурными потолками. Наверное, обычно здесь давали балы, поскольку такую роскошь принято выставлять напоказ. Только странно было бы даже предположить, что к мрачному графу Ноилину могут понаехать гости.

Начищенный (кем, интересно?) паркет сверкал изысканными геометрическими узорами, расписной потолок, с которого свисали поистине грандиозные люстры, со множеством белоснежных свечей, поражал изобилием красок в живописных описаниях природы и изображениях славных подвигов непомерно больших героев. На одной из длинных стен были окна, вторую, там, где не было богатой позолоченной лепнины, сплошь покрывали зеркала. По величине, как мне показалось, бальный зал не уступал площади перед домом городского головы, но при своих необъятных размерах оставался совершенно пустынным. Кроме огромного овального белого стола на витых позолоченных ножках, пары уродливых колченогих кресел и красочного экрана перед единственным камином у далекой противоположной стены здесь ничего не было. Даже клочка портьеры, прикрывающей громадные распахнутые окна, и того не было.

Я долго собиралась с мыслями, но отступать было поздно: зря я, что ли, сюда забиралась? В зале никого не было, я сняла и оставила в нише башмаки и босиком на цыпочках пулей промчалась по изящному, почти зеркальному паркетному полу до стола.

Единственным, что на нем было и что сразу же привлекло мое внимание, была карта, такая огромная, что целиком скрыла под собой весь стол.

Города, реки, болота, дороги, границы и даже далекое море – все было вырисовано тщательно и аккуратно и так же аккуратно подписано четким твердым почерком. Внимательно рассмотрев карту, я нашла синий кружок, обозначавший Кермис – город, в котором прожила всю жизнь. Недалеко от него – Саралс, в который мы однажды ездили на осеннюю ярмарку. Далеко на севере нашелся и Лилиен – столица нашего славного королевства. Но кроме знакомых обозначений на карту были нанесены и какие-то неизвестные значки – красные крестики, как бы перечеркивающие названия нескольких городов, соединенные между красной линией в виде слегка изломанных больших кругов. Когда я проследила расположение крестиков и линий, то отметила про себя, что напоминают они зловещую паутину, с той только разницей, что центра у этой паутины не было. Однако не было сомнений, что центр этот неизбежно стремился сюда, к Кермису. А может, и прямо сюда, в этот замок. Вот это да!

Досмотреть карту мне не дали далекие твердые шаги. Я метнулась прямо к камину, благо до него было гораздо ближе, чем до ниши с моими башмаками, юркнула за расшитый золотом шелковый экран и затаилась там.

В зал через широкие позолоченные двери с красочным гербом на распахнутых створках вошел Джаиль. При свете дня он выглядел таким же зловещим, как и ночью, а вдобавок был уставшим и озабоченным, но при этом не более располагающим к себе. Не скажу, чтобы был он уродлив или некрасив. Нет, он вызывал бы немалый интерес у любящих экзотику барышень и барынь, особенно если бы сам захотел этого. Может, он даже мог бы быть любезным. Я же рассматривала его беспристрастно (как мне казалось): подтянутая фигура, которую, правда, трудно было разглядеть за балахонистым одеянием, длинные подвижные пальцы, унизанные кольцами (странная привычка для слуги, не правда ли?), узкие ступни, обутые в странные мягкие туфли с длинными носами, блестящие черные глаза, как у насторожившейся галки, причудливая черная бородка с проседью в углах рта, исключительно ухоженная и аккуратная, красивый чувственный рот, привыкший недовольно кривиться. Так себе, портретик. Добавьте сюда манеру надменно вскидывать голову, когда ему что-то не нравится, и обманчиво-замедленные движения, которые, как я подозревала, лишь добавляли ему пищи для самолюбования.

Джаиль подошел к одному из распахнутых окон, из которого тянуло затяжным серым дождем, выглянул наружу, недовольно скривился, что-то пробурчал себе под нос, потом и вовсе ругнулся. Немного постоял, глядя на нависшие тучи, и в раздражении ушел.

Я не решилась выйти из своего убежища, единственного убежища в этом огромном зале, даже когда шаги Джаиля затихли вдали. Сердце бешено стучало, ладони покрылись липким потом, а я прикидывала, успею ли добраться до резных дверей, пока слуга появится снова, или мне все же стоит пересечь весь зал и добраться до знакомой винтовой лестницы.

Внезапно в раскрытое окно влетела птица. Намокший черный ворон, обессиленно взмахнув крыльями, ударился о пол, отчего его подбросило и протянуло на скользком дереве, перекувыркнулся, распластав изломанные крылья, царапая когтями пол, и замолк, лежа мокрой черной тряпкой на красочных переливах дорогого паркета.

На звук вбежал Джаиль, но пока он добирался до ворона, я с ужасом увидела чудовищное превращение: на месте птицы лежал, неловко разбросав руки в стороны, человек в черном.

– Господин, – бросился к колдуну Джаиль, – это безумие, вам нельзя так поступать.

Его голос был так резок и неприятен, что даже не смягчался нотками явной заботы, звучавшей в нем.

– Не учи меня тому, что я и сам знаю, – недовольно скривился колдун. Отмахнувшись от помощи, он с трудом поднялся, добрел до кресла и упал в него.

– Принеси вина, – махнул он Джаилю, но когда тот бросился вон, то устало добавил, тыча пальцем в мою сторону, – и, кстати, выволоки из камина несносную девчонку, что там прячется.

Я царапалась и кусалась, извивалась и брыкалась, поэтому, когда Джаиль, зажав мое тело железной хваткой в своих руках, приволок меня к креслу господина, мы оба были всклокочены, разодраны и измазаны в каминном соре с ног до головы. И если на его неизменно черном костюме это заметно было мало, то мое легкое белое платье с голубыми незабудками покрылось живописными черными пятнами. Поскольку лица своего я не видела, про него сказать ничего не могу, но подозреваю, что была чумазая, как трубочист.

– Позволь, господин, я скину эту мерзавку с башни, – шипел укушенный Джаиль, разгневанный еще и тем, что я сумела пробраться мимо него и попасться на очи хозяину.

– Что тебе здесь нужно? – не обращая внимания на слова слуги, устало спросил граф. – Отпусти ее, Джаиль, куда ей бежать? – равнодушно добавил он, холодно глядя на меня.

Я резко повела плечами, бесцеремонно освобождаясь от жестких объятий Джаиля.

– Вино, – напомнил ему граф, и слуга обманчиво мягко пошел к дверям, с недвусмысленно мстительной миной оборачиваясь на ходу. Я засомневалась, правильно ли определила его как слугу. Ходил он как опытный воин, а его руки привычно шарили по бедру, явно в поисках оружия.

– Итак, что тебе здесь нужно? – графу нужен был отдых, я видела это, но вместо жалости меня охватывала злость: этот паук, сидящий в центре своей красной паутины, охватившей почти все королевство, явно задумал нечто дурное, если не сказать ужасное. И я ему в этом помогаю?

– Я хочу знать, что означают знаки, которые я вышиваю.

– Зачем?

Я молчала, от страха у меня все переворачивалось внутри. В голове крутилось только одно: превратит или не превратит, выйду ли я отсюда живой, когда и в каком виде. Граф устало потер пальцами глаза и продолжил:

– Зачем тебе нужно знать? Ты никак не можешь умерить свое непомерное любопытство? Не можешь сдержаться? Тебя поразил типичный недуг охочих до сплетен городских кумушек, которых хлебом не корми – дай первой выведать чью-либо тайну? Или тебе не дает покоя тщеславие? Обычное примитивное тщеславие, самый лелеемый порок всего человечества? Ты, конечно же, считаешь, что твое шитье достойно большего, чем исчезать неизвестно куда? Как же, разве есть кому в этой глуши оценить искусность твоей работы?

Если бы я не была так напугана, то сгорела бы от стыда: я и вправду иногда так думала, а он говорил так, будто читал мои мысли. Страх страхом, но я чувствовала, что предательски краснею.

– Я не хочу, чтобы то, что я делаю, использовалось во зло, – набралась я храбрости.

– Какое тебе дело до того, как используется то, что тебе не принадлежит? Ты согласилась продавать мне свой труд, так имеешь ли ты право задавать мне вопросы?

– Я хочу понять смысл моей работы, – чуть не плача перебила я, раздосадованная тем, что он совершенно сбивает меня с толку правильными, в общем-то, рассуждениями, без малейшего изъяна в логике, и тем, что я до ужаса его боюсь.

– Весь смысл твоей работы в том, чтобы выполнять то, что я скажу. Не думаю, что ты интересовалась у каждого озабоченного своей внешностью клиента, зачем ему на заднице хризантема или почему на полах его камзола должны петь петухи? Вот и меня не изводи своими вопросами.

Вошел Джаиль, отдал бокал хозяину и стал рядом с ним, демонстративно сложив руки на груди.

– Я не буду шить для Вас. Вы можете запереть меня в этом замке и не отпускать, но Вы не сможете меня заставить! – гордо выдала я, ужасаясь собственной смелости.

– Не могу заставить? – с кривой улыбкой тихо спросил колдун и легонько щелкнул длинными пальцами. Я замерла, не способная пошевелиться. Потом в такт едва заметному движению пальцев графа ноги мои стали попеременно сгибаться, бодро замаршировали на месте, а руки принялись браво махать в стороны. Я шагала и шагала, и это совершенно не зависело от меня. От невозможности что-либо сделать или хотя бы остановиться, а больше от нарастающей злости, я заплакала. Слезы текли, проделывая дорожки на щеках, но я не могла даже утереть их. Граф еще раз щелкнул пальцами, и я без сил упала на пол.

– Видишь? – спокойно пояснил колдун. – Для этого почти ничего не нужно. Люди по своей сути так легковерны, так просто подчиняются, что мне не составило бы труда ими управлять. Но я не делаю этого.

– Я не верю Вам, – со злостью пробурчала я, демонстративно усаживаясь на полу поудобнее. Слезы сами собой высохли.

– Я и не жду твоего доверия, – смотрел на меня свысока граф, с наслаждением потягивая вино и устало запрокидывая голову на обитую вишневым бархатом спинку кресла. Его бледное лицо расслабилось и неожиданно смягчилось. Лицо, но слова от этого мягче не стали. – Мне не нужна твоя поддержка, как и твоя участливость, жалость или глупые советы. Мне просто нужна твоя безупречная работа, которую, увы, никто другой в этом городишке сделать не сможет, а искать где-то еще у меня просто нет времени. И было бы лучше, чтобы ты делала ее так же безупречно и дальше и при этом не задавала ненужных вопросов.

– Вот именно это и заставляет меня задавать вопросы! – взорвалась я, вскакивая. – Каждая пень-колода говорит мне о том, что я должна молчать! Каждый в этом замке первым делом предлагает мне заткнуться! Но с какой это стати? Почему я должна делать то, что может принести вред людям? Ну? Почему я должна потакать Вашему злобному чародейству? Ведь я же знаю – не отпирайтесь! – что вышитые мною буквы Вы используете для колдовства! Но только больше этого не будет, я не стану потакать Вам в этом. Заставляйте меня, если хотите, но я больше работать не буду!

Мне было уже все равно, даже если он превратит меня в коровью лепешку. Еще немного, и я бросилась бы на него с кулаками. Джаиль сделал было шаг вперед в мою сторону, но был мягко остановлен графом.

– Ты, значит, решила, что колдовство мое, гм, злобное, и явно не пощадишь живота своего, чтобы меня остановить. Очень мило, – криво усмехнулся он и покачал головой, – но глупо. Ты ошибаешься, девушка. И ты сама это знаешь, просто не утруждаешься подумать. Ты не могла не чувствовать, добро или зло то, что ты делаешь, ведь ты и сама ведьма.

– Нет! – потрясенно заорала я.

– Да, – спокойно передразнил граф, – именно поэтому я тебя и выбрал. А теперь, будь любезна, сгинь с глаз моих долой, а то я и вправду не удержусь.

Ошеломленная настолько, что уже не была способна перечить, я развернулась на деревянных ногах и быстро, как только могла, пошла к широким золоченым дверям, ровно в противоположную сторону от моих одиноко стоявших в нише башмаков. Джаиль догнал меня на полпути, схватил за плечо и буквально поволок вперед, еле слышно ругаясь с завидной изобретательностью. От злости он живописно шипел сквозь зубы, отчего его ругань выглядела примерно так:

– Ещ-ш-шо раз-с-с-с попадеш-ш-шься мне на глаз-с-са, коз-з-зяффка, будеш-ш-шь и вправду трепых-х-хать крылыш-ш-шками под потолком.

– А ты умееш-ш-шь? – поддразнила я.

– Тогда и узс-с-снаеш-ш-шь. Берегис-с-сь, я не ш-ш-шучу…

Он явно пытался говорить так, чтобы наш разговор не дошел до ушей хозяина. На всякий случай Джаиль обернулся, озабоченно разглядывая торчащую из-за спинки кресла темную макушку, потом и меня наградил долгим многообещающим взглядом. Я ответила тем же.

Иной раз, чтобы узнать человека, нужны дни, месяцы и даже годы. Мы с Джаилем удивительно быстро поняли, что испытываем друг к другу одни и те же сильные, непреодолимые и однозначные чувства. Такое взаимопонимание избавляло от ненужных хождений вокруг да около и бесполезной траты времени на выяснение отношений.

Мы прошлись по череде комнат, а потом Джаиль буквально швырнул меня на лестницу, дождался, пока я спущусь, и только тогда ушел.

Сойдя с последней ступеньки, я обернулась и увидела только голую стену, безо всякого намека на лестницу: как только я спустилась, она просто исчезла, будто ее и не было никогда. Опять эти магические штучки! Немудрено, что я не могла найти проход на верхние этажи.

Понял это Джаиль или нет, но посмотреть на то, что скрывалось по ту сторону широкой резной двери, я все же успела. Впрочем, ничего особенного: в меру богато, а больше запущенно, коридоры как коридоры, скучно обставленные комнаты и залы. И никаких колдовских штучек, громыхающих цепей и пугающих призраков. И здесь ничего интересного.

Задумчиво глядя на свои босые ноги, я все-таки решила, что потеря башмаков стоила того, чтобы побывать там.

Придя в свою комнату, я уже не была уверена в разумности моего поведения. Скорее, наоборот. Отец считал, что благоразумие выгодно отличает меня от сестры, но в данный момент Селина по части взбалмошности мне и в подметки не годилась. Вряд ли отец гордился бы мною сейчас.

Не я ли обвиняла Селину в том, что поступает она нехорошо, придумывая байки про человека, которого и в глаза не видела? Не я ли осуждала ее за вранье и недостойное поведение?

Чем я лучше? Мне бы даже в голову не пришло пробраться в дом градоначальника и спрятаться там в камине, я бы и слова не сказала, потребуй он вышить свою монограмму да хоть на городском флаге! Ну, пожала бы плечами, ну, покрутила пальцем у виска, но не стала бы кричать ему в лицо, что он дурак. Ох, как нехорошо-то получилось…

Увы, здравый смысл говорил, что поступила я дурно. И глупо. Тут уж колдун явно был прав.

Корпя над очередной вышивкой, я рассуждала, из чего сложилось мое отношение к колдуну и правильно ли оно.

Сначала была Селина. Она убедила меня в том, что замок полон тайн и страха, а граф, несомненно, центр всего этого. Тайн здесь и вправду было навалом, но ничего особо страшного я здесь не нашла. Старая, почти безлюдная крепость обросла слухами больше, чем ужасала. Маленькое колдовство, которое я здесь заметила, не было ни злым, ни хорошим. Оно было просто полезным. Исчезающие лестницы, например, были призваны оградить хозяина от непрошенных гостей, хотя это мало ему помогло. Но больше ничего не было: ни стонущих от самодурства слуг, ни страшных рассказов, ни шорохов и криков в ночи. Да, был, конечно, призрак, но разве он не испугался меня больше, чем я его?

Потом меня удивили обитатели замка. Что Марта, что Логан только и внушали мне, что хозяина я должна остерегаться и не лезть на рожон, коль жизнь дорога. Беспокоились они за меня или за колдуна – мне и в голову не приходило. Они поддерживали мой страх и добавляли еще, как только понимали, что я начинаю задумываться над этим. Да и остальные обитатели замка вели себя подозрительно и отчужденно. Доверием между нами и не пахло. Тирта просто сторонилась меня, но это можно было списать на ее хворь. Нарат, надменный личный слуга-камердинер графа, вообще не замечал моего существования, и если мне приходилось обращаться к нему, то отвечал скупо и сухо, будто делая мне великое одолжение. Про Джаиля и вовсе говорить не стоит.

И наконец, сам граф. Стоило только увидеть его мрачное лицо, располосованное шрамом, седую прядь, хромую ногу, настороженный угрюмый взгляд, как вывод просился сам собой – злодей. Но если хорошенько подумать, то кроме как отвязаться от назойливой служанки, он пока ничего и не сделал. Ведь и я сама всю жизнь только и делала, что избегала людей, сидя в своей каморке, но не потому, что я страдаю человеконенавистничеством, а просто мне с ними не интересно. И уж если еще раз хорошенько подумать, то в глазах некоторых особо настырных кавалеров выглядела я при этом отнюдь не любезной и милой, какой казалась со стороны.

Итак, я потрудилась подумать, как посоветовал граф, и вынуждена была признать, что не всегда была беспристрастной. А уж касательно вышивок, тут он и точно был прав. Зла в них я не чувствовала, но разве не часто я ошибалась? Правда, граф ведь так и не ответил, как использует вышитые знаки, оставляя хитрую лазейку для моих сомнений: разве добро не может послужить материалом злу, даже невольно, даже не желая этого?

Итак, что плохого узнала я о колдуне? Нелюдим, нелюбезен, сварлив, вот и все, пожалуй. А доброго? И того меньше. Если можно считать хорошим то, что не превратил меня в жабу, когда я обвиняла его в злобном чаровстве.

С тяжелым вздохом я пообещала самой себе быть благоразумной и в будущем не лезть на рожон, благо здесь наши с хозяином интересы полностью совпали.

В отместку ли за мое поведение или по какой другой причине, но граф завалил меня работой вдвое больше прежнего. Теперь я находила по утрам в своей светелке даже не один сложный рисунок, а сразу два, с двумя ровнехонько отмерянными кусками шнура. Можно было бы подумать, что Джаилю лень заходить ко мне дважды, вот он и сокращает это сомнительное удовольствие. Но мне почему-то казалось, что дело не в том. Колдун спешил. Очень спешил. Назревало что-то нехорошее, чего я не понимала, но чувствовала. Хотела я этого или нет, но эта странная спешка захватила и меня.

Работа стала отнимать у меня все время, которое раньше я отводила на прогулки по замку или парку, пребывание в библиотеке или просто чтение. Я больше не пыталась попасть на верхние этажи замка и большей частью потому, что чувствовала неловкость перед графом. Все-таки я работать сюда прибыла, а не прохлаждаться.

Но скоро все изменилось.

Однажды, забредя на кухню, я была прямо-таки поражена обилием продуктов, лежащих на столах, полу и на полках.

– Что это, Марта? – удивилась я.

Марта в последнее время стала странно рассеянной, и одной из причин могло быть беспокойство за сестру. Тирту, которой с каждым днем становилось хуже, на время поселили в поселке у одной милой женщины, согласившейся присмотреть за ней, но Марте от этого легче не стало.

– Гости будут, – рассеянно ответила Марта, озабоченно оглядывая заваленный овощами стол.

– Гости? – поразилась я. – Какие гости?

– К хозяину гости приедут, – все так же озабоченно пояснила Марта, занятая проверкой, все ли доставили и что еще требуется.

Ранним утром следующего дня кухню было буквально не узнать. Марта и помогавшая ей женщина из Прилепок скоро готовились к приему гостей. На столе уже стояли пироги и красиво украшенные фрукты, на длинных и овальных блюдах разложены горки салатов с выложенным на них рисунком графского герба и холодная рыба, изумленно вытаращившая глаза. Восхитительно пахло пряностями и свежеиспеченным хлебом, жарящимся на открытом огне мясом и растертыми с солью петрушкой и зеленым лука.

Гости не гости, а Марта всегда умела приготовить еду так, что съесть ее хотелось всегда, даже тогда, когда есть не хотелось. Прибытие гостей лишь увеличило количество блюд, обычно подаваемых кухаркой, да вместо привычных и скромных добавились изысканные.

Я с наслаждением оглядывалась, но всякое удовольствие от пребывания в этом месте радости гурманов сразу же закончилось, когда я увидела Джаиля, медленно шнырявшего то по кухне, то рядом с ней, настороженно поглядывая на жаркий кулинарный процесс. Пришлось ретироваться, пока у слуги не возникли нехорошие подозрения.

Часа через три-четыре приготовления к пиру закончились. Кухня опустела, кухарки разошлись, будто и вовсе не бывало их в пустынном замке.

Блюда были выставлены, как на парад, но никто не спешил забирать их. Они стояли под объемными выпуклыми крышками, источая изумительный аромат, но гости еще так и не въехали в ворота замка: я специально приоткрыла дверь своей комнаты, чтобы услышать шум, да время от времени выходила в холл, но совершенная тишина и безмятежность убедили меня, что ничего не изменилось.

Я тихо вошла на кухню, ведомая одним желанием: узнать у Марты о неизвестных гостях, так любящих хорошо и много покушать.

Но то, что я увидела, заставило застыть на месте.

В высокий стеклянный графин с рубиновым вином, горделиво стоявший на отдельном столике у подъемника, сосредоточенно бурча себе под нос и беззвучно помешивая длинной ложкой прозрачную жидкость, сыпала из крохотного бумажного пакетика белый порошок Тильда.

Не сдержавшись, я ахнула.

Девушка воровато оглянулась, а увидев меня, ухватила за рукав и поволокла в каморку за кухней.

– Это не то, что ты думаешь, – не обнаружив никого постороннего в каморке, Тильда наконец повернулась ко мне, возбужденная и раскрасневшаяся.

– А что я должна думать? – недоверчиво спросила я.

– Я никого не собираюсь травить, – раздраженно заявила Тильда.

– Тогда что это? – холодно спросила я.

Тильда посмотрела на меня долгим взглядом, колеблясь.

– Ладно, – решилась она, – я расскажу тебе самую главную тайну всей моей жизни. Видишь ли, этот самый граф Хед Ноилин – мой отец.

Если она хотела меня поразить, то ей это удалось. Я с раскрытым ртом смотрела в торжествующе горящие глаза.

– Отец?

– Ну да.

И, глядя в мое недоверчивое лицо, тут же продолжила:

– В общем, как моя матушка оказалась в объятьях графа, сказать не могу и теперь это не важно. Главное то, чтобы отец признал меня. Подумаешь, незаконнорожденная! Ну и что? – важно подбоченилась Тильда. – Хочет он того или нет, а я – графский отпрыск.

У графского отпрыска набок съехал передник, у туфли оторвалась пряжка, нос был выпачкан чем-то белым, а огненно-рыжий локон непокорно вылез из заплетенной косы и норовил попасть в глаз. Да уж, графу явно повезло.

– Вот я и решила добиваться справедливости, – воинственно заявила Тильда, нервно сдувая локон с лица.

– И как же? – мне было безумно интересно, но скорее страшно знать, что же она собиралась выкинуть. Более, чем когда-либо, она напоминала мне Селину. От плохих предчувствий у меня привычно заныло под ложечкой.

– От батюшки я не унаследовала внешность, – демонстративно покрутила она пальцем у лица, – зато приобрела кое-что другое. Я – ведьма.

Она вдоволь полюбовалась произведенным эффектом и продолжила:

– Правда, способности мои не ахти, да и учиться было не у кого. Одна старушка в селе показала мне, как простые зелья варить, вот и все мои уменья. Но и этого должно хватить, чтобы доказать графу, что я его дочь. Я собиралась напоить его зельем собственного приготовления. Приворотным.

– Каким-каким? – поперхнулась я.

– Приворотным, – повторила Тильда и гордо добавила, – других делать я еще не научилась.

– И к кому ты собираешься его, гм…, приворачивать? К себе, что ли?

– Ну что ты! Он же мой отец! Я собиралась приворожить его к тебе.

Я просто взвыла. У меня не осталось слов даже на возмущение.

– Ну, сама посуди. Ты молодая, красивая, но он тебя и в глаза не видел. Не видел ведь, так? – Тильда подозрительно покосилась, но успокоилась после моего энергичного кивания. – Значит, то, что ты ему нравишься, можно сразу исключить. Для чистоты эксперимента. Потом он выпьет моего компотика и ощутит потребность в тебе. Пока будет ломать голову, что, мол, происходит, я тут как тут. Вот, мол, мое произведение. Моих, мол, рук дело. Ему-то что, он колдун, ему приворот снять – что раз плюнуть. Он и возрадуется, что дочка такая талантливая выискалась. Кэсси, – жалобно заканючила она, – не выдавай раньше времени!

Ох, ну и не люблю я таких развесистых планов, что твоя клюква! Может, они с Селиной сговорились?

– Нет, нет и еще раз нет! – горячилась я. – Ты понимаешь, что подумают обо мне?

– А что? – фыркнула Тильда. – Ты ничем не рискуешь. Сиди в своей комнате и не высовывайся, я все на себя возьму.

– А ты сама-то свое зелье пробовала?

– Ты с ума сошла! Я-то еще не такая мудрая, чтобы приворот снять. Как влюблюсь нечаянно в какого-нибудь заморыша, так потом годы и промаюсь. Но ты не бойся: состав проверенный.

Мне бы ее уверенность! Тильда весело похлопала меня по плечу и выпорхнула из каморки, как птичка. Я же смотрела на это дело иначе. Роль привороженной или привораживающей девицы как-то совсем мне не нравилась. Да и вообще, как работают эти самые зелья, я имела самые смутные представления.

На кухне по-прежнему никого не было. Я медленно побрела в свою комнату.

Тильда порядком задурила мне голову, раз я сразу не сообразила об очень простой вещи. Я ведь тоже ведьма, по словам графа, хоть в этом таланте себя доселе никак не проявляла. И если он случайно выпьет приворотное зелье, на кого первым делом подумает? Кто в его глазах будет виновен в столь дерзком покушении на его лелеемый покой? Особенно в повторном исполнении? То-то! До Тильды дело даже не дойдет!

Я взвыла от досады и помчалась обратно. Чтобы случайно не попасть на глаза неизвестным гостям, в любой момент способным возникнуть на парадной лестнице, я помчалась на кухню другой дорогой – по винтовой лестнице.

Марта завершала последние приготовления к пиршеству: то поправит листочек салата, выбившийся из-под аппетитного куска мяса, прямо-таки истекающего соком, то помешает соус, застоявшийся от ожидания. Она сердито ворчала, что еда перестаивает, а им, мол, и горя мало… Я едва дождалась, пока она выйдет, и влетела на кухню, едва не споткнувшись о корзину с углями.

Количество блюд на столе явно уменьшилось, да и вино уже куда-то переставили, и пока я его искала, удача меня покинула.

Я услышала приближающиеся быстрые шаги и голос Джаиля, зовущий Марту. Раздумывать было некогда.

Покрутившись в поисках выхода и с досадой обнаружив, что дверь в каморку заперта, а прятаться больше негде – на кухне все на виду, я распахнула дверцы маленького подъемника (большой был доверху заполнен корзинами с углем) и мгновенно запрыгнула внутрь, виртуозно разместившись между супницей, несколькими блюдами и кувшинами. Вообще-то, пришлось стоять на одной ноге, при этом головой, спиной и руками упираясь в стены и потолок этого небольшого ящика. Колени почти ложились на крышку чего-то большого.

– Все у нас в порядке? – сурово осведомился Джаиль. По его шагам я слышала, что он обошел всю кухню, а звук приподнимающихся и хлопающихся вниз серебряных крышек говорил о том, что он проверяет все методично и беспристрастно.

– Как есть в порядке, – сухо подтвердила Марта. Я от души за нее порадовалась: и королева лучше бы не ответила – сколько достоинства и холода было в ее голосе. Пожалуй, придется взять ее в союзники. Вот уйдет Джаиль, повинюсь перед кухаркой, да все и устроится…

– Ну что ж, – хмыкнул Джаиль, – надеюсь, обойдется без глупостей.

…Конечно, этого следовало ожидать. Только полный идиот может предположить, что заполненный едой подъемник никуда не поедет. Только мне могло прийти в голову спрятаться здесь накануне пира. Только я могла надеяться, что успею благополучно выбраться.

Не думаю, что это сделали Марта или Джаиль, но подъемник вдруг дернулся, натужно заскрипел, подумал чуток и рывками поехал вверх. Я тихо взвыла. Мало того, что одна нога норовила раздавить покатый бок какой-то крышки, так и вторая, до этого вроде бы устойчиво расположившаяся в углу этой двигающейся клетки, от тряски съезжала набок, угрожающе приподнимая супницу, опасно накренившуюся набок. На лбу у меня явно отпечатается железная перемычка, в которую мне пришлось упереться, чтобы не упасть. К счастью, ехать было недалеко.

Подъемник последний раз дернулся и остановился. Я могла надеяться лишь на то, что Джаиль еще не успел добраться сюда из кухни, а блюда будет вынимать Нарат. Если поспешить, я еще могу удачно сбежать.

Мне, как всегда, повезло.

Когда дверцы воодушевляюще распахнулись, Нарат неожиданно отпрыгнул, будто увидев змею в собственной постели, и растерянно забулькал, видимо, пытаясь и говорить, и молчать одновременно.

– Тихо, – примирительно сказала я, осторожно высовывая голову наружу, – подумаешь, лишнее блюдо.

Нарат, глупо улыбаясь и по-прежнему таращась на меня, отступил, давая мне место, и только тогда я заметила, куда попала.

Это была большая круглая комната, светлая, чистая и богато убранная, в тонах белых с золотом. Посередине стоял стол, сервированный лучшим бодонским хрусталем и фарфором между высокими подсвечниками в виде букетов серебряных лилий. Свечи горели просто для проформы, поскольку в гостиной и так было светло. А за столом сидели пять человек. Интересно, когда это гости успели прибыть? Четверо из них смотрели на мое появление с интересом и любопытством. Пятый же сначала смертельно побледнел, потом покраснел, медленно набирая воздух в грудь, и тут я поняла, что пора действовать.

– Приятного аппетита, господа, – лилейным голосом пропела я, с достоинством выбираясь наружу, поправляя одежду и вытаскивая из подъемника породнившуюся со мной за время поездки супницу.

– Суп, господа, – с достоинством сообщила я, аккуратно обходя остолбеневшего Нарата и таща на себе это тяжелое сооружение весом не меньше полного ведра воды. Супа, как я понимаю, в весе было гораздо меньше, чем финтифлюшек на крышке супницы. Как это я умудрилась не потоптать этих уродливых купидонов и не обломить их похожие на скалки стрелы, ума не приложу.

Нарат, до сих пор не пришедший в себя, приволок половник и встал рядом, не зная, как ко мне подступиться. Зато я сообразила быстро. Сунув супницу ему в руки и вырвав половник из его пальцев, намертво зажавших ручки купидоновой кастрюли, я принялась бодро разливать суп, расхваливая его как последнее произведение кулинарного искусства несравненной Марты и размахивая, как зонтиком, крышкой, буквально приросшей к моей второй руке. Нарат принял мою наглость как должную. Видимо, привычка.

Все это время в столовой стояла многозначительная тишина, если, конечно, не считать моей оптимистичной болтовни.

– Хед, дорогой, ты взял молодую служанку? – этот глубокий бархатный голос мог бы растопить мороженое своей чувственностью. Меня же он заставил, наконец, рассмотреть тех, кто сидел за столом, а не пялиться в их пустые тарелки.

Во главе стола сидел, как и полагалось, хозяин. От присутствия гостей живее он не стал, поражая неизменной бледностью и отрешенностью (смею все же заметить, что некое оживление в его застывшую на лице маску мое феерическое появление явно внесло). Черный костюм слегка разнообразился белоснежными кружевами шелковой рубахи, еще больше подчеркивающими блеск его глубоко посаженных глаз и нездоровую белизну гладко выбритого сурового лица со шрамом.

Зато гости буквально пылали здоровьем и по сравнению с моим хозяином выглядели куда как более представительными. Справа от графа Ноилина сидел дородный мужчина лет пятидесяти в роскошном малиновом камзоле и с внушительной золотой цепью на выдающейся груди. Его темные длинные волосы, очень выгодно слегка посеребренные сединой на висках, создавая неповторимую игру цвета перца с солью, волнами раскинулись по плечам, пальцы, унизанные множеством колец, деликатно ломали хрустящий хлебец и неторопливо подносили кусочки к красивым алым губам, изогнутым в загадочной улыбке и обрамленным ухоженной бородкой с усами. Хитрые темные глаза смотрели насмешливо и презрительно.

Рядом с ним сидел худощавый пожилой мужчина с горделиво поднятой головой, одетый в безукоризненный серый камзол, добротно расшитый серебром. Волос на его черепе было куда меньше, чем примечательных выпуклостей, но я не рискнула бы насмехаться над его внешностью, наткнувшись на пристальный взгляд холодных светлых глаз – не то бледно-серых, не то голубых. Его гладко выбритое узкое лицо было непроницаемо спокойно и безмятежно, но было что-то в его меланхоличных движениях и нарочитой медлительности, что заставляло держаться от него подальше.

Напротив него сидел светловолосый мужчина в расшитом золотом голубом камзоле. В отличие от других он был молод, лет так двадцати-двадцати пяти, улыбчив, хорош собой и для этой компании слишком полон жизни, доверия и благожелательности.

А вот слева от него и справа от хозяина сидела единственная среди гостей женщина. Надо признать, таких красавиц я еще не встречала. Ее точеную фигуру с тонкой талией и высокой грудью охватывало зеленое бархатное платье в ворохе кружев. В тонкие правильные черты идеального лица с гладкой белой кожей вносили маленькую неправильность полные чувственные губы, но никто не сказал бы, что это ее портило, наоборот, от ее облика нельзя было оторвать глаз. Темно-рыжие или скорее медные волосы были уложены в высокую прическу, открывая безупречную шею и округлые плечи, медового цвета завораживающие глаза смотрели весело и задорно. Это она задала единственный пока вопрос хозяину замка.

Граф не отвечал, задумчиво подставляя Нарату бокал и продолжая странно на меня смотреть, и тут я вспомнила, из-за чего, собственно, попала в подъемник. Вино! Нарат уже давно отставил супницу и принялся за так хорошо знакомый мне винный графинчик. Пока я соображала, он отошел от хозяина, склоняясь над бокалом женщины, но я с легкой улыбкой перехватила графин и порекомендовала «вот то чудное белое вино, так выгодно отличающееся своим свежим мускатным вкусом». Я не знала, подействует ли зелье Тильды на других людей или оно предназначено только для одного, но на всякий случай постаралась унести его подальше. Перевлюбляются тут все друг в дружку – объясняйся потом, как хочешь. Нарат, бросив на меня удивленный взгляд, невозмутимо принес другой графин и принялся наливать вино женщине.

– Не ожидала тебя увидеть здесь, Крэммок, – мало обращая внимания на слуг, продолжала светскую беседу красавица, загадочно улыбаясь.

– Я принял решение в последний момент, – сухо ответил «серый камзол», останавливая на женщине спокойный, изучающий взгляд.

Пока гости развлекались намеками и «гляделками», меня беспокоило только одно: что я буду делать, когда граф Ноилин начнет пить вино? Вырву бокал из его рук? Хорошо бы, но разницы между использованием приворота и откровенным нападением на хозяина на виду у гостей было мало: и то, и другое говорило о моем явном сумасбродстве. Упаду в обморок? В лучшем случае они приподнимутся посмотреть, что со мной случилось, и Нарат величественно оттащит меня в сторону и положит в углу, чтобы я там приходила в себя. Вылить на даму суп? Шума будет много, зато вино поменять успею. Может быть. И унесут меня отсюда в виде застывшей супницы. У-у-у! Решение никак не приходило.

Вместо него пришел Джаиль.

На целую вечность застряв в дверях окаменевшим столбом, он неторопливо прошел к столу, расточая любезные улыбки и кивая присутствующим, как давно знакомым. Потом нагнулся к хозяину, что-то прошептал ему на ухо и, получив одобрительный кивок, сразу же отошел. Глаза графа до сих пор не отрываясь смотрели на меня.

Джаиль аккуратно взял меня под локоток и медленно повел в сторону дверей.

– Да, Хед, – послышался из-за стола молодой, веселый голос, – давненько же мы так не собирались.

– Если бы не нужда, и сейчас не дождались бы приглашения! – добавил со смехом колоритный бас: небось, малиновый камзол встрял. – Не узнаю тебя, Хед. Где подевалось твое жизнелюбие?

– В Дуорме осталось, – резко ответил знакомый мне хриплый голос, разом перебивший все разговоры. Нелюбезен хозяин, весьма нелюбезен. За столом опять воцарилось тяжелое молчание. Славный светский прием, нечего сказать.

Но мне уже было не до того. Джаиль деликатно притворил двери, после чего со злостью толкнул меня в противоположную стенку коридора. Я ударилась спиной, но выстояла.

– Я тебя предупреждал? – по привычке тихо шипел Джаиль, прижимая меня к стене.

– Да я вообще тут не при чем! – возмутилась я. – И руки убери, черная обезьяна!

Джаиль задохнулся от ярости, но сделать ничего не успел. Из только что оставленной нами столовой раздался непонятный шум и последовавшие за ним обеспокоенные крики. Когда мы туда вбежали, граф Ноилин лежал на полу, неловко раскинув руки и закатив глаза.

– Его отравили, – спокойно констатировал «серый камзол», делая некие пассы над лицом графа. – Друзья мои, мне понадобится ваша помощь.

– Какая Тильда? Что ты мне голову морочишь?

Во избежание дальнейших неприятностей Джаиль меня не просто связал, но и подвесил за связанные руки к крюку, прикрепленному к потолку весьма мрачной комнатушки непонятно где в замке. Все, что я успела заметить краем глаза, пока ошеломленная и разбитая брела под пинками Джаиля, – это длинные коридоры и бесконечные лестницы, как правило, ведущие вниз, но в какой части замка это находилось, даже в голову не приходило.

Я могла стоять с поднятыми руками или висеть, слегка согнув ноги, и больше ничего. Впрочем, нет. Еще можно было крутиться вокруг своей оси, но после первого же круга пришлось признать, что делать этого не стоит: веревка, закручиваясь, сильнее стягивала мои запястья и приподнимала руки вверх, укорачиваясь.

Рассмотреть каморку, в которой я висела, удалось не сразу. Крохотное круглое окошко, каких я даже не видела в этом замке, давало мало света, к тому же погода, судя по всему, совсем испортилась: небо затянуло тучами, но шел ли дождь, мне не было видно. В комнатке, потрясающе напоминающей своим уютом тюремную камеру, не было ничего, кроме единственного стула, на который обычно усаживался Джаиль. Видимо, отсутствие мебели или ее присутствие в удручающе малом количестве в замке было законом. Но в этой каморке не было даже намека на человеческое проживание: ни тряпочки на полу, ни перекошенной рамочки на стене. Голые каменные стены и голый каменный пол, расчерченные ровными прямоугольниками плит. Хорошо хоть стекла не выбиты да дверь не переклинило.

Я во всем чистосердечно призналась, но Джаиль и слышать не хотел того, что не укладывалось в придуманную им схему моего зверского злодейства. Он не изводил меня допросами и тем паче избиениями, время от времени он даже избавлял меня от своего присутствия. Но ему явно доставляло удовольствие просто наблюдать за тем, как я кручусь, стараясь размять все сильнее затекающие руки, как безуспешно скрываю проклятые, никак не прекращающиеся слезы и кусаю распухшие по этой же причине губы. Предательский нос тут же выдавал мои попытки успокоиться новыми порциями оглушительного шморганья. Мой природный оптимизм изменил мне, особенно если учесть, что я чувствовала себя виноватой: мне нужно было сразу же отговорить Тильду от ее нелепых планов. То-то она слишком напоминала мне Селину: подозревала же я, что ничем хорошим это закончиться не может, но чтобы так…

Не скрою, горевать было от чего. Граф был какой-никакой, но мой хозяин, теперь же он помер, глупо и скоропостижно помер от яда, который по всеобщему убеждению положила туда я… И дело было не в том, что помощи мне ждать неоткуда: даже останься граф жив – мало шансов, что он мне поверит и не захочет воздать по заслугам, а теперь и вовсе этих шансов не оставалось, и даже не в том, что, оправдайся я хоть до снежной чистоты, закончится моя славная карьера золотошвейки, ибо меня все равно выставят из замка с позорным клеймом. а Вся беда в том, что его смерть была укором мне и только мне.

Перед моим взором неотвратимо стояли его широко раскрытые глаза, темно-серые, как набухшие грозовые тучи, и такие же тревожные, как неизбежная и скорая буря, несущая беду. Не обращая внимания на все ухищрения мечущихся вокруг него людей, нелепо раскинувшись на полу, Ноилин смотрел на меня и только на меня, властно и неудержимо притягивая глазами к себе, как магнит притягивает железо, пытаясь найти во мне то, за что можно уцепиться, – поддержку, внутреннюю силу, – пытаясь опереться на меня, чтобы выкарабкаться из смертельной ловушки. Он хватался за меня, как за соломинку, безжалостно и равнодушно, вряд ли осознавая, что от его руки соломинка сломается и проку никому от этого не будет. Я застыла на месте, с ужасом и бесконечной печалью осознавая, как силы оставляют меня и уходят к нему, чувствуя, как вот-вот подогнутся предательски задрожавшие колени, как закружились в бешеном хороводе черные пятна перед глазами, делая знакомое далеким и загадочным… Я предвидела неминуемый скорый конец, но только не его, а мой. Что делал со мной колдун, я не знала, но прекрасно понимала, что произойдет дальше, если он не остановится. Моя воля не была подавлена, однако я не сопротивлялась. Может, это и покажется глупым, но в тот момент я не могла поступить иначе. Не хотела. В тот момент не было в душе моей ни злости, ни гнева, ни жалости к самой себе, а только глубокая печаль, что все это происходит на самом деле. Что ж, пусть этот человек живет, хотя бы так, если не может иначе… Я непроизвольно закрыла глаза, ожидая неизбежного.

И в этот же миг чужая воля покинула меня. Так стремительно, что я кулем упала на пол, будто до этого стояла лишь последним усилием воли. Зарычавший Джаиль быстро вздернул меня вверх, встряхнув, как тряпичную куклу, и поставил на ноги, но я даже не обратила на него внимания. Я испугалась. Испугалась до прошибшего меня холодного пота и упавшего в никуда сердца. Я искала глаза.

Они смотрели в никуда. Потухшие и далекие. Воздух еще частыми хриплыми рывками вырывался из посиневших губ, но глаза уже отказались жить. Демонстративно, назло мне.

Джаиль сообразил, наконец, вытолкать меня из зала, но мне уже было все равно.

Я с поразительным энтузиазмом вымещала зло на Джаиле, а он с поразительным спокойствием отвечал мне тем же. Пока он доволок меня до каморки, где с удовольствием заточил, я успела слегка поцарапать ему щеку и основательно заехать по щиколотке своим отнюдь не шелковым башмаком. В отместку он залепил мне такую пощечину, что я надолго забыла о хаосе, который бушевал в моей душе.

Сначала боль, простая и незамысловатая физическая боль – от удара, от крепко стянувшей руки веревки, а потом лихорадочные рассуждения по поводу того, что же мне теперь делать, вернули меня к жизни.

Судя по настроению Джаиля, мне не просто никто не поверит, но даже и слушать не станет. Ни у кого даже сомнений не возникло, кто убил графа Ноилина, и теперь оставалось лишь вынести вердикт.

Мстительный Джаиль, который, по-моему, посещал меня в моем заточении лишь для услады собственных глаз, находя меня висящей и страдающей, с превеликим удовольствием добавлял масла в огонь моих сомнений, живописно рисуя, какие выводы – с его подачи – сделали разгневанные гости.

Оставалась одна надежда – на Тильду. Все-таки это неудачное воплощение ее идеи, ее фантастически неудавшийся план. Но сознается ли она в содеянном, зная, что ее зелье оказалось совсем не того свойства, что было задумано? Что может быть проще, как обвинить во всем меня? Я не слишком хорошо знала Тильду и, хотя верить в ее неискренность не хотелось, не представляла, что от нее ожидать. Собственное будущее рисовалось мне самыми тусклыми красками и в самом зловещем виде.

…Не знаю, сколько времени прошло, несколько часов или несколько столетий, но в мою темницу вошел, наконец, кто-то еще, кроме опротивевшего мне Джаиля.

Это был «серый камзол», Крэммок. Он бесстрастно оглядел меня, осторожно приподнял худыми пальцами мой подбородок и, глядя в глаза, спросил:

– Откуда у тебя катари рабс?

– Что? – непроизвольно всхлипнула я. – Какой рапс?

– Катари рабс – яд, весьма редкостный. Его делают из частей некоторых моллюсков с далеких Монзорских островов, густо приправляя заклятьями. Это не простой яд, который обычно опытный маг может обезвредить задолго до того, как он попадет в его тело, и даже после того, как он его выпьет. Катари рабс – яд исключительно для магов. Мало кто знает, как с ним бороться. К счастью, однажды я уже имел такое удовольствие сталкиваться с ним раньше и выжил. Без этого вряд ли мне удалось бы спасти графа Ноилина.

– О хвала богам! – заорала я, щедро выливая слезы. – Он жив!

Если бы у меня были свободны руки, я бы обняла Крэммока и расцеловала!

– Да, – слегка удивился «серый камзол», – ты решила, что он умер?

Он обернулся и посмотрел на мрачного Джаиля, мстительно улыбавшегося мне.

– А теперь расскажи, девушка, что ты об этом знаешь.

От радости я готова была рассказать что угодно, тем более что скрывать мне было нечего. Но, описывая замыслы Тильды, теперь я посмотрела на ее идеи и поступки с другой стороны. У меня было время подумать.

По моему глубокому убеждению, Тильда, равно как и моя сестра Селина, относилась к той отнюдь не редкой категории людей, которые стесняются Голой Правды. И как любой стеснительный человек, такие люди искренне стараются прикрыть неприглядную с их точки зрения наготу хоть чем-нибудь, начиная от приукрашивания и заканчивая броней откровенной фантазии. Так что Правда нередко оказывается в лагере противника. Но это не мешает ее декораторам считать себя людьми исключительно правдивыми и честными.

Тильда тоже искренне верила в то, о чем говорила. Она могла бы даже убедить в этом и меня, однако я слишком долго времени провела рядом с Селиной, поэтому прекрасно различала все оттенки лжи. Но дело было в том, что ее ложь могла вовсе не иметь никакого отношения к «катари рабсу». Тильда могла скрывать что угодно, например, что зелье варила все-таки не она сама или граф вовсе не ее отец, а предмет тайного вожделения. И как бы это ни объяснялось, суть ее притязаний оставалась неизменной – привлечь внимание графа Ноилина, и она делала это всеми возможными способами. Вот только не верилось мне, что она намеренно отравила хозяина. Тильда мне нравилась – вот ведь незадача.

Пока я не могла в этом разобраться и предпочла ни с кем своими соображениями не делиться. Тем более что версия самой Тильды могла вполне отличаться от моей.

– Вы бы спросили ее сами, почему она это сделала и что произошло, – осторожно предложила я.

То, как Крэммок проигнорировал мое предложение, заставило меня насторожиться. Я вздохнула и продолжила рассказ.

Поверил мне «серый камзол» или просто пожалел, но с крюка меня сняли, а веревки разрезали. А еще избавили меня от общества Джаиля, что и вправду было великодушным жестом.

Сидя в одиночестве на колченогом стуле, я пересчитала все камни на стенах – вдоль, поперек и по диагонали. Потом пересчитала камни на полу. На потолке не успела, потому как за окном совсем стемнело. Я придвинула стул к запертой двери – дерево все-таки, а не камень – и по-птичьи уселась на него с ногами, прислонившись к его спинке и обхватив себя руками. Я замерзала и была голодна, но физическое неудобство было куда лучше душевных волнений. Оставаться среди источающего холод камня было невмоготу, но звать на помощь Джаиля было выше моих сил. По крайней мере пока.

Когда, наконец, дверь отперли, я просто вывалилась из нее боком, поскольку ненароком забылась в кошмарной дреме. И если бы не подхвати меня чьи-то чужие руки, я оказалась бы на полу. Однако, сообразив, что это руки Джаиля, я быстро вскочила, встав в какую-то боевую стойку и выставив на всякий случай сжатые кулаки.

В коридоре ярко горело множество свечей, а вид у меня, видимо, был еще тот. Смотревшие на меня голубые глаза раскрылись в веселом изумлении:

– Ты что же, еще и драться будешь?

– С кем? – страдальчески осведомилась я, отряхиваясь и поправляя одежду. Мой собеседник расхохотался, блеснув белозубой улыбкой, тряхнув белокурой шевелюрой и продемонстрировав незлобивую натуру. Ага, один из гостей!

– Граф Иолль Катэрскир, к Вашим услугам, – склонился он в шутовском поклоне.

– Кассандра Тауриг, простая золотошвейка, коль не шутите, – пробормотала я, без стеснения рассматривая очередного графа. Живого.

– Не шучу, – махнул рукой Иолль. Потом задумчиво сдвинул брови:

– Золотошвейка?

Интересно, почему моя профессия с недавних пор вдруг попала в разряд вымирающих? Почему каждый в этом замке обязательно переспрашивает меня о роде моих занятий, будто сомневается в услышанном? Даже не желая показаться невежливой, я все же не стала убеждать его в обратном. У меня были дела поважнее.

– Вам я тоже должна рассказать о моей бесталанной жизни, повиниться во всех грехах и подать отрубленную голову на блюде в знак полного сокрушения и повиновения? Может, меня уже можно выпустить?