Медный всадник Лукаш Иван

– Таня, – медленно произнес он, – а какие слова ты хотела бы выучить?

Она не сразу ответила, боясь, что начнет заикаться.

– Н-не знаю. Может, «водка»?

– О, это совсем легко. «Водка» по-английски и будет «водка», – рассмеялся он.

Какой у него хороший смех! Искренний, заразительный, глубокий, настоящий мужской смех, зарождающийся где-то в груди…

Он снова поднял бутылку:

– За что будем пить? Это твой день рождения, поэтому выпьем за тебя. За то, чтобы мы смогли отпраздновать твой следующий день рождения. И надеюсь, в более приятной обстановке.

– Спасибо. За это я тоже выпью, – кивнула она, беря у него бутылку. – И хорошо бы рядом был Паша.

Александр, не отвечая, отставил бутылку и задумчиво оглядел Сатурна:

– Неудачное у нас место. Другая статуя была бы лучше, не согласна? Кусок в горле застревает при виде этого истукана, пожирающего собственное дитя.

– А где ты хотел бы посидеть? – спросила Татьяна, с наслаждением надкусив плитку шоколада.

– Не знаю. Может, вон там, у Марка Антония. Кажется, где-то есть статуя Афро…

– Нам пора. – Татьяна быстро поднялась. – Я совсем осоловела от такого количества еды. Нужно размяться.

Что она вообще здесь делает?

Они вышли из сада и направились к реке. Татьяне ужасно хотелось спросить, как его звали раньше. Неужели Александром? Есть ли такое имя у американцев? И как его ласково называли в детстве?

Нет, она не может задавать такие интимные вопросы. Вполне достаточно и вечерней прогулки по гранитной набережной.

– Хочешь еще посидеть? – спросил Александр немного погодя.

– Нет, я не устала. А ты?

– Давай все же отдохнем.

Они устроились на одной из скамеек с видом на Неву. На другом берегу сверкал золотом шпиль Петропавловского собора. Александр занял половину скамейки: длинные ноги расставлены, руки раскинуты по спинке. Татьяна нерешительно примостилась рядом, стараясь, чтобы их ноги не соприкасались.

Вид у Александра был самый беззаботный. Он двигался, сидел, говорил и улыбался так, словно и не подозревал о том впечатлении, которое производил на трепетную семнадцатилетнюю девушку. Все его существо словно излучало безмятежную веру в существование его собственного законного места во Вселенной. «Все это дано мне, – казалось, говорил он. – Мое тело, лицо, сила. Сам я ничего не просил. Ничего не создавал. Ничего не добивался. Это дар, за который я ежедневно возношу благодарность, когда умываюсь и причесываюсь, дар, о котором забываю днем. Я не горд и не унижен этим даром. Он не делает меня тщеславным или надменным, но и не внушает ложной скромности».

Каждым своим движением он будто говорил: я знаю, кто я есть!

От близости Александра у Татьяны перехватывало дыхание. Наконец переведя дух, Татьяна повернулась к Неве.

– Люблю глядеть на реку, – тихо произнес Александр. – Особенно в белые ночи. В Америке нет ничего подобного.

– Может, на Аляске?

– Может быть. Но это… сияющая река, город, выстроенный на ее берегах, солнце, садящееся за университет и поднимающееся перед нами, за Петропавловской крепостью… – Он покачал головой, не находя слов; оба замолчали. – Как там, у Пушкина в «Медном всаднике»? «И, не пуская тьму ночную… на золотые небеса»… как там дальше?

Татьяна знала «Медного всадника» почти наизусть и немедленно подхватила:

– «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса».

Александр, повернув голову, взглянул на Татьяну, продолжавшую смотреть на реку:

– Таня… откуда у тебя столько веснушек?

– Знаю-знаю, это ужасно некрасиво. Все солнце виновато, – пробормотала она, краснея и принимаясь тереть переносицу, словно это могло избавить ее от надоедливых рыжих пятнышек.

«Пожалуйста, перестань смотреть на меня», – думала она, избегая его взгляда и стараясь унять стук собственного сердца.

– А как насчет твоих светлых волос? – тихо спросил он. – Это тоже солнце?

Татьяна дернулась, как от ожога, ощутив прикосновение его руки к спине. Он может коснуться ее волос… если захочет.

Он не захотел.

– Белые ночи – это здорово, правда? – спросил он, не сводя с нее глаз.

– Зато ленинградская зима… как вспомню, просто дрожь по спине.

– Да, зимы здесь невеселые.

– Иногда зимой, когда замерзает Нева, мы катаемся на санках по льду. Даже в темноте.

– Кто это «мы»?

– Паша, я, наши приятели. Иногда мы с Дашей. Но она гораздо старше и редко берет меня с собой. – Зачем она это сказала? Из зависти? Татьяна умолкла.

– Ты, должно быть, очень любишь сестру, – обронил Александр.

Что он этим хотел сказать? Татьяна предпочла не знать.

– Вы с ней так же близки, как с Пашей?

– По-другому. Паша и я…

Она осеклась. Они с Пашей ели из одной тарелки. Тарелки, которую Даша наполняла едой, приготовленной ее же руками.

– Мы с сестрой спим в одной кровати. Она говорит, что мне не надо выходить замуж, потому что в этом случае мой муж будет третьим в нашей постели.

Их взгляды встретились. В этот раз Татьяна не отвела глаз, решив, что в золотистых закатных лучах незаметны ее алые щеки.

– Ты слишком молода, чтобы выходить замуж.

– Знаю, – фыркнула Татьяна, которую всегда смущало, когда говорили о ее юности. – Но не настолько же!

«Настолько»… для чего?

Не успела она задаться этим вопросом, как Александр осведомился:

– Для чего именно?

Выражение его глаз снова повергло ее в ступор. Она мгновенно потеряла дар речи. Что на ее месте сказала бы Даша? Что в таких случаях говорят взрослые?

– Я достаточно выросла, чтобы пойти в народное ополчение, – произнесла она наконец. – Как думаешь, меня примут? Тогда ты сможешь меня обучать.

Она засмеялась и тут же снова смутилась. Александр пожал плечами и неохотно сказал:

– Кто тебя туда примет? Тебе еще нет восемнадцати…

Он не договорил, но она сумела уловить нерешительность в его голосе. И губы у него слегка дрогнули. А посреди нижней была небольшая ложбинка, совсем крохотная, и до того хотелось коснуться ее…

Татьяна поспешно отвернулась и поднялась:

– Я… мне в самом деле пора домой. Уже поздно.

– Ладно, – кивнул Александр, тоже вставая, медленно и неохотно. – Жаль, такой хороший вечер…

– Да, – выдохнула она, не глядя на него.

Они побрели вдоль реки.

– Александр, ты скучаешь по своей Америке?

– Да.

– И вернулся бы?

– Наверное, – бесстрастно ответил он.

– А можешь?

– Каким образом? Кто мне позволит? И кто меня там ждет?

Татьяна едва сдержалась, чтобы не взять его за руку. Утешить.

– Расскажи мне об Америке. Ты когда-нибудь видел океан?

– Да, Атлантический, и это незабываемо.

– Он соленый?

– Да, холодный, безбрежный, там плавают медузы и белые яхты.

– Я однажды видела медузу. А какого цвета океан?

– Зеленый.

– Как деревья?

Он посмотрел на Неву, на деревья, на нее:

– Немного похож на цвет твоих глаз.

– То есть мутновато… грязновато-зеленый?

Сердце почему-то разрывалось от нахлынувших чувств, дышать было трудно. Но зачем ей дышать? Она и без того всю жизнь дышала, сейчас можно и потерпеть.

Александр предложил возвращаться через Летний сад. Татьяна согласилась, но потом вспомнила статую сплетавшихся в объятиях любовников.

– Наверное, не стоит. Разве нет пути покороче?

– Нет.

Высокие вязы отбрасывали длинные тени на песок. Пара вошла в ворота и направились по узкой тропинке между статуями.

– По ночам здесь все другое, – заметила Татьяна.

– А ты здесь бывала ночью?

Она покачала головой:

– Зато бывала в других местах. Однажды я…

Александр наклонился к ней:

– Таня, знаешь…

– Что? – пробормотала она, отстраняясь.

– Чем меньше ты бывала где-либо ночью, тем больше мне это нравится.

Ничего не ответив, девушка рванула вперед, упорно глядя под ноги. Александр не отставал, дробя свой обычно широкий шаг, чтобы держаться рядом. Ночь выдалась теплой, голые руки Татьяны дважды ненароком коснулись грубой ткани его гимнастерки.

– Это наше лучшее время, Таня. Хочешь знать почему?

– Пожалуйста, не надо.

– Больше оно не повторится. Никогда у нас с тобой больше не будет таких мирных беззаботных минут.

– Они кажутся тебе беззаботными? – удивилась Татьяна, покачав головой.

– Разумеется. Пока мы только друзья и гуляем в сумерках по Ленинграду.

Они остановились на мосту через Фонтанку.

– У меня дежурство в десять, – вздохнул Александр. – Иначе я проводил бы тебя домой…

– Нет-нет, я сама доберусь. Не беспокойся. И спасибо за ужин.

Она по-прежнему не могла заставить себя смотреть в лицо Александру. Хорошо еще, что он такой высокий. Татьяна уставилась на пуговицы его гимнастерки. Их она не боялась.

Он откашлялся.

– Лучше скажи, есть у тебя какое-нибудь домашнее имя? Или ты и для родных только Татьяна? Как они тебя называют?

Сердце у нее екнуло.

– Кого именно ты имеешь в виду?

Александр ничего не ответил. Татьяна отступила шагов на пять и наконец осмелилась взглянуть ему в лицо. Волшебство вновь вернулось. Ей уже не хотелось ничего. Только стоять вот так и любоваться…

– Иногда, – едва выговорила она, – меня называют Тата.

Он улыбнулся.

Долгие паузы ее терзали.

– Ты очень красивая, Тата…

– Перестань, – шепнула она одними губами.

– Если хочешь, – добавил он, – можешь звать меня Шура.

«Шура! До чего же чудесное имя! И как бы я хотела звать тебя Шурой!»

– А кто еще зовет тебя так?

– Никто, – сказал он и отсалютовал.

Домой Татьяна летела как на крыльях. Блестящих красных крыльях, которые отрастила специально, чтобы мчаться по лазурному ленинградскому небу. Но уже ближе к дому отягощенная сознанием вины совесть потянула ее вниз, и крылья исчезли. Татьяна завязала волосы в узел и запихнула книги на самое дно сумки. И все же пришлось постоять неподвижно несколько минут, прижимая к груди кулаки и стараясь унять предательский стук сердца.

Даша сидела за столом, как ни странно, в компании Дмитрия.

– Мы три часа тебя ждем, – недовольно заметила она. – Где ты была?

Интересно, сумеют ли они уловить запах Александра? А чем пахнет она сама? Душистым летним жасмином, теплым солнцем, водкой, икрой, шоколадом? И вдруг они увидят, сколько веснушек прибавилось на ее переносице? Она гуляла по Летнему саду рядом с любимым… неужели все это можно разглядеть в ее полных муки глазах?

– Сожалею, что опоздала. Слишком много работы.

– Проголодалась? – спросила Даша. – Бабушка сделала пюре и котлеты. Ты, должно быть, целый день ничего не ела.

– Я не голодна, только очень устала. Прости, Дима, мне нужно умыться.

Дмитрий пробыл у них еще часа два. Дед с бабушкой ложились спать в одиннадцать, так что девушкам вместе с гостем пришлось подняться на крышу и посидеть до полуночи, пока не погасли последние отблески заката. Татьяна почти не говорила, хотя Дмитрий болтал без умолку о своих приключениях. Он показал девушкам мозоли от лопаты и пожаловался, что рыл окопы два дня без перерыва. Татьяна подмечала, как он посматривает на нее, стараясь поймать ее взгляд и каждый раз улыбаясь.

– Дима, скажи, вы вправду близкие друзья с Александром?

– Да, и очень давние. Много пережили вместе. Мы как братья.

Татьяна наморщила лоб, пытаясь понять смысл его слов.

Ночью, когда она лежала в постели, отвернувшись к стене и натянув на себя простыню и тонкое коричневое одеяло, девушка тихо молилась: «Господи, если ты есть, пожалуйста, научи, как скрыть то, что не знаю, как выказать!..»

Весь четверг Татьяна думала об Александре. Руки двигались сами собой, собирая детали огнеметов. После работы он ждал ее.

Сегодня она не спросила, почему он пришел.

А он не объяснил.

Сегодня у него не было ни подарков, ни вопросов.

Он просто пришел.

Они почти не говорили, только стояли рядом так, что соприкасались руки, а когда на повороте трамвай занесло и Татьяну отбросило на Александра, тот, не двигаясь с места, обхватил ее за талию.

– Даша уговорила меня прийти к вам сегодня, – тихо сказал он Татьяне.

– Правда? Замечательно! Ну разумеется, мои родители будут рады снова тебя увидеть. Утром они были в прекрасном настроении. Вчера удалось поговорить с Пашей по телефону, и у него вроде бы все в порядке…

Она осеклась, мучительно съежившись, как от острой боли: слишком тяжелой была навалившаяся на нее тоска.

Они медленно добрались до остановки, сели в шестнадцатый трамвай и молчали, пока не пришла пора выходить.

– До встречи, лейтенант.

Она хотела сказать «Шура», но не осмелилась.

– До встречи, Тата.

Вечером все четверо впервые встретились на 5-й Советской и пошли гулять. Купили мороженого и конфет и направились вниз по улице. Даша льнула к Александру, висла у него на руке. Татьяна держалась от Дмитрия на почтительном расстоянии, стараясь всеми возможными способами не слишком часто бросать взгляды на сестру и ее кавалера. До чего же, оказывается, неприятно смотреть, как их руки соприкасаются!

Александр казался довольным и веселым, как любой солдат на его месте, подцепивший такую красавицу. Он почти не глядел на Татьяну. Интересно, как Даша и Александр смотрятся вместе? Лучше, чем она и Александр?

Ответа у нее не было.

Она не знала, как выглядит, стоя рядом с Александром. Знала только, в кого превращается. Что испытывает, когда они вместе.

– Таня! – услышала она нетерпеливый голос Дмитрия.

– Прости, Дима, я отвлеклась.

Почему он так кричит?

– Как по-твоему, не стоит ли Александру перевести меня из караульного дивизиона куда-нибудь еще? Может, к себе, в мотострелковый полк?

– Наверное. А это возможно? Ты умеешь водить танк или что-то в этом роде?

Александр улыбнулся. Дмитрий не ответил.

– Таня! – Даша вздохнула. – Можно подумать, ты знаешь, что обычно делают в мотострелковых полках… Уж лучше помолчи. Саша, ты собираешься переправляться через реки и атаковать врага? – Она хихикнула.

– Нет, он вышлет меня вперед. Убедится, что опасности нет, потом пойдет сам, – пояснил Дмитрий. – И получит новое повышение. Верно, Саша?

– Что-то в этом роде. Хотя, бывает, и тебя беру с собой, когда иду на задание.

Татьяна почти не слушала. Почему Даша так прижимается к нему? И куда он берет Дмитрия? О чем это они?

– Таня, – настойчиво твердил Дмитрий, – Таня, ты меня слушаешь?

До чего же неприятный у него голос…

– Да, разумеется.

– Ты чем-то расстроена? Тебя что-то беспокоит?

– Нет, вовсе нет. Хороший вечер, верно?

– Может, возьмешь меня под руку? У тебя такой вид, будто ты сейчас упадешь.

– Это точно, – подтвердила Даша, мельком глянув на сестру. – И потеряешь сознание.

Ночью в постели Татьяна натянула одеяло на голову и притворилась, что спит, хотя Даша легонько подтолкнула ее, прошептав:

– Таня! Таня, ты спишь?

Она не хотела откровенничать с Дашей в темноте. И мечтала об одном – громко произнести вслух его имя: Шура. Шурочка.

В пятницу Татьяна, словно очнувшись, заметила, что на заводе осталось совсем мало рабочих. Только очень молодые вроде нее и очень старые. Мужчины-руководители все были старше шестидесяти.

Первые пять дней войны с фронта поступало подозрительно мало новостей. Дикторы прославляли мощь Красной армии и ничего не говорили о продвижении или отступлении германских войск. Не было также упоминаний об опасности, грозившей Ленинграду, или об эвакуации. Радио не выключалось ни на минуту. Татьяна работала под непрерывный звон сыпавшихся на конвейер патронов.

Думать она могла только о той минуте, когда часы пробьют семь.

За обедом по радио объявили, что со следующей недели вводятся карточки. Кроме того, Красенко сказал, что, возможно, с понедельника у них начнется военная подготовка, а рабочий день удлинится еще на час.

Перед уходом Татьяна долго и безуспешно терла руки, пытаясь избавиться от запаха керосина. Спеша к воротам, она подбирала подходящие слова, чтобы поведать о своей тоске, но, увидев, как нетерпеливо мнет Александр фуражку в руке, забыла обо всем и бросилась ему навстречу. Они перешли дорогу и направились к улице Говорова.

– Давай немного пройдемся, – неожиданно для себя вдруг сказала Татьяна. Неужели она отважилась на такое? Но ведь в выходные они вряд ли увидятся!

– Немного – это как?

Татьяна набрала в грудь воздуха:

– До дома.

Они медленно брели по опустевшим улицам, никто не обращал на них внимания. Всем они были безразличны. Справа лежали трамвайные пути и поля, слева поднимались цеха Кировского. Ни воздушных налетов, ни пикирующих самолетов, только слабеющее вечернее солнце в небесах. И никого вокруг.

– Александр, а почему Дима не офицер, как ты?

Он немного помедлил, прежде чем ответить.

– Дима хотел стать офицером. Мы вместе поступили в военное училище.

Этого Татьяна не знала. Дмитрий особенно не распространялся о себе.

– Но он не выдержал. Просто не вынес.

– Что случилось?

– Ничего особенного. Он не мог долго оставаться под водой без того, чтобы не впасть в панику, не мог задерживать дыхание, не мог командовать людьми, терял самообладание, не мог совершать марш-броски, делать пятьдесят отжиманий подряд. Просто не мог. Но он не такой уж плохой солдат. Можно сказать, хороший. Просто не создан для того, чтобы быть офицером.

– Не то что ты! – восторженно выдохнула Татьяна.

Александр весело покачал головой:

– Я слишком злой боец.

Прямо перед ними остановился трамвай. Они неохотно сели.

– А как ко всему этому относится Дмитрий?

Татьяна больше не старалась избегать Александра, когда при каждом новом толчке ее бросало на него. Теперь она ждала этих толчков и в очередной раз придвигалась все ближе. Он неизменно успевал поддержать ее. Сегодня он долго не снимал руки с ее талии, сделав ей знак продолжать. Но она не могла, пока он не убрал руку.

– Ты имеешь в виду, как он относится к тому, что не стал офицером?

– Нет. К тебе. Что ты обо всем этом думаешь?

Трамвай остановился. Александр поспешно поддержал Таню под руку. По ее телу пробежала дрожь. Он немедленно отпустил ее и продолжил:

– По-моему, Дмитрий считает, что мне слишком легко все дается.

– Что именно?

– Не знаю. Вообще все. Учеба, служба…

Он остановился. Татьяна выжидающе смотрела на него. Служба и что еще? Что еще легко дается Александру?

– Он не прав. Легко тебе ничего не дается, – сказала она наконец. – Редко кому выпадает на долю такая тяжелая жизнь.

– Да она едва началась, – возразил он с обманчивой мягкостью. – Мы с Димой очень давние друзья. Я хорошо его знаю. Потерпи, и он наговорит обо мне такого, что тебе и в голову не могло прийти. Удивляюсь, почему он до сих пор молчит.

– И что же он наговорит? Правду или ложь?

– Трудно сказать. Правильнее всего так: чистую правду, искусно смешанную с самыми невероятными небылицами. У него просто дар на подобные вещи. Ты ни за что не отличишь одно от другого.