1993 Шаргунов Сергей

– Мне Корнев нравится.

– Старший? – прыснула Вика.

– Егор, – Рита сжала губы и покрутила головой.

– Егор… – повторила Таня, как эхо. Заскрипела стулом, в глазах потемнело.

Семья Корневых жила в доме впритык к Ритиному. Это был голубой дом, зловеще закопченный временем. Старший Корнев, Василий, долго сидел, жена его недавно умерла, и он в одиночку воспитывал Егора – грозу поселка, упыря и наглеца двадцати лет. Губастый, с бритой головой, Егор весной вернулся из армии, обзаведясь шрамом вполщеки.

– Хочешь за него? – спросила Таня с тонкой дрожью в голосе. – Думаешь, он тебе подходит?

– А за кого? – выпалила Рита. – Может, за Юрика?

Все опять засмеялись.

– Это Ксюшин кавалер, – сказала Вика.

– Заткнись! – прошипела Ксюша.

Несколько лет назад, будучи помладше, девчонки ладили с Юриком, слабоумным нервным дачником с улицы Лермонтова возле рощи. Длинноносое, бледное, зеленоватое лицо. На голове постоянно красовалась шерстяная шапка с помпоном – чтоб не продуло – или большая панамка – чтоб не напекло. Его мать и бабушка всё время устраивали праздники и угощением приманивали гостей, да и Юрик как кукла был для девочек хорош. Но со временем они Юрика оставили. Рита как-то даже толкнула его в пруд. Он шел по пыльной дороге домой и плакал. Панамка осталась на дне, а с руки по колено свисала длинная тина, окончательно превращая Юрика в Буратино. Теперь только Ксюша проведывала его иногда, от скуки: они играли в прятки у него на участке.

– Не надо, Ксюша у нас большая, – с покровительственным смешком сказала Вика, – Ксюша у нас уже целовалась. Ее в Москве один мальчик из школы провожает, потом в подъезде торчат… Как твой Дима? Умеет целоваться?

У Ксюши гранатово налились щечки:

– Завидно, да?

– Мне? – звякнул смешок старшей сестры. – Да меня б вырвало от него. Он же прыщавый весь.

– А ты! А ты! – заверещала младшая. – У самой два прыща выросли. Месяц их давила. Забыла, что ли? На лбу. И на носу. Вон! До сих пор следы! – Она потянула ручонку к лицу Вики, и та резко, одним махом сбила ее своей тяжелой рукой.

– Блин, а у меня брательник тебя старше, его, кажется, ваще девочки не волнуют… – Рита вздохнула. – А Корнев, сука, в пионерлагерь ездит – с шалавами мутит.

– Егор? – голос Тани опять дрогнул.

– Ну.

Пионерлагерь доживал свой век на окраине поселка. Теперь это был просто лагерь отдыха для школьников. Пионерию отменили, уже не играл горн, и несколько веселых железяк растащили по поселку. У магазина стояла красная карусель, на ней кружила ребятня, но чаще квасили мужики, раскачивались, кто-нибудь падал и засыпал на земле.

– А ты что, уже с Корневым встречаешься? – спросила Вика.

– Подкатывает, – сказала Рита с деланой хмуростью.

– Ты ж с Харитошкой гуляла, – отозвалась Таня спокойно.

Она пытливо посмотрела на подругу. Хороша подруга. Такая должна нравиться.

– Иди ты! Козел он. А я с козлами не гуляю. Еще раз скажешь такое – я тебя знать больше не буду.

– Конечно, козел, – поддержала Таня. – Я тебе всегда это говорила.

– Говорила. Ну и чо? – Рита опять закурила. – Он кто мне? Хахаль или кто? Мать его моей рассказывала: его в детстве током шибануло, мимо грибник шел, палкой провод оттащил, но он с тех пор такой и остался – шибанутый.

– Придурок, – подтвердила Вика. – Гоняет целый день. Хоть бы он о столб долбанулся.

Харитонов жил у магазина, в котором работала продавщицей его мать. Верткий, с белесым коком, он гонял на мотоцикле. Был отчаянно заносчив, тянулся к девчонкам, но разговаривал по-хамски. Так он маскировал горячий и дикий интерес. Как-то катал Риту целый вечер, она обнимала сзади, и руки его плясали на руле. С каждым новым кругом их поездки сумерки делались гуще. В темноте остановились в роще возле поля. Харитон полез целоваться неумело, и Рита по-хозяйски ответила разок. Вскоре она закрутила с Арсланом, парнем на джипе, и Харитошка, увидев их вместе, вознегодовал. Он пролетал мимо нее на мотоцикле, близко, точно сейчас сшибет, оборачивал искаженное, бешеное лицо и высоко поднимал средний палец. Больше того – он стал всё время караулить ее под окнами. Выйдешь, а он тут как тут, на мотоцикле, и кричит:

– Ритка-давалка! Ритка-давалка!

И мелюзга из соседних домов уже начала за ним повторять.

Ритин меньшой брат, Федя, выскочил – так Харитон на него мотоцикл направил. Федя отпрянул и угодил в канаву.

Рита хотела пожаловаться Арслану, но тот уехал, и тогда она кокетливо позвала через забор:

– Егор, а Егор… Меня этот козел уже достал… Я один раз прокатилась на его драндулете, а он теперь преследует меня, оскорбляет… Поговори с ним!

У забора опять зарычал мотор. Корнев вышел, подскочил, с размаху вмазал по физиономии, под белый кок. Харитошка рухнул вместе с мотоциклом. Егор поднял его за шиворот, что-то наставительно сообщил и дал большого пендаля. Харитошка, отлетев далеко и волшебно, упал лицом в кучу песка, Корнев постоял, руки в боки, харкнул на поверженный мотоцикл, захлопнул калитку. Харитошка медленно встал, крадучись подошел к мотоциклу, поднял его и покатил бегом.

– Нет нормальных. У нас в школе все плюются, – сказала Вика. – У нас школа крутая, половину на тачках привозят. А на уроках бумажками стреляют. За шиворот попадают.

– На переменах дерутся, – поддержала Ксюша. – Шприцами воду в туалете наберут, и давай брызгать.

– Это у вас Москва! Вы у нас в школе не были! – возразила Рита.

– У нас в школе один урод прямо с крыльца ссыт, – подхватила Таня.

– Зарубин, что ли? – Рита оживилась. – Да он не один такой. У нас ноги ломают, руки. Директор стал возмущаться, ему стекла в кабинете разбили и на дверях написали “чмо”. На перемене бухают. Слушайте, девчонки, а вы водку пробовали?

– Это ты у нас всё пробовала, – сказала Таня.

– Лучше раньше попробовать. Будет опыт. – Рита завертела перед собой бутылку кагора. – Пустое не держат! – Спрятала под стол. – Я водку пила. С соком томатным. В ресторане “Сказка”.

– С Арсланчиком? – спросила Таня.

– Ну.

Арслан прошлой весной познакомился с Ритой возле школы. Несколько раз он ее возил на своем джипе в “Сказку” – ресторан, стоявший при выезде на Ярославское шоссе. Арслан был уверенный и беззаботный, весь насыщенный жизнью, как налитой плод. Глядя на него, казалось, что с ним никогда ничего плохого не может случиться. Он контролировал торговлю в нескольких палатках. Подарил Рите настоящие французские духи. Однажды отправились на выходные под Софрино, на базу отдыха, и там Рита рассталась с невинностью. Дальше Арслан купил Рите косметику. Он заезжал за ней и увозил, познакомился с ее мамой Галиной, которой подарил коробку конфет, другой раз большой арбуз завез. И с Таней тоже познакомился: “Поехали с нами. Не обижу. У меня друг есть. Потом спасибо скажешь!” Но Таня побоялась родителей. А Ритина мать после гибели мужа была ко всему безучастна. Потом Арслан уехал домой, на Кавказ. Но у Риты до сих пор на полке стояли его духи: она их расходовала экономно, больше прыскалась теми, что дешевле, которые купила сама.

– Слушай, а это не больно… первый раз? – вдруг спросила Вика почтительно.

– Нормалек, – процедила Рита.

– А одна девочка, я слышала, чуть кровью не истекла. Пацан, кто с ней лежал, как увидел кровищу, от страха смотался. А ее на скорой увезли.

– Херня это, поболит и перестанет, – Рита раз за разом чиркала зажигалкой.

Прошел поезд, дом затрепетал и затрещал. Иногда ночью Таня просыпалась от того, что ее голову подкидывает на подушке, как будто сама в поезде ехала.

– А вообще… это… – Таня собралась со словами, – приятно?

– Нормалек, – повторила Рита и выпустила в нее дым. – Никто не хочет?

– Хочу! – Таня приняла недокуренную сигарету, закашлялась.

– Ты разве куришь? – спросила Вика.

– Балуюсь, – ответила Таня, кашляя, и загасила сигарету.

– Меня жизнь курить научила, – сказала Рита. – Ты, главное, глубже втягивай: а-ав – и выдыхай:…тобус, а-апп – и выдыхай:…тека…

Из сумочки, висевшей на стуле, она извлекла косметичку, распахнула, осмотрела себя и начала кисточкой румянить щеки. Протянула кисточку Тане:

– Хочешь?

– А-а…

– Прикиньте, – сказала Рита, – ей отец краситься запрещает. Считает: маленькая еще.

– Ничего он мне не запрещает! – Таня укусила себя за ноготь.

– Даже я крашусь, – сказала Ксюша. – С десяти лет.

– Красится она, – иронично вмешалась Вика. – Детской косметикой.

– Хорошая косметика, дорогая. Мне ее из Америки привозят.

– Если замуж выходить, – перевела разговор Вика, – то уж лучше за иностранца. Папа говорит: надо валить отсюда, пока не поздно. Мы на Кипре дом покупаем.

– Везет вам, – сказала Рита с расстановкой.

– В “Сказке” много иностранцев, – сообщила Таня. – Из Сергиева Посада едут и останавливаются обедать. Туристы.

– Да кто их туда пустит, – Рита захлопнула косметичку. – Там все свои, в “Сказке”. Это раньше, при совке, было. Для туристов ресторан и построили. Теперь там бандиты одни.

– У них там главный в “Сказке” Валера. С ним наш папа дружит, – вывела Ксюша нежным голоском.

– Он пушкинский, – сказала Вика. – У него и в Пушкине еще есть ресторан.

– “Здесь Валера Динамит вас шикарно угостит”, – процитировала Таня нараспев лозунг с таблички, торчавшей возле ресторана.

Все засмеялись.

– Говорят, этот Валера, – сказала Рита, – проституток держит.

– Кто о чем… Давай, Ритусь, вперед… – сказала Вика.

– Ща как дам тебе, дошутишься! – Рита зажевала колбасу. Перекинулась на салат. Все, повинуясь магии ее примера, тоже начали жевать.

Зазвонил телефон. Таня подошла.

– Да, мамуль… У меня? Всё хорошо! Скоро спать ложусь… Козу? Кормила, ага. Днем ей насыпала. Да. Из мешка. Доить? Мам, ну я сейчас не буду. Мы завтра с тобой подоим. Ну, правда. Я одна не смогу. Ага. Как папа? Телик? Не, я не смотрела. Папу показали? Нет. А что такое? Троллейбусы? Сгорели? Я посмотрю, ага. Ну, давай, мам.

Телефон был Таниной гордостью – он был не во всех домах. Его провели год назад. Виктор настоял – влетело в копеечку, но зато получили связь с миром. Правда, теперь к ним что ни день заявлялся кто-нибудь позвонить.

– Мать говорит: троллейбусы горели. Народу много погибло.

– Пойду бабу поищу, – Рита встала, вышла из гостиной. Хлопнула дверь туалета.

Таня включила телевизор. Пощелкала по каналам. Отца не показывали нигде. По питерскому – мутная съемка, пальба, бородатые мужики в телогрейках бегут по холмам, оперная музыка, гортанная взволнованная ария Невзорова: “Прозревшие… Преданные… Брошенные солдаты когда-то великой державы… И сегодня, проклиная…”

Выключила телевизор. Включила магнитофон.

– запел на кассете мученический голосок Ветлицкой.

– Говорят, она с Титомиром жениться собралась, – сказала Вика.

– А Пугачиха их разбила, – добавила Ксюша.

– Убери ты музон, попросили же! – командно прикрикнула Рита, входя в комнату.

Таня пугливо дернулась к магнитофону, нажала стоп, обидчиво пожала плечами:

– Да пожалуйста…

– А смешно твой папаня сам себя нарисовал, – сказала Рита. – Прям художник. В сортире. Не видели? – обратилась она к сестрам.

“У тебя-то отца нет”, – мысленно ответила Таня. Действительно, в туалете прямо над унитазом на беленой стене Виктор как-то спьяну красной губной помадой жены изобразил свою голову с затылка. Очень похоже. Большая, в кудряшках голова. Так она и красовалась.

– Нам домой пора уже, – сказала Вика рассеянно.

– А точно, почапали, – согласилась Рита. – Танюш, ну ты что, обижаешься на меня, что ли? Ты моя лучшая подруга, ты же знаешь. Пойдем пошляемся, ха-ха!

Девочки со смехом спустились по крыльцу в вечерний сад. Последней была Таня. Она открыла окно настежь, и тотчас в задымленную комнату с яростным гудом ворвался шершень. Заметался от стены к стене, сел на стол, в Ритину тарелку с недоеденным салатом. Таня хотела его сцапать, накрыть какой-нибудь тряпкой, выкинуть, но смех девочек удалялся. Она помедлила, одним мстительным рывком метнулась к магнитофону, утопила кнопку, погасила свет и выбежала в сумерки.

Пахло жуками, травами, серебристо свиристели цикады. Большинство фонарей бездействовало, но вдалеке, в конце темной улицы светила палатка. Девочки стояли у ворот, переминались, а из черного окна опустевшего дома неслась песня: “Посмотри в глаза, я хочу сказать…”

У Тани и Риты – разница месяц. Таня родилась в июле, Рита в августе. Маленькими они постоянно дрались. Таня любила кусаться, а Рита царапала ей лицо. Первой вцеплялась Таня, но побеждала Рита. Она подминала Таню, садилась верхом, кричала “Н-но!” – и долбила кулачками по спине. Их мирили матери, но скоро опять поднималась ссора. Таня в гостях у Риты уронила ее фарфорового пуделя и отбила ему лапку. Рита затаила обиду и через неделю в гостях у Тани схватила ее толстую книгу со стихами Агнии Барто и красивыми картинками, выбежала из дома на дорогу и стала танцевать вприпрыжку: “До-го-ни! До-го-ни!”, вырывая одну страницу за другой.

За год до школы родители повезли Таню на Тишковское водохранилище и взяли с собой Риту. Девочки радовались купанию, Танина мать обтирала их одним махровым полотенцем, широким и белым, с изображением олимпийского мишки. В воздухе шныряли блестящие слепни. Девочки вертелись, шлепали себя и друг дружку – в первый раз не ради драки.

– Давай считать, кто больше убьет, – предложила Рита.

Начали увлеченно лупить слепней. Каждая выкладывала на расстеленном полотенце кучку пришибленных или полудохлых тварей. Тане так важно было показать, что у нее всё получится, так хотелось обыграть! И она обыграла – ее кучка вышла больше.

– А давай сделаем кладбище, – предложила Рита.

В горстях отнесли трупики подальше от одеяла и зарыли в братской пляжной ямке. Некоторые слепни ворочались сквозь песок. Но над ними быстро выросла крепость, которую девочки для прочности обхлопали расторопными пятернями. Таня принесла кривую веточку и воткнула сверху.

– Молодец, – одобрила Рита. – Давай поклянемся на этой могиле: мы будем дружить всю жизнь!

Странно: на этом они и подружились. В школе сидели за одной партой. На школьных праздниках выступали на пару – так сообразил растроганный их дружбой директор.

– Как повяжешь галстук – береги его! – задорно восклицала Рита.

– Он ведь с красным знаменем цвета одного… – горько и хрупко итожила Таня.

Во втором классе Рита влюбилась в плотного сварливого цыганенка, а Таня в самого драчливого – двоечника с оловянными глазами. Девочки поверяли эти злые любови друг другу и без конца обсуждали: кто что сказал, кто как посмотрел, а кто ему нравится, а как его заставить заревновать… В следующих классах возникли другие увлечения – например, обе втюрились в молодого физрука, но это нисколько их не рассорило, может, потому что их больше объединяла неприязнь к учительнице английского, проворной смуглой тетке, с которой у физрука явно что-то было. Таня училась лучше и писала за Риту сочинения, Рита была храбрее – она защищала Таню. Вместе начали ходить на школьные дискотеки, вместе сматывались от пьяных пацанов.

Таня пользовалась у пацанов меньшим вниманием, чем Рита, хотя, пожалуй, была красивее. Но Танина сдержанность, даже бесплотность не привлекали. Таня скользила неверным лучом бледного северного солнца – и не волновала грубых одноклассников, жадных до яркого и жаркого. Разбитная, наглая и веселая Рита не знала отбоя от поклонников.

– Заколебали! Лезут и лезут. Чо я им, повидлом намазанная?

– Слушай, а почему… а почему ко мне не лезут?

– Потому что ты доска, два соска. Шевелиться надо!

Вместе первый раз напились – пивом. В роще. Морщились и глотали. Пиво было баночное, горькое и отвратительно пенистое. От него шла кругом голова.

– Ри-ит…

– Аюшки…

– А ведь все умрут…

– Забей…

Тем летом у Риты разбился отец. Хоронили в Могильцах, в пяти километрах от поселка, на кладбище, которое отвоевывало свои пяди у соснового леса. Неудержимо рыдала Ритина мать Галина, тер глаза меньшой брат Федя, изящный мальчик, похожий на мать, Рита стояла с распухшим от слез лицом и будто ослепшая. Покойник лежал в гробу цел и невредим, при этом сам на себя не похожий – величественный и надменный. Вылитый артист. Встанет и запоет – длинно и басом. Таня впервые видела его в костюме. Она не плакала, смотрела на всё отстраненно, словно превратилась в душу покойного и присутствовала здесь невидимо.

Она с самого детства бесконечно обдумывала смерть, а смерть совсем не вязалась с дядей Жорой, бодрым балагуром. Смерть этого человека настолько ее удивила, что она не могла ее осознать и, попав на кладбище, растерялась. Таня озиралась и всё больше бледнела. Она смотрела на гроб, на цветы, на яму, на сосны и ощущала, что всё это – она, она сама и есть. Она впитывала краски и к концу прощания была бледна как смерть.

Заколотили гроб, застучала земля, Рита обняла Таню, прижалась лбом к ее лбу. Обычно их общение было таким глумливо-доверительным и легким, что Таня не смогла найти, что сказать, и неожиданно, уже выговаривая слова и понимая, что говорит ужасное, сказала лоб в лоб:

– А помнишь, мы слепней хоронили?

– Что? – Ритины размытые глаза мгновенно наполнились ужасом. – Что? – Она отпрянула.

– Ничего.

– Нет, что ты сказала?

– Слепней. Хоронили. Помнишь? – Таня шатнулась и потеряла сознание.

Они не возвращались к тому случаю никогда, но общались уже более отчужденно. На следующий год Рита познакомилась с Арсланом. У нее началась своя – скрытая – жизнь. С Таней Рита говорила насмешливо и повелительно, и чем чаще она повторяла, что они подруги, тем яснее было Тане: кладбище слепней разорено. Черные комочки неприязни оживают, наливаются силами, выпутываются из песка, заполняют воздух прожорливым жужжанием…

Вика и Ксюша отправились домой, Рита и Таня – в другую сторону. Брели по улице вразвалочку. Здесь еще сто лет всё будет так же. А может, и больше. Справа – двухэтажные дома, слева – узкая аллейка, лиственницы в два ряда, насыпь, железная дорога, а за ней – густой лес.

Сияла большая луна.

– Чо ты с ними водишься? – спросила Рита голосом из давнего детства.

– Брось. Нормальные они.

– Говно. – Рита выдохнула табачный дым, неожиданно пушистый и щекочуще-терпкий, причудливо поплывший впереди между темных стволов.

– Почему говно?

– Воображалы. Ты сама не видишь? Зажрались. – Рита говорила отрывисто и вполголоса. – Их отец камни драгоценные катает. Ты прикинь, какие это деньги! Украсть бы эту мелкую козу Ксюху и денег с него стрясти… Блин, хоть бы раз камешек какой подарили. А то приходят со своими чипсами и хвастают… Где за границей бывали да куда поедут. Ну и езжали бы насовсем! Крышу хотели золотую! У матери знакомый им крышу крыл. Говорит: нарочно так подгадал, чтоб она потом потемнела. А не фиг заделываться! Чего захотели – крышу золотую…

– Они же не виноваты, что у них папа богатый!

– Любишь их? Иди к ним прислугой.

Они подошли к палатке – железному ящику с прилавком и решеткой на окне. Во лбу ящика горел прожектор. Торговал в палатке Димка-цыган, старший брат того самого одноклассника, в которого когда-то влюбилась пионерка Рита. Оба брата, как говорили, воровали велосипеды.

– Девчата! – из-за палатки вышел человек, сделал шаг навстречу.

– Ой, привет, Егор! – с радостным испугом отозвалась Рита.

Это был Корнев, в трениках и матроске. Хоть и было темновато, Таня сразу отметила огорченное, усталое лицо и настороженный взгляд.

Он сделал еще шаг.

– А ты кто? – пригнул бритую голову, всматриваясь.

Шрам во всю широкую щеку делал его лицо похожим на надкусанный пирожок. “Пирожок с мясом”, – мелькнула мысль. Таня ощутила тревогу и одновременно сладкую слабость. Предложи он сейчас водки, она бы выпила не задумываясь. Ей было неловко от того, что она глаз не могла отвести от его лица.

– Это Таня, Таня Брянцева. Из шестого дома. – Рита погладила его по наклоненной голове, туда-сюда, туда-сюда.

– Танька. Помню. Какая ты стала… Тебя и не узнать. Бегала какая-то малявка. А сейчас ты… Ты… как вербочка…

Таня провалилась в полуявь, застыла. Рита что-то верещала, снова гладила бритую голову, суетливо покупала джин-тоник, пила из горла, облилась…

Потом всё потонуло в грохоте проходившего товарняка, и Егор положил Тане руки на плечи.

Он зачем-то развернул ее – спиной к железной дороге, вероятно, проверяя, насколько легко может двигать ее телом.

– Пусти! Не трогай, тебе говорят! – кричала Рита.

Тот только покачивался, ухмылялся и сжимал Танины плечи.

Перед его глазами, за спиной у Тани – она не видела, но слышала – стеной сквозь тьму, застилая лес, шел с железным стоном товарняк. Бесконечный, как в фильме ужасов. И было понятно: лязг железа не закончится никогда.

– Отвали от нее!

Егор сжал злее. Крепкие ногти впились Тане в кожу. Товарняк прощально громыхнул. Егор разжал хватку.

– А ты смешная! – сказал он, по-прежнему смеясь одним ртом.