Город богов Крючкова Ольга
– Возможно, ты слышал о моём намерении отбыть в Буэнос-Айрес, а оттуда в Кастилию, – продолжал Акоста. – Я не был в родных местах много лет… Вероятно, там всё изменилось…
– Мне жаль, что вы покидаете Лиму, брат Хосе, – с искренней печалью отозвался Диего.
– Я не сомневаюсь в твоей правдивости, Диего. К сожалению, обстоятельства порой сильнее нас… И даже Господь…
Диего метнул на Хосе удивлённый взгляд.
– Вы говорите странные речи, брат мой…
Учёный усмехнулся.
– Правильно, будь осторожен. Теперь кругом доминиканцы, шпионы вице-короля. Удивительно, как быстро они нашли общий язык!
Диего пожал плечами.
– Доминиканцы отвергают прогресс в том виде, в каком его представляем мы, иезуиты. Его высочество и доминиканцы – родственные души, – саркастически заметил он.
Профессор не без удовольствия взглянул на своего предполагаемого преемника.
– Я уже распорядился упаковать свои рукописи и коллекцию предметов быта и искусства… – Хосе жестом указал на два массивных сундука, стоявших в углу. – Но один свиток я оставил, – добавил он тоном заговорщика и тихо, на цыпочках подошёл к двери, неожиданно резко распахнув её.
Изумлённый Диего увидел скрючившегося на пороге человека, вероятно, подслушивавшего его с Акостой разговор через замочную скважину.
– Прочь отсюда! – гневно повелел профессор. – Через пару дней я покину город, и тебе не придётся шпионить за мной.
Соглядай выпрямился, и иезуиты смогли хорошо разглядеть его: он был молод, среднего роста, облачён в старую выцветшую рясу, дабы вид её не подчёркивал принадлежности к какому-либо ордену. Окинув собеседников уничижительным взглядом, шпион удалился.
– Неслыханно! – гневно воскликнул Диего. – У меня руки чесались! Вздуть бы его как следует!
– Поверь мне, Диего, это ничего не даст. По крайней мере теперь я уверен, что за дверью никто не подслушивает, и потому расскажу тебе об этом свитке. – Хосе развернул свиток, пробежал по нему глазами и цепко воззрился на молодого собрата. – Помнишь, как ты прибыл в Лиму два года назад?
– Да, – подтвердил молодой иезуит.
– Помнишь, с каким рвением ты обращал индейцев в христианство?
Диего де Торрес согласно кивает.
– Но ещё с большим рвением ты отправлялся в затерянные города инков, страстно желая разгадать их тайны, – продолжал учёный.
– Помню. Но, увы, я так и не раскрыл ни одной тайны. Зато нашёл много золота для испанской короны и ордена… Но, признаться, жаждал другого, – с сожалением признался Диего.
– Хорошо понимаю тебя, брат мой. Я всегда чувствовал в тебе жажду познаний и потому решил подарить тебе этот свиток.
Диего оживился.
– О чём он?
– В нём изложено древнее сказание гуарани. Когда раскалённые камни низверглись на землю, повествует оно, вспыхнули пожары, разрушились все строения. Выжили некто Паи Суме и двое его сыновей. Старший, Тупи, почитался племенами гуарани как бог. Он научил их обрабатывать землю и изготавливать йорбу[17], которую они до сих пор употребляют в качестве хмельного напитка и лечебного средства. В отличие от старшего брата младший, Тамандуаре, ненавидел гуарани да и к Тупи питал далеко не родственные чувства. Он удалился в непроходимые леса и основал там город, назвав его своим именем. Согласно сказанию, Тамандуаре призвал злого демона – змея Колоканна, который похищал для него молодых юношей и девушек. Но суть не в этом…
Профессор прервал рассказ и умолк, обдумывая, как лучше выразить свою мысль. Диего не торопил его. Хосе прошёлся по комнате, распахнул окно и полной грудью вдохнул свежий океанический воздух.
– Словом, в одной из золотых пластин, что ты привёз полгода назад из экспедиции в Куско, – вновь заговорил он, – есть несколько рисунков. Вернее, были, ибо эту пластину, как и другие, отправили в Испанию. Там бесценные реликвии переплавят в дублоны.
Диего напрягся, осознав, что наставник собирается посвятить его в некую тайну. Не выдержав напряжения, он воскликнул:
– Умоляю, говорите! Не томите меня!
– Я расшифровал эту пластину. Вот она… – Хосе развернул свиток перед молодым учёным и принялся быстро водить указательным пальцем по рисункам, скопированным с пластины. Под каждым изображением давалась подробная расшифровка.
Диего, как завороженный, не мог оторвать взгляд от свитка.
– Я узнаю эту пластину, – промолвил он почти шёпотом, – почему-то именно она врезалась мне в память.
– Запечатленные на ней сцены как раз и передают историю Паи Суме и его сыновей, – пояснил Акоста. – Смотри, Диего! Здесь всё, о чём я рассказывал: каменный дождь, огонь, пожирающий жилища и людей. Далее стоят мужчина и два мальчика. На следующем изображении – старик, он же Паи Суме, и два его взрослых сына. Вот старший сын протягивает группе людей, вероятно, гуарани, колосья. Младший брат запечатлён рядом со змеем. Следующий сюжет: змей обвивает молодую девушку. Ещё на одном рисунке отчётливо видны очертания города… – Пожилой иезуит умолк, переводя дыхание.
– Город Тамандуаре, – задумчиво произнёс Диего.
– Да, несомненно. Смотри дальше… – Учёный указал на одно из изображений. – Женщину, вероятно, мать-прародительницу, мы видим во время родов: ребёнок покидает её лоно. Давать жизнь – предназначение женщины. Но погляди сюда… – Хосе привлёк внимание гостя к другому рисунку. – В роли роженицы выступает Тамандуаре, только ребёнок появляется у него изо рта.
Диего долго рассматривал рисунки, выполненные искусной рукой Акосты. От его цепкого взора не ускользнуло то обстоятельство, что черты лица Тамандуаре слишком похожи на европейские.
– Что всё это, по-вашему, значит?
– То, что Тамандуаре создаёт себе подобных. Новорождённый похож на него, как две капли воды…
Диего оторвал взор от свитка и воззрился на своего старшего собрата по ордену.
– Но мужчина не может сам воспроизвести младенца на свет. Возможно, это некая аллегория? – предположил он.
– Я тоже так думал, пока не переговорил с одним старым вождём гуарани. Он увёл своё племя в горы, не пожелав следовать за собратьями через Парану. Старик поведал, что у гуарани издревле бытует поверье: город Тамандуаре существует, и правит там младший сын Паи Суме. Он до сих пор жив, потому что ему служит змей Колоканна.
Диего с сомнением покачал головой.
– Может, это только красивая легенда?
– Старый вождь назвал даже приблизительное местонахождение закрытого города.
Молодой иезуит округлил глаза.
– Не может быть! И где же?
– В Рогатой стране – на землях, где не ступала нога гуарани, – пояснил Хосе.
– В Парагвае?! – воскликнул молодой иезуит.
– Вероятно, – согласился Акоста. – Земли там действительно не изучены и малонаселенны. Августинцы, францисканцы и доминиканцы предпочитают создавать свои миссии около Асунсьона или Энкарнасьона, опасаясь продвигаться вглубь сельвы.
– Допустим, что город существовал. Не исключено, что найдутся какие-то следы, – высказал собственное предположение Диего. – Но ведь основатели его давно вымерли вместе со своим Тамандуаре?
– Возможно, и нет, – спокойно возразил Хосе. – За двадцать лет пребывания в Перу я поверил во многие мифы и несуществующие города. Конечно, индейцы склонны к мистификации, но в основе каждого сказания лежат реальные события и реальные люди.
Диего намеревался было продолжить спор, но воздержался. Теперь он понял, за что вице-король так невзлюбил Хосе дель Акосту: слишком смелые он имел суждения…
Незадолго до того, как покинуть Лиму, профессор получил долгожданную весть из Куско. Местный патер Саманьего в своём письме сообщил, что индейцы привели в город трёх измождённых человек, один из которых находится в крайне тяжелом состоянии. Имя его Пабло Хосе де Арринага…
Акоста возблагодарил Господа и поспешил в Куско, застав своего молодого коллегу в плачевном состоянии. Пабло говорил с трудом; из его сбивчивой речи Акоста, однако, понял, что землепроходец-исследователь так и не достиг Пайтити. Его отряд долго блуждал по непроходимым лесам. Проводники сбежали. Закончилась провизия. Солдат наконец сразила тропическая лихорадка. Они умирали на глазах, но Арринага ничем не мог им помочь. В живых остались только он и ещё горстка солдат; их-то подобрали и выходили индейцы. Что это за племя, Арринага не знал, люди говорили на не известном иезуиту языке. Затем, когда миссионеру и испанским солдатам стало легче, индейцы доставили их к реке и посадили в лодку, выдолбленную из ствола дерева. Путешествие было долгим. Молодой иезуит попытался запомнить местность, но безуспешно. Ему показалось, что они сплавлялись поочерёдно по нескольким рекам, покуда достигли предгорья Кордильер. Там провожатые – лесные индейцы – передали их замиренным инкам. Те, в свою очередь, ещё на несколько месяцев задержали испанцев у себя, прежде чем переправили в Куско.
Акоста был безмерно рад, что Пабло остался жив. Он пожелал ему скорого выздоровления и пообещал по прибытии в Испанию без промедления сообщить генералу ордена Клавдию Аквавиве о землях Пайтити и обосновать необходимость снаряжения новой экспедиции.
Возвращению Акосты в Испанию предшествовало длительное пребывание его в Мексике, где он продолжил свои исследования. В 1587 году на одном из военных судов он вернулся в метрополию, где вскоре был принят королём Филиппом II[18], высоко оценившим вклад иезуита в изучение Нового Света.
Хосе де Акоста несколько лет прожил на Саламанке, затем перебрался в Вальядолид в качестве орденского сановника, преподавателя и церковного проповедника. Его проповеди пользовались огромным успехом и были изданы в трёх томах. В частности, «О природе Нового Света» и «О распространении Евангелия среди варваров, или О достижении спасения индейцев».
Акоста побывал также в Риме, где встретился с генералом ордена иезуитов Клавдием Аквавивой, а затем понтификом Климентом VIII. Он первым из членов ордена, вернувшихся из Нового Света, предпринял попытку убедить и генерала, и понтифика в необходимости создания там государства иезуитов, Таким образом, считал он, Старому Свету можно доказать взаимную выгоду мирного существования белых людей и индейцев. Но смелые идеи учёного не вызвали интереса у генерала Аквавивы и не нашли поддержки у Папы Римского. Одна из причин, по которой перспективный проект был отправлен в «долгий ящик», – серьёзные финансовые затруднения в то время у ордена иезуитов и Ватикана.
Выполнил профессор и обещание, данное Пабло Арринаге. Он предоставил генералу краткое сообщение, основанное на докладе молодого иезуита и написанное когда-то для вице-короля Перу. Но Аквавива скептически отнёсся и к этому начинанию миссионеров, посчитав, что сведений касательно мифического города маловато. Следовательно, и одной загубленной экспедиции в дебрях Амазонии предостаточно.
Впоследствии Хосе де Акоста в своём труде «Естественная и нравственная история Индии» писал, что по Амазонке «несколько раз плавали испанцы, намереваясь открыть земли, славящиеся своими огромными богатствами, особенно ту землю, которую называют эль Дорадо или Пайтити». По его сведениям, походы совершали сначала аделантадо[19] Хуан де Салинас, капитан Педро де Орсуа и монах-иезуит Пабло Хосе де Арринага.
После отъезда Акосты из Лимы Диего де Торрес долго размышлял над их последним разговором по поводу божественного города, хранящего тайну. В конце концов он признал возможность его существования. Но где? Можно, конечно, рискнуть и потратить на поиски обиталища Тамандуаре средства и время. Но есть ли гарантия, что все его усилия принесут ожидаемые плоды? Словом, Диего убрал в «дальний ящик» подаренный Акостой свиток, решив, что всему своё время.
Вскоре после этого в Лиме разразился скандал, главным виновником которого стал Блас Валера, друг и сподвижник Хосе де Акосты. Он родился в день святого Бласа в Перу в семье обеспеченного землевладельца Гарсиласо Валеры от его связи с красавицей индианкой Урпай, которую убил впоследствии в припадке ревности. Как только мальчик подрос, отец отправил его на обучение в Трухильо, а затем в Лиму. Успешно окончив школу доминиканцев, а затем колледж иезуитов, Блас стал новицием и вступил в орден иезуитов вместе с двумя другими метисами-чачапойцами. По сему поводу многие братья-иезуиты выказывали недовольство, но последнее слово осталось за Херонимо Руисом дель Портильо, местным главой ордена (провинциалом). Он счёл, что юноши, прилежно учившиеся, владеющие кечуа и латынью, достойно прошедшие послушание, могут быть полезными ордену.
Молодые люди продолжили образование в коллегии Сан-Пабло, где глубоко изучали теологию. Затем Бласа направили в Куско проповедовать Евангелие. Познакомившись с Хосе де Акостой, он испросил у ордена и получил дозволение преподавать в университете Сан-Маркос.
До 1582 года в жизни Бласа складывалось всё на редкость удачно, пока он не вступил в связь с индеанкой, дочерью одного из местных вождей. Когда у них родился сын, иезуит не признал своего отцовства. Несчастная женщина одна воспитывала ребёнка.
Когда мальчику исполнилось шесть лет, с ним произошёл несчастный случай. Бывшая возлюбленная иезуита явилась к нему с ребёнком на руках за помощью. Однако сохранить жизнь мальчику было не в силах Бласа. Убитая горем мать учинила скандал, отголоски которого дошли до местной коллегии иезуитов.
Ректор коллегии отец Себастьян всегда отрицательно относился к пребыванию метисов в рядах ордена. Он тотчас воспользовался возможностью избавиться от запятнавшего свою репутацию иезуита. В итоге ректор коллегии добился от генерала Аквавивы высылки за пределы Перу всех иезуитов-метисов, но членства в ордене лишать их не стали.
Блас Перес Валера отправился в Испанию, в Вальядолид, где в это время обосновался Хосе де Акоста. Профессор по старой дружбе помог изгнаннику устроиться преподавателем в колледж святого Николая. Несмотря на скандал в Лиме, руководство колледжа не стало умалять заслуг опального иезуита перед орденом. Тем более что к тому времени он завершил работу над несколькими фундаментальными трудами. Это прежде всего словарь языка кечуа, рукопись об обычаях народа Тавантинсуйу[20] (отдельные главы он вручил Хосе де Акосте ещё в Лиме), а также «История империи Инков» и «Новая Хроника и Доброе Правление».
В 1596 году Блас Перес Валера неутомимо разыскивал опальных братьев по ордену, таких же метисов, как сам. В частности, ему удалось установить контакт с Педро де Аньяско и Хуаном Гонсало Руисом. Вскоре он покинул Вальядолид и отправился в Кадис[21], где встретился с названными братьями. Они поселились вместе в странноприимном доме иезуитов. Не успели братья нарадоваться встрече, как на город напали англичане. Приют иезуитов вместе с его обитателями сгорел в огне пожарища. Весть о трагической смерти Бласа Переса Валеры достигла Вальядолида, а затем и Рима.
Но опальные иезуиты чудом остались живы. Воспользовавшись ложной информацией о своей смерти, они сменили имена и отправились в Парагвай. Достигнув слияния рек Парагвая и Параны, братья поднялись на небольшом судёнышке вверх по течению к границе с Бразилией. Там они высадились, с трудом преодолели скалистые берега, испещрённые многочисленными водопадами, и углубились в сельву.
Миссионерам удалось установить контакт с местными гуарани. Они проповедовали индейцам слово Божие отнюдь не от имени ордена иезуитов, а от лица простых христиан. Вскоре на речном побережье возникли новые миссии, которые Блас Валера назвал Сан-Игнацио и Сан-Мигель.
Гуарани так возлюбили бывшего иезуита, что нарекли его Руируруна.
Глава 2
1596 год, владения испанской короны в Перу
Монахи ордена иезуитов Игнацио де Оканья[22] и его верный друг и неизменный спутник Мартин де Посод в течение многих лет путешествовали по землям Перу, Боливии и Аргентины. Игнацио проповедовал культ Девы Марии, который среди местного населения пользовался особенной популярностью. Мартин помогал своему наставнику во всём. Разница в возрасте между миссионерами была невелика, но Мартин, проникшись к Игнацио глубоким уважением и доверием с первой встречи в северо-восточной Аргентине, где они несли слово Божие в племена абирон, изначально признал его его главенство.
Посетив несколько пограничных с Аргентиной миссий, монахи провели некоторое время в горном селении индейцев мапуче, или арауканов, как называли их испанцы. Несколько недель назад они покинули стан краснокожих и отправились в путь горными тропами, надеясь добраться в конце концов до одной из перуанских редукций. Там они смогут сделать длительную остановку, по-настоящему отдохнуть и собраться с мыслями. В маленьком селении, где монахи остановились на ночлег, они повстречали индейца-кечуа, подрабатывавшего проводником.
Во время одного из изнурительных переходов через Анды проводник предложил монахам посетить покинутый город, принадлежавший воинственному племени чачапойя. Находился он недалеко от горной тропы, по которой следовали миссионеры. Игнацио, наделённый немалым литературным талантом и умеющий хорошо рисовать, проявил к предложению проводника живой интерес. Он уже предвкушал, какие интересные сделает наброски, какие художественные образы родятся у него в голове.
Все годы, что Игнацио проповедовал в Новом Свете, он заносил в свой дневник описания местностей, обычаев индейцев и их сказания. Записи, как правило, сопровождал выразительными зарисовками. Поэтому решил воспользоваться случаем и непременно побывать в заброшенном городе.
Горная тропа резко вздымалась вверх, поэтому миссионерам и проводнику пришлось оставить мулов, на которых они передвигались до сего момента.
Кечуа оказался человеком весьма словоохотливым, разумеется, усмотрев в том выгоду. Вот и теперь, поняв, что за своё красноречие получит вознаграждение, он не умолкал:
– Город назывался Куэлап. Это скорее крепость, нежели город в вашем понимании, святые отцы… – Проводник говорил на родном наречии, но Оканья прекрасно его понимал.
Путники поднимались всё выше и выше. Наконец они достигли высокогорной долины, покрытой сочной зеленью. Посреди неё возвышался высокий холм. Молочная дымка окутывала каменные стены города…
Игнацио отдышался.
– А ты уверен, что город заброшен? – спросил он у аймара.
– Да, святой отец, заброшен. Почти сто пятьдесят лет прошло с тех пор, как инки захватили Куэлап. Многие чачапойя тогда отправились к праотцам. Некоторые спустились с гор и основали новое поселение, Лахалько, оно ещё встретится на нашем пути. А часть племени, воины и их семьи, под предводительством Тамандуаре смогли покинуть город и уйти на дальние земли. Никто точно не знает, где они укрылись. Старики утверждают, что в Рогатой стране.
– В Парагвае? – уточнил Мартин.
– Наверное, в Парагвае. Но, думаю, этого никто не знает наверняка, – произнёс, почему-то понизив голос, индеец, продолжая путь по направлению к холму, на котором раскинулся Куэлап.
Игнацио и Мартин насторожились, ибо уже слышали о Тамандуаре от индейцев-мапуче.
– А кто такой Тамандуаре? – на всякий случай поинтересовался Оканья, хотя ещё раньше сделал запись о нём в дневнике.
– Потомок бога, который правил Куэлапом и его окрестностями на протяжении тысячи лет, с тех пор, как здесь поселилось племя чачапойя. Тамандуаре был сыном бога Паи Суме, создателя нашей земли и всего живого. А у Паи Суме был ещё сын Тупи, того почитают племена гуарани… Когда Верховный бог делил земли между сыновьями, Тамандуаре презрительно высказался о гуарани, ибо те не были воинами. И пожелал править Куэлапом…
Оканья внимательно слушал проводника. Его богатое воображение рисовало картины из прошлого…
– Ты говоришь, что Паи Суме правил Куэлапом тысячу лет? – переспросил монах рассказчика.
– Да. В те времена чачапойя были искусными целителями. Их вожди жили долго, – пояснил кечуа.
Последние слова проводника невольно всколыхнули в памяти Игнацио де Оканья недавние события, произошедшие в Храме Луны, принадлежавшем мапуче…
Путешественники достигли подножия высокого холма. Вокруг него спиралью извивалась дорожка, мощённая камнями. Проводник смело ступил на неё, монахи последовали за ним. Дорожка упиралась прямо в городские ворота, распахнутые настежь. За ними виднелась площадь, также выложенная камнем.
– Теперь здесь живут духи погибших чачапойя, – сообщил проводник, обнажив на всякий случай охотничий нож, некогда подаренный ему испанским идальго. Он отлично ориентировался в горах, знал все перевалы и тропы, которые вели из Перу в Боливию и Аргентину, за что и был щедро вознаграждён. Кечуа был настолько смекалист, что, освоив за несколько лет своего ремесла язык колонизаторов, предпочитал на нём не общаться. Сам, однако, отлично улавливал суть разговора испанцев и, таким образом, был постоянно в курсе событий, происходивших по обе стороны Кордильер.
Монахи вошли в город и остановились посредине площади, чтобы оглядеться. Их взору предстали круглые полуразрушенные дома, сохранившие местами на стенах следы былых пожаров.
– Говорят, у обитателей Куэлапа были светлая кожа и светлые волосы, как у их бога Паи Суме… – продолжал словоохотливый проводник. – Местные индейцы обходят Куэлап стороной…
Игнацио де Оканья воспрял духом: если это так, значит, отыщется много интересного. Он приблизился к одному из домов.
– Если вы, святой отец, отважитесь войти внутрь, – предостерёг его проводник, – то я не ручаюсь за вашу жизнь.
«После того, что я увидел в племени мапуче, вряд ли ещё чему удивлюсь», – усмехнулся про себя монах. Нахлынувшие воспоминания холодом сковали его тело, но иезуит быстро взял себя в руки.
– Мартин, – обратился он к своему помощнику, – ты составишь мне компанию?
– Конечно, – отозвался тот и с готовностью приблизился к развалинам.
Монахи осенили себя крестным знамением и шагнули вперёд. Солнечные лучи освещали внутреннее пространство здания. В центре угадывалось место для очага, вокруг которого лежало множество обгорелых человеческих останков. Скорее всего, крепость была сожжена инками. У Игнацио сложилось впечатление, что позы погибших свидетельствуют о сильнейшем испуге.
– Среди них нет ни одного воина, лишь женщины и дети, – безошибочно определил Мартин. – Думаю, их закрыли в доме и сожгли заживо.
– М-да, – задумчиво протянул Игнацио, снова вспомнив мапуче. Те по крайней мере не убивали своих соплеменников. Он ещё раз внимательно оглядел жилище. – Мы не найдём здесь ничего интересного. Всё уничтожил огонь. Думаю, лучше прогуляться по городу…
Монахи покинули скорбное жилище, благоразумно отказавшись от осмотра других домов. Однако на противоположном конце площади они заметили высокое сооружение цилиндрической формы, к вершине которого вела спиралевидная каменная лестница. Игнацио тотчас поспешил к нему с намерением обследовать со всем тщанием.
– Святой отец! Это храм, там совершались жертвоприношения, – пояснил проводник.
– Тем более я должен его обследовать, – запальчиво ответил иезуит.
– Смелый вы человек, святой отец, – то ли одобрительно, то ли осуждающе заметил индеец, покачав головой. – Ничего не боитесь.
Игнацио усмехнулся: «Если бы ты повидал с моё, тоже бы ничего не боялся… Или почти ничего…»
Иезуиты друг за другом поднимались по лестнице-спирали. Проводник, стоя у подножия храма, с интересом и некоторым страхом наблюдал за ними. Он опасался, что духи чачапойя покарают любопытных монахов и он останется без должного вознаграждения. Но вопреки опасениям проводника миссионеры благополучно добрались до вершины культового сооружения. Оно являло собой ровную площадку, посредине лежал жертвенный камень, рядом с которым зияло отверстие, ведущее во чрево храма.
Игнацио приблизился к отверстию и заглянул в него.
– А что, если туда спуститься? – произнёс он, вопросительно взглянув на Мартина.
– Наверняка там одни кости, – возразил тот.
– Возможно, – уклончиво ответил Игнацио.
Он сам не знал, что хотел обнаружить среди скелетов, которыми, несомненно, заполнен жертвенный колодец.
– Возьми у проводника верёвку, обвяжи меня, и я спущусь вниз, – попросил Игнацио.
Увещевания его верного друга не рисковать понапрасну действия не возымели, и Мартин, махнув рукой, спустился по лестнице к проводнику. Наконец Игнацио опоясался верёвкой. Мартин проверил, туго ли тот затянул узел.
– Ох, не спускался бы ты туда, – снова запричитал он, но переубедить Игнацио не представлялось возможным.
– Нить судьбы ведёт меня во чрево храма, – высокопарно изрёк он и добавил: – Дай мне на всякий случай нож.
Солнечные лучи, проникавшие внутрь колодезного зева, осветили нагромождения человеческих останков. Спустившись ниже, Игнацио отчетливо различил скорчившиеся или сидевшие на корточках мумии. Они располагались на специальных каменных выступах. Некоторые из них (как предположил монах) были помещены в грубые мешки, с виду практически не пострадавшие от времени. На мешках виднелись стилизованные вышивки человеческих лиц.
Мартин, изо всех сил удерживавший верёвку, слабел с каждой минутой. Он возопил, умоляя проводника прийти ему на помощь. Тот, хотя и слышал этот вопль отчаяния, всё же колебался. Наконец желание получить дополнительное вознаграждение возобладало над страхом, и индеец устремился наверх по лестнице. Помощь Мартину подоспела, можно сказать, в последний момент.
Игнацио, слышавший из ритуальной шахты отчаянные мольбы своего собрата, в какой-то момент подумал: «Вдруг Мартин действительно не удержит верёвки и я упаду прямо на груду костей? Так и сгину в заброшенном городе чачапойя…» Когда до него донёсся голос проводника, иезуит облегчённо вздохнул и решил обследовать содержимое одного из многочисленных мешков. Чтобы добраться до них, монах попытался раскачаться и зацепиться за каменный выступ. Ему это удалось без труда. Вытащив из-за пояса нож, он надрезал им мешковину, видимо, сотканную из стеблей какого-то растения.
Теперь на него взирало лицо мумии. Игнацио полоснул мешок дальше и высвободил свою находку. Его взору предстала мумия женщины, о чём свидетельствовали ожерелье на шее и искусно сработанные серьги из раковин. Мумия сидела на корточках, что-то сжимая в руках. Монах попытался высвободить из цепких пальцев (кстати, отлично сохранившихся) некий предмет. При ближайшем рассмотрении им оказалась ритуальная чаша. Она изображала мужчину, вероятно, вождя, тело которого тугими кольцами обвивал змей.
Игнацио покрутил чашу в руках, пристально её рассматривая. Удовлетворённый добытым трофеем, он крикнул:
– Тяните наверх! – Сначала из шахты, показалась рука иезуита, крепко сжимавшая находку, а затем его голова и плечи. – Мартин, принимай! – скомандовал он, и монах-помощник, ловко подхватив чашу, упёрся в неё взглядом.
– Интересная вещица, – задумчиво произнёс он.
К нему приблизился проводник и тотчас блеснул своими познаниями.
– Тамандуаре, бог чачапойя, – указал он пальцем на человечка, – а это его змей Колоканна, который откусывал людям головы.
Монахи с неподдельным интересом воззрились на индейца.
– Да, откусывал! – повторил он, отрабатывая обещанное вознаграждение. – Жертву приводили сюда, на крышу храма, и змей откусывал ей голову. Ритуальную чашу наподобие этой жрецы наполняли кровью. Тело бросали в шахту, кровь выпивали, а голову…
– А голову?! – с нетерпением воскликнул Игнацио.
– М-да… Старики утверждали, что высоко в горах у чачапойя было святилище, туда жрецы и уносили головы. Что они там с ними делали, никто не знает, – закончил свой рассказ индеец.
– Странно, – заметил Игнацио, – в шахте, куда я спускался, увидел множество сидящих мумий, зашитых в мешки. У меня сложилось впечатление, что это, скорее, ритуальное погребение.
Индеец кивнул.
– Так и есть, святой отец. В шахтах чачапойя хоронили знатных людей, а затем приносили им жертвы. Трупы бедняков замуровывали в стенах их жилищ, а семьи умерших продолжали там преспокойно обитать.
Мартин осенил себя крестным знамением.
– Это что же получалось: дома-кладбища?
Индеец, знавший, что христиане предают покойников земле, и понимавший значение слова «кладбище», согласился:
– Да, можно сказать и так.
– О, Господи! – с чувством взмолился Игнацио, крестясь. – Неужели земли вокруг мало? Могли бы по крайней мере сжигать тела усопших…
На что индеец ответил:
– Чачапойя считали, что духи умерших охраняют жилище. Хотя от инков они их не спасли.
Монахи и проводник покинули всеми забытый город чачапойя, где некогда вождь Тамандуаре правил светлокожими людьми.
На обратном пути Игнацио было, над чем поразмыслить. После двух месяцев проживания в крепости мапуче, посещения Куэлапа у него возникло множество вопросов, на которые хотелось получить ответы. Но от кого? Разве что от самих богов…
На следующий день после того, как путники покинули Куэлап, Игнацио почувствовал недомогание. Ночью монах, пылавший в жару, беспрестанно бредил.
– Килиан! Килиан! – повторял он.
Проводник недоумевал, кого так жалобно зовёт несчастный. Зато Мартин сразу понял, о какой Килиан речь. Бедный его собрат молил о встрече с Богиней Луны, храм которой он посещал у мапуче.
– Сохрани дневник… Записи передай генералу ордена, – дал последний наказ собрату Игнацио, собрав остатки сил.
Через два дня он скончался. Индеец был уверен: это духи чачапойя покарали монаха, нарушившего их покой и унёсшего из Куэлапа ритуальную чашу. Иезуит с кечуа похоронили Игнацио возле одного из горных селений. На его могиле они установили крест, дабы каждый, кто мимо пройдёт, узнал: здесь покоится с миром христианин.
Мартин расплатился с проводником и оставшийся до Лахалько день пути преодолел в одиночестве. Много лет он сопровождал Игнацио, и теперь ему казалось, будто он похоронил в горной деревушке половину самого себя. Достигнув Лахалько, поселения чачапойя и кечуа, он тотчас отправился к местному патеру.
Патер, монах ордена святого Иеронима, принял гостя радушно, отметив, что тот измучен дорогой.
– Я похоронил своего друга и наставника, – поделился горем Мартин.
– Примите искренние соболезнования, брат мой, – посочувствовал патер и продолжил беседу: – Вверенная моему попечению редукция солидная: в ней проживают около тысячи двухсот чачапойя и кечуа. Помощник мой, как и я, монах ордена святого Иеронима. Но он слишком молод и неопытен. Вы же – человек зрелый, многое в жизни повидавший. Буду рад, если вы останетесь в Лахалько и окажете мне посильную помощь. Случается ведь всякое, приходится контролировать даже алькада и коррехидора.
Мартин задумался. Все прошедшие годы он повсюду следовал за Игнацио, а после смерти наставника ощутил пустоту и неуверенность. Миссионер чувствовал, что нуждается в надёжном для труда, раздумий и отдыха пристанище.
– Благодарю вас, патер. Я готов принять ваше приглашение.
– Могу я узнать, к какому ордену вы принадлежите? – поинтересовался патер, ибо чёрное одеяние монаха потеряло свой первоначальный цвет.
– Иезуитов… – коротко ответил Мартин.
Патер смутился, так как недолюбливал иезуитов и доминиканцев, заполонивших не только Европу, но и Новый Свет. Однако желание обрести умудрённого опытом помощника заглушило неприязнь.
Три года Мартин хранил, как реликвию, дневник Игнацио де Оканья. Он так и не осмелился открыть его и прочитать, полагая, что изложенные наставником мысли предназначены исключительно для генерала ордена Клавдия Аквавивы. Но как передать ему дневник?..
Наконец в редукцию Лахалько из Лимы с инспекцией прибыл Диего де Торрес, снискавший себе среди монахов Перу славу человека умного, честного, принципиального, рассудительного, прекрасно владеющего вопросами теологии и философии. Мартин поспешил встретиться с ним и передать дневник Игнацио де Оканья вместе с ритуальной чашей, найденной в Куэлапе.
– Покойный Игнацио вёл этот дневник на протяжении двадцати шести лет. Он наделся, что его записи попадут в руки генерала ордена. Вероятно, в них есть нечто важное, о чём я не знаю, – признался Мартин.
Диего де Торрес принял дневник с благодарностью, ибо по опыту знал, что подобные записи могут хранить ответы на многие вопросы. По возвращении в Лиму де Торрес расположился в университетском кабинете, доставшемся ему по наследству от Хосе де Акосты, и безотлагательно приступил к изучению дневника.
Глава 3
Из дневника монаха-иезуита Игнацио де Оканья
Племя мапуче никогда не подчинялось воинственным инкам. Да и мои соотечественники испанцы до сих пор не могут покорить этих сильных духом людей.
Летом 1596 года я и мой верный друг, монах Мартин де Посода, путешествовали по малоизученным землям Западной Аргентины. В одном из приграничных районов, прилегающих к Чили, мы столкнулись с людьми мапуче. К великому нашему изумлению, они не выказали агрессивности, напротив, увидев наши бедные монашеские одежды, пригласили в свою деревню.
Располагалась она в горах на ровном плато, окружённом горами. Я сразу определил, что моим соотечественникам было бы трудно завоевать это индейское поселение, по сути, крепость, обустроенную в удобном для обороны месте. Деревню окружал высокий частокол, под его прикрытием даже маленькая горстка людей могла оказывать достойное сопротивление.
Над частоколом возвышались четыре дозорные башни, я заметил на них часовых. Стены прорезали небольшие бойницы, из которых удобно вести прицельный огонь. Ко всему, крепость была окружена глубоким сухим рвом, преодолеть его наскоком не представлялось возможным.
Мне наказали идти за проводником след в след, ибо все подходы к селению сплошь усеяны ловушками, ямами с остро отточенными кольями, замаскированными тростником, травой и цветами. Это могила для любого всадника, попади он туда.
По мосту, перекинутому через сухой ров, мы миновали надёжно укреплённые ворота и оказались внутри крепости. Дома мапуче, сложенные из местного камня, окружали небольшую площадь с установленными на ней несколькими деревянными ритуальными столбами. Часто индейцы совершали около них свои обряды, судили и наказывали провинившихся. Среди строений размерами и отделкой выделялся дом, принадлежавший, по всей видимости, вождю.
Именно туда нас и проводили, где пожилая женщина накормила меня и Мартина кукурузной кашей. Утолив голод, мы и вовсе почувствовали себя уверенно. Я хорошо знал язык кечуа, и мне было известно, что мапуче, имея тесные контакты с этим племенем, владеют их наречием. Я поблагодарил хозяйку и попытался узнать её имя. Женщина, увы, не удостоила меня ответа.
Дом разделялся на две части шерстяным пологом, вероятно, изготовленным из шерсти ламы. Он распахнулся, и перед нами предстал крепкий загорелый мужчина, облачённый в длинную тунику, перехваченную кожаным ремнём. Чёрные, слегка раскосые глаза цепко впились в нас. Нос, крупный, с горбинкой, тонкие тёмно-коричневые губы, волевой подбородок, резко очерченные скулы – всё подчёркивало его избранность и высокое происхождение. Волосы мапуче были заплетены в косу. Голову перехватывал широкий кожаный шнур, украшенный серебряными бляшками. Таким я впервые увидел здешнего вождя. В дальнейшем, имея возможность разглядеть правителя наилучшим образом, я отметил, что лицо его, мужественное, хранившее печать ума и мудрости, по-своему красиво.
Возникнув на пороге своего жилища, вождь не спешил начать с нами разговор. Тогда я и заговорил с ним на языке кечуа:
– Благодарю тебя за приют и угощение. Могу ли я узнать твоё имя?
– Я вождь здешнего племени мапуче, – с достоинством сообщил хозяин дома. – Имя моё Гуалемо. Ты, монах, давно, видно, обосновался в наших краях, если знаешь кечуа.
– Да, почтенный вождь, я много лет странствую по Перу. Молодым человеком прибыл сюда, а недавно мне исполнилось сорок шесть лет. Больше половины жизни я провёл среди индейцев, неся им слово Божие и истинную католическую веру, – ответил я.
Вождь усмехнулся.
– Истинную веру, говоришь, монах? Это твоя вера во Христа, распятого на кресте, велит испанцам уничтожать наш народ?! А как же ваша заповедь: не убий?
Я изумился теологическим познаниям индейца.
– Откуда тебе известны христианские заповеди? – спросил я.
– Ты не первый монах, который посещает наше селение. Одного из них я приказал убить, ибо он шпионил в пользу испанцев, – хладнокровно сообщил вождь и воззрился на меня своим цепким взором.
– Я – не шпион губернатора Лойолы, – мгновенно отреагировал я, ибо вовсе не хотел быть принесённым в жертву местным богам.
– Ты знаешь Лойолу, этого жалкого негодяя? – надменно спросил Гуалемо.
Я действительно был знаком с нынешним правителем губернии, потомком первого генерала нашего ордена Игнацио Лойолы, но взглядов его не разделял и жалким бы не посчитал никогда. Губернатор отличался жестокостью как по отношению к своим подчинённым, так и к местному населению.
– Мне приходилось сталкиваться с ним несколько раз, – подтвердил я предположение высокого собеседника. – Не один я пытался призвать губернатора к милосердию, но тщетно.
Губы Гуалемо тронула едва заметная улыбка.
– Ты не боишься осуждать испанца, своего соотечественника?
– Не боюсь. Он ослеплён властью и опьянён кровью, – пояснил я.
Индеец сделал жест рукой, означавший, что удовлетворён ответом.
– Племя мапуче – единственное в Перу, не подчинившееся испанцам. Даже инки, под пятой которых находились аймара, кечуа и чачапойя, выдохлись. Мы сопротивляемся почти сто лет, я уверен, что выстоим, – гордо произнёс вождь и переключился на тему обыденную: – Вам предоставят жильё, где вы сможете отдохнуть, а при желании и погостить у нас. Я убедился, что вы не шпионы.
С этими словами он скрылся за пологом. Появилась пожилая женщина; она проводила нас в один из домов, стоявших на отшибе селения. Вечерело. Солнце садилось, окрашивая горы в бледно-розовые тона. Краски заката напомнили мне родной дом в Испании, прекрасные розы, которые любила моя матушка, так безвременно оставившая этот мир.
Войдя в жилище, мы огляделись. Обстановка более чем скромная. Посредине – очаг, вокруг него на земляном полу расстелены шкуры животных. Из нехитрого скарба, сваленного в углу, я извлёк лучину с огнивом (явно испанским) в надежде зажечь свет и хоть немного внимания уделить своему дневнику. Мартин, помолившись, занялся уборкой помещения. Я зажёг огонь, удобно устроился и достал из походного мешка чернильницу, перо и тетрадь в изрядно потёртой кожаной обложке. Четверть века назад, попав в Новый Свет, я начал вести дневник. Его листы были белы и чисты, когда я сделал первую запись. Обложка из бычьей кожи, приятная на ощупь, отливала матовым блеском. Теперь дневник потёрт, листы пожелтели. На многих страницах чернила растеклись, и текст разобрать почти невозможно. Но всё же я снова открываю тетрадь и пишу в надежде на то, что по возвращении в Испанию мой труд пригодится потомкам. Итак, я продолжаю свой рассказ…
Племя мапуче занимает обширную территорию, не подвластную испанской короне. Место это неспокойное: в горах часто случаются землетрясения и извержения вулканов. Анды, где поселилось племя, с запада обрамляет тонкая полоса суши, стиснутая океаном и горами. Она представляет собой влажную низину, к северу от которой климат становится жарче и горные хребты нисходят к раскалённым пескам пустыни Атакама. На юге земля словно окунается в океан, образуя множество островов[23].
Между Андами и прибрежными холмами лежит долина Арауко, которую пересекают многочисленные реки и их притоки. По названию долины мапуче стали именовать арауканами. Северную часть долины занимают луга, южную – непроходимые леса; добываемую там ценную древесину переправляют в метрополию.
У мапуче нет своего языка, они говорят на общем наречии мапудунгун, насчитывающем несколько диалектов. Язык кечуа, как я отмечал ранее, также популярен. Испанцы ведут на нём переговоры с непобеждённым племенем. Некоторые мужчины мапуче женятся на женщинах кечуа.
Тысячу лет назад индейцы мапуче расселились по долине Арауко и в прилегающем к ней горном массиве. Издревле мужчины этого племени охотились на ламу-гуанако и оленей, а женщины и дети собирали ягоды, из которых варили пиво. На побережье аборигены ловили крабов, морских ежей, мидий, собирали съедобные водоросли – кочаюйо. Некоторые семьи мапуче охотились на тюленей. Из шкур животных изготавливали шлемы и доспехи.
В просторных жилищах мапуче может уместиться целое семейство. Около каждого дома на небольшом огороде возделываются картофель, киноа (местный злак), бобы, тыквы, перец. По примеру инков мапуче занялись животноводством, стали выращивать свиней, разводить лам и кур. С приходом моих соотечественников-испанцев в хозяйстве мапуче появилась лошадь.
Семейства мапуче многочисленные. Здесь принято многожёнство, потому в каждом доме можно насчитать до десяти детей, а то и больше. Выбирая супругу, мужчина учитывает её происхождение. Если, например, младшая жена принадлежит к наиболее влиятельному клану – лофу мапуче, то в семье она займёт главенствующую роль и старшие жёны будут вынуждены ей подчиняться.
Каждый клан возглавляет вождь – лонко. Гуалемо, с которым я познакомился, и есть лонко. Повседневную жизнь племени регулирует устный кодекс законов и сводов Ад-Мапу. Суд в селении вершат старейшины – ульмены. Для этого они собираются на площади, рассаживаются полукругом около деревянных ритуальных столбов, разводят костёр.
Читать бесплатно другие книги:
