Блудное художество Трускиновская Далия

В столе у него лежала карточная колода. Это были модные итальянские карты, «зеркальные», в которых одна половина как бы отражалась в другой, тонкой гравировки. У обер-полицмейстера прямо руки чесались разложить хоть простенький пасьянс. И был такой – назывался «Простушка».

Прежде, чем стасовать колоду, Архаров раскидал ее по столу.

Разлетелись по красному сукну, занимая отведенные им места, короли – Александр, Давид, Цезарь, Шарлемань с боевым топориком. Явили свои высокомерные красивые личики дамы, особо хитро скосил на обер-полицмейстера глаз червовый валет Ла Гир.

Архаров собрал их воедино, выложил из карт большой крест рубашками вверх, стал открывать их, перемещая и добывая недостающие из колоды. Всякий король оказался при даме: Давид вступил в краткосрочный союз с Рашелью, Шарлемань – с Лукрецией. Для тех, кто умеет раскидывать карты на судьбу, эти союзы были полны тайного значения. Архаров не умел – но каким-то предчувствие, предвестием потянуло вдруг от разноцветных фигурок. Александр Македонский накрыл собой красавицу Юдифь… вспомнилось то немногое из древней истории, что неизвестно зачем застряло в голове: Юдифь кому-то отрубила голову. Вряд ли, что отважному воителю Александру, но все же…

Пасьянс не ладился, и Архаров снова сгреб карты, сбил их в ровную колоду.

– Кто там толчется? Заходи! – крикнул он.

Невзирая на хандру, приходилось, встряхнувшись, заняться делами.

Федька также был в хандре.

Когда Архаров решил произвести облаву во всех китайгородских хибарах, захватив при этом бараки чумного бастиона, Федька сразу догадался – дело не в том, что поблизости от Кремля угнездилась всякая подозрительная шелупонь. Там можно встретить нищих, которые пособляют мазам и шурам, там можно встретить юродивых, девок можно встретить, на которых и плюнуть-то погано. Эта публика, зная, что в Москве гостит государыня, затаилась – кому охота спознаться лишний раз с батогами или розгами?

Очевидно, Архаров полагал найти след Тимофеевой жены.

Федька безмерно хотел, чтобы эта дурная баба отыскалась наконец вместе с детишками, чтобы Тимофей получил причитающийся нагоняй и чтобы все это дурацкое дело забылось. Но он подозревал, что баба пропала основательно, и крепко чесал в затылке. Амузантная история о том, как Тимофея настырная жена отыскала, да как он от нее по закоулкам прятался, грозила превратиться в совсем неприятное дело. Тем более, что Архаров еще не взялся его раскапывать. А как возьмется…

Когда кто с кем в чумную пору живет в одном бараке, ездит на одной фуре, да еще плечом к плечу орудовал крюком, отгоняя взбесившихся фабричных от бараков с больными, то возникает связь хуже всякого родства – родственника и послать через два хрена вприсядку нетрудно, а тут куда пошлешь? Совесть ведь тоже быть должна…

Сильно огорченный этой историей и предвидящий для друзей новые неприятности Федька отправился с Макаркой разбираться – где пропал этот таинственный господин де Берни.

Следуя по Макаркиным указаниям и сверяясь с приметами, они оказались на Спиридоновке. Это была улица хоть и старая, однако с домами относительно молодыми. Еще при царе Петре Алексеевиче на соседнем Гранатном дворе взорвалась пороховая казна, от чего начался жестокий пожар. Прежняя Спиридоновка вся выгорела, и ее до сих пор толком не застроили. Селился тут разный народ – в основном люди не бедные, а ближе к Никитским воротам – и вовсе начали ставить свои обширные усадьбы знатные дворяне.

– Дальше куда? – спросил Федька.

– Вот церковь!

– И что – церковь?

– Колокольня приметная – как три стопки, одна на другой. Я так и продиктовал. И луковка сверху совсем крошечная.

– Церковь ты, стало быть, признал, – невольно в разговоре с младшим подражая спокойствию Архарова, сказал Федька. – А от нее куда?

– Так не от нее, а к ней… – Макарка задумался. – Я когда обратно шел, ее приметил, когда прошел мимо того вон двора… сбился с пути малость, темно же…

Они малость покрутились вокруг Спиридоньевской церкви, единственного на Москве храма, что носил имя этого святого, и нашли искомый двор. Он оказался владением графов Воронцовых и как раз занимал часть немалого пустыря, что возник после пожара между Спиридоновкой и Гранатным переулком.

Гранатный двор погорел не весь – остались от былого великолепия каменные руины в самом начале Спиридоновки. Москвичи неохотно наводили на улицах порядок – пока ни у кого не дошли руки до этого приземистого здания, выстроенного «глаголем», в два жилья, с остатками крыши.

К ним-то и вывел Федьку Макарка, предварительно заплутав меж какими-то курятниками.

Федька что-то такое слышал, вроде бы этот край участка принадлежал братьям Орловым, а может, и не этот вовсе. Был бы тут Демка, знавший Москву вдоль и поперек, – у него бы спросили, но Демку Архаров отправил по иному делу.

– Здесь и сгинул, – показал рукой Макарка.

– Здесь же не живут… – с сомнением глядя на заброшенный дом, отвечал Федька. – Сам погляди – сюда и входить-то страшно. Вон, трещина по стене пошла…

Они уставились на древнее здание, столь отличное от новых особнячков и усадеб на Спиридоновке. Хотя оно стояло грязное, закопченное и годное разве что на слом, но светилось на стенке сине-зеленое пятнышко – остатки нарядного изразца. И небольшие оконные проемы, и карнизы, и крыльцо, и каменные трубы-дымники – все было стародавнее, являло образ той Москвы, которой почитай что не осталось более.

– Так, может, он туда проскочил? – Макарка показал пальцем направление.

– Куда тебе туда? Там какое-то учреждение, поди, – глядя на довольно новое здание, сказал Федька. – Ну-ка, сбегай, разузнай.

Пока Макарка бегал, он прошелся взад-вперед, прикидывая, куда мог подеваться ночью на этом страшном пустыре не имеющий фонаря человек.

– Там канцелярия и полковой двор Преображенского полка! – доложил Макарка.

– Ну и на хрена ему туда ночью ломиться?

По всему выходило – странный француз зачем-то притащился в опасную и грозящую рухнуть ему на голову руину. Может статься, у него тут была назначена встреча – только вряд ли что амурная. Весьма неприятно было бы в самый сладостный миг быть погребенну под древними сводами, не выдержавшими любовных сотрясений…

Вообразив себе сие печальное зрелище, Федька засмеялся.

Стало быть, господин де Берни либо прятал тут нечто, либо с кем-то встречался, и вероятнее, что второе. Место такое, что никто туда без особой нужды не полезет. В первом жилье стены, поди, еще довольно крепкие… подвал?..

Федька знал, что при любом пожаре подвал скорее всего уцелеет. Сам лазил по опасным подземельям, когда выслеживали шулерский притон. Вспомнилась Варенька…

Он еще раз посмотрел на стены, сложенные из старого крупномерного кирпича, и представил, каковы могут быть своды в том подвале.

– А посмотрим? – спросил Макарка.

– Не сейчас. Глянь – люди ходят, тут же начнут нос совать. А тут дело такое… – Федька сдвинул брови, придал лицу серьезный вид и завершил: – Государственное.

Оно и впрямь было государственным – если де Берни, уцелев после разгрома притона, вновь пожаловал в Москву – то вряд ли с целью пожертвовать миллион серебром на воспитательное заведение господина Бецкого. Он, скорее всего, рассчитал, что на праздник съедется множество народу, в том числе и дикие помещики из Заволжья, привыкшие самовластно править в своих владениях размерами с какую-нибудь Данию либо Померанию, но совершенно беззащитные перед опытным карточным обманщиком. Но помещики – свои, а вот иностранные дипломаты, коли будут ограблены шулерами, крик поднимут великий.

Как бы то ни было, Федька уже набрался довольно осторожности, чтобы не лезть напролом, а сперва хотя бы узнать, встретился ли Клаварош с этим причудливым господином де Берни да узнал ли что любопытное.

Время было обеденное – может статься, Клаварош сидел у Марфы. А стряпала она замечательно – коли прийти, когда подает на стол свои знаменитые щи, так ведь голодным не отпустят…

Федька завертелся в поисках желтого пятна. И вскоре высмотрел его там, где сходились Гранатный переулок и Спиридоновка.

Извозчикам было велено красить свои экипажи в желтый цвет, чтобы тем отличаться от господских выездов. Те же, кто экипажа не имел, а выезжал зимой на санях, а летом на дрожках, обязывались зимой носить желтую шапку, летом повязывать желтую ленту на шляпу, и вдобавок поверх кафтана носить желтый широкий кушак.

Добежав до извозчика и остановив его, Федька велел Макарке тоже сесть на дрожки.

Извозчик был не слишком доволен тем, что придется везти архаровцев – они не больно-то любили платить за проезд, хотя стоил он довольно дешево – от архаровского особняка на Пречистенке до полицейской конторы всего пятак, в том случае, если бы кому из архаровцев припала охота с ним расставаться.

Но ссориться с полицейскими было опасно – они могли вдруг вспомнить про все указы государынь Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны касательно извозчиков. Этих указов никто не отменял, а разве что царствующая государыня прибавляла к ним все новые и новые. Иной дядя Порфирий, выросши под пузом у лошади и наплодивши детей, не слезая с облучка, только от архаровцев и узнавал вдруг, что уж тридцать лет как велено, ежели кто на резвых конях ездить будет, тех через полицейские команды ловить и лошадей их отсылать на конюшни государыни. Кроме того, был особый указ, подтверждающий это распоряжение и впридачу запрещающий браниться.

Федька довез Макарку до Рязанского подворья, авось там кому-либо понадобится, велел переодеться попроще, взять Никишку, если тот свободен, и побродить вокруг руины, если же народу рядом не случится – залезть туда осторожненько и выяснить, в каком состоянии дом и подвал. Особо наказал быть поосторожнее – ежели их завалит, откапывать некому. Сам он поехал в Зарядье – искать Клавароша.

Благоухание щей Федька учуял еще за калиткой.

Но француза дома не случилось – исполняя архаровское приказание, он всячески старался подружиться с загадочным учителем и, очевидно, угощал его обедом в каком-либо трактире – в той же «Татьянке», где архаровцев привечали, или в «Ветошной истерии», или еще где.

Марфа уже усадила за стол и девчонку Наташку, и инвалида Тетеркина – она не любила кушать в одиночестве.

– Хлеб да соль! – сказал Федька, входя и крестясь на образ Богородицы.

– Хлеба кушать, – вежливо пригласила Марфа. – Садись, молодец. Наташка, дай ему миску побольше да ложку.

Инвалид Тетеркин, поздоровавшись, отрезал настоящий, правильный ломоть хлеба – во всю ширину ковриги.

А вот дальше был уже доподлинный позор всему архаровскому воинству…

Хитрая Марфа поняла, что коли Федька хочет потолковать с Клаварошем с глазу на глаз – то стряслось нечто значительное. Тут она, с одной стороны, сама себя перехитрила – ей и в ум не взошло, что все дело в ее замечательных щах. А с другой – разжилась новостями полицейской жизни, до коих была большая охотница. Стоило же ей это немногого – дала знак домочадцам, и тут же к Федьке по столу поехали миски и плошки, встала и стопочка с водкой.

Ну что за щи, если им не предшествует эта самая стопочка, если в стопочке нет водки, настоянной дома на травах – ну хоть на том же тысячелистнике? Федька даже забыл от блаженства о своем весьма прохладном отношении к Марфе. Да и можно ли не любить хозяйку, которая наливает таких пахучих щей, с мясом, с грибочками, со сметанкой, с луком и чесноком, густых из-за разумно добавленной мучной подболточки?

– Жаль, что Клавароша где-то нелегкая носит, – сказал он, опрокинув стопочку, закусив соленым рыжиком и приступив с большой ложкой к этим роскошным щам.

– Да самой обидно, душу в них вложила, – отвечала Марфа. – А он и не пришел. Ну, хорошо хоть ты пожаловал, есть кому похвалить, потешить мою душеньку.

– А что, Тимофей не у тебя столуется?

– Ночует, а объедать не желает. Я ему уж говорю – да плати ты мне хоть рубль в месяц, и будет тебе знатный обед. Нет, уперся. Боится он меня, что ли? А вчера так вовсе приплелся злой, как черт, разговаривать не пожелал. По службе у него, что ли, неприятности?

– Баба эта, из-за которой Тимофея у тебя поселили, куда-то запропала, ни у тебя появилась, ни у нас, ни в остроге, куда ее посылали. Господин Архаров уже говорил – на тот свет, поди, отправилась.

– Ахти мне! – воскликнула Марфа. – Этого еще недоставало!

– Дура пропала, и с детишками своими вместе, а господин Архаров полагает, что либо Демка ее прикосал, либо Тимошка, либо оба разом. А какого хрена?!

– С детишками? – удивилась Марфа. – Про них-то Тимоша и не сказывал. Ну-ка, Феденька, что за детишки такие? А ты что смотришь? У Феди стопка пустая, подливай!

Это относилось к инвалиду Тетеркину.

– Как не сказывал?

– Да из него лишнего слова не вытянешь. Что за детишки-то с ней были?

Федька не ответил прежде, чем растаяло во рту наслаждение от очередной ложки изумительных щей.

– Парнишка с ней был и девочка. Девочка маленькая… – Федька задумался, припоминая, как беседовали об этом взволнованный Демка и сильно недовольный Тимофей. – Паренек вроде нашего Никишки, годков двенадцати…

– Тимоша ее пальцем не тронул, – сразу объявила Марфа. – Коли с ней дети были. Даже когда бы он супружницу удавил или прирезал, куда-то должен был бы детей пристраивать. А мужики по этой части все, как один, неуклюжие. Вся Москва бы знала, что архаровец с двумя детишками носится. Да и Демка… И Демка вряд ли бы бросил Тимофеевых деток, как щенят…

Но в голосе Марфы было некоторое сомнение.

– Демка хитрый, у него на каждой улице по мартоне, мог к кому-то тут же отвести. Марфа Ивановна, наш пертовый маз точно на Демку думает! Он же ночью для чего-то с Пречистенки сбежал?

Федька наконец-то смог излить все свое огорчение, всю тревогу за друзей.

– Да уж поняла… Теперь им обоим одно спасение – чтобы жена с детишками нашлись. Коли они вообще когда сыщутся… Иван Львович мой сказывал, хотите у китайгородской стены облаву делать?

Иваном Львовичем она звала Клавароша – потому что как иначе кликать Жана-Луи?

– Болтуна бы придержал! – разозлился на Клавароша Федька. – Этак через день все Зарядье будет знать про облаву!

– Нишкни! – прикрикнула Марфа. – Я вот по сей день такое помню – у всей Москвы волосы дыбом встанут, коли заговорю! А вот молчу же! Ты бы так молчать выучился, смуряк обвиченный!

Федька уже знал – когда баба с норовом, вроде Марфы, уткнется кулаками в бока да раскрывает рот, надобно съежиться и сидеть кротко – покуда не кончится ненастье. Чем больше скажешь поперек – тем дольше она будет буянить. Этак и до битья посуды недалеко.

Потому он смиренно молчал, пока Марфа поминала свои былые подвиги да хвалилась Каиновой выучкой.

– Так что я бишь толковала? Про облаву! – вспомнила она. – Коли Тимофееву бабу прирезали или удавили той ночью, так ведь не на глазах же у деток. Коли Демка приходил – так он ее из хибары выманил, куда-то отвел, да так хорошо отвел, что по сей день тела не подняли. Он шур ведомый, он еще не все свои хитрости господину Архарову раскрыл! Но, сдается мне, он за детками сразу же не пошел, детки-то увидят и заплачут: где наша матушка? Может статься, он за ними Тимофея прислал. Или еще кого. А вот теперь поразмысли. Демка в тот вечер поехал сперва к господину Архарову. Был он на Пречистенке, пока господин Архаров не угомонился. Потом обратно побежал, а путь неблизкий, а светает рано. Да пока еще отыскал ту хибару…

– Марфа Ивановна, ты что такое городишь?! Не убивал Демка Тимофеевой жены! – воскликнул Федька.

– Кыш отсюда! – крикнула Марфа Наташке и инвалиду Тетеркину, которые весьма внимательно слушали разговор. – Ишь, затаились!

Домочадцы убрались от греха подальше.

– Молчи, Федя, я то знаю, чего ты не знаешь. У Тимофея зазноба завелась. Он, когда у меня ночевал, за наливочкой проболтался. Он и жениться на ней думает. Коллежского регистратора вдова, по прозванию Волошина.

– Не та ли, у кого Шварц комнату снимает?

– Она самая. Он как раз голову ломал, как двоеженства избежать. И Демка про то знал. Потому оба и переполошились – ну как законная-то дура заявится к зазнобе? Только Архарову не сказывай.

– Что ж они мне не сказали? А я-то, дурак, не пойму – чего они перескудрошились!..

Марфа посмотрела на Федьку очень выразительно, но он не понял взгляда.

– Так о чем это я? – продолжала она. – Облава! Нищие, что в хибарах живут, встают рано – им к церквам расходиться, к всенощной, за подаянием. Может, кто приметил – не бабу, ну ее к бесу! Детишек, парнишку и девочку. Бабы там такие околачиваются – клейма ставить негде, кто на них глядеть станет? А детишек, что мамку искали, могли запомнить. А, может, кто их и прибрал, когда с дитенком – лучше подают.

– Облопался наш Тимоша… – горестно сказал Федька. – Пертовый маз с ним круто разберется, коли так… Да и с Демкой…

– Помяни мое слово, Демка все это без Тимофеева ведома проделал, – убежденно произнесла Марфа. – Я ж тебе толкую – некогда ему было за Тимошей бегать, майская ночь короткая, он сперва ту елтону укосал, а потом уже Тимошу отыскал.

Федька вздохнул – у Марфы все получилось весьма складно.

– Послушай, молодец, – сказала она, как бы сжалившись, – а спроси-ка ты у Тимоши их приметы. Я-то во многих домах бываю и со многими людьми дружбу вожу. Глядишь, хоть детишек отыщем.

– Я к тебе кого-либо из парнишек с запиской пришлю, – отвечал Федька. – Не может быть, чтоб Демка!

– Худо ты своего Демку знаешь, – вздохнула Марфа. – Мало ли, что шур? Шиварища выручить – святое дело…

– Шуры не жулят.

– При нужде – ох как жулят…

И Федька, знавший мазовские и шуровские правила главным образом по рассказам, смутился – Марфе-то виднее, может шур пустить в ход острый жулик, или даже ради спасения жизни не нарушит закона.

На вторую перемену Марфа подала жареную рыбу, на третью – толстые оладьи с медом, на четвертую – сладкую рисовую кашу на молоке и с корицей. Словом, накормила на славу.

Пожалев еще раз, что не встретился с Клаварошем, Федька засобирался прочь. Марфа тут же догадалась, как его использовать, – сложила в миску горячие оладьи, масленые, румяные, полила медом, увязала в холстинку и наказала, что коли Клаварош в полицейской конторе – пусть без промедления съест!

Федька и поспешил, почти побежал, невзирая на избыточно сытое брюхо: не хотел, чтобы его с этим узелком видели. Вот и не приметил, как на углу Псковского и Ершовского переулков проводил его взглядом Яшка-Скес. Правда, Яшка, увидев издали фигуру в знакомом мундире с медными пуговицами, заранее отступил в сторонку – ему вовсе незачем было слушать Федькины расспросы.

А меж тем он раздобыл кое-что любопытное.

Феклушка по его просьбе расспрашивала окрестных баб, а здешняя баба встает рано и видит много. Опять же – Марфа вызывала у соседок немалое любопытство, замешанное на изрядной недоброжелательности. Рассуждая о ее подвигах, каждая старая перечница ощущала себя чуть ли не ангелом небесным. И потому Феклушкины язвительные расспросы никого не удивили. Выяснилось – к сводне кто-то повадился шастать по ночам. И она того человека привечает в старой летней кухне на краю огорода. Прямо в сорочке к нему и выходит, из чего нетрудно вывести – знакомы они весьма близко. Видели, как он оттуда уходит, но лица не разобрали – шляпа ниже бровей надвинута.

Это Скес еще мог понять – Марфа для чего-то встречалась с одним из бывших своих избранников. Но беседы на огороде никак не объясняли десяти грязных чашек из-под кофея. Да и путешествий в карете графа Матюшкина – тоже.

Приласкав Феклушку и попросив ее присмотреть за Марфой, Скес уже собрался прочь из Зарядья, да едва не налетел на Федьку. Пропустив его вперед, Скес пошел за ним следом и прибыл к Рязанскому подворью ровно две минуты спустя.

Там Архаров сводил воедино все полученные о господине де Берни сведения.

Француз признался Клаварошу, что в доме большие строгости, но для чего ему по ночам уходить, какие такие дела завелись у него в Москве – старательно скрыл. Клаварош доложил также, что лишнего этот господин де Берни не говорит, и при расспросах, давно ли в России, преловко сворачивает на другие материи. Притом и руки у него удивительно шустрые. Жеребцов донес, что ночью у дома вдовы Огарковой поставит более основательное наблюдение. Федьку, едва увидев его на крыльце, Абросимов тут же погнал к начальству. Его донесение о руине на Спиридоновке дополнило общую картину.

– Стало быть, Жеребцов, действуем так. Когда наш мусью вдругорядь ночью в окошко полезет, следить за ним, и как поймешь, что он на Спиридоновку собрался, – тут же хватай, вяжи. И тут же шли человека сюда… Федя, надобно там все обшарить.

– Уже послал Макарку с Никишкой, ваша милость! Через час, поди, явятся! – доложил Федька, страшно довольный, что опередил мысль Архарова.

Обер-полицмейстер невольно улыбнулся.

– Мусью Клаварош, каков из себя этот учителишка?

– Фигура… – француз изобразил длинными руками нечто настолько знакомое, что архаровцы чуть ли не хором воскликнули:

– Устин?!

– Прелестно. Как только Жеребцов хватает этого затейника, тут же Устин идет к Гранатному переулку. Переодевать его в снятое с француза платье не станем – ночь, кто там разбираться будет, да и трата времени изрядная. Одеться всем для вылазки попроще, мундиры поберечь! Нужно позаботиться о знаках… Мусью, что ты торчишь, как Ивановская колокольня, сядь к столу. Сашка! Приготовь бумагу, будешь рисовать!

В архаровском хозяйстве имелось немало карт, более или менее подробных, отыскали нужную, Саша взял карандаш, и четверть часа спустя был составлен план действий.

Очевидно, господин де Берни не каждую ночь отправлялся на поиски приключений. Присмотр за ним наладили превосходный, и дом вдовы Огарковой в Скатертном переулке охраняли так, как, пожалуй, и саму государыню не охраняли. Узнали много занятного про вдову, про ее любовника, про семейство отставного гвардейского полковника Шитова, составили расписание – когда француз занимается с мальчиками математикой, когда – рисованием.

Архаров был в гостях у Волконского и застрял допоздна – его-таки усадили за карты. Около полуночи он собрал выигрыш и стал прощаться с хозяевами. Князь и княгиня пожелали ему приятной и спокойной ночи.

Внизу его ждал не тольку кучер Сенька с лакеем Иваном, но и Клашка Иванов.

– Ваша милость, он из окна полез!

– И куда потащился?

– Да к Козьему болоту и потащился! Только с сарая неудачно соскочил, хромает. Устин Петров у Спиридоньевского храма спрятан, знака ждет. Все как велено!

Архаров вдруг понял, что спокойной ночи у него не будет.

Он был злопамятен – и не забыл, что господин де Берни загадочно исчез из шулерского притона, как вода в песок, как снег на горячей сковородке! Карточная игра немного взбудоражила его, выигрыш обрадовал и привел в занятное состояние – Архарову казалось, что сейчас его во всем ждет удача. И прямо руки чесались – грохнуть кулаком по красному сукну кабинетного стола, чтобы стоящий напротив господин де Берни от страха начал заикаться.

– Ты верхом? – спросил он Клашку.

– Да, ваша милость, на Сивке.

– Прелестно… Ну-ка, братец, – это относилось к лакею, прислуживавшему в сенях, – беги наверх, пусть его сиятельство велит оседлать для меня какую ни есть клячу!

По Клашкиной улыбке Архаров понял – полицейские будут весьма рады, если он примчится сейчас на подмогу.

Эта радость имела давнее происхождение – родилась она в ту ночь, когда мортусы брали штурмом ховринский особняк. Архаров сильно удивил их тем, что напялил дегтярный балахон и первым пошел махать кулаками. И она просыпалась всякий раз, когда он, в кабинете своем – неподвижный, строгий и сердитый, вдруг срывался, оживал, забывал про осторожность, плевать хотел на субординацию, кидался вместе со своими архаровцами в какое-то неожиданное побоище. Этим он словно подтверждал свое право быть их командиром. Да и как иначе?

На своем посту он оставался гвардейским офицером. А офицер должен сам водить солдат, которых вышколил на плацу, в атаку, иначе грош ему цена. Сие немудреное правило Архаров помнил, как «Отче наш». Не всегда, конечно, возникало желание среди ночи вскакивать, куда-то нестись, но уж когда возникало – он давал себе волю…

Наверху возник спор из-за клячи. Елизавета Васильевна хотела дать Архарову лучшую лошадь с конюшни, князь же Михайла Никитич знал, что кавалерист из Архарова никудышний, давать ему дорогую верховую лошадь – значит, сразу служить по лошади панихиду. Поэтому князь велел оседлать спокойного старого мерина, да поскорее.

Карету свою Архаров отправил домой, а сам с Клашкой Ивановым поскакал в сторону Спиридоновки. По дороге дважды останавливались по требованию десятских. Увидев обер-полицмейстера, они уж не спрашивали, отчего эти ночные путники без фонаря.

Ехать было недалеко. Сразу за Никитскими воротами они спешились и повели коней в поводу. Главное было – не поднимать шуму, для того Архаров и отказался от кареты. Через сотню шагов Клашка подал знак пронзительным кошачьим мявом.

Архаров не имел такой привычки к ночной жизни, как его подчиненные, и видел в темноте куда хуже шустрого Клашки. Тот повел его к последней уцелевшей руине Гранатного двора, но не прямо, а в обход, со стороны Спиридоновки. Там шагов через тридцать их встретил Тимофей. Он тоже словно бы не замечал темноты.

– Ну, что? – шепотом спросил Архаров.

– Устин пошел через двор. Они, коли следят, должны его видеть.

– Точно ли они будут ждать в подвале?

– А боле негде. Парнишки все облазили, говорят – наверху только мышам ходить можно, коту уже опасно. Сами чуть из верхнего жилья в нижнее не провалились, Макарка Никишку вытаскивал.

– Веди…

– Держитесь за меня, ваша милость, тут колдобины…

Отдав поводья Клашке, Архаров сердито отодвинул протянутую Тимофееву руку.

– Ступай вперед, я за тобой, – велел он.

Эта часть бывшего Гранатного двора уже заросла могучим неукротимым бурьяном, стволы его были чуть не с большой палец толщиной, и Тимофей, чтобы не возникло избыточного шуршания и треска, продвигался медленно. Вдруг он остановился, и Архаров, не ожидавши этого, налетел грудью на его широкую спину.

– Так и есть, ваша милость, – прошептал Тимофей. – Там свет сейчас горел и погас. Не иначе, они увидели Устина и из сеней в подвал полезли.

– Не опасно в подвале? – спросил Архаров.

– Парнишки сказывали – ничего, своды крепкие. Сверху все, того гляди, рухнет, а внизу вроде безопасное место…

Тут раздался заливистый свист.

Это был сигнал, по коему Устин, пока его не признали, должен был падать на пол и откатываться к ближайшей стенке, чтобы архаровцы могли, ворвавшись в подвал, стрелять без опаски.

Тимофей и Архаров побежали, путаясь в бурьяне, через двор.

Узкие двери были под высоким старинным крыльцом, когда-то белокаменным. Там, в развалине, уже перекликались архаровцы, но никто не стрелял. Когда обер-полицмейстер оказался у крыльца, из дверного проема выглянул Федька с фонарем, узнал начальство и улыбнулся.

– Ну? – спросил его Тимофей.

– Ни хрена не понять!

– Сбежали?

– Да тут, сдается, никого и не было!

– Как не было? – Архаров даже растерялся от такого сюрприза. – А кто фонарь гасил?

– Ваша милость, фонарь сам погас! Мы его первым делом отыскали – там огарок кончился!

– Мать честная, Богородица лесная… – пробормотал обер-полицмейстер. – А ну, свети. Сейчас докопаемся…

Каменные ступеньки, поставленные вкривь и вкось, спускались примерно на ту же глубину, что верхний подвал на Лубянке.

Помещение оказалось немалое, почти пустое, вдоль одной стены составлены были рассохшиеся бочата. Под самым потолком было заросшее землей окошко, на остатках подоконника и стоял погасший фонарь. Пролом в стене вел в другое помещение, где возились архаровцы.

Обер-полицмейстер пошел туда, перешагнул через высокий порог и оказался в длинном коридоре с кирпичными стенами. Туда выходили дверцы крошечных клетушек. Из одной, пятясь, вылез Сергей Ушаков.

– Ты чего там искал? – спросил Архаров, имея в виду, что в столь тесной конурке ничего и быть не должно.

– Дырку, ваша милость. Куда-то же они ухряли…

– А с чего ты взял, что они вообще тут были?

– Кто-то ж зажег фонарь.

– Фонарь могли зажечь днем, – рассудительно сказал Тимофей. – Днем-то его света не видно. А когда стемнело – никто по двору не шастал…

– А разве я не велел за этой развалиной следить? – спросил Архаров Тимофея.

– Ваша милость, с семи пополудни следим, и хоть бы одна собака сюда сунулась, – ответил за Тимофея Ушаков. – Где-то должны быть еще лестницы. Домина старинный, долгий, покоем стоял, тут лестниц много было.

– То бишь, вы через одну вбежали, они через другую выскочили? – Архаров все никак не мог понять последовательности странных событий.

– Похоже, так, ваша милость, да ведь мы все это место окружили. Коли тут кто и был – так в доме и сидит, наверху. Или же через какую-то дырку вверх выбрался, вылез там, где его не ждали, – сказал Тимофей.

– Какого черта раньше сюда не слазили, не разобрались?

– Парнишки лазили, глядели! Ваша милость, парнишки бойкие, они во всякую щель заползут.

– И не нашли другой лестницы?

– Ваша милость, коли не нашли, стало быть, она спрятана. Стенки надобно простучать, – опять вмешался Ушаков.

– И лаз вниз поискать, – распорядился Архаров. – Может, тут, как у нас, нижний подвал.

– Нижнего подвала тут и быть не может, ваша милость, – сказал Тимофей. – Место сырое, коли рыть нижний подвал – в нем не то что лягушки, а рыба заведется.

Ушаков и Канзафаров стали простукивать стенки.

– Где Устин? Он первый шел, что-то же заметил! – догадался Архаров.

Привели Устина. Он честно проделал все, что велели: изображал, пересекая улицу и двор, хромоту, спустился в подвал (крестя мелкими крестами чрево и бормоча «Спаси, Господи, люди твоя»), при свисте тут же повалился в грязь. Его-то ругать было не за что, и он открыто глядел в лицо Архарову, даже с известным любопытством – очень хотелось знать, чем вся эта затея кончится.

– Могло быть такое, что они догадались о подмене и даже не стали к дому подходить? – спросил Архаров.

Собравшиеся в кирпичном коридоре Тимофей, Федька, Ушаков, Устин, Степан Канзафаров и даже Клашка, привязавший наверху лошадей к какому-то забору, загалдели. Они сами из разных мест видели, как Устин приближался к крыльцу, и утверждали: шел почти как тот француз, тем более, что Шварц выдал ему длиннополый кафтан, очень похожий на кафтан господина де Берни.

– Прелестно… – пробормотал Архаров, не зная, что об этой истории и подумать. Гневаться вроде было не на что – подчиненные исполнили все его приказания и ожидали новых.

– Пошли прочь отсюда, – сказал он и направился к пролому в стене. Федька полез вперед него с фонарем, чтобы не вышло какой неприятности.

В большом помещении Архаров встал, обвел его взглядом, и обычная его подозрительность наконец проснулась. Нацелилась она на рассохшиеся бочата, кое-как составленные у стенки. В конце концов, коли кто тут и сидел, не поднявшись по несуществующей лестнице, то именно за ними, а то и забрался в самую бочку. Долго ли затаиться?

– А ну-ка, молодцы, раскидайте-ка мне этот винный склад, – пошутил Архаров. – Тимоша, Ушаков, держите угол под прицелом…

Устин вместе со всеми пошел двигать бочата. Ему-то и повезло – отодвинув первый с краю, увидел лежащее тело в длинном буром армяке.

– Господи Иисусе! – воскликнул Устин и перекрестился. – Сюда все!.. Покойник!..

– Ну вот, уже кое-что, – заметил Архаров. – Федя, где ты там с фонарем?

Архаровцы собрались вокруг тела. Устин шепотом читал молитву. Обер-полицмейстер озирался по сторонам, как если бы ему одного трупа было мало.

– Ну вот, сыскали клад, – задумчиво произнес Тимофей. – Устин, что скажешь?

Бывший дьячок не сразу вышел из молитвенного состояния.

– Иде же бо аще будет труп, тамо соберутся орлы, – неожиданно ответил он словами из Священного писания.

– Ага, орлы, – кинув взгляд на свое воинство, подтвердил Архаров. – Взгляни, Федя.

– Посвети, Иванов…

Федька, отдав Клашке фонарь, опустившись на корточки, перевернул тело вверх лицом.

– Гляньте-ка, вся рожа в саже…

– Как это его? – спросил Архаров. – Крови вроде не видать. И не удавили…

– Нет, не удавили, – сразу, хором, определили Степан и Ушаков.

– И не сегодня, – добавил Федька.

– О Господи, – сказал Устин и полез в карман. Добыв оттуда платок, месяца два не бывавший в стирке, он заботливо накрыл мертвое чумазое лицо.

Тимофей, за свою жизнь довольно насмотревшийся на покойников, стал деловито переставлять рядом стоящие бочата.