Клуб Дюма, или Тень Ришелье Перес-Реверте Артуро

Кле, которая вдохновила меня на этот бой

Сверкнула вспышка, и на стену упала тень повешенного. Он висел в самом центре гостиной, на крюке от люстры, и по мере того как фотограф, кружа по комнате, делал снимки, тень перескакивала с картин на фарфор в застекленных витринах, с книжных полок на полураздвинутые портьеры. За огромными окнами лил дождь.

Молодой судебный следователь с еще не просохшими взъерошенными волосами, не сняв мокрого плаща, диктовал секретарю протокол осмотра. Тот печатал, сидя на диване и пристроив портативную машинку на стул. Стук клавиш крепкими стежками прошивал и монотонный голос следователя, и тихие комментарии полицейских, сновавших по гостиной.

– …Пижама, сверху – халат. Пояс от халата явился орудием удушения. Руки трупа связаны спереди галстуком. На левой ноге тапка, правая – босая…

Следователь дотронулся до обутой ноги покойника, и тело, чуть колыхнувшись, начало медленно поворачиваться на туго натянутом шелковом шнуре слева направо, потом в обратную сторону, уже быстрее, пока не застыло в прежнем положении, – так магнитная стрелка, немного пометавшись, опять и опять упрямо указывает на север. Следователь отошел от покойника и при этом постарался не задеть полицейского в форме, который искал на полу отпечатки пальцев. Прямо под повешенным валялись осколки разбитой вазы и лежала книга, открытая на странице с жирными красными пометками. Это был старый том «Виконта де Бражелона» – дешевое издание в матерчатом переплете. Заглянув через плечо агента, следователь сумел прочесть отчеркнутые строки:

– О, я предан! Известно все, решительно все!

– Все в конце концов делается известным, – заметил Портос, который, в сущности, ничего не знал.

Следователь велел секретарю занести эту деталь в протокол, а книгу включить в опись вещественных доказательств, затем направился к высокому мужчине, который курил у открытого окна.

– Ну и что вы обо всем этом думаете? – спросил он, пристраиваясь рядом.

Высокий был одет в кожаную куртку с полицейским значком на кармане. Он докурил сигарету, потом через плечо, не оглядываясь, швырнул окурок в окно и только тогда ответил:

– Когда бутылка содержит нечто белое, легко предположить, что там молоко. – Фраза прозвучала несколько загадочно, но по ответной улыбке следователя можно было судить, что для него тут никакой загадки нет. В отличие от полицейского он стоял к окну лицом и смотрел на улицу, где продолжал лупить дождь. Кто-то открыл дверь в противоположном конце комнаты, и в лицо следователю вместе с порывом ветра полетели крупные капли.

– Эй, дверь закрывайте! – крикнул он, не глянув назад. Потом обратился к полицейскому: – Ведь бывает, что преступники маскируют убийства под самоубийства.

– И наоборот, – спокойно заметил высокий.

– Ну а руки? Зачем понадобилось связывать их галстуком?

– Самоубийцы порой боятся, что в последний миг им не хватит решимости довести дело до конца… Убийца связал бы ему руки за спиной.

– Но ведь это бессмысленно, – возразил следователь. – Взгляните, какой тонкий и прочный пояс. После того как несчастный потерял опору, у него не было шансов на спасение – руки ему не помогли бы.

– Кто знает? Подождем вскрытия.

Следователь еще раз посмотрел на труп. Агент, искавший отпечатки пальцев, поднялся с пола с книгой в руках.

– Любопытная страница.

Высокий пожал плечами.

– Я мало читаю, – сказал он. – Портос – это ведь один из этих… Как их? Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян. – Он считал, загибая пальцы левой руки большим пальцем правой. Потом задумался и добавил: – Забавно… Я никогда не мог понять, почему книга называется «Три мушкетера», хотя на самом деле их было четверо.

Глава 1. «Анжуйское вино»

Читатель должен приготовиться к тому, что он станет свидетелем самых жестоких сцен.

Э. Сю. Парижские тайны

Меня зовут Борис Балкан. Когда-то я перевел «Пармскую обитель». Кроме того, я пишу статьи и рецензии, которые знает пол-Европы, читаю лекции о современной литературе на летних университетских курсах и являюсь автором нескольких книг о популярных романах XIX века. Боюсь, правда, что ничего особо выдающегося я пока сделать не успел. Ведь нынче настали совсем иные времена: самоубийства маскируют под убийства, романы пишет врач Роджер Экройд, и всякий норовит опубликовать сотню-другую страниц с описанием захватывающих впечатлений, которые он испытал, разглядывая себя в зеркало.

Но не станем отвлекаться.

Я познакомился с Лукасом Корсо, когда он явился ко мне с «Анжуйским вином» под мышкой. Корсо был своего рода наемным солдатом у генералов-библиофилов, то есть промышлял охотой за книгами по заказам клиентов. Что требуется от человека, который занимается таким ремеслом? Он не должен быть слишком разборчивым в средствах, зато ему нужны хорошо подвешенный язык, быстрая реакция, терпение и, разумеется, большое везение – это в первую очередь. А также отличная память, чтобы вовремя сообразить, где, в каком пыльном закутке, в какой лавке старьевщика лежит томик, за который некто готов заплатить бешеные деньги. Корсо обслуживал узкий круг избранных клиентов: пару десятков букинистов из Милана, Парижа, Лондона, Барселоны и Лозанны – тех, что берут в работу всего полсотни книг, не более. Их можно назвать аристократами букинистического мира, ибо они торгуют инкунабулами, антикварными экземплярами и понимают: если книга переплетена в пергамен, а не в телячью кожу и поля у нее на три сантиметра шире обычного, это может поднять цену на тысячи долларов. Они – шакалы в царстве Гутенберга; пираньи, кружащие вокруг ярмарок антиквариата; пиявки, присосавшиеся к аукционам. Они способны продать собственную мать – лишь бы заполучить экземпляр первого издания; правда, клиентов они принимают в гостиных с видом на Домский собор или Боденское озеро и сидят при этом на кожаных диванах. И еще: они никогда не пачкают рук и не пятнают совести. На то существуют такие типы, как Корсо, которые ничем не брезгуют. Тем они и полезны.

Корсо сдернул с плеча холщовую сумку и бросил на пол, к ногам, обутым в нечищеные английские ботинки; потом уставился на портрет Рафаэля Сабатини[1] – он стоит в рамке у меня на столе рядом с авторучкой, которой я правлю статьи и типографские гранки. Это мне сразу понравилось, потому что обычно посетители не балуют портрет вниманием: они принимают Сабатини за моего престарелого родственника. Краешком глаза я наблюдал за реакцией Корсо и заметил, как он ухмыльнулся, усаживаясь в кресло; гримаса получилась какой-то ребячливой; он стал похож на кролика из мультфильма, когда тот впервые показывается в конце улицы и сразу завоевывает безоговорочную любовь зрителей.

Со временем я узнал, что Корсо умеет улыбаться и совсем иначе – как жестокий, изголодавшийся волк. Вернее сказать, умеет выбирать маску, соответствующую обстоятельствам. Но, повторяю, это я узнал много позже. А в тот миг он произвел на меня впечатление человека искреннего, и я рискнул подвергнуть его маленькому испытанию.

– «Он родился на свет с обостренным чувством смешного, – процитировал я, кивнув на портрет, – и врожденным ощущением того, что мир безумен…»[2]

Я увидел, как он неспешно и уверенно качнул головой, и во мне проснулась симпатия к нему, чувство, что нас роднит принадлежность к общему делу. Чувство это, несмотря на все, что случилось в дальнейшем, я сохранил и до сих пор. Корсо достал откуда-то сигарету без фильтра, такую же мятую, как его старый плащ и вельветовые брюки. Он вертел сигарету в пальцах и рассматривал меня сквозь очки в железной оправе, которые косо сидели у него на носу, – глядел из-под упавшей на лоб ряди уже чуть седоватых волос. Другую руку он по-прежнему держал в кармане, словно сжимал там рукоятку пистолета. Замечу, кстати, что карманы его напоминали бездонные ямы – чего там только не было! Книги, каталоги и документы, а еще – о чем я тоже узнал позднее – там непременно лежала фляжка с джином «Болс».

– «…И в этом заключалось все его достояние», – с ходу закончил он цитату, потом удобнее устроился в кресле и снова улыбнулся. – Хотя, если не кривить душой, мне больше нравится «Капитан Блад».

Я поднял вверх ручку, готовясь прочесть ему суровую отповедь.

– И тут вы не правы. «Скарамуш» для Сабатини – то же, что «Три мушкетера» для Дюма. – Я отвесил учтивый поклон в сторону портрета. – «Он родился на свет с обостренным чувством смешного…» За всю историю романов-фельетонов не было начальной фразы, равной этой.

– Что ж, спорить не стану, – согласился Корсо после паузы и тотчас выложил на стол папку с какой-то рукописью. Каждая ее страница помещалась в отдельном пластиковом конверте. – Знаете, а вы очень кстати упомянули Дюма.

Он пододвинул папку ко мне, но прежде повернул так, чтобы я мог ознакомиться с ее содержимым. Все листы были исписаны по-французски и только с одной стороны; бумага была двух видов: белая, уже пожелтевшая от времени, и бледно-голубая в мелкую клеточку – тоже очень старая. Каждому виду бумаги соответствовал свой тип почерка. На голубой писали черными чернилами. И вот что интересно: теми же чернилами и тем же почерком была сделана правка на белой бумаге – поверх текста, написанного мелкими, вытянутыми вверх буквами. Всего в папке лежало пятнадцать страниц, из них одиннадцать – голубые.

– Занятно. – Я поднял глаза на Корсо. Тот терпеливо переводил взгляд с меня на папку и с папки на меня. – Откуда это у вас?

Он потер переносицу, явно прикидывая, до какой степени та информация, ради которой он ко мне явился, обязывает его быть откровенным. Потом скорчил новую гримасу – уже третий вариант – и стал похож на невинного и простодушного кролика. Да, Корсо, несомненно, был профессионалом.

– Да так… От клиента моего клиента.

– Понятно.

Он выжидательно помолчал. Ведь приметы хитрости – не только предусмотрительность и расчетливость, но и осторожность. Мы оба отлично это знали.

– Разумеется, – добавил он, – я готов, если вам будет угодно, назвать имена.

Я заверил его, что нужды в том нет, и он сразу успокоился, поправил очки и спросил мое мнение о манускрипте. Я не спешил с ответом и принялся перелистывать страницы в обратном порядке – пока не дошел до первой. Название было выведено заглавными буквами, жирное: «Анжуйское вино».

Я прочел вслух первые строки:

Aprs de nouvelles presque dsespres du roi, le bruit de sa convalescence commenait se rpandre dans le camp…[3]

Я невольно улыбнулся. Корсо жестом показал, что хочет услышать мое суждение.

– Нет никаких сомнений, – сказал я. – Это рукопись Александра Дюма-отца. «Анжуйское вино», насколько могу припомнить, сорок какая-то глава «Трех мушкетеров».

– Сорок вторая, – подтвердил Корсо. – Сорок вторая глава.

– И это – оригинал? Подлинная рукопись Дюма?

– Ради этого я к вам и пришел – чтобы вы дали свое заключение.

Я пожал плечами, желая показать, что не готов взять на себя такую ответственность.

– А почему именно ко мне?

Это был глупый вопрос – из тех, что помогают тянуть время. Корсо, видно, подумал, будто я решил пококетничать. На лице его отразилось нетерпение.

– Вы ведь специалист, – буркнул он раздраженно. – Вы не только самый влиятельный в нашей стране литературный критик, вы всё знаете о романе-фельетоне XIX века.

– Вы забыли о Стендале.

– Не забыл. Я читал ваш перевод «Пармской обители».

– Надо же! Вы мне льстите.

– Боюсь, что нет. Мне больше нравится перевод Консуэло Бергес.

Мы обменялись улыбками. Он мне решительно нравился, и я уже начинал привыкать к его манерам.

– А книги мои вам знакомы?

– Только некоторые. «Люпен», «Раффлз», «Рокамболь», «Холмс»… Или, скажем, работы о Валье-Инклане, Барохе и Гальдосе[4]. Кроме того, «Дюма, или След гиганта». Потом – ваше исследование, посвященное «Графу Монте-Кристо»…

– И вы все это прочитали?

– Нет. Я, конечно, работаю с книгами, но не обязан их читать.

Он лгал. Или, по крайней мере, сгущал краски. Он принадлежал к породе людей основательных и добросовестных: прежде чем нанести визит, разузнал обо мне все, что мог, полистал все мои работы, которые сумел добыть. Он был из числа тех запойных читателей, что с самого нежного детства алчно проглатывают любой печатный текст. Правда, я до сих пор считаю маловероятным, что хоть в какой-то период детство Корсо заслуживало названия «нежное».

– Понимаю, – сказал я, только чтобы не молчать.

Он наморщил лоб, соображая, не забыл ли чего, потом снял очки, подышал на стекла и протер их мятым платком, извлеченным из бездонных карманов плаща. Упомяну, кстати, что его не по размеру большой плащ, кроличьи зубы и миролюбивое выражение лица создавали обманчивое впечатление слабости и безволия. На самом деле Корсо был крепок и упрям, как кирпич. Черты лица у него были тонкими и резкими, словно оно состояло из острых углов, а глаза смотрели очень внимательно, хотя начинали лучиться простодушием, как только Корсо угадывал, что собеседника можно подсечь именно на простодушии. Порой он выглядел даже неуклюжим и вялым – особенно когда позволял себе расслабиться. Есть такие беспомощные и бесприютные на вид существа: знакомые угощают их куревом, официанты наливают лишнюю рюмку, женщины горят желанием немедленно взять их под опеку. До окружающих слишком поздно доходит, что их одурачили. А лицемер уже во весь опор скачет прочь, добавив на рукоять своего кинжала новые победные зарубки.

– Вернемся к Дюма, – предложил Корсо, показывая на рукопись. – Человек, написавший про него пятьсот страниц, должен с ходу почувствовать знакомую ауру – такую способен источать только подлинник. Довольно прикоснуться к страницам… Не так ли?

Я положил руку на покрытые пластиком листы – жестом священника, касающегося церковных реликвий.

– Боюсь разочаровать вас, но я абсолютно ничего не чувствую.

Мы дружно расхохотались. Корсо смеялся особенно – сквозь зубы, как человек, не вполне уверенный в том, что они с собеседником смеются над одним и тем же. Иначе говоря, то был злой и холодный смех, даже чуть нагловатый: он надолго зависает в воздухе и рассеивается нередко лишь после того, как смеявшийся покинул комнату.

– Давайте по порядку, – сказал я. – Рукопись принадлежит вам?

– Повторяю, нет. Один мой клиент только что приобрел ее, и его мучает вопрос: как могло случиться, что до сей поры никто не слыхал о существовании полного рукописного оригинала этой главы «Трех мушкетеров»? Он желает получить формальное подтверждение подлинности… И поручил это дело мне.

– Знаете, меня удивляет, что вы занялись такой мелочью. – Тут я должен добавить: я тоже кое-что знал о Корсо. – Откровенно говоря, Дюма в нынешние времена…

Я не договорил и горько улыбнулся, приглашая его разделить мои чувства, но Корсо мне подыгрывать не стал и продолжал гнуть свое.

– Этот клиент – мой друг, – пояснил он спокойно. – Я хочу оказать ему личную услугу.

– Понимаю, но не уверен, что смогу быть вам полезен. Я видел рукописи Дюма, и эта вполне похожа на подлинную, но дать официальное экспертное заключение – дело иное. Тут нужен хороший графолог… Готов порекомендовать одного такого, он живет в Париже: Ашиль Репленже, владелец книжной лавки, где продают автографы и исторические документы. Лавка расположена неподалеку от Сен-Жермен-де-Пре. Он отлично знает французскую историю XIX века, к тому же очаровательный человек и мой добрый приятель. – Я указал на стену, где в рамке висел некий документ: – Вот это письмо Бальзака я купил у него несколько лет назад. Естественно, за огромные деньги.

Я взял в руки записную книжку, чтобы найти нужный адрес, и протянул Корсо визитную карточку. Он спртал ее в видавший виды, плотно набитый бумажник, потом вытащил из кармана плаща блокнот и карандаш с ластиком на конце. Ластик был обкусан совсем как у школьника.

– Я могу задать вам несколько вопросов?

– Разумеется.

– Вы знали о существовании полной рукописи хоть одной из глав «Трех мушкетеров»?

Прежде чем ответить, я покачал головой, потом снял колпачок с ручки «Монблан» и опять надел его.

– Нет. Роман печатался частями в «Сьекль» с марта по июнь 1844 года… Как только наборщик заканчивал работу, рукописный вариант отправляли в мусорную корзину. И все же кое-какие фрагменты уцелели. Сведения о них вы можете найти в Приложении к изданию Гарнье[5] 1968 года.

– Четыре месяца – срок небольшой. – Корсо задумчиво грыз кончик карандаша. – Дюма писал быстро.

– В ту пору все писали быстро. Стендаль управился с «Пармской обителью» за семь недель. К тому же у Дюма были помощники – «негры», на профессиональном жаргоне. Того, кто работал с ним над «Тремя мушкетерами», звали Огюст Маке… Сотрудничество продолжалось и позже: «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон»… А также «Граф Монте-Кристо» и еще несколько романов… Их-то вы, конечно, читали.

– Конечно. Кто их не читал!

– Следует уточнить: ваше «Кто их не читал!» относится ко временам минувшим. – Я почтительно полистал рукопись. – Та эпоха, когда подпись Дюма множила тиражи и обогащала издателей, канула в Лету. Почти все его романы печатались именно так – частями, и внизу последней страницы значилось: «Продолжение в следующем номере». А публика умирала от нетерпения, ожидая новую главу… Но зачем я это рассказываю? Вы же сами все знаете.

– Не важно. Продолжайте.

– Что еще добавить? Причина успеха традиционного романа с продолжением, иначе говоря – романа-фельетона, проста: герой или героиня обладают такими достоинствами и чертами характера, которые заставляют читателя отождествлять себя с литературным персонажем… Сегодня по тому же принципу строятся телесериалы. Но вообразите, какой эффект в былые времена, когда не знали ни радио, ни телевидения, производили подобные сочинения на обывателей, жадных до неожиданностей и развлечений и весьма нетребовательных в том, что касается художественного качества или хорошего вкуса… Гениальный Дюма все это понял и с хитроумием алхимика сотворил некий лабораторный продукт: капля того, крупица другого – плюс его талант. В итоге получился наркотик, создававший своего рода зависимость. – Я не без гордости ткнул себя пальцем в грудь. – И продолжающий ее создавать…

Корсо что-то записывал. Позднее один его знакомый скажет о нем при случае: такой же обидчивый, непредсказуемый и смертоносный, как черная мамба. У него была особая манера вести беседу – он глядел на тебя сквозь перекошенные очки и медленно кивал в знак согласия, хотя в кивках этих присутствовала и разумная доля здорового сомнения. В такие моменты он напоминал потаскуху, которая снисходительно украшает свой монолог сонетом во славу Купидона. Он словно давал тебе возможность – пока не поздно – внести коррективы в твои выводы.

Некоторое время спустя он прекратил писать и поднял голову.

– Но ведь вы занимались не только популярными романами. Известны и другие ваши работы… – он помедлил, подыскивая нужное слово, – на более серьезные темы. Ведь и сам Дюма называл свои произведения легкой литературой… Хотя, согласитесь, в таком определении сквозит явное пренебрежение к публике.

Подобный маневр отлично характеризовал моего гостя. Это был один из его коронных приемов – как валет в руках Рокамболя. Он вел игру исподтишка, внешне сохранял нейтралитет, а на самом деле постоянно устраивал изматывающие противника партизанские вылазки. Раздраженный человек может легко проговориться, начинает оправдываться, сыпать аргументами в свою пользу, а это – дополнительная информация. Наверное, именно поэтому – я ведь не вчера родился на свет и тактику Корсо прекрасно понимал – мне стало досадно.

– Вы повторяете избитые вещи, – бросил я, не скрывая раздражения. – Да, в этом жанре было написано много однодневок, но Дюма тут ни при чем… Для литературы время – как для кораблей шторм, и Господь спасает только тех, кого любит; попробуйте назвать других книжных героев, которые, подобно д’Артаньяну и его товарищам, целыми и невредимыми прошли сквозь годы. Разве что Шерлок Холмс Конан Дойла… Да, цикл о мушкетерах, вне всякого сомнения, – «роман плаща и шпаги», легкое чтиво; так что вы, естественно, обнаружите там все пороки жанра. Но есть и одно отличие: это великие авантюрные романы, книги особого уровня, и потому обычные жанровые критерии к ним применять нельзя. Это рассказ о дружбе, о головокружительных приключениях, и он сохраняет свежесть, несмотря на то что вкусы с тех пор переменились, несмотря на то что нынче к действию как таковому стали относиться с глупейшим пренебрежением. Кажется, после Джойса мы должны смириться с Молли Блум и забыть о Навсикае – на берегу, после бури…[6] Вам не доводилось читать мои заметки «Пятница, или Морской компас»?.. Короче, если вести речь об Улиссе, то я выбираю того, которого придумал Гомер.

Тут я чуть повысил голос, зорко следя за реакцией Корсо. Он едва заметно улыбался, но хранил молчание, не желая выдавать свои мысли. Но я-то помнил, какое выражение мелькнуло в его глазах, когда я процитировал «Скарамуша»: путь мною был выбран верный.

– Я понимаю, о чем вы, – наконец выдавил он. – Ваша точка зрения, сеньор Балкан, хорошо известна, хотя и не бесспорна.

– Моя точка зрения известна, потому что я сам о том позаботился. А что касается пренебрежения к публике, как вы изволили выразиться, то вам, возможно, неведомо, что автор «Трех мушкетеров» во время революций 1830 и 1848 годов участвовал в уличных боях, а еще переправлял Гарибальди купленное на собственные деньги оружие… Не забывайте, отец Дюма был известным генералом Республики… И писатель не раз доказывал свою любовь к народу и свободе.

– Хотя с историческими фактами он обращался куда как вольно.

– А это разве так уж важно? Знаете, что он отвечал тем, кто говорил, будто он насилует Историю?.. «Я ее насилую, истинная правда. Но я делаю ей очаровательных детишек».

Я положил ручку на стол, поднялся и подошел к одному из книжных шкафов во всю стену моего кабинета. Открыл дверцу и вытащил том в переплете из темной кожи.

– Как и все великие рассказчики, Дюма был вралем. Графиня Даш[7], хорошо его знавшая, пишет в воспоминаниях, что стоило ему услышать какую-нибудь явно выдуманную историю, как он начинал выдавать небылицу за истинный факт… Возьмем кардинала Ришелье – он был величайшим человеком своего времени, но его облик, пройдя через ловкие руки Дюма, исказился до неузнаваемости, и нам предстала порочная личность с довольно гнусной и подлой физиономией… – Держа книгу в руках, я повернулся к Корсо. – Известно ли вам вот это? Книгу написал Гасьен де Куртиль де Сандра, мушкетер, живший в конце XVII века. Это мемуары д’Артаньяна, настоящего д’Артаньяна: Шарля де Батц-Кастельморе, графа д’Артаньяна. Он был гасконцем, родился в 1615 году, действительно был мушкетером, хотя жил не в эпоху Ришелье, а при Мазарини. Умер он в 1673-м во время осады Маастрихта – как раз в тот момент, когда должен был, как и его романный однофамилец, вот-вот получить маршальский жезл… Так что, согласитесь, насилуя Историю, Александр Дюма давал жизнь действительно очаровательным детишкам… Никому не известного гасконца из плоти и крови, чье имя История позабыла, гениальный писатель сумел превратить в героя великой легенды.

Корсо неподвижно сидел в кресле и слушал. Я протянул ему книгу, и он осторожно, однако с большим интересом полистал ее – медленно, едва касаясь самого края страниц подушечками пальцев. Время от времени взгляд его задерживался на каком-нибудь имени или быстро пробегал целую главу. За стеклами очков глаза работали быстро и уверенно. Затем он вдруг отвлекся от книги, чтобы записать в блокнот: «Memoires de М. d’Artagnan, G. de Courtilz, 1704, P. Rouge, 4 тома 12°, 4-е изд.». Потом закрыл книгу и уставился на меня.

– Вы верно сказали: он был вралем.

– Да, – подтвердил я, возвращаясь на место и усаживаясь. – Но вралем гениальным. Где другие ограничились бы плагиатом, он выстроил целый мир, и мир этот стоит до сей поры… «Человек не крадет, он завоевывает, – любил повторять Дюма. – Каждую завоеванную провинцию он присоединяет к своей империи: навязывает ей свои законы, населяет темами и персонажами, распространяет там свое влияние…» В данном случае история Франции стала для него золотой жилой. Он проделал неслыханный трюк: почтительно сохранил раму и подменил саму картину – то есть без малейших колебаний разграбил открытую им сокровищницу… Главных действующих лиц Дюма превращает во второстепенных, скромных статистов – в героев первого плана, много страниц отдает описанию событий, которым в исторических хрониках посвящена пара строк… Никакого договора о дружбе д’Артаньян и его товарищи никогда не заключали – хотя бы потому, что друг друга не знали… Не было никакого графа де Ла Фер. Вернее, их было много, но ни один не носил имени Атос. Правда, Атос существовал, и звали его Арман де Силлек д’Атос, а умер он от раны, полученной на дуэли, еще до того, как д’Артаньян вступил в ряды королевских мушкетеров… Арамис – это Анри де Арамитц, дворянин, светский аббат в сенешальстве Олорон, зачисленный в 1640 году в мушкетерскую роту, которой командовал его дядя. В конце жизни он удалился в свои владения вместе с женой и четырьмя детьми. Что касается Портоса…

– Вы хотите сказать, что был и некий Портос?

– Был. Звали его Исаак де Порто, и он не мог не знать Арамиса, или Арамитца, потому что стал мушкетером всего на три года позже, чем тот, – в 1643-м. Известно только, что умер он до срока, и, наверное, причиной тому стали болезнь, война или дуэль, как у Атоса.

Корсо слушал, постукивая пальцами по «Мемуарам д’Артаньяна», потом тряхнул головой и улыбнулся:

– Ну а теперь вы скажете, что существовала и некая миледи…

– Именно. Но звали ее вовсе не Анна де Бейль, и она не была леди Винтер. И на плече у нее не было никакой лилии, хотя агентом Ришелье она и в самом деле являлась. Да, некая графиня де Карлейль и вправду украла на балу алмазные подвески у герцога Бекингэма. И не смотрите на меня так! Об этом рассказал в своих «Мемуарах» Ларошфуко[8]. А Ларошфуко слыл человеком очень серьезным и заслуживающим доверия.

Корсо глядел на меня во все глаза. Он был не из тех, кого можно легко чем-то поразить, особенно когда речь шла о книгах, но услышанное явно ошеломило его. Позднее, узнав Корсо лучше, я задумался: а было ли его тогдашнее изумление искренним, или он пустил в ход очередной профессиональный трюк, разыграл передо мной хитроумную комедию? Теперь, после того как все закончилось, у меня не осталось и тени сомнения: я был для Корсо источником информации, и он меня обрабатывал.

– Все это очень интересно, – сказал он.

– Если вы отправитесь в Париж, Репленже расскажет вам гораздо больше моего. – Я глянул на рукопись, все еще лежащую на столе. – Хотя я не уверен, что расходы на поездку оправдают себя… Сколько может стоить эта глава при нынешних ценах?

Он снова принялся грызть ластик на конце карандаша, изображая скептицизм.

– Немного. На самом деле я туда поеду по другому делу.

Я грустно и понимающе улыбнулся. Ведь все, чем владею я сам, вся моя скудная собственность – «Дон Кихот» Ибарры[9] и «фольксваген». Надо ли пояснять, что автомобиль обошелся мне дороже книги.

– Догадываюсь, о чем речь, – сказал я.

Корсо скорчил гримасу – что-то вроде кислого смирения, – и при этом стали видны его кроличьи зубы.

– Да, и так будет продолжаться до тех пор, пока Ван Гог и Пикассо не встанут у японцев поперек горла, – заметил он. – Тогда они начнут вкладывать деньги исключительно в редкие книги.

Я вспыхнул от негодования и откинулся на спинку стула:

– Спаси нас от такого Господь.

– Это ваша точка зрения, сеньор Балкан. – Он лукаво смотрел на меня сквозь перекошенные очки. – А вот я надеюсь на этом хорошо подзаработать.

Он сунул блокнот в карман плаща и поднялся, повесив холщовую сумку на плечо. И я еще раз подивился его показной беззащитности, его вечно сползающим на нос очкам. Потом я узнал, что он жил один, в окружении своих и чужих книг, и был не только наемным охотником за библиографическими редкостями. Еще он любил игры по моделированию Наполеоновских войн – мог, например, по памяти восстановить точный ход какой-нибудь битвы, случившейся накануне Ватерлоо. Была на его счету и какая-то любовная история, довольно странная, но подробности я узнал лишь много позже. И тут я хотел бы кое-что пояснить. По тому, как я описал Корсо, может сложиться впечатление, будто он безнадежно лишен каких-либо привлекательных черт. Но я, рассказывая всю эту историю, стремлюсь быть прежде всего честным и объективным, поэтому должен признать: даже в самой нелепости его внешнего облика, именно в той неуклюжести, которая – уж не знаю, как он этого добивался, – могла быть разом злобной и беззащитной, наивной и агрессивной, крылось то, что женщины называют «обаянием», а мужчины – «симпатией». Да, он мог произвести благоприятное впечатление, но оно улетучивалось, стоило вам сунуть руку в карман и обнаружить, что кошелька-то и след простыл.

Корсо убрал рукопись в сумку, и я проводил его до дверей. В вестибюле он остановился, чтобы пожать мне руку. Здесь висели портреты Стендаля, Конрада и Валье-Инклана, а рядом – отвратительная литография, которую несколько месяцев назад жильцы нашего дома общим решением – при одном голосе «против» (моем, разумеется) – постановили для украшения повесить на стену.

И тут я рискнул задать ему вопрос:

– Честно признаюсь, меня мучает любопытство – а где все-таки отыскалась эта глава?

Он замер в нерешительности: вне всякого сомнения, прежде чем ответить, быстро взвешивал все «за» и «против». Но ведь я оказал ему самый любезный прием, и теперь он попал в разряд моих должников. К тому же я мог снова ему понадобиться, так что выбора у него не было.

– Вы знали некоего Тайллефера? Это у него мой клиент купил рукопись.

Я не сдержал возгласа изумления:

– Энрике Тайллефер?.. Издатель?

Взгляд Корсо рассеянно блуждал по вестибюлю. Наконец он мотнул головой – сверху вниз:

– Он самый.

Мы оба замолчали. Корсо пожал плечами, и мне было понятно почему. Объяснение легко было отыскать в любой газете, в разделе криминальной хроники: ровно неделю назад Энрике Тайллефера нашли повесившимся в гостиной собственного дома на поясе от шелкового халата, а прямо под его ногами лежала открытая книга и валялись осколки фарфоровой вазы.

Много позже, когда история эта закончилась, Корсо согласился рассказать мне, как все развивалось дальше. Так что я теперь могу относительно точно восстановить даже те события, свидетелем которых не был, – цепочку обстоятельств, что привела к роковой развязке и раскрытию тайны Клуба Дюма. Благодаря позднейшим откровениям охотника за книгами я могу сыграть в этой истории роль доктора Ватсона и сообщить вам, что следующий акт драмы начался через час после нашей с Корсо встречи – в баре Макаровой.

Флавио Ла Понте стряхнул капли дождя с одежды, устроился у стойки рядом с Корсо и тотчас заказал рюмку каньи. Потом сердито, но не без тайного удовольствия глянул на улицу, словно ему только что пришлось пересечь открытую местность под прицельным огнем снайперов. Дождь лил с библейской неукротимостью.

– Так вот, коммерческие фирмы «Арменгол и сыновья», «Старые книги» и «Библиографические редкости» намерены подать на тебя в суд, – сказал он и погладил рыжую кудрявую бороду, потом вытер пивную пену вокруг рта. – Только что звонил их адвокат.

– В чем меня обвиняют? – спросил Корсо.

– В том, что ты обманул некую старушку и разграбил ее библиотеку. Они клянутся, что по поводу тех книг у них была с ней железная договоренность.

– Спать надо меньше…

– Я им сказал то же самое, но они рвут и мечут. Еще бы… Явились за своей долей, а «Персилес» и «Королевское право Кастильи»[10] уже уплыли. К тому же ты научил ее, какие цены запросить за оставшиеся книги, – и цены сильно завысил. Теперь владелица отказывается им хоть что-нибудь продать. Заламывает вдвое против того, что они предлагают… – Он глотнул пива и весело подмигнул Корсо. – Заклепать библиотеку – вот как называется эта красивая комбинация.

– Это ты мне будешь объяснять, как она называется? – Корсо зло ухмыльнулся, показав клыки. – А уж «Арменголу и сыновьям» это известно не хуже моего.

– Эх, жестокий ты человек, – бесстрастно припечатал Ла Понте. – Но больше всего им жаль «Королевского права». Они говорят, что ты нанес им удар ниже пояса.

– А я, разумеется, просто обязан был оставить книгу для них… И привязать к ней бантик! Как же! С латинской глоссой Диаса де Монтальво!..[11] На книге нет типографской марки, но напечатана она точно в Севилье, у Алонсо дель Пуэрто, предположительно в 1482 году… – Он подправил очки указательным пальцем и глянул на приятеля. – Смекаешь?

– Я-то смекаю. А они почему-то очень нервничают.

– Пусть пьют липовый чай – помогает.

В такие вот предобеденные часы бар всегда бывал полон и посетители стояли у стойки плечом к плечу, стараясь не угодить локтем в лужицы пены. Шум голосов и клубы сигаретного дыма дополняли картину.

– И думается мне, – добавил Ла Понте, – что «Персилес» – то этот самый – первое издание. Переплетная мастерская Трауца-Бозонне, там их марка.

Корсо покачал головой:

– Нет, Харди. Сафьян.

– Показал бы? Но учти, я им поклялся, что ни сном ни духом о твоих делах не ведаю. Ты ведь знаешь: у меня аллергия на любые судебные разбирательства.

– А на свои тридцать процентов?

Ла Понте, словно защищая собственное достоинство, поднял руку:

– Стоп! Не путай божий дар с яичницей, Корсо. Одно дело – наша прекрасная дружба, другое – хлеб насущный для моих детишек.

– Нет у тебя никаких детишек!

Ла Понте скорчил смешную рожу:

– Подожди! Я еще молодой.

Он был невысок, красив, опрятно одет и знал себе цену. Пригладив ладонью редкие волосы на макушке, он глянул в зеркало над стойкой, чтобы проверить результат. Потом побродил вокруг наметанным глазом: нет ли случайно поблизости представительниц женского пола. Бдительности он не терял нигде и никогда. А еще он имел привычку строить беседу на коротких фразах. Его отец, очень знающий букинист, обучал его писать, диктуя тексты Асорина[12]. Теперь уже мало кто помнил, кто такой Асорин, а вот Ла Понте до сих пор старался кроить предложения на его манер – чтобы они получались емкими и логичными, накрепко сцепленными меж собой. И это помогало ему обрести диалектическую устойчивость, когда приходилось уговаривать клиентов, заманив их в комнату за книжной лавкой на улице Майор, где он хранил эротическую классику.

– Кроме того, – продолжил он, возвращаясь к изначальной теме разговора, – у меня с «Арменголом и сыновьями» есть незавершенные дела. И весьма щекотливого свойства. К тому же сулящие верный доход в самые короткие сроки.

– Но со мной-то у тебя тоже есть дела, – вставил Корсо, глядя на него поверх пивной кружки. – И ты – единственный бедный букинист, с которым я работаю. Так что те самые книги продать предстоит именно тебе.

– Ладно. – Ла Понте легко пошел на попятную. – Ты же знаешь, я человек практичный. Прагматик. Приспособленец – низкий и подлый приспособленец.

– Знаю.

– Вообрази себе, что мы с тобой – герои фильма, вестерна. Так вот, самое большее, на что я согласился бы – даже ради дружбы, – это получить пулю в плечо.

– Да, самое большее, – подтвердил Корсо.

– Но это к делу не относится. – Ла Понте рассеянно покрутил головой по сторонам. – У меня есть покупатель на «Персилеса».

– Тогда ты угощаешь. Закажи мне еще одну канью. В счет твоих комиссионных.

Они были старыми друзьями. Любили пиво с высокой крепкой пеной и джин «Болс», разлитый в морские бутылки из темной глины; но больше всего они любили антикварные книги и аукционы в старом Мадриде. Они познакомились много лет назад, когда Корсо шнырял по книжным лавкам, которые специализировались на испанских авторах, – выполнял заказ одного клиента, пожелавшего заполучить экземпляр-призрак – «Селестину», ту, что, по слухам, успела выйти еще до всем известного издания 1499 года[13]. У Ла Понте этой книги не было, и он о ней даже не слыхал. Зато у него имелся «Словарь библиографических редкостей и чудес» Хулио Ольеро, где та «Селестина» упоминалась. Во время беседы о книгах между ними вспыхнула взаимная симпатия. Она заметно укрепилась, после того как Ла Понте повесил на дверь лавки замок и оба они двинули в бар Макаровой, где и начались взаимные излияния: они всласть наговорились о хромолитографиях Мелвилла, ведь юный Ла Понте воспитывался на борту его «Пекода», а не только с помощью пассажей из Асорина. «Зовите меня Измаил»[14], – предложил он, покончив с третьей рюмкой чистого «Болса». И Корсо стал звать его Измаилом, а еще в его честь процитировал по памяти отрывок, где выковывают гарпун Ахава:

Были сделаны три надреза в языческой плоти, и так был закален гарпун для Белого Кита…

Начало дружбы было должным образом обмыто, так что Ла Понте в конце концов даже перестал глазеть на девиц, которые входили и выходили, и поклялся Корсо в вечной преданности. По натуре Ла Понте был человеком слегка наивным, несмотря на весь свой напускной цинизм и подлое ремесло торговца старыми книгами, и не смекнул, что новый друг в перекошенных очках еще там, в лавке, едва бросив взгляд на книжные шкафы, принялся обрабатывать его по всем правилам военного искусства. Корсо сразу приметил пару томов, о которых и хотел теперь потолковать. Но, честно сказать, Ла Понте со своей рыжей бородкой, кротким, как у Билли Бада[15], взглядом и несбывшимися мечтами стать китобоем в конце концов завоевал симпатию Корсо. К тому же он мог процитировать наизусть полный список членов экипажа «Пекода»: Ахав, Стабб, Старбек, Фласк, Перт, Квикег, Тэштиго, Дэггу… названия всех кораблей, упомянутых в «Моби Дике»: «Гоуни», «Таун-Хо», «Иеровоам», «Юнгфрау», «Розовый бутон», «Холостяк», «Восхитительный», «Рахиль»… – и прекрасно знал – а это было высшим пилотажем, – что такое серая амбра. Они болтали о книгах и китах. Так что в ту ночь и было основано Братство гарпунеров Нантакета, Флавио Ла Понте стал его генеральным секретарем, Лукас Корсо – казначеем, и оба – единственными членами сообщества. Доброй матерью-покровительницей сделали Макарову – она даже не взяла с них денег за последнюю рюмку, а перед закрытием примкнула к их компании, и они вместе расправились с бутылкой джина.

– Я еду в Париж, – сообщил Корсо, разглядывая в зеркале толстуху, которая каждые пятнадцать секунд совала монетку в щель игрального автомата, словно ее загипнотизировали незамысловатая музыка и мелькание цветной рекламы, фрукты и звоночки, так что двигаться могла только сжимающая рычаг рука – и так до скончания века. – Там заодно займусь и твоим «Анжуйским вином».

Приятель сморщил нос и глянул на него настороженно. Париж – дополнительные расходы, новые сложности, a Ла Понте был книготорговцем скромным и очень скупым.

– Ты же знаешь, я не могу себе такое позволить – мне это не по карману.

Корсо медленно допивал пиво.

– Очень даже можешь. – Он достал несколько монет, чтобы заплатить и за себя, и за приятеля. – Я еду совсем по другому делу.

– По другому делу? – повторил Ла Понте с явным интересом.

Макарова поставила на стойку еще две кружки. Это была крупная светловолосая сорокалетняя женщина, коротко подстриженная, с серьгой в одном ухе – память о той поре, когда она плавала на русском рыболовном судне. Одета она была в узкие брюки и рубашку с закатанными почти до плеч рукавами, которые открывали на редкость крепкие бицепсы. Хотя не только они придавали ей сходство с мужчиной – в углу рта у нее вечно дымилась сигарета. Ее легко принимали за уроженку Балтики, но всем обликом, и особенно – грубоватыми манерами, она скорее напоминала слесаря-наладчика с какого-нибудь ленинградского завода.

– Прочла я вашу книгу, – сказала она Корсо, раскатывая букву «р». При этом пепел от сигареты сыпался на мокрую рубашку. – Эта Бовари… просто несчастная идиотка.

– Рад, что ты сразу ухватила суть дела.

Макарова протерла стойку тряпкой. С другого конца зала из-за кассы за ней наблюдала Зизи – полная противоположность Макаровой: гораздо моложе, миниатюрная и очень ревнивая. Случалось, перед самым закрытием они в подпитии начинали драться на глазах у последних клиентов – правда, те, как правило, были своими людьми. Однажды после такой потасовки Зизи, с лиловым синяком под глазом, разъяренная и жаждущая мести, решила хлопнуть дверью. И пока она не вернулась через три дня, Макарова не переставала лить слезы, которые капали и капали в кружки с пивом. В ночь примирения заведение закрылось раньше обычного, и можно было видеть, как они куда-то отправились, обняв друг дружку за талию и целуясь в подворотнях, словно юные влюбленные.

– Он едет в Париж, – Ла Понте кивнул на Корсо. – Хочет ухватить удачу за хвост. У него в рукаве спрятан туз.

Макарова собирала пустые стаканы и глядела на Корсо сквозь дым своей сигареты.

– Да у него вечно что-нибудь припрятано, – гортанно произнесла она, не выказав ни малейшего удивления. – То в одном месте, то в другом.

Потом она составила стаканы в раковину и, поигрывая квадратными плечами, пошла обслуживать других клиентов. Макарова глубоко презирала представителей противоположного пола и исключение делала разве что для Корсо, о чем и сообщала во всеуслышанье, объясняя, почему не берет с него деньги за последнюю рюмку. Даже Зизи относилась к нему вполне терпимо. Однажды Макарову арестовали за то, что она во время демонстрации геев и лесбиянок разбила морду полицейскому, и Зизи всю ночь просидела на скамейке перед полицейским управлением. Корсо принес ей бутерброды и бутылку джина, потом переговорил со своими знакомыми из этого заведения, и они помогли замять дело. Зато у Ла Понте все это вызывало нелепую ревность.

– Почему в Париж? – спросил он рассеянно, ибо внимание его было поглощено другим. Левый локоть Ла Понте погрузился во что-то восхитительно мягкое и податливое. И он, разумеется, пришел в полный восторг, обнаружив, что его соседкой по стойке оказалась юная блондинка с пышной грудью.

Корсо глотнул пива.

– Я заеду еще и в Синтру, это в Португалии. – Он продолжал наблюдать за толстухой у игрального автомата. Просадив всю мелочь, та протянула Зизи купюру для размена. – Теперь я работаю на Варо Борху.

Его друг присвистнул: Варо Борха – самый крупный библиофил в стране. В его каталог попадало совсем немного книг, но только самые лучшие; и еще про него шла слава, что если он хотел что-либо заполучить, то за ценой не стоял. Ла Понте, на которого новость произвела заметное впечатление, потребовал еще пива и новых подробностей. При этом в лице его мелькнуло что-то хищное – как всегда, стоило ему услышать слово «книга». Ла Понте был, конечно, человеком очень прижимистым и откровенно малодушным, но в завистливости его никто не посмел бы упрекнуть, если только дело не касалось красивой женщины, которую можно загарпунить. В профессиональном плане сам он вполне довольствовался добытыми без особого риска качественными экземплярами и искренне уважал друга; тот работал с клиентами совсем иного полета.

– Ты когда-нибудь слыхал о «Девяти вратах»?

Букинист, который начал было неспешно шарить по карманам, словно давая Корсо время заплатить и за эту выпивку, так и застыл с открытым ртом. И даже на миг позабыл о своей пышнотелой соседке, которую как раз намеревался рассмотреть получше.

– Ты хочешь сказать, что Варо Борха хочет заполучить эту книгу?

Корсо кинул на прилавок последние монеты, завалявшиеся в кармане. Макарова налила друзьям еще по рюмке.

– Уже заполучил. И заплатил за нее целое состояние.

– Еще бы! Сохранилось только три или четыре экземпляра.

– Три, – уточнил Корсо. – Один находится в Синтре, в коллекции Фаргаша. Второй в фонде Унгерна в Париже. А третий попал на мадридский аукцион, когда продавали библиотеку Терраля-Коя. Его-то и купил Варо Борха.

Ла Понте, сгорая от любопытства, теребил свою курчавую бородку. Он, конечно же, слышал о Фаргаше, португальском библиофиле. Что касается баронессы Унгерн, то эта безумная старуха заработала миллионы, сочиняя книжки по оккультизму и демонологии. Ее последний шедевр «Нагая Исида» побил все рекорды продаж.

– Одного не пойму, – спросил, помолчав, Ла Понте. – Ты-то какое отношение имеешь ко всему этому?

– А тебе известна история книги?

– Только в общих чертах, – признался Ла Понте.

Корсо обмакнул палец в пивную пену и принялся что-то рисовать на мраморной столешнице.

– Время действия – середина XVII века. Место действия – Венеция. Главный персонаж – печатник по имени Аристид Торкья, которому приходит в голову мысль издать так называемую «Книгу о Девяти вратах в Царство теней», что-то вроде учебного пособия, как вызывать дьявола… Но времена стояли не самые благоприятные для литературы подобного рода, и святая инквизиция быстренько заполучила Торкью в свои руки. Состав преступления – сношения с дьяволом и так далее. Отягчающее обстоятельство – воспроизведение девяти гравюр из знаменитого «Деломеланикона» – классики чернокнижия. Замечу, что, согласно легенде, автором гравюр считался сам Люцифер.

Макарова тоже остановилась у стойки – только с другой стороны – и, вытирая руки о рубашку, внимательно слушала. Ла Понте так и не донес стакан до губ: он с алчным профессиональным интересом ловил каждое слово.

– А что стало с книгами?

– Нетрудно догадаться: костер из них получился знатный. – Корсо изобразил на лице жестокое ликование; казалось, он воистину сожалеет, что не присутствовал при расправе. – А еще рассказывали, что из огня доносились крики дьявола.

Макарова недоверчиво фыркнула и замерла, потом облокотилась на стойку рядом с краном для пива. Все эти средиземноморские суеверия, темные истории… Гордый северный нрав и мужской характер не позволяли ей опуститься до такого… Более впечатлительному Ла Понте вдруг очень захотелось пить, и он сунул нос в кружку.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Татарская пустыня» – самый известный, великолепно экранизированный роман Д. Буццати, включенный Бор...
«…внизу, на подходах к Витебску, звукометристы крутили штурвалы своих раструбов, а номера зенитных р...
Повесть написана в то время, когда Стругацкие, постепенно отходя от традиционной НФ, экспериментиров...
«Да нет, не та кухня, которая литературная, а та, которая обычная, шестиметровая, где чай пьют и реж...
Вначале был голос из унитаза. Потом в дверях возникла сожительница Нинка Ремизова с новым хахалем по...