Красавчик. И аз воздам

Событие первое

Поляки, с русскими не ходите в схватку, сожрем в Литве, а высрем в Камчатку!

Денис Васильевич Давыдов

Александр I, в отличие от батяньки, мелким прыщом не был. Даже можно сказать, что прыщом был крупным.

Зря на Екатерину II бочку катят, сколько бы ни было у нее любовников, а сына и наследника родила от мужа. Достаточно сравнить портреты Петра III и Павла I – одна рожа. Отец и сын. И если потом добавить Александра I к этим портретам и Константина, то семейное сходство вообще прямо бросается в глаза. Особенно нос у всех четверых. А если к плеяде этих товарищей присовокупить Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского – основателя династии с его носом, то и понятно станет, почему династия императоров на русском престоле называется Гольштейн-Готторп-Романовской. Все дело в носе. Именно из-за носа Петр I и отдал в жены безземельному, нищему, выгнанному из своих земель голштинскому принцу в жены свою старшую любимую дочь Анну. Иначе ни черта не понятно. Где Петр I и где носатый Карл Фридрих Гольштейн-Готторпский. Приживался родоначальник династии сначала при шведском дворе, а потом при русском и все метил на престол. А и получил бы даже – это герцогство Готторпское чуть больше по территории, чем деревенька у графа фон Витгенштейна. И целых триста подданных. Только что герцогством называется. В Швеции губу раскатывал даже на королевство, но не срослось. Тогда в России через жену думал к власти пробиться, а тут Меншиков с Петром II. «Алексашка» конкурента выслал назад в Голштинию. Но это ладно. Дело в физиономии. Посмотрел бы в качественное зеркало и понял, что с такой рожей нельзя в монархи. Их же на рублях печатают. Возьмет через некоторое время нумизмат рубль или крону с такой рожей и плюнет на нее. И об валенок. Может, если начистить ему рожу, то краше станет. Нет, как уродцем был, так и остался. Наглядный пример с константиновским руб-лем. Помрет через двадцать пять лет Александр, ну или в Сибирь монахом сбежит, не суть. Пусть все же помрет, не так обидно. Так вот, помрет – и Госсовет или лучшие люди поскачут в Польшу, Константина на царство звать. И рубли пробные с собой повезут. Положено так. Посмотрит пьяный вечно Константин на константиновский рубль. И отречется от престола. Поймет, хоть и пьяный в драбадан, что нельзя в массы нести такие рубли. Позор на века. Не станет ждать, пока нумизматы на его мерзкую рожу плюнут. Сам плюнет.

Александр был высоким, немного полноватым молодым человечком с фамильным носом и бакенбардами на круглом, начинающем лысеть, лице. Лысеет голова?! Хрен там, у этого лысело лицо. Залысина на низком, позаимствованном у неандертальца лбу поднималась к темени, а очередной Кутайсов оставшиеся волосы закрутил в кудри и постарался залысину закудрить. Так себе получилось. Но новый Кутайсов не остановился, он взял и в кудри завил еще и огромные бакенбарды, Пушкин потому и не любил Александра, что завидовал его бакенбардам, сам не мог такие вырастить. А Александр смог, прямо капли, должно быть, какие немецкие использовал для ращения волос на щеках. Втирали их ему в щечки кругленькие. Огромные вскудрявленные бакенбарды занимали большую часть лица. И среди этих бакенбардов нос торчал семейный. Нет, вот у графа Витгенштейна тоже нос, греческий такой. Но это же довольно красиво и породисто, а у немелкого прыща Александра нос длинный и пимпочкой-курносиной одновременно. Ужас ужасный.

Рост император новый, на этот момент еще не коронованный, взял не от Петра. Там Екатерина I все подпортила. Она Петру до подмышки не доходила, ну и Анна выросла маленькая, и голштинец мелким был, а потому рост Петра III всего метр семьдесят, а Екатерины II, судя по исследованию скелета, всего 157 сантиметров. В кого было Павлу расти. Павел I, тоже, судя по скелету, был ростом 165 сантиметров. Но… Екатерина II понимала, что император должен быть высоким и красивым, и потому выписала из неметчины великаншу и красавицу Марию Федоровну в жены Павлу. От нее и пошла стать последующих Романовых. Николай, стоящий сейчас рядом с Александром, вырастет вообще с Витгенштейна ростом – 190 сантиметров. Ну, третий ребенок в семье, витаминов больше доставалось. Маман больше яблок покупали, деньжата завелись. И нос уже нормальный, просто длинный, не загнут вверх. А все яблоки.

Вырос Александр до метра восьмидесяти, плюс еще высокие каблуки французских туфель. На полголовы, а то и на всю голову возвышался над свитой, что сейчас разглядывала в упор Петра Христиановича. Александру недавно испол-нилось двадцать четыре года. Пацан. Романтичный пацан с завиральными идеями, которым будут крутить амбиции и плохие советчики. Стоящему по левую руку Николаю, которому предстоит разогнать декабристов, пять годков. Еще левее стоит вдовствующая теперь императрица Мария Федоровна. Она ростом почти со старшего сына. В огромном пышном платье стоит, и талия корсетом затянута так, что Гурченко бы от зависти всплакнула. И как Екатерина II нашла ее среди сотен немецких принцесс – эту красавицу гренадерского роста? Да просто. Отец Екатерины был комендантом в Штеттинском замке, там же родилась и Мария Федоровна. После батеньки Екатерины комендантом Штеттинского замка стал батянька на то время еще Софии Доротеи Августы Луизы Вюртембергской – принц Фридрих Евгений Вюртембергский, такая же нищета. Константина нет. Он с Лейб-гвардии Его императорского высочества Константина Павловича полком, бывшим Лейб-гвардии Измайловским полком, убыл на лето в Москву. Готовиться к торжественной коронации старшего брата.

Глаза у Александра еще интересные. Они голубые. Ну, в России не редкость. Так в нем нет русской крови почти. Ничего, у немцев тоже бывают. Арийцы же. Белокурые бестии. У императора они не просто голубые, они как бы светятся этим голубым светом, может, радужка чуть пошире. Но притягивают глаза к себе взор.

По правую руку от него стоит жена. Женили императора очень молодым и очень давно на Луизе Марии Августе, дочери баденского маркграфа Карла Людвига, принявшей в православии имя Елизавета Алексеевна. Год назад у них умерла годовалая дочка. И отдалились уже супруги друг от друга. Наверное, слишком ранний брак тому виной. Шестнадцать лет было наследнику, и не готов был к семейной жизни. Брехт оценивающе поглядел на императрицу. Красивая, не отнять. Тоже такое белокурое и голубоглазое чудо. Фея. Так и хотелось спросить: «Чего тебе еще надо, хороняка?» (Хороняка – это тот, кто испугался и решил схорониться вместо решительных действий.) Императрица красотою лепа, червлена губами, бровьми союзна! А Нарышкина кто? Вон, чернявый пухлик торчит из-за спины. Хрень полная. Только что полячка с выкаченными почти из платья большими титьками. Что за любовь к полякам? Ничего. Скоро от любви к полякам и полячкам собирался отучить Александра граф Витгенштейн.

Ага, а у самого-то жена полячка? Ну, повезло. А еще у него – настоящая полячка. Блондинка – и красивая, и голубоглазая, и высокая, а не эта пухленькая шалава чернявая.

– Граф, вы вовремя… – на языке Наполеона и Франсуазы Саган улыбнулся ему Александр.

Событие второе

– Джон, почему тебя называют Малышом?

– На что это ты намекаешь? У меня все пропорционально!

Прием продолжался, гости перетекали от одной группки к другой, перемывали косточки присутствующим и отсутствующим. Ругали и хвалили Наполеона и Георга III, который пару месяцев назад прибрал к рукам Ирландию и на радостях стал безумцем. Брехт, сидя в своем поместье, этих новостей интересных не знал и, услышав, проходя мимо одной из группок, в которой находилась и вдовствующая императрица Мария Федоровна, решил присоединиться и узнать новости двухмесячной давности. Новости рассказывал, можно сказать, его друг и наставник Беннигсен Леонтий Леонтьевич, к нему Петр Христианович и обратился:

– Извините, ваше императорское величество, но в захолустье своем отстал от жизни совсем, нельзя ли мне узнать у рассказчика подробности этих событий. Господин барон, не прольете свет истины на мою заплесневелую от пребывания в деревне голову.

Мария Федоровна милостиво кивнула одному из руководителей убийства своего мужа.

Понятно, что она точно знала, что случилось в спальне у Павла, об этом говорит то, что все следующие годы она будет мстить убийцам. Всех до единого сошлют в деревни. Она бы и казней добилась от Александра, но смертной казни в деспотической России нет. Еще Елизавета отменила. Зря, конечно, но уж какие есть законы, а соблюдать их надо. А вот барона Беннигсена не тронула, точно знала, видимо, что он не принимал участия в убийстве Павла непосредственно, вышел «туалет поискать». Караулы проверить? Вышел… Вроде как и не виноват.

– Ничего особо и не произошло. В январе этого года Королевство Ирландия было упразднено, и объединенная страна стала именоваться не Королевством Великобритания, а Соединенным Королевством Великобритании и Ирландии[1]. Добунтовались. А безумство… Говорят, припадок был у Георга III, чуть жену с сыном не убил, еле скрутили. Говорят еще, что это и не первый припадок, и раньше бывали, в преклонных годах король. Шестьдесят три года уже старичку и сорок с лишним лет на троне, а тут еще покушение это.

– Покушение? – Брехт об этом не слышал.

– Давненько было, но, видимо, отразилось на душевном состоянии короля. Прачка в Лондоне бросилась на Георга с ножом, когда тот карету покидал. Одежду на нем изрезала и немного поцарапала. Объявили ее сумасшедшей и в Бедлам[2] определили. Там и по сию пору пребывает.

Да, староват англичанин, который гадит. Но это не помешает ему и королевству руками русских разделаться со своим главным врагом – Наполеоном. И это хорошо. Нельзя объединять Европу. Нужно раздробить ее на мельчайшие кусочки и стравливать их друг с другом. И во всех склоках принимать в конце участие, умиротворять, себе кусочек этого пирога сладкого забирая. Миротворцем быть выгодно. А еще снабжать армии воюющие задорого продовольствием и одеждой. Можно и оружием, но тут проблема, доступа к индийской селитре нет. К чилийской? Рано? Но подумать стоит. А сами ружья? России самой не хватает. Закупает у всего мира. В основном у Англии и Австрии. Чтобы снабжать оружием воюющие европейские армии, нужно строить заводы по производству ружей, а до этого заводы по производству стали. А до этого чугуна… Много нужно заводов. И нужна дешевая рабочая сила. Она сейчас есть. К заводам приписаны деревни, и крепостные крестьяне из этих деревень трудятся на этих заводах. Так что тезис, что нужно освобождать крестьян, чтобы были дешевые рабочие руки, придумали большевики. Куда уж дешевле крепостных крестьян. Нужен просто толчок, чтобы богатые люди начали эти заводы строить. Чтобы это модным стало. Можно эту моду попробовать зародить.

– А чем же, граф, вы занимались в своей деревне? – задала очень удачный вопрос Мария Федоровна.

– По вашим стопам пошел, ваше императорское величество. – Решил Брехт, что самое время начать прогрессорствовать.

Императрица чуть ли не единственный человек на этом собрании, кто, не задрав голову, на него смотрит. Она чуть отошла, отступила на шаг и, немного склонив голову, полюбопытствовала:

– В каком именно направлении? – сощурила глаза Мария Федоровна. Точно, она же близорука. Нужно очки ей нормальные попробовать сделать. Красивые.

– Открыл школу для крестьянских детей. Слово Божие им отец Ираклий из соседнего села несет, а читать, писать и счету учит девка дворовая грамотная. Она же им сказки рассказывает. Сначала слово Божие, потом кормлю детей, а потом уже учеба со сказками.

Брехт и сам помнил, и от Витгенштейна в памяти осталось, что императрица открыла несколько приютов и школ, в том числе и для девочек.

Правда, с высоты своего положения нашла интересный ход для наведения в них порядка, посетив как-то перенаселенный Московский воспитательный дом. Муж, он же император Павел I, назначил Марию Федоровну главной начальницей над воспитательными домами. Прошлась императрица по кишащему детьми дому и поняла, что лишку тут детей. И решила ограничить количество воспитанников. Так как следствием была чудовищная смертность среди поступивших детей. Ни еды не хватало, ни рук для надлежащего ухода за новорожденными. И велела главная начальница ограничить число лиц обоего пола, воспитывающихся в доме, пятьюстами в каждой из столиц, остальных же приносимых в дом младенцев отдавать в казенные государевы деревни благонадежным и доброго поведения крестьянам на воспитание. Пусть детки приучаются к правилам сельского домоводства. Мальчиков надлежало оставлять у крестьян до 18-летнего возраста, девочек до 15 лет. В воспитательном доме должны были воспитываться лишь совершенно слабые дети, требовавшие непрестанного ухода.

– Очень похвально, граф, – Мария Федоровна кивнула и хотела было отойти от их группы к следующей, чирикающей в пяти метрах, но Петр Христианович ее задержал вопросом.

– Ваше императорское величество, я слышал, что вы бесподобно рисуете и еще являетесь единственной женщиной во всем мире, которая на токарном станке вытачивает изделия из янтаря и слоновой кости. Слышал о ваших божественной красоты настольных украшениях и чернильницах.

– Льстецы, граф, но я и правда пытаюсь что-то изготовить по примеру великого Петра на токарном станке. А что, вам нужна чернильница, Петр Христианович? Я пришлю.

– Премного благодарен, ваше императорское величество, с удовольствием буду писать стихи, макая перо в изготовленную вашими золотыми ручками чернильницу, но… Нет, не осмелюсь предложить…

– Да, говорите же, граф, – стукнула Мария Федоровна его по руке веером, выражая монаршее нетерпение.

– Я слышал о переполненных сиротских домах в столице и Москве, ваше…

– Мария Федоровна, оставим официоз, Петр Христианович.

– Как прикажете, Мария Федоровна. Я подумал, а что если на таком вот мероприятии организовать аукцион ваших работ, может, еще кто из дам света, из фрейлин, вышивает красиво или рисует, и на эти вырученные деньги построить два закрытых учебных заведения. Для девочек – институт благородных девиц, где девочек, а потом и девушек будут учить наукам лучшие учителя из Европы, не только домоводству и языкам, но и химии, медицине, даже физике и математике. Утрем нос всей Европе. А мальчиков будут военные учить на очень образованных офицеров. Назовем это заведение Суворовским училищем. И там тоже будут и медицина, и физика с химией преподаваться, а главное – математика, столь нужная артиллеристам и мореходам наука. И у нас будет меньше сирот и больше очень хороших офицеров. Стойте, сейчас подумал! А может – два училища, одно Суворовское, для будущих пехотных офицеров, а второе назвать в честь нашего знаменитого адмирала Василия Яковлевича Чичагова, и его же и поставить им руководить. Нечего ему на печи лежать. Пусть детям и юношеству свой опыт и знания передает. Имея перед глазами каждый день такого героя, и сам тянуться к подвигам будешь. А чтобы деньги не брать в дальнейшем из государственной казны на эти училища, нужно создать фонд благотворительный имени государыни императрицы Марии Федоровны и проводить и дальше благотворительные аукционы и лотереи. Билеты прямо настоящие, как ассигнации, печатать на Монетном дворе. Розыгрыш призов раз в месяц. Две трети собранных денег на училища эти и приюты, а треть на призы. И призы ведь тоже могут быть из картин и вышивок ваших подопечных из благотворительного фонда, можно и табакерки с вашим портретом. С портретом Александра Павловича.

Мария Федоровна изобразила на челе задумчивость. Ничего особо нового граф не предлагал, ну, разве что эти училища полувоенные, но вот все вместе – стройную систему, вполне себе продуманную.

– А если не захотят покупать билеты эти? – Погрозила государыня пальцем в сторону заполненного гостями зала.

– А если не будут брать – отключим газ.

– Что вы сказали, граф? Газ?

Вот ведь блин. Но прямо сорвалось само.

– А если не будут брать, то не будем приглашать на бал. Прямо глядя в глаза, так и скажете: хотите быть приглашены – подумайте о сиротках.

– Петр Христианович, вы можете завтра на обед подойти ко мне в Зимний дворец. Обсудим все более подробно, может, даже план накидаем этого грандиозного прожекта.

– Знаете, Мария Федоровна… – Брехт замялся.

– Не хотите со мной увидеться? – отстранилась вдовствующая императрица.

– Что вы, ваше императорское величество, просто ваш сын и мой император вернул мне генеральское звание и вновь назначил шефом Мариупольского гусарского полка, и попросил быстрее отбыть к ним и навести там порядок и еще помочь цесаревичу Константину в организации торжеств коронационных.

– Наш Ангел велел, а я его уговорю оставить вас, Петр Христианович, ненадолго в столице. Костенька там без вас неделю-другую обойдется.

– Наш ангел?

– Это детское семейное прозвище Александэра. – Улыбнулась такой светлой – материнской улыбкой Мария Федоровна, но в то же время грустной.

Конечно, Екатерина чуть не в первый день еще не отмытого младенца к себе забрала от матери. Государя воспитывать. А потом и вскоре родившегося Константина. Не успела Мария Федоровна с ними материнским теплом поделиться.

Точно, до самого последнего императора останется в царской семье эта традиция давать детям прозвища домашние. А что, императоры не люди? У всех же в детстве были прозвища.

Когда императоры повзрослеют и отметятся делами, им уже народ заслуженные прозвища давать будет. Вон того милого мальчика Ники обзовут Палкиным. Александру Первому титул Благословенного преподнесет Сенат в 1814 году, за спасение Отечества от наполеоновского нашествия. И народ этот титул примет.

Одно интересное прозвище будет и у последнего русского императора Николая II. Обзовет его придворная камарилья Ананасом. Возникновение этого необычного прозвища связано с тем, что в своих речах Николай часто использовал сочетание слов:

«А на Нас выпало…»

«А на Нас свалилось…»

«А на Нас легло бремя…»

Событие третье

• Цветут, жужжат и чудно пахнут
• Весной поляны и лужки,
• И графоманы, и поэты
• Слагают о любви стишки.

Алиса Патрикеевна

Ивашки с Семой Тугоухим добрались до Санкт-Петербурга через два дня после графа. Путешествовали неспешно, не загоняя коней, на дормезе. Для Семена успели вышивальщицы смастерить – построить фрак хороший, с камзолом, понятно, и он изображал из себя барина бохатого (дормез-то княжеский). Бохатого, но неразговорчивого. Французского дезертир не знает. Приехали и подкатили к дому на Миллионной, куда Петр Христианович опять заселился. Валериана Зубова в Питере не было, он уехал в Москву, помогать Константину готовить Первопрестольную к коронации.

После приема в Зимнем дворце прошло уже два дня, а ни от вдовствующей императрицы, ни от Александра вызова или приглашения не поступало. Петр отправил Ваньку-младшего следить за одним местом в Петербурге, а сам прошелся по петербургским ювелирным магазинам. По дороге зашел по сообщенному Беннигсеном адресу. Нужно было подкрепить свою идею по внедрению в войска новой тактики хоть парой бумаг, написанных авторитетом.

На Крюковом канале стоял длинный двух-этажный дом с двумя сиротливыми балкончиками. Номеров для домов еще не придумали, но дом не спутать, точно его Леонтий Леонтьевич описал. Дом принадлежал некоему Дмитрию Ивановичу Хвостову, которому посчастливилось жениться на княжне Аграфене Ивановне Горчаковой – дочери генерал-поручика Горчакова и любимой племяннице Суворова. Хвостов сейчас был супер-пупер какой шишкой. Ни много ни мало, а обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода. Это не главный по тарелочкам, но это человек, который имел непосредственный доступ к императору и являлся связующим звеном между Синодом и монархом. Если что, то через век именно таким «обер-прокурором» станет Победоносцев.

Дмитрий Иванович, кроме всего прочего, был еще и поэтом – графоманом, правда, в те годы слово «графоман» еще не употреблялось, назывался более красивый термин – метроман.

Кроме разруливания склок среди монахов, Дмитрий Иванович был еще и поэтом. Написал множество стихов, перевел на русский стихотворный большое количество импортных стихов, а еще писал пьесы, которые с переменным успехом ставили в театре. Говорят, что Суворов на смертном одре попросил мужа любимой племянницы не писать стихов, а если не получится не писать, то хотя бы не издавать их. Дмитрий Иванович предсмертную просьбу генералиссимуса не выполнит, он будет продолжать писать стихи, издавать их огромными тиражами за свои деньги и потом «дарить» – всучивать всем подряд. И станет объектом для насмешек всего Санкт-Петербурга.

Зашел граф фон Витгенштейн в этот гостеприимный дом по той причине, что именно здесь около года назад скончался Александр Васильевич Суворов. Ему для реализации плана по изменению тактики ведения войны нужен был доступ к архиву Суворова. Во-первых, жаль будет, если он сгорит в 1812 году, вместе со всей Москвой, а во-вторых, нужно добавить к этому архиву якобы записки самого генералиссимуса о «правильном» построении войск, об окопах, о правильном применении егерей, ну и… Много чего можно добавить.

Как это сделать? Да просто, сейчас есть в столице десятки людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что составляют прошения, пишут письма и завещания и т. д. и т. п. Каллиграфы! Писарчуки. Стряпчие. И можно вполне найти среди них человека, который за небольшую денежку превратит измышления Петра Христиановича в наследие Александра Васильевича. Подделает почерк. Что сделать потом с товарищем? Чтобы не захотел сей тайной поделиться? Не решил пока Петр Христианович, но, наверное, среди сей мафии писарчуковой есть такие, которые подделывают завещания. Преступники. Преступник должен сидеть в тюрьме? Или лежать на кладбище. Под гранитной плитой с надписью: «Никогда не упускайте возможности увидеть что-нибудь прекрасное, ведь красота – это почерк Бога. У усопшего почерк был еще лучше».

Но сначала нужно получить доступ от обер-прокурора к этому архиву. С Хвостовым Петр Христианович был знаком шапочно. Петербург это большая деревня, все друг друга знают. Не было приглашения. А может, и было? Давненько, должно быть, при встрече на каком-нибудь балу или приеме обмолвился сей господин, мол, заходите граф, будем рады… А если и не говорил, то не вспомнит об этом, а даже и вспомнит, то из вежливости не прогонит.

Брехт остановился перед дверью длиннющего двухэтажного дома на Крюковом канале и решительно постучал в нее подвешенным молоточком.

Событие четвертое

У меня есть два недостатка – плохая память и что-то еще…

Вообще, у меня отличная память на имена. Просто я не помню, какое из них твое…

Дверь открыл ливрейный лакей, но из-за его плеча высунулась необычная рожица. Полная немолодая женщина в белом чепце улыбалась графу. Брехт ее не знал. Но каждый раз его в таких случаях посещала мысль, что, должно быть, именно этот кусочек памяти Витгенштейна ему и не достался.

– Кхм, ваше превосходительство? – поклонился лакей.

Что-то явно не так. Вот только что?

– Это дом обер-прокурора Дмитрия Ивановича Хвостова? – попытался улыбнуться даме в чепце Брехт.

– Ну, что вы, граф, это мой дом, – махнула на него ручкой из-за спины лакея дама.

Граф? Получается, что он с этой тетечкой знаком. А Хвостов? Беннигсен дал неверный адрес? Ну, номеров домов в привычном виде сейчас еще нет. Номера есть у участков, и они просто пронумерованы по нарастающей. По мере строительства. Рядом могут находиться дома 234 и 431. У этого дома как раз и был номер 234, и именно этот номер назвал ему генерал Беннигсен.

– Извините, мне этот адрес назвали, перепутали, должно быть. – Как к этой женщине обращаться, чтобы такой огромный дом иметь в Петербурге, нужно быть очень богатым человеком, и она сказала, что дом ее, а не мужа. Вдова?

– Заходите, Петр Христианович, все правильно вам сказали, я сдаю второй этаж дома нашему пииту. Дмитрию Ивановичу. – Женщина оттолкнула легонько ливрейного товарища и протянула руку для поцелуя.

До последнего времени уже четыре месяца почти находясь в этом времени Брехту почти не приходилось ручек целовать. Придется привыкать. Рука была пухленькая и ароматная, так пахнуло чем-то южным.

– У Дмитрия Ивановича сейчас дочь Александра Ивановича – Наташенька. Он вас приглашал?

– Нет. Хотел побыть в месте, где скончался наш великий полководец… – Петр даже не заметил, как голос сорвался, ветер холодный, должно быть.

– Конечно, Петр Христианович. Инесса проводит. А потом обязательно ко мне, почаевничаем, Аркадия Ивановича вспомним, а то и помянем. Он частенько рассказывал, как вы с ним генерала польского Ежи Грабовского пленяли под Варшавой в Праге ихней. – Вдова протянула руку, и на свет из тени выпорхнула еще одна обитательница дома, подала даме в чепце платок, которым та сразу и воспользовалась, промокнув глаза и нос.

А Брехт вспомнил. Вот этот кусок памяти от Витгенштейна ему достался. Точно, он в 1794 году вместе со своим командиром полковником Фоминым во время атаки на предместья Варшавы Праги был свидетелем гибели генерал-поручика Ежи Грабовского. Только там все было наоборот. Генерал тогда командовал русским или точнее российским подразделением добровольцев, набранных из белорусов – литовцев. А в плен они тоже вместе с Фоминым взяли генерала Грабовского при захвате Вильно, обороной которого и руководил генерал-поручик, командуя литовской дивизией. Что-то не вязалось в рассказе бывшего его командира полковника Фомина жене с тем, что произошло на самом деле. И там еще непонятная история была с гибелью командира корпуса польского генерал-лейтенанта Антония Хлевинского и последующими событиями. Казна польского корпуса исчезла. А Ежи Грабовский погиб на глазах Витгенштейна в ноябре 1794 года, уже принеся присягу на верность русскому генералу Николаю Репнину. Казна? На какие деньги мелкопоместный полковник купил огромный дом в Санкт-Петербурге?

Нет. Не надо. Зачем ворошить прошлое? Сам собирается получить стартовый капитал за счет поляков.

– Конечно. Почаевничаем. – Граф щелкнул каблуками. Получилось. Пол паркетный, навощенный, скользкий.

– Инесса, проводи Петра Христиановича к Дмитрию Ивановичу.

– С удовольствием, Марфа Васильевна. – Инесса опять вышла из тени.

Немка? Красивая, высокая, бледная только, еще и специально, наверное, пудрами и белилами всякими намазанная, как у покойника лицо. Загара бы южного девушке и топик с шортами. Н-да… Зато грудь почти вся на виду. Плечи открыты, и платье непонятно на чем висит, почти не закрывая высокую и полную грудь. Тоже белилами закрашенную. Мраморный такой бюст получается. Чуть бы еще его бюстгальтером приподнять. Может, его изобрести надо? Брехт оценивающе глянул на провожатую, улыбающуюся ему. А ведь не получится к ней лифчик приделать. Плечи полностью открыты, бретельки смешно будут смотреться. А если придумывать без бретелек вариант, то технологии сейчас не те, где взять резину и пластмассу? И главный аргумент против изобретения бюстгальтера еще есть. Граф Витгенштейн войдет в историю как спаситель Петербурга. Нормально. А вот граф Витгенштейн спаситель Петербурга и изобретатель лифчика – это ни в какие ворота. Придется дамам Петербурга обойтись.

– Марфа Васильевна, я не прощаюсь, на обратном пути обязательно у вас задержусь, повспоминаем за чаем и помянем Аркадия Ивановича.

– Пойдемте, ваше сиятельство, – Инесса указала рукой на следующую комнату, там большую ее часть занимала парадная лестница с золочеными балясинами.

Инесса шла впереди и даже оглянулась один раз, проверяя, очевидно, не заблудился ли генерал. Отстал и потерял ее из виду, как в густом лесу. Комната метров пять на пять и лестница, где тут блудить. И вдруг, когда они уже почти подошли к лестнице, женщина бросилась ему на шею и впилась губами в его губы.

– Где ты был столько времени?

Ну, твою же налево! Ну, нечестно так! Верните воспоминания графа. Вот про Инессу, например. Хорошие, должно быть, воспоминания. Вон, какая страстная девица. И фигурка… Н-да, а граф-то ходок. Даже завидно.

– Царская немилость…

Событие пятое

Не водкой единой пьян человек!

Алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве!

Обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода Хвостов Дмитрий Иванович был человеком почти отталкивающей внешности. Длинный подбородок, нос тоже длинный с горбинкой, но если графу Витгенштейну почти такой же нос придавал мужественности и изюминки к внешности, то чуть более крючковатый нос обер-прокурора вместе с нависшими над подбородком щеками и полная безусость делали «родственника» Суворова некрасивой хищной птицей. Добавить стоит всклокоченные чуть седые волосы – как-нибудь так рисуют бабок-ёжек. И высокие кустистые, странно изогнутые брови в картину вписывались, будто он ими удивляется обеими сразу. При этом это был честный, добрый человек. И до кучи еще и поэт. Сейчас, не обернувшись на вошедших в комнату Витгенштейна и Инессу, он стоял, опершись о бюро, с разложенными на нем в беспорядке бумагами и писчими принадлежностями, смотрел в потолок, стоя вполоборота к окну, и читал басню.

Сидящие у противоположной стены дамы жиденько зааплодировали. Одна была дочерью Суворова, вторая племянницей, а самая старая, должно быть, сестрой. Три родственницы.

– Отлично, Дмитрий Иванович. У вас получилось лучше самого Эзопа. – Тоже похлопала в ладоши Инесса.

Пиит обернулся и увидел вошедших.

– Граф, рад, что вы заглянули. Сейчас подадут жженку. Привык я к ней, с Александром Васильевичем по миру скитаясь. И вас угощу, родственник любил ею греться в походах.

Ну вот и этот Витгенштейна знает. Сейчас начнет общих знакомых вспоминать, а Петр Христианович их не помнит. Засада очередная.

– Не откажусь, сыро и ветрено на улице, – чуть поклонился Брехт.

– Как вам новая басня моя? – и рожа такая довольная, ожидающая похвалы.

У Крылова лучше получится. Человечнее. И рифмы лучше. Тут явно суворовский лаконизм присутствует и его же манера обрубать предложения, не растекаться «мыслью по древу».

– Дмитрий Иванович, вот представьте, через сто лет будут в школе изучать ваши басни дети, прочтут эту и будут друг у друга спрашивать: «Кто такая Каталани?» Ваши басни и стихи легко это столетие преодолеют, а вот про тетку эту никто и не вспомнит. Может, стоит убрать это имя и заменить на что-то другое:

А еще вот этот кусочек: «С добычею в губах», в губах. У вороны? А сыр во рту держала – не лучше ли, дорогой Дмитрий Иванович. Или даже: а в клюве сыр держала.

– Надо же. Хм. Спасибо за честные слова, Петр Христианович, а то эти льстицы захвалили меня. Верно, вы заметили про губы и Каталани. Исправлю. Так и представляю себе этих ваших «студиозов» через век, перемывающих мне косточки. – Обер-прокурор Синода погрозил пальцем женщинам, сидящим на оттоманке у стены, и прикрикнул, хриплым, похожим на то самое карканье вороны, голосом: – Сенька, ну где жженка?

Брехт усмехнулся. На самом деле, именно жженка! Когда фильмы про гусар снимают, то они все с бутылками шампанского. Пока его немного в России и доступно оно только богатым людям. Сейчас гусары пьют жженку. Тоже не дешевый напиток, но по мозгам ударяет быстрее и в разы сильнее, и самое главное, есть процесс приготовления. Обряд. И в каждом полку он свой.

Процесс приготовления этой жженки в Мариупольском гусарском у Брехта в памяти есть. Странно недостаток голубого порошка сработал, что нужное, если, то накось выкуси, а вот ерунда типа приготовления жженки гусарской – так пожалуйста. Пей, не хочу.

Для процесса этого нужна компания, во-первых. Объем после окончания священнодействия получается приличный, и в одну харю его не – выпить.

Нужна широкая и глубокая металлическая посудина, в которую влезут все необходимые ингредиенты. И это во-вторых.

Заливаем в нее одну бутылку белого полусладкого и добавляем одну бутылку шампанского и сахар-песок. Сахара нужно около килограмма. Затем необходим ананас. Овощ этот заморский режем небольшими кусочками и также отправляем в кастрюлю.

Дальше пока просто все. Греем эту смесь на медленном огне, не доводя до кипения – как глинтвейн, около пятнадцати минут. Если нужен глинтвейн, то все готово, налетай. Но нет. Нужна жженка, а потому – продолжим.

А после начинается и сам процесс – обряд.

Над посудиной устанавливаем три перекрещенных сабли. (Если кто в наше время решит попробовать гусарскую жженку, то за неимением сабель может заменить их длинными шампурами.) Укладываем на получившееся перекрестье сахарную голову. (В наше время можно заменить выложенный пирамидкой кусочковый рафинад.) Дальше обливаем сахар ромом, лучше поискать покрепче, он должен быть непременно крепким и теплым (иначе не загорится), и поджигаем.

Когда процесс пойдет, то всей компанией нужно начинать петь гусарские песни. В противном случае тоже получится жженка, но это будет уже другая жженка, не настоящая. В наше время подойдет «Поручик Голицын» или «Давным-давно». Дальше нужно выбрать самого ответственного товарища, который будет понемногу подливать ром половником на сахар, чтобы горение не прекращалось. В идеале, за то время, пока сахар оплавится, должна уйти вся бутылка. Товарища нужно обязательно выбрать не больно разговорчивого, чтобы петь не мешал, и со стальной волей, чтобы не соблазнился на проверку рома на крепость оральным способом. Пригубит, отхлебнет, подержит во рту, определяя градусы, и заорет: «Маловато будет».

Когда сахар догорел – в кастрюлю выливается вторая бутылка охлажденного шампанского.

Всё, остается только перемешать и разлить по хрустальным непременно фужерам. Звон должен быть. Иначе тоже не жженка.

– Петр Христианович, пожалуйте к столу. И вы, Инесса Яковлевна, присоединяйтесь. Чувствуете, запах пошел. – Хвостов сделал приглашающий жест к большому круглому столу, стоящему посреди комнаты.

Событие шестое

Ручки, ножки стали зябнуть – не пора ли нам дерябнуть?!

Любимого нужно холить и лелеять: от этого у него растет холка и лелейка!

Очнулся Петр Христианович от холода. Сквознячок пробегал по голым ногам. Граф пошарил рукой в поисках одеяла, сбросил, наверное, во сне. Лежал он на боку правом и справа от себя одеяло и пошукал, похлопывая по перине. Не было ни одеяла, ни покрывала, даже тоненькой простыночки и то не было. Наверное, с другой стороны, решил Брехт и, скрипя шарнирами, повернулся на спину. Что-то было не так с организмом, но пока в голове была только мысль укрыться. Граф Витгенштейн приподнял левую руку и похлопал слева от себя в поисках тепла. Нашел. Уже на втором хлопке наткнулся на что-то теплое. Провел по нему рукой. Поверхность была чуть шершавой, в пупырышках и волосиках. Но в то же время поверхность была теплая и вызывала желание повторить поглаживания. Чего противиться. Повторил. Амплитуду увеличив. На этот раз тактильные ощущения поведали графу, что ниже есть более волосатые фрагменты теплого предмета, и там исследуемый предмет теряет мягкость. А если выше? Рука, послушная сигналу гипофиза и прочих гипоталамусов, поползла по гладко-тепло-пупырчато-волосатому предмету вверх. Пупыр-чатость усилилась, волосатость уменьшилась, теплость увеличилась, как и размеры предмета. Он расширялся кверху. Наконец, рука добралась до высшей точки, и дальше начинался спуск. Со спуском генерал решил не спешить и задержался на вершине. Нужно ее внимательней изучить. Повозил Петр Христианович по ней ладонью. И это возение привело к не-ожиданному результату. Предмет тепло-волосатый шевельнулся и закинулся графу на живот. А еще что-то мохнатое в нос уперлось. Ясно, это собака к нему на кровать забралась.

– Мignon[3], – прошептала забравшаяся к нему собака. Прошептала и закинула на него вторую лапу – верхнюю… Переднюю?

Граф решил говорящую собаку погладить. Странные изгибы. А еще что-то под ногой собаки начало шевелиться и пытаться из-под ноги чужой вылезти. Но удивиться всяким шевелениям Брехт не успел, собака лизнула его в губы и сунула ему в рот неизвестный предмет, прямо как флешку в гнездо. Флешка повозилась у него во рту, потом вытащили ее, видимо, проверяли, той ли стороной вставили. Убедились, что да, правильной, и снова вставили в разъем. И так несколько раз. Потом довольно долго флешка шевелилась у Витгенштейна во рту, а затем неизвестное устройство стало высасывать из него информацию и воздух. Не, в голове у него столько информации, которую нельзя доверять никому, даже говорящим собакам. Тем более говорящим собакам. И Петр Христианович решил побороться с агрессором. Он своей богатырской силищей приподнял говорящую шпионскую собаку и повалил ее рядом с собой. Сам навис над шпионкой и решил информацию, выуженную у него, назад вернуть, свою флешку вставил в приемное устройство и стал выкачивать информацию.

– Мon amour, – прошептала шпионка и обхватила графа за спиной ногами.

Неожиданно оказалось, что у графа есть еще одна флешка, а в шпионском организме есть материнская плата с разъемом. Пришлось и туда вставить. И организм под ним, кем бы он ни был, стал мычать и дергаться. Очевидный сбой в программе. Но сбой этот был заразительным, и граф поддался этому неровному ритму. Собака под ним начала рычать, а потом перешла на скулеж и стала двигаться еще интенсивней. Ужас просто. Нужно как-то сломать это непонятное устройство. И тут нижняя флешка сама до этого додумалась и выпустила вирус в материнскую плату. Устройство дернулось еще пару раз и затихло. Сработало. Вирус угробил чуждую программу. Брехт вытащил из устройства обе флешки и отвалился от горячей оболочки на спину. Справился.

– Мon amour.

Нет, вирус программу не угробил, флешка чуждая прошлась по его уху и нырнула в ушную раковину. Нет, допускать выкачивания информации нельзя. Петр Христианович вновь взгромоздился на шпионскую оболочку и опять воспользовался обеими флешками. Устройство снова начало дергаться. Работала проклятая программа, зря радовался.

На этот раз борьба с вредоносной программой продолжалась дольше, шпионский организм извивался, дергался, мычал, рычал, шептал. Тем не менее графу снова удалось направить в материнскую плату вирус. Устройство дернулось, выкарабкалось из-под графа, прижалось к нему и засопело. Точно собака, в смысле – точно. Собака.

– Мignon, – и засопела громче.

Граф прошелся горячей ладонью по влажной спине устройства. Волос не было. Спина была теплая, мягкая и чуть скользкая от пота. Ну, слава богу, не собака. Девица. Мастерица. Как мастерски с ним справилась и запутала.

Мысли, не высосанные до конца шпионской девицей, шевелились вяло. Третий бокал жженки граф помнил, тост был за дам. Пятый тоже помнил, за матушку чью-то пили. Шестой пили за лисимуса. Нужно потом спросить, кто это такой. Лисимус? Нет, никаких ассоциаций. А вот дальше было хуже. Вроде еще был тост за тактику. Или текилу. Невнятно стал тосты обер-прокурор произносить. Ага, еще: «За нас, пиитов». Несколько, выходит, поэтов было за столом. Наверное, это та старушка, что все время слезы платочком утирала. Жалостливые, видимо, стихи читали. Вспомнить бы какие и кто?

Событие седьмое

Запомните: всегда будет следующий поезд.

На этот раз граф проснулся от удара локтем по ребрам. Больно же. Шпионская девица зарядила. Островат локоток. Брехт попытался протестировать свое самочувствие. Хотелось множество вещей сделать одновременно. Главным чувством было все же желание посетить… горшок. Н-да, под кроватью должно находиться сие керамическое чудо инженерной мысли. Только вот рядом сопела Инесса. Вот, оказывается, кто в него флешку толкал ночью и в кого потом он. Справлять всякие нужды большие и маленькие в шаге от девушки было перебором. Не медсестра же она, а он не лежачий больной с судном-уткой.

Отложить Брехт решил эту потребность на некоторое время, хоть настоятельно и требовал действий от него организм. Вторая потребность тоже была, и не менее актуальная. Жутко болела голова, мешая думать и вообще чувствовать себя человеком. Алкозельцеров и даже анальгинов еще нет, и он даже не доживет до их появления. Была колдунья Матрена, она же баба Яга, живущая в домике на курьих ножках. Она дала графу с собой кучу кувшинчиков небольших с настоями и отварами и мешочков с травками. В одном из кувшинчиков был, насколько понял граф из описания действия этого девайса, коктейль из смеси анальгина и аспирина. Не химия, естественно. Ива, возможно, малина и… хрень хреновая. Горечь горькая, коричневая, но работала отрава, Брехт убедился. Простыл в деревне, гоняя дезертиров, ему Матрена и дала пару глотков этой гадости. Пивнул – и симптомы гриппа ушли. В голове сквозняк и члены не крутит. А потом и насморк исчез. Испугался коричневой гадости.

Нюанс был. Кувшинчик коричневый с коричневой жидкостью был в доме у Валериана Зубова вместе с остальными его вещами. А он, судя по задрапированным желтой тканью стенам, в доме обер-прокурора Синода. Вчера еще вкусу хозяина поразился. Цвет желтый-то желтый, но с коричневым. На понос смахивает. Несколько одинаковых поносных комнат.

Опять придется отложить и это желание, как и первое. Да и без этих хватало желаний. Хотелось принять ванну, выпить чашечку кофе. Попариться в бане, только не черной. Настоящей. Брехт закрыл глаза, чуть отодвинулся от сопевшей в плечо Инессы и начал себя жалеть. Не будет унитазов, туалетной бумаги, ванн с теплой водой, душа. Можно все это сделать? Можно. Для этого нужны деньги и нужно плюнуть на армию и заняться бизнесом, изобретательством. Построить дом с водопроводом. Англичане уже изобрели паровые котлы, пусть несовершенные и маленькие, но есть. Да и наши скоро делать научатся. В Екатеринбурге на Плотинке есть памятник паровозу «Братьев Черепановых». Лет через двадцать сделают. В музее крае-ведческом в Свердловске Брехт был, когда в УПИ учился и узнал интересную штуку про «братьев». Оказывается, они даже и близко не братья. Они отец и сын. Стоп, стоп, стоп. Что там гидесса про отца рассказывала? Он сейчас где-то здесь в Ленинграде, тьфу, Санкт-Петербурге, а еще точнее, в Выборге. На заводе англичанина, как раз изучает паровую машину. Что-то там про подачу воздуха в домну. Найти? Он крепостной. Выкупить. Построить ему мастерскую. И прогрессорством заняться. Царскосельскую железную дорогу создать на четверть века раньше, а то и на тридцать с хвостиком. В Англии в этом году на заводе Стефенсона начнут паровозики делать. Или в следующем. Да не важно. Первые «паровозы», что возили составы до Павловска, были на четырех ногах и какали по ходу движения на рельсы. Яблоки на снегу…

– Граф, – из-за шторы показалась страшная, всклокоченная со сна, растрепанная голова обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода Дмитрия Ивановича.

– Слушаю вас, Дмитрий Иванович, – приподнимаясь на локте и пытаясь одновременно прикрыть одеялом прелестные прелести нижней чакры Инессы, зашипел Брехт. Нет, столько разнонаправленных действий организм осилить не смог, в результате одеяло перетянул, оно сползло на пол, открыв взору главного по церквам и благочинию прелести прелестницы и стать графскую.

– Граф, – обер-прокурор улыбнулся кончиками губ. Страшно. Представьте сморщенного старого вампира с крючковатым носом и оскал на нем. Кровь с губ капает. Цвет странный. Коричневый. – Граф, подлечиться не желаете, там на пару фужеров жженки осталось. На подоконнике стояла. Холодненькая. Хорошо! – И еще сильнее оскалился.

– Исцеляй подобное подобным. Similia similibus curantur. Вы гомеопат[4], Дмитрий Иванович?

– Точно, пойдемте, сподобимся. И вы мне тот стих еще прочитаете, я запишу. – Всклокоченный вампир из-за шторы скрылся.

Как люди вообще живут в этой анфиладной системе комнат? Трудно до коридора додуматься? Где тут личное пространство? Брехт встал, несмотря на ураганный ветер и пятибалльный шторм. Даже умудрился поднять с пола одеяло и прикрыть нижнюю чакру шпионки, на всю не хватило. Косо спланировало, а на поправить сил уже не осталось. Так трубно организм завопил о горшке, что пришлось добыть его из-под кровати и угнездиться.

Событие восьмое

Где тревога, туда и дорога; где ура – туда и пора; голова хвоста не ждет.

Опасности лучше идти навстречу, чем ожидать на месте.

А. В. Суворов

Гомеопатия сработала, через десять минут от всех прежних желаний осталось только одно – принять ванну. Жженка почти убрала головную боль. Петр Христианович даже вспомнил, зачем оказался в этом доме.

– Дмитрий Иванович, а у вас архива вашего дяди не осталось? Тяжко нам без него придется. Французы не успокоятся. Не миновать нам войны с Наполеоном очередной. Может, в бумагах Суворова подсказка есть, как с Буонопартием воевать. – Зажевывая нектар горячим пирожком с малиной, глядя прямо в глаза обер-прокурора, поинтересовался Брехт.

Взгляд вильнул. Есть, выходит, но почему-то не хочет показывать.

– Там в основном личная переписка, мои письма к дяде…

– Дмитрий Иванович, вы же на себе прочувствовали, что Наполеон серьезный противник. Его лихой сабельной атакой не победить. Обещаю, ваших писем и писем Александра Васильевича женщинам читать не буду. Только про тактику.

– Хорошо, только вы мне то стихотворение запишите. – Опять показал клыки вампир. Блин, жутко-то как. Дал бог внешность. В двадцать первом веке мог бы стать известным актером, злодеев играя.

– Дмитрий Иванович, я перепил явно вчера, не подскажете хоть пару строчек, чтобы я вспомнил, о чем речь. Честное слово, не помню, что за вирши вчера декламировал. – Чистая ведь правда.

– Что-то про чудное мгновение.

– Как вы точно описали свое пребывание в деревне в ссылке.

Твою же налево!!! Выбрал так выбрал. Витгенштейн наше всё! Витгенштейн – солнце русской поэзии. Брехт чуть за голову не схватился. Нельзя Пушкина обворовывать. Потом при Николае сослать в деревню навсегда нужно будет. Пусть там сидит и стихи со сказками пишет. И Дантеса с его дядей бельгийским раньше пристрелить. Про бельгийского посла Брехт смутно помнил. Ни фамилии, ни времени его пребывания в России. Придется всех бельгийских послов уничтожать. А может, не бельгийский? Голландский? Их тоже всех перестрелять. Мор в России напал на послов Бенилюкса. Падучая. Или не дядя. Точно – приемный отец. Ладно, далеко еще. Тот Дантес еще и не родился. Что со стихом-то делать?

– Экспромт был, Дмитрий Иванович, сейчас всего и не вспомню, сесть с ручкой надо.

– С ручкой?

«Да, что же это такое сегодня!» – про себя выматерился Брехт. Перри еще лет через тридцать начнет перья выпускать. Теперь еще и перьевую ручку придется изобретать. Хотя… ограбить англичан – это богоугодное дело.

– С пером, естественно, гусиным. Это у нас поговорка семейная. Перо же в руке держат. Вот ручкой его и называли папан и маман. И мне передалось.

– Хорошо, только не тяните с этим, дорогой Петр Христианович. Ваш тост про матушку государыню по всему Петербургу разошелся. Божественно. А теперь еще это «Чудное мгновение». Завидую вам. Редкий дар пиита у вас. А я бьюсь и бьюсь, и понимаю, что ваших высот, граф, мне не достичь. – Обер-прокурор шмыгнул носом и, так и продолжая шмыгать, потянул Брехта за руку в соседнюю комнату.

– Вот тут и почил в бозе[5] Александр Васильевич. А вон, на бюро, в углу, его саквояж с бумагами и в самом бюро в ящиках еще есть. Только вы уж письма обещайте не читать. Там личное.

– Торжественно клянусь.

– Что ж, распоряжусь кофею вам сюда подать. – Хвостов опять шмыгнул носом и удалился.

Брехт огляделся. Комната была большой и от этого казалась пустой. Стояла у стены оттоманка. Рядом лавка. Широкая, на которых спят. Вдоль противоположной стены с четырьмя окнами на Крюков канал стояло несколько венских стульев между окнами. И в углу рядом с окном стояло это самое бюро. Старенькое, кое-где поцарапано. На одном из ящиков отломана деревянная пимпочка – ручка. Бедненько.

Только Петр Христианович стал выдвигать ящики, как опять пришел хозяин с девкой рыжей-конопатой, которая поставила на подоконник поднос серебряный с малюсенькой фарфоровой чашечкой, в которой был кофе. Запах пополз по комнате, забрался Брехту в нос и дал команду отложить архивариусные дела и заняться организмом. Нужно пять таких чашечек и пару пирожков этих божественных с малиной.

– Петр Христианович, не буду вас больше беспокоить. Съезжу в Синод. Дел за несколько дней, должно быть, накопилось.

Брехт вчера проходил по Сенатской площади. Зданий Сената и Синода еще нет. Позднее построят. Синод сейчас располагается в здании Двенадцати коллегий, которое находится на Университетской набережной Васильевского острова. Напротив Английской набережной. Блин. А ведь ему нужно было вчера появиться там. Посмотреть на дом на Галерной, где сейчас поселился новый английский посол барон Аллейн Фицгерберт. Пора засвидетельствовать ему свое почтение.

– Дмитрий Иванович, а можно мне и завтра прийти к вам, вон сколько бумаг. Боюсь, не успею сегодня.

– Да хоть переселяйтесь. Не стесните, и Марфе Васильевне – хозяйке нашей приятно будет. Скрасите разговором скуку хозяйки дома. Опять же Ин… Опять же и мне вечерами будет с кем словом обмолвиться.

– Спасибо, дорогой Дмитрий Иванович, так, наверное, и поступлю. Голова трещит, Дмитрий Иванович, нельзя попросить диву вашу рыжую принести еще четыре таких чашки кофею и пирожки эти божественные с малиной.

– С удовольствием. Дак, может, вам в столовую подать, и жена моя – Аграфена Ивановна, скоро завтракать будет.

– Нет, спасибо, Дмитрий Иванович, неизвестно, сколько у меня времени осталось. Завтра последует команда в Москву отбыть, и придется. А хотелось бы с мыслями генералиссимуса нашего ознакомиться о методах борьбы с узурпатором.

Событие девятое

Нет обороны – заклюют и вороны.

Кто незваный лезет к нам, тот получит по зубам.

«Надо крепить оборону на Западе, а друзей искать на Востоке».

Александр Невский

Брехт поседел, стараясь понять хоть один листок из сотен, что оказались в ящиках. Мрак. Суворов писал на французском в основном. При этом грамоте был обучен хреново. Буквы другие вставлял в слова, падежи и склонения путал. А еще предложения прерывал, где хотел. Тезисы или конспект человека – студиозуса, за лектором не поспевающего записывать. Там же, где Александр Васильевич писал по-русски, было еще в сто раз хуже. Он не знал никаких правил, почти церковно-славянский текст с беспрерывными предложениями без знаков препинания.

Еще одной фишкой было у генералиссимуса вставлять русские слова во французский текст и наоборот – французские в русский. Получалось вообще феерически: «пяххоттных вataillonы». Побившись десяток минут и так и не поняв до конца ни одного предложения, Брехт сел к окну, уставился на муху, засохшую между рамами, и стал думу думать, допивая пятую чашечку кофею. Такая замечательная идея, как написать несколько «советов» от генералиссимуса потомкам, трещала по швам. Просто же. Вырыть окопы по всей длине Бородинского поля в три эшелона. Или в пять. Натянуть перед ними колючую проволоку и нарыть ямок небольших, для коняжек. Конная атака захлебнется, и по ней картечью орудийной вдарить и залпами ружей. Пешую атаку тоже остановить картечью и оружейным огнем, а пока она, эта вражеская пехота, не знающая, как преодолевать заграждение из колючей проволоки, натянутой перед окопами в три, а то и пять рядов, будет эти заграждения преодолевать, заваливая трупами, солдатушки будут стрелять и стрелять почти в упор из-за бруствера в противника. Контрбатарейной борьбы не надо. Ядра французские не плотные ряды полковых колонн будут выкашивать, а просто тратиться вхолостую. Пусть себе летают. Ну, даже если одно и залетит в окоп на излете, это в тысячи раз меньший урон, чем французская артиллерия нанесла русским полкам при Бородино в реальной истории. И не надо в этом сражении наступать. Пусть наступают французы, им деваться некуда. Наступающая сторона, при вот такой правильной обороне несет потери в десять раз большие, чем обороняющаяся. По разным данным, русских погибло в той битве от тридцати до пятидесяти тысяч. Пусть тридцать. При сражении от чистой обороны можно просто уничтожить полностью армию узурпатора на этом поле. Триста ведь тысяч получится погибших французов. А ночью на деморализованный лагерь противника пустить кавалерию… нет, гусары безоружных французиков, австрияк, пруссаков, испанцев и прочую нечисть рубить не будут. Невместо. Честь! Пустить казаков и татар с башкирами, казахов, вновь приобретенных, пригласить. Горские племена. Что захватите, то ваше, и за каждую голову рубль серебром. И никакого Ватерлоо не будет. Ни один не вернется домой. Не нужно будет мириться с пруссаками и австрийцами. Вся сохраненная армия сначала полностью уничтожит Пруссию, разорив ее. Все вывезти, всю промышленность, заставить лучшего друга Александра Фридриха-Вильгельма III все здания каменные в стране разобрать, для чего мобилизовать всех немцев на эту нужную работу. А потом обложить контрибуцией такой большой, чтобы лет сто выплачивали, и денег не оставалось ни на развитие промышленности, ни на просто сытное существование. И повод есть замечательный. Пруссия предоставила в распоряжение Наполеона 20-тысячный корпус, участвовавший в русской кампании, хлопотала о территориальных приращениях за счет России на случай совместной с Наполеоном победы. Но это только полбеды. Есть просто замечательный приказ Фридриха-Вильгельма III. В июне 1812 года прусский король издал эдикт против прусских офицеров-эмигрантов, поступивших на русскую службу. Все их имущество конфисковывалось, они лишались чинов и орденов, готовился заочный процесс, на котором «при усиливающих вину обстоятельствах» им грозила смерть. Если кто-то думает, что это про лейтенантиков каких, то ошибается, это были лучшие генералы в мире того времени. Вот некоторые имена: Гнейзенау и Шарнхорст, Клаузевиц – будущий всемирно известный военный теоретик, Тидеманн, Лютцов. А Блюхера, героя Ватерлоо будущего, отправил король в отставку и запер в Бреслау под надзором и чуть голодом не уморил. Углубить нужно этот эдикт. Под приставленным к виску пистолетом Фридрих-Вильгельм должен лишить всех немецких генералов и офицеров гражданства и выделить им деньги для переезда в Россию и покупки там имений на юге. А чтобы те имения было кому обрабатывать, каждому выделить по тысяче душ крепостных. Хотя… Беда с этим. Потерпев поражение в войне с Наполеоном в 1806–1807 годах, Пруссия пошла на просто неадекватные по тем временам меры. Король отменил крепостное право и ввел всеобщую воинскую повинность. В результате к 1814 году у четырехмиллионной Пруссии была армия в 250 тысяч человек. А у сорокамиллионной России 500 тысяч, которую полностью кормили и снаряжали англичане. На войну с 1812 года по 1814 год Российская империя истратила 180 миллионов рублей. И ровно столько же подарила ей Великобритания. Плюс вся Англия несколько лет собирала и передавала деньги на восстановление Москвы после пожара. Новую Москву на девяносто процентов отстроили на деньги английских купцов, промышленников и фермеров.

Ну, пусть назад немцев-пруссаков Фридрих-Вильгельм закрепощает. Хотя можно ведь в качестве крепостных к немецким офицерам и генералам отправить пленных французов с семьями и всех до единого прибалтов им подарить. Их сейчас на две деревни приличные всего наберется.

Блин, занесло. Не победить без наступлений.

А про наступление тоже пару советов можно от Суворова дать. Отменить все эти наступления батальонными колоннами в лоб. Перебежками отдельными группами, с одновременным фланговым ударом, с гранатами, которые бросить в плотные ряды противника, не доходя до того двадцать пять метров. И нужно обучить людей работать против штыка длинным современным кортиком. Схватить ружье за ствол, пропустить противника чуть сбоку от себя и воткнуть кортик в пах. Стена штыков – это серьезное препятствие, а прореженная гранатами, оглушенная и потерявшая строй и уверенность толпа бегущих плохо обученных владению холодным оружием бывших крестьян – это просто добыча для профессионалов.

И что теперь делать? Как написать все это вот таким дебильным слогом, с такой вопиющей безграмотностью и неумением выразить мысли в предложения. Почерк какой-нибудь стряпчий подделает, а вот слог и ошибки… Непростая получится задача. Очень и очень умный стряпчий нужен, чтобы так неумно свои мысли выразить.

Тяжко вздохнув и последний раз глянув на дохлую муху, Брехт вытащил наугад из груды страниц парочку записок на разных языках для образца почерка, сунул их в ташку и пошел на запах сдобы, ползущий через анфиладу комнат.

Событие десятое

Седина в бороду – челюсть в стакан!

– Хочу отпустить бороду, это сейчас модно.

Страницы: 123 » »»